Алчность и слава Уолл-Стрит

Он дал исчерпывающие показания о сговоре Боски с Малхирном, сообщив обвинителям о «парковках» и схемах взаиморасчетов и подробно пересказав свои беседы с Малхирном. Давидофф один предоставил следствию всю необходимую информацию о Малхирне. (Малхирна не было среди «мишеней», упомянутых в «предложении» защиты Боски. На словах Боски всегда преуменьшал значимость своих контактов с Малхирном. Среди тех, кого с определенной натяжкой можно было назвать друзьями Боски на Уолл-стрит, Малхирн был его лучшим другом.) Для расследования деятельности Drexel и Милкена Давидофф был практически бесполезен: он ничего не знал о тайных соглашениях, сопутствовавших ряду сделок, совершенных под его руководством.
      Мурадян, напротив, оказался в этом отношении неоценимым подспорьем. В тот понедельник, что последовал за объявлением о Боски, он, как обычно, явился на работу в бухгалтерию (Бродвей, 11). Офис кишел следователями КЦББ, они доставали документы из картотечных шкафов и клали их в картонные коробки, которые проштамповывали и опечатывали. Мурадян и прежде не испытывал особого оптимизма, относительно выживания фирмы; теперь же он видел, что она буквально распадается на части. «Мы в прошлом», – сказал он коллегам.
      Позднее в то утро Мурадяну позвонил Питт. «У вас есть адвокат?» – спросил Питт. Вопрос расстроил Мурадяна, равно как и тот факт, что ему звонит такая важная шишки, как Питт Это не предвещало ничего хорошего.
      «Нет, – ответил Мурадян. – На кой черт он мне нужен?
      Я ничего не знаю». Ранее Питт разговаривал с Бобом Романе, служащим Merrill Lynch и бывшим юристом управления по надзору КЦББ, одним из участников истории с анонимным письмом из Каракаса. С тех пор Романе ушел из Merrill Lynch и занялся частной адвокатской практикой, Питт сказал Романе, что порекомендует его Мурадяну – одному из четырех служащих Боски, которым, как считал Питт, понадобится собственный адвокат «Лучше бы ему нанять адвоката», – сказал Питт Мурадяну и посоветовал ему позвонить Романе. Мурадян так и сделал, а затем позвонил жене.
      «Это не займет и часа, – самоуверенно заявил он. – Я ничего не знаю ни о какой инсайдерской торговле».
      Во второй половине дня Романе приехал в офис Боски. «Что, по-вашему, хотят услышать от вас правоохранительные органы?» – начал Романе. Мурадян, несмотря на предыдущие заявления о своей неосведомленности, сообщил многое.
      «Должен сказать, что у меня были неприятности и раньше», – начал он и поведал про давний инцидент с увольнением с санкции КЦББ. Теперь же, сказал Мурадян, его «втянули в аферу с Drexel». Он рассказал о тайных учетных записях, которые он вел для Боски, об усилиях по согласованию балансов и о своей командировке в Беверли-Хиллз. Кроме того, он все рассказал Романе о выплате 5,3 млн. долларов, о событиях 21 марта, когда Боски наорал на него из-за того, что он чуть не сорвал соглашение о финансировании Drexel новой арбитражной компании, и о последующем приказе Боски уничтожить документы, использованные для расчета платежа.
      «Вы их уничтожились» – спросил Романе.
      «Да», – ответил Мурадян, и Романе подумал, что информация об уничтожении подкрепляющих документов по указанию Боски могла бы сыграть на руку его подзащитному.
      На следующий день Романе встретился с Карберри, который, как обычно, сразу взял быка за рога, сообщив, что им известно о том, что Боски вовлек Мурадяна в фальсификацию отчетности по операциям с участием Drexel. Романе понял, что возможностей для маневра у него почти нет: большую часть того, о чем Мурадян рассказал ему днем ранее, Карберри уже знал от самого Боски. «Чем Мурадян может вам помочь?» – поинтересовался Романе.
      Карберри перечислил: Drexel; Kidder, Peabody; Селигман Харрис (лондонский брокер Боски); Малхирн.
