– Догадываетесь, кто? Ваш родственник.

Мой восторг, несомненно, омрачали вопросы и неприятные воспоминания прошлой ночи в церковном дворе, а также дошедшие до меня сплетни миссис Гендерсон.

– Вы имеете в виду Эмори? Как мило!

Мои слова должны были выражать неподдельную радость, но, когда миссис Андерхилл открыла дверь и жестом пригласила войти, я увидела, что она изучает меня, что-то обдумывая, и смотрит настороженно, что в данных обстоятельствах было естественно. Слух, дошедший до миссис Гендерсон и деревенских сплетников, подумала я. Как еще смотреть на почти лишенную имущества мисс Эшли, чей привилегированный билет назад в поместье оказался перехвачен мисс Андерхилл.

– Да, – сказала она, – Эмори.

– Ну разве не мило? – весело воскликнула я. – Я сто лет его не видела. И конечно, мне хочется увидеть вашу дочь. Спасибо, я с радостью останусь.

«Маленькую гостиную» отделяли от более длинной гостиной только высокие двойные двери. Теперь их закрыли, превратив почти тридцатифутовую комнату в восемнадцатифутовую с тремя длинными окнами, выходящими на узенький газон и розовую клумбу надо рвом. На потолке колыхались отраженные от воды блики света. Андерхиллы не сделали почти никакой перестановки, в комнате стояли вазы с тюльпанами и колокольчиками, альков украшала ветка цветущей вишни, наверное пристроенная самой миссис Андерхилл.

– Должно быть, вы хорошо знакомы с моим троюродным братом? – сказала я.

– Да. Он и Кэти (Кэти – это моя дочь) познакомились еще раньше, а потом оказалось, что она живет в поместье Эшли. Вот совпадение! Ну она, конечно, пригласила его зайти, и он заходил несколько раз. Ваш брат совершенно очарователен, вам не кажется?

– Я всегда так считала, – согласилась я, – и его близнец такой же. Вы видели Джеймса? А Френсиса – младшего брата? Хотя нет, он последнее время пропадает за границей. В детстве они жили здесь, с нами, большую часть времени. Думаю, Эмори вам все расскажет об этом. – Немного поколебавшись, я бросила мяч на поле: – Полагаю, вы знаете, что поместье теперь переходит к Эмори?

Миссис Андерхилл, кажется, смешалась. Она вытащила пачку сигарет, предложила мне, потом взяла одну сама и закурила.

– Да, он говорил что-то о наследстве, но тогда это казалось отдаленным будущим. Ваш отец был еще не стар, и все шло хорошо, кто мог подумать о такой трагедии? – Она хотела что-то добавить, но передумала. – Кажется, кто-то из ваших предков сделал имущество нераздельным, и наследовать его должен мужчина. У меня есть знакомые дамы, которые не знаю что бы сделали... – Она улыбнулась и наклонилась стряхнуть пепел, потом прямо посмотрела на меня. – Признаюсь, мисс Эшли, мне тоже кажется это довольно жестоким. Неужели ничего нельзя сделать?

Похоже, она говорила искренне. Напряжение отпустило меня.

– Вряд ли. С «наследником мужского пола» точно ничего не поделаешь, так было с самого основания поместья. А вот что действительно ужасно – так это «неразделимая собственность», о которой старик написал в своем положении, и теперь даже наследник не может ничего продать без согласия родственников. К счастью, пока мы не очень ссорились из-за этого. – Я улыбнулась. – И не вижу причины начинать теперь. Полагаю, Эмори все прекрасно уладит, как всегда.

– Кажется, вас все вполне устраивает.

– Да вроде бы да. В конце концов, Эшли всегда умели устроиться.

