В пещерах мурозавра

      - Разные знаки бывають... Сны иногда... А то ешшо домового увидеть..
      - А вы видели?
      Но вместо ответа бабушка Тихая забормотала уже совсем непонятное:
      - Сим молитву деет, Хам пшеницу сеет, Афет власть имеет, усем смерть володеет... Рожаемси на смерть, умираем на живот.
      Нюня уже подалась к двери, чтобы позвонить в Скорую помощь и сказать, что бабушка Тихая от живота умирает, как та сказала наконец напрямик:
      - Муравлик пропал, невесть куды сгинул:
      - Муравлик? - не сразу поняла Нюня. - Ой, муравьи! Ой же правда! - И даже руками всплеснула - сразу вспомнила, что все утро ее удивляло, да тут же забывалось. И бабушке Матильде тоже ведь странно было: заглянет в сахарницу, а там чисто, ни одного муравья, и с хлеба их стряхивать не надо. Вот ведь что их удивляло, только они никак сообразить не могли!
      - Ой! Так и у нас ведь тоже муравьев нет! Может, пожар будет?
      И побежала к Бабоныке рассказывать, что в доме пропали муравьи и, значит, будет, может, смерть, а может, пожар - большой пожар!
      Бабоныко выслушала презрительно и даже плечами пожала:
      - Господи, какие темные люди! Сколько суеверий, только удивляться приходится! - Приоткрыла дверь в комнату Тихой и сказала: - Ничего вы не больны, хватит выдумывать! Все это суеверия, одни суеверия. Перестаньте забивать себе голову, а то впрямь сдуру помрете.
      Но бабушка Тихая вроде и не слышала, сердито бормотала свое:
      - Возьми одр твой и иди... к тебе взываю на смертном одре...
      - Чего это она об ордере? - спросила Бабоныку Нюня.
      - Да не об ордере она вовсе, а так... о суевериях своих! - тоже сердито сказала Бабоныко и ушла к себе.
      - Это ж надо, - весь день удивлялась потом она, - это ж надо, какие темные люди!.. Столько лет живем в двадцатом веке, и все темнота, все темнота!.. Постыдились бы...
      А из комнаты Тихой неслись и неслись мудреные причитания, и очень это действовало на нервы. И еще действовало, что муравьев и правда не было. Всегда были, а тут вдруг исчезли. К вечеру даже Бабоныко не вытерпела, послала Нюню посмотреть на кухню, есть где-нибудь муравьи или нет.
      Муравьев нигде не было.
      Глава 16
      Нашествие
      Зато через три дня муравьи повалили, как будто их сгоняли в дом отовсюду.
      С утра это еще не было так заметно. Играя, Нюня то и дело стряхивала с кукол муравьев, и со своих ног тоже стряхивала, словно она сидела в лесу недалеко от муравьиной кучи. Многовато было муравьев, но все-таки терпимо.
      А днем они уже кишмя кишели. Бабушка Тихая давила их сапогом на полу и скалкой на столе - так, словно раскатывала тесто. А давно ли она ласково называла их муравликами и волновалась, почему они пропали. Муравьи всё валили и валили откуда-то и всюду рыскали, неизвестно что выискивая. Даже самые бесстрашные куклы стали пугаться.
      Из гардероба донесся голос Бабоныки:
      - Анюня, они лазят по платьям. Зачем это?
      - Может, им нравятся твои духи, баба Ны... бабонька.
      Бабоныко тут же высунулась из гардероба:
      - О, милая, духи для настоящей женщины - это все. Духи и обувь! Может быть, ты думаешь, духи - это просто приятный запах? Некоторые люди, не будем их называть, даже и этого не думают. "Воняеть" - другого слова у них нет. Анюня, духи - это дольше, чем платье. Скажи мне, какие твои духи, и я скажу, кто ты.
      - А кто? - заинтересовалась Нюня.
      - Ну, ты еще никто.
      - И бабушка Тихая тоже никто, да?
      - Анюнечка, даже Ольга Сергеевна, очаровательная женщина, не понимает в духах. Я скромная пенсионерка, но я бы и то не устроила такой путаницы, как Ольга Сергеевна. Она шатенка - ты согласна со мной? - и у нее гениальный сын. А чем она душится? Она душится, как жгучая брюнетка, которая торгует овощами на базаре. И не какими-нибудь, а капустой!
