Ждать пришлось недолго. Минут через пять дверь приоткрылась, и в комнату просунулась хорошенькая женская мордочка.
- Эй! - чуть сипло произнесла мордочка. - Римайер дома?
- Римайера нет, - сказал я. - Но вы все равно заходите.
Она поколебалась, рассматривая меня. По-видимому, она не собиралась заходить, просто заглянула мимоходом.
- Заходите, заходите, - сказал я. - А то мне одному скучно.
Она вошла легкой танцующей походкой и, подбоченясь, остановилась передо мной. У нее был короткий вздернутый нос и растрепанная мальчишеская прическа. Волосы были рыжие, шорты ярко-красные, а голошейка навыпуск - яично-желтая. Яркая женщина. И довольно приятная. Ей было лет двадцать пять.
- Ждете? - сказала она.
Глаза ее блестели, и от нее пахло вином, табаком и духами.
- Жду, - сказал я. - Садитесь, будем ждать вместе.
Она повалилась на тахту напротив меня и задрала ноги на телефонный столик.
- Киньте сигаретку рабочему человеку, - сказала она. - Пять часов не курила.
- Я некурящий… Позвонить, чтобы принесли?
- Господи, и здесь грустец… Оставьте телефон, а то опять припрется эта баба… Пошарьте в пепельнице и найдите бычок подлиннее!
В пепельнице было полно длинных бычков.
- Они все в помаде, - сказал я.
- Давайте, давайте, это моя помада. Как вас зовут?
- Иван.
Она щелкнула зажигалкой и закурила.
- А меня - Илина. Вы тоже иностранец? Вы все иностранцы какие-то широкие. Что вы здесь делаете?
- Жду Римайера.
- Да нет. Чего вас принесло к нам? От жены спасаетесь?
- Я не женат, - сказал я скромно. - Я приехал написать книгу.
- Книгу? Ну и знакомые же у этого Римайера… Книгу он приехал написать. Проблема пола у спортсменов-импотентов. Как у вас с проблемой пола?
- Это для меня не проблема, - сказал я скромно. - А для вас?
- Но-но… Полегче. Здесь вам не Париж. Патлы сначала обрежь, а то сидит как перш…
- Как кто? - Я был очень терпелив, ждать еще осталось сорок пять минут.
- Как перш. Знаешь, ходят такие… - Она стала делать руками неопределенные движения возле ушей.
- Не знаю, - сказал я. - Я здесь недавно. Я еще ничего не знаю. Расскажите, это интересно.
- Ну, уж нет, только не я. У нас не болтают. Наше дело маленькое - подай, прибери, скаль зубы и помалкивай. Профессиональная тайна. Слыхал про такого зверя?
- Слыхал, - сказал я. - А где это «у вас»? У врачей?
Почему-то ей это показалось очень смешным.
- У врачей!… Надо же… - хохотала она. - А ты парень ничего, с язычком… У нас в Бюро тоже есть один такой. Как скажет - все лежат. Когда мы рыбарей обслуживаем, его всегда назначают, рыбари любят повеселиться.
- Да и кто не любит? - сказал я.
- Это ты зря. Интели, например, его прогнали. «Уберите, - говорят, - дурака…» Или вот нынче, у этих беременных мужиков…
- У кого?
- У грустецов. Слушай, а ты, я вижу, ничего не понимаешь. Откуда ты такой приехал?
- Из Вены, - сказал я.
- Ну и что? У вас в Вене нет грустецов?
- Вы представить себе не можете, чего только нет в Вене.
- Может быть, у вас там и нерегулярных собраний нет?
- У нас - нет, - сказал я. - У нас все собрания регулярные. Как автобусная линия.
Она развлекалась.
- Может, у вас и официанток нет?
- Официантки есть. Причем попадаются превосходные экземпляры. Значит, вы официантка?
Она вдруг вскочила.
- Не-ет, так у нас дело не пойдет! - закричала она. - Хватит с меня грустецов на сегодня. Сейчас ты у меня выпьешь со мной на брудершафт, как миленький… - Она принялась валить бутылки под окном. - Вот стервы, все пустые… Может, ты и непьющий? Ага, вот есть немного вермута… Будешь вермут? Или спросить виски?