Миссис Андерхилл встала, чтобы пошевелить дрова в камине, а я сменила тему, похвалив цветы, и разговор принял более приятный характер: мы поговорили о растениях, о контрасте между Калифорнией и прохладным умеренным климатом Британии, на который мы привыкли ворчать, но благодаря которому здесь вырастают прекраснейшие в мире сады. Слушая вполуха, я осматривала комнату, стараясь делать это не слишком заметно. Я искала, нет ли тут китайской лошадки, или печатки, или какой-либо еще пропажи. Ничего не заметив, я решила, что надо рассказать миссис Андерхилл об исчезнувших вещах, и чем скорее, тем лучше и для меня, и для нее же самой. Однако проблема казалась прямо-таки неразрешимой – как же, боже ты мой, коснуться этого вопроса? Будучи приглашенной на обед, хотя и сама в какой-то степени являюсь хозяйкой, вдруг ни с того ни с сего стану спрашивать, где ценности и у кого ключи от комнат, из которых их утащили, – тут поломала бы голову и находчивая тетя Эдна из рубрики «Ситуация». Что ж, подумала я, молчание тоже ведь не улучшает положения. Если уж нужно спросить, значит, нужно!

– Миссис Андерхилл, я никак не могу уяснить одну вещь. Может быть, вы мне поможете. Девушка, которая проводила экскурсию, сказала, что открытые для посещения комнаты – те, которыми вы не пользуетесь, – всегда заперты, и она отдает ключи на хранение вам и вашему мужу. А что бывает, если вас нет – например, ушли куда-нибудь?

– Ключи остаются у Роба Гренджера, этого милого молодого человека. У него есть другая связка, и он всегда присматривает за всем, когда нас нет. Он почти никогда не отлучается, но если все же отлучится, то оставляет ключи у викария. Но почему вы спросили? Разве у вас нет своих ключей?

– Дело не в этом; если понадобится, я могу взять у Роба. Просто... Миссис Андерхилл, сегодня утром меня обеспокоило – наверное, лучше сказать, привело в замешательство, поскольку я совершенно уверена, что этому есть простое объяснение... – Поколебавшись, я набрала в грудь воздуха и нырнула: – Одна-две вещицы, которые были в библиотеке, – их там больше нет. Может быть, вы знаете, куда они делись?

Она так изумилась, что ее сигарета замерла на полпути к губам.

– Мисс Эшли, никто ничего не брал без моего ведома. Что это за вещицы?

– Маленькие безделушки. Я подумала, может быть, на всякий случай их отнесли куда-нибудь в безопасное место.

Миссис Андерхилл покачала головой. Я обратила внимание на резко очерченный губной помадой рот на бесцветной коже.

– Вы говорите о действительно ценных вещах?

– Как сказать... Маленькая китайская лошадка из неглазурованного фарфора, со сколом на ноге. Она не выглядит дорогой, но...

– Китайская лошадка? Неглазурованная керамика? Ради бога, не эпохи династии Тан?

Она была в таком ужасе, что я поняла: приехав с западного побережья Америки, миссис Андерхилл гораздо больше меня была осведомлена о ценности восточной керамики. Я поспешно ответила:

– Да, но не из лучших; маленькая и к тому же побитая. Пожалуйста, не пугайтесь так! Я всего лишь заметила, что ее нет на камине в библиотеке, и еще пропала миниатюра с одного стенда, просто маленькая викторианская безделушка, кусочек нефрита, печатка со львом. Вы не видели их где-нибудь в другом месте?

– Нет, не видела. И в этой части дома их, несомненно, нет. Мисс Эшли, это просто ужасно!

Я с угрызениями совести увидела, как с ее лица сошли последние остатки цвета. Накрашенные губы вытянулись в тонкую прямую линию. Я начинала чувствовать себя палачом во время экзекуции.

– Послушайте, не надо так переживать, я всего лишь спросила. Возможно, мистер Эмерсон положил их в кладовую. Он мог решить, что их слишком легко унести, поскольку через комнаты каждый день проходит столько народу. Я позвоню ему и спрошу. Надо было сделать это раньше и не беспокоить вас. Пожалуйста, извините меня.

– Конечно, однако – о, вот и Джефф! Может быть, он что-нибудь знает об этом. Джефф, это мисс Эшли. Она вернулась и собирается пожить в коттедже у озера. Разве не чудесно? И сегодня она у нас обедает. Мисс Эшли, это Джефф, мой муж.

