Глава 11
      Дядя Люда от верблюда
      Это тоже было удивительно - дядечка с женским именем. Уже потом Нюня узнала, что у него просто иностранное имя - Людвиг и что он старый друг еще Фиминого папы. А у Фиминого папы было странное имя - Ревмир, если перевести на обыкновенный язык, то означает - революция и мир. Но тогда ничего этого Нюня еще не знала. Она просто мела веранду и пела прекрасную песню:
      Ат за-ры да за-ры,
      ат темна-а да темна
      а любви га-ва-ры,
      пой гу-тарная струна.
      Она и не видела, как подошел дядечка и рассмеялся так, словно никогда в жизни не слышал эту песню.
      - Мадемуазель, - спросил он, отсмеявшись, - Морозовы здесь живут, я не ошибся?
      - Я не падмузель, - сказала Нюня. - А вы кто?
      - Я дядя Люда от верблюда, - сказал в лад дядечка, и дальше тоже, как стихами: - А это что, избушка-развалюшка? А может, это немножко - домик на курьих ножках? А где пилигрим Ефим? Играет гаммы? Рвет букет для прекрасной дамы? Открывает тайны природы? Подводит к анодам катоды?
      В это время выбежала Ольга Сергеевна, красивенькая Фимина мама, и закричала:
      - Людочка! Не забыл?! Какой же ты умница! Фимка будет рад без памяти. Господи, Людочка, двенадцать лет ему исполняется. А давно ли он учился ходить? Давно ли он лопотал непонятное, а ты его так смешно "переводил"?!
      - Но я не познакомился с прекрасной "падмузель", - сказал смешной дядечка. - Как вас зовут? Девочка-припевочка? Птичка-невеличка?
      - Меня зовут Ню... Анюня...
      - Анюня-горюня, прелестное имя Анна, - сказал смешной дядечка и, полуобняв ее за плечи, двинулся вслед за Ольгой Сергеевной.
      Он же держал Нюню за плечи, поэтому и получилось, что Нюня тоже пошла в гости.
      Фима вылетел навстречу и так радостно закричал, что Нюня никогда бы и подумать не могла, что он может кому-нибудь так обрадоваться. Дядя Люда поздравил Фиму с днем рождения и стал вынимать подарки: химический набор, трехцветный фонарик, микроскоп, и Ольга Сергеевна все говорила:
      - Ну зачем надо было так тратиться?
      А Фима говорил:
      - О, фонарик, это мне очень надо! О, микроскоп, еще бы не надо!
      А Нюня сидела тихо, потому что не знала, правильно она сюда зашла или нет, и ей очень не хотелось уходить.
      - Сейчас будет готово жаркое, - объявила Ольга Сергеевна.
      - Чаю, прежде всего чаю, - обыкновенными словами сказал дядя Люда.
      И Фимина мама засуетилась, поставила на стол чайничек, сухари и сразу четыре вазочки с крышками. Но когда открыла первую крышку, получился первый конфуз: в вазочке вместо конфет в фантиках были завернуты камушки.
      - Тюнь! - смешно сказал дядя Люда. - На фига мне эти камни? Иль на фабрике конфет больше сладенького нет?
      У Ольги Сергеевны даже глаза разбежались, потому что она посмотрела сердито на Фиму и укоризненно на дядю Люду за то, что он сказал нехорошее слово - фига, и дядя Люда тогда выразился по-другому:
      - Ну зачем мне эти кремни? Неужели от конфет дяде Люде будет вред?
      - Эти "конфеты" мы подвинем Фиме, - выразительно сказала Ольга Сергеевна, а для дяди Люды раскрыла вторую вазочку. - Я знаю, ты любишь мед.
      Но дядя Люда заглянул в вазочку и опять сказал: "Тюнь!", так что Нюня не выдержала и рассмеялась.
      - Что ж... - Дядя Люда сделал совсем жалобный вид. - Сейчас вымою руки, буду макать пятерню в мед и слизывать муравьев!
      Потому что было уже лето, и в вазочке оказалось больше муравьев, чем меда. Ольга Сергеевна быстренько открыла вазочку с вареньем - там тоже кишели муравьи. И в четвертой вазочке тоже. Ольга Сергеевна совсем уже хотела расстроиться, но тут дядя Люда предложил не сидеть дома, а пойти в лес. И все сразу забыли о муравьях. И никто еще не знал, что они снова о муравьях вспомнят, но уже в лесу.