- Начнем с вермута, - сказал я.
Она грохнула бутылку на столик и взяла с подоконника два стакана.
- Надо вымыть, погоди минутку, накидали мусора… - Она ушла в ванную и продолжала говорить оттуда: - если бы ты еще оказался непьющим, я бы не знаю, что с тобой сделала… Ну и кабак у него здесь, в ванной, люблю! Ты где остановился, тоже здесь?
- Нет, в городе, - ответил я. - На Второй Пригородной.
Она вернулась со стаканами.
- С водой или чистого?
- Пожалуй, чистого.
- Все иностранцы пьют чистое. А у нас почему-то пьют с водой. - Она села ко мне на подлокотник и обняла меня за плечи. От нее здорово пахло спиртным. - Ну, на «ты»…
Мы выпили и поцеловались. Без всякого удовольствия. Губы у нее оказались сильно накрашены, а веки тяжелы от бессонницы и усталости. Она поставила стакан, отыскала в пепельнице еще один окурок и вернулась на тахту.
- Где же этот Римайер? - сказала она. - Сколько можно ждать? Ты его давно знаешь?
- Нет, не очень.
- По-моему, он сволочь, - сказала она с неожиданной злобой. - Все выпытал, а теперь скрывается. Не открывает скотина, и не дозвонишься к нему. Слушай, а он не шпик?
- Какой шпик?
- А, много их, сволочей… Из Общества Трезвости, нравственники… Знатоки и Ценители тоже дрянь хорошая…
- Нет, Римайер порядочный человек, - сказал я с некоторым усилием.
- Порядочный… Все вы порядочные. Поначалу. Римайер тоже был порядочным, таким прикидывался добреньким, веселеньким… А теперь смотрит, как крокодил!
- Бедняга, - сказал я. - Он, наверное, вспомнил о семье, и ему стало стыдно.
- Да нет у него никакой семьи. И вообще, ну его к черту! Налить тебе еще?
Мы выпили еще. Она легла и закинула руки за голову. Затем она сказала:
- Да ты не расстраивайся. Плюнь. Вина у нас полно, спляшем, сбегаем на дрожку… Завтра футбол, поставим на «Быков»…
- Да я и не расстраиваюсь. На «Быков» так на «Быков».
- Ах, «Быки»! Какие мальчики! Век бы смотрела… Руки как железо, прижмешься к нему - как к дереву, честное слово…
В дверь постучали.
- Заходи! - заорала Илина.
В комнату вошел и сразу остановился высокий костлявый человек средних лет со светлыми выпуклыми глазами.
- Виноват, - сказал он. - Я хотел видеть Римайера.
- Здесь все хотят видеть Римайера, - сказала Илина. - Присаживайтесь, будем ждать вместе.
Незнакомец наклонил голову и присел к столу, положив ногу на ногу.
Вероятно, он был здесь не впервые. Он не озирался по сторонам, а глядел в стену прямо перед собой. Впрочем, может быть, он был не любопытен. Во всяком случае, ни я, ни Илина его явно не интересовали. Мне это показалось неестественным: по-моему, такая пара, как я и Илина, должна была заинтересовать любого нормального человека. Илина приподнялась на локте и стала пристально рассматривать незнакомца.
- Я вас где-то уже видела, - объявила она.
- В самом деле? - холодно сказал незнакомец.
- Как вас зовут?
- Оскар. Я приятель Римайера.
- Вот славно, - сказала Илина. Ее явно раздражало безразличие незнакомца, но пока она сдерживалась. - Он тоже приятель Римайера, - она показала на меня пальцем. - Вы знакомы?
- Нет, - сказал Оскар, по-прежнему глядя в стену.
- Меня зовут Иван, - сказал я. - А это приятельница Римайера. Ее зовут Илина, и мы с нею только что выпили на брудершафт.
Оскар довольно равнодушно взглянул на Илину и вежливо наклонил голову. Илина, не сводя с него глаз, взяла бутылку.