      Романе вернулся в офис Мурадяна, и они сделали все, что смогли. Мурадян напряг память, вспоминая подробности того, как Боски приказал ему избавиться от документов. Они просмотрели бумаги Мурадяна, и тот показал Романе гроссбухи согласованной с Drexel отчетности, восстановленные по указанию Боски. Однако никакой информацией об остальных «мишенях» Карберри Мурадян не располагал.
      Когда при встрече с Карберри Мурадян сказал, что явился с пустыми руками, Карберри сообщил, что федеральный прокурор хочет от него признания вины в одном уголовном преступлении. Мурадяна это взбесило.
      «Я не уголовник, – снова и снова повторял он. – Я на этом не зарабатывал». Он считал себя всего лишь исполнителем приказов Боски, тем более, что по меркам Уолл-стрит, он не сделал ничего из ряда вон выходящего.
      Мурадян не желал быть, как он выразился, «стукачом», но Романе заключил с Карберри сделку на предмет того, что федеральный прокурор не будет предъявлять Мурадяну обвинение или требовать от него признать себя виновным, пока тот будет сотрудничать. Тогда власти смогут оценить степень его готовности помочь следствию. Если они по-прежнему будут считать, что он должен понести наказание за фелонию, значит так тому и быть.
      Впервые встретившись с Карберри и другими государственными юристами в качестве сотрудничающего свидетеля, Мурадян нервничал. Когда он безо всякой задней мысли, обратившись к Карберри, назвал его «Чарли», тот прервал его. «Мы тут называем друг друга по фамилии, мистер Мурадян», – сказал Карберри. Мурадяну казалось, что на встрече присутствует слишком много людей: пять юристов из окружной прокуратуры и восемь – из КЦББ. Постепенно, однако, он оживился и принялся рассказывать следователям о сотрудничестве своей фирмы с Drexel и о собственной роли в нем. Когда речь зашла о событиях 21 марта, он стал говорить неуверенно, делая долгие паузы, а когда его спросили, что ему сказал Боски после того, как он своей обмолвкой о задолженности в 5,3 млн. едва не сорвал сделку, замолчал совсем.
      «Что вам сказал Боски?» – спросил один юрист Мурадян тревожно посмотрел на двух находившихся в комнате женщин.
      «Он грязно выругался?» – продолжил юрист.
      «Вам действительно хочется это знать?» – с опаской осведомился Мурадян, после чего решил, что его не обвинят в нарушении благопристойности. «Он говорил: „Ты тупой долбаный ублюдок“, снова и снова», – выложил Мурадян.
      Мурадян по приказу Боски уничтожил то, что на текущий момент могло стать для следствия важнейшим документом, – длинную цепочку взаиморасчетов, ведущих к выплате 5,3 млн. долларов. Но, когда Боски передумал и велел срочно воссоздать отчетность, ему удалось более или менее восстановить гроссбухи. В этом ему помогли Мэрайя Термайн и фрагменты исходных документов, найденные им среди собственных бумаг.
      Вскоре Мурадян стал неофициальным консультантом юристов, работавших с делом. Большинство из них почти не разбиралось в механизмах функционирования финансовых рынков и индустрии ценных бумаг. Они не знали даже таких азов, как игра на понижение или опционы «пут» и «колл», не говоря уже о тех комплексных изощренных стратегиях, к которым прибегали в своих аферах Боски и Милкен. Они мало что смыслили и в бухгалтерском учете. Мурадян потратил часы на просвещение юристов по финансовой части, а затем, углубившись в учетные документы, объяснил, как различные стратегии подтверждаются конкретными цифрами. Бесхитростный и предупредительный, он быстро расположил к себе своих новых коллег. Со временем Мурадян стал относиться к решению Боски пойти на сотрудничество с пониманием и сочувствием. Он осознал, что, когда под угрозой твое собственное будущее, становишься более сговорчивым. Он понял также, что, вступи Боски на путь лжи, пользы бы это ему не принесло. Слишком многие, кроме него самого, знали правду.
