Не трогай кошку

– Думаю, да. Уан-Эш был одним из приходов Эшли. Наверное, Чарлз Эшли мог надавить на тамошнего священника, чтобы тот помалкивал о женитьбе. Он об этом пишет?

– Пожалуй. Он пишет... прочитать?

– Да, пожалуйста.

– «Говорят, что та девица зачала ребенка, и если родит в течение девяти месяцев со дня смерти моего племянника, то найдутся такие, кто, преследуя собственные интересы, распустит слух, будто это ребенок моего племянника, а не ее нынешнего мужа. Но будет несправедливо и нелепо, если это дитя – если таковое будет, – появившееся в результате поспешного брака и легкомысленной связи, получит всю собственность из рук моего честного семейства, которое возникло от союза с высочайшим родом в графстве, находится в самом подходящем возрасте и вполне способно распоряжаться этим имуществом. Более того – и это заставило меня совершить то, что я совершил, – братья упомянутой Эллен Мейкпис злодейски убили моего племянника Николаса, и у меня было бы легче на душе, если бы ребенок родился мертвым. Иначе он завладел бы имением, будучи замаран кровью, которую пролили его дядья. Бог свидетель, не по собственной прихоти я совершил все это. Девушка ведет себя разумно и публично объявила, что ребенок зачат от ее мужа». – Пауза, в течение которой я слышала даже шорох бумаги в руках у Лесли. Он хохотнул:

– Бедняжка! Иначе бы любезный сквайр избавился от ребенка другим способом. Да, да, все это печально. Но прошлое лучше оставить в прошлом, не правда ли? Бриони, дорогая, это для тебя что-нибудь значит?

Эмори вернул мне трубку. Не глядя на него, я прокашлялась, но все равно мой голос был чужим, и я фальшиво переняла многословную манеру Лесли:

– Думаю, да. Да, похоже, да. Лесли, я страшно тебе благодарна. Это все так интересно, и я ужасно рада, что ты позвонил. Можно завтра заехать к тебе выслушать все про книгу и взглянуть на документ? У нас будет время все обсудить.

– Ну конечно! А то этот ужасный час... Но я знал, что ты бы захотела сразу узнать все это. Знаешь, в Лондоне у меня есть один приятель, который больше меня осведомлен о твоем «Ромеусе». Я позвоню ему утром до твоего прихода, да?

– Пожалуйста, позвони. Спасибо, Лесли. Но...

– Что?

– Этот твой приятель – конечно, спроси его, сколько книга может стоить, но о письме лучше ничего не говори, пока мы не увидим его и не выясним, что оно означает.

– Ну, конечно. Я его спрячу. – Он ничего больше не сказал, но я знала, что письмо действительно в надежном месте. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи. Спасибо, что позвонил.

Телефон замолчал. Эмори разжал руку и стоял у меня за спиной. Я, не глядя, выпустила из рук трубку, и она со стуком упала на пол. Джеймс поднял ее и положил на место, а я тяжело опустилась в кресло у стола.

– Ты вела себя разумно, – сказал Эмори. – Однако сколько еще сюрпризов приготовит нам эта ночь? Эллен Мейкпис... если у нее в самом деле родился ребенок...

Я не смотрела на них, но Джеймс, видимо, уловив что-то во мне, или движимый каким-то инстинктом, а скорее всего остаточной ревностью, с невероятной скоростью сообразил:

– Родился. Можешь держать пари на свою никчемную жизнь. Мейкписы... В Уан-Эше их полно, и с ними в родстве Гренджеры. – Он свирепо повернулся ко мне: – Ведь так, правда? Роб Гренджер – вот кто! Можешь поставить свою жизнь на кон, что он происходит от того дурацкого так называемого брака. Потому-то ты за него и вышла, да? Ты знала, что он Эшли и, согласно этой бумаге, законный наследник. С чего бы тебе за него выходить!

– Заткнись, близнец! – резко вмешался Эмори. – Мы все только что об этом узнали, или ты знала?

