Не трогай кошку

Мы принесли с собой бутылку шампанского и выпили за ужином, потом вместе помыли посуду, а тем временем снаружи на сверкающее озеро потихоньку спустились сумерки, и дрозд на груше завел свою душевную песню.

– Старайся, приятель, – сказал Роб. – Ночь будет нелегкой. – Поймав мой взгляд, он улыбнулся. – Я говорю с дроздом. Я же предупреждал, что будет гроза.

– Предупреждал. Что, в самом деле собирается дождь? А был такой прекрасный день!

Вымыв последнюю тарелку и начав вытирать ее, Роб повернул голову, прислушиваясь.

– Слышишь?

Я тоже прислушалась. И за песней дрозда услышала. Сквозь фруктовые деревья прорывался ветер, он то усиливался, то затихал, потом снова налетал шквалом, заставляя стонать телефонные провода. Вода в озере потемнела и отсвечивала бегущей по поверхности рябью.

– Много яблонь побьет, – сказал Роб. – Вот не знаю, куда положить. – Он протянул мне тарелку, и я заметила, как он взглянул на часы, но не так поняла. Роб потянулся к висевшей на спинке стула куртке.

– Бриони...

Его виноватый взгляд, который у другого, кого любила бы меньше, я назвала бы подлым, был весьма красноречив.

– Знаю, – сказала я. – Ничего не говори. Ты должен пойти покормить кур.

Оказывается, я ждала этой улыбки. Одиннадцать коротких часов – и одним полувзглядом, шутливым и нежным, он смог покорить меня. Мы ковали собственные цепи.

– Куры, наверное, давно спят. Миссис Гендерсон покормила их за меня, но, боюсь, мне нужно сходить в поместье и все осмотреть. Я всегда на ночь осматривал места для посещения, а сегодня, когда Андерхиллы уехали в Лондон...

Я прижала руку к губам...

– Ах, Роб, я совсем забыла! Я же так и не позвонила Кэти и не сказала, что не могу приехать! Утром я пыталась, но никто не отвечал, и я хотела потом позвонить из Вустера, но вылетело из головы. Ужас!

– А что, нельзя позвонить сейчас? Еще нет и десяти. Возможно, они тебя простят, если ты объяснишь причину своей забывчивости. Скажешь им?

– Еще бы! Они будут в восторге, я знаю. Они часто тебя вспоминают. Но сейчас я не могу им позвонить, я даже не знаю, где состоится прием. Я должна была приехать и там поужинать с ними, а потом все вместе мы бы отправились на прием. А теперь они уже ушли... Ужасно с моей стороны!

– Я бы на твоем месте не беспокоился. Они подумают, что ты опоздала на поезд или что-нибудь такое. В крайнем случае, они позвонят сюда и выяснят, что случилось.

– Надеюсь. Я еще раз позвоню им на квартиру.

Роб все еще колебался.

– Так ты не против, если я сейчас уйду? Меня не будет, наверное, около часа. Если хочешь, я подожду, пока ты позвонишь, и мы пойдем вместе. Хочешь?

Я покачала головой:

– Нет уж, иди. И не торопись. Я позвоню, потом приму ванну, и здесь нужно прибрать. Боже, как я им скажу?.. Забавно будет объявить, что я неожиданно вышла замуж. Ты сам бы как это назвал, Роб, – несчастный случай, Божий промысел или как?

Он улыбнулся.

– Нет, оставлю это тебе. Может быть, это прояснится утром. – Между тем он проверял двери и окна. Потом подошел ко мне. – А теперь, Бриони Гренджер, как твой муж могу я получить ключ?

Я подошла к бюро, где по-прежнему кучкой лежали вещи моего отца, взяла ключ и протянула его Робу.

– Теперь он твой, Эшли, – скользнул знакомый образ.

– Теперь мой.

Наши глаза встретились, и сигналы сразу ослабли. Он осторожно взял ключ, словно не смел прикоснуться ко мне, и, чуть поколебавшись, улыбнулся и ушел. Дрозд замолчал, но вскоре снова запел.