      Имея на руках показания Мурадяна и действуя по отлаженной схеме, власти быстро привлекли на свою сторону «двойника» Мурадяна в Drexel Чарльза Тернера и Дональда Болсера. Интересы обоих представлял Сеймур Злэнзер, адвокат по уголовным делам из Вашингтона, которого им порекомендовали Питер Флеминг и Артур Лаймен. Злэнзер с самого начала дал понять, что, если его клиентов будут допрашивать, те воспользуются Пятой поправкой.
      Тернер не был штатным бухгалтером и к возможным обвинениям в соучастии в сговоре относился без паники. Он, однако, представлял для властей большую ценность, чем Мурадян, поскольку мог подтвердить заявления Боски, будучи при этом лицом, с арбитражером напрямую не связанным и незаинтересованным. Тернер просто выполнял приказы Милкена. Соучастие Болсера было и вовсе мизерным; он, по сути, являлся просто свидетелем. Когда Drexel понадобилось письменное подтверждение того, что 5,3 млн. долларов представляют собой вознаграждение за инвестиционно-банковские услуги, Лоуэлл принудил Болсера подписать соответствующее письмо.
      Карберри считал, что, предоставив Тернеру и Болсеру судебный иммунитет, он больше выиграет, чем проиграет, и сделал это; ему надо было с чего-то начинать. Защищенные иммунитетом, и тот и другой были обязаны правдиво отвечать на вопросы; теперь они не могли воспользоваться правом не давать уличающих себя показаний, так как ничто из сказанного ими не могло быть использовано против них.
      Тем не менее назвать достигнутый результат сотрудничеством было бы преувеличением. В разговорах с командой защиты Милкена Глэнзер напирал на то обстоятельство, что Тернер и Болсер свидетельствуют не добровольно, а вынужденно, и не изъявляют желания кого-нибудь «сдать». Тернер в отличие от Мурадяна не отличался словоохотливостью и говорил главным образом лишь о том, о чем его спрашивали. Милкен, как и Боски, не давал подчиненным никакой сопутствующей информации. Он никогда не сообщал Тернеру, почему он поручает ему то или иное задание, и требовать от Тернера прояснения мотивов и устремлений босса было, по большому счету, бесполезно. Как-то раз Тернер показал, что Милкен даже не просил его вести список сделок; в другой раз он сообщил, что Милкен назвал список бесполезной кучей дерьма».
      Тернер, балансируя, словно канатоходец, на грани правды и вымысла, старался не лгать, но говорить как можно меньше. Сотрудникам прокуратуры не раз приходилось угрожать ему обвинением в лжесвидетельстве. Глэнзер, с которым Сэндлер поддерживал постоянный контакт, хвастался тем, что Тернер не делает ничего, чтобы поддержать версию государственного обвинения.
      Вместе с тем обвинители относились к свидетельствам Тернера по-разному. Его нельзя было однозначно классифицировать как свидетеля, дающего показания против своей воли, потому что он добровольно признался в уничтожении компьютерных файлов, применявшихся для расчета платежа в 5,3 млн. долларов. Хотя он и не сказал прямо, что сделал это по прямому указанию Милкена, из его слов было ясно, что именно Милкен направил ему соответствующее распоряжение. Он подтвердил факт своего взаимодействия с Мурадяном. Важнее же всего было то, что Милкен, согласно показаниям Тернера, лично продиктовал ему суммы частей вознаграждения в 5,3 млн., назначенные подразделениям Drexel, – тот самый документ, на который так уповали адвокаты Милкена в своих попытках убедить Drexel в правильности милкеновской версии о платеже. Таким образом, Тернер не располагал сведениями о том, что бумага о распределении денег по отделам точно отражает цель их выплаты.
      Это был очень существенный момент, способный серьезно поколебать аргументацию адвокатов Drexel в части записки. Но когда Кёрнин встретился с Тернером, дабы выяснить, что же конкретно тот сообщил обвинению, Глэнзер не разрешил Тернеру отвечать на большую часть вопросов. Кёрнину пришлось довольствоваться заверениями от лагеря Милкена в том, что Тернер ничем не повредил Drexel.
