Эсхатон (№1) - Небо сингулярности

– Все в порядке. – Она повела рукой вдоль коридора, ведущего в главные служебные помещения корабля. – Там обо мне еще не знают. По крайней мере, если великий князь Михал не предупредил. Вы меня просто отведите к адмиралу, и все будет как надо.

Багаж тихо катился за ней на мириадах разноцветных ярких шарикоподшипников.

* * *

У адмирала выдалось плохое утро: снова проблемы с его ложной беременностью.

– Я совсем болен, – тихо мямлил он. – Мне что, вставать надо?

– Это бы вам помогло, ваше превосходительство. – Робард, его вестовой, бережно обнял адмирала за плечи, помогая сесть. – Через четыре часа отлет. После этого через два часа у вас заседание штаба, а перед этим – встреча с контр-адмиралом Бауэром. Да, и извещение от его высочества с печатью «сверхсрочно».

– Ну, тогда да… да… да… вай его сюда, – велел адмирал. – Чертова эта утренняя тошнота…

И тут тихо запищал переговорник в соседней комнате.

– Сию минуту, ваше превосходительство, – сказал Робард. Потом добавил: – Кто-то хочет вас видеть, господин адмирал. Без предварительной договоренности… А? Как? А! Понимаю. Да-да. Он будет готов через минуту. – Бегом вернувшись в спальню, Робард прокашлялся. – Ваше превосходительство, вы готовы? Да, гхм! К вам посетитель, господин адмирал. Дипломат, прикомандированный к вашему штабу приказом великого князя Михала. Что-то вроде иностранного наблюдателя.

– Ох! – Курц скривился. – Там, на Лампрее-два, ни одного не было. И не хуже, да. Темняшек полно было, да. Чертовски противный народец, темняшки эти. Никак не хотели стоять смирно, пока мы стреляли. Иностранцы чертовы, да. Давайте сюда этого парня!

Робард оглядел хозяина критическим взглядом. Сидя на кровати в накинутом на плечи кителе, он выглядел как выздоравливающая черепаха – но все-таки по эту сторону пристойности. Если только не начнет рассказывать послу о своем нездоровье, то сойдет за приступ подагры.

– Есть, ваше превосходительство.

Дверь открылась – и у Робарда отпала челюсть. Там стоял незнакомец в непонятном мундире. Под мышкой он держал кейс, и рядом с ним топтался несколько ошалелый капитан второго ранга. Что-то кричаще-странное было в этом человеке, и только потом, когда Робард сообразил, что именно, у него губы скривились в отвращении, и он пробормотал про себя: «Содомит!»

Незнакомец заговорил чистым высоким голосом:

– Объединенные Нации Земли, Постоянный комитет по многостороннему разоружению. Я – полковник Мансур, специальный агент и военный атташе посольства. Участвую в этой экспедиции наблюдателем от имени великих держав. Мои верительные грамоты.

«Ну и голосок! Не знай я, что такого не может быть, я бы поклясться готов был, что это – женщина!» – подумал Робард.

– Благодарю вас. Будьте добры сюда. Его превосходительство несколько нездоров и примет вас в спальне.

Робард поклонился и отступил в спальню адмирала, где остолбенел: старик снова завалился на подушки, разинув рот и тихо похрапывая.

– Э-гм… Ваше превосходительство! Господин адмирал!

Открылся один налитый кровью глаз.

– Позвольте представить вам полковника, э-э…

– Рашель Мансур.

– Полковника Рашеля Мансура, с Земли, военного атташе из посольства! И его, э-э, верительные грамоты.

Полковник глядел, едва заметно улыбаясь, как вестовой протягивает адмиралу кейс.

– Ч-чудное имя у вас, полковник, – прошамкал адмирал. – И вы увере-ены, что вы не… – Он оглушительно чихнул и сел. – Черт побери эти пуховые подушки, – пожаловался он с горечью. – И подагру эту дурацкую. Не было так на Лампрее-один.