      Туда-то шли весело. Бабушку Матильду тоже позвали, а у нее был зонтик. Нюня под зонтиком немножко прошлась. А Фима показывал с зонтиком всякие шутки. Дядя Люда сочинял смешные стихи.
      Но сам лес оказался какой-то скучный. На деревьях было совсем мало листьев, и то лишь в самом верху. Нюня попробовала разбежаться - на лицо и руки липла невидимая противная паутина. Нюня поскользнулась на старой листве и даже подниматься что-то не захотелось. Рядом голенастый стебелек пробился сквозь бурую прошлогоднюю траву и стоял с горбиком старых листьев на зелененьких плечах, один, далеко от других, таких же одиноких травинок.
      Фима остановился рядом и копнул эти старые листья - запахло сухой табачной прелью.
      Все же Бабоныко сказала:
      - Ах, какая прелесть!
      - Что же тут прелестного?! - вздохнул дядя Люда. - Птицы и те не поют!
      - Одна спичка - и такой лес мгновенно вспыхнет! - сказал Фима.
      Ольга Сергеевна вдруг расплакалась, и Нюня ничего не могла понять, пока Бабоныко не шепнула ей:
      - Фимин папа погиб в лесном пожаре.
      И тогда Нюня поняла, почему дядя Люда смотрит на Фиму укоризненно. Но Фима не принял этого молчаливого выговора, а выкрикнул:
      - Не забывать надо, а бороться! Если бы тот лес не был зараженный, мертвый, он бы не загорелся!
      - Ну, что же поделать, друг Ефим... - растерялся дядя Люда.
      А Фима:
      - Четыре муравьиных гнезда на гектар леса - и лес будет здоровым! А то сначала насыпят на заболевший лес ядохимикатов, а потом в нем уже ни птиц, ни муравьев. А насекомые-вредители очухаются и живут себе без врагов и дотла съедают лес...
      Все замолчали, задумались, а Нюня грустно сказала:
      - Лучше бы мы в зоопарк пошли!
      Дядя Люда вскочил, а потом посмотрел на часы и тоже грустно сказал:
      - К сожалению, уже не успеем. Но вот что: держи-ка, друг Ефим, вот эту денежку на зоопарк. Пойдешь сам как-нибудь в свободное время и поведешь Нюню. И мороженое чтобы купил, ясно? А вы, "падмузель" Анна - так ведь вас зовут, милая Нюня? - проследите за ним, чтобы он не потратил деньги на что-нибудь другое.
      Глава 12
      Парк ЗОО
      Однако, если бы Нюня не напоминала, на что именно дал деньги дядя Люда, Фима, наверное, так и не повел бы ее в зоопарк, хотя до него от их ворот было всего пятьсот двенадцать, или пятьсот четырнадцать, или пятьсот одиннадцать шагов - Нюня три раза считала. Фима уж отговаривался, отговаривался: то холодно, то некогда, то у него другие дела. А сам ходил с таким пинцетом, каким Бабоныко дергает волосы у себя на подбородке, подбирал всяких букашек и тащил их к себе под микроскоп.
      Наконец у Нюни лопнуло терпение.
      - Фима, - заявила она, - дядя Люда сказал мне проследить...
      - Ну, хорошо, хорошо! - закричал сердито Фима. - Давно бы уже сама сходила: ты же видишь - мне некогда.
      - А он сказал: пойдешь сам и поведешь меня.
      - Научилась бы сперва разговаривать! Ну, чего же ты стоишь? Идем, прослеживай!
      - Ой, правда, Фимочка? - обрадовалась Нюня и так радовалась, что все пятьсот шагов говорила не умолкая: - Фима, как, по-твоему, парк триста - это триста зверей в парке или триста зоопарков в стране?
      - Сказала тоже - триста! - усмехнулся Фима. - Не триста, а зоо. Зоо животное по-древнегречески.
      От удовольствия объяснять Фима даже пошел живее, но у кассы снова засомневался.
      - Почему тебе бабушка не дает денег на зоопарк? - поморщился он, вынул деньги и пересчитал.
      - Мне жарко, - попробовала напомнить еще и о мороженом Нюня.