Чтобы узнать о родстве Роба с Эллен Мейкпис, им стоило заглянуть в приходскую книгу или спросить любого взрослого жителя Уан-Эша. Я кивнула:

– Я знала, что он Эшли, но о браке не знала. И он тоже не знает. Он говорил мне, что происходит от Ника Эшли, но вне брака. И это все.

– О, этого уже достаточно. Надо думать, и вся его семья тоже знает.

– Только то, что вы слышали всю жизнь: что братья застрелили Ника за совращение Эллен, а она вышла за парня по фамилии Гренджер и поклялась, что это ребенок от ее мужа, а все поверили.

– И все время она говорила сущую правду, – дрогнувшим голосом сказал Эмори. – Бедный Чарлз. Он, наверное, здорово попотел, пока она не поняла, как разумнее всего вести себя.

Я ничего не сказала, думая об Эллен Эшли. Я чувствовала пронзительную жалость к этой девушке, брошенной и беспомощной, поклявшейся на Писании, чтобы защитить ребенка своего возлюбленного. Наверное, она цеплялась за единственное утешение, что поступает правильно. Бедная Эллен. Я не знала, как вел себя с ней Гренджер и насколько он догадывался, что она таила в сердце.

– Ты хочешь уверить нас, что Роб ничего не знал? – спросил Джеймс.

– Что он законный Эшли? Конечно, не знал, откуда? Если бы был хоть намек, что он хотя бы внебрачный потомок Ника, наша семья знала бы об этом. Но говорю вам, все верили, что ребенок был от Роберта Гренджера. Его родственники могли о чем-то судачить между собой, но не более того. До вас доходили какие-либо слухи? До меня нет.

– Но ты сказала, что он сам тебе признался.

– Да, он знал, потому что... – Я посмотрела на одного из близнецов, потом на другого. – Потому что он обладает даром Эшли. Вы знаете о нем. Вот, и я тоже им обладаю. И потому наш брак состоялся таким образом, так неожиданно. Я все равно чувствовала, что должна сказать вам, и давно собиралась.

Странно, но я считала, что обязана что-то объяснять Джеймсу, да и вообще кому бы то ни было. Я так и сказала братьям, быстро и кратко изложив суть, а они молча слушали, не очень удивившись. В конце концов, они тоже были Эшли. Они знали историю этого «дара» и сами говорили, что имеют какую-то интуитивную связь.

– И теперь, я полагаю, ты все ему расскажешь? – спросил Джеймс, когда я закончила.

– А вы думаете, имеет смысл не говорить?

– Боже мой... – начал он, но Эмори перебил:

– Пусть скажет. Валяй, Бриони.

– А почему бы и нет? Думаете, я могу оставаться всю жизнь его женой и не сообщить ему такую важную вещь? Он должен знать, что он законный Эшли, и что его прапрадед родился не в результате случайной связи помещика с легкомысленной девицей. Он должен знать, что Ник Эшли так любил Эллен, что женился на ней.

– Или что так напугался ее братьев, – вставил Джеймс.

– Это глупо! – с жаром возразила я, словно защищала самого Роба. Я знала, почему Ник и Эллен в те роковые дни скрывали свой брак, знала, словно они сами мне сказали. Как Роб и я, они хотели иметь свою собственную жизнь, пока мир не вмешается в нее. Но у них получилось еще меньше, чем у нас. Я устало выпрямилась в кресле. – Слушайте, а почему бы нам не переждать ночь и не поговорить об этом завтра? Если хотите, вместе с Робом. Насколько я понимаю, – все, что мы выяснили, никак не повлияет на происходящее в Эшли. Но если вы оба сейчас не уйдете и не сделаете что-нибудь с верхним шлюзом...

– К черту верхний шлюз! – Странно, что Джеймс отстранил Эмори. – Ты серьезно хочешь сказать нам, что если расскажешь Гренджеру все это – эту старинную романтическую сказку, – ты серьезно хочешь нас уверить, что он справится с соблазном объявить об этом публично? Потребовать поместье и все остальное? Остаться с тобой здесь и изображать из себя лорда? Этот тип не устоит против такого!

