Алчность и слава Уолл-Стрит

      В последней попытке получить подтверждение показаниям Сигела обвинители защитили иммунитетом Фрэнка Брозенса, одного из главных помощников Фримена в арбитражном Отделе Goldman, Sachs, и вызвали его на заседание большого жюри по делу Фримена. Поначалу Брозенс не сообщал ничего нового или полезного. В какой-то момент, почти смирившись с неудачей, Макинэни спросил его: «Помните ли вы еще что-нибудь, о чем вы могли бы нам рассказать» Брозенс как-то сконфуженно замялся и спросил, может ли он посоветоваться со своим адвокатом. Был объявлен короткий перерыв.
      Когда Брозенс вернулся, он ответил: «Да». К изумлению обвинителей, он признал, что Фримен звонил Сигелу в период работы над сделкой с Beatrice. Фримен, не сдержавшись, повторил фразу Сигела, подтвердившую информацию «Кролика» Ласкера: «У вашего кролика отличный нюх». Это, как оказалось, было крайне опрометчиво с его стороны.
      Обвинители наконец получили хоть какое-то подтверждение. Конечный же результат превзошел все их ожидания. Брозенс был немедленно опрошен адвокатами Goldman, Sachs и Фримена и повторил свое дискредитирующее признание. Адвокатов охватила тревога. Ознакомившись более года тому назад со статьей в «Уолл-стрит джорнэл», где приводилась вышеупомянутая фраза Сигела, они предположили, что «Джорнэл» получила эту информацию от государственных обвинителей, пытавшихся таким образом оказать давление на Фримена. Это, по их мнению, означало, что у обвинителей наверняка есть источник информации – возможно, Сигел, – который рассказал им про разговор с Фрименом.
      На самом же деле обвинители не спрашивали у Сигела о цитате со словом «кролик» до июня 1989 года, когда он снова предстал перед большим жюри. Когда его попросили рассказать про случай с Beatrice и прокомментировать замечание о «кролике», Сигел вспомнил, что в тот день он разговаривал с Генри Крейвисом и Фрименом. Но самое большее, что он смог сообщить в части того, имела ли место пресловутая фраза или нет, так это то, что она звучит так, что он вполне мог ее произнести. Он этого не помнил, равно как и того, что он передал Фримену какую-либо внутреннюю информацию по Beatrice.
      Адвокаты Фримена попали в ту же западню, в которой до них очутились адвокаты Милкена и Drexel: они просто не могли поверить, что репортеры получили информацию от кого-то, кроме сотрудников прокуратуры. Они не удосужились предположить, что последние ничего не знали о разговоре Сигела с Фрименом до появления статьи в «Джорнэл». Они всегда считали, что обвинители узнали о нем от Сигела, и теперь пришли к ошибочному выводу, что у обвинения не один, а два свидетеля.
      В итоге Боб Рубин, давний сторонник Фримена, а теперь сопредседатель совета директоров Goldman, Sachs, стал смотреть на дело Фримена более скептически. Прежде он неизменно полагал, что это дело «может быть испытано на прочность» и что у Фримена есть неплохие шансы его выиграть. Тем не менее результаты исследований возможного состава жюри присяжных не внушали оптимизма. Общество в целом явно недолюбливало арбитражеров, а Фримен к тому же заработал огромные деньги. Вердикт по делу PrincetonNewport подтвердил опасения Рубина: он убедился, что к состоятельным управленцам с Уолл-стрит простые американцы относятся недоброжелательно.
      Более того, Фримен не оспаривал аргументы обвинения в части Beatrice; он никогда не отрицал получение информации от «кролика» или то обстоятельство, что он торговал на ее основе. Вердикт по делу Princeton-Newport стал для Фримена настоящим ударом. У одного из его адвокатов создалось впечатление, что после признания Ригана виновным «из него улетучился боевой дух».