Мы поздоровались и пожали друг другу руки. Как и его жена, мистер Андерхилл с завидной американской теплотой и непринужденностью сказал все, что полагается, о моем отце. Мистер Андерхилл был крупный, широкоплечий, плотный и так же, как его жена, производил впечатление физического здоровья, поддерживаемого всеми средствами. У него были черные с проседью волосы и широкое лицо с немного заплывшими чертами, странно кого-то напоминавшими, но я не поняла сразу кого. Его широкие скулы слегка ассоциировались со славянскими, темные глаза смотрели проницательно, а широкий рот ничего не выражал. Мистер Андерхилл выглядел именно таким, каким и был в самом деле: богатым умным человеком, безжалостным убийцей в деловые часы и самим добродушием на отдыхе.

Я не успела остановить миссис Андерхилл, и она выложила мужу все о пропавших вещах. Как я и ожидала, передо мной произошло превращение доктора Джекилла в мистера Хайда. Приятная улыбка погасла, черные брови сдвинулись в одну черту, а жесткие глаза уставились прямо мне в мозг, скребя изнутри мой затылок. Или так мне показалось. «Воротила» – не просто шутливое прозвище. В деловых джунглях Америки Джеффри Андерхилл слыл крупным хищником.

Он не стал тратить время на извинения и выражение озабоченности, а задал два-три вопроса – так непринужденно, что не сразу угадывался их скрытый смысл, – а потом сказал:

– Прежде всего надо позвонить адвокату. Я сейчас же это сделаю. Вполне вероятно, он положил вещи в надежное место. – Андерхилл взглянул на каминные часы. – Кэти уехала за Эмори? Они еще не вернулись?

– Нет, – ответила его жена. – Она звонила и сказала, что приедет попозже.

Он кивнул и двинулся к двери, но внезапно остановился, словно задумавшись. Потом повернулся ко мне. На нем по-прежнему сиял глянец спокойствия, какой обычно напускают на себя политики и бизнесмены высокого ранга, но последовавший вопрос прозвучал резковато:

– Вы заметили, что вещей недостает только в библиотеке, я вас правильно понял?

– Правильно. Хотя до того, как я обнаружила пропажу лошадки, по-настоящему ничего и не осматривала. Но, мистер Андерхилл, пожалуйста, я не хотела начинать это дело. Я чувствую себя ужасно. Вероятно, всему этому есть какое-то простое объяснение...

– Несомненно. И чем скорее мы его найдем, тем лучше. Я позвоню адвокату прямо сейчас, пусть даже это испортит ему ланч. Но вот что хотелось бы сделать: вы не осмотрели бы все еще раз? Вы можете обнаружить пропавшие вещи в другом месте или заметить еще какие-то пропажи. В любом случае, чем скорее мы это выясним, тем лучше. Сейчас около четверти двенадцатого. Вряд ли моя дочь и ваш троюродный брат будут здесь раньше часа. Что вы скажете?

– Хорошо, я посмотрю. Спасибо.

– Прекрасно. Да, Стефани говорит, вы совершили экскурсию; значит, у вас нет своих ключей?

Он взял из жилетного кармана ключик, подошел к бюро, отпер его, выдвинул ящик и достал оттуда большую связку ключей. Нет, я не могла обвинить мистера Андерхилла в беспечности. Он протянул мне ключи.

– Ради бога, приготовь мне мартини, – обратился он к жене и вышел.

Мне показалось, пыль начала оседать сразу, как только за ним закрылась дверь.

Мои изыскания, так и не дав никакого результата, закончились в большой классной комнате в детском крыле.

Сама точно не знаю, зачем я пошла туда – определенно там я не ожидала найти пропавшие вещи, – и не помню, как я забралась по скрипучим ступеням на третий этаж. Может быть, я все еще не могла прийти в себя от молниеносной реакции Андерхиллов на мой вопрос. Возможно, Джеффри Андерхилл всегда поступал подобным образом, но я чувствовала себя так, будто начала целое уголовное дело, еще толком не убедившись в пропаже. Прежде чем снова встретиться с ними, мне хотелось подумать. Я взглянула на часы. Было только около половины первого. Я закрыла за собой дверь, подошла к скамеечке у окна и села, глядя на верхушки буков у пруда.

