Но есть еще два способа – работающие системы передвижения для звездолетов: пространственный возвратно-поступательный Линде–Алькубиерре и прыжковые двигатели. Первый способ создавал волну расширения и сжатия в пространстве перед кораблем и за ним. Способ отличается несравненным изяществом, но довольно-таки опасен: космический корабль, пытающийся перемещаться сквозь плотное многообразие пространства-времени, рискует, что его разорвет случайной пылинкой.

Прыжковый двигатель куда надежнее, по меньшей мере, и от некоторых капризов судьбы защищает. Оборудованный им корабль может набирать ускорение, уходя из гравитационного колодца ближайшей звезды. Определив точку эквипотенциального выравнивания возле намеченной звезды, корабль включает генератор прыжкового поля и целиком туннелирует между двумя точками, фактически даже не пребывая между ними. (Все это в предположении, что звезда-цель находится примерно там же и примерно в том же состоянии, в котором находилась, когда корабль включал прыжковое поле. В противном случае этого корабля уже больше никто не увидит.)

Но для военных прыжковый двигатель создает серьезные проблемы. Прежде всего, он действует только в плоском пространстве-времени, то есть очень-очень далеко от любых звезд и планет. Это значит, что необходимо достаточно далеко отлететь, то есть любой, кого вы хотите атаковать, может увидеть ваше приближение. Во-вторых, он неприменим на достаточно далеких расстояниях. Чем дальше пытаться прыгнуть, тем больше вероятность, что условия в месте назначения отличаются от ожидаемых, увеличивая объем работы для учетчиков потерь. А самое главное – создавался туннель между эквипотенциальными точками пространства-времени. Чуть ошибись в расчетах прыжка – и окажешься в абсолютном прошлом, по отношению и к точке отправления, и к месту назначения. Ты можешь об этом не знать, пока не вернешься домой, но ты только что нарушил принцип причинности. А Эсхатон к таким поступкам относился очень серьезно.

Вот почему план «Омега» был одним из секретнейших документов в библиотеке флота Новой Республики. В нем рассматривались возможные способы и средства использования нарушения принципа причинности: путешествия во времени в предпочтительной системе координат ради получения стратегического преимущества. Рохард отстоял на добрых сорок световых лет от Новой Австрии. Обычно это означало от пяти до восьми прыжков – довольно серьезный рейс, продолжающийся от трех до четырех недель. Сейчас, во время войны, прямые зоны подхода от Новой Австрии наверняка под охраной. Атакующий флот должен будет прыгать вокруг туманности Голова Царицы – фактически непроходимого облака, где формируются три или четыре протозвездных образования. А чтобы выполнить план «Омега», тонко сбалансировав время своего прибытия с первым сигналом тревоги от Рохарда, чтобы никаких абсолютных нарушений принципа причинности не произошло, но все-таки это прибытие застало противника врасплох – тут понадобится еще больше прыжков, уводящих эскадру в световой конус будущего перед тем, как прыгнуть обратно в прошлое, внутрь пространственного горизонта событий.

Это, как понял Бауэр, была самая широкомасштабная военная операция в истории Новой Республики. И, помоги ему бог, его работа – сделать так, чтобы все получилось.

Буря Рубинштейн с размаху хлопнул поношенным валенком по грубому бревенчатому столу.

– Тихо! – гаркнул он.

Никто не обратил внимания. Раздосадованный Буря вытащил пистолет, созданный для него выторгованной машиной, и пальнул в потолок. Пистолет только тихо прошелестел, но водопад рухнувшей с потолка штукатурки обеспечил внимание аудитории. Посреди вакханалии кашля и ругательств Буря рявкнул:

– Призываю Комитет к порядку!

– А за каким хреном? – вызывающе спросил какой-то смутьян из задних рядов.