      Бабоныко снова сунулась в гардероб, и хотя она пробыла там не больше секунды, выглянула оттуда словно другая женщина - которая ничего не знает и ни в чем не уверена:
      - Анюнечка, у меня нервы сдают... Это ужас, сколько здесь муравьев.
      - Может, они решили в твоих платьях сделать муравейник?
      - Му-ра-вей-ник? Но так же нельзя! - Бабоныко чуть не плакала. - Я же должна носить платья. Что-то надо предпринимать! У меня крепдешин... Что делать? Анюня, вас же учат всяким таким вещам. Что можно сделать?
      - Залить все платья керосином, - сказала, подумав, Нюня.
      - Керосином? Но как же я их потом носить буду? Они же могут вылинять!
      - А можно еще сжечь дом, - с воодушевлением сказала Нюня, вспомнив рассказы Фимы о том, как покидают деревни, спасаясь от муравьев, несчастные люди.
      - Сжечь? Как же так?! - заволновалась Бабоныко. - А жить мы где будем? И потом это же не наш дом, а государственный.
      Она вылезла из гардероба, подумала и пошла к Тихой, и Нюня тоже пошла с нею.
      Они постучали в дверь к бабушке Тихой, но ответа не услышали. Что ж, ничего удивительного в этом не было. Тихая частенько не считала нужным отвечать на вопросы или на стук. Но они толкнули дверь, и она оказалась незапертой, а это уже было удивительно: бабушка Тихая всегда запиралась. В приоткрывшуюся дверь они увидели Тихую, которая сидела на кровати, подобрав ноги, как путешественник на плоту. Тихая видела, что они приоткрыли дверь и смотрят на нее, но ничего не сказала. Ничего она не сказала и тогда, когда они шире открыли дверь и вошли в комнату.
      Четыре ножки кровати, на которой сидела бабушка Тихая, были поставлены: в ведро с водой, в шайку с водой, в миску с водой и в кружку с водой. Теперь они увидели, что Тихая на них и не смотрит, а смотрит то на ножки своей кровати, помещенные в посудины с водой, то на половики, по которым шныряют целыми полчищами муравьи.
      Видно, это зрелище ей совсем не нравилось, потому что она вдруг соскочила с кровати и начала энергично повязывать косынку.
      - Вы хотите заявить в милицию? - робко спросила Бабоныко.
      - А што ж? Дойду и до милиции, если словлю Ехвимку, - загадочно сказала Тихая и поглядела на Нюню, словно говоря: "Беги, докладывай своему дружку".
      - А при чем здесь Фима?! - удивилась бабушка Матильда.
      - При том - при чем! - непонятно, но энергично сказала Тихая. - Пойду на саму пидстанцию.
      - На саму... на санэпидстанцию! - догадалась Бабоныко.
      - А нет, так и до прокурора дойду! - отрезала Тихая, вытолкала их из комнаты и навесила на дверь замок.
      - Фима, а Фима! - окликнула Нюня, когда Тихая ушла, и, хотя он не отвечал, сказала: - Фима, знаешь что? Бабушка Тихая ушла на саму... на санэпидстанцию... из-за муравьев... что они везде ползают... У нее кровать в тазах и кастрюлях с водой стоит, могла бы и спать спокойно, так нет, побежала. И слышишь, Фима, она сказала, что "как поймаю Ехвимку, в милицию заявлю..." Она, не смотри, что старенькая, она быстро бегает...
      Прошла секунда или две, и Фима вдруг ответил нежным своим голосом:
      - Спасибо за информацию... Иди спокойно домой... Я приму меры...
      Нюня даже заробела от таких взрослых слов. Она села на подоконник и стала смотреть на муравьев. Сначала их стало вроде бы даже больше. Потом в воздухе запахло чем-то кисловатым. Впрочем, этим летом в доме вообще все время пахло чем-то кисловатым. Однажды даже Тихая решила, что у бабушки Матильды в столе что-то скисло, и полезла проверять. Бабоныко ужасно оскорбилась тогда.