В заброшенную комнату лилось солнце. В воздухе, как кисея, висела пыль, создавая ощущение сказочности. Солнце светило ярко, как в детстве. И запах пыли в заброшенной классной был тем же, что десять, двенадцать, четырнадцать лет назад. Рядом со мной на выцветших подушках, вытертых и грязных, сидело семейство бегемотиков – Гиппо, Пот и Ам. Френсис придумал им такие имена, и в детстве это казалось нам до невозможности забавным. Неподалеку, собирая на себя пыль, стояла пегая качающаяся лошадка; я окрестила ее Зорькой, но мои братья сочли это имя тошнотворно девчачьим и звали ее не иначе как Вихрь. Тут стояли парты с высохшими заскорузлыми чернильницами, где Джеймс и Эмори, а потом Френсис и я учились читать, писать и считать, пока не пошли в школу. На белой полке по-прежнему стояли мои любимые книги – Эндрю Ланг, Артур Рансом и Клайв С. Льюис, за потрепанными обложками скрывался свой яркий автономный мир, те волшебные царства, что легко возникают в детстве, а потом остаются на всю жизнь.

Под полкой с книгами стоял низенький шкаф, в который по совету Лесли Оукера, моего знакомого книготорговца из Эшбери, я перед отъездом за границу перенесла с открытой полки кое-что из сокровищ классной комнаты. Я слышала, что книги с иллюстрациями Артура Ракхэма, Эдмунда Дулака и Кея Нилсона непрестанно растут в цене, и сама, пролистывая каталоги Кристи, видела, что особо редкие тома порой оценивают в сотню фунтов. Поэтому я заперла книги подальше от глаз и спрятала ключи. Конечно, по сравнению с китайской лошадкой и нефритовой печаткой это пустяки, но надо учитывать и мою любовь к ним.

Китайская лошадка и печатка. Ценные книги? Вернувшись из грез к своим проблемам, я проверила дверцы шкафа. Они были не заперты. Я с волнением открыла его.

Все книги оказались на месте и стояли точно так, как я их оставила.

С облегчением я поняла, как легкомысленны были мои опасения: чтобы соответствовать ценам, указанным в каталогах Кристи, тома должны были быть в роскошных переплетах, с автографами художников и тиражом в несколько сотен копий, а не такие, как у нас, – читаные-перечитаные, с замусоленными страницами, с потрепанными и испачканными обложками. Их ценность измерялась любовью, а не деньгами.

Я вытащила первую попавшуюся книгу – «Волшебные сказки» братьев Гримм, с такими знакомыми картинками, что мои воспоминания о сказках казались всего лишь продолжением этих картинок. Здесь были пастушка и бедный Фалада, над которыми я плакала в детстве, Гензель и Гретель со старой страшной ведьмой; принцесса, грустящая на скале среди бурных волн, с длинной головой дракона на коленях...

«Принцесса и дракон». Отшатнувшись, словно эта голова с разинутой пастью бросилась на меня, я взглянула на стену, где на выцветших обоях остались два темных прямоугольных пятна. Когда-то здесь висели две картины, подлинные иллюстрации Ракхэма, одна к «Сказкам ягненка», а другая к сказке братьев Гримм «Принцесса и дракон». Их купила моя двоюродная бабка всего за несколько фунтов, когда картины впервые выставили, и подарила их мне, когда я была еще маленькой. Уезжая, я сняла их со стены и заперла вместе с книгами подальше от пыли и света. Теперь же их не было ни на стене, ни в шкафу. И на этот раз я не ошибалась, как с книгами, это были действительно уникальные вещи, стоящие изрядных денег, и мало кто мог позволить себе вот так их лишиться. И уж определенно не я.