      Рубин же сказал коллегам, что Фримен, по его мнению, допустил «ошибку в суждении». Рубин был уверен, что если у государственного обвинения нет никаких доказательств инкриминируемого Фримену участия в широкомасштабном преступном сговоре, кроме фразы «У вашего кролика отличный нюх», то дело можно разрешить с минимальным уроном для Goldman, Sachs, да еще, вероятно, и выставить прокуратуру на посмешище.
      Адвокаты Фримена обратились к Бэрду и его сослуживцам и сообщили о готовности их клиента к признанию вины в одном преступлении – инсайдерской торговле в случае с Beatrice. Мнения обвинителей тотчас же разделились. Картушелло и Макинэни, решительно настроенные против столь благоприятного для Фримена поворота событий, хотели продолжить производство по делу и довести его до суда. Бэрд, однако, видел в сделке больше плюсов, чем минусов. Она означала признание вины, устранение Фримена из индустрии ценных бумаг и, возможно, тюремное заключение судебное же разбирательство по иску КЦББ могло зайти в тупик.
      Бэрд считал, что откладывать и дальше производство по делу Сигела ой не вправе; тот ждал вынесения приговора вот уже свыше двух лет. К тому же в отличие от дела Милкена дело Фримена не становилось со временем более выигрышным. В свое время Бэрд клятвенно пообещал довести дело Фримена до судебного разбирательства, однако теперь он хотел как можно скорее уйти из федеральной прокуратуры и заняться частной юридической практикой.
      Что касается Романе, то для него урегулирование было, помимо всего прочего, благоприятной возможностью оказать услугу своему другу и наставнику Джулиани, для которого к тому времени настала горячая пора выборной кампании. Завершение дела летом того года означало устранение постоянной предвыборной проблемы: оно продемонстрировало бы, что человек, некогда арестованный с санкции Джулиани, действительно виновен в совершении преступления и, вопреки утверждениям критиков Джулиани, отнюдь не стал невинной жертвой произвола. Романе принял сторону Бэрда. Более молодые обвинители продолжали роптать, но в итоге, когда им пообещали, что они смогут представить доказательства всех остальных правонарушений Фримена на слушании на предмет вынесения приговора, смирились.
      17 августа Фримен явился в федеральный суд и признал себя виновным в одном преступлении. Одновременно он уволился из Goldman, Sachs – фирмы, которая, по его словам, 19 лет была «неотъемлемой частью его жизни». В своем официальном уведомлении об отставке, представленном старшему партнеру Goldman, Sachs Джону Уэйнбергу, он признал свою вину в сделке с Beatrice, но никаких извинений не принес. Он утверждал, что больше ничего противозаконного он за всю свою карьеру не совершил, и, написав, что расследование стало кошмаром для него и его семьи», дал понять, что пошел на признание вины главным образом ради того, чтобы положить конец расследованию. Условия сделки о признании вины не требовали от Фримена сотрудничать с обвинением, и он никогда этого не делал.
      Пытаясь выйти из неприглядной истории с минимальным ущербом для собственной репутации, Goldman, Sachs возложила вину за развитие событий главным образом на представителей обвинения, а не на своего партнера, который только что признался в уголовном преступлении. В заявлении Goldman, Sachs, копии которого были розданы всем сотрудникам фирмы, говорилось: «Боб прошел через арест, позднее охарактеризованный прокуратурой как ошибочный, отклоненный впоследствии обвинительный акт, обещание предъявить в рекордно короткие сроки новые обвинения, за которым последовало изнурительное двухлетнее расследование, и целую серию преданных широкой огласке, но по большей части голословных утверждений и намеков, содержание которых намного превосходит то, что он действительно совершил».
      Однако некоторые служащие Goldman, Sachs были глубоко встревожены признанием, сопровождавшим заявление Фримена суду. Фримен описал мир, в котором он как главный арбитражер Goldman, Sachs имел обыкновение добывать сведения о рынке, закрытые для других инвесторов. Так, в части ситуации с Beatrice он признался в следующем: он говорил о сделке с Генри Крейвисом; он узнал, что Ричард Най продает принадлежащие ему акции Beatrice потому, что его портфелем управляет Goldman, Sachs; Ласкер позвонил ему и сообщил о проблемах в сделке с Beatrice, после чего он позвонил Сигелу.