– За таким, что если не заткнешься и не дашь мне сказать, отвечать будешь не мне, а карателям Политовского. Я самое худшее, что могу с тобой сделать – пристрелить. А вот если попадешь в лапы герцогу, тебя работать заставят! – Он рассмеялся вместе со всеми. – На него работать. У нас выдалась беспрецедентная возможность сбросить к черту оковы экономического рабства, привязавшие нас к земле и фабрике, и создать иное, просвещенное общество социальной мобильности, где каждый свободен совершенствовать себя, трудиться на общее благо и учиться работать умнее и жить достойнее. Но, товарищи! Силы реакции бдительны и беспощадны! Даже сейчас флотские шаттлы перевозят солдат на Внешний Хельм, который они хотят захватить, превратив в свою твердыню.

С довольно впечатляющим жужжанием двигателей поднялся Олег Тимошевский.

– А чего там! Мы их раздавим!

Он взмахнул левой рукой, и кулак его принял узнаваемую форму ракетомета. Бросившись в пучину возможностей персонального усовершенствования, он мог теперь дать сто очков вперед прирожденному киборгу, или послужить плакатом Трансгуманистического фронта, или даже Партии космоса и свободы.

– Олег, хватит! – Буря бросил на него сердитый взгляд и снова обратился к публике: – Мы не можем себе позволить победу насилием, – подчеркнул он последнее слово. – Да, соблазнительно, если не смотреть дальше своего носа. А если смотреть вперед, то такая победа лишь дискредитирует нас в глазах масс. А чему учит нас история? Что если не будет на нашей стороне масс, не будет и революции. Мы должны доказать, что силы реакции рассыплются перед нашими миролюбивыми силами инициативы и прогресса без всяких репрессий – а иначе мы лишь чего добьемся? Да того, что нам придется подавлять их, а при этом мы станем такими же. Этого вы хотите?

– Нет!

– Да!

– Нет!

Буря вздрогнул от грохота голосов, прокатившегося по залу. Делегаты становились буйными, переполняясь сознанием собственной судьбоносности и обилием бесплатного пива и пшеничной водки. (Хоть последние два ингредиента были синтетическими, но от настоящих не отличить.)

– Товарищи! – У дверей зала нарисовался светловолосый человек с болезненно-желтоватым лицом. – Прошу внимания! Войска реакционной империалистической хунты движутся на окружение Северного Плац-парада! Свободный рынок в опасности!

– От бля! – буркнул себе под нос Маркус Вольф.

– Пойди посмотри, а? – попросил его Рубинштейн. – Возьми с собой Олега, избавь меня от него хоть на время, а я тут пока буду удерживать форт. И попытайся чем-нибудь занять Ярослава – а то он начнет жонглировать или стрелять в солдат из водяного пистолета. Не могу я ничего делать, пока он под ногами путается.

– Сделаю, шеф. А вы серьезно насчет того… ну, чтобы головы не разбивать?

– Я? – Рубинштейн пожал плечами. – По мне, так лучше без атомных бомбардировок, но не стесняйся пускать в ход все, что нам нужно для победы – только чтобы правота наша была. Если можно, конечно. Сейчас нам драка не с руки, слишком еще рано. Подержись в сторонке с недельку, и гвардия побежит, как крысы с корабля. А сейчас просто постарайся их отвлечь. Мне тут надо выдать коммюнике, которое лакеям правящего класса зальет сала за шкуру.

Вольф встал и пробрался к столу Тимошевского.

– Олег, пошли со мной. Работа есть.

Буря едва это заметил: он сидел, уткнувшись носом в руководство к текстовому процессору, который рог изобилия плюхнул ему на колени. Всю жизнь писавший только от руки или на старой верной пишущей машинке, он воспринимал этот прибор почти как изделие черной магии. Если бы еще сообразить, как заставить эту штуку подсчитывать число слов в абзаце, было бы совсем хорошо; а так, не зная объема, как сообразить, сколько свинца понадобится на заполнение колонки?