Я набрала номер Андерхиллов и сидела, тщетно ожидая, что кто-нибудь возьмет трубку. Оказалось, что мне даже очень кстати этот час наедине с собой. Только странно было – в такой короткий срок организовать свой медовый месяц.

У Андерхиллов никто не отвечал. Я повесила трубку и взбежала по лестнице наверх, в спальню. Оказалось, что миссис Гендерсон, Бог ее благословит, побывала и там. Она постелила на двуспальную кровать свежие простыни, аккуратно их заправила. В ванной висели чистые полотенца. Она даже принесла вещи Роба, выложила бритвенные принадлежности, пижаму, халат и чистую рубашку на утро. Комната была вымыта, и запах мастики смешивался с ароматом первоцвета, стоявшего пышным букетом в вазе на подоконнике.

У меня была куча времени. Я приняла ванну, нашла роскошную ночную рубашку, что купила в Фуншале, и села причесываться. После ухода Роба не прошло и получаса, но было уже совсем темно, и в ночи не светили даже луна и звезды. Откуда ни возьмись, небо затянули черные тучи, и фрибургские розы стучали по стеклу под порывистым ветром. Я замерла с расческой в руке, прислушиваясь. Шквальный ветер усилился. Я слышала, как все громче он шумит в саду, как плещется вода о гальку на берегу пруда. Роб умел предсказывать погоду – ночь будет ненастная.

И тут я услышала, что он вернулся. Внезапный стук дождя в стекло почти заглушил легкий щелчок пружинного замка. В комнату ворвался свежий сырой воздух.

Я обернулась к двери, но Роб не поднялся по лестнице. Он тихо прошел по гостиной и остановился.

Больше ни звука. Казалось, он неподвижно стоит, прислушиваясь. Я представила себе: голова наклонена – он, наверное, думает о том, что будет, когда он поднимется наверх.

Дверь из моей спальни выходила на маленькую площадку, с которой лестница спускалась в гостиную. Накинув халат, я вышла и перегнулась через перила. Внизу было темно. Я видела, как Роб стоит у двери, держа руку на выключателе.

– Роб? Ты быстро вернулся. Знаешь, миссис Гендерсон даже приготовила спальню и выложила твои вещи...

И я, помертвев, замолкла. Услышав меня, он быстро обернулся и взглянул наверх. Это был не Роб. Это был мой троюродный брат Джеймс.

Несколько долгих секунд мы молча смотрели друг на друга. Почти как Ромео и Джульетта, мелькнуло у меня в голове, но мысль совершенно не показалась забавной. В голове отдавалось: проклятье, проклятье, проклятье. Пока мир не ворвался к нам, у нас должна быть наша ночь.

Но возможно, я еще могла ее спасти. Пройдет еще минут двадцать, прежде чем Роб вернется из поместья. Если я успею со всем покончить, объясню Джеймсу, что случилось, и выпровожу его...

– Джеймс... – начала я, спускаясь по лестнице.

И снова остановилась. Дверь коттеджа опять открылась, и вошел Эмори. Он вынул из замка ключ, оставленный там Джеймсом, и положил в карман, после чего осторожно закрыл за собой дверь. Обернувшись, Эмори увидел меня. Мне не было видно выражения его лица, но он замер, словно пораженный:

– Бриони! Я думал, ты в Лондоне!

– Как видишь, нет, – тихо сказала я, переводя взгляд с одного близнеца на другого. – Я забыла о приеме. Глупо, правда? Ну вот вы и здесь. Что вам надо?

– Забыла о приеме? – Голос Джеймса звучал странно, совершенно не в его обычной уверенной манере. – Что ты хочешь этим сказать?

– То, что сказала. Вы, кажется, тоже забыли.

– Ну, это не совсем так. – Развязность Эмори была слишком явной, чтобы быть искренней. – Наше приглашение отменили. Полагаю, надо сказать спасибо тебе.

– Возможно. И это привело вас сюда?

Я видела в темноте, как они переглянулись. Между ними словно проскользнула электрическая искра.

– Я увидел, что у тебя горит свет, – сказал Джеймс, будто бы это все объясняло.