- Здесь еще немного осталось, - сказала она. - Хотите выпить, Оскар?
- Нет, благодарю вас, - холодно ответил Оскар.
- На брудершафт! - сказала Илина. - Не хотите? Зря.
Она плеснула вина в мой стакан, а остатки вылила в свой и сейчас же выпила.
- В жизни бы не подумала, - сказала она, - что у Римайера могут быть друзья, которые откажутся выпить. А ведь я вас все-таки где-то видела!
Оскар пожал плечами.
- Вряд ли, - сказал он.
Илина накалялась на глазах.
- Сволочь какая-нибудь, - сообщила она мне громко. - Алло, Оскар, может, вы интель?
- Нет.
- Как же нет? - сказала Илина. - Ясно, что интель. Вы еще поцапались в «Ласочке» с плешивым Лейзом, зеркало расколотили, а Моди надавала вам оплеух…
Каменное лицо Оскара слегка порозовело.
- Уверяю вас, - произнес он очень вежливо, - я не интель и никогда в жизни не был в «Ласочке».
- Что же, я вру, по-вашему? - сказала Илина.
Тут я на всякий случай снял со столика бутылку и поставил под кресло.
- Я приезжий, - сказал Оскар. - Турист.
- Давно прибыли? - спросил я, чтобы разрядить атмосферу.
- Нет, недавно, - ответил Оскар. Он по-прежнему глядел в стену. Железной выдержки человек.
- А-а! - сказала вдруг Илина. - Помню… Это я все напутала. - Она расхохоталась. - Никакой вы не интель, конечно… Вы же были позавчера у нас в Бюро. Вы коммивояжер, да? Вы предлагали управляющему партию какой-то дряни… «Дюгонь»… «Дюпон»…
- «Девон», - подсказал я. - Есть такой репеллент, «Девон».
Оскар впервые улыбнулся.
- Совершенно верно, - сказал он. - Но я не коммивояжер, конечно. Я просто выполнил поручение моего родственника.
- Это другое дело, - сказала Илина и вскочила. - Так бы и сказали. Иван, нам всем нужно выпить на брудершафт. Я позвоню… Нет, лучше я сбегаю. А вы пока поболтайте. Я сейчас…
Она выскочила из комнаты, хлопнув дверью.
- Веселая женщина, - сказал я.
- Да, чрезвычайно. Вы местный?
- Нет, я тоже приезжий… Какая странная идея пришла в голову вашему родственнику!
- Что вы имеете в виду?
- Кому нужен «Девон» в курортном городе?
Оскар пожал плечами.
- Мне трудно судить об этом, я не химик. Но согласитесь, нам часто трудно понять даже поступки наших ближних, не то что их фантазии… Так «Девон», оказывается… Как вы его назвали? Реце…
- Репеллент, - сказал я.
- Это, кажется, для комаров?
- Не столько для, сколько против.
- Вы, я вижу, хорошо в этом разбираетесь, - сказал Оскар.
- Мне приходилось им пользоваться.
- Ах, даже так…
Что за черт? - подумал я. Что он всем этим хочет сказать? Он больше не смотрел в стену. Он смотрел мне прямо в глаза и улыбался. Но если он хотел что-нибудь сказать, то он уже сказал. Он встал.
- Пожалуй, я не стану больше ждать, - произнес он. - Насколько я понимаю, меня здесь вынудят пить на брудершафт. А я приехал сюда не пить. Я приехал сюда лечиться. Передайте, пожалуйста, Римайеру, что я буду звонить ему сегодня вечером. Не забудете?
- Нет, - сказал я. - Не забуду. Если я скажу, что заходил Оскар, он поймет, о ком идет речь?
- Да, конечно. Это мое настоящее имя.
Он поклонился и вышел размеренным шагом, не оглянувшись, прямой и весь какой-то неестественный. Я запустил пальцы в пепельницу, выбрал окурок без помады и несколько раз затянулся. Табак мне не понравился. Я потушил окурок. Оскар мне тоже не понравился. И Илина. И Римайер мне тоже очень не понравился. Я перебрал бутылки, но все они были пустые.
