Алчность и слава Уолл-Стрит

      Что до Фуллера, то он по большей части устранился от дела, переложив ответственность за его ведение от имени Williams&Connolly на своего партнера Литта. Сэндлер и Лаймен взяли защиту Милкена под свой полный контроль. В результате вероятность того, что Милкен услышит что-нибудь, кроме отголосков все более изменявшего ему чувства реальности, была сведена до минимума.
      В то время, когда секретные переговоры о признании вины потерпели крах, внимание Уолл-стрит было приковано не к ним, а к наиболее крупной и ожесточенной битве за контроль над компанией, имевшей место в 80-е годы, – завоеванию гиганта RJR Nabisco Крейвисом и KKR стоимостью 25 млрд. долларов. Поскольку осуществление сделки стало бы своего рода рогом изобилия, из которого на ее участников посыпались бы многомиллионные гонорары, практически все основные фирмы на Уолл-стрит вступили в борьбу, образовав три группы. В первую вошли Shearson Lehman Brothers (Линда Робинсон, в это время деловито маневрировала за кулисами) и Salomon Brothers, во вторую – Goldman, Sachs и First Boston, а в третью, на стороне KKR, – Wasserstein Perella&Co., Morgan Stanley и Drexel.
      Для Drexel обеспечение финансирования выкупа RJR было не просто сделкой десятилетия. Это была битва не на жизнь, а на смерть, битва ради того, чтобы доказать всем остальным, что фирма выживет после правительственного расследования. KKR была давним клиентом Drexel и играла огромную роль в ее бизнесе. Если бы Drexel не получила подряда на обеспечение финансирования сделки, то ее доля на рынке бросовых облигаций резко бы сократилась и ее привилегированное положение сошло бы в глазах Уолл-стрит на нет.
      Для Джозефа предстоящая сделка тоже являлась решающим испытанием – проверкой способности Drexel пережить потерю Милкена, которая, по мнению Джозефа, была теперь практически неизбежной. К тому времени движущие силы отдела высокодоходных ценных бумаг в Беверли-Хиллз радикально изменились. Милкен, некогда ключевая фигура, все реже появлялся в офисе, в основном занимаясь своей пропагандистской кампанией и общаясь с адвокатами. Нелегкая ноша лидерства легла на плечи Питера Аккермана – красноречивого доктора философии, который был силен в привлечении клиентуры, но отнюдь не являлся выдающимся трейдером. Значительную часть того бремени, которое ранее нес Милкен, принял на себя Джозеф. В разгар ряда наиболее дискредитирующих разоблачений в ходе правительственного расследования он лично обратился к Крейвису, чтобы убедить его пригласить Drexel.
      Крейвиса не пришлось долго уговаривать – главным образом потому, что он по-прежнему был предан Милкену, хотя в свое время никакому респектабельному клиенту не пришло бы в голову доверить размещение облигаций на сумму в 5 млрд. долларов фирме, обвиняемой КЦББ в мошенничестве с ценными бумагами и других преступлениях. Но времена изменились, а Крейвис к тому же был обязан Drexel и Милкену значительной частью своей империи. Drexel принесла ему Storer. Она мобилизовала 2,5 млрд. долларов для завоевания Beatrice. Это и решило дело в пользу Джозефа.
      Джозеф заверил Крейвиса, что даже в том случае, если Drexel обвинят по обвинительному акту, фирма завершит сделку для KKR. Несмотря на то, что раньше KKR всегда обходилась «гарантийным» письмом от Drexel, последняя согласилась при необходимости сделать заем в размере 1,5 млрд. долларов, чтобы вложить в сделку собственный капитал. На субботнем заседании, на котором была достигнута окончательная договоренность о цене выкупа RJR и его финансировании, Крейвис задал Джозефу всего один вопрос: «Фред, вы обещаете, что Drexel полностью обеспечит финансирование?» «Да», – ответил Джозеф. На всякий случай KKR наняла второго менеджера по обеспечению финансирования сделки – Merrill Lynch, однако Джозеф клятвенно пообещал Крейвису, что Merrill Lynch останется на вторых ролях.