– Да? – холодно проговорила я. – И все же непонятно, зачем вы явились в мой дом и откуда у вас ключ. И к тому же вы пришли, думая, надеясь, что меня нет. Ну?

– Дело в том... – начал Джеймс, но Эмори перебил его:

– Мы думали, ты в городе, и одолжили ключ у миссис Гендерсон.

В слове «одолжили» не прозвучало никакой иронии, но я знала, что, если бы они виделись с миссис Гендерсон, она не могла не рассказать им о нашей с Робом женитьбе и они бы знали, что мы будем дома. И я перевела для себя слова Эмори: миссис Гендерсон держала ключи на гвозде у себя на двери, а она, как большинство дверей в деревне, редко запиралась. Значит, братья, улучив момент, прикарманили ключ и пришли сюда.

Эмори сверкнул улыбкой, которая, однако, не соответствовала тону: он что-то торопливо соображал:

– Я понимаю, это чертовски бесцеремонно, однако время поджимает. Но раз уж ты здесь, это только облегчит все дело.

– Какое дело?

– Нам кое-что нужно, и довольно срочно.

– Понятно.

Я действительно думала, что понимаю. Поплотнее запахнув халат и затянув кушак, я стала медленно спускаться. И вдруг, с прихлынувшей к сердцу кровью, вспомнила все неразрешенные тайны. Так ясно, будто мой возлюбленный снова повторял мне, я вспомнила, что при случае эти двое могут быть опасны. Возможно, подумала я, они сообразили насчет серебряной ручки и явились сюда... Но нет, они думали, что я в Лондоне; их визит не имел ничего общего с той тайной.

Я решительно отвела эти мысли и сосредоточилась на настоящем и на том, чтобы держать свое сознание закрытым для Роба: если бы он прочел этот искаженный образ страха, мгновение назад зигзагом пересекший мое сознание, он бы бросился сюда, и неловкая сцена – конечно же, не более чем неловкая – могла бы стать безобразной. Время еще есть, чтобы решительно разобраться с этим делом и выпроводить братьев, подумала я.

Я спустилась с лестницы. Свет из спальни, проливаясь на площадку наверху, осветил лицо Джеймса. Оно казалось напряженным и бледным; глаза горели, как мне показалось, злобой. Как можно непринужденнее я сказала:

– Уже поздно. Как видите, я уже ложилась. Что вам нужно? Наверное, книги? Ну извините, они подождут до утра. – Я подошла к окну и стала задергивать занавески. – Эмори, включи свет, так лучше. Брука все равно здесь нет. Я говорила тебе, что отнесу его оценить. А остальные я хочу подержать несколько дней, если можно. А потом – добро пожаловать. Если вы хотели еще что-то обсудить, это может обождать. А раз здесь нет предмета вашего вожделения, я полагаю...

– И твоего тоже, – сказал Джеймс.

– Что?

Бросив занавески, я резко обернулась. Эмори тоже обернулся. По моим голым ногам пробежала мелкая дрожь, словно вздыбилась кошачья шерсть.

– Ты ждала Роба Гренджера. Она приняла меня за Гренджера, – пояснил Джеймс брату. – Она крикнула, что спальня готова, а потом вышла. Похоже на то.

– Роба Гренджера? – переспросил Эмори и пробормотал: – Так, так, так!

Тишина на два удара сердца, пока глаза обоих братьев смерили меня с головы до ног: распущенные по плечам волосы, расческа в руке, шлепанцы, запах шампуня, халат, из-под которого виднелся подол ночной рубашки.

Я подошла к камину, села в кресло и спокойно посмотрела на обоих.

– Да, Роба Гренджера! А теперь, если не возражаете, я бы попросила вас уйти. Он скоро придет, и всем будет лучше, если вас здесь уже не будет.

Джеймс медленно шагнул вперед. Похоже, он был потрясен. До меня вдруг дошло, что его действительно волновало: той ночью в саду он не просто выполнял план расторжения траста.