      - Я ведь, кажется, не сую нос в ваш стол, - сказала она.
      - Ешшо как суешь! - нахально обругала ее Тихая и весь их стол пронюхала, но ничего такого не нашла.
      Пока Нюня сидела на подоконнике и вспоминала все это, муравьи стали куда-то пропадать. А потом она услышала, что калитка скрипит и скрипит крыльцо; вошла большая женщина с большой бутылкой, а за ней семенила бабушка Тихая.
      - Ну, показывайте, где у вас миллионы насекомых! - распорядилась большая женщина.
      Бабушка Тихая поглядела вокруг себя и невнятно забормотала. Большая женщина заглянула туда, сюда и укоризненно сказала:
      - Вы, бабушка, если не знаете, что такое много муравьев, зайдите к вашим соседям по улице.
      Потому что муравьи, конечно, были в доме, но так, немножечко, от нашествия и следа не осталось.
      Тем не менее большая женщина потребовала ведро, и Тихой ничего не оставалось, как принести его. Женщина развела в ведре черную вонючую жидкость и начала обрызгивать все вокруг, велев вынести во двор съестное.
      Бабоныко, выглянув и увидев такое, заперлась у себя в комнате и из-за двери сказала:
      - Нет-нет, благодарю вас, нам брызгать не надо, у нас их и нет вовсе, мы не нуждаемся.
      - Вот, учитесь у сознательных старушек, - сказала большая женщина бабушке Тихой.
      На стук большой женщины в Фимину дверь никто не отозвался, хотя Нюня знала: Фима никуда не уходил.
      Глава 17
      Всякие очень большие числа
      Самое многое через месяц после этих происшествий и недели за полторы до исчезновения Фимы Нюня и куклы повидали такое, что, вздумай они кому-нибудь рассказать, никто бы не поверил. Но они и не думали рассказывать. Во-первых, разведчики умеют хранить тайну. Во-вторых, - и это главное - Фима понял их и подружился с ними. А Мутичку даже полюбил. Сам сядет за микроскоп, а ее рядом посадит и растолковывает что-то.
      Нюня придет, окажет:
      - Мутичке уже кушать пора!
      Фима засмеется:
      - Пора - значит, бери.
      Но Нюне хочется поговорить.
      - Мутичка - очень умная кукла, - скажет она.
      А Фима опять смеется:
      - Как ты, да?
      Но не обидно смеется.
      - Я ведь тоже не такая глупая, как ты подумал тогда, в зоопарке, - скажет Нюня. - Если я говорила "уничтожить", думаешь, я уж правда такая злая? Это я просто не знала тогда, что насекомые умные.
      - Развитые, а не умные - так будет вернее, - снова станет серьезным Фима.
      - Фимочка, а может быть так, что человек добрый, но глупый?
      - Это если не доброта, а сюсюканье. А если настоящая доброта, то это все равно что ум. Ну, вот посуди сама, - Фима выпрямится во весь свой маленький рост. - Ты без нужды веточку не сломишь, букашку просто так не раздавишь, птице поможешь, зверя обережешь. Вроде ты животных сохраняешь - и всё. А оказывается, что не только животных, но и человека, человечество. Потому что не будет муравья или птицы - не будет и леса. А леса или водорослей не будет не будет ни хлеба, ни воды, ни воздуха. Ты любуешься листом или букашкой и думаешь, что это просто доброта, а это - ум! Вот!
      Он много еще что говорил, но Нюне так нравилось слушать его речи, что она могла прослушать внимательно не больше трех фраз, а дальше начинала мечтать и уже ничего не слышала. И после спроси ее, о чем говорили, а она уже не помнит. Помнит, что что-то замечательное, а что - неизвестно.
      Хорошо запомнила Нюня только разговор на груше.
      Она подошла, когда Фима уже сидел на дереве и о чем-то очень думал. Нюня потопталась и тоже полезла, но на всякий случай уселась на самой нижней ветке. Однако Фима не только не рассердился на нее, а даже заговорил.
      - Нужно, - сказал он задумчиво, - уметь подняться выше и посмотреть широко.