      Drexel развернула наиболее претенциозную кампанию по мобилизации капитала за всю свою историю. Фирма составила график 20 тщательно подготовленных презентаций, так называемых «гастрольных представлений», для потенциальных покупателей от Токио до Цюриха. Она обхаживала состоятельных людей и организации, на сей раз предлагая доли облигаций покупателям, а не приберегая их для товариществ Милкена. В ход шли все возможные средства убеждения. Сотрудники Drexel даже раздавали образцы продукции RJR Nabisco (резаный белый хлеб в вакуумной упаковке, арахис «Плантер'с», печенье «Орео», жевательную резинку «Кеафри»), а также футболки и хлопчатобумажные спортивные свитера с логотипом RJR. Джозеф понимал, что от этой сделки зависит будущее фирмы.
      Заверяя KRR в доведении финансирования до конца, Джозеф кривил душой: он пришел к выводу, что на самом деле Drexel не переживет предъявления уголовных обвинений, не говоря уже о длительном и дискредитирующем судебном процессе. Вскоре после поездки на машине с Кёрнином он провел серию совещаний с членами правления и высшим руководством Drexel. He развивая свою мысль и не вдаваясь в детали, он сообщил им, что больше не верит в невиновность Милкена.
      В конце ноября 1988 года министерство юстиции одобрило заявление об обвинениях против Drexel и Милкена на основании RICO, сделав тем самым последний шаг перед вынесением обвинительного акта. После предъявления каких бы то ни было обвинений Drexel пришлось бы незамедлительно перевести средства на счет в казначействе в качестве залога. К крайнему неудовольствию Джозефа, Бэрд и его коллеги отказались сообщить Drexel сумму, которую потребует государственное обвинение. Джозеф сознавал, что финансовая неопределенность может нанести Drexel непоправимый урон. Выживание крупных фирм, занимающихся ценными бумагами, вроде Drexel, зависит от их способности получать краткосрочные займы и выпускать краткосрочные коммерческие векселя, главным образом для крупных банков. На предварительных переговорах банки, сотрудничавшие с Drexel, предупредили, что они не смогут предоставить кредит фирме, если ей будут предъявлены обвинения на основании RICO. Drexel хвалилась наличием у нее капитала, превышающего регулятивные требования более чем на 1 млрд. долларов, и резервного фонда для судебного разбирательства в размере свыше 500 млн. долларов. Но финансовый директор фирмы доложил Джозефу, что по предъявлении обвинений на основании RICO компания просуществует самое большее месяц. Джозеф в свою очередь довел этот зловещий прогноз до сведения высшего руководства и акционеров.
      Те отреагировали на неприятную новость в полном соответствии с личными финансовыми интересами. Предпочтение, отдаваемое в фирме денежной компенсации и премиям в ущерб долям акций, привело к тому, что право собственности на нее сконцентрировалось в основном в руках ее европейского партнера, Groupe Bruxelles Lambert, и старших управляющих – Бёрнхема, Кантора и других, – чья роль в недавних успехах фирмы была незначительной. Их первоочередной целью являлась сохранение стоимости своих акций путем обеспечения выживания Drexel. Они ратовали за урегулирование с обвинением.
      Им противостояли такие должностные лица, как Леон Блэк, которого мало заботила стоимость его пакета акций, но, очевидно, абсолютно не устраивала потеря источника огромных доходов, составивших в 1989 году 20 млн. долларов. Он совершенно недвусмысленно дал понять, что его не волнует, виновен Милкен или нет; он просто хотел, чтобы действующий в фирме механизм функционировал как можно дольше. Блэк и его союзники поддерживали любую стратегию, которая подразумевала отсрочку ухода Милкена, и выступали против всех предложений, принятие которых означало его увольнение.