      Нажим, оказываемый на Тернера с целью удержать его от подлинного сотрудничества, весьма наглядно характеризует шутка, облетевшая Drexel сразу после того, как стало известно, что Тернер, возможно, дает показания обвинению: «Кому в Drexel платят больше всех? Слуге Тернера, пробующему блюда перед подачей на стол» .
      Несмотря на то, что показания Тернера, казалось, не причиняли вреда Милкену или Drexel, Кёрнина стало беспокоить затянувшееся молчание тех служащих отделения в Беверли-Хиллз, которые были непосредственными участниками событий, упомянутых в повестке. Потом, 28 апреля, в «Уолл-стрит джорнэл» появилась статья, фокусировавшая внимание читателей на выплате 5,3 млн. В статье довольно обстоятельно описывалась калькуляция платежа и сообщалось, что счет-фактура «был спешно предъявлен уже после того, как платеж был произведен, и только потому, что аудиторам м-ра Боски не понравилось отсутствие документации на выплату столь крупной суммы». И Кёрнина, и Джозефа вывело из себя то, что репортеры, по-видимому, осведомлены о версии государственного обвинения лучше их самих. Их тревожило, что в статье, возможно, написана правда.
      В лагере Милкена, представители которого с презрением отзывались о прессе в разговорах как с адвокатами и служащими Drexel, так и с другими собеседниками, подобных сомнений не возникало. Уильямс, однако, все чаще призывал к осторожности – его влияние на ход событий начало ослабевать. В начале 1987 года больной раком Уильямс перенес хирургическую операцию, после которой заметно сдал. Он полагал, что пока нет необходимости думать о каких-либо переговорах, и знал, что Милкен даже не примет во внимание возможность таковых, но понимал, что отказываться от налаженных в свое время контактов с федеральной прокуратурой вряд ли стоит. Однажды он доверительно сообщил Литту, что версия обвинения, вероятно, будет со временем усиливаться, а не ослабевать.
      Вскоре после операции Уильямс договорился встретиться в Нью-Йорке с Карберри, начальником уголовного отдела Говардом Уилсоном и еще одним сотрудником прокуратуры, подключенным к делу Милкена. Уильямс приехал один. После обсуждения явно незначительного прогресса в работе над делом, в конце которого Карберри вновь заявил о своем нежелании распространяться о расследовании, находящемся пока что на ранней стадии, Уильямс в заключение спросил: «Сколько, по-вашему, оно еще продлится?»
      Карберри сказал, что до вынесения обвинительного акта пройдет около двух лет. Уильямс задумался. «Я к тому времени уже умру, – наконец произнес он. – Вы не могли бы действовать побыстрее?»
 
      В среду, 11 февраля 1987 года, Дунай, уйдя из квартиры Сигела, поспешил на Сент-Эндрюс-плаза для встречи с Карберри и Нилом Картушелло, помощником федерального прокурора, которому Карберри поручил дела, «отпочковавшиеся» от дела Сигела в ходе следствия. Учитывая, что Тейбор, несомненно, догадался о проведении тайной операции и мог поделиться своими соображениями с кем угодно, времени было в обрез. Дунай хотел на следующий же день принять меры против Фримена, Уигтона и Тейбора и хотел, чтобы Сигел в пятницу сделал заявление о признании вины. Карберри дал согласие.
      Карберри считал, что всех троих подозреваемых надо арестовать, а не вызывать их повестками, как Сигела и Боски, или рассчитывать на то, что они окажут содействие по собственной инициативе. Фримен, ранее уже получивший повестку в рамках следствия по делу Боски, встретил идею сотрудничества в штыки, хотя у него, как Карберри узнал от другого юриста, «нервы» были «ни к черту». Тейбор, только что уволенный из Merrill Lynch, тоже казался уязвимым. Карберри допускал, что шок, вызванный публичным арестом, вынудит одного или более из задержанных капитулировать и сознаться. Он уже давно пришел к выводу, что на «белых воротничков» с Уолл-стрит, слишком пекущихся о респектабельности, психологическое давление такого рода действует весьма эффективно.