Глава четвертая
Римайера я не дождался. Илина так и не вернулась. Мне надоело сидеть в прокуренной комнате, и я спустился вниз, в вестибюль. Я намеревался пообедать и остановился, озираясь, где здесь ресторан. Около меня мгновенно возник портье.
- К вашим услугам, - нежно прошелестел он. - Автомобиль? Ресторан? Бар? Салон?…
- Какой салон? - полюбопытствовал я.
- Парикмахерский салон. - Он деликатно взглянул на мою прическу. - Сегодня принимает мастер Гаоэй. Усиленно рекомендую.
Я вспомнил, что Илина назвала меня, кажется, патлатым першем, и сказал: «Ну что ж, пожалуй». - «Прошу за мной», - сказал портье. Мы пересекли вестибюль. Портье приоткрыл низкую широкую дверь и негромко сказал в пустоту обширного помещения:
- Простите, мастер, к вам клиент.
- Прошу, - произнес спокойный голос.
Я вошел. В салоне было светло и хорошо пахло, блестел никель, блестели зеркала, блестел старинный паркет. С потолка на блестящих штангах свисали блестящие полушария. В центре зала стояло огромное белое кресло. Мастер двигался мне навстречу. У него были пристальные неподвижные глаза, крючковатый нос и седая эспаньолка. Больше всего он напоминал пожилого, опытного хирурга. Я робко поздоровался. Он коротко кивнул и, озирая меня с головы до ног, стал обходить меня сбоку. Мне стало неуютно.
- Приведите меня в соответствие с модой, - сказал я, стараясь не выпускать его из поля зрения. Но он мягко прижал мой рукав и несколько секунд дышал за моей спиной, бормоча: «Несомненно… Вне всякого сомнения…» Потом я почувствовал, как он прикоснулся к моему плечу.
- Несколько шагов вперед, прошу вас, - сказал он строго. - Пять-шесть шагов, а потом остановитесь и резко повернитесь кругом.
Я повиновался. Он задумчиво разглядывал меня, пощипывая бородку. Мне показалось, что он колеблется.
- Впрочем, - сказал он неожиданно, - садитесь.
- Куда? - спросил я.
- В кресло, в кресло, - сказал он.
Я опустился в кресло и смотрел, как он снова медленно приближается ко мне. На его интеллигентнейшем лице вдруг появилось выражение огромной досады.
- Ну как же так можно? - произнес он. - Это же ужасно!…
Я не нашелся что ответить.
- Сырье… Дисгармония… - бормотал он. - Безобразно… Безобразно!
- Неужели до такой степени плохо? - спросил я.
- Я не понимаю, зачем вы пришли ко мне, - сказал он. - Ведь вы не придаете своей внешности никакого значения.
- С сегодняшнего дня начинаю придавать, - сказал я.
Он махнул рукой.
- Оставьте!… Я буду работать вас, но… - Он затряс головой, стремительно повернулся и отошел к высокому столу, уставленному блестящими приборами. Спинка кресла мягко откинулась, и я оказался в полулежачем положении. Сверху на меня надвинулось большое полушарие, излучающее тепло, и сотни крошечных иголок тотчас закололи мне затылок, вызывая странное ощущение боли и удовольствия одновременно.
- Прошло? - спросил мастер, не оборачиваясь. Ощущение исчезло.
- Прошло, - ответил я.
- Кожа у вас хорошая, - с некоторым удовольствием проворчал мастер.
Он вернулся ко мне с набором необыкновенных инструментов и принялся ощупывать мои щеки.
- И все-таки Мироза вышла за него, - сказал он вдруг. - Я ожидал всего, чего угодно, но только не этого. После того как Левант столько сделал для нее… Вы помните этот момент, когда они плачут над умирающей Пини? Можно было держать любое пари, что они вместе навсегда. И теперь, представьте себе, она выходит за этого литератора!
У меня есть правило: подхватывать и поддерживать любой разговор. Когда не знаешь, о чем идет речь, это даже интересно.