– Извини, Джеймс, – тихо проговорила я. – Что я могу сказать? Только то, что для меня это так же неожиданно, как и для всех, правда. Мне больше ничего не оставалось... ты знаешь, как я к тебе относилась в юности. Ну, не получилось. Оказывается, это был Роб Гренджер, все время, просто до сих пор я этого не знала. Знаешь, это как разлив Северна: сначала ничего не замечаешь, но потом наводнение смывает все на своем пути.

Эмори издал приглушенный звук, который можно было принять за смех, потом нетерпеливо проговорил:

– Слушай, Бриони, нам наплевать, что ты спишь с Робом Гренджером. Оставь это, близнец. Разве ты не видишь, это все здорово упрощает.

– Что упрощает? – спросила я. – Я не сплю с Робом Гренджером в том смысле, как ты это понимаешь. Сегодня утром мы поженились. Теперь тебе понятно, почему я забыла о приеме у Андерхиллов и почему хочу избавиться от вас обоих?

Конечно, это была бомба, хотя я не собиралась так ее бросить. Однако она не взорвалась, как я ожидала. Эмори шагнул вперед, и теперь они стояли по обе стороны кресла, глядя на меня. Хоть я и привыкла к их сходству – играла с обоими в детстве, – что-то было жуткое в этих одинаковых застывших жестких лицах.

Но я заметила разницу. Джеймс побелел, как бумага, он выглядел совершенно больным, словно в его душе что-то сжалось. Взгляд же Эмори таил незнакомое – что-то бесцветное и жестокое, прищуренные серые глаза ничего не выражали.

Я твердо сказала:

– Да, мы поженились. Это в самом деле произошло совершенно неожиданно. Я расскажу подробнее в другой раз. Мы вдруг узнали, как много значим друг для друга. Вот так... Вот.

Я перевернула руку на колене ладонью вверх, словно передавая им слово.

Пауза, казалось, затянулась навеки. Потом оба заговорили разом, Эмори быстро начал:

– Значит, сейчас он придет? Как скоро?

Джеймс обрел голос, но казалось, он говорит с трудом.

– Значит, ты собираешься остаться в Эшли? Здесь?

– Этот коттедж гораздо лучше, чем у него на ферме, – сказал Эмори.

Наверное, я разинула рот. Беседа принимала явно нелепый оборот, или так могло показаться, если бы не холодные глаза Эмори, направленные на меня, как на мишень, с таким выражением, словно быстрые мозги Эшли оценивали ситуацию, которой я пока не понимала.

– Нет, – сказала я немного резко, – не собираюсь. У меня есть еще новости для вас. Я бы все равно завтра сообщила об этом. Мы собираемся эмигрировать. Роб думал об этом уже давно, а сегодня мы обсудили это с мистером Эмерсоном. И я тоже хочу уехать. Так будет лучше всего, сами видите. – Я взглянула на Джеймса и попыталась улыбнуться. – Я говорила тебе, что мне нужно только время, чтобы мое будущее решилось само. И вот оно решилось. Так что, видимо, и ваши проблемы разрешены?

Джеймс не ответил. Его взгляд переместился с меня куда-то выше. Я посмотрела на Эмори. Братья молча советовались через мою голову, словно меня здесь и не было. Это всегда раздражает, но в данной ситуации меня это не на шутку встревожило.

Эмори проговорил:

– Можешь больше не волноваться, близнец.

Я приподняла брови:

– Разве это не касается вас обоих? Я хочу сказать, что готова расторгнуть траст. Я уже сказала это сегодня мистеру Эмерсону.

Ответа не последовало.

Моя сверхчувствительная антенна поймала какой-то мощный и требовательный сигнал, который не передать словами.

Глаза Джеймса были по-прежнему прикованы к брату. Эмори кивнул, потом улыбнулся мне:

– Ты должна простить нас, что мы вроде бы так стремились выжить тебя, но ты знаешь ситуацию. Конечно, это чудесное известие о трасте. Ну а раз все так хорошо для всех устроилось, мы можем тебя поздравить. И жениха, конечно, тоже.