– Уж конечно, – сухо подтвердила Рашель. – Там, насколько я помню, сплошь песок.

– Смотри-ка, молодец, да! Песок, полно песка. И солнце печет прямо в голову, и обезьяны эти туземные со всех сторон палят, и ни одной приличной цели, чтобы пустить ядерную ракету с орбиты. Вы там в чьей команде были?

– Я? В трибунале по военным преступлениям. Просеивали песок, искали мумифицированные части тел для улик.

Робард посерел, ожидая взрыва со стороны адмирала, но старик лишь громогласно и хрипло расхохотался.

– Робард! А ну-ка, помоги мне встать, это отличный парень. Вот уж не ду-думал не гадал встретить здесь товарища-ветерана! К столу, Робард. Я должен проверить его верительные грамоты.

Кое-как удалось пройти пятнадцать футов до кабинета адмирала без того, чтобы старик пожаловался на тяготы материнства или стал осматривать ноги – не превратились ли они в стекло за ночь (бывал у него и такой кошмар), – и женоподобный полковник грациозно скользнул в кресло для посетителей. Робард смотрел на него в упор. Женское имя, высокий голос – да нет, если бы это не было абсолютно невозможно, он бы даже мог поверить…

– Великий князь Михал согласился на мое присутствие по двум причинам, – говорил Мансур. – Во-первых, вы должны знать, что моя работа как агента ООН – беспристрастно сообщать о любых – подчеркиваю, любых – нарушениях договоров, подписанных вашим правительством. Но куда важнее то, что нет достаточной информации о сущности, напавшей на вашу колонию. Я здесь также для того, чтобы свидетельствовать, если противник применит запрещенное или преступное оружие. Также мне даны полномочия действовать в качестве нейтральной третьей стороны в случае переговоров, обмена пленными, заключения соглашений о прекращении огня и гарантировать, что, если вообще возможно вести войну в цивилизованной манере, данная будет вестись именно так.

– Что ж, чертовски приятно знать, сударь, и прошу вас в мой штаб, – произнес адмирал, выпрямляясь на своем банном стуле. – Не стесняйтесь обращаться ко мне в любое время! Вы свой парень, и я рад, что со мной тут еще один ве-ветеран с Лампрея-один… – На секунду лицо адмирала стало встревоженным. – Боже мой! Опять он шевелится.

Мансур посмотрел странно. Робард открыл было рот, но полковник-иностранец заговорил раньше, чем слуга успел сменить тему.

– Он?

— Ребенок, – доверительно сообщил Курц с несчастным видом. – Просто слон какой-то. Не знаю, что с ним делать. Если его отец… – Он замолчал, и от его встревоженного лица повеяло холодом.

– Кгм! Мне кажется, милостивый государь, вам лучше отбыть, – сказал Робард, недружелюбно глядя на Рашель. – Его превосходительству пора принимать лекарство. И лучше будет, если в следующий раз вы предупредите о своем посещении заранее. Видите ли, у господина адмирала бывают подобные приступы…

Рашель встряхнула головой.

– Я именно так и буду поступать. – Она встала. – До свидания, сударь.

Повернувшись, она вышла.

Помогая адмиралу подняться с кресла, Робард услышал (или ему показалось) чистое сопрано за дверью, произнесшее: «Не знала, что у вас есть слоны!».

Он безнадежно покачал головой. Женщины на борту Имперского флагмана, адмиралы, считающие себя беременными, и флот, готовящийся к отлету в самый дальний поход в истории против неведомого врага. Куда катится мир?

* * *

Гражданину Куратору все это совершенно не нравилось.

– Так. Короче говоря, ребята из флота поводили тебя по кругу, а теперь разрешили наконец взойти на борт своего ненаглядного крейсера. По пути ты потерял контакт с объектом на целый рабочий день. Вчера вечером, говоришь, ничего необычного он не делал, но докладываешь, что не все время вел наблюдение. Еще что? Как он на самом деле провел тот вечер?