      Даже если во всем этом и не было состава преступления, то сам факт свободного обмена конфиденциальной информацией, недоступной другим инвесторам, носил откровенно скандальный характер, наглядно демонстрируя, насколько опасно разрешать крупному инвестиционному банку заниматься арбитражными операциями. Тем не менее в отличие от Kidder, Peabody, которая по собственной инициативе отказалась от арбитража, придя к заключению, что он неизбежно влечет за собой конфликт интересов, арбитражный отдел Goldman, Sachs и по сей день остается одним из самых активных и прибыльных на Уолл-стрит.
      Следствие по делам Уигтона и Тейбора было прекращено. Уигтон относился к своему оставшемуся в прошлом прилюдному аресту на удивление спокойно, неизменно демонстрируя хладнокровие, присущее сотрудникам Kidder, Peabody старой закваски. Когда началось слушание на предмет заявления Фримена суду и обвинители объявили о прекращении дел Уигтона и Тейбора, Уигтон занимался на велотренажере в загородном оздоровительном клубе; до этого он предупредил, чтобы его не беспокоили. Несколько позже, узнав новость, он, как ни в чем не бывало, продолжил свою обычную партию в гольф на территории клуба. Позднее он сказал, что обвинители, по его мнению, поступили «по-джентльменски».
      Сигел сидел на кухне и разбирал покупки, сделанные им в уже привычной для себя роли домохозяйки, когда зазвонил телефон и его адвокат Одри Стросс сообщила ему о признании Фримена. Сигел был поражен. Ему не верилось, что он прошел через такое тяжелое испытание только ради того, чтобы Фримен сделал признание в одном преступлении, исключающее судебное разбирательство. А он-то надеялся, что скоро будет давать свидетельские показания в суде. Он собирался говорить только правду и был убежден, что присяжные ему поверят. Сигел рассчитывал, что в конечном счете ему будет вынесен оправдательный приговор, которого, по его мнению, он заслуживал, и общественность поймет, что он встал на путь исправления.
      Прекращение дела Фримена уничтожило остатки веры Сигела в государственных обвинителей, которые, как он некогда предположил, должны были сделать ради него все от них зависящее. Хуже того, ему все еще не могло быть назначено наказание, поскольку теперь его держали в резерве как потенциального свидетеля для слушания на предмет вынесения приговора Фримену. Сигел выразил крайнее недовольство Картушелло, и тот сказал ему, что пытался отстоять заявление о признании самое меньшее в двух преступлениях. «Я не могу заявить об этом на открытом суде, – сказал Картушелло Сигелу и Ракоффу, – но мы провели это дело абсолютно не так, как надо».
      Через неделю после предъявления Милкену обвинения, когда свыше 3000 человек прибыли в «Беверли-Хилтон» на Бал хищников 1989 года, его преданные сторонники снова вступили в конфликт с Джозефом из-за видеофильма, посвященного их кумиру. Возглавляемые Лоррейн Спэрдж, они встретились с Джозефом в его гостиничном номере и сказали, что демонстративно откажутся от участия в конференции, если он не разрешит показ фильма. Джозеф вновь оказался перед неразрешимой задачей руководства фирмой, в которой преобладало влияние Милкена. Как уже не раз случалось в прошлом, он пошел на попятный. В четверг вечером фильм, задуманный как эмоциональная дань, был показан. Происходящее на экране сопровождалось закадровыми комментариями самого Милкена и волнующей музыкой. Даже не присутствуя на Балу хищников, Милкен оставался его звездой.