      Что ж, выше так выше. Нюня поднялась еще на две ветки и уселась почти рядом с Фимой. Но так как широко все равно не было видно, то она встала и начала озираться.
      - Ну, так и столкнуть недолго, - сказал Фима, но все-таки очень не рассердился, а продолжал говорить: - Как ты думаешь, сколько на небе звезд?
      Нюня вспомнила разговор в зоопарке - может, Фима хочет проверить, правильно ли она сказала, что умеет, как муравей, звезды днем видеть? Но ничуть она и не соврала: стоило ей подумать о звездах, и она тут же их увидела - много, очень много, лишь вокруг солнца их не было.
      - Миллион! Их - миллион!
      - Ученые насчитывают на небе полтораста тысяч звезд, - уточнил Фима и опять спросил: - А как ты полагаешь, сколько на Земле видов насекомых? Я подчеркиваю: не особей, а видов!
      Сказал так сказал! Разве был на улице еще такой мальчик, который бы мог сказать "подчеркиваю"! Еще мог бы, пожалуй, что-нибудь подчеркнуть в тетрадке и то, наверное, криво. Но сказать! Она так восхитилась, что чуть не забыла ответить. Потом спохватилась:
      - Насекомых? Полтораста тысяч!
      - Ошибаешься! Более двух миллионов на земле видов насекомых!
      Так и сказал: "более"!
      - А миллион больше, чем тысяча, да? - уточнила для себя Нюня.
      - Ты понимаешь, что такое вид? - продолжал Фима. - Тараканы - это вид. И муравьи - это вид. И комары - вид. И клопы. И пчелы. И осы. Более двух миллионов только видов! А сколько особей еще в каждом виде! По сравнению с насекомыми звезды - это так, горсточка. Во всяком случае, видимые.
      Больше Нюня на небо смотреть не стала, а принялась думать о насекомых. А потом оказалось, что она уже не о насекомых думает, а о том, что, наверное, ни за что не успеть человеку за жизнь обо всем подумать: и того тысячи, и того миллионы, а голова-то у человека одна.
      - А как ты полагаешь, - снова умно спросил Фима, - имеет значение у насекомых каждая особь? Ну, каждое насекомое?
      Нюня представила, что ее укусил комар, так ярко представила, что у нее тут же зачесалась нога, почесала ногу и ответила убежденно:
      - Имеет.
      - Нет. Не больше, чем клетка в твоем теле! А теперь скажи, сколько времени существуют насекомые и сколько человек?
      - Фимочка, а есть такое насекомое - оно живет один день. А человек до самой старости!
      - Я говорю о жизни вида и класса, а не о жизни особи, - сказал Фима сурово. - Так вот, двести миллионов лет существуют насекомые, а человечество в сто, а то и в двести раз меньше.
      - Ой, Фимочка! - с послушным восхищением сказала Нюня, а Фима продолжал:
      - На что уж промышленность! И, однако же, вес только одной стаи саранчи, перелетевшей через Красное море в начале нашего века, больше веса всех цветных металлов, которые за всю свою историю выплавило человечество!
      - Фимочка! Если они такие, ну, миллионные, как же ты ими командуешь? Они вон какие, сам говоришь, а тебя слушают!
      - Это разве слушают?! - вздохнул Фима.
      - Ты как волшебник, - сказала подхалимно Нюня.
      - Познавать надо, - задумчиво откликнулся Фима. - По-зна-вать! Вот тогда ого-го! - можно сильнее любого волшебника стать!
      - Разве их всех узнаешь, - вздохнула в свою очередь Нюня, - их вон сколько... миллионов, даже обо всех миллионах не успеешь подумать!
      - Эх, Нюня-манюня, - сказал Фима. - Считать надо уметь! Звезд - сто пятьдесят тысяч на небе, так? Насекомых сколько? Два миллиона видов. А в каждой - подчеркиваю: в каждой! - голове до шестнадцати миллиардов нейронов сообразительных клеток. Да ведь и не каждую же звезду или насекомое нужно знать! Да и не каждая же голова все-все должна знать - ты вот, к примеру, еще ни о чем почти не думала...
      - Я думала!
      - У человечества вон сколько мозгов. Только плохо, когда люди забывают, что каждый должен думать!
      Тут Нюня задала один вопрос - только один вопрос, только об одном невероятном происшествии из многих, которые видели за последнее время ее дочери-куклы, но Фима, вместо того чтобы ответить на вопрос, задумался, глядя прямо в лицо Нюне.
      - Я знаю, - сказал он, - ты наблюдаешь за мной. Я сначала сердился на тебя, а теперь не сержусь. Я уважаю в людях любознательность. Может быть, ты станешь великой ученой или великой писательницей.
      Нюня широко открыла глаза, а Фима продолжал:
      - Есть даже такое выражение: "Он вырвал тайну у природы". Но человек имеет право на тайну. Во всяком случае, до тех пор, пока он не проверил все, что нужно. Я знаю, тебе известна очень важная часть моей тайны.
      - Позавчера!.. - сказала Нюня и сжала и даже поджала губы, чтобы показать, что большего она не сказала бы и под пытками.
      - Я знаю, ты не такая болтушка, как некоторые другие девчонки.
      - Ой, Фимочка, да честное ленинское, честное пионерское, честное октябрятское...
      - Дай просто честное слово. Если человек не умеет держать просто честного слова, то он и другого слова не выполнит.
      - Да честное... честное-пречестное слово!
      - И если ты узнаешь даже больше, я верю, ты и тогда не проболтаешься. Так нужно, Нюня!
      Медленно и спокойно он стал слезать с дерева, и за ним, немножко торопясь, но все-таки стараясь не наступать на голову и руки, стала спускаться Нюня.
      Вечером она собрала всех кукол вокруг себя.
      - Что ты знаешь о Фиме? - опрашивала она и, выслушав, говорила: - А теперь запомните - разведчик должен уметь держать просто честное слово! И вообще человек имеет право на тайну.
      Только Мутичку она даже слушать не стала:
      - Я знаю, тебе известна очень большая Фимина тайна. Но ты настоящая разведчица и не проболтаешься, пока... пока он не узнает все, что нужно... Сколько на небе звезд, Мутичка? Не тысяча, а больше! А насекомых? Это ты даже еще не учила! Но мозгов у человека больше, чем насекомых и звезд. Только надо уметь думать...
      Глава 18
      Крик из зоопарка
      В то время как Нюня все это вспоминала и крепилась изо всех сил чтобы быть достойной Фимы и не выдать его тайны, хотя она очень (очень-очень!) боялась за него и все думала, что Людвигу Ивановичу, может быть, и можно бы немного рассказать, - в это время Людвиг Иванович все делал и делал свои следственные дела. Никак он не мог поверить, чтобы Фима никому и ничему не доверил свою тайну.
      Коль в бега идет мальчишка,
      кто-то должен это знать:
      не злодей же он из книжки
      в голове свой план держать,
      бормотал Людвиг Иванович, а сам еще и еще раз просматривал все полки, все ящики в поисках .какой-нибудь записки, какого-нибудь намека. Нет ничего не было. Из криминалистической лаборатории сообщили, что те три слога с хвостиком - "ма не бе..." написаны не позднее двенадцати часов дня, но ведь это была неоконченная записка!
      Людвиг Иванович прошел через дорогу к полному, одышливому мужчине Тихону Харитонову, который действительно рассказал ему обо всем, что происходило сегодня на Зоологической улице с пяти часов утра: как приезжала мусорная машина, а мусорщик не подобрал грязных бумаг, выпавших из нее, - грязный газетный лист и сейчас лежал у забора недалеко от Фиминого дома. Как в семь часов, когда открылся продуктовый магазин, на пустыре собрались заросшие, неумытые мужчины и потом послали одного, поприличнее, уговаривать продавщицу отпустить им вино, а сами стояли за сараем. Как скакала по улице девочка через веревку и упала и разбила правое колено, но плакать не стала, а приложила подорожник. Когда Людвиг Иванович окончательно убедился, что Тихон Харитонов знает все, что делается на улице, он задал ему прямой .вопрос:
      - А мальчик в патронташе или с патронташем не проходил?
      И Тихон Харитонов истово ответил:
      - Нет, такого не было, и не только сегодня, но за весь последний год.
      - А показывался ли сегодня на улице Фима Морозов?
      - Нет, Фима Морозов сегодня на улице не был.
      - А вы его хорошо знаете?
      - Ну как же! Серьезный мальчик. Только вот что я вам скажу... - Тихон Харитонов приблизил лицо и, переведя тяжелое дыхание, сообщил: - По-моему, Фима... спекулянт.
      Любой другой человек на месте Людвига Ивановича удивился бы, может, даже рассмеялся, усмехнулся хотя бы: "Ну, это вы уж..." Но Людвиг Иванович был следователем и если и любил поговорить, то только в перерывах между следствием - на следствии же он слушал и слушал, слушал и задавал вопросы, задавал вопросы и слушал. Он так и сказал:
      - Я вас слушаю...
      А Тихон Харитонов показал на новый большой дом:
      - Посмотрите - аптека. Го-ме-о-па-ти-ческая. Я сам там беру лекарство от астмы. Вы видели когда-нибудь го-ме-о-па-ти-че-ское лекарство? На них наша химия не разорится, даю вам честное слово, даже если полгорода будет их принимать восемь раз в день. Они крохотные, эти таблетки, и пьешь их, пьешь, а им и конца не видно. И твоей болезни тоже не видно конца. Я не отвлекаюсь, я строго по логике. Мальчик Ефим Морозов, мы говорим о нем. Но и о го-ме-о-па-тии. Потому что спросите, часто ли в эту аптеку хожу я, пенсионер-астматик? А теперь спросите меня, сколько раз за лето бывал в этой аптеке мальчик-пионер Ефим Морозов?
      - У него, кажется, что-то не ладится с ростом...
      - Ха-ха, тогда бы он за это лето успел стать гигантом! Так нет же, мальчик бегает в аптеку чуть не каждую неделю, а ростом не прибавил и на миллиметр! Вы понимаете? Он был орудием в чьих-то руках, им направляла преступная шайка!
      В аптеке, когда туда пришел и задал вопросы Людвиг Иванович, поднялся маленький переполох, потому что получалось, что они в самом деле многовато выдали мальчику лекарств, хотя лекарства были такие крохотные, что Людвигу Ивановичу даже странно показалось, как их могло быть выдано слишком много...
      Людвиг Иванович в который уже раз прозвонил по постам, и вокзалам, и больницам, и Скорым помощам - но нигде никто не видел двенадцатилетнего пионера маленького роста с нежным голосом и с отцовским патронташем без патронов. Никто. Нигде.
      Все это время Нюня ходила за Людвигом Ивановичем, и он не прогонял ее, наоборот, каждый раз, как поиски Фимы заходили в тупик, смотрел на нее выразительно: мол, видишь, а ты не хочешь помочь. Нюня мрачнела и опускала глаза, но молчала и продолжала ходить за Людвигом Ивановичем.
      Наступил вечер. Еще днем наползли тучи, а сейчас шел реденький, несильный теплый дождь. Со стороны зоопарка вдруг раздался сильный крик какого-то животного, похожий одновременно на рев трубы и на призыв "помогите", - такой страх и мольба слышались в этом зверином крике.
      Людвиг Иванович, вздрогнув, прислушался, да и все вздрогнули и прислушались, но Людвиг Иванович думал в это время над версией: куда и как исчез мальчик. Вот почему крик из зоопарка только ненадолго отвлек его от этих мыслей.
      Итак, прежде всего выходило, что с этой весны Фимка стал портиться: копил для чего-то деньги, брал в аптеке лекарств больше, чем ему требовалось, срезал цветы у Тихой и у соседей, наконец, взял без спроса отцовский патронташ - и все это в тайне. А когда мать потребовала вернуть патронташ, Фимка исчез. Исчез из запертой комнаты. Он не поворачивал ключ в замочной скважине, не снимал решетку на окне, не взламывал пол. Судя по поведению служебной собаки, Фимка даже не вышел (разве что его вынесли) из комнаты. И все-таки он исчез. Он не прошел мимо матери и мимо кухни, не появился ни в саду, ни на улице. И все-таки в комнате его не стало. И не только его, но и патронташа, и секретной тетради, и фонарика.
      Людвиг Иванович потер лоб и поднял глаза на Нюню, которая терпеливо сидела напротив него. Личико ее показалось Людвигу Ивановичу испуганным и усталым."
      Да, - подумал он, - единственное существо, которое что-то знает, - это Нюня. Но она, верно, запугана Фимкой или втянута им в свою тайну, в свой замысел, и пока не найден ключ к сердцу и совести девочки, ничего узнать не удастся".
      Он уже хотел с ней заговорить о Фимке, о его маме, о том, наконец, как он, Людвиг Иванович, волнуется, волнуется больше, чем когда-либо в жизни. Но в это время в коридоре послышался топот, в комнату вбежал пожилой милиционер, который обычно дежурил у зоопарка, и крикнул, задыхаясь:
      - В зоопарке... случай... похищения! Слониху Меланью украли!
      Глава 19
      Кто украл слониху?
      Впереди бежал пожилой милиционер, за ним быстро шагал Людвиг Иванович, а сзади, чуть не наступая ему на пятки, с Мутичкой на руках, поспешала Нюня.
      Немногие свидетели, видевшие краем глаза похищение слонихи Меланьи, высказывались так:
      - Ее утащило чудовище!
      - Шагающий вертолет!
      - Динозавр!
      И что удивительно, помост, с которого сняли слониху Меланью, не был ни сломан, ни поврежден, словно в самом деле здесь действовал либо искуснейший механизм, либо могучее чудовище.
      - Как она кричала, бедняжка!
      - Как иерихонская труба!
      - Как военная тревога!
      - А потом замолкла!
      - Наверное, упала в обморок!
      - А вдруг убита?!
      Пока Людвиг Иванович бегло опрашивал свидетелей, Нюня быстренько пробежала меж клеток и загонов для зверей. Конечно, она не знала звериного языка, но ведь с нею была Мутичка, которая понимала и птиц, и животных, только не всегда умела хорошо передать Нюне, - ну, может быть, просто потому, что звери судят о многом по-своему. Люди, например, говорят: "Я зверски устал и разбит - я пробегал сегодня весь день". Но люди неправильно говорят, они ведь устали не по-зверски, а по-человечески. Потому что зверь в таком случае скажет: "Я прекрасно отдохнул - я пробегал сегодня весь день". Люди говорят: "Он всегда так хорошо выглядит". А звери: "Он всегда так хорошо пахнет". Люди говорят: "Как он умен, как хорошо все понимает!" И звери говорят то же самое. И дальше, если спросить, что именно понимает, тоже часто похоже: понимает, мол, кто хороший, а кто плохой, кто друг, а кто враг и почему друг и почему враг. Но вот дальше уже все по-другому, словно люди и звери читают одно и то же, но по совершенно разным книгам.
      Возле оленей и бизонов Нюня и задерживаться не стала. Они метались по загонам, ударяясь об ограду так, что казалось - или ограда, или их бока не выдержат. Они совсем обезумели, наверное, даже забыли, с чего все началось. Казалось, они нарочно налетают на ограду, чтобы немного привести себя в чувство. Но то ли загородки были недостаточно жесткие, то ли им и самим уже понравилось выглядеть сумасшедшими, только они так и продолжали носиться взад и вперед и ничего вразумительного от разговора с ними ожидать не приходилось.
      У хищников Нюня с Мутичкой немного задержались, но мало что поняли. Львица стояла посреди клетки, и ее рвало. Лев сначала лизал ее бок и загривок, потом рыкнул, отошел в сторону, лег и закрыл глаза, но видно было, что он не спит, а просто рассердился и "глаза бы его не смотрели". Если верить Мутичке, львицу рвало от страха и отвращения, а лев ее сначала пробовал утешать, "пока у него терпение не лопнуло".
      Нюня бросилась к попугаям. Но с ними было очень трудно оттого, что они непременно желали говорить по-человечески, а слов человеческих знали не так уж много. "Наташ! Наташ!" - кричали они и "Ужасно, ужасно, ужасно!" Кроме того, они еще бормотали: "Чудничко, чудничко, чудничко!", и Нюня считала, что это они коверкают человеческое слово "чудовище", а Мутичка - что они считают чудачкой слониху Меланью, которая, несмотря на свой вес и силу, так перетрусила, что даже не сопротивлялась похитителю.
      Нюня заглянула к мартышкам. У мартышек был полный разброд. Мамаши носились, прижимая к себе детенышей. Некоторые прятались на лежаках, навьючивая на себя одеяла, тряпье и одежду. Нюне с Мутичкой одни обрадовались, другие набросились на них с жалобами и причитаниями. На вопросы они не отвечали, зато сами задавали так много вопросов, что Нюня, не зная, что им ответить, махнула рукой и хотела уже совсем отойти от обезьянника, но Мутичка вывалилась у нее из рук, давая тем самым понять, что чем-то заинтересована. Она свалилась как раз у клетки макаки Марианны, той самой, которая очень не любила мальчиков и мужчин. Марианна тоже ужасно волновалась, но не от страха, оказывается, а от омерзения. Она терла нос и морщилась, жалобно вскрикивала и прижимала обе ладони к лицу, и Мутичка сказала, что Марианна все время твердит на своем языке: "Какой ужасный запах! Какая ненормальность! Такого не может быть! Но я видела собственным носом!"
      А еще Мутичка все тянула Нюню к тому месту, где у загородки в собачьей конуре жило животное, похожее на медведя, с головой, вытянутой в длинный нос. Муравьед оказался в совершенной истерике. "Так не бывает! - кричал он. - Это не по правилам! Это наглость! Я буду жаловаться! У меня тоже есть свои враги! Я могу обороняться, но что было бы, если бы заяц вдруг напал на волка или трава стала пожирать корову! Если так будет продолжаться, я попросту... отказываюсь быть муравьедом!".
      Да, Нюня с Мутичкой обежали весь зоопарк и, кроме истерических и возмущенных воплей, ничего не слышали, но, наверное, но какие-то мысли наводили эти вопли, если Нюня все больше хмурилась, а Мутичка притихла у нее на руках. Только один вопрос и задала Нюня Мутичке:
      - Этот... муравьед... сам видел чудище?
      - Видел носом, - отвечала Мутичка.
      Людвиг Иванович, милиционер, зооветеринар, зоолог, корреспонденты газеты "Любимый город", Нюня с Мутичкой и еще человек пять двинулись по странным следам, которые вели от помоста слонихи Меланьи. Была влажная ночь, и следы отпечатались четко.
      Вышли в поле позади зоопарка, здесь пошли медленнее.
      - Есть! - крикнул первым Людвиг Иванович.
      На краю картофельного поля лежала слониха Меланья.
      - Мертва! Убита! - раздались крики, но, когда зооветеринар полез через ее ноги, чтобы выслушать сердце, слониха зашевелилась.
      - Приходит в себя! Она в обмороке! У нее нервное потрясение! - раздались новые крики.
      В другое время Нюня обязательно осталась бы посмотреть, как будут приводить в сознание и лечить от нервного расстройства слониху, но сейчас она поспешила за Людвигом Ивановичем, который с большей частью группы двинулся дальше по следам на пустырь, где ничто не росло, кроме бурьяна, на тот самый пустырь, который отделял дома Зоологической улицы от зоопарка.
      - Удивительно, - бормотал Людвиг Иванович, - оно утащило слониху, а прошло по бурьяну, почти не смяв его.
      Нюня все яснее видела, что они приближаются к их собственному дому, и глаза ее открывались все шире и все испуганнее.
      - Вот оно! - заметила она первая.
      - Назад! - крикнул Людвиг Иванович.
      Но он зря испугался за Нюню - чудовище было мертво.
      Не такое уж большое - ростом с высокого человека, лежало оно, подвернув лапы.
      - Ох, у него передние лапы от носа растут! - ахнула испуганно Нюня.
      - Это не лапы, - сказал задумчиво научный работник, - лапы вот они, отходят от груди.
      Верхние конечности чудовища походили на человечьи - даже сложены были, как у человека, и плечи можно было различить. Еще две пары ног отходили от талии.
      - Вместо зада - мешок, - сказала Нюня.