– Не понял, Гражданин Куратор, – произнес Василий сдавленным голосом. – Что вы имеете в виду?

Гражданин скорчил такую свирепую гримасу, что Василий сжался, хотя их и разделяли сорок тысяч километров.

– В твоем рапорте сказано, – с нажимом произнес Гражданин, – что объект покинул свой номер, на несколько минут был упущен, а потом его видели в общественном заведении в компании какой-то актрисы. В чьем номере он неожиданно провел несколько часов до возвращения на базу. И ты не выяснил, кто она?

Василий покраснел до кончиков ушей.

– Я думал…

– За ним такое раньше водилось? Скажем, в Новой Праге? Вряд ли. Согласно его личному делу, он жил монахом с самого прибытия в Республику. Ни разу, ни разу за эти два месяца в отеле «Победоносная Корона» он не интересовался тамошними девицами. И как только он прибывает к месту работы, что он первым делом устраивает?

– Я об этом не подумал.

– Знаю, что не подумал. – Куратор замолчал, но лицо его было столь красноречиво, что Василий съежился. – Я не собираюсь и дальше за тебя думать, но не будешь ли ты так любезен поделиться со мной, что предполагаешь делать дальше?

– Э-гм… – заморгал Василий. – Выяснить, кто она? Если с ней все чисто, задать пару вопросов? Смотреть за ним дальше повнимательней?

– Очень хорошо. – Гражданин свирепо осклабился. – И что ты понял из своего провала?

– Что надо смотреть на поведение объекта и реагировать на его изменения, – ответил Василий деревянным голосом. – И учитывать не только, что он делает, но и чего он не делает.

Это правило вбивали в головы сотрудникам с самого начала обучения, и Василий готов был набить себе морду, что забыл его. Как он мог упустить такую очевидную вещь?

– Молодец. – Гражданин откинулся в кресле назад, отодвинувшись от камеры. – Самые азы, Мюллер. Ладно, все мы лучше всего учимся на своих ошибках. Посмотрим, чему тебя научит эта. Мне плевать, если ты за своим подопечным будешь мотаться до самого Рохарда и обратно, лишь бы ты держал глаза открытыми и не проворонил, когда он начнет действовать. И подумай о том, что тебе еще поручено делать. Я тебе скажу по дружбе: ты еще кое-что забыл, и лучше тебе будет самому это заметить, пока мне не пришлось тебе напомнить!

– Так точно, Гражданин.

– Будь здоров.

Экран видеофона мигнул разноцветными квадратами и погас. Василий вылез из своей ячейки, пытаясь понять, что же значило прощальное предостережение Гражданина. Чем быстрее он все выяснит, докажет раз и навсегда, что Спрингфилд – не шпион, тем лучше: он не создан для жизни на корабле. Может, лучше всего начать завтрашний день с разговора с тем механиком-главстаршиной, под чьим началом Спрингфилд работает? Может, это и имел в виду Гражданин, а шлюхой можно будет заняться потом. (Мысль, что ею придется заниматься, почему-то привела его в смущение.)

При первой попытке высунуть нос в коридор его чуть не смела команда матросов, бегом тащивших здоровенную тележку с аппаратурой. Перед второй попыткой он сперва осторожно посмотрел в обе стороны: препятствий видно не было. Василий зашагал по тесному коридору, выкрашенному синей краской. Тот изгибался, повторяя изгибы внутреннего корпуса. В свободном парении «Полководец» при создании гравитации полагался на свои генераторы искривленного пространства. Василий нашел радиальное ответвление, потом спуск в служебные зоны, расположенные в сердце корабля – вниз на две трети его длины.

Повсюду был народ – и в коридоре, и в камерах, открывающихся из проходов, и в отсеках по обе стороны. Василий ловил на себе странные взгляды, но никто его не остановил. Почти все уходили с дороги, не желая привлекать внимание сотрудника ведомства Куратора.