      И наконец, оставались ревностные сторонники Милкена – Аккерман, Киссик и Фред Маккарти, директор-распорядитель в Бостоне, – которые отметали все предложения, несшие в себе угрозу его защите. Далекие от того, чтобы страшиться краха Drexel, они, казалось, приветствовали его, аргументируя свою позицию тем, что в гибели фирмы будут винить Джулиани. Они полагали, что сопутствующий взрыв негодования ослабит решимость обвинителей преследовать Милкена в судебном порядке. У этой группы был девиз: «Лучше смерть, чем позор».
      Раскол вызвал серьезные проблемы. Если старая гвардия контролировала правление и ее можно было склонить к поддержке урегулирования, то преданные союзники Милкена являлись залогом выживания фирмы и ее достижений в будущем. В случае их ухода из Drexel в ней мало что осталось бы из того, что стоило спасать.
      После беспокойного Дня благодарения, проведенного на своей нью-джерсийской ферме, Джозеф и адвокаты Drexel погрузились в серию лихорадочных переговоров с Джулиани, Бэрдом и другими сотрудниками федеральной прокуратуры. Предмет переговоров был довольно прост: Drexel соглашалась заявить о своей виновности при условии, что Джозеф и его консультанты придут к заключению, что фирма выживет. Это, по сути, означало два варианта развития событий. С одной стороны, Джозеф и адвокаты фирмы рассчитывали на то, что в случае признания вины ведущие сотрудники Drexel не воспримут это как ход против Милкена и что финансовое бремя будет не настолько тяжким, что фирма разорится. Но переговоры могли и не привести к достижению соглашения, и тогда Drexel была бы обвинена по обвинительному акту и доведена до банкротства.
      Джозеф пытался объяснить обвинителям тонкий механизм деятельности фирмы, но годы открытого вызова правоохранительным органам и информационной войны с ними теперь принесли свои плоды. Обвинители испытывали к преданным сторонникам Милкена главным образом презрение. То обстоятельство, что даже накануне капитуляции Drexel продолжала настаивать на смягчении вины Милкена, приводило их в ярость. Drexel, не желая опротестовывать позицию Милкена, упорно не желала открыто признать, что выплата 5,3 млн. долларов была частью подпольных махинаций с Боски. Она не хотела увольнять Милкена. Она по-прежнему намеревалась выплатить Милкену причитавшееся ему в том году вознаграждение в размере свыше 200 млн. долларов.
      В пылу спора Бэрд стукнул кулаком по столу и сказал: «Прекратите говорить о деньгах. Речь идет о правосудии».
      Джозеф взорвался: «Я представляю не церковь. На те деньги, что мы платим, одеваются и едят десять тысяч человек».
      Заявление Drexel о признании вины теперь казалось неизбежным. В четверг, 1 декабря, Джозеф выпустил меморандум для всех служащих Drexel. В нем, в частности, говорилось следующее: «Я хочу довести до вашего сведения состояние расследования на данный момент. Последние несколько недель мы вели переговоры с федеральной окружной прокуратурой, которые в настоящее время близки к завершению. Есть основания полагать, что в случае, если мы не пойдем на урегулирование с федеральным прокурором, он вынесет обвинительный акт против фирмы (и ряда наших сотрудников), содержащий обвинения в так называемой организованной уголовной деятельности (на основании RICO). Мы считаем, что эта дилемма разрешится очень скоро».
      Проницательные читатели наверняка заметили сделанный в меморандуме акцент на негативных последствиях предъявления обвинения и позитивных – урегулирования. Обвинительный акт «будет оказывать давление на фирму и ее бизнес. Нам, кроме того, предстоит долгая изнурительная борьба в суде (и, к сожалению, в прессе) до окончательного решения дела… В случае урегулирования этот постоянный натиск на фирму прекратится, но для этого нам придется сделать заявление о признании вины».
      Джозеф впервые попытался определить цену расследования для фирмы: «По нашим оценкам, Drexel лишилась потенциальных доходов на сумму порядка 1,5 млрд. долларов и за последние два года понесла в связи со следствием прямые расходы в размере свыше 175 млн. долларов. Мы потеряли большие деньги… Нам бы хотелось, чтобы это дорогостоящее противостояние осталось в прошлом, но не по слишком высокой цене для фирмы и ее служащих».