      Карберри и Картушелло поднялись по лестнице, чтобы встретиться с Джулиани и Уилсоном. Карберри полагал, что Фримен откровенно занимался незаконным обменом инсайдерской информацией. То, что компенсация, которой он требовал за свои «услуги», в подавляющем большинстве случаев была не денежной, а информационной, сказывалось на честности рынка еще более негативно. Что же до Уигтона и Тейлора, то Сигел не утверждал, что им известно о его сговоре с Фрименом. Но, общаясь с ними, Сигел как минимум один раз сослался на Фримена как на источник информации, и Карберри думал, что те наверняка поняли, что Сигел получает ее от арбитражера из Goldman, Sachs постоянно. На это недвусмысленно указывал характер торговли арбитражного отдела Kidder, Peabody.
      «Давайте их арестуем», – предложил Карберри. Джулиани согласился без малейших колебаний. Возможная реакция общественности даже не обсуждалась. Аресты были обычным делом. На основании подписанного Дунаном аффидевита с обвинением в совершении преступления, составленного по стенографическим записям, сделанным Паскалем на допросах Сигела, сотрудники прокуратуры получили необходимые ордеры на арест. После этого Дунай спешно отправился на квартиру Тейбора в Верхнем Ист-Сайде.
      Едва ли не с самого начала все пошло наперекосяк. В вестибюле дома, где жил Тейбор, его заковали в наручники и обыскали в поисках оружия. Потом ему разрешили вернуться в квартиру и надеть пальто, после чего, уже поздно вечером, его доставили в исправительный центр «Метрополитен». Обвинители надеялись, что Тейбор сочтет за благо признаться в содеянном и сотрудничать, но тот, как говорится, не поддался на провокацию. Карберри, видимо, недооценивал эмоциональный склад и спаянность большинства «белых воротничков» с Уолл-стрит. Боски и Сигел в их готовности к признанию и сотрудничеству являлись скорее исключением, чем правилом. Уолл-стрит была и остается маленьким и изолированным мирком, где бал правят деньги, взаимные услуги и мощная круговая порука. Нельзя было исключать и такой вариант, что Тейбор так никогда и не «вычислил» цепочку Сигел-Фримен и никаких показаний дать не может. Как бы то ни было, ночь в исправительном центре явно сделала его еще более несговорчивым, чем днем ранее.
      Наутро, когда на бетонно-асфальтовые ущелья цитадели финансового мира обрушился внезапный снегопад, Дунай и двое инспекторов почтовой полиции прибыли в головной офис Goldman, Sachs на Брод-стрит. «У нас ордер на арест Роберта Фримена», – сказал Дунай сотруднику службы охраны здания, и тот, потрясенный, без возражений пропустил визитеров наверх.
      Застекленный кабинет Фримена на 29-м этаже находился в непосредственной близости от просторного операционного зала Goldman. Когда бригада вошла в кабинет, его хозяин, на лице которого читалась тревога, встал из-за стола. До прихода агентов он занимался тем, что спешно пытался привести в порядок незаконченные дела; во второй половине дни он собирался уехать домой, чтобы затем отправиться с семьей на длинный уик-энд Дня президента , в Скалистые горы для катания на лыжах.
      «У меня ордер на ваш арест, выданный федеральными властями, – сказал Дунай. – Вы арестованы». Подчиняясь указаниям Дунана, Фримен наклонился вперед и положил руки на стол. Дунай обыскал его в поисках оружия и вынул все из карманов. Фримен молчал. Инцидент вызвал некоторое смятение в торговом зале; трейдеры вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее.
      Фримен спросил разрешения воспользоваться телефоном и позвонил одному из внутрифирменных адвокатов Goldman, который поспешно явился к нему в кабинет Адвокат позвонил Лэрри Педовицу, который представлял фирму с тех Пор, как Фримен получил повестку в связи с делом Боски.