      Над всем происходящим реял транспарант с надписью: «DREXEL BURNHAM ПРЕДСТАВЛЯЕТ ВЫСОКОДОХОДНЫЙ ГОРОД 2089 ГОДА», под ним был установлен макет некоей орбитальной станции, оснащенной продукцией клиентов Drexel. Но у Дона Энгела было предчувствие, что этот Бал хищников станет последним. Даже эстрадный сюрприз – певица Шина Истон – казался второсортным. На презентации RJR Энгел из-за отсутствия Милкена чувствовал себя в одиночестве и изоляции. Когда заседание закончилось и его участники вышли из зала, Энгел опустил голову и заплакал.
      Вскоре после конференции Drexel наконец завершила переговоры с КЦББ, и были обнародованы условия урегулирования. В мировом соглашении с множеством пунктов КЦББ разве что не возглавила Drexel. Наиболее ошеломляющим было заявление о том, что Джон Шэд, недавно оставивший пост председателя КЦББ, станет председателем правления Drexel. Джозеф оставался главным управляющим. От одобренных КЦББ руководителей Drexel требовалось критически изучить все направления деятельности фирмы. Drexel выиграла битву за сохранение высокодоходного отдела в Беверли-Хиллз, но урегулирующее соглашение по-прежнему содержало пункт об отчуждении Милкена и Лоуэлла и требовало от Drexel выкупить у них обыкновенные акции фирмы и больше не иметь с ними никаких дел.
      «Допуская, что эти соглашения одобрены должным образом, – сообщил Джозеф служащим фирмы, – можно считать, что наши жизни и карьеры не пострадали. Думаю, все мы можем гордиться тем, как мы вышли из сложившейся ситуации. Девяносто шесть процентов важнейших сотрудников остались в фирме. Полагаю, это великолепный результат».
      Drexel согласилась выплатить Милкену за его долю акций фирмы 70 млн. долларов. Милкен объявил, что он организовал новую компанию, International Capital Access Group. Он выпустил подготовленный в Robinson, Lake пресс-релиз, где говорилось, что компания направит свои ресурсы «на создание возможностей появления в акционерном капитале компаний долей рядовых служащих, представителей национальных меньшинств и профсоюзов». Шерер отрицал, что Милкен пытается таким образом привлечь на свою сторону потенциальных присяжных из рабочей среды и нацменьшинств.
      Одной из проблем внутри Drexel оставались разногласия на почве отношения к Милкену. Дабы удержать ведущих сотрудников, Джозеф продолжал покупать их преданность щедрыми премиальными. Он гарантировал, что в 1989 году, независимо от прибыльности фирмы, каждый ее служащий получит денежное вознаграждение, составляющее по меньшей мере 75% от полученного в 1988 году. Блэку, к примеру, причиталось 20, а Кисейку – 11 млн. долларов. Киссик возглавил бывшую империю Милкена, а Блэк стал сопредседателем отдела корпоративных финансов. Они перестали быть членами внутрифирменного комитета по развитию андеррайтинга – группы оценки качества потенциальных сделок – и были заменены молодыми сотрудниками, которым скудость опыта и реальных заслуг не позволяла подвергать сомнению доводы старших управленцев, независимо от того, насколько рискованными им казались те или иные сделки. Это был готовый рецепт катастрофы.
      Очевидно, что еще до того, как Drexel заключила сделку о признании вины, Блэк и Питер Аккерман взяли курс на совершение сделок и получение гонораров авансом вне зависимости от последствий и будущих рисков. Осенью 1988 года Drexel по настоянию Блэка согласилась поддержать враждебное поглощение West-Point Pepperell сторонником Милкена Уильямом Фарли, чья Fruit of the Loom была уже перегружена обязательствами по бросовым облигациям, ранее размещенным Drexel. В начале января 1989 года Аккерман внес на рассмотрение комитета по развитию андеррайтинга сделку, предложенную бывшим инвестором Боски Мешуламом Риклисом, – выкуп за 175 млн. долларов компании Trans Resources, которая владела израильской Haifa Chemical Co.