      - А мне не жарко? - огрызнулся Фима и опять прочел, сколько стоят билеты в зоопарк.
      Подошли к кассе мужчина и женщина и, увидев переминающихся с ноги на ногу Нюню и Фиму, умилились:
      - Вы хотите в зоопарк, а денег, наверное, нет?
      Нюня доверчиво взглянула на них, но вдруг мальчишка, который все время шнырял рядом, крикнул:
      - У него есть деньги - он просто жадничает.
      Фима густо покраснел и протянул в окошечко деньги.
      Недалеко от входа помещалась слониха Меланья. Она ходила по большому деревянному помосту, и помост скрипел под ней. Кожа на ногах слонихи, как широкие брюки на клоуне, свисала складками.
      - Смотри, какой ноготь! - шепнула Нюня. - Наверное, она уже старая.
      Один ноготь действительно выдавался - длинный и неправильный. Слониха покосилась на них, и Нюне показалось, что Фиме стало стыдно за нее, Нюню, что она, как невоспитанная, таращится и "обсуждает".
      Слониха повела хоботом, нижняя треугольная губа у нее была в волосах. На задних ногах тоже росли волосы. Она ходила так, как едет перегруженный грузовик по ухабам - медленно и покачиваясь.
      - Большая! - вздохнула Нюня.
      - Еще бы! - сказал Фима. - На них никто не нападает в джунглях. Но, между прочим, когда идут в поход муравьи, эти слонихи удирают бегом, как собачишки.
      - Ничего себе! - с уважением сказала Нюня перенятой у Фимы поговоркой.
      Они ходили от вольеры к вольере, от клетки к клетке.
      Мартышки сидели в клетках по двое, по трое, чистили друг другу и детенышам шерстку, а когда им это надоедало, прямо-таки летали по клеткам. Только макака Марианна сидела одна. Увидев Фиму, она сердито закричала, и Нюня объяснила, что Марианна не любит мальчиков и мужчин.
      - Она же не знает, что ты хороший! - прибавила Нюня, чтобы Фима не обиделся.
      - Все понятно, - сказал Фима. - Ухаживал за ней какой-то плохой человек, она теперь и думает, что все мужчины такие.
      Потом смотрели тигров и львов.
      - Звери - это что! - сказал Фима. - Возьми, скажем, тигра - стал нападать на селение, бывают такие тигры-людоеды. Значит, что делают? Выделяют охотников и тигра убивают. Так? А если на поля индейцев приходят муравьи, тогда что?
      Нюня хотела крикнуть "а я знаю", но не решилась. А Фима торжествующе, словно сам был муравьем, сказал:
      - Тогда индейцы просто бросают поля, бросают селения и уходят на новое место. Или вот в поле валяется труп лошади...
      - Ой, лошади! - сказала испуганно Нюня, до этого она как-то не очень думала, а тут ей ужасно стало жаль лошадь.
      - Труп! - успокоил ее Фима. - Кто, ты думаешь, быстрее всего справится с этим трупом?
      - Лев! - крикнула Нюня.
      - Куда там твоему льву! Мухи!
      Нюня грустно смотрела в землю, потом подобралась вся и крикнула:
      - А я знаю! Нужно всех насекомых уничтожить!
      - Уничтожить! Ты бы хоть думала, прежде чем говорить, - сказал презрительно-презрительно Фима. - Ну, ответь, может ли человек без насекомых жить?
      - Ну, пчелу оставить, - робко предложила Нюня.
      - Пчелу! А комара? В одном вот месте комаров уничтожили, и сразу рыба пропала. Рыбные-то детеныши чем кормятся? Ага! А муравьи? В лесу если нет муравьев, считай, лес совсем пропал. А знаешь, что такое лес? Без него и урожая не будет, и дышать людям станет нечем.
      - Значит, насекомых терпеть надо? - грустно, но все-таки с готовностью сказала Нюня. - А как же эти муравьи... ну от которых все бегут?
      - Господи, какие все-таки малограмотные растут дети! - со взрослой скорбью сказал Фима. - Не терпеть, а знать их нужно.
      - Ага! - рассеянно сказала Нюня. Ей уже надоела Фимина лекция, и она увидела что-то очень интересное. - Смотри, Фима, что это такое?