      Педовиц, некогда работавший с Дунаном в федеральной прокуратуре, слушал, как тот излагает пункты обвинения. Дунай сообщил, что у него есть ордер на обыск в кабинете Фримена и по соседству. Потом двое почтовых полицейских пошли с Фрименом к лифтам; в вестибюле они надели на него наручники. Дунай остался в офисе, отгородил специальной лентой обширную зону вокруг кабинета Фримена и начал просматривать ящики письменных столов и картотечные шкафы, извлекая документы и складывая их в картонные коробки.
      Пока агенты протискивались вместе с Фрименом к выходу из штаб-квартиры Goldman, еще одна федеральная бригада прибыла в офис Kidder, Peabody на Гановер-сквер. Ричард Уигтон, сидя за письменным столом, поднял глаза и увидел на пороге своего кабинета на 18-м этаже секретаршу из приемной. «К вам мистер Морено», – сказала она.
      Уигтон заглянул в свой ежедневник. На утро 12 февраля никаких посетителей записано не было. Биржевой день был в самом разгаре, и Уигтону не хотелось отвлекаться от дел. «Сейчас у меня нет времени, – сказал он секретарше. – Ему не назначено». Уигтон мысленно предположил, что незваный гость ищет работу. Среди студентов колледжей, мечтавших устроиться в инвестиционные банки, находились такие, которые бродили по Уолл-стрит и навязчиво предлагали свои услуги. Уигтон вернулся к работе.
      Спустя несколько минут он увидел, что секретарша вернулась. Она была встревожена. «Они хотят видеть вас прямо сейчас, – сообщила она. – Они говорят, что это не может подождать». Уигтон счел подобную настойчивость выходящей далеко за рамки приличия, однако решил выйти и выяснить, в чем дело.
      Он прошел большими шагами в приемную; секретарша следовала за ним. Его ждали двое мужчин. Неожиданно они достали документы, из которых явствовало, что их предъявители – инспекторы федеральной почтовой полиции, и заявили: «Вы арестованы». Уигтон застыл на месте. Он подумал было, что это розыгрыш, но тут один из мужчин схватил его за руку, повернул кругом и сильно толкнул к стене. Уигтон затаил дыхание. Почтовые полицейские быстро его обыскали, затем завели ему руки за спину и защелкнули на запястьях наручники.
      Агенты отвели Уигтона обратно в кабинет, пройдя через торговый зал на глазах у служащих фирмы. Один из трейдеров, ставший тому свидетелем, немедленно позвонил Джону Рошу, и тот ворвался в кабинет Уигтона. «Я президент этой компании, – негодующе произнес Рош. – Что здесь происходит?» Агенты объяснили, что они только что арестовали Уигтона по обвинению в мошенничестве с ценными бумагами. Уигтон, все еще пребывая в шоке, вел себя, как лунатик. «Погодите», – сказал Рош агентам и снял трубку, чтобы позвонить адвокату Kidder, Peabody из Sullivan&Cromwell Марвину Шварцу. «Мы наймем тебе самого лучшего адвоката по уголовным делам», – заверил Рош Уигтона.
      Агенты разомкнули наручники, дабы Уигтон надел пиджак и пальто. Он позвонил своей жене Синтии. «Ты придешь к ужину?» – тревожно спросила она.
      «Трудно сказать», – мрачно ответил он. Затем агенты опять надели на него наручники.
      К тому времени большинство трейдеров забыли про свои телефоны и следили за тем, что происходит в кабинете Уигтона; некоторые, чтобы было лучше видно, встали. Потом агенты снова провели арестованного через торговый зал. Идя к лифту между агентами, Уигтон заплакал. Его руки были скованы наручниками, и он не мог вытереть слезы.
      Пробыв около часа в отделении почтовой полиции в нижней части Манхэттена, где прежде допрашивали Сигела, Уигтон и Фримен были порознь доставлены для предъявления обвинения по первоначальной формулировке в здание федерального суда, где встретились с Тейбором. Тейбор выглядел каким-то помятым; на нем была белая рубашка «поло» с открытым воротом, теннисные туфли и брюки цвета хаки.