Простые, обычные слова, даже добрые. Но я уловила в них нагловатую расчетливость, и мне было нечего ответить.

Джеймс избавил меня от такой необходимости. Он с прежней тревожной настойчивостью вел какую-то свою линию:

– Значит, ты продашь и полосу у коттеджа?

– Ну да, – медленно проговорила я. – Я еще не думала об этом, но почему бы и нет? Я не хочу, чтобы это стало какой-то помехой. Мы сюда не вернемся.

С лица Джеймса сошло напряжение, оно порозовело. Похоже, мне следует по-новому взглянуть на своего троюродного брата. Он не только страстно стремился обладать собственностью, но и жаждал моего отъезда. Эмори застолбил мои слова как обещание:

– Какая прекрасная новость! Это действительно отсрочка приговора, близнец.

– Отсрочка приговора? – переспросила я.

Эмори отошел и сел на край стола. Он словно тоже испытал облегчение и совершенно расслабился.

– Наверное, следует рассказать тебе, дорогая сестрица, что нас совсем приперло продать поместье, и как можно скорее. У нас есть заинтересованный перекупщик, но нам нужно все имение в собственность, с проездом к Пенни-Флэтсу. И время не ждет. Уважаемому отцу нашей дорогой мачехи самому вдруг понадобились деньги, и он потребовал часть капитала, вложенного в бристольское дело, вернуть в Испанию. Это как-то связано с брачными контрактами его двух младших дочерей – они по-прежнему называют это приданым. Чудачество, правда?

– Понятно. А средства связаны, да?

– Если хочешь, можешь считать и так. – Эмори показалось это забавным. – Так получилось, что они вложены еще кое-куда. Пока мы выплачивали долг в рассрочку, но теперь он требует весь капитал... А боюсь, его уже нет. Теперь ситуация прояснилась.

– Иными словами, вы его украли, – сказала я.

– Ты всегда выбираешь неудачные слова.

Снова возникла пауза. Потом я встала.

– Ну, похоже, нам больше нечего сказать друг другу. Мы с мужем, – эти слова были вроде щита, – при первой же возможности встретимся с мистером Эмерсоном и дадим свое согласие на расторжение траста, а также на передачу вам полоски у коттеджа. – Я набрала в грудь воздуха, стараясь сдержать голос, но все равно получилось пронзительно. – Надеюсь, он сможет получить от вас ее стоимость, и в наличных, потому что нам с Робом тоже скоро понадобятся деньги. Но пока коттедж наш, и я хочу получить обратно ключ. Пожалуйста. И мне бы хотелось, чтобы вы ушли.

Эмори без слов достал из кармана ключ и бросил его на стол. Ключ упал с легким звоном. Эмори слез со стола и выпрямился, он по-прежнему улыбался. Джеймс снова прочистил горло, но ничего не сказал. Мы простояли так несколько секунд, но они тянулись, как год. Трое чужих друг другу людей расставались в холодной комнате.

Я как-то странно оцепенела, наверное, от потрясения, хотя после Бад-Тёльца должна была понимать, что Роб был совершенно прав насчет моих братьев: это не просто своевольные и безжалостные люди – это преступники. И нет нужды ждать ответа Вальтера Готхарда насчет фотографии. Я точно знала, словно отец сам сказал мне: это Эмори был на Ваккерсбергской дороге, и это он (под именем Джеймса) уехал прямо оттуда в Херес, пока Джеймс подменял его дома. Как и раньше, я подавила свои мысли, чтобы Роб случайно не уловил их эхо. Все, чего я теперь хотела, – избавиться от близнецов и их делишек, избавиться навсегда. Я питала надежду, что, когда мистер Эмерсон все уладит, я больше никогда не увижу своих троюродных братьев.

И звон брошенного на стол ключа был тихим похоронным звоном по прошлому. И по имению. Эшли уходило от меня, а вместе с ним очень многое.

Я выкинула это из головы и, резко повернувшись, подошла к двери и распахнула ее. Штормовой ветер выл сильнее, чем раньше.