Как сейчас помню охватившую меня тогда злобу. Я хлопнула дверью шкафа, встала на ноги и снова подошла к окну. Распахнув его, я выглянула наружу, и мне послышалось, что с шоссе свернула машина. Наверное, Эмори с Кэти, подумала я, но не двинулась к лестнице. Хотелось побыть одной, прежде чем встретиться со всей компанией и услышать, что скажет мистер Андерхилл. Я заранее знала – как будто он уже сообщил мне, – что мистер Эмерсон ничего не ведает о пропаже.

Вовсю палило солнце. Я закрыла глаза. В комнату плыл запах сада, сладкий и успокаивающий, как солнечный свет на воде. Я снова открыла глаза и посмотрела на воду внизу. Камыши не шевелились, неотделимые от своего отражения; ивы опустили в воду свои косы; на ирисах набухли бутоны. Самка лебедя рядом с птенцами спала в своем гнезде, засунув голову под крыло. Самец, сложив крылья, во всей красе плавал рядом.

– Любимый?

– Я здесь. Что случилось?

Я сама не заметила, как позвала его, и вдруг почувствовала ответ, быстрый и теплый, как поглаживание слепо протянутой для утешения руки. Зов и ответ, ясный и легкий, словно выраженный словами, – нет, яснее, потому что слова так же часто запутывают, как и объясняют. Влюбленным не нужны слова; наши души так давно приспособились друг к другу, что обмен мыслями был столь же красноречив и скор, как интимный взгляд через заполненную людьми комнату. Но чтобы описать это, нужны слова.

– Что случилось?

– Кое-что пропало. Лошадка из библиотеки.

– Что? – На этот раз я ощутила его замешательство. – Кажется, ты сказала, что в библиотеке была лошадь?

– Да.

Я послала ему ясный образ, какой только могла, и ощутила, что он принял его.

– Ах эта! Понятно. Она пропала?

– Да, и еще кое-что. А теперь я обнаружила, что из детской пропали картины, ценные...

Он понял это прежде, чем я сформулировала.

– И ты думаешь, их украли? Андерхилл уже позвонил адвокату?

– Тебе это известно? Откуда?

– О, от тебя. Когда ты так взволнована, ты ясна как день.

– Да? Тогда почему ты не пришел, когда я была в коттедже?

– Потому что тогда ты выплакивала свое горе, а в такое время люди любят быть одни. И я оставил тебя одну. Но ты должна была знать, что я рядом.

– Да, – покорно, почти безвольно ответила я. – Я должна была знать. Но мне хотелось, чтобы ты был ближе.

– Бриони...

– Что?

– Милая Бриони.

Образ пришел мягко и нежно, словно ласковая рука коснулась моей щеки.

– Боже! – вырвалось у меня со всем ожиданием, со всем моим одиночеством. – Я так хочу быть с тобой!

Прикосновение изменилось, оно не стало менее нежным, однако наэлектризовалось и дрожало, как провод под напряжением.

Что-то взорвалось, ярко и оглушительно, как молния, со всевозрастающей силой, как усиливающаяся боль, как звук, доходящий до терпимого предела.

Потом все резко прекратилось. Отворилась дверь. На пороге стоял мой троюродный брат.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

– Я боялся, что ты сбилась с пути.

– О нет, теперь у меня есть нить.

– Я думал, ты скажешь: «Я всегда найду путь к тебе, мой любимый».

– Я так и хотела, так и хотела сказать. Этой ночью я не пользовалась нитью. Я запомнила каждый поворот, словно ты нарисовал мне карту.

– Ты снова уйдешь. Что ж, я скажу это за тебя. Если бы ты спряталась в чаще самого темного леса, я бы все равно нашел тебя.

– Как принц из волшебной страны?

– Или как в пьесе: «Здесь мой север, сюда указывает моя стрелка».

– Хм, ты смеешься надо мной. Ты, конечно, имел в виду что-то неприличное?

– Да. А ты не хочешь?

– Почему же? Между тобой и мной нет ни грязного, ни чистого, только искренность, и что в этом может быть плохого?

– Ничего. Никогда не было, и теперь, почему же теперь...