      За оградой возле будки, похожей на собачью, сидело, привалясь к стенке, такое необычное животное, словно его и на свете-то быть не могло. Его мохнатое тело было похож и на медведя, и на человека. Оно сидело, точь-в-точь как какой-нибудь уставший от жары старик, однако вместо головы у животного была какая-то трубочка. Трубочка, да и все - ни мозгов, ничего такого, кажется, там и не могло помещаться. А между тем животное так же явно чувствовало жару летнего дня, как Нюня или Фима, оно явно было таким же настоящим и живым, как они. Нюне это показалось унизительным. И она сказала:
      - Но человек умнее, правда?
      - Это ты к чему?
      - Человека нельзя уничтожать, правда?
      - А кого можно? - подозрительно спросил Фима.
      Что насекомых нельзя, это Нюня уже знала.
      - Ну, разных неумных животных, - сказала неопределенно она.
      - Вот ты и есть неумная, - с грустной убежденностью ответил Фима. "Неумных"! Считать себя лучше всех и остальных всех давить и уничтожать - это, что ли, ты называешь умом? Это фашизм, а не ум! Ты лучше всех, да? Ну, а вот скажи, можешь ты звезды видеть днем, как маленький мурашик!
      Нюня подумала и сказала:
      - Могу.
      Ей и в самом деле показалось почему-то, что может.
      - Можешь! Как же! Сказала тоже! А можешь ты слышать, как рыбы разговаривают?
      - Ну, вот если опуститься под воду... - начала деловито Нюня, но Фима ее перебил:
      - Ты даже мышь не услышишь, не то что рыбу или дельфина! А ты можешь слышать ямкой под коленкой?
      Нюня подумала и почесала под коленкой - ей показалось, что она может слышать этой ямкой, только она у нее не привыкла и чешется.
      А Фима продолжал, как из пулемета:
      - Можешь ты ощутить тепло в восемь десятитысячных градуса? Можешь заморозиться и не умереть? Сколько запахов ты можешь различить? Семьдесят пять, как Шерлок Холмс? Или двести, как японцы? Так они - просто первоклашки в сравнении с собакой или той же пчелой.
      - Или бабушкой Тихой, - вставила уважительно Нюня.
      - А если бы тебя самолетом перевезли на восемьсот километров, а потом выпустили бы в пустынной местности, нашла бы ты дорогу домой? Можешь ты видеть ухом? Или носом? Или кожей? Много чего ты не умеешь, а животные умеют! Ученые и инженеры учатся у животных. А ты - уничтожить! Уничтожить - для этого ума не надо, одна глупость нужна. "Могу"! Фантазировать ты можешь - больше ничего!
      - А как же, если на тебя нападают? Ручки кверху поднимать, что ли?
      - На вас нападешь! - пробормотал Фима. - А то, смотри, кого-нибудь убьешь, а окажется, что себя.
      Нюня покосилась на него недоверчиво: не шутит ли он, или, еще чего доброго, может, свихнулся от своих книжек и опытов. Но на лице Фимы не было ничего такого. К тому же он вдруг указал на животное, про которое чуть не забыла в пылу спора Нюня:
      - А это муравьед.
      Посмотрели Фима с Нюней еще попугаев, которые пожимали друг другу лапы и кричали, не раскрывая клювов: "Наташ! Наташ!"
      - Зоосад - это что! - сказал Фима. - Вот если бы устроили энтомосад.
      - Чего? "Этого сад"?
      - Да не этого, а энтомосад, и показывали бы всяких насекомых - вот это было бы да!
      - Фимочка! - подхалимно сказала Нюня. - А как же насекомых? Их бы сквозь телескопы надо было смотреть?
      - Увеличительные клетки, - важно и кратко ответил Фима.
      - Как это? - обрадовалась Нюня. - Вместо стенок увеличительные стекла, да? Фух, я бы испугалась!
      - Когда интересно - не страшно, - объяснил Фима. - Зоосад - это что! Этих зверей уже почти всех занесли в Красную книгу.
      - В ка-кую?! - удивилась Нюня.
      - В Кра-сну-ю! Книга, куда заносятся звери, которых такие люди вот, вроде тебя, скоро совсем уничтожат.
      - А я знаю! В нее на память помещают, да?
      - На память! Что это тебе, фотоальбом, что ли? Помещают, что нельзя трогать. Чтобы сохранить, понятно?