      Узнав о предполагаемых сделках с West-Point и Trans Resources, Стивен Уэйнрот, член комитета, в свое время выступавший против финансирования Боски, пришел в ужас. Против его возражений яростно ополчились Блэк и Аккерман, позиция которых при молчаливом попустительстве более молодых членов комитета одержала верх. Испытывая отвращение, Уэйнрот перестал посещать заседания. Привлечь внимание Джозефа ему не удалось: главный управляющий был слишком занят, ведя переговоры с прокуратурой и пытаясь реорганизовать фирму ради ее выживания по достижении урегулирования.
      Новые сделки показали, что без Милкена, который продавал облигации, давая при необходимости взятки покупателям, сейлсмены из Беверли-Хиллз не могут найти для них рынка сбыта. Эпоха, когда Милкен принудительно размещал облигации у порабощенных» клиентов, прошла. Потенциальные покупатели начали по-настоящему тщательно изучать предлагаемые Drexel сделки с облигациями и в ряде случаев были шокированы. Drexel дошла до того, что стала покупать большинство бросовых облигаций, используя собственный капитал, в результате чего рос объем ее собственного портфеля облигаций. В одни только облигации Фарли фирме пришлось вложить 250 млн. долларов – почти четверть собственного капитала. К концу лета Drexel имела огромный портфель бросовых облигаций таких компаний, как Resorts International, Braniff, Integrated Resources, SCI Holdings, Gillett Holdings, Simplicity Pattern, Consolidated Oil and Gas, Hillsborough и Southmark – все эти покупки потребовали от фирмы привлечения крупных заемных средств.
      Джозеф испытывал тревогу. Он сумел помешать Блэку профинансировать разорительно дорогостоящее тендерное предложение о поглощении клиента Drexel Беннетта Лебоу компании Prime Computer и попытался обуздать Аккермана после убыточного частного размещения облигаций Paramount Petroleum, обошедшегося Drexel в 50 млн. долларов. Аккерман был взбешен и, невзирая на гарантированные ему 100 млн. долларов, прекратил всякую активную деятельность. Он перевелся в лондонский офис – якобы для развития возможностей ведения бизнеса в Европе. Однако коллегам Аккерман сказал, что планирует начать работу над книгой. В Беверли-Хиллз распространилась карикатура, на которой Аккерман, спасаясь бегством, ночью перелезает через стену с большим мешком денег.
      Аккерман был не единственным, на кого обещанные щедрые премиальные не оказали должного воздействия. Лоррейн Спэрдж и Боб Давидоу, так и не простившие Джозефу попытку запретить показ промилкеновского фильма, покинули фирму, продав свои доли обыкновенных акций. Уволились и другие сторонники Милкена, вследствие чего пострадали многие подразделения фирмы, особенно сеть розничных брокерских операций. По мере того как частные инвесторы, встревоженные признанием вины, отказывались от продолжения сотрудничества с фирмой, Drexel, дабы удержать брокеров, была вынуждена предлагать им все более высокие оклады. Но даже при этом число брокеров сократилось примерно с 1400 до 1200. Набрать новых брокеров было невозможно – никто не хотел работать в Drexel. С ростом затрат уменьшался эффект масштаба . Джозеф прогнозировал, что в одном только 1989 году убытки от работы с мелкими клиентами составят от 40 до 60 млн. долларов.
      Ко времени Бала хищников в апреле Джозеф понял, что фирме не избежать коренной реорганизации. Это означало сокращение брокерской сети – некогда фундамента фирмы. Джозеф чувствовал себя ужасно. В течение всего времени расследования Джозеф взывал к преданности брокеров Drexel, и большинство из них безоговорочно ее проявляли. Джозеф неоднократно давал слово, что Drexel останется в бизнесе обслуживания мелких клиентов «навсегда». Но в одном из своих выступлений в середине апреля он сказал: «Для Drexel подул ветер перемен. Мы пересматриваем весь наш бизнес». Как бы то ни было, аудитория, состоявшая из брокеров, устроила Джозефу овацию стоя, и он не понимал, почему.