– Роб лучше вашего знает, какая обуза это поместье, – с пылом возразила я. – Я знаю, он не хочет тут оставаться, и я тоже. Вам еще раз повторять? Для нас все это не имеет никакого значения.

– Не считая денег на эмиграцию, – сказал Джеймс. – Вам понадобится больше, чем можно выручить за полоску у коттеджа.

– Если мы предъявим права на поместье и если наше требование будет удовлетворено.

– Ты хочешь сказать, что он не потребует его?

– Сколько вам говорить? – Я посмотрела на братьев устало и неприязненно. – Даже если бы мы захотели завладеть поместьем или получить за него деньги, – вы понимаете, что это делается через суд? Поместье не стоит того.

– Твой отец, несомненно, думал, что стоит, – угрюмо проговорил Джеймс. – Вот почему он дважды отказывался расторгнуть траст, когда мы просили. Наверняка он разузнал о Робе Гренджере.

– Да, – сказала я.

Меня вдруг словно озарило: «Я говорил мистеру Брайанстону, что они с Робом должны пожениться. Возможно, мальчик уже знает, что он Эшли. Скажите мальчику, кто он. Этот траст теперь его забота. Можешь положиться на него, как поступить правильно. На тебе – на вас обоих – мое благословение». Я выпрямилась и честно сказала:

– И он собирался поступить правильно, как и я. Я скажу Робу всю правду, и пусть он решает сам. Он должен узнать. Вот и все, Джеймс. Пусть все решает он. А я сказала, чего жду от него: распроститься со всем, как я, и уехать.

Эмори пошевелился:

– Лесли Оукер видел бумагу. И нельзя быть уверенным, что он будет молчать о таком пикантном факте.

– Будет, если я попрошу. Во всяком случае, – нетерпеливо сказала я, – какая разница, кто об этом знает, если мы ничего не требуем? Мистер Эмерсон будет действовать так, как попросит Роб, – и, боже мой, вы можете представить себе подобный иск сегодня, в семидесятых годах двадцатого века? Романтическая сказка, правда ведь? Представьте себе адвокатов в суде, спорящих о приходской книге тысяча восемьсот тридцать седьмого года и о том, могла ли Бесс Эшли передать потомству телепатический дар.

– Хорошо, – сказал Эмори. – Допустим. Хочешь ты этого или нет, Оукер уже рассказал о бумаге, и продать землю будет не так просто. У нас нет времени, чтобы дать юристам поживиться на этом и провести десяток счастливых лет, споря о всех «за» и «против» относительно дара Эшли, а тем временем Перейра моментально возбудит против нас дело о двадцати тысячах фунтов.

– Мы можем уничтожить бумагу и заплатить Лесли Оукеру за молчание, – сказал Джеймс. Они снова говорили друг с другом, не обращая внимания на меня. Кажется, я еще что-то сказала, но они уже не слушали.

– Даже если он согласится, все равно, вероятно, он уже кому-нибудь рассказал.

– Да, но без доказательств...

– Любые сомнения будут означать задержку, которой мы не можем себе позволить.

– Это верно, – согласился Джеймс.

– Погано, да? – сказал Эмори. – Ну и что же делать?

– Это не слишком трудно. Привести все в надлежащее состояние.

И тут, несмотря на усталость и волнение, я увидела, сама не желая верить в это, что Роб был прав: братья они мне или нет, но оба опасны, даже для меня. Сообразительные дикари, знающие, как извлечь выгоду из несчастья...

Я не двинулась, но Джеймс, все еще настроенный на телепатическую волну, быстро встал между мной и телефоном. Я и не пыталась до него дотянуться, а закрыла глаза и попыталась связаться с Робом.

Но при первом же пробном сигнале я услышала встревоженный голос Джеймса:

– Ты знаешь, близнец, это правда: она может общаться с ним. Посмотри на нее.