Машинное отделение Василий нашел не сразу, но в конце концов обнаружил тускло освещенное обширное пространство, набитое странного вида машинерией и снующими людьми. Почему-то Василий ощутил необыкновенную легкость в ногах. Спрингфилда нигде не было видно, но это и не удивительно: машинное отделение большого корабля не один десяток грешников может скрыть.

– Это палуба главных двигателей? – спросил Василий пробегавшего техника.

– А что, по-вашему? Капитанский мостик? – И техник помчался дальше.

Василий раздраженно пожал плечами и шагнул вперед – и еще вперед… и еще вперед…

– Ты что здесь делаешь? – Василия схватили за локоть. – Полундра!

Он беспомощно отбивался, потом перестал, когда понял, что происходит. Потолок был уже рядом, а пол – далеко-далеко, и Василий падал на дальнюю стену…

– Помогите! – прохрипел он.

– Хватайся!

Рука на локте переместилась выше и сильно дернула. Рядом появилась большая стойка с аппаратурой, и Василий вцепился в нее изо всех сил.

– Спасибо. Это машинное отделение? Я ищу главного механика, – сказал он.

Ему трудно было говорить из-за бешено и неровно бьющегося сердца.

– Уже нашел.

Василий уставился на своего спасителя.

– Мне не надо было, чтобы ты мне тут часы гнул. Кривая и без того хреновая. Что нужно?

– Я… – Василий прервал себя. – Извините, мы тут могли бы где-нибудь поговорить наедине?

Механик – на комбинезоне была написана фамилия «Крупник» – очень недовольно скривился.

– Могли бы, только я занят. Через полчаса пуск. Очень важное дело?

– Ага. Работа ваша от этого скорее не сделается, но если вы сейчас мне поможете, это вам может много времени сберечь потом.

– Хм! Ладно, поглядим. – Офицер повернулся и показал куда-то к противоположной стене. – Вон видите там кабинку? Через десять минут я там буду.

И он резко отвернулся и исчез в полумраке, хаосе и людской суматохе вокруг большого синего куба посреди машинного отделения.

– Матерь божья!

Василий оценил ситуацию. Брошен здесь, один, судорожно цепляясь за ящик тающих часов, и до места, куда ему надо – огромный отсек с нулевой гравитацией. Он почувствовал, как съеденный утром завтрак требует свободы при одной только мысли прокуратора о пути на ту сторону.

Исполнясь решимости не опозориться, Василий медленно сполз на уровень пола. В плитках кафеля были упоры для ног, и он, приглядевшись, заметил, что они закреплены, но так, чтобы их можно было быстро снять. Если представить себе, что пол – это стена, то дверь кабинки всего в десяти метрах над головой, и захватов для рук тоже по пути полно.

Он вдохнул поглубже, вылез из-за ящика с часами и как следует оттолкнулся от него там, где ящик соединялся с полом. И был вознагражден за усилия: он взлетел вверх, к кабинке. Стена стала падать на него, и ему удалось ухватиться за пробегающего ремонтного робота, изменив свой курс в строну двери. Как только он попал туда, гравитация начала возвращаться – он скользнул вдоль палубы и остановился в не слишком достойной позе, лежа на спине. В кабинке было тесновато, но там стояли письменный стол, консоль и пара стульев. С консолью возился какой-то молодой матрос.

– Ты, – сказал Василий. – Давай отсюда.

– Есть!

Юнец быстренько закрыл какую-то коробку, воткнутую в консоль, потом отдал честь и отступил в зону нулевой гравитации. Василий, еще не до конца успокоившись, сумел сесть на стул возле стола и стал ждать, пока появится инженер-капитан третьего ранга Крупник. Уже 11:00, а что он за сегодня сделал? Ничего; разве что понял, какой должен быть девиз у Космофлота: «Спеши и жди». Гражданин этим доволен не будет.

* * *

А тем временем на мостике линейного крейсера «Полководец Ванек» шел обратный отсчет перед активацией главного двигателя.