      Неудивительно, что сторонники Милкена без труда поняли скрытый смысл меморандума и были изрядно напуганы таким поворотом событий. Их лидером был Дон Энгел, которого постоянно держал в курсе дела Фред Маккарти, его основной союзник в правлении. В начале декабря состоялось воскресное заседание правления, после которого Маккарти сразу же позвонил Энгелу домой и сообщил угрожающую новость. «У меня такое чувство, что они продадут Майка», – сказал Маккарти.
      Опасения Энгела усилились, когда он и Блэк на следующей неделе встретились с Джозефом. Энгел знал„что Джозефу нравится добиваться согласия, запуская пробные шары, и не удивился, когда тот выразил обеспокоенность возможностью привлечения к суду конкретных должностных лиц в случае провала переговоров об урегулировании. «Тебе понравится, если двоим из вас, Аккерману и Кисейку, предъявят обвинение?» – спросил Джозеф.
      «Да хрен с ними, пускай предъявляют», – сказал Энгел, и Джозеф понял, что тот не шутит.
      Теперь Бэрд угрожал тем, что большое жюри может по его инициативе в любой момент вынести вердикт о привлечении фирмы к суду на основании обвинительного акта. Он предъявил Джозефу ультиматум: Drexel должна была признать себя виновной в шести преступлениях и заплатить огромный штраф. Джозеф с тревогой прочел разоблачительную статью в «Уолл-стрит джорнэл» от 14 декабря, где говорилось, что Drexel приберегла чрезвычайный фонд в 700 млн. долларов– намного больше, чем, как считали обвинители, у нее есть. Бэрд немедленно повысил свое требование от 450 до 750 млн. Но главной проблемой в данный момент были не деньги. Выплата такой суммы не привела бы Drexel к банкротству. Даже на этой, поздней стадии переговоров их важнейший объект Милкен – до сих пор оставался за кулисами.
      Стремясь успокоить союзников Милкена, Джозеф по-прежнему всеми силами пытался не допустить передачи обвинителям улик против Милкена, чтобы избежать его увольнения и выплатить все еще причитавшиеся ему сотни миллионов долларов. Он даже старался уйти от обсуждения злополучных 5,3 млн.
      В пятницу, 15 декабря, Джозеф, стремясь добиться поддержки урегулирования, предпринял последний раунд переговоров с окружением Милкена. Примерно в 5 часов пополудни он приехал в Paul, Weiss, чтобы встретиться с Лайменом. На более позднее время у него была запланирована встреча с Энгелом. Хотя Энгел не был членом правления и даже официально не состоял в фирме, Джозеф без труда распознал в нем главаря промилкеновской фракции.
      К тому времени, когда Джозеф вошел в кабинет Лаймена, тот уже был неплохо осведомлен о последних событиях. Джозеф, как Мог постарался объяснить суть того, в чем он видел рискованный выбор для Drexel, сделав упор на угрозе непредоставления фирме кредита в случае предъявления ей обвинения и на том, что он делает стараясь защитить Милкена. На Лаймена это, видимо, не произвело никакого впечатления. Вместо разговора по существу он принялся читать Джозефу лекцию о принципах правосудия, философии и понятиях добра и зла. Затем он ошеломил Джозефа, сравнив его решение с преследованием нацистами евреев. Он утверждал, что Джозеф лишает Милкена его прав еще до суда. «Это первый шаг к концентрационным лагерям, – заявил Лаймен. – Ни один человек не вправе лишать другого человека его прав и свобод».
      Джозеф едва его слышал. Он был слишком потрясен несправедливостью обвинений Лаймена, пытавшегося манипулировать его эмоциями. «Майк делал то, что он делал, – ответил Джозеф. – То, что делаем мы, никак не повлияет на судебное разбирательство по его делу. Я здесь не для того, чтобы судить Майкла Милкена».