– Затем внезапно изменившимся голосом, как бы не веря, воскликнул:

– Эмори! Нет!

Что-то сильно ударило меня по голове, и я упала, как разбитая лампа.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

Его члены одеревенели и отяжелели, словно скованные железом. Боль взорвалась в груди и отозвалась во всем теле, потом чуть стихла и продолжалась ровно и безжалостно. Он застонал, но не услышал ни звука.

Под ним была холодная мокрая трава. Смутно подумалось, что он, наверное, потерял сознание. Он помнил – точно помнил? – как вышел из лабиринта. Мокрая трава и мерцающие тисы – все сияет иод тающими утренними звездами. У выхода из лабиринта шевельнулись тени. Хриплый шепот. Чья-то рука схватила его, потом раздался выстрел из охотничьего ружья...

Память померкла, и с ней затихла боль, медленно ускользнув в теплую дрему. Голова была легкой и пустой, и возникла странная фантазия, что он выплывает из своего собственного тела, влекомый вверх из холодеющей тяжести, словно воздух высасывает его, легкого, как лист...

Потом померкло и это.

ГЛАВА 20

Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь

Тебя здесь встретит из моих родных.

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сцена 2

Было темно и болела голова. Сначала мне показалось, что и шумит у меня в голове, но постепенно, всплывая на поверхность сознания к головной боли и холодному воздуху, я поняла, что скрипы, плеск и порывы пронизывающего ветра реальны, как и стук дерева по дереву, который и пробудил меня.

Вскоре я совсем пришла в себя и поняла, где нахожусь. Сначала, сконцентрировав мысли в болезненно возвращающемся сознании, я подумала, что лежу где-то на улице, подо мной вроде бы была твердая почва с сухими листьями, сучками и какими-то осколками.

Сильный ветер нес запахи мокрой земли, каких-то растений и гниющего дерева. Но потом в окружающей темноте потихоньку, словно сами собой, появились стены и что-то вроде крыши. Я увидела, что лежу в закрытом помещении площадью, пожалуй, с гостиную в коттедже, но с таким низким потолком – около метра в высоту, – что не могла бы сесть, не ударившись головой. Я поняла это, поскольку в стенах, хотя и несомненно крепких, местами были трещины и дырки, через которые пробивался серый колеблющийся свет.

Кое-как поднявшись на четвереньки, я подползла к одному из этих просветов.

Я увидела густую неровную изгородь, закрывающую собой ненастное небо, увидела колышущуюся на ветру траву. Рядом, только протянуть руку, виднелась путаница каких-то ползучих растений, раскачивающихся и бьющихся, как волны, о балюстраду деревянной лестницы, которая по диагонали пересекала всю картину. Все заполняли шум деревьев и воды и летучий серый свет луны из-за мчащихся туч.

Я поняла. Это был павильон в центре лабиринта. Стучал сломанный ставень, который болтался на ветру на одной петле, а лестница рядом вела на веранду у входа в павильон.

Ступени шли наверх у меня перед глазами. Я была под павильоном, под полом, а дверь под веранду была закрыта и – прищурившись, я увидела – надежно заперта снаружи.

Порыв ветра, принесший горсть мелкого мусора, ударил по павильону и, хлестнув по щели, у которой я скорчилась, сбросил мне волосы на глаза. Теперь я окончательно пришла в себя и живо восстановила в памяти то, что произошло. Все встало на свои места, как в компьютерном отчете. Я словно увидела то, что должно было случиться после зверского удара Эмори.

Остались смутные воспоминания: быстрые пронзительные команды Эмори, слабые протесты Джеймса. Наверное, время от времени я всплывала на поверхность сознания и улавливала обрывки спора. Теперь я поняла, почему Джеймс выглядел таким напряженным и подавленным – он достаточно хорошо ко мне относился и не желал мне зла, а может быть, боялся.