«Полководец», как флагман экспедиции, располагался в сердце первой эскадры, состоящей, кроме него, из трех линейных крейсеров более раннего класса «Прославленный» и двух линкоров класса «Победа»: «Камчатка» и «Регина» (к сожалению, давным-давно видавших лучшие дни). Эскадра номер два, состоящая из смешанных сил – легких крейсеров, миноносцев и ракетоносцев, – должна была выступить через шесть часов после первой, а следом, через восемь часов, – корабли обеспечения: семь сухогрузов и лайнер «Мечта Сикорского», переоборудованный в госпитальное судно.

В межзвездном смысле «Полководец Ванек» был «простой зверь»: девяносто тысяч тонн корабля и тысяча человек команды, удерживаемые на тугой орбите вокруг черной дыры размером с электрон и массой с горный хребет. Дыра эта – ядро двигателя – вращалась вокруг своей оси так быстро, что горизонт событий у нее был проницаемым, и использовалась она, чтобы перемещать корабль, щекоча эту сингулярность разными способами. На нерелятивистских скоростях «Полководец» маневрировал, выбрасывая массу в ядро. Сложные квантовые туннельные взаимодействия – жульническая игра внутри эргосферы – преобразовывали эту массу в чистый импульс. На более высоких скоростях энергия, закачиваемая в ядро, могла использоваться для генерации прыжкового поля, схлопывая квантовый колодец между кораблем и каким-либо удаленным пунктом.

У ядра были и другие применения: это был дешевый источник электроэнергии и радиоизотопов, и еще: чуть-чуть подергивая звездный привод, можно было использовать его для генерации местного гравитационного поля искривленного пространства. В качестве последнего средства – выбросить его за борт и использовать просто как оружие. Но если нужно описать его одним словом, то вот это слово: «маневренность». Восьмимиллиардотонные точечные массы под прямым углом не сворачивают.

Матрос придержал дверь, и Крупкин, отдавая честь, отрапортовал:

– Инженер-капитан третьего ранга Крупкин докладывает о состоянии двигателей, господин капитан первого ранга!

– Отлично. – Командир корабля Мирский кивнул из своего кресла. – Входите, входите. Чем порадуете?

Крупкин чуть-чуть расслабил мышцы.

– Господин капитан, все системы в рабочем состоянии. Готовы к движению в любой момент. В настоящее время наш статус… – он быстро отбарабанил результаты последней серии наблюдений и закончил: – Модификации управления двигателем, произведенные по вашему указанию… господин капитан, мы никогда еще с таким не работали. С виду все в порядке, самопроверка систем неисправностей не выявила, но больше я ничего не могу сказать, пока не будут распечатаны черные ящики.

– Нормально будут работать, – кивнул Мирский.

Крупкину хотелось бы разделить уверенность, прозвучавшую в его голосе: черные ящики, доставленные всего неделю назад и встроенные в схемы управления главного прыжкового двигателя, такой уверенности ему не внушали. И если бы приказ поместить их в систему не пришел с самого верха и не относился ко всем кораблям флота, он, Крупкин, устроил бы нечто, настолько приближенное к скандалу, насколько устав бы позволил. Его дело – следить, чтобы двигатель работал, а потому, черт побери, он должен знать все о том, как он работает! В этих коробках могло быть все что угодно – от передовых (шепотом: запрещенных!) высоких технологий и до крошек-эльфов, а отвечать за их работу ему.

Тут с кресла встал бородатый человек на той стороне мостика.

– Разрешите доложить, господин капитан?

– Разрешаю.

– Я закончил загрузку навигационных элементов от системного диспетчера. Сейчас они вводятся в автопилот. Будем через десять минут готовы начать раскрутку к отлету.

– Отлично, лейтенант. А, связист! Мои наилучшие пожелания адмиралу и контр-адмиралу, и мы готовимся к старту через десять минут. Лейтенант Хельсингас, действуйте согласно плану отлета, полученному от диспетчерской службы. Руль ваш.