      От всех этих разговоров Фима так раздобрился, что Нюня решила ему напомнить о том, о чем помнила с самого начала, на что намекала еще у входа в зоопарк. Но сейчас она уже не намекнула, а прямо так и сказала:
      - Фима, а Фима! Давай купим мороженое!
      Фима, однако, сразу же нахмурился:
      - А тебе баба Ныка разрешает?
      - Она и сама любит.
      - Вот пусть она и покупает!
      - Может, лимонаду? - уступила немного Нюня.
      - Ну, что ты, как попрошайка! - совсем рассердился Фима."
      Может, он забыл? - подумала Нюня. - Может, ему напомнить, что говорил дядя Люда?"
      Но пока она думала и не решалась, стало уже поздно - они вышли из зоопарка и направились домой.
      Нюня сама видела в приоткрытую дверь, как Фима, войдя в комнату, вынул из своего сундучка коробочку и ссыпал в нее оставшиеся деньги - и в коробочке зазвенело. Увидев, что Нюня смотрит, Фима вернулся и изо всей силы захлопнул перед ее носом дверь.
      Глава 13
      Нюнин совет
      У Нюни был такой обычай: называть кукол по имени тех, кто подарил их. У нее была красная мартышка Матильда, медвежонок Матиль, матрешка Мотя и кукла Мутичка - всех их подарила Бабоныко, но из уважения к ее щедрости Нюня даже медвежонка назвала не Нык, что ему больше бы подходило, а Матиль. Черного пупсика она нашла, поэтому его звали просто Пупис. Цыганка Зика - подарок тети Зины. Осленок Розик - его подарила тетя Роза. И даже кукла Тиша - ее принесла Тихая вместе с шарфом для бабушки Матильды, когда уговаривала отдать ей кладовку.
      Вечером, перед тем как лечь спать, Нюня устраивала для кукол чай. У них был свой собственный стол и свой чайник, и кофейник, и чашки, и тарелки, и вилки, и ложки. Это вечернее чаепитие было заслуженным отдыхом и очень веселым временем для кукол.
      Нюнины куклы не торчали, как куклы некоторых других девочек, целыми днями дома - они бы со скуки умерли от такой жизни. С самого утра они отправлялись путешествовать и чего только не узнавали за день. Они бывали и на чердаке, и в погребе, и у соседей, и на веранде, и в саду - огромнейший мир. Опасности воробьи, вороны, кошки, соседские курицы и особенно бабушка Тихая подстерегали их. А вечером они собирались вместе, рассказывали друг другу всякие истории, и всем было интересно, и никогда они не ссорились. Однако с тех пор, как в доме поселился Фима, стали происходить удивительные вещи, и, конечно же, о них знали Нюнины куклы; но одно дело увидеть, а другое разобраться, что к чему, и теперь за столом частенько вспыхивали споры.
      - Ехвимка жадный, - говорила о Фиме кукла Тиша, которая разговором походила на подарившую ее бабушку Тихую. - Ему мать на школьные завтраки даёть, а ён всё у свой сандук складаеть.
      - Ты бы, конечно, все сразу слопала, - строго говорила Нюня. - А у Фимы есть цель и тайна!
      И задумывалась, потому что и сама не могла решить, правда, что у Фимы есть цель и тайна, или, может быть, он все-таки немного жадненький.
      Черный Пупис хихикал:
      - Пришел в магазин: "Свешайте мне, тетя, пятьдесят грамм мяса". А продавщица: "Мы, мальчик, по столько не вешаем. Проходи, не мешай взрослым". Фима стоял, стоял сбоку: "А по скольку вы вешаете?" - "По полкило, по килограммам. Мальчик, это тебе не игрушечник, здесь людям продукты отпускаются".
      - Вот видишь, Тиша, - говорила Нюня. - Фима же не просто копит, он на дело.
      - А потом, - вовсю хохотал смешливый, но не очень-то умный Пупис, - пошел в другой отдел: "Тетя, у вас меда нет?" - "Иди, мальчик, иди, мед на базаре бывает".
      - Ну, ешьте, ешьте, - недовольно говорила Нюня, - поболтать-то вы сами не свои.
      - А знаете что, - предлагала Мутичка, - давайте ему соберем денежки и тихонько подбросим!
      Очень добрая девочка была эта Мутичка, не зря Нюня ее любила больше других своих детей.