      Впервые три этих человека были вместе. Фримен, принадлежавший к олигархии арбитражного сообщества, никогда не удосуживался звонить Уигтону по его просьбе.
      «Привет», – сказал Уигтон.
      «Салют, как дела?» – ответил Фримен. Общение, однако, не заладилось: все трое, казалось, не могли найти нужных слов.
      Адвокаты Тейбора, Уигтона и Фримена убеждали их заявить о своей невиновности. В свое время, вскоре после объявления о Боски, адвокаты Kidder, Peabody из Sullivan&Cromwell, полагая, что фирма-клиент окажется втянутой в скандал, наняли известного адвоката по уголовным делам Стэнли Аркина, к услугам которого они часто прибегали в подобных случаях. Теперь Уигтона передали Аркину, который в силу своего характера предпочитал бороться с Обвинением. Тот со своей стороны порекомендовал другого адвоката, Эндрю Лоулера, для Тейбора. Как и в деле Милкена, между адвокатами быстро сложилась определенная иерархия, и вскоре стало ясно, что центральная команда защиты – в данном случае возглавляемая Sullivan&Cromwell – будет оказывать решающее влияние на ход событий. Kidder, Peabody брала на себя выплату гонораров всем адвокатам. Интересы самой Kidder, Peabody, которой, как считалось, на сей раз угрожало уголовное преследование, представляла, как и в былые времена, Sullivan&Cromwell. Педовиц, представлявший Goldman, Sachs, посоветовал Фримену пригласить Пола Кёррана – партнера в Кауе, Scholer, Fierman, Hays&Hander, который прежде был окружным прокурором. Wachtell, Lipton, фирма Педовица, уже провела внутреннее расследование для Goldman, Sachs после того, как в повестках, ставших результатом заключенной с Боски сделки о признании вины, появилось имя Фримена. Эти повестки не вызвали чрезмерной озабоченности внутри Goldman, а расследование, проведенное Wachtell, реабилитировало Фримена и всю фирму, поскольку никаких доказательств противоправных действий обнаружено не было.
 
      Ко времени предъявления обвинения, примерно в полдень в четверг, зал суда в цокольном этаже был заполнен лишь наполовину, преимущественно репортерами. Новость о задержании арбитражеров была в некотором отношении более сенсационной, нежели подозрения в отношении Drexel и Милкена. Несмотря на то, что ни один из арестованных не мог сравниться с Милкеном во власти и влиянии, фирмы, где они работали, – Kidder, Peabody и Goldman, Sachs – являлись частью верхушки истэблишмента Уолл-стрит. И хотя Kidder, Peabody, как известно, переживала не лучшие времена, Goldman, Sachs, пожалуй, была на Уолл-Стрит абсолютным лидером. Тут речь шла не о каких-то новоявленных алчных выскочках. Заявления об инсайдерской торговле на таком уровне казались крайне неправдоподобными.
      Подлило масла в огонь и то, как были произведены эти аресты. Арбитражеры в отличие от Ливайна были задержаны на глазах у других людей (Тейбор – в вестибюле многоквартирного дома, Уигтон и Фримен – на работе), и не приходилось сомневаться, что известие об этом начнет гулять по Уолл-стрит и средствам массовой информации. Так и произошло, причем, как это часто бывает в подобных случаях, не обошлось без нелепой «утки», обычно кроткий Уигтон, дескать, сбил с ног одного из федеральных агентов, и тем не оставалось ничего другого, кроме как силой надеть на него наручники. Многих на Уолл-стрит возмущало, что с их коллегами обращаются как с обычными преступниками. Неоднократно звучали заявления о том, что Джулиани, который всегда искал известности и, по слухам, метит на публичную должность, попытался придать расследованию налет сенсационности, дабы повысить собственное реноме. И хотя аресты были инициативой Карберри, эти обвинения находили новых приверженцев.