Съезд революционеров заседал в бывшей Зерновой бирже уже три дня. На крыше черными металлическими папоротниками выросли причудливые конструкции, превращающие свет солнца и атмосферные загрязнения в электричество и яркие пластиковые предметы. Годунов, которому полагалось заведовать подачей блюд, желчно бурчал насчет нехватки столовых приборов (будто настоящего революционера могут интересовать такие мелочи), пока Миша, который в прямое взаимодействие на уровне мозга ушел еще глубже, чем даже Олег, не покрутил носом и не велел этим штукам на крыше чего-нибудь такое сделать. Потом Миша побежал по каким-то делам, и никто не знал, как остановить эту ложко-вилочную фабрику. К счастью, еда тоже не думала кончаться, как и все другое, впрочем. Кажется, герцог поверил Буриному блефу, что у Демократического совета есть атомная бомба, и пока что драгуны держались подальше от желтого кирпичного сооружения в дальнем конце площади Свободы.

– Буря! Быстрее сюда! Беда у ворот!

Рубинштейн оторвался от черновика прокламации.

– Чего там? – рявкнул он. – Докладывай четко!

Товарищ (Петров, что ли?) едва сумел остановиться возле его стола.

– Солдаты! – произнес он, запыхавшись.

– Ага. – Буря встал. – Уже стреляют? Нет? Тогда я с ними буду разговаривать. – Он потянулся, разминая занемевшие мышцы, поморгал, прогоняя усталость. – Веди меня к ним.

У дверей Зерновой биржи беспокойно шевелилась небольшая толпа. Крестьянки в шалях, рабочие с металлургических заводов с дальнего конца города – простаивающих, поскольку все производство было заменены чудесными, почти органическими робокомплексами, которые все еще достраивали себя, – и даже несколько изможденных бритоголовых зеков из исправительно-трудовых лагерей, расположенных за з

– Чего тут? – властно спросил Рубинштейн.

– Эти люди, они нам сказали…

– Пусть говорят сами за себя. – Буря показал на ближайшего к воротам. – Вот ты. Ты же не стреляешь в нас, так зачем ты сюда пришел, товарищ?

– Я? – озадаченно спросил солдат.

– А нам надоело, что аристократы нами вертят, вот зачем, – сказал его сосед – тощий как жердь, с болезненно-желтым лицом и в высокой меховой шапке, явно не являющейся частью мундира. – Блядские эти роялисты позапирались в своем замке, дуют шампанское и думают, что мы за них погибать пойдем. А здесь у вас народ вроде веселится, и это типа как конец режима, да? Ну, в смысле, у вас тут что? Настоящая свобода пришла?

– Милости просим, товарищи! – Буря раскрыл объятия навстречу солдату. – Да, это правда! С помощью наших союзников из Фестиваля тирания реакционной хунты будет свергнута навсегда! Рождается новая экономика: прибавочной стоимости больше нет, и отныне все, что однажды было произведено, может само себя повторить! Идите к нам! А еще лучше – подождите чуть-чуть и приведите своих товарищей, солдат и рабочих, в наши ряды!

На крыше Зерновой биржи прозвучал резкий взрыв – как раз на пике этой спонтанной речи. Головы повернулись туда. Что-то сломалось в ложко-вилочной фабрике, и струя разноцветных пластиковых приборов хлынула на мостовую со всех сторон здания предвестием постиндустриального общества. И рабочие, и крестьяне уставились на эту картину, разинув рты, потом бросились собирать рассыпанные в грязи яркие ложко-вилки революции. Прогремели выстрелы, и Буря Рубинштейн, лыбясь до ушей, воздел руки, принимая салют солдат гарнизона Лысого Черепа.