      Спустя несколько дней, 8 апреля, Джозеф объявил, что Drexel отказывается от работы с мелкими клиентами, а также с муниципальными бумагами и иностранными ценными бумагами. Мечте Джозефа о создании фирмы с полным набором услуг, способной конкурировать с Goldman, Sachs, пришел конец. Из 10 000 служащих, о которых он так часто вспоминал в оправдание урегулирования с государственным обвинением, в фирме осталось лишь немногим более половины. Брокеры, внезапно оказавшиеся без работы, испытывали горечь от того, в чем видели предательство. Для Джозефа же сделанный им выбор был болезненным, но очевидным: на карту было поставлено выживание фирмы.
      По мере того, как Джозеф боролся со все большим грузом административных проблем, в созданной Милкеном огромной империи бросовых облигаций наметились более угрожающие тенденции. В прошлом каждый раз, когда крупные эмитенты облигаций начинали угрожать невыполнением обязательств по их погашению в срок, Милкен просто организовывал предложение об изменении условий займа и реструктурировал задолженность даже на более выгодных условиях, чем первоначальные. Этот процесс, напоминающий схему функционирования финансовой пирамиды, маскировал кредитные проблемы и обеспечивал облигациям Drexel завидно низкую степень неисполнения обязательств. Теперь же сейлсмены из Беверли-Хиллз оказались неспособны превращать задолженность, вызванную некредитоспособностью, в новые облигации. Любая трещина в доверии к бросовым облигациям несла в себе потенциальную угрозу, поскольку крупные клиенты Милкена – от тех, что специализировались на сбережениях и ссудах, вроде Columbia, до страховых компаний типа Executive Life – были уже до такой степени «нагружены» бросовыми облигациями, что любое снижение стоимости портфелей этих облигаций ограничило бы способность этих компаний покупать их и дальше.
      Когда такая трещина появилась, она стала своего рода землетрясением. В июне, всего через несколько дней после официальной отставки Милкена, компания Intergrated Resources – продавец товариществ, помогающих уходить от налогообложения, в свое время разместившая через Милкена бросовые облигации на 2 млрд. долларов, что превратило ее в специализирующуюся на страховании и операциях с недвижимостью империю стоимостью 15 млрд. долларов, – не смогла выполнить свои обязательства по уплате процентов. Квинтэссенция истории успеха Милкена, Intergrated выпускала бросовые облигации, инвестировала в них и стала одним из крупнейших «порабощенных» клиентов Милкена. Intergrated вкладывала в свои финансовые продукты миллионы долларов сбережений ни о чем не подозревавших клиентов. Если в 1981 году цена ее акций составляла 7 долларов, то в 1983 году она равнялась уже 46 долларам. И хотя принятый в 1986 году Закон о налоговой реформе ограничил ее прибыли от продажи товариществ, долг Милкена продвинул ее в новые сферы бизнеса. Главные управляющие и основные владельцы – члены семьи Зайсов – платили себе огромные жалованья.
      Но, по мере того, как подрывался основной бизнес Integrated, она постепенно превращалась в карточный домик – микрокосм всей империи бросовых облигаций. Вливания новых долговых обязательств могли скрывать ее финансовое вырождение только до определенного момента. Осознав это, Милкен в декабре 1988 года лично организовал дополнительную эмиссию обыкновенных акций и приобретение контроля над еще одним порабощенным» клиентом – ICH Corporation, страховой компанией со штаб-квартирой в Луисвилле (которая в конечном итоге выкупила долю Зайсов). Типичный маневр Милкена – поддержка эмитента бросовых облигаций, положение которого ухудшается, – на сей раз не удался из-за затруднительных обстоятельств в связи с расследованием и заявлением Drexel о признании вины. Сделка с ICH так и не была закончена. Без Милкена сейлсмены из Беверли-Хиллз не могли рассчитывать на то, что им удастся продать больше бросовых облигаций Integrated, и компания неуклонно скатывалась к кризису ликвидности.