– Есть руль мой! Старт через десять минут.

Хельсингас наклонился над переговорной трубой. Матросы вокруг него завертели медные рукоятки и задвигали рычажки, со спокойной точностью посылая импульсы по стальным нервам, которые превращали корабль в почти живой организм. (В машинном отделении наноэлектроника была незаменима, но Адмиралтейство Новой Республики придерживалось мнения, что на мостике корабля с героическим экипажем воинов Империи такие технологические мерзости просто неуместны.)

– Так, капитан, – кивнул Мирский механику. – Ну, хорошо в конце концов все-таки сняться с якоря?

Крупкин пожал плечами.

– Мне будет приятнее, когда мы окажемся в плоском космосе. Слухи всякие ходят.

На миг улыбка капитана погасла.

– Да, конечно. Вот потому-то мы с самого отлета идем с людьми на всех боевых постах, и будем так идти до первого прыжка. Ничего наперед не знаешь, и контр-адмирал хочет быть уверенным, что нас не ждут ни шпионы, ни пусковые установки вражеских ракет.

– Разумная предосторожность, господин капитан первого ранга. Разрешите вернуться на пост?

– Разрешаю. С богом, капитан!

Крупкин отдал честь и направился в машинное отделение со всей скоростью, которую позволяли развить его короткие ноги. Он подумал, что его ждет напряженное время, даже с таким консультантом, как Мартин, который помогал ему заставлять работать эту магию в ящиках управления двигателем.

* * *

Колония Критиков извивалась и пролезала в туннели в своем алмазном гнезде, высиживая всеобъемлющий критический обзор. Молодой и энергичный вид, потомки от одной из ветвей пост-сингулярного цветения, распространившихся вслед за диаспорой три тысячи лет назад, они очень мало что сохранили от человеческого генома в своих холодных чешуйчатых телах. Вопреки земному наследию, только мозги их тесно связывали с монофилетическим таксоном sapiens – поскольку не все изгнанники с Земли были людьми.

Будучи нахлебниками, Критики не имели прямого доступа к фестивальскому созвездию релейных спутников или к обширной сети визуальных и звуковых сенсоров, рассеянных по поверхности планеты. (Почти все сенсоры Фестиваля переносились на крыльях крошечных инсектоидов-роботов, которыми набили биосферу, посылая миллион штук на каждый телефон, упавший с орбиты.) Критикам приходилось создавать собственные устройства: неуклюжие сети глаз-шпионов на низкой орбите, крылатых беспилотных роботов наблюдения и ненадежных жучков, прицепленных на карнизы окон и дымовые трубы важных зданий.

Критики смотрели с присущим им сочетанием увлеченности и омерзительного цинизма, как солдаты Первого и Четвертого полка перестреляли своих офицеров и ан масс дезертировали под черный флаг вышедшего из подполья Революционного традиционного экстропийного фронта Бури Рубинштейна. (Многие солдаты сожгли мундиры и выбросили оружие, другие приняли новые эмблемы и взяли странные серебряные руки, выделанные на репликаторной фабрике комитета.) Критики смотрели на крестьян, жадно требовавших от Фестиваля свиней, коз, а однажды – даже гусыню, несущую золотые яйца. Женщины выпрашивали лекарства, металлическую посуду и ткани. В змке слышны были выстрелы: слуги перебили зверинец князя на пропитание. Дождь золотых рублей, заказанный каким-то экономическим саботажником, прохлестал по улицам Нового Петрограда, и почти никто на него не обратил внимания. В этом смысле экономический коллапс, порожденный появлением Фестиваля, был уже завершен.

– Жалкие они, – заметила Та-Кто-Наблюдает Первая. Она лязгнула бивнями по соматическому стенду, где демонстрировались происходящие внизу события: двое из немногих оставшихся верными правительству гренадеров тащили к воротам замка какого-то саботажника, а за ними с воплями и мольбами тянулись его родственники. – Инстинкты неконтролируемы, неумение воспринимать реальность, неумение видеть перспективу.