«Вечерняя сводка новостей. Ознакомимся с сегодняшними газетными заголовками. Продолжается кризис, вызванный вторжением на Рохард так называемого Фестиваля. Попытки дипломатического посредничества отвергнуты, и, по всей видимости, военные действия становятся неизбежными. Вести с оккупированной территории доходят с трудом, но, насколько нам известно, гарнизон под командованием герцога Политовского продолжают доблестно защищать знамя Империи. Посол Туркии господин Аль-Хак уже высказывал в нашей программе мнение своего правительства, которое согласно, что экспансионистская политика так называемого Фестиваля представляет собой такую угрозу миру Во вселенной, с которой нельзя мириться.

…Как выяснилось, женщина, приковавшая себя наручниками к ограде резиденции Императора, издавна страдает расстройствами психики, характеризуемыми как параноидальная истерия. Она требовала для женщин права голоса и права владеть имуществом. Сегодня руководство Союза матерей опровергло саму возможность какой-либо связи между Союзом и действиями нарушительницы порядка и назвало эти действия неженственными. Задержанной будет предъявлено обвинение в нарушении общественного порядка.

…Необоснованные слухи, имеющие хождение на Старой Земле, будто Адмиралтейство планирует провести модификацию нашего боевого флота, вызвали срочную продажу акций несколькими межпланетными инвестиционными компаниями, что привело к резкому падению индекса биржи и уходу нескольких страховых компаний с рынка Новой Республики. От президента Имперского банка никаких заявлений пока не было, но официальные представители Торговой палаты собираются выдвинуть обвинения против компаний, спровоцировавших панику. Их обвиняют в нанесении ущерба нашей репутации и участии в незаконном сговоре, имеющем целью создать картель, воспользовавшись как предлогом повышением боеготовности нашей обороны.

…Четверых анархистов, повешенных в тюрьме Круммхопф, перед исполнением приговора посетил…»

Щелк!

– Блин, ненавижу это планету, – шепнул Мартин, погружаясь поглубже в фаянсовую ванну. Это было единственное, что нравилось ему в крошечной двухкомнатной квартирке в доках, в которую его засунули. (Среди того, что не нравилось, была и вероятность кучи подслушивающих устройств.) Он глядел на потолок в двух метрах над собой, стараясь забыть, что сейчас слышал по радио.

Зазвонил телефон.

Мартин, ругаясь, вылез из ванны и запрыгал в гостиную, капая водой на пол.

– Да! – рявкнул он.

– Приятный был день? – спросил женский голос, который Мартин узнал не сразу.

– Хреновый, – ответил он с чувством. И от звуков твоего голоса он ничуть не стал лучше. Идея влезать в какую-то дипломатическую муть его ничуть не привлекала. Но потребность излить душу превозмогла минутное раздражение. – У них в список запрещенных технологий входят черепные интерфейсы. Приходится работать с этими жуткими клавиатурами да перчатками виртуальной реальности, и все, на что я теперь гляжу, переливается лиловыми тессерактами, и пальцы болят.

– Что ж, кажется, по сравнению со мной у вас был просто отдых. Ели уже сегодня что-нибудь?

– Еще нет. – Мартин вдруг понял, что не только скучает, но и проголодался. – А что?

– Вам понравится, – ответила она жизнерадостно. – Я знаю приличный ресторанчик на палубе «В», два уровня и три коридора от шлюза пятой зоны. Могу я угостить вас ужином?

Мартин на секунду задумался. Вообще-то он бы отказался, нашел способ не контачить со шпионкой под дипприкрытием ООН. Но сейчас он был голоден, и не только на еду. Это небрежное приглашение напомнило родину, где люди могут свободно разговаривать. Соблазн нарушить собственное одиночество победил, и Мартин, одевшись, последовал ее указаниям, стараясь не слишком задумываться, зачем.

Квартиры прикомандированных находились вне зоны безопасности базы, но все же был КПП, который пришлось пройти для выхода в гражданские сектора станции. Выйдя из КПП, Мартин оказался в главном коридоре. Он полого уходил влево, следуя внутреннему изгибу станции, и в него выходило множество коридоров и дверей. За угол, на улицу…

– Мартин! – Она взяла его под руку. – Как я рада вас видеть!