– Говорю тебе, близнец, ей ничего не угрожает. – Это, еле сдерживаясь, шипел Эмори. – Я положу ее в павильон и запру там. Она будет выше уровня воды, но сделать ничего не сможет... Если начнет кричать, никто ее не услышит, а потом мы будем уже на другом конце страны.

– Но она видела нас здесь, и, ради бога, Эмори, если с Робом Гренджером что-то случится, не станет же она молчать! У нас с самого начала нет алиби.

Спокойный и быстрый голос Эмори:

– Ну ладно, отпустим ее. Согласен?

– Нет! Ты с ума сошел? Слушай, нужно что-то придумать...

– Например? Нельзя идти сразу двумя путями.

Пауза.

Потом неуверенный голос Джеймса:

– Думаю, можно. Ручаюсь, она ничего не скажет, что бы ни подумали про несчастный случай с Робом... Ну ладно, она вышла за него. Если ты поверил всей этой чепухе, что она нам рассказала... После медового месяца ничего не останется. Такой увалень... Слушай, близнец, мне не дает покоя: она ничего не говорила о смерти своего отца, а? О том, что кто-то из нас... А она знает. Она догадалась по этой ручке, что ты потерял там. Я уверен, она догадалась! Но ни слова не сказала и, ручаюсь, не скажет, как молчала о тех вещах, что украла Кэти.

– Смерть дяди Джона была несчастным случаем. А она решит, что это не так.

– И все же...

Это всплыло в памяти более или менее ясно. Но дальнейшее было еще яснее. Не знаю, согласился ли в конце концов Джеймс с планом Эмори избавиться от меня или просто закрыл глаза на все действия брата, но я могла держать пари на что угодно, что это Эмори притащил меня в лабиринт и это его рука закрыла люк.

Однако я не собиралась оправдывать и Джеймса. До сих пор он не был замаран, если не считать кое-каких мелких делишек, но само то, что я оказалась здесь, доказывало, что Джеймс, как всегда, был соучастником плана Эмори. А о нем нетрудно было догадаться. Братья воспользуются чуть было не отвергнутым замыслом – затопят участок у коттеджа и инсценируют «несчастный случай» с Робом. А я не в состоянии убежать, и, как бы ни кричала, никто меня не услышит за шумом ненастной ночи. Близнецы оставят верхний шлюз открытым, и река переполнит ров. Когда он, очень скоро, выйдет из берегов, пруд затопит сад и лабиринт и я, без сомнения, утону. Наверняка люк в мою темницу так хитро подперт, чтобы могло показаться, что какой-то обломок или сук случайно забило туда течением, после того как мое тело занесло под павильон. А Роб? Они подстерегут его, убьют, а утром его обезображенное водой тело найдут где-нибудь поблизости – как свидетельство, что он погиб, стараясь спасти меня. И он, и я, звездные любовники, утонули в брачную ночь, когда наводнением смело коттедж. А у близнецов тем временем будет алиби в нескольких милях отсюда...

Но пока воды не было. Я напрягла слух и уловила журчание и шум водослива у лабиринта: водослив наполнился, но еще не вышел из берегов. Возможно, у меня еще есть время. Вероятно, Эмори недостаточно сильно меня ударил, чтобы вывести из строя надолго, а быть может, ему помешал Джеймс или Эмори не учел того, что в мою ловушку льется холодный воздух. После того как Эмори принес меня, подпер дверь, а потом выбрался назад через лабиринт, могло пройти не так уж много времени.

– Роб, Роб! – позвала я изо всех оставшихся сил. Это оказалось труднее, чем обычно. Я чувствовала, как слаб мой сигнал, летящий через бушующую темноту. Сама не сознавая, я переключила сигнал на старый образ, к которому привыкла и который теперь по иронии судьбы оказался истинным:

– Эшли! Эшли! Эшли!

– Что?

Ответ был еле различим, но волна облегчения, распластавшая меня но стене, как мокрую бумагу, показала мне, как я тревожилась за Роба. Он жив и, судя но спокойному ответу, ничего не подозревает.