- Ненадолго, - сказал я уверенно. - Литераторы непостоянны, уверяю вас. Я сам литератор.
Его пальцы на секунду замерли на моих веках.
- Это не приходило мне в голову, - признался он. - Все-таки брак, хотя и гражданский… Надо не забыть позвонить жене. Она была очень расстроена.
- Я ее не понимаю, - сказал я. - Хотя мне всегда казалось, что Левант сперва был влюблен в эту… в Пини.
- Влюблен? - воскликнул мастер, заходя с другого бока. - Ну, разумеется, он любил ее! Безумно любил! Как может любить только одинокий, всеми отвергнутый мужчина!
- И поэтому совершенно естественно, что после смерти Пини он искал утешения у ее лучшей подруги…
- Подруги… Да, - сказал одобрительно мастер, щекоча меня за ухом. - Мироза обожала Пини. Это очень точное слово: именно подруга! В вас сразу чувствуется литератор. И Пини тоже обожала Мирозу…
- Но заметьте, - подхватил я. - Ведь Пини с самого начала подозревала, что Мироза неравнодушна к Леванту.
- О, конечно. Они необычайно чутки к таким вещам. Это было ясно каждому, моя жена сразу обратила на это внимание. Я помню, она подталкивала меня локтем каждый раз, когда Пини садилась за кудрявую головку Мирозы и так лукаво, знаете ли, выжидательно поглядывала на Леванта…
На этот раз я промолчал.
- Вообще я глубоко убежден, - продолжал он, - что птицы чувствуют не менее тонко, чем люди.
Ага, подумал я и сказал:
- Не знаю, как птицы вообще, но Пини была гораздо более чуткой, чем, может быть, даже мы с вами.
Что-то коротко прожужжало у меня над макушкой, слабо звякнул металл.
- Вы говорите слово в слово как моя жена, - заметил мастер. - Вам, наверное, должен нравиться Дэн. Я был потрясен, когда он сумел сработать бункин этой японской герцогине… не помню ее имени. Ведь никто, ни один человек не верил Дэну. Сам японский король…
- Простите, - сказал я. - Бункин?
- Да, вы же не специалист… Ну вы помните тот момент, когда японская герцогиня выходит из застенка. Ее волосы, высокий вал белокурых волос, украшенных драгоценными гребнями…
- А-а, - догадался я. - Это прическа!
- Да, она даже вошла на время в моду в прошлом году. Хотя настоящий бункин у нас могли делать единицы… Как и настоящий шиньон, между прочим. И конечно, никто не мог поверить, что Дэн с обожженными руками, полуослепший… Вы помните, как он ослеп?
- Это было потрясающе, - проговорил я.
- О-о, Дэн был настоящий мастер. Сделать бункин без электрообработки, без биоразвертки… Вы знаете, - продолжал он, и в голосе его послушалось волнение, - мне сейчас пришло в голову, что Мироза должна, когда расстанется с этим литератором, выйти не за Леванта, а за Дэна. Она будет вывозить его в кресле на веранду, они будут слушать при луне поющих соловьев… Вместе, вдвоем…
- И тихо плакать от счастья, - сказал я.
- Да… - Голос мастера прервался. - Это будет только справедливо. Иначе я просто не знаю… Иначе я просто не понимаю, к чему вся наша борьба… Нет, мы должны потребовать. Я сегодня же пойду в союз.
Я снова промолчал. Мастер прерывисто дышал у меня над ухом.
- Пусть бреются в автоматах, - сказал он вдруг мстительно. - Пусть ходят, как ощипанные гуси. Мы дали им попробовать однажды, что это такое, посмотрим теперь, как это им понравилось.
- Боюсь, это будет непросто, - сказал я осторожно, потому что ничего не понимал.
- А мы, мастера, привыкли к сложному. Непросто! А когда к вам является жирное чучело, потное и страшное, и вам нужно сделать из него человека… Или по крайней мере нечто такое, что в обыденной жизни не отличается от человека… Это что, просто?! Помните, как сказал Дэн? «Женщина рождает человека раз в девять месяцев, а мы, мастера, делаем это каждый день». Разве это не превосходные слова?