      В феврале 1990 года Integrated объявила себя банкротом, в результате чего все ее бросовые облигации, включая большую позицию в собственном резерве Drexel, обесценились. Жертвами этого стали тысячи инвесторов, держателей страховых полисов и служащих – американцы из самых разных социальных слоев, в большинстве своем не знавшие ни о каких связях между Integrated и Drexel.
      Крах Integrated вызвал тревогу в финансовых кругах, особенно среди множества бывших клиентов Милкена, которым пришлось списать со счета стоимость своих облигаций Integrated. Тревога сменилась паникой в сентябре, когда гигантская сеть розничной торговли Campeau Corporation обнаружила кризис ликвидности, что означало ее неспособность выполнить обязательства на миллиарды долларов в бросовых облигациях, выпущенных ею для приобретения сетей универмагов – сначала Allied, а затем Federated (включая такие известные предприятия розничной торговли, как Bloomingdale's). Кризис Campeau был сенсационным, поскольку экономика страны все еще находилась на подъеме. Что же могло произойти с облигациями и их эмитентами в случае экономического спада?
      Инвесторы страны словно очнулись от десятилетнего сна и наконец поняли, что получение высоких прибылей всегда сопряжено с большим риском. И хотя крах Campeau никоим образом не был связан с Drexel (размещение облигаций Campeau являлось детищем выдающегося инвестиционного банкира Брюса Вассерстайна и First Boston), инвесторы стремились избавиться от бросовых облигаций по любой цене. Цены на биржах стремительно падали, что негативно сказывалось на самых кредитоспособных клиентах Drexel. Соответственно снижалась стоимость портфеля бросовых облигаций самой Drexel, который нельзя было продать, не вызвав паники на рынке и не снизив цены еще больше. И это при том, что портфель бросовых облигаций Drexel составлял опасно высокий процент ее активов.
      Капитал Drexel еще больше сократился, когда она уплатила властям 500 млн. долларов – большую часть 650-миллионного платежа, обусловленного соглашением об урегулировании. Кроме того, она выпустила простые векселя, чтобы выкупить свои акции у Милкена и Лоуэлла, и производила платежи сторонникам Милкена, которые увольнялись и продавали ей свои доли обыкновенных акций. Дабы сдержать поток увольнений, Джозеф запретил служащим фирмы продавать все свои акции одновременно.
      Джозеф предпринял еще один знаменательный шаг: он ограничил гонорары адвокатов Милкена и Лоуэлла. Как в свое время в ситуации со стремительно растущей зарплатой Милкена, Джозеф считал, что он должен соблюдать изначальное соглашение, согласно которому все расходы Милкена в связи с расследованием и возможным судебным разбирательством ложились на Drexel. Фирма продолжала их нести даже после своего заявления о признании вины – при том, что их составной частью являлись гонорары Robinson, Lake, которые, помимо всего прочего, тратились на «пиар»-кампанию по срыву урегулирования между Drexel и государственным обвинением. Эти издержки равнялись 3 млн. долларов в месяц. Из них на долю Paul, Weiss приходилось около 2 млн. Когда Джозеф усомнился в обоснованности размера вознаграждения и попросил Paul, Weiss перечислить по пунктам гонорары и расходы, Лаймен наотрез отказался.
      Не нарушая соглашения о несении затрат на юридическую защиту Милкена, Джозеф тем не менее ограничил их «потолком» в размере 1,25 млн. долларов в месяц. Милкен, как он выразился, по-прежнему был вправе рассчитывать на самую лучшую защиту в суде, какую можно купить за деньги, но теперь не мог купить ее всю. По этому поводу разгневанный Лаймен сообщил одному из репортеров следующее: «Качество представительства интересов Майкла Милкена не пострадает от урезания в Drexel гонораров его адвокатов».