– Бриони? – Спокойствия как не бывало – он уловил сигнал страха. – В чем дело? Что случилось?

Прислонившись спиной к деревянной стенке, я смотрела не в сад, а на тяжело нависающий прямо над головой пол павильона.

– Ты в опасности.

Вот все, что я могла ответить. Предостерегающий образ не мог дать никакого намека на мое отчаянное положение. Но видимо, несмотря на все усилия, мой страх частично повлиял на образ, потому что в ответе Роба чувствовалась тревога, как электрический заряд, который колебался и раскалывал мысли-волны. Мне пришлось снова перейти на простые сообщения, которые до капли забрали все оставшиеся у меня силы:

– Нет, нет, я в порядке. Я в безопасности. Погоди...

Я обнаружила, что вся дрожу и, несмотря на холод, вспотела. Очистив сознание, я попыталась несколько секунд отдохнуть. По крайней мере, он предупрежден. Я ненадолго закрыла свое сознание, стараясь захлопнуть образ темного подпола и вызвать в памяти картину павильона наверху: лунный свет, накатывающий и отступающий в такт болтающемуся ставню, посылающий колеблющиеся отблески и тени в зеркало над головой. Что бы здесь ни случилось, Роб не должен уловить ни намека на ту опасность, которая грозит мне, иначе он сделает именно то, чего хотят от него мои троюродные братья, – бросится ко мне мимо того места, где они его подстерегают. Предупреждение предупреждением, но их двое, и на их стороне внезапность и темнота.

Я снова открыла ему свое сознание и начала лихорадочно посылать тревожные образы: братья открыли верхний шлюз; река ринулась в ров; водослив пока справляется с отводом потока в пруд, но не совсем; где-то берега рва размыло, и вода хлынула в наполненное до краев озеро; уже затопило сад у коттеджа; вода проникла в низины лабиринта...

На воображаемой картине, как тревожная дрожь, промелькнул образ нижнего шлюза. Роб лучше меня знал, что случится, если напор воды ударит в те прогнившие ворота, или, еще хуже, – если кто-то попытается сдвинуть их. Роб обратился ко мне, облегченно просветлев: – Павильон! Ты там?

По вопросу я поняла: он думает, что я нашла там убежище и, забравшись повыше от подкрадывающейся воды, избежала опасности.

– Да, – как можно убедительнее ответила я. – Да, я в безопасности. Но тебе, Эшли, тебе грозит беда. Будь осторожен, любимый, будь осторожен.

Роб должен был получить от меня образ двух темных фигур, подстерегающих его где-то. Я получила короткую вспышку ответа, несколько искаженного каким-то зигзагом, словно ему не хватало дыхания:

– Я понял. Я иду к тебе. Оставайся там, где ты сейчас.

Сигнал слабел. Если даже Роб уловил мой страх, он должен подумать, что это страх за него. Я надеялась на это. Чтобы спастись самому и спасти меня, на него должен давить мой страх за собственную жизнь.

– Моя маленькая Бриони, будь осторожна, – возникло из ночи и угасло, задутое ветром. Образ пришел странно, не знакомым наплывом, а как будто в ночи кто-то отчетливо проговорил.

Потом раздался резкий, как выстрел, звук. Откуда-то ниже водослива, от входа в лабиринт.

Я вжалась в стену моей темницы, мои руки вцепились в доски, словно готовые разорвать неровную щель.

– Роб! Роб?

Они не могли застрелить его, не могли! Все должно выглядеть как несчастный случай. Ведь я не могла ошибиться!

Прервав мысли, разбив их в осколки, до меня донесся какой-то звук. Треск или скрип, будто напряглась и вот-вот сломается огромная дверь. Порывы ветра заглушили его, но в момент затишья он послышался снова.

– Эшли?

Никакого ответа, словно линия перегорела. Наверное, я позвала его снова, послав в тишину бесформенный образ ужаса, когда, заглушая все остальные звуки ненастной ночи, нижний шлюз рухнул под напором ветра и воды и в лабиринт хлынула вода.