Она переоделась в зеленое платье с тугим лифом и надела черные перчатки до локтей. Плечи и руки сверху остались голыми, но вокруг горла была повязана лента, которая показалась Мартину странной. Что-то стало всплывать в памяти из инструктажа на таможне.

– Притворитесь, что рады видеть меня, – прошипела она. – Притворитесь для камеры. Вы меня сегодня пригласили на обед. Да, и на людях называйте меня Людмилой.

– Да, разумеется! – Он выдавил из себя улыбку. – Привет, дорогая! Как я рад тебя видеть! – Он взял ее под руку – В какую сторону? – спросил он вполголоса.

– Для любителя неплохо справляетесь. Третье заведение справа. Стол заказан на ваше имя, я – ваша спутница на вечер. Вы уж меня простите за эти плащи и кинжалы, но вас ведет служба безопасности базы, и если бы я пришла открыто, вам стали бы задавать вопросы. Куда удобнее будет, если я буду женщиной легкого поведения.

Мартин покраснел.

– Понял, – сказал он.

До него действительно дошло. В этой прямолинейной культуре женщина, демонстрирующая голую кожу ниже подбородка, считается несколько раскованной – как минимум. А это значит, – пришла к нему следующая мысль, – что вся гостиница набита…

– Неужто вы не воспользовались еще услугами гостиницы? – спросила она, приподняв бровь.

Мартин помотал головой.

– Не улыбается мне арест под иностранной юрисдикцией, – буркнул он, стараясь скрыть смущение. – И местные обычаи очень уж запутанны. Вам они как?

– Без комментариев, – сказала она небрежно, сжимая его руку. – Дамам не полагается ругаться. – Перед ними открылась дверь, и Рашель подобрала юбки рукой. – Но я сомневаюсь, что такой порядок долго продержится. Пока что для поддержания статус кво приходилось затрачивать очень много энергии.

– Вы говорите так, будто с нетерпением ждете его падения. – Он показал свою карточку официанту в ливрее, который поклонился и скрылся в глубине ресторана.

– Жду. А вы?

Мартин тихо вздохнул.

– Сейчас, когда вы сказали… в общем, слезы лить не буду. Но хочу я только одного: закончить с этой работой и вернуться домой.

– Хотела бы я, чтобы у меня все так просто было. Я себе не могу позволить злиться: мне по должности положено защищать эту цивилизацию от последствий ее собственной глупости. Трудно исправлять социальную несправедливость, если люди, которым хочешь помочь, – все уже покойники.

– Ваш столик, сударь, – произнес с поклоном вновь появившийся официант.

Рашель легкомысленно захихикала, Мартин пошел за официантом, ведя ее за собой на буксире.

Она продолжала бессмысленно болтать, пока они не сели в отдельном кабинете и не заказали дежурное меню. Как только официант исчез, она перестала.

– Вы хотите знать, что здесь происходит, кто я такая и какого черта вообще все это значит, – сказала она спокойно. – Еще вы хотите знать, должны ли вы помогать мне и чем это все для вас пахнет. Так?

Он кивнул, не желая открывать рот и гадая, насколько ей известно, чем он на самом деле занимается.

– Ладно. – Она смотрела на него рассудительным взглядом. – Насколько я поняла, вы уже решили не выдавать меня службе местной безопасности. Это было бы тяжелой ошибкой, Мартин, если не для вас, то для многих других.

Он опустил глаза, разглядывая накрытый стол. Серебряные приборы, льняные салфетки, накрахмаленная скатерть, спадающая водопадом со всех сторон. И груди Рашели. Благодаря покрою платья их нельзя было не заметить, хоть он и старался не таращиться. Ну да, женщина легкого поведения. Он решил смотреть ей в лицо.

– Здесь что-то происходит, чего я не понимаю, – сказал он. – Что именно?