      Джозеф сказал, что, хотя его собственное решение окончательное, все зависит от того, как проголосует правление. Его точка зрения могла быть отвергнута. Лаймен, оставив сравнения с нацистами, выглядел разочарованным, но развивать дискуссию не стал. Собираясь уходить, Джозеф, словно высказывая запоздалую мысль, добавил: «Ведь Майк все равно признает себя виновным». Тут Лаймен возмутился по-настоящему. «Никогда, – твердо сказал он, провожая Джозефа до двери. – Абсолютно исключено».
      За считанные минуты Лаймен дозвонился до Энгела, чтобы рассказать ему о встрече с Джозефом. «Донни, – мрачно произнес Лаймен, – он его продает».
 
      Из офиса Лаймена Джозеф направился в просторную кооперативную квартиру Энгела по адресу Парк-авеню, 570. Он приехал около 7 вечера. Гость и хозяин устроились с выпивкой в библиотеке. Энгел счел, что Джозеф заметно постарел; тот кашлял. Но, несмотря на все это и внешнюю любезность, Энгел рвался в бой. Джозеф принял вызов.
      Когда Энгел начал пылкую речь в защиту Милкена, Джозеф прервал его. «Я знаю, ты ему предан, – сказал Джозеф. – Я ценю в людях преданность». Затем его тон изменился: «Но не надо на меня давить».
      На это Энгел ответил, что у него не было иного выбора, кроме как пойти против Джозефа и сплотить других вокруг Милкена. «Он наш брат», – сказал Энгел. «Ты должен сражаться за него. Какой-нибудь адвокат мафии не стал бы действовать так, как ты», – добавил Энгел, возмущенный тем, что он расценивал как нерешительность Джозефа.
      «Мы не мафиозная компания», – ответил Джозеф. «Донни, – продолжал он примирительным тоном, – не надо спешить. Помни, мы должны думать о 10 000 человек». Энгел в ярости буквально вскочил со стула. «О чем ты, мать твою, говоришь? – взревел он. – Мы должны думать не о 10 000, а об одном человеке».
      В субботу, 17 декабря, Энгел вылетел в Калифорнию на празднование бар-мицва сына Милкена, стремясь выработать план дальнейших действий с Питером Аккерманом и Леоном Блэком, которые тоже были среди гостей. Джозеф приглашен не был. На вечеринке Энгелу удалось вовлечь Аккермана в разговор о Милкене и Джозефе, «Этот ничтожный ублюдок продает его, – сказал Энгел. – Есть только один способ этому помешать». И он открыл свою козырную карту: «Ты должен в понедельник влезть на свой стол и сказать: "Нет финансированию выкупа ЮЕЛ. Сейлсмены не продадут больше ни одной облигации». Это была дерзкая авантюра, способная парализовать сделку, от которой зависело будущее Drexel, с Милкеном или без него. Энгел считал, что одна лишь угроза этого вынудит Джозефа прекратить всякие разговоры об урегулировании.
      «Пусть все идет своим чередом, Донни», – загадочно ответил Аккерман. Но Энгел настойчиво гнул свое. «Ты единственный человек, который может это сделать», – подчеркнул он.
      Известие о встрече Блэка, Энгела и Аккермана на праздновании бар-мицва наряду со слухами об их угрозе уйти из Drexel в случае урегулирования с государственным обвинением молниеносно распространилось по всей фирме. Должностные лица Robinson, Lake, в том числе сама Робинсон, разжигали страсти, пичкая репортеров историями о том, что в фирме назревает бунт противников урегулирования. Сторонники Милкена даже намекали, что Джозеф выторговал для себя как часть сделки иммунитет от уголовного преследования, поставив свои интересы выше интересов фирмы и Милкена. Это явное измышление попало в печать. Джозеф никогда не был объектом расследования, и его иммунитет ни разу не обсуждался. Когда в сентябре прошлого года Джозеф посетил офис в Беверли-Хиллз и клятвенно пообещал поддержать Милкена, его слова были тайно записаны на пленку. Теперь адвокат Лоуэлла Майкл Армстронг грозился обнародовать копии записи. Джозеф пришел в ужас чего-чего, а такого от собственных служащих он не ожидал.