Вода пришла приливной волной, она прорвалась сквозь стены лабиринта и обрушилась на павильон, кружась грязными водоворотами. С ней пришла вся тяжесть воды из рва. Старая постройка дрогнула и застонала, словно корабль, который оторвало от причала и понесло по течению, волоча по дну якорь. Потом вода ворвалась внутрь. Прошла удушающая вечность, когда каждая секунда кажется часом. Вода давила на стены, с ужасающей силой прорываясь фонтанами через вдели и дыры. Струи хлестали со всех сторон, вода плескалась и кружилась водоворотом и быстро, как в засорившейся раковине, поднялась от лодыжек до бедер, до груди... Я скорчилась под полом, прижавшись к нему спиной, а снаружи кружились и колотили в стены обломки досок и бревна с ржавыми гвоздями, опутанные ветвями, как водорослями, покрытые илом и клочками спутанной травы, так что неминуемая смерть под водой казалась не такой страшной, как эти удары. Я изо всех сил прижалась к доскам, закрывая руками рот и ноздри от кружащейся грязи. Если бы пол павильона был в самом деле таким крепким, как казался, он мог бы сохранить необходимый для меня дюйм воздуха, пока вода не просочится, что неизбежно должно было произойти через несколько минут. Потом вода разольется по лабиринту, фруктовому саду и участку коттеджа, после чего побежит вниз...

Но пол не был крепким. Когда я сильно надавила снизу, он чудесным образом приподнялся, раздался треск, половица сломалась и отлетела. Я выпрямилась по пояс в текущей воде, а потом вылезла в павильоне.

К тому времени как я освободилась, вода была уже у самого края люка. Я заколотила половицу назад, схватила раскладушку, поставила ножкой на люк, потом запрыгнула на нее и, вытянув шею, посмотрела через сломанный ставень.

Передо мной открылся мир лунного света без границ и горизонта, только тени метались по воде, а по сливающемуся с водой небу неслись гонимые ветром тучи, тающие на фоне призрачной луны. Черные деревья вздымались в небо, отбрасывая вниз сеть ветвей, ловящих свое собственное причудливое отражение. Не было ни лабиринта, ни сада, ни буковой аллеи между мной и поместьем, только этот сияющий неземной мир лунного света с деревьями как тени и тенями как тучи.

В потоке что-то двигалось. Рука, одеревеневшая рука, хватающая воздух, – медленно поворачивающийся черный силуэт. Как только ужас позволил мне крикнуть, я разглядела, что это сухая ветка, зацепившаяся за будку, что стояла у ступеней павильона.

Я зажмурилась, но под веками на фоне бушующей темноты по-прежнему вырисовывались образы смерти. Я снова открыла глаза, стремясь среди хаоса пустоты и затихающего ветра найти своего любимого.

На освещенной луной водяной равнине, нарушаемой черными силуэтами деревьев и кустов, как и раньше, плавал мусор, и время от времени налетающий ветер относил ветви в сторону, а через остатки разбитого нижнего шлюза освободившаяся из рва вода ныряла вниз, чтобы еще больше затопить сад. Там, где, я знала, должна быть черная глыба поместья, теперь не мерцало ни огонька. Силясь увидеть, я вытянула шею. И увидела Роба.

Согнувшись почти вдвое, он, казалось, забыл об опасности и боролся с воротом шлюза. В какой-то момент, онемев, я ожидала, что сейчас из темноты на него набросятся близнецы, но ничего не случилось, а потом я увидела, что земля у него под ногами сухая и там растут ракиты, а рядом вырисовываются безобразные заросли гуннеры. Не веря своим глазам, я поняла, что вижу верхний шлюз, расположенный не менее чем в трех милях от меня по ту сторону поместья.