– Все будет объяснено. Первое, что я хочу сказать – это вот что: выслушав все, вы можете спокойно уйти, если решите не участвовать. Я серьезно. Раньше я на вас сильно нажала, но на самом деле вы мне не нужны, если не будет на то вашей собственной воли. Сейчас вас считают просто инженером, не сдержанным на язык. Если они как следует ко мне присмотрятся… – Она замолчала, чуть тоньше стали ее губы. – Я – женщина. Это не значит, что ко мне отнесутся хоть чуть милосерднее, если случайно на меня выйдут, но они не подозревают в женщинах тайных агентов, уж тем более специалистов военной разведки, а завтра в это время у меня будут дипломатические документы, и я смогу выступить открыто. Ладно, так о том, что здесь происходит. Вы как, хотите встать и уйти прямо сейчас, или хотите войти в дело?

Мартин на миг задумался. Что будет правильным? Решение казалось очевидным.

– Я бы хотел получить кое-какие ответы. И ужин тоже. Все лучше, чем торчать на этой зачумленной базе.

– Ладно. – Она свободно откинулась на спинку. – Во-первых. – Она протянула палец в перчатке. – Что происходит? Вот это не так-то просто сказать. Здесь не юрисдикция ООН, но у нас хватит влияния подорвать торговые соглашения Новой Республики с половиной ее соседей, если бы, скажем, оказалось, что Новая Республика нарушает конвенции по вооружениям или использует запрещенные технологии.

– Это они-то? Запрещенные технологии? – фыркнул Мартин.

– Вы вправду думаете, что они упустили бы шанс втихаря получить преимущество? Я имею в виду императорскую фамилию.

– Хм! – Мартин задумчиво потер подбородок. – Хорошо, они – консерваторы-прагматики. Это вы хотели сказать?

Она пожала плечами.

– Если коротко, то да.

Мартин, вопреки своим лучшим намерениям, снова посмотрел ниже ее подбородка и сейчас заставил себя поднять взгляд.

– Наши ограничения вооружений здесь не действуют, но ближе к дому все иначе, а большой сегмент торговли Новой Республики направлен в ту сторону. И потому нас признают до некоторой степени: как только у меня будет официальная аккредитация, то появится и дипломатический иммунитет – если меня поймают и я проживу достаточно долго, чтобы на него сослаться.

Во-вторых. – Она подняла еще один палец. – Органы контроля за ограничением вооружений должны не давать никому спровоцировать вмешательство Эсхатона. И это действует в обе стороны. Пока люди всего лишь занимаются докучными мелочами – например, планеты разносят в клочья релятивистскими ракетами, – Большой Э в эти дела не лезет. Но как только кто-нибудь начинает совать нос в запретное – и папаша ей на первый выезд преподнес вот такой вот изумруд! – Она кокетливо улыбнулась, и Мартин слегка отпрянул – в недоумении. А она улыбнулась уже нормально, когда официант поставил перед ним тарелку супа.

Официант разместил тарелки с закуской, налил в бокалы вино и исчез. Рашель состроила гримасу.

– Да, так на чем я остановилась? Вы себе представить не можете, как быстро надоедает изображать пустую девицу. Все время вести себя так, будто в развитии остановилась на уровне десяти лет… А, да, Большой Э. Он весьма не одобряет действия людей, которые разрабатывают автономное и самовоспроизводящееся оружие, или устройства для нарушения принципа причинности, или вообще целый ряд приспособлений для массового уничтожения. Бактерии? Нельзя. Серая слизь? Нельзя. Все, что как-то напоминает самомодифицирующиеся управляющие программы? Нельзя. Все это – запрещенное оружие категории два. Как только планетная цивилизация начинает с ними играть, тут же Эсхатон приходит посмотреть, что там делается – и она становится когда-то существовавшей планетной цивилизацией.