      Все эти отчаянные попытки сорвать урегулирование на каких бы то ни было условиях наглядно демонстрировали, насколько безобразными становятся нападки лагеря Милкена на Джозефа. Миллстайн был так этим удручен, что позвонил Лаймену и поговорил с ним как один член Нью-Йоркской коллегии адвокатов с другим. «Я искренне надеюсь, что это не является началом организованной „пиар“-травли», – сказал он. Лаймен отказался признать факт проведения «пиар»-кампании против Джозефа, однако после звонка Миллстайна критика в адрес его клиента стала все же менее острой.
      Блэк и Аккерман не угрожали напрямую, что они уйдут из Drexel в случае, если фирма признает себя виновной, но и не исключали такой возможности. В конечном счете Джозеф добился от них преданности фирме единственным доступным для себя способом: он ее купил. Цена Аккермана составила 100 млн. долларов, которые Джозеф пообещал ему в качестве вознаграждения за удачное завершение сделки с RJR. Блэку и Кисейку также были обещаны необычайно щедрые премиальные.
      Аккерман сообщил Джозефу о предложении Энгела саботировать сделку с RJR. Когда Джозеф в понедельник дозвонился до Энгела, он был вне себя. «Ты, подстрекатель, – кричал он, – прекрати строить козни!» Энгел был зол не меньше Джозефа: «Ты сообщил обвинителям, что мы на грани банкротства? Если нет, то ты не можешь вести переговоры. Ты должен был сказать: „Вот ключи. Теперь это место ваше. Вы за него отвечаете.“ Ты сказал это?» «Нет», – ответил Джозеф, и Энгел швырнул трубку.
      В тот же день состоялось заседание правления Drexel, на котором предлагаемое обвинением соглашение об урегулировании было снова отвергнуто как слишком жесткое. Энгел и его союзники думали, что одержали победу. Вечером служащие отдела корпоративных финансов с супругами и просто знакомыми спешно проходили через вращающиеся двери нью-йоркской «Уолдорф-Астории» и собирались в главном бальном зале гостиницы на свою ежегодную рождественскую вечеринку. Вид украшенной зелеными ветвями галереи, мерцающих гирляндами рождественских елок и льющегося рекой шампанского создавал, пусть и мимолетную, иллюзию бесцеремонной и самонадеянной Drexel прошлого.
      Председатель совета директоров Drexel Роберт Линтон поднялся на сцену и исполнил «Руди, красноносого северного оленя», что было задумано как стихотворная пародия на Джулиани. Затем на возвышение поднялся Джозеф, который, стоя рядом с Линтоном, объявил, что в тот день было проведено заседание правления, члены которого единогласно отвергли предлагаемое соглашение об урегулировании. «Мы будем бороться!» – воскликнул он, и сотни людей вскочили на ноги, оглашая зал восторженными криками, аплодируя и стуча по столам. Эта своеобразная овация, казалось, не кончится никогда.
      Но эйфория длилась недолго. «В Берлине устраивались вечеринки в самом конце войны, не так ли?» – спросил один вице-президент Drexel по окончании торжества. Когда наутро некоторые должностные лица Drexel еще мучались похмельем, Кёрнину позвонили из федеральной прокуратуры для, как было сказано, «проверки здравомыслия». Кёрнин и Кэрролл сошлись на том, что возможен дальнейший компромисс. Вечером они слегка сократили разрыв: было решено, что от Drexel не потребуется признавать вину Милкена; ей будет разрешено заявить, что она «не может опровергнуть» обвинения, выдвинутые против него и ее самой; ей не придется отказываться от права своих адвокатов не разглашать информацию, полученную от клиента. Но от фирмы требовалось сотрудничать против Милкена, признать себя виновной в шести преступлениях, включая многочисленные правонарушения, связанные с Боски, и уплатить 650 млн. долларов. И в одном, последнем пункте обвинение оставалось непреклонным: фирме не разрешат выплатить Майклу и Лоуэллу Милкенам их премиальные, и либо братья уйдут из фирмы по собственному желанию, либо их уволят.