- Дэн говорил о парикмахерах? - спросил я на всякий случай.
- Дэн говорил о мастерах! «На нас держится красота мира», - говорил он. И еще, помните? «Для того чтобы сделать из обезьяны человека, Дарвину нужно было быть отличным мастером».
Я решился сдаться и признался:
- Вот этого я уже не помню.
- А вы давно смотрите «Розу салона»?
- Да я совсем недавно приехал.
- А-а… Тогда вы много потеряли. Мы с женой смотрим эту историю уже седьмой год, каждый вторник. Мы пропустили только один раз: у меня был приступ, и я потерял сознание. Но во всем городе только один человек не пропустил ни разу - мастер Миль из Центрального салона.
Он отошел на несколько шагов, включил и выключил разноцветные софиты и вновь принялся за дело.
- Седьмой год, - повторил он. - И теперь представьте себе: в позапрошлом году они убивают Мирозу и бросают Леванта в японские застенки пожизненно, а Дэна сжигают на костре. Вы можете себе это представить?
- Это невозможно, - сказал я. - Дэна? На костре? Правда, Бруно тоже сожгли на костре…
- Возможно… - нетерпеливо сказал мастер. - Во всяком случае, нам стало ясно, что они хотят быстренько свернуть программу. Но мы этого не потерпели. Мы объявили забастовку и боролись три недели. Миль и я пикетировали парикмахерские автоматы. И должен вам сказать, что значительная часть горожан нам сочувствовала
- Еще бы, - сказал я. - И что же? Вы победили?
- Как видите. Они прекрасно поняли, что это такое, и теперь телецентр знает, с кем имеет дело. Мы не отступили ни на шаг, и если понадобится - не отступим. Во всяком случае, теперь по вторникам мы отдыхаем, как встарь - по-настоящему.
- А в остальные дни?
- А в остальные дни ждем вторника и гадаем, что ожидает нас, чем вы, литераторы, нас порадуете, спорим и заключаем пари… Впрочем, у нас, мастеров, не так много досуга.
- Большая клиентура, вероятно?
- Нет, дело не в этом. Я имею в виду домашние занятия. Стать мастером нетрудно, трудно оставаться мастером. Масса литературы, масса новых методов, новых приложений, за всем надо следить, надо непрерывно экспериментировать, исследовать, и надо непрерывно следить за смежными областями - бионика, пластическая медицина, органика… И потом, вы знаете, накапливается опыт, появляется потребность поделиться. Вот мы с Милем пишем уже вторую книгу, и буквально каждый месяц нам приходится вносить в рукопись исправления. Все устаревает на глазах. Сейчас я заканчиваю статью об одном малоизвестном свойстве врожденно-прямого непластичного волоса, и вы знаете, у меня практически нет никаких шансов оказаться первым. Только в нашей стране я знаю трех мастеров, занятых тем же вопросом. Это естественно: врожденнопрямой непластичный волос - это актуальнейшая проблема. Ведь он считается абсолютно неэстетируемым. Впрочем, вас это, конечно, не может интересовать. Вы ведь литератор?
- Да, - сказал я.
- Вы знаете, как-то во время забастовки мне случилось пробежать один роман. Это не ваш?
- Не знаю, - сказал я. - А о чем?
- Н-ну, я не могу сказать вам совершенно точно… Сын поссорился с отцом, и у него был друг, этакий неприятный человек со странной фамилией… Он еще резал лягушек.
- Не могу вспомнить, - соврал я. Бедный Иван Сергеевич!
- Я тоже не могу вспомнить. Какой-то вздор. У меня есть сын, но он никогда со мной не ссорится. И животных он никогда не мучает… разве что в детстве…
Он снова отступил от меня и медленно пошел по кругу, оглядывая. Глаза его горели. Кажется, он был очень доволен.
- А ведь, пожалуй, на этом можно закончить, - проговорил он.