      А уж когда деньги собирать, тут всем дела хватило, даже и про чай забыли: кто тащил копеечку, кто считал и записывал взносы. Всего пятьдесят копеек набрали, а подбросить их поручили Мутичке, потому что это была самая маленькая и самая ловкая из кукол - "девочка с пальчик".
      А следующим вечером - снова за стол и снова разговоры да споры.
      Кукла Тиша опять ворчала:
      - Сказал своей матери, што не желаеть быть маленьким, а сам лекарства не пьеть, а складаеть их у свой яшшичек чагунный.
      - Не "чагунный", а чугунный, - строго поправляла Нюня и поворачивалась к своей любимице: - Мутичка, ты все сделала, как мы решили?
      - Да. И еще я подарила очки бабы Ныки, потому что ему нужны увеличительные стекла.
      - А он?
      - Фима пожал мне руку и сказал: "Передай, пожалуйста, Нюне, что я только теперь понял, какой она настоящий друг. Скоро я ей открою свою главную тайну, так и скажи. Может быть, некоторые меня не понимают, но у меня благородная цель".
      - Вот видите! - говорила Нюня, оглядывая кукол.
      И все куклы радовались и веселились и просили Зику спеть какую-нибудь прекрасную песню. Зика вскакивала, трясла своими черными кудрями, бусами и плечами и пела:
      Я еха-ала да-мо-ой,
      я думала а-а ва-ас!
      - Нюня, у тебя совершенно не поставленный голос! - чему-то смеялась Бабоныко: она думала, что это Нюня поет.
      - Это же цыганский голос, - объясняла Нюня, но все-таки куклы начинали тише говорить и петь. Веселились, но так, чтобы никто им не помешал.
      А назавтра все начиналось снова.
      - Он колдун, - заявил как-то медвежонок Матиль, в ужасе мотая головой.
      - Не колдун, а ученый, - поправила Нюня, хотя ей и самой было страшно.
      - Он оживляет покойников, я сам видел, - стоял на своем Матиль.
      - Не покойников, а утопленников.
      - Я боюсь, я боюсь! - затвердил Матиль, уж очень он любил бояться.
      - Чего же тут бояться, странный ты медведь. Вот ты утопнешь, а он тебя оживит. Разве плохо?
      - А я все равно боюсь.
      - И я боюсь, и я боюсь! - во всю мочь закричала мартышка Матильда и закувыркалась через свою красную голову. Ох, уж эта-то вообще ничего на свете не боялась, но очень любила всякую панику.
      - Он их гоняет по кругу, - сказала, улыбаясь, матрешка Мотя.
      Она не потому улыбалась, что ей было смешно. Она просто всегда улыбалась, потому что была настоящей разведчицей и никогда не теряла этого... самообладания. Даже когда Фима рассердился и тащил ее выбрасывать, она улыбалась, а ведь это все равно, что человека схватил бы и тащил пятиэтажный дом.
      - Кого - их? - спросила Зика, которая была рассеяна, потому что всегда что-нибудь пела.
      - Тш-ш, - сказала Нюня. - Об этом не надо говорить.
      - А мне его жалко, - понурил голову осленок Розик. - У него такая большая тайна, и никто-никто ему не помогает.
      - А мы вот соберем и подарим ему кукольную посуду, - предложила Нюня. Оставим немного для чая, а остальное подарим.
      Глава 14
      Запахи
      Обычно Нюня завидовала девочкам, которые ездили в пионерские лагеря. Но в это лето, даже если бы лагерь был на самом Черном море, Нюня и тогда бы не согласилась в него ехать.
      Потому что в доме с самой весны, с самого раннего лета начались происшествия.
      Как-то Нюне приснился сон, что она идет по цветочному городу. И деревья в городе цветочные, и дома из цветов, и трубы, и стекла в окнах из лепестков. То она шла по улице города, а то уже лежала в постели в каком-то из этих цветочных домов, и из одного дома сквозь лепесток розы свет падал розовый, а из другого сквозь нинютины глазки - фиолетовый и еще голубой и желтый. Нюню уже начало во сне поташнивать от ароматов, когда она взяла и проснулась.
      Бабоныко не спала, лежала и улыбалась.
      - О, де Филипп всегда дарил мне чайные розы, - сказала она, и Нюня удивилась, что бабушка Матильда тоже думает о цветах.