      Кэрролл дал понять, что это последнее предложение прокуратуры, что излюбленная тактика Drexel – балансирование на грани войны – не принесет ей больше никаких уступок и должна остаться в прошлом. Он сказал, что если фирма в самое ближайшее время не сообщит о своем согласии с поставленными условиями, то она может не сомневаться, что на следующий день ей будет предъявлено обвинение на заседании большого жюри. На той неделе Джозеф носил на лацкане пиджака большой круглый значок с надписью «СТРЕСС – ВОТ ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА РАЗУМ ОТВЕРГАЕТ ПОТРЕБНОСТЬ ТЕЛА ВЫБИТЬ ДЕРЬМО ИЗ ТОГО, КТО ЭТОГО ЗАСЛУЖИВАЕТ».
      Джозеф созвал еще одно заседание правления, состоявшееся в среду, 21 декабря, в полдень. Фирма была на краю гибели, и выбор казался очевидным. По вынесении обвинительного акта на основании RICO Drexel просуществовала бы не дольше месяца. От фирмы, по оценке Кёрнина, потребовали бы перевести в качестве залога громадную сумму – 1 млрд. долларов, после чего возможность получения ею кредита от банков растаяла бы, как дым. Урегулирование же, пусть и на жестких условиях, не привело бы фирму к краху, если бы ее сотрудники сплотились для совместных усилий. Кёрнин порекомендовал принять предложение. К нему присоединились Ирвин Шнейдерман – партнер в Cahill Gordon, который уже давно был главным внешним юрисконсультом фирмы, – и Миллстайн, личный адвокат Джозефа.
      Питер Флеминг, однако, что называется, нарушил строй, сделав ставку на сторонников Милкена. Джозеф и Кёрнин знали, что Флеминг уже какое-то время все больше и больше сближается с лагерем Милкена. Во многом повторяя заявления адвокатов последнего, он утверждал, что ни одно из собранных обвинителями доказательств ни в коей мере не является изобличающим. Он уже и впрямь зондировал почву насчет перехода в команду защиты Милкена в случае, если Drexel пойдет на урегулирование. Являясь в большей степени адвокатом по уголовным делам, нежели специалистом по корпоративному праву, он не исходил из посылки, что обвинительный акт на основании RICO погубит фирму. Он убеждал правление в том, что Drexel следует отказаться от урегулирования, дать привлечь себя к суду по обвинительному акту и посмотреть, чем все это кончится.
      Блэк, Киссик и Бэчелор быстро приняли сторону Флеминга. Блэк, не отличавшийся постоянством в обычных обстоятельствах, теперь, очевидно, приходил во все большее смятение при мысли о том, что Drexel бросит Милкена на произвол судьбы. В 4 часа пополудни, когда еще бушевали дебаты, позвонил Кэрролл. Попросив к телефону Кёрнина, он сказал: «Вам вот-вот предъявят обвинение».
 
      Известие о том, что большое жюри именно в этот момент начинает голосование, посеяло панику в рядах директоров. Сам Бёрнхем, пытаясь спасти остатки фирмы, которая носила его имя, но движущие силы которой он теперь едва ли понимал, почти истерически призвал к немедленному голосованию.
      Шестнадцать директоров фирмы, включая Линтона, Кантора, Бёрнхема и всех шестерых представителей совета директоров Groupe Bruxelles Lambert, проголосовали за урегулирование. Киссик, Блэк, Бэчелор и двое других голосовали против. Когда исход голосования был уже предрешен, Джозеф бросил последний баллотировочный шар. Будучи творцом урегулирования, он, несмотря на это, сделал последнюю, явно неискреннюю попытку устранить все более глубокие расхождения между собой и сторонниками Милкена. Он проголосовал против сделки о признании вины.
      Пока директора выходили в угрюмом молчании из конференц-зала, Джозеф вернулся в свой кабинет и сделал самый непростой телефонный звонок за всю свою карьеру: он позвонил Милкену в Беверли-Хиллз и говорил с ним примерно 10 минут. Когда Джозеф сообщил ему результат голосования правления, Милкен сказал, что он уже узнал его от своих адвокатов. «Разве я не невиновен, пока моя вина не доказана! Разве это не свободная страна?» – настойчиво спрашивал Милкен.