Я вылез из кресла. «А ведь неплохо… - бормотал мастер. - Просто очень неплохо». Я подошел к зеркалу, а он включил прожекторы, которые осветили меня со всех сторон, так что на лице совсем не осталось теней. В первый момент я не заметил в себе ничего особенного. Я как я. Потом я почувствовал, что это не совсем я. Что это гораздо лучше, чем я. Много лучше, чем я. Красивее, чем я. Добрее, чем я. Гораздо значительнее, чем я. И я ощутил стыд, словно умышленно выдавал себя за человека, которому в подметки не гожусь…
- Как вы это сделали? - спросил я вполголоса.
- Пустяки, - ответил мастер, как-то особенно улыбаясь. - Вы оказались довольно легким клиентом, хотя и основательно подзапущенным.
Я как Нарцисс стоял перед зеркалом и не мог отойти. Потом мне вдруг стало жутко. Мастер был волшебником, и волшебником недобрым, хотя сам, наверное, и не подозревал об этом. В зеркале, озаренная прожекторами, необычайно привлекательная и радующая глаз, отражалась ложь. Умная, красивая, значительная пустота. Нет, не пустота, конечно, я не был о себе такого уж низкого мнения, но контраст был слишком велик. Весь мой внутренний мир, все, что я так ценил в себе… Теперь его вообще могло бы не быть. Оно было больше не нужно. Я посмотрел на мастера. Он улыбался.
- У вас много клиентов? - спросил я.
Он не понял моего вопроса, да я и не хотел, чтобы он меня понял.
- Не беспокойтесь, - ответил он. - Вас я всегда буду работать с удовольствием. Сырье самое высококачественное.
- Спасибо, - сказал я, опуская глаза, чтобы не видеть его улыбки. - Спасибо. До свидания.
- Только не забудьте расплатиться, - благодушно сказал он. - Мы, мастера, очень ценим свою работу.
- Да, конечно, - спохватился я. - Разумеется. Сколько я должен?
Он сказал, сколько я должен.
- Как? - спросил я, приходя в себя.
Он с удовольствием повторил.
- С ума сойти, - честно сказал я.
- Такова цена красоты, - объяснил он. - Вы пришли сюда заурядным туристом, а уходите царем природы. Разве не так?
- Самозванцем я ухожу, - пробормотал я, доставая деньги.
- Ну-ну, не так горько, - вкрадчиво сказал он. - Даже я не знаю этого наверняка. Да и вы не уверены… Еще два доллара, пожалуйста… Благодарю вас. Вот пятьдесят пфеннигов сдачи… Вы ничего не имеете против пфеннигов?
Я ничего не имел против пфеннигов. Мне хотелось скорее уйти.
В вестибюле я некоторое время постоял, приходя в себя, глядя через стеклянную стену на металлического Владимира Сергеевича. В конце концов все это очень не ново. В конце концов миллионы людей совсем не то, за что они себя выдают. Но этот проклятый парикмахер сделал меня эмпириокритиком. Реальность замаскировалась прекрасными иероглифами. Я больше не верил тому, что вижу в этом городе. Залитая стереопластиком площадь в действительности, наверное, вовсе не была красива. Под изящными очертаниями автомобилей мнились зловещие, уродливые формы. А вон та прекрасная, милая женщина на самом деле, конечно, отвратительная вонючая гиена, похотливая, тупая хрюшка. Я закрыл глаза и помотал головой. Старый дьявол…
Неподалеку остановились два лощеных старца и принялись с жаром спорить о преимуществах фазана тушеного перед фазаном, запеченным с перьями. Они спорили, истекая слюной, чмокая и задыхаясь, щелкая друг у друга под носом костлявыми пальцами. Этим двум никакой мастер помочь не смог бы. Они сами были мастерами и не скрывали этого. Во всяком случае, они вернули меня к материализму. Я подозвал портье и спросил, где ресторан.
- Прямо перед вами, - сказал портье и, улыбнувшись, поглядел на спорящих старцев. - Любая кухня мира.