– Жуй корни, копай глубже. – Муж-Защитник Пятый мрачно чавкнул, демонстрируя необычный для него уровень интуиции (ум не был особо полезным свойством для воинов, бегущих по туннелям). – Вкус крови и почвы.

– Воину все кровь и почва, – фыркнула Та-Кто-Наблюдает. – Жри клубни, брат, пока твои сестры разговаривают о том, чего тебе не понять. – Она откатилась в сторону, стукнулась о Сестру Стратагем Седьмую, которая чуть щипнула ее за бок. – Сестра-однопометница. Течет неопределенность?

– Время экспоненциально растущих перемен над ними. – Сестра Седьмая очень любила подобные гномические изречения – может быть, в наивной надежде, что это даст ей репутацию ясновидящей (и в конечном итоге поддержку, когда она заявит свои претензии на царство). – Вероятно, это неорганизованные жители поверхности, цепляющиеся за стебли, но в их борьбе есть свое величие, уровень искренности, к которому редко приближаются примитивные виды.

– Они и есть примитивные. Их внутренний дискурс изувечен полным отсутствием интертекстуальности. Я корчусь от изумления, что Фестиваль расходует на них свое внимание.

– Едва ли. – Они – антитезис Фестиваля, разве ты этого вибриссами не ощущаешь? – Сестра Седьмая заморгала красными глазами на Ту-Которая-Наблюдает, нашаривая дерево управления соматического стенда. – Вот перед нами гнездовой трутень. – Она произвела некоторые манипуляции, и изображение переехало следом за саботажником в замок. – Фенотипический разброс ведет к широкой специализации, как всегда, плюс обычный уровень свободы воли, находимой в человеческой цивилизации. Но этот устроен так, чтобы препятствовать всплескам информации, разве не видно?

– Всплескам информации – препятствовать? Жизнь – это информация!

Сестра Седьмая самодовольно пукнула.

– Я все время слежу за Фестивалем. Ни один из аборигенов не просил его об информации. Ни один! Вещи – да. Пища – да. Машины, вплоть до репликаторов – да. Но философия? Искусство? Математика? Онтология? Возможно, мы свидетели первой цивилизации зомби.

От темы зомби Сестра Седьмая всегда приходила в возбуждение. Древние гипотезы о давней, досингулярностной працивилизации говорили о зомби – не сознающей себя сущности, действующей, однако, так, будто обладает сознанием. Зомби плачут, кричат, разговаривают, едят и ведут себя как настоящие личности. Если их спросить, они будут утверждать, что сознание у них есть – но за этой маской поведения нет никого и ничего. Нет внутренней модели Вселенной, в которой они живут.

Философы склонялись к гипотезе, что подобных зомби не существует, и всякий, заявляющий себя личностью, личностью и является. Сестра Седьмая не была в этом убеждена. Люди – морщинистые гомойотермные антропоиды с до смешного маленькими резцами и анархическим общественным устройством – не казались ей особо реальными. И она постоянно выискивала свидетельства, что они вообще не личности.

Та-Кто-Наблюдает придерживалась мнения, что ее однопометница снова жует корни, но она, в отличие от Сестры Седьмой, была не практикующим Критиком, а Наблюдателем.

– Думаю, нам надо прежде всего решить этот вопрос насчет зомби, а затем только приступать к их остальным проблемам.

– И как ты предлагаешь этим заняться? – спросила Та-Кто-Наблюдает. – Опять же вопрос субъективности. Я тебе говорю, единственный жизнеспособный аналитический образ действий – это интенциональный подход. Если нечто объявляет себя обладателем сознания, то поверь этому нечто на слово и рассматривай его как обладателя сознательной интенции.