Не знаю, видела ли я все это на самом деле, или, как случается с детскими воспоминаниями, эта воображаемая история добавилась к кошмарным впечатлениям той трагической ночи, но этот образ, словно на сцене, словно тиснение на ткани или старый, много раз прокрученный фильм, появился и исчез, но он мелькнул передо мной так же ярко и живо, так же осязаемо, как оконная рама, за которую я держалась. Я могу объяснить это лишь предположением, что в столь близкий к смерти момент между нами возникла не просто мысленная связь, а полное единение. Я видела мир одновременно и его, и своими глазами.

Близнецы, раньше собиравшиеся вернуться к верхнему шлюзу, оставили его в прежнем положении. Роб рванул ворот, тот повернулся, гладко, как по маслу, и тяжелые ворота начали медленно закрываться, пока с громким чмоканьем и шумом их створки не встретились и не сжались, сдерживая напор прибывающей воды. Роб закрепил их, потом сдернул колесо ворота с вала, взял горящий фонарь, который до того установил на воротах, и поспешил назад.

Дорожка вдоль рва была еще сырой, но уровень воды быстро понижался. Основная масса воды уходила через сломанный нижний шлюз и проломы в южном берегу рва. Чавкая по скользкой и вязкой грязи мимо Восточного моста, Роб остановился, чтобы бросить колесо ворота на корни ближайшего лимонного дерева, потом выключил фонарь и осторожно направился по дорожке к водосливу.

Здесь вода по-прежнему прибывала, вытекая из размытого края рва. В некоторых местах поток бежал с устрашающей силой, неся с собой сучья, камни и обломки бревен. Из-за несущихся по небу туч вынырнула луна, осветив лебедей, расправивших крылья, как паруса, и шестерых лебедят «на палубе». Лебеди с достоинством плыли по течению, а сверху жаловались взлетевшие в ночное небо грачи. На ферме лаяла собака, но там не виднелось ни огонька, как и в окнах у викария.

Роб шел к лабиринту. Под буками была черная тьма, и он двигался осторожно, напрягая зрение, опасаясь каждой тени, которая могла оказаться человеком. Но за стволами буков и островками кустов двигались лишь плывущие по течению деревянные обломки да качались верхушки живой изгороди в лабиринте. Павильон стоял неподвижно, и вода поднялась не выше порога.

Роб остановился в темноте и глубоко вздохнул, прислонившись к стволу бука. Фонарь он держал в руке.

– Все в порядке, любимая?

– Да, – ответила я.

И в этот момент, перекрывая шум ветра и наводнения, снова послышался треск, а за ним крик. Звуки доносились от нижнего шлюза.

Роб бросился вперед. Вода была ему почти по пояс. Он проломился сквозь кусты и, спотыкаясь и скользя, побежал к шлюзу. Ворота шлюза были сломаны, и вода текла через них белым потоком, но берега были хорошо укреплены камнем и остались невредимы.

Сверху, где раньше в водослив впадала водяная лестница каскада, теперь устремился шумящий ровный поток.

И тут Роб увидел Джеймса. Тот стоял на коленях в стремительном потоке, одной рукой подпирая то, что осталось от разрушенных ворот, а в другой держа топор.

– Эшли! – взорвалось в моей голове предупреждение, и я увидела, как Роб тут же остановился.

Теперь я ясно видела обоих. Джеймс держал наготове топор, и мокрая кожа его куртки блестела, как шкура выдры. У Роба в руках был только фонарь. По скользким ступеням каскада Роб стал карабкаться наверх, но мой троюродный брат не сделал попытки напасть. Он склонился над грудой бревен и досок, раньше подпиравших шлюз снизу. Держась левой рукой, правой Джеймс изо всех сил стал рубить брус, который, загородив канал, удерживал массу обломков.

Роб что-то крикнул, сунул фонарь в карман, бросился к краю канала и упал на колени. Он увидел, что было под брусом. И я тоже.

Эмори был еще жив. Его голова и руки высовывались из бегущей воды, он судорожно вцепился в крепкие камни, укрепляющие берег, но плечи были придавлены брусом, и тело наполовину скрывалось в кровле спутанных водорослей и сучьев. Упав ничком, Роб протянул руку к запястьям Эмори.