      Уолл-стрит была в панике. Многие в свое время обходились с конфиденциальной информацией, мягко говоря, неосторожно. Даже до последней серии арестов многие арбитражеры и трейдеры боялись дальнейшего хода расследования. Их ужасало, что теперь могут быть запросто пущены в ход уголовные статьи законов о ценных бумагах – даже те положения, которые они долгое время считали чисто формальными (запрет на «парковку» и пр.). Теперь же, с арестом высокопоставленных должностных лиц двух известнейших инвестиционных банков страны, многие пришли к выводу, что следствие зашло слишком далеко. Оно угрожало благополучию всех.
      Привлечение троих арбитражеров к суду породило новую волну слухов, домыслов и откровенной истерии, когда обвинение обозначило источник изобличающих сведений против них как «КИ-1». Обозначение расшифровывалось как «конфиденциальный источник один», что подразумевало возможность существования КИ-2. Обвинение сообщило, что КИ-1 был сотрудником Kidder, Peabody во время событий, упомянутых в аффидевите. Дать более определенную информацию представитель обвинения отказался, сказав лишь, что «надежность и достоверность» КИ-1 имеют «множество подтверждений».
      Согласно преданным огласке пунктам обвинения, КИ-1 передал информацию о предстоящем тендерном предложении KKR о поглощении Storer Фримену, который, уже располагая соответствующей позицией, воспользовался полученными сведениями, чтобы «определить подходящую цену продажи колл-опционов». Оттуда же следовало, что Фримен, позвонив по телефону КИ-1, раскрыл ключевые сведения о маневре, предпринятом Unocal для защиты от поглощения Буном Пикенсом. КИ-1 в свою очередь передал эту информацию Уигтону и Тейбору, которые с ее помощью прибегнули к изощренной торговой стратегии с использованием пут-опционов на акции Unocal для незаконного получения прибыли. Упоминание об Unocal в таком контексте было особенно неприятным для Goldman, Sachs, которая в своем недавно выпущенном годовом отчете за 1986 год выдвинула стратегию защиты Unocal на первый план. В оглашенных пунктах обвинения также говорилось, что преступный сговор действовал приблизительно с июня 1984 по январь 1986 года и охватывал «множество специфических корпоративных событий большого значения, в связи с которыми имела место вышеупомянутая торговля важной закрытой информацией».
      Вскоре после судебного заседания федеральный окружной прокурор Рудольф Джулиани провел пресс-конференцию. Последние аресты, сказал он, – это только начало «очень долгого и важного расследования». В комментариях, явно адресованных Милкену, Drexel, Фримену, Уигтону, Тейбору и другим, пока не названным махинаторам, Джулиани заявил: «Если им присущ здравый смысл и хоть какие-то моральные устои, то они просто обязаны пойти на сотрудничество и постараться помочь федеральным властям расхлебать эту кашу».
      По предъявлении обвинения Фримен вернулся в Goldman, Sachs, где у него состоялась эмоциональная беседа с Робертом Рубином, который в прошлом сам возглавлял арбитражный отдел. Рубин был одним из тех, кто в далеком 1976 году участвовал вместе с Сигелом в семинаре по поглощениям. Повестки, явившиеся результатом расследования по делу Боски, Рубина не обеспокоили, но аресты вывели его из себя.
      «Все это ложь», – сказал ему Фримен.
      Рубин, один из бесспорных наследников Джона Уэйнберга, председателя совета директоров Goldman, всегда поддерживал Фримена внутри фирмы. Он решил провести собственное расследование, работая в тесном контакте с Педовицем. Когда Рубин прочел ордер на арест Фримена, пункт о широкомасштабном сговоре показался ему вздором. Если Фримен и Сигел действовали заодно, то почему Goldman, Sachs понесла убытки, торгуя в ряде других сделок Kidder, Peabody, не упомянутых в версии обвинения? Рубин знал Фримена очень хорошо, и прочитанное просто не укладывалось у него в голове. Рубина бесило, что Джулиани публично унизил Фримена и Goldman, Sachs. Будучи одним из тех, кто мобилизовывал средства для демократической партии, Рубин не собирался позволять республиканцу Джулиани наживать политический капитал за счет Goldman, Sachs.