Буки за фруктовым садом шумели и раскачивались на фоне несущихся по небу туч, которые громоздились и сталкивались, разрываясь и обрушиваясь водяной пылью, вспыхивая молниями в лунной необъятности наверху. Сад со светлыми облаками цветения то появлялся из темноты, то скрывался снова, оторванные цветы снегом летели по ветру. Дождь прекратился.

Дорожка, освещенная летящим лунным светом, к моему облегчению, оказалась пустой, а за шумящими ветвями в поместье горел свет.

Но я заметила кое-что еще. Лужайку перед коттеджем до самой сирени заливала вода. Уровень в озере, должно быть, поднялся на полметра. И пока я смотрела, порыв ветра плеснул воду к самому крыльцу.

– Все в порядке, – сказал за спиной Эмори. – Это мы и назвали «отсрочкой приговора». Сейчас пойдем и закроем верхний шлюз. А значит, дорогая сестрица, можешь спокойно ложиться на свое брачное ложе.

– Закроете верхний шлюз? – Я повернулась к нему, ощутив, что бледнею, как полотно. – Что ты хочешь этим сказать?

Он взял меня за плечи.

Дверь позади меня, подхваченная порывом ветра, снова захлопнулась. Эмори легонько потряс меня:

– Я же сказал: отсрочка приговора. Будем с тобой предельно откровенны, дорогая. Мы пришли сюда не просто за книгами. Ты ведь все равно собиралась отдать их нам, правда? Мы пришли... ну, так сказать, ускорить твое решение о продаже полоски земли у коттеджа.

На этот раз я поняла правильно. И сразу вся картина предстала передо мной.

– Вы хотели снова все затопить? Вы нарочно открыли верхний шлюз в такую ночь?

– Мы не могли выбирать ночь. Надо было пользоваться случаем, пока нет тебя и Андерхиллов. С погодой повезло. Это немного облегчило задачу Джеймсу – он был у шлюза. Я занимался другим.

– Можешь не говорить чем. Обеспечивал ему алиби. Теперь была твоя очередь, да?

Серые глаза сузились:

– Что ты имеешь в виду?

Я собрала свои разлетающиеся мысли. Я имела в виду алиби в Бад-Тёльце, но сообразила: лучше не испытывать судьбу под взглядом Эшли. И хрипло сказала:

– Я подумала о Кэти.

– Ах, это. Да, работа оказалась бесполезной, но мне не впервой списывать убытки. Я не держу на тебя зла, Бриони, милая, за то, что все так обернулось.

Короткий смешок – и роман с Кэти забыт.

– Ну, теперь ты все знаешь. Мы рассчитывали, что ближайшее же наводнение затопит коттедж и ускорит твое решение. Свинство с нашей стороны, да? Но что делать? Последние несколько месяцев, если не дольше, всем явно управлял дьявол... Поверь мне, – совершенно искренне и обаятельно сказал Эмори, – нам было бы очень жаль коттеджа, тем более он так тебе дорог, но тебе нужно проявить больше здравого смысла. С сентиментальностью надо расставаться, когда речь идет о золотой жиле.

Это было эхом слов Джеймса, когда он с неподдельной горечью говорил о поместье и общем упадке. А где-то в отдалении раздавались удары молота.

– Но нам повезло, – сказал Эмори. – И тебе тоже. То, что ты оказалась здесь, могло испортить все дело; к тому же Роб Гренджер, завершив свой семичасовой обход, обычно идет домой или в «Бык», а теперь с минуты на минуту будет здесь и непременно заметит повышение уровня воды. Скажи ему, чтобы не беспокоился: мы сейчас же пойдем к верхнему шлюзу.

– Но... – начала я и тут же прикусила язык.

Я не собиралась говорить, что Роб совершает свой обход и определенно, как бы темно ни было, заметил, что вода прибывает. Я знала, что он тут же пойдет к шлюзу. И лучше ему не сталкиваться ночью с братьями, пришедшими туда по тому же делу. Если мне удастся сейчас их выпроводить, то нужно предупредить его моим особым способом.

– Тогда вам лучше поспешить, – быстро сказала я. – Вода в озере так поднимается, что водослив, похоже, не справляется.