      Вскоре Джозеф вступил в противостояние с Милкеном из-за того, что фирма была до сих пор ему должна. После заявления фирмы о признании вины Джозеф перераспределил премиальный фонд на тот год, возложив на высокодоходный отдел Милкена пропорциональную долю затрат на юридическую защиту. Несмотря на то, что Милкен больше не работал в фирме, что этот шаг Джозефа встретил поддержку у обвинителей и что у Милкена, вероятно, были более неотложные дела, последний упорно боролся с распределением издержек. Адвокаты Drexel и Милкена так и не пришли к соглашению по этому вопросу.
      Рост противоречий внутри фирмы сопровождался резким сокращением ее капитала – от 1,5 млрд. долларов в январе 1989 года до менее чем 700 млн. к октябрю. Примерно в середине октября еще одно событие, неподконтрольное Drexel, нанесло ей сильнейший удар. UAL Corporation, компания-учредитель United Airlines, объявила, что она неспособна завершить выкуп с использованием финансового рычага, который довел цену ее акций до более чем 200 долларов. Финансовая несостоятельность UAL наглядно продемонстрировала неразрывную связь между состоянием рынка бросовых облигаций и способностью компаний предпринимать поглощения, повышающие цены акций до подобного уровня. Осторожные покупатели больше не хотели вкладывать деньги в бросовые облигации, а без этого рынка повышение цен акций до заоблачных высот было невозможно. 13 октября 1989 года «мыльный пузырь» лопнул, что стало повторением Черного понедельника в меньших масштабах. При том, что больше всего обесценились акции поглощаемых компаний, рынок упал почти на 200 пунктов. Это было второе по числу пунктов падение в истории фондового рынка США.
      Октябрьский «миникрах», как его быстро окрестили на Уолл-стрит, приносил неприятности дольше, чем драматичный кризис октября 1987 года. Вслед за Integrated и Campeau другие эмитенты бросовых облигаций начали с пугающей регулярностью отказываться от своих обязательств. Условия погашения и выплат процентов в сделках по привлечению значительных заемных средств, особенно в тех, что были завершены в безумные дни, предшествовавшие краху 1987 года, позволяли скрыть лежащее в их основе инвестиционное безрассудство, часто за счет выпуска так называемых облигаций «с нулевым купоном», «добровольных платежей» и «льготных периодов», которые не требовали никаких выплат в течение нескольких лет. И вот настало время платить. Весь рынок бросовых облигаций начал рушиться по мере того, как компании признавались, что не могут выполнить обещания, которые они с такой готовностью давали всего несколько лет тому назад.
      К тому времени, когда были собраны и проанализированы данные за 1989 финансовый год, подтвердились растущие подозрения многих участников рынка бросовых облигаций и даже некоторых сторонников Милкена: его излюбленный довод, что «инвесторы получают более высокие прибыли от ценных бумаг с низким рейтингом кредитоспособности», оказался ложным. Астрономические прибыли из них извлекали только преступники. По сообщению аналитической службы Липпера, за десятилетие, завершившееся в 1990 году, средства, вложенные в средний фонд бросовых облигаций, окупились на 145%. Фактически это было хуже, чем прибыль от той же суммы денег, инвестированной в акции (207%), так часто высмеиваемые Милкеном корпоративные облигации инвестиционного качества (202%), казначейские долгосрочные облигации (177%), и равнозначно прибыли от инвестиционных фондов денежного рынка , с низкой степенью риска. За последний же год десятилетия бросовые облигации принесли их владельцам убытки в размере 11,2%.
      «Гениальность» Милкена заключалась, видимо, лишь в том, что он, сыграв на людской непредусмотрительности, заставил поверить в свою доктрину высоких прибылей при малом риске очень многих. Как сказал в 1991 году в интервью «Уолл-стрит джорнэл» Дэвид Шайбер, управляющий портфелем бросовых облигаций в Far West Financial Services и крупный клиент Милкена, «некоторые люди верили всему, что говорил Майк Милкен». Но, как оказалось, «держатели облигаций получили весь возможный риск и очень мало прибыли».