Мартин кивнул, стараясь сделать вид, что для него это ново. Даже пришлось прикусить язык, чтобы не поправить ее последнюю фразу. Ее увлеченность предметом была заразительна, и трудно было удержаться, чтобы самому не вставить слово, зная, о чем идет речь.

Рашель проглотила ложку супа.

– Этот Большой Э бывает весьма суров. У нас есть точные подтверждения насчет по крайней мере одной атипической вспышки сверхновой где-то за пятьсот световых лет за пределами нашего – земного – светового конуса. Это имеет смысл, если хочешь уничтожить экспоненциально расползающуюся угрозу, и мы представляем, зачем Эсхатону это понадобилось. Но ладно, вы согласны, что не слишком разумно позволить соседскому малышу играть со стратегическими термоядерными бомбами?

– Это да. – Мартин кивнул и тоже проглотил ложку супа. – Что-то вроде этого может серьезно помешать вам получить премию за своевременное завершение работ.

Она прищурилась, потом тоже кивнула.

– Язвите все еще. Как вам удалось ни во что еще не вляпаться?

– Не удалось. – Он положил ложку. – Вот почему я так встревожился при вашем появлении. Я вполне могу обойтись без того, чтобы попасть в тюрьму.

Рашель вздохнула.

– Извините. Не знаю, насколько серьезно там у вас вышло, но… Я-то говорю всерьез. Я просто хочу представить все это в более широкой перспективе. Новая Республика находится всего в двухстах пятидесяти световых годах от Земли. Если Большой Э решит здесь бабахнуть сверхновую, нам придется эвакуировать пятьдесят звездных систем. – Видно было, что ей неуютно даже думать об этом. – Вот о чем идет речь. Вот почему я должна была вас втянуть.

Она опустила глаза и целеустремленно занялась супом. Мартин смотрел на нее, не отрываясь – у него самого аппетит пропал. Рашель этого добилась надежно, напомнив ему, зачем он здесь. О родителях он особо не беспокоился, но на Марсе у него была сестра, которую он очень любил, и слишком много друзей и воспоминаний, чтобы такие разговоры были ему приятны. Куда проще было глядеть, как ест она, любоваться безупречным блеском кожи на руках и в декольте… Мартин моргнул, взял бокал и выпил его залпом. Она подняла глаза, увидела, что он смотрит, широко – даже театрально – улыбнулась и медленно облизала губы. Эффект оказался слишком силен – Мартин отвернулся.

– Послушайте, черт побери! Нам полагается выглядеть так, как будто вы кормите меня ужином, чтобы потом отволочь к себе и затрахать до полусмерти, – тихо сказала она. – Не соблаговолите ли хотя бы изобразить какой-то интерес?

– Простите, – сказал застигнутый врасплох Мартин. – Я не актер. То есть нам полагается именно так выглядеть?

Рашель взяла бокал, он был пуст.

– Налейте мне. Пожалуйста.

И она посмотрела на него странно. Он вздрогнул, выпрямляясь, потом взял бутылку и налил ей.

– Я не хотела лишать вас аппетита. Кроме того, вы тут единственный цивилизованный человек на пару тысяч миль вокруг.

– Я всего лишь инженер по двигателям, – ответил он, напрягая мозги в попытке еще что-нибудь сказать.

«Во что это я влезаю?» – подумал он отчаянно.

Еще два часа назад он сходил с ума от скуки и одиночества, а сейчас умная и красивая женщина – оказавшаяся шпионкой – вытащила его поужинать. Какая-нибудь гадость да должна случиться, не без того.

– Я люблю работать с машинами. Люблю звездолеты. А с… – Он прокашлялся. – С людьми не умею.

– И это ваша проблема?

– Ага. – Он кивнул и посмотрел на нее оценивающе: она глядела сочувственно. – Я все время не так понимаю здешних жителей, а это плохо. Потому я забился к себе в нору и стараюсь не высовываться.

– А теперь, как я чувствую, от торчания в норе крыша поехала?