– Наверное, он вышел из берегов. Жаль, Эмори...

– Успокойся, успокойся. Мы сможем спустить воду через нижний шлюз.

– Не сможете! Он наглухо закрыт. И к нему нельзя прикасаться, он уже несколько лет еле держится! Только закройте верхний шлюз, пока еще ничего не сломалось... Идите скорее.

Но только я повернулась снова открыть дверь, зазвонил телефон.

ЭШЛИ, 1835 ГОД

Со стороны фермы раздался крик петуха. Ночной певец молчал, и перед нахальным криком смолк первый утренний хор.

Какой-то шорох из лабиринта заставил молодого человека остановиться и прислушаться. Возможно, это барсук возвращается домой. Если в сад снова зашел олень, надо сказать садовнику, чтобы сегодня взял ружье.

Сегодня... Сегодня необычный день. Сегодня он встретится с ними. Отец умер, и теперь он хозяин Эшли. Откуда-то надо взять мужество встретиться с ними после всего, что он сделал. А потом, позже, она будет с ним.

У выхода из лабиринта лежало что-то светлое. Нагнувшись, он узнал шелковую косынку, которую сам подарил ей, – опасаясь, что увидят люди, она всегда носила ее за корсажем. Не понимая, как можно было здесь уронить ее, он с улыбкой приложил косынку к лицу.

Нежный аромат лаванды как бы снова принес сюда ее самоё и блаженные летние дни. И так, улыбаясь, он вышел из лабиринта.

ГЛАВА 19

Письмо то было чрезвычайно важно,

И то, что не доставлено оно,

Грозит большой бедой.

У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт II, сцена 2

Мы все трое замерли, пока телефонный звонок заглушал дикий шум ночи. Потом я пошевелилась, но Эмори быстро схватил меня за руку:

– Нас здесь нет, поняла? И тебя тоже. Не подходи.

– Это может быть Кэти.

– Ну и что? Она не знает, что ты тут. Не подходи.

Я рассердилась:

– Это мой телефон, Эмори. Я никому не скажу, что вы здесь, если боитесь. Но чего вам теперь-то бояться? Ведь ваше преступление отменено, не так ли?

– В поместье горит свет, – быстро проговорил Джеймс у окна, – Роб, должно быть, закончил обход. Если он увидел, что вода поднимается, то мог позвонить сюда, прежде чем идти к верхнему шлюзу. Ей лучше ответить, чтобы он ничего не подумал.

– Возможно, – сказал Эмори. Потом быстро спросил меня: – Он вызовет помощь, если обнаружил подъем воды?

– Вряд ли. Он может справиться и сам. Он достаточно долго управлялся в поместье.

Я не старалась сдерживать голос, но Эмори вроде бы не заметил моего тона.

– Ну, тогда... – сказал он, отступая.

Но только я взяла трубку, как подумала о другой возможности. Такой поздний звонок может быть только по какому-то явно неотложному делу. Это определенно не Роб, но явно мог быть герр Готхард. Он еще не получил фотографию, но мог напомнить о моем обещании прислать ее, или просто сообщить что-нибудь новое о выяснении личности водителя. Я еще не поднесла трубку к уху, а голос уже говорил быстро и очень громко. Это был не герр Готхард, а Лесли Оукер. Он даже не ждал, пока я отвечу, и был полон радостного возбуждения.

– Бриони? Дорогая, я просто не мог тебе не по звонить. Я знаю, ночь, ужасное время, извини, если разбудил, но я целый день не мог тебя поймать, а ко гда ты услышишь, что я тебе сообщу, то уверен, сочтешь, что стоило тебя разбудить. Дорогая, эта книга...

Очевидное возбуждение Лесли разнеслось по всей комнате, будто он сам был здесь. Эмори рядом со мной встрепенулся. Я начала говорить, но Лесли не слушал. Его несло дальше:

– Я просто должен тебе сообщить: книга подлинная, точно, насколько это возможно. На ней новый переплет, это снижает цену, но все равно книга страшно дорогая. Не хочу гадать о цене, пока не выясню побольше... Во всяком случае, когда дело касается истинного раритета, о стоимости нельзя говорить, пока книга не выставлена на продажу. Но она может быть очень дорогой, действительно очень дорогой... музейный экспонат... прототип...