      Впрочем, в комнате в самом деле чем-то пахло, и в первую минуту, как только она это заметила, Нюня подумала, что в саду расцвели какие-то цветы. Но тут же вспомнила, что никто у них цветов не садит: Бабоныко по неумению, а бабушка Тихая из-за того, что не хочет "гнуть спину, штобы ета барыня ходила тут и нюхала".
      Да и запах вроде бы изменился. Теперь он больше напоминал ванильные пирожные. И только Нюня успела об этом подумать, как Бабоныко заворочалась и стала поспешно одеваться.
      - Что это печет Тихая, интересно?.. И надо же, какая скрытность, - с утра, когда никого на кухне нет...
      Но, к великому удивлению Бабоныки, на кухне не было никого, и духовка была совершенно холодной.
      В раздумье Бабоныко постояла у двери бабушки Тихой, даже подняла уже руку постучать, но вспомнила, наверное, неприветливость Тихой и, вздохнув и поведя бровями, пошла к себе.
      Нюня к себе не пошла. У нее было в коридоре секретное совещание с куклами. Нюня слышала, как, приоткрыв дверь и постояв на пороге, выскользнула в коридор Тихая. Она ворчала:
      - Ныка-заныка, спела земляника... Весь дом одеколонами завоняла. А, штоб тебе!
      Но потом ей, видно, тоже почудилось в запахе что-то сладкосъестное. Тихая замерла и задрожала носом. Она сразу поняла, откуда запах, не то что Бабоныко. Подкатившись к Фиминой двери, бабушка Тихая немного постояла, склонив голову, потом постучала маленьким кулачком в дверь:
      - Сосе-е-дка-а, - пропела она, - а соседка!
      Нюня чуть не прыснула - все же знали, что Фимина мама на дежурстве.
      - Ехвимочка! Ехвимушка, ты дома? Открой-ка, што я тебе скажу!
      За дверью молчали, но что-то упало и покатилось в Фиминой комнате.
      - Ехвимочка, деточка! Я же-ть знаю, што ты в дому у себе! Што ж ты не откроешь бабушке Тихой? А я ешшо тебе медком угошшала! Штой-то, Ехвимочка, конхветой пахнеть, и я пришла спросить, не у тебе ли ето?.. Ехвим, што же ты скрываешьси? Я же знаю, што ты в дому!
      Но запах стал каким-то другим, кислым и неприятным, и с бабушки Тихой враз соскочила ласковость.
      - Ехвимка! - сказала она. - Што его ты там вытворяешь? Чем пахнеть на всю квартеру? Открой, не то милицивонера кликну!
      Но за дверью уже ничто не катилось, не шуршало, и бабушка Тихая, останавливаясь и оглядываясь, побрела в свою комнату.
      - Спалить нас, окаянный мальчишка, потравить, ко всем собакам! проворчала она энергично и исчезла в своей комнате.
      Теперь уже Нюня подошла к самой Фиминой двери, и понюхала, и послушала в щелочку - не слышно было ни звука. "А может быть, он отравился?" - испугалась Нюня, побежала во двор, влезла на приступку и, прижимаясь к стене, полезла к Фиминому окну. Уцепившись за решетку, она поднялась на самые кончики носков и чуть не свалилась с карниза: в своей комнате, за своим столом стоял Фима и смотрел круглыми от задумчивости глазами прямо в глаза Нюне.
      Глава 15
      Знамение
      Не прошло и недели, как новое происшествие случилось в доме. Собственно, происшествие... или?.. Нет, все-таки, пожалуй, происшествие.
      Что-то странное уже во время завтрака было, но Нюня думала о своем и не заметила сразу, что ей как-то странно. Посмотрит на сахар, на хлеб, наморщит нос, пытаясь вспомнить мелькнувшую мысль, а вместо этого вспоминается вчерашний спор между куклами - опять, конечно, о Фиме: кто за него, кто против.
      Бабоныко тоже, наверное, что-то замечала, да не могла сообразить. Начнет рассказывать о де Филиппе или как в кино снималась, а посмотрит на сахарницу и уже говорит медленно, остановится и совсем забудет, о чем говорила. Оглянется, словно ищет, что же это ее отвлекло от мысли, - и этого вспомнить не может.