– После четырех месяцев такой жизни… да, можно и так сказать. – Он глотнул вина. – А вы?

Она глубоко вздохнула.

– Не совсем так, но близко. У меня есть задание. Мне полагается не влезать в неприятности. В частности, в мою работу входит не выделяться на фоне, но от этого действительно можно свихнуться. Как сами понимаете, вот такой наш тет-а-тет в инструкциях не рекомендуется. Безопаснее было бы оставить вам жучка, чтобы передать через него сообщение.

– Значит, вы тоже, – слегка улыбнулся он. – Сдвинулись в одиночном заключении.

– Ага, – усмехнулась она. – Как и вы.

– Вас дома ждут? – спросил он. – То есть извините, я хотел спросить, ждете ли вы сами своего возвращения к кому-то? Или есть кто-то, через кого можно разгрузиться? Письмами там, или еще как?

– Ха! – Она нахмурилась, посмотрев на него. – В нашей профессии, Мартин, нет другого супруга, кроме работы. Как и в вашей. Будь вы женаты, вы бы привезли семью в такое место, как Новая Республика?

– Нет, я не то хотел сказать…

– Да я понимаю. – Хмурая гримаса сменилась задумчивым выражением. – Но приятно иногда иметь возможность говорить свободно.

Мартин повертел в руках бокал.

– Согласен, – произнес он с чувством. – Последняя неделя меня достала…

Он замолчал. Она смотрела на него как-то необычно, и можно было бы сказать, что улыбается, если бы не ее глаза. В них была тревога.

– Улыбайтесь. Да-да, вот так, продолжайте. Не переставайте улыбаться. Мы под наблюдением. Микрофонов не бойтесь, я приняла меры, но на нас смотрит оперативник с того конца ресторана. Попытайтесь сделать вид, что хотите отвести меня домой и оттрахать. А то он задумается, зачем мы сюда пришли. – Она смотрела жеманно, широко при этом улыбаясь. – Как по-вашему, я хорошенькая?

Она изучала его из-под маски собственной идиотской ухмылки.

– Ага. – Он уставился на нее, надеясь, что у него столь же идиотский вид. По-моему, так даже очень. Настолько, насколько могут обеспечить лишь хорошая диета и современнейшее медицинское обслуживание. Он попытался улыбнуться шире. – Гм, на самом деле я бы сказал: красивая и решительная.

В ее улыбке появилась некоторая остекленелость.

Где-то посреди этой дуэли улыбок появился официант и забрал суповые тарелки, заменив их главным блюдом.

– А вот это выглядит неплохо. – Несколько успокоившись, она взялась за нож и вилку. – Не оглядывайтесь, но наш хвост смотрит в сторону. Знаете что? Вы слишком джентльмен, и это вам слегка вредит. Почти все мужчины в этом заведении попытались бы полапать меня прямо сейчас. Застолбить территорию.

– Знаете, пятьдесят-шестьдесят лет опыта почти любого могут научить, что никуда оно не денется, даже если не хвататься сразу двумя руками. Беда в том, что здесь нет средств, отодвигающих старение…

Вид у него был такой, будто ему неловко.

– Да, и я ценю вашу деликатность. – Она улыбнулась в ответ. – Вам кто-нибудь говорил, что улыбка вам очень идет? Я уж столько времени торчу на этой помойке, что забыла, как выглядит нормальная человеческая улыбка, не говоря уже о беседе с нормальным взрослым человеком. Как бы там ни было… – При этих словах она носком туфли погладила ему левую ногу изнутри. – Мне кажется, что вы мне нравитесь.

Мартин на мгновенье застыл, потом серьезно кивнул:

– Считайте, что я очарован.

– Правда? – Она улыбнулась и погладила чуть сильнее.

У него перехватило дыхание.

– Не надо! Будет скандал! – Он оглянулся по сторонам в деланном ужасе. – Только бы никто не смотрел…

– Скандала не будет, для того и нужна такая длинная скатерть.