      Ранее Джозеф дал себе зарок, что его не втянут в еще одну дискуссию о преемственности опыта Третьего рейха или моральных устоях. «Мне очень жаль, Майкл, – сказал Джозеф. – Так решило правление. Это окончательно. Надеюсь, ты понимаешь».
      Хотя Эдвард Беннетт Уильямс давно предупреждал его, что этот день настанет, Милкен, казалось, был потрясен и сказал, что он глубоко разочарован утратой поддержки фирмы. «Похоже, теперь мне придется сражаться и принимать решения в одиночку», – сказал он.
      На выработку последних деталей сделки о признании вины ушло несколько дней, но в конце концов соглашение было утверждено, о чем стало известно перед самым Рождеством. В каких именно преступлениях признается Drexel и что в связи с соглашением ожидает Милкена в обозримом будущем, не сообщалось. Но ключевая уступка, с трудом добытая прокуратурой, была предана огласке: Drexel признала, что она будет сотрудничать с обвинением в продолжающемся расследовании. Что это означало для Милкена, было очевидным. Как заметил в интервью «Уолл-стрит джорнэл» Алан Бромберг, профессор права Южного методистского университета, специализирующийся на законах о ценных бумагах: «Это очень искусное ведение дела под руководством Джулиани. Это классический пример оказания нажима на одного обвиняемого для получения уличающей информации о других, более важных».
      По крайней мере, в двух отношениях расчет Джозефа оправдался: Drexel выдержала первый удар признания вины, и никто из наиболее ценных сотрудников фирмы не уволился. Аккерману предложили место в совете директоров, он присоединился к Кисейку и Блэку, и эта троица занялась все еще не завершенной сделкой по продаже облигаций для финансирования выкупа RJR. Сделка с RJR по-прежнему означала для Drexel тест на выживание, но уже без Милкена в ее рядах. 18 января в Сан-Диего состоялась первая презентация для инвесторов в рамках «гастрольного турне» Drexel по США; позднее сотни потенциальных покупателей заполонили бальный зал отеля «Хелмсли пэлис» в Нью-Йорке, где прошла презентация с завтраком. К концу января у ликующих сейлсменов Drexel были все основания называть размещение облигаций сенсационным успехом. Фирма приняла так много заявок – более чем на 5 млрд. долларов, – что объем размещения пришлось увеличить. Drexel заработала свыше 250 млн. долларов в качестве вознаграждения и, как в старые добрые времена, совершенно не допустила к размещению Merrill Lynch.
      Даже Энгел, напуганный заявлением Drexel о признании вины, тем не менее согласился принять на себя в 1989 году обычную для него роль организатора Бала хищников. Он по-прежнему настойчиво утверждал, что для Drexel было бы выгоднее обанкротиться, чем пойти против Милкена, но успешная сделка с RJR, видимо, его успокоила.
      Энгел прилетел обратно в Беверли-Хиллз, чтобы встретиться с комитетом по проведению конференции и составить план первого Бала хищников, на котором не будет Милкена. Он настоял на том, чтобы никто не пытался занять на конференции место Милкена – даже Джон Киссик, которого Джозеф ранее назвал бесспорным наследником Милкена, обойдя молчанием Аккермана, чья кандидатура вызывала слишком много разногласий, и Треппа, не обладавшего должной благопристойностью и необходимыми управленческими качествами. (Кроме того, в отличие от Кисейка двое других кандидатов оставались под следствием, и Джозефу не хотелось еще одного обвинительного акта, который наверняка привел бы к закрытию филиала в Беверли-Хиллз.) Энгел распорядился, чтобы никто не произносил речей, которыми Милкен обычно задавал тон каждого дня конференции. Вместо этого было решено показать на конференции видеофильм, прославляющий Милкена. В этом, собственно, и состояла ее главная цель – отдать щедрую эмоциональную дань Милкену с помощью фильма.