ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ

Между тем, за две тысячи лет от корабля лежал, свернувшись в темноте, ребенок и хныкал, видя сон об Империи.

Феликс застонал, вздрогнул и плотнее завернулся в рваное одеяло. Заброшенный сеновал не отапливался, и в щели между бревнами стен зверски дуло, зато хотя бы крыша была над головой. И теплее, чем на каменистой почве. В дебрях шастали волки, и для мальчишки в эту пору спать под звездами было рискованно даже в лучшие времена.

Ворон устроился над головой Феликса на толстой балке, сунув под крыло черный длинный клюв. Иногда он просыпался, встряхивал перьями, переступал с ноги на ногу, оглядывался. Но дверь была заложена, никто сюда добраться не мог, и Ворон засыпал, следуя примеру хозяина.

По крыше колотил дождь, иногда протекая сквозь дерн, покрывающий грубо обтесанные доски, тонкими холодными струйками капал на пол. Тяжело висел в воздухе запах полусгнившего сена. Феликс не решался зажигать свет после того, как господин Кролик указал ему, насколько это опасно. Водились тут твари, которые умели видеть тепло – молчаливые твари с пастями. И они любили выедать у детей мозги.

Феликсу снились порядки Империи, мужчины в блестящих мундирах, женщины в шелковых платьях, снились звездолеты и кавалерийские парады, обряды и церемонии. Но сны его были отравлены усталым и проникающим во все цинизмом. Дворяне и офицеры были развращенными бездельниками, а их женщины – жадными гарпиями, ищущими сладкой жизни. Церемонии и ритуалы стали пустыми и незначащими – декорацией, скрывающей омерзительную систему институциональных несправедливостей для поддержки излишеств правителей. В снах о Новой Праге он ощущал себя герцогом или принцем, застрявшим в куче навоза, скованным по рукам и ногам ответственностью и бюрократией, не в силах шевельнуться, а на него неумолимо наезжала многотонная машина гниющего разложения.

Когда он задергался и заплакал во сне, господин Кролик придвинулся ближе и прильнул к нему, шевеля мокрым мехом на вдохе и выдохе. Вскоре сон Феликса стал глубже, и господин Кролик отодвинулся, свернувшись в клубок, чтобы заняться ночной отрыжкой и пережевыванием жвачки. Трудно быть мальчишкой в пору быстрых перемен, но вдвойне трудно быть кроликом метрового роста, одаренным проклятием человеческого разума и инстинктов норного обитателя.

В свете раннего утра Феликс зевнул, протер глаза, неловко потянулся, дрожа от холода.

– Кролик?

– Карр! – захлопал крыльями Ворон над головой и прыгнул чуть ближе, склонив голову набок. – Кр-ролик в дер-ревне!

Феликс медленно заморгал.

– Жаль, что он меня не дождался.

Он поежился, ощутив чувство одиночества – очень чуждое девятилетнему мальчишке. Потом он поднялся и стал укладывать в потрепанный ранец свои пожитки: одеяло, небольшую консервную банку, полупустую коробку спичек и один из тех странных телефонов, с помощью которых Фестиваль разговаривал с людьми. Над телефоном он на секунду задумался, но ощущение, что действовать нужно срочно, победило, и Феликс сунул его в рюкзак.

– Поиграем в «Охоту на кволика», – сказал он и открыл дверь.

Было холодное ясное утро, и двор заброшенного хутора покрывала грязь, куда нога уходила по щиколотку. Почерневшие развалины дома стояли сбоку от этой трясины, как пень от дерева, сожженного молнией, – огнем Отца Небесного. За ним пара пыльных серых пятен указывала на обедненный слой почвы, откуда наносистемы Фестиваля высосали все редкие элементы, чтобы построить что-то крупное, – наверняка связанное с исчезновением крестьянина и всей его семьи.

Ниже, в двух километрах, расположилась деревня, за поворотом узкой грунтовой дороги, за рощицей высоких сосен. Феликс надел ранец, остановился ненадолго, помочиться на почерневшую от огня стену дома, и медленно направился вниз. Хотелось напевать или насвистывать, но он молчал: неизвестно, какие твари водятся здесь в лесах, а забывать предупреждения господина Кролика не стоило. Очень был серьезный мальчик, очень взрослый.

Ворон запрыгал вслед за ним, потом тяжело снялся с места, хлопая крыльями, и опустился в канаву чуть дальше по дороге и несколько раз кивнул.

– Завтр-р-р-рак! – объявил он.

– Отлично!

Феликс прибавил шагу, но, увидев, что нашел для еды Ворон, отвернулся и с силой ущипнул себя за переносицу, до слез, чтобы не рыгнуть. Слезы добыть было трудно. Давным-давно и далеко-далеко говорила ему Няня: «Большие мальчики не плачут». Сейчас он узнал, что это не так. Он видел, как плакали мальчики намного больше его, даже мужчины, стоя у изрытой пулями стