С этого дня я стал частым посетителем «кают-компании». Люди там собирались интересные, и разговоры велись о самых любопытных вещах. Круг моих знакомств значительно расширился. Кроме мадемуазель С, Р, И (мадемуазель А так ни разу и не пришла в «кают-компанию» — поговаривали, что она занята какой-то срочной работой) и Пьера, я легко сошелся с двумя физиками — Леоном Жоссом и Мартеном Треленом. Леон был хорошим горнолыжником и, кроме того, заядлым аквалангистом. Мартен увлекался боксом и водными лыжами. Рядом с клубом размещался приличный спортзал с большим бассейном, сауной и парной баней. Здесь мы после работы встречались вчетвером (четвертым был Жорж) и каждый тренировался по собственной системе. Я и Жорж предпочитали гимнастические снаряды, поскольку в университете занимались спортивной гимнастикой, а Леон и Мартен любили прыгать с трамплина в бассейн. Потом мы все отправлялись в сауну или в парилку.
      Раз в неделю Куртьё обычно приглашал меня в свой кабинет, подробно расспрашивал о научной работе, а затем начинал разговор на какую-нибудь отвлеченную тему. Видимо, он уточнял мои мировоззренческие взгляды и старался, чтобы я лучше разобрался в своих собственных жизненных позициях. Эти беседы были всегда интересны. Профессор заставлял меня сопоставлять диаметрально противоположные точки зрения на самые спорные проблемы современности и обосновывать свои выводы. Мы говорили о путях развития науки, о политике, о причинах тщеславия, зависти, стремления к власти, о роли женщины в обществе, о наиболее рациональных формах семьи у разных народов. Я учился вырабатывать более точный подход ко всем этим проблемам и логически обосновывать свои взгляды. Кроме того, эти беседы давали мне еще огромный фактический материал — познания профессора были поистине неисчерпаемы.
      Неожиданно Куртьё попросил меня прекратить на время мою основную научную работу — я занимался иммунологией — и подключиться к Леону и Мартену, которые конструировали аппарат для подводного плавания, имитировавший большую рыбу.
      Аппарат мы окрестили «барракудой». Он напоминал длинную сигару с рыбьим хвостом и плавниками. Под брюхом — углубление, куда помещался водитель. Перед ним было смонтировано что-то вроде мотоциклетного щитка, только опущенного вниз, и приборы управления. Руль также напоминал мотоциклетный. По бокам «рыбины» были скобы из прочного пластика, к которым могли прикрепляться еще два или четыре человека. Внутри «барракуды» планировалось расположить багажные отделения для перевозки снаряжения и оружия. Источником питания служили особые биоэлектрические аккумуляторы, постоянно самоподзаряжающиеся. Принцип действия хвоста и плавников был позаимствован у рыб.
      Я не мог понять, для чего профессору понадобилась такая «рыбина». Скорее всего, «барракуда» представляла собой идеальное средство для заброски шпионов по морю в соседнее государство. Но нам это было вроде бы ни к чему. Тем не менее Куртьё очень торопил с завершением работы. Собственно, все было готово, оставался неотлаженным только механизм биоэлектрического управления хвостом и плавниками. Именно поэтому подключили к работе меня, а вскоре и Пьера. От меня пользы было не много, но Пьер быстро наладил нужную схему.
      Как-то, гуляя по парку, я забрел в «японский уголок», напоминавший виденные мною в кино парки Киото — древней столицы Японии, резиденции ее императоров. В этой части парка мне особенно нравился «каменный сад» — небольшая очень ровная площадка, усыпанная мелкими светло-серыми камушками, среди которых, словно айсберги, возвышались семь больших темных валунов разнообразной формы. С какой бы стороны вы ни посмотрели на большие камни, вы видели только шесть из них, один всегда был скрыт другими. Мне камни напоминали острова в море. Только море было застывшим и каменным. На эти каменные острова можно было смотреть и размышлять о вечности Вселенной и целях мироздания. Собственно, в Японии «каменные сады» — место для раздумий…
      Итак, собираясь поразмышлять о жизни и о событиях последних дней, я приблизился к скамейке около «каменного сада» и обнаружил, что место занято. Там сидела симпатичная светловолосая девушка в белом платье и белых туфлях. Она читала книгу и не замечала моего появления.
      Я хорошо помнил результаты последних социологических опросов, опубликованных в модном парижском журнале. Социологи утверждали, что современные девицы больше всего не любят в нынешних молодых людях нерешительность. «Мужчина должен быть мужчиной» — такой вывод делали журналисты.
      Вооруженный новейшими социологическими данными, я решил сразу же познакомиться с симпатичной девушкой, презрев условности, принятые в английском обществе. Вообще-то я не страдаю комплексом излишней скромности. У меня свой собственный взгляд на это человеческое качество. «Опасайтесь излишне скромных людей, — говаривал мой школьный учитель, — от них никогда не знаешь чего ожидать…» Учитель считал, что афишируемая скромность — нередко концентрированное выражение тщеславия. В подтверждение он обычно приводил из истории примеры «скромности» древних королей и императоров, которые подчеркнуто просто одевались и демонстрировали неприхотливость в быту, но одновременно обожали ставить себе при жизни исполинские памятники. «Человек должен быть не скромным, а простым и доброжелательным», — утверждал мой учитель.
      Итак, всячески осудив в душе скромность и застенчивость, я вежливо поздоровался с незнакомкой. Девушка спокойно и приветливо посмотрела на меня.
      — Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Жаклин. А вы, вероятно, мсье Виктор. Я слышала о вас от своих подруг.
      Я уже собрался было весело спросить, что хорошего и что плохого рассказывают про меня ее подруги, как вдруг осекся. Сидевшая передо мною девушка оказалась не просто симпатичной, она была невероятно красивой. И это был тот самый тип красоты, от которого я мгновенно терял голову, самообладание, уверенность в себе. Я встречал его дважды в своей жизни. И оба раза не смог заинтересовать своей особой понравившихся мне девушек. Вообразите стройных блондинок с большими серыми глазами, тонким точеным профилем, безупречным овалом лица и длинной шеей. Один раз это была полька, другой — англичанка. И для той, и для другой я был неинтересен, и до сих пор не могу уверенно ответить почему. Скорей всего дело было в разнице мировоззрений. Кроме того, я тешу себя мыслью, что обе были просто крайне нелюбознательны и моя эрудиция не производила на них никакого впечатления, поскольку в их глазах эрудиция — нечто несерьезное. Обе они оказались весьма практичными особами и точно знали, сколько может стоить их красота и что именно нужно им в жизни. Поэтому и с первой, и со второй знакомство даже не продлилось. Кажется, обе видели во мне лишь прекраснодушного мечтателя или современного Дон Кихота. Но ни в мечтателях, ни в странствующих рыцарях они не нуждались.
      И вот я смотрел во все глаза на третью «девушку моей мечты» и не знал, что сказать.
      — Что-нибудь не так, Виктор? — улыбаясь, прервала она мое молчание. — Вы действительно Виктор?
      — Я действительно Виктор. И я боюсь сказать что-нибудь неудачное, что могло бы повредить нашему знакомству, — обезоруживающе брякнул я.
      Девушка рассмеялась.
      — Присядьте, пожалуйста! — предложила она. — И, если хотите, давайте поговорим.
      Я согласился.
      Так состоялось наше знакомство. К моему удивлению, Жаклин вела себя удивительно просто и благожелательно, так, как если бы мы были хорошо знакомы много лет. Меня это поражало: я не привык, чтобы девушки с такой внешностью были простыми и добрыми. Лишь через какое-то время я понял, что за простотой и благожелательностью Жаклин стояла высокая культура и добрые отношения в ее семье. Девушка была очень хорошо воспитана. Теперь это, увы, редкость. Впрочем, внутренняя мягкость и доброжелательность не мешали Жаклин быть исключительно твердой в принципиальных вопросах, в чем я смог убедиться позже по совместной работе. Примером ее стойких жизненных взглядов было и то, что она не курила. Кажется, это была единственная некурящая женщина среди наших сотрудниц.
      Во время третьей встречи я сказал Жаклин:
      — Мои отношения с девушками, которые мне нравились, всегда кончались неудачей. Наверное, потому, что я всегда торопился выяснять отношения…
      — А с девушками, которые не нравились? — лукаво перебила она меня.
      — С ними было легче, — несколько смущенно ответил я. — Беда только, что по отцовской линии мне достался очень сердобольный характер. Мне попадались, как правило, хорошие девушки, и я постоянно боялся нанести им душевную травму. И вообще, по мужской линии у нас в роду все бабуины.
      — Кто-кто? — переспросила Жаклин.
      — Бабуины. Знаете, в стае обезьян-бабуинов всегда есть один на сотню, у которого повышенное чувство ответственности за других. Это своеобразный альтруист. Обычно такой бабуин не спит, когда вся стая дремлет. И он первым замечает подкрадывающегося леопарда, первым поднимает крик, спасая стаю, и первым попадает в когти хищника. Альтруист погибает первым, но благодаря ему стая продолжает жить. В нашей семье таких альтруистов называли бабуинами. И все наши мужчины попадали под это определение. Я не хвастаюсь, скорее это всевышняя кара нашему роду. Многие мои предки по отцовской линии погибали очень рано.
      — Ничего себе наследственность! И вы это рассказываете девушке, которая, судя по всему, вам нравится!
      — Прямота — также моя наследственная черта. Я вижу тебя всего третий раз, Жаклин (я неожиданно для себя перешел на «ты»), и я не из тех, кто теряет голову или влюбляется в любую красивую девушку. И пусть я сделаю глупость, но честность всегда была лучшей политикой, я готов был предложить тебе руку и сердце после первой нашей встречи.
      Жаклин посмотрела мне прямо в глаза немножко грустно и насмешливо.
      — Ничего себе — объяснение в любви! За девушками надо ухаживать, Виктор, создавать интимную атмосферу — полумрак, музыка, танцы, коктейль, а потом в нужный момент: «Вы самая красивая!» или даже: «Я вас люблю!» А ты сразу бряк — при солнечном свете, никакой романтики! Но не отчаивайся! Дело в том, что ты мне нравишься, и так как я самонадеянна, то мне кажется, что я редко ошибаюсь в людях, точнее, в их порядочности. Давай попробуем дружить, кто знает, может быть, из нас и получится хорошая пара. Я по воспитанию старомодна, мне двадцать один, а увлечений у меня никаких еще не было, если не считать прыжков в воду с десятиметровой вышки…
      И она весело рассмеялась. В этом была вся Жаклин. Она боялась фальшивой патетики и не могла не закончить признания с юмором. Поэтому я и предпочел объясняться с ней в солнечный день на открытом воздухе. Любой интим в полумраке она могла высмеять.
      С тех пор мы подружились с Жаклин. Я не скрывал, что безумно влюбился в нее, но ни с какими сантиментами не лез, просто подшучивал над собой. Но сама Жаклин потихоньку как бы оттаивала, в ее насмешливости все чаще стали проявляться нотки нежности. Правда, она их несколько стеснялась.
      Мы оба по своей природе оказались однолюбами, и нам было хорошо вдвоем.
      В «кают-компании» мы особенно не афишировали наши отношения и вели себя друг с другом сдержанно. К тому же Жаклин, внешне мягкая и деликатная, не прощала фривольных шуточек и могла резко и язвительно высмеять шутника.
      Наиболее колоритной фигурой в «кают-компании» был Пьер. На первый взгляд непривлекательный: лысый, с одутловатым лицом и брюшком не по возрасту (а ведь ему не было и пятидесяти!), он совершенно преображался, когда начинал говорить. А говорить он мог на самые неожиданные темы, обнаруживая недюжинную эрудицию и оригинальный подход к общепринятым истинам.
      Было известно, что Пьер много работает в лабораториях и получает поразительные результаты. Видимо, он возглавлял несколько групп научного поиска. О работе одной из этих групп я узнал однажды в «кают-компании», причем из уст самого Куртьё.
      В тот вечер шеф лично присоединился к нашему кружку в гостиной, где мы уединились своей обычной компанией — Пьер, Жорж, Леон, Мартен и «прелестная четверка» — Жаклин, Мари, Колетт, Катрин.
      — Пьер, — сказал Куртьё, — блестяще завершил сегодня первую серию опытов, которые в недалеком будущем помогут человечеству вдвое продлевать жизнь отдельного индивидуума, отодвигая процессы его старения. Возможно, многие из здесь присутствующих также захотят продлить свой, скажем, тридцатилетний возраст на тридцать-сорок лет…
      — Извините, профессор, — с невинным видом перебила Куртьё Мари, — платить за молодость мы будем так же, как Фауст Мефистофелю?
      — Не сомневаюсь, — последовал ответ, — что кое-кто за продление своей молодости не побоится заложить душу дьяволу. Впрочем, чтобы заложить душу, надо ее иметь. А тот, кто ее действительно имеет, никогда ее не заложит. Вот ведь какой парадокс. Но если серьезно, то речь идет вот о чем. Сейчас в мире ведутся многочисленные исследования, направленные на поиски подлинных причин старения. Ученые дают самые противоречивые ответы на вопрос, почему стареет человек. Одни утверждают, что происходит «катастрофа ошибок» — накапливаются ошибки в информации, содержащейся в молекулах ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты) клеток человеческого организма, что выводит клетки из строя. Таким образом, они «стареют», и соответственно стареет организм человека. Другие ученые связывают старение с радиацией. Еще есть теория свободных радикалов, которые атакуют ферменты, гормоны, белки и, что особенно опасно, — ДНК — этот основной материальный носитель наследственной информации, управляющий деятельностью клеток. С годами нарушения, вызываемые свободными радикалами, превышают возможности восстановления, которыми обладают отдельная клетка, орган или весь организм… Происходят необратимые процессы. В общем, гипотез и теорий старения много.
      Наш Пьер стал искать ответы на вопросы о причинах старения в головном мозге, эндокринной и иммунной системах. Он исходил из того, что главную роль в процессе старения играют два отдела мозга: гипоталамус и гипофиз. Они влияют на щитовидную и зобную железы. Пьер рассуждал так: природа лишена сентиментальных чувств, она программирует организмы, в том числе человека, с расчетом, чтобы они успели произвести и вырастить потомство, после чего включается механизм разрушения…
      — Боже мой! — вновь перебила профессора Мари. — Значит, как только выходишь замуж — сразу начинаешь разрушаться! Теперь я понимаю, почему были созданы монастыри!
      Но Куртьё не принял шутливого тона нашей синеглазой красавицы.
      — Мари, — сказал он, — я, конечно, говорю известные вещи, но я хочу, чтобы все четко представили себе суть работы Пьера. Когда он стал изучать механизм старения, то установил следующее. С наступлением половой зрелости в мозгу уменьшается выработка основного химического вещества — медиатора (или, как еще его называют, нейротрансмиттера) дофамина. Это влияет на гипоталамус, который контролирует гипофиз. И вот тогда под воздействием гипоталамуса гипофиз начинает выделять то, что мы условно назвали «гормоном старения». Этот гормон, в свою очередь, воздействует на щитовидную железу, а та — на зобную. В результате идет процесс «расшатывания» эндокринной и иммунной систем организма. Другими словами, вопросы увеличения продолжительности жизни, причем жизни здоровой, а не дряхлой, свелись к поискам методов поддержания уравновешенности эндокринной системы и устойчивости иммунной системы. Все понятно?
      — Конечно, — ответила за всех Мари.
      — Так вот, чтобы найти средство для поддержания устойчивости эндокринной и иммунной систем, Пьер избрал сразу три пути. Во-первых, он омолодил шимпанзе, пересадив старым животным зобные железы и костный мозг от молодых. Во-вторых, он направленно и с большой точностью воздействовал разнообразными методами рефлексотерапии на различные участки гипоталамуса и гипофиза старых животных. Результаты оказались поразительными. Без всякой химии, то есть без введения лекарств, шимпанзе молодели буквально на глазах. В-третьих, Пьер сумел воссоздать химическим путем отдельные компоненты гормонов щитовидной и зобной желез. Инъекции из комбинации этих компонентов, при одновременной нейтрализации роли гипофиза, то есть торможении выделения им «гормона старения», дали также потрясающие результаты. Этот третий путь наиболее сложный, но зато и самый перспективный. Я считаю работы Пьера неоценимыми для человечества. Некоторые из вас активно помогали ему. Я благодарю всех вас за работу — и пожелаем Пьеру долгих лет здоровья!
 

* * *

      Несмотря на всю свою занятость, Куртьё умел выкраивать время для бесед один на один со своими сотрудниками. Особенно с новичками. Между собой мы называли эти встречи «тет-а-тет». Во время «тет-а-тет» в кабинете Поля обсуждались любые темы и начинался разговор, как правило, с какого-нибудь неожиданного вопроса профессора. На этот раз Куртьё пригласил меня прогуляться с ним после обеда по парку. Сначала он интересно рассказывал о различных растениях, собранных в парке, — коллекция, насколько я понял, была поистине уникальная, — потом перешел к теме: «Травы в китайской медицине» и, наконец, совсем не к месту спросил:
      — Виктор, что ты предпочитаешь, «Лидо» или «Мулен Руж»?
 
— «Мулен Руж», «Мулен Руж»,
Ты всю ночь колеса вертишь,
Для любви или для смерти?
 
      - вспомнил я неожиданно куплет.
      — Автор его Морис Букэ, поэт-министр, — сказал Куртьё. — Что еще ты знаешь о «Мулен Руж»?
      — По-моему, началось это в октябре 1889 года, когда придумали французский канкан. Но все же лично я предпочитаю кабаре «Лидо». Оно хоть и появилось в 1946 году, но классом выше, по моему разумению. «Лидо» — это кабаре-храм. Там больше вкуса! К тому же так приятно в таком большом помещении в центре Парижа осознавать себя единственным французом…
      — Французы в «Лидо» действительно редкие гости. Слишком дорого! Там все больше иностранные туристы: японцы, скандинавы, американцы. Но браво, Виктор! Вот уж не думал, что ты с твоей склонностью к науке такой знаток и тонкий ценитель соблазнительных зрелищ.
      — Во-первых, профессор, как когда-то кем-то было сказано, ничто человеческое мне не чуждо. А во-вторых, за свою жизнь я лишь дважды был в «Мулен Руж» и дважды в «Лидо». Просто больше меня не приглашали в эти уважаемые заведения богатые друзья. А своих денег, чтобы туда идти, не было. Тем не менее я не страдаю комплексом мирского аскетизма, который считаю социально опасным явлением. Эти так называемые «пуритане» вечно прячут в своих душах наиболее развращенные и разнузданные идеи.
      Куртьё рассмеялся:
      — Хорошо, Виктор. Я даю тебе служебное поручение — в ближайшие дни посетить «Лидо» и потом рассказать мне, какая у них программа. Я давненько там не был. Говорят, живой дельфин, который плавает с женщиной в огромном аквариуме, поднимающемся из оркестровой ямы на сцену, совсем не плох. Или это в «Мулен Руж»?
      — Мне можно задавать вопросы, профессор?
      — Пока не надо: отвечать я все равно буду не сейчас, а какое-то время спустя. Пока считай, что получил следующее задание: пригласить любую девушку из наших сотрудниц, благо в «кают-компании» выбор большой, сходить с тобой в «Лидо». После представления переночевать в ближайшей от варьете гостинице — вам будут заказаны два отдельных номера. Если твоя спутница окажется парижанкой, то дома ей ночевать нельзя, а только в гостинице, поэтому домой лучше не звонить, чтобы не волновать родных. Если ты назовешь сейчас имя той, с которой хотел бы пойти в «Лидо», я постараюсь помочь тебе убедить даму, что посещение варьете — настоятельная служебная необходимость…
      — Я приглашу Жаклин, профессор. Только, с вашего разрешения, я сам постараюсь убедить ее посетить «Лидо» в интересах науки.
      — У тебя хороший вкус, Виктор. Жаклин — настоящий человек. Желаю вам приятно провести вечер в «Лидо».
      Резкий жужжащий звук, шедший с неба, прервал слова профессора. Почти над нашими головами появился вертолет. С неожиданной легкостью Куртьё затащил меня в густые кусты. Потом достал транзистор и приказал кому-то из охраны: «Говорит первый: сбить вертолет при помощи луча для мозга, как только он удалится на двести-триста метров от нашей территории».
      Вертолет сделал круг и повернул обратно в сторону шоссе. Через несколько секунд раздался взрыв…
      Вечером Куртьё собрал наиболее доверенных сотрудников.
      — Должен честно предупредить всех, что нам могут объявить войну, — начал он. — Пока, судя по всему, ведут разведку боем, и делает это гангстерская организация. Цель разведки — выяснить, чем мы тут занимаемся. Насколько мне известно, никаких сведений о нас ни у кого нет: возможно, гангстеры желают выяснить, нет ли здесь чего-нибудь любопытного. Наша территория хорошо защищена, и попасть сюда не просто. Сегодня мы сбили вертолет-разведчик, перед этим уничтожили автокран. Хотя внешне это похоже на несчастные случаи, будем надеяться, что они немного отрезвят любопытных бандитов. Но все же прошу всех быть предельно внимательными и бдительными. И не волноваться: в отличие от полиции, у нас достаточно сил, чтобы разгромить любую бандитскую организацию. Есть основания полагать, что любопытство по отношению к нам проявляет известный гангстерский синдикат «Триада», специализирующийся в основном на наркотиках. Но чем вызвано это любопытство — тем ли, что они надеются наладить с нашей помощью производство героина или чего-то подобного, или же кто-то заключил с гангстерами контракт с целью выяснить, чем занимается наша фирма, — этого мы пока не знаем. Но надеюсь, скоро будем знать.
      Жаклин с удовольствием согласилась поехать со мной в Париж. Представление в «Лидо» нам понравилось. Правда, действительно, мы, кажется, были единственными французами в этом зале. А столик, за который нас посадили (согласно оплаченным местам), занимала группа японцев. Девицы же, отплясывавшие на сцене, были явно немецкого или скандинавского происхождения. Тем не менее костюмы на танцовщицах были изящными, цветное освещение сцены отличным и музыка вполне приемлемой. Кроме того, мы с Жаклин все-таки больше получали удовольствия от общения друг с другом, чем от сцены. Мы мило беседовали на ничего не значащие темы, и нам было очень хорошо вдвоем в этом огромном полуосвещенном зале с яркими красками на сцене, где исполнялись африканские, китайские, эскимосские и прочие танцы.
      После представления мы с Жаклин пошли вниз по Елисейским Полям. К сожалению, улица Берри, на которой находилась гостиница «Калифорния», была рядом. Мне не хотелось идти в гостиницу, Жаклин также предложила погулять, но я сразу же заметил, что нас «опекали». Это была открытая слежка, и я подумал, что скорей всего это охрана, выделенная нам Куртьё. Профессор предупредил, что нас будут охранять. «Вели» нас четверо молодых людей: один впереди, один сзади и двое почти вплотную за нами. Жаклин также заметила «сопровождение».
      — Надеюсь, нас не собираются похищать, — сказала она, — но все же пойдем в гостиницу; в таких условиях прогулка малоприятна.
      — Нет, не беспокойся. Это забота Куртьё о нас. Охраняют как президента с супругой.
      — Дорогой мой, я решила не настаивать, чтобы ты непременно стал президентом.
      Мы свернули налево на улицу и пошли в отель. Номера у нас были на разных этажах, и мы грустно улыбнулись друг другу, расставаясь в лифте без дверей.
      Гостиница «Калифорния» известна тем, что если вы пойдете от лифта по коридору влево, то сделаете изломанный круг и вернетесь к лифту справа. В коридоре у моего номера был поставлен стул, а на стуле сидел человек. Заметив меня, он поздоровался и сказал:
      — Не беспокойтесь, мсье Виктор, профессор просил оберегать ваш сон. Я всю ночь буду дежурить у ваших дверей.
      — Благодарю, — ответил я, — и желаю вам доброй ночи!
      Ночью ничего не произошло, если не считать сильного дождя. Но он только улучшал сон. К тому же эти старые гостиницы, к которым принадлежит и «Калифорния», хороши тем, что имеют окна, выходящие во внутренний дворик, похожий на большой колодец, так что здесь, в самом центре Парижа, уличный шум не проникал в комнату и не мешал спать.
      Утром я поблагодарил своего стража, по-прежнему сидевшего на стуле у моих дверей, встретился внизу в холле с Жаклин, и, позавтракав, мы отправились в Солонь. Но еще раньше у гостиницы ко мне подошел охранник-швед, которого я знал как одного из подручных Дюшато, и, извинившись, сказал, что впереди и позади моего «пежо» пойдут автомашины с охраной — таков категоричный приказ Куртьё.
      — Ты случайно не восточный принц, инкогнито, путешествующий по Европе? — спросила меня Жаклин, когда мы уселись в автомашину. — Что-то меня до сих пор никогда так не охраняли. Всю ночь перед моей дверью сидел страж.
      — Я четвертый сын сорок восьмой жены Его Величества, славнейшего из королей, главного электровозбудителя душ своих подданных, Махмуда двести тридцать восьмого. Выходи за меня замуж, и я сделаю тебя своей любимой женой.
      — Я не хочу быть только любимой женой, Виктор. Я хочу быть единственной и любимой женой. Так что выбирай: или я, или все женщины мира!
      — Конечно, все женщины мира… не стоят твоего мизинца.
      — Подхалим, но все же не теряй надежды!
      Куртьё встретил нас очень приветливо и, улыбнувшись, объявил, что мы хорошо выполнили служебное поручение. Жаклин с удивлением посмотрела на меня, но промолчала. Заметив это, профессор сказал:
      — Не удивляйтесь, Жаклин, Виктор и сам не знает, что он делал. Я вам все объясню, но позднее.
      Так я и не понял, зачем Куртьё посылал меня в Париж.

ДЕЛИ — КАТМАНДУ — СИНГАПУР