Он все говорил о книге на полупрофессиональном жаргоне, который я плохо понимала. Прижав ладонь к микрофону, я взглянула на Эмори и прошептала:

– Ну вот тебе и ответ. Живые деньги. Во всяком случае можно занять – под обеспечение, так это называется? Теперь, я надеюсь, вы покинете мой дом надолго?

Вряд ли Эмори расслышал этот укол. Его глаза блестели, губы что-то шептали. Мне показалось, он произнес: «Сколько?» Я покачала головой, а телефон проквакал какой-то вопрос, и я сняла руку с микрофона.

– Извини, Лесли, я не расслышала. Что ты сказал?

– Я говорю: когда я снял его, то обнаружил под ним кое-что в некотором смысле еще более любопытное. Это длинновато, но ты не против выслушать?

– Что выслушать? Что ты снял? – спросила я.

– Экслибрис. Этот необычный экслибрис с гербом в середине и ваш таинственный девиз «Не трогай кошку».

Что-то как будто толкнуло меня, и я насторожилась.

– Да, да, девиз, – проговорила я быстро. – Но послушай, Лесли, я должна тебе сразу сказать: книга уже не моя. После папиной смерти все семейное имущество переходит к моему троюродному брату Эмори. Я скажу ему, чтобы он связался с тобой, и...

Лесли не расслышал остального, и на то были причины. Рука Эмори просунулась между моими губами и микрофоном, снова закрыв его. Другая рука оторвала трубку от уха. Эмори держал ее передо мной на расстоянии, а металлический голос квакал дальше, очень отчетливо:

– Жаль это слышать, дорогая, потому что это поистине находка... Конечно, удаление экслибриса ничуть не повлияет на цену, потому что он был поставлен гораздо позже. После того как книга была заново переплетена. Я понятно выражаюсь? Короче, мне показалось, что экслибрис уже снимали и поставили на место позже, я бы сказал, недавно... И я счел возможным снять его снова. И оказался прав – там был оригинальный форзац. Это устраняет все сомнения в подлинности. Но я хотел сказать о бумаге – я нашел ее под экслибрисом, и она может представлять большой интерес для вашего семейства, поскольку содержит записку одного из ваших предков. И вся книга, дорогая, представляется мне тайной. Пожалуй, это все слишком романтично, но как забавно!.. Слушай.

И мы, все трое, стали слушать. Что бы там Лесли ни нашел, я не представляла, как сделать так, чтобы Эмори ничего не узнал. В конце концов, ему стоило всего лишь позвонить самому, ведь это была его книга.

Лесли объяснял:

– Это похоже на лист из приходской книги. Страница семнадцать, она пронумерована, и там всего три записи. Не знаю, все ли они могут представлять интерес, но третья просто очарует. Она датирована пятнадцатым апреля тысяча восемьсот тридцать пятого года, это запись о браке Николаса Эшли, эсквайра из Эшликорта, и Эллен Мейкпис из Уан-Эша.

Теперь я ни за что на свете не повесила бы трубку. В моей голове мысли крутились, как шестеренки в гоночном моторе. Выводы могут подождать, сейчас главное – узнать. («Бумага, она в Ручье Уильяма. В библиотеке... Карта. Письмо. В Ручье».)

– Да, – сказала я, – продолжай.

– Ниже кто-то сделал приписку. И подписано: «Чарлз Эшли». Ты знаешь, кто это?

– Это был дядя Ника Эшли, брат Уильяма Эшли. Он унаследовал поместье, когда Ника застрелили.

– Ага, так вот, это его запись. Там говорится – тут много, так что начало я перескажу: он пишет, что подкупил клерка, чтобы тот скопировал страницу, пропустив запись о браке Ника Эшли, и что-то про приходского священника – то есть викария? – который зависел от этого Чарлза. Это что-нибудь значит?