Вход в ресторан я принял за ворота в ботанический сад. Я вошел в этот сад, раздвигая руками ветви экзотических деревьев, ступая то по мягкой траве, то по неровным плитам ракушечника. В пышной прохладной зелени гомонили невидимые птицы, слышались негромкие разговоры, звяканье ножей, смех. Мимо моего носа пролетела золотистая птичка. Она тащила в клюве маленький бутерброд с икрой.
- Я к вашим услугам, - сказал глубокий бархатный голос.
Из зарослей выступил мне навстречу величественный мужчина со щеками на плечах.
- Обед, - коротко сказал я. Не люблю метрдотелей.
- Обед… - повторил он значительно. - Обед в обществе? Отдельный столик?
- Отдельный столик. А впрочем…
В руке у него мгновенно появился блокнот.
- Мужчину вашего возраста будут рады видеть у себя за столом миссис и мисс Гамилтон-Рэй…
- Дальше, - сказал я.
- Отец Жофруа…
- Я предпочел бы аборигена, - сказал я.
Он перевернул листок.
- Только что сел за стол доктор философии Опир.
- Пожалуй, - сказал я.
Он спрятал блокнотик и повел меня по дорожке, выложенной плитами песчаника. Где-то вокруг разговаривали, ели, шипели сифонами. В листве разноцветными пчелами метались колибри. Метрдотель почтительно осведомился:
- Как прикажете вас представить?
- Иван. Турист и литератор.
Доктору Опиру было под пятьдесят. Он сразу понравился мне, потому что немедленно, без всяких церемоний прогнал метрдотеля за официантом. Он был румяный, толстый и непрерывно и с удовольствием говорил и двигался.
- Не затрудняйтесь, - сказал он, когда я потянулся за меню. - Все уже известно. Водка, анчоусы под яйцом - у нас их называют пасифунчиками, - картофельный суп «лике»…
- Со сметаной, - вставил я.
- Разумеется!… Паровая осетрина по-астрахански, ломтик телятины…
- Я хочу фазанов. Запеченных с перьями.
- Не надо: не сезон… Ломтик говядины, угорь в сладком маринаде…
- Кофе, - сказал я.
- Коньяк, - возразил он.
- Кофе с коньяком.
- Хорошо. Коньяк и кофе с коньяком. Какое-нибудь бледное вино к рыбе и хорошую натуральную сигару…
Обедать с доктором философии Опиром оказалось очень удобно. Можно было есть, пить и слушать. Или не слушать. Доктор Опир не нуждался в собеседнике. Доктор Опир нуждался в слушателе. Я в разговоре не участвовал, я даже не подавал реплик, а доктор Опир с наслаждением ораторствовал, почти не прерываясь, размахивая вилкой, но тарелки и блюда перед ним пустели тем не менее с прямо-таки таинственной быстротой. В жизни не встречал человека, который бы так искусно говорил с набитым и жующим ртом.
- Наука! Ее Величество Наука! - восклицал он. - Она зрела долго и мучительно, но плоды ее оказались изобильны и сладки. Остановись, мгновение, ты прекрасно! Сотни поколений рождались, страдали и умирали, и никогда никому не захотелось произнести этого заклинания. Нам исключительно повезло. Мы родились в величайшую из эпох - в Эпоху Удовлетворения Желаний. Может быть, не все это еще понимают, но девяносто девять процентов моих сограждан уже сейчас живут в мире, где человеку доступно практически все мыслимое. О наука! Ты, наконец, освободила человечество! Ты дала нам, даешь и будешь отныне давать все… пищу - превосходную пищу! - одежду - превосходную, на любой вкус и в любых количествах! - жилье - превосходное жилье! Любовь, радость, удовлетворенность, а для желающих, для тех, кто утомлен счастьем, - сладкие слезы, маленькие спасительные горести, приятные утешительные заботы, придающие нам значительность в собственных глазах… Да, мы, философы, много и злобно ругали науку. Мы призывали луддитов, ломающих машины, мы проклинали Эйнштейна, изменившего нашу вселенную, мы клеймили Винера, посягнувшего на нашу божественную сущность. Что ж, мы действительно утратили эту божественную сущность. Наука отняла ее у нас.