– Но очень же легко запрограммировать мышку пищать: «Я мыслю, следовательно, существую!» Нет, сестра, мы должны туннелировать ближе к поверхности, если хотим найти корни разумности. Нужен тест, такой, что зомби застрянет, а личность пройдет.

– И у тебя есть на примете такой тест?

Сестра Седьмая хватанула лапой воздух и щелкнула огромными желтыми клыками.

– Да, думаю, я могу такой составить. Важная характеристика сознательных существ состоит в том, что они принимают интенциональный подход: то есть они моделируют интенции других существ, чтобы предвидеть их поведение. Когда они применяют такую модель к другим, то обретают способность реагировать на эти интенции до того, как те станут очевидными. Когда они применяют эту модель к себе, то обретают самосознание, то есть понимание собственной мотивации, и тем самым – способность ее менять.

Но пока что я не видела, чтобы их мотивация была самоизменяющейся, не видела ничего, кроме встроенных инстинктов. Я хочу протестировать их, поставив их в ситуацию, когда их собственное представление о себе будет контрастировать с их поведением. Если они приспособят этот «образ себя» к новым обстоятельствам, мы будем знать, что имеем дело с братьями по разуму. Что решительно скажется на природе нашего обзора.

– Это звучит как травматичная или трудная методика, сестра. Мне придется обдумать это, прежде чем представить Матери.

Седьмая испустила булькающий смех и шлепнулась на пузо.

– Однопометница моя! Как ты думаешь, что у меня на уме?

– Не знаю. Но если это что-нибудь в твоем обычном стиле…

Та-Кто-Наблюдает замолчала, увидев триумфальный блеск в глазу сестры.

– Я всего лишь предлагаю начать Критиковать минимальную их выборку чуть-чуть тщательней, чем обычно, – предложила Сестра Седьмая. – А когда я закончу, все живущие будут знать, что их Критиковали. В этом и состоит моя методология.

* * *

Капитан третьего ранга Крупкин освободился для встречи с Василием Мюллером только через два часа, но это не было сознательной интенцией. Почти сразу, как только запитали и запустили поле главного двигателя, и корабль плавно двинулся прочь от Кламовского лифта, пейджер Крупкина пискнул:

ВСЕМ ОФИЦЕРАМ НЕМЕДЛЕННО СОБРАТЬСЯ В ЗАЛЕ «Д».

– Мать твою в железо, – вздохнул механик и бросил, выходя, Павлу Грубору: – Старик меня вызывает прямо сейчас. Ты пока займись этим береговым механиком и выясни, сколько ему еще возиться с установкой компенсатора? И кинь мне на пейджер, когда узнаешь.

Не ожидая ответа, он вышел.

Михаил Крупкин любил свою работу и особо не ожидал повышения по службе. Судовыми машинами он занимался уже четырнадцать лет и собирался спокойно дослужить до счастливой отставки, с работой на каких-нибудь коммерческих линиях. Но вот такого типа сообщения полностью лишали его внутреннего покоя. Это значило, что начальник будет задавать вопросы о готовности систем, а с этими дурацкими непонятными коробками в машинном отделении… Может, «Полководец» и стал мобильнее, но он, Крупкин, не может отвечать за него теперь на сто процентов.

Что в этих ящиках, он не знал, но не сомневался, что именно ради них Адмиралтейство потратило несколько миллионов крон на модернизацию двигателей. И почему-то тщательно уклонялось от всяких разговоров о программном обеспечении этих ящиков. А они, подключенные к двигателю, были также подключены по новой широкополосной линии связи к тактической сети. Что-то тут было подозрительное.

Пережевывая мысленно все это и еще многое, он вошел в экспресс-лифт, поднявший его в конференц-зал офицерской палубы. Дверь в зал «Д» была открыта, его ждали. Почти все старшие офицеры уже собрались. Старпом Илья Муромец, лейтенант Хельсингас из управления огнем, люди из разных боевых частей, Вульпис из релятивистов… Он вроде бы последний, если не считать капитана, у которого есть причины приходить позже всех.