      Нюня вышла на кухню, постояла у кухонного стола, водя по нему рассеянно пальцем. Потом вспомнила, что Пупис с ночи на посту у Фиминых дверей, и уже хотела вприпрыжку побежать туда, но замешкалась, потому что на кухне появилась бабушка Тихая. Сначала она была обычной. Сновала, бурча себе что-то под нос, по кухне и все делала и делала разные дела: вытряхнула из кофейной коробки в мусорное ведро обгорелые спички и бумажки, смела в ладошку мусор с плиты, протерла чайник, зажгла конфорку и полезла в свой стол. И вот, только когда вынула на стол кастрюлю с водой и банкой варенья, перестала бурчать и двигаться. Минуту стояла беззвучно, как испорченный пылесос, и вдруг рысцой побежала к себе в комнату, и ее не было так долго, что чайник успел закипеть, забулькал и задвигал крышкой.
      - Бабушка Тихая! Бабушка Тихая! - окликнула Нюня. - Чайник совсем закипел!
      Тогда Тихая прибежала, взяла чайник, но завертелась с ним, вроде не зная, куда поставить.
      - Может, вы заболели? - вежливо спросила Нюня, и Тихая снова замерла, вытаращившись на Нюню, так что Нюне даже не по себе стало.
      Потом бабушка Тихая поставила чайник на плиту и, не ворча и не оглядываясь, понуро побрела к себе в комнату.
      Нюня постояла, вздохнула и отправилась было за Пуписом, но увидела "божью Антониду", которая иногда заглядывала к Тихой, потому что они знали друг друга давно, когда, наверное, они двое только на свете и жили. Обычно Тихая не очень-то жаловала ее, долго и настырно переспрашивала из-за двери: "Хто ето пришел? Какая такая Антонида, а? Знакомая? Какая знакомая? Не знаю! А? Хто?" На этот же раз, едва старуха стукнула в дверь, Тихая слабым голосом крикнула:
      - Ето ты, Антонида? Заходи, милая!
      У "божьей Антониды" даже глаза округлились, она так и ринулась в комнату, и старухи сразу затараторили.
      Пришлось Пуписа оставить без отдыха - он тут же был переброшен на новый пост. Когда Антонида ушла, Нюня спросила у Бабоныки:
      - Что такое "знамение"? "Бох себе завет, знак дает"?
      - Знамение? - удивилась Бабоныко. - Внученька, сходи-ка к бабушке Тихой, может, она нехорошо себя чувствует?
      Нюня только подошла к двери Тихой, а та уже окликнула ее:
      - Нюша, детка, зайди!
      Нюня вошла и остановилась у порога.
      - Нюша, ты ж хорошая детка, - совсем необычным голосом продолжала Тихая. Глянь сюда, вот тут чемоданчик хвибровый, в нем белое платье, белые тапочки ето, как помру, значит, во гроб. Ты запоминай, деточка Нюшенька. Ты умница, я знаю, ты, может, даже большим человеком исделаешьси...
      - А что у вас болит?
      - Да ништо не болит - знак был, - сказала Тихая и вдруг заплакала. Никогда бы Нюня не могла подумать, что бабушка Тихая умеет плакать.
      - А кто вам знак дал?
      - Знак, знамение божие. Ты ешшо не поймешь, хотя ты очень умная девочка, говорила Тихая, а сама почему-то с надеждой смотрела на Нюню.
      - Может, посоветоваться с каким-нибудь профессором? - совсем растерялась Нюня.
      - Грех, детка, грех... Вот крысы, к примеру, когда кораблю затонуть, ешшо нихто того не знаеть, не ведаеть, а они... ето... бегуть, окаянные.
      - А у вас были крысы?
      - Ой, Нюша, неразумное дитё. Ето же для примеру... Али вот вши - к болезни, а тараканы - к богатейству.
      - К богатству, - рассеянно поправила Нюня.
      - Ето теперь богатство - к нему тараканов не бываеть. А тараканы - к богатейству. А теперя, Нюшенька, слушай, дитё, напряжься умочком-то, пойми... Вот крыса живеть, живеть, а потом на тебе - на мороз босиком побегла... Ето, детонька, не инче как к пожару али ешто к какому злодейству.
      - А к смерти? - вытаращилась Нюня.
      Бабушке Тихой такой прямой вопрос, видимо, не понравился. Она пожевала губами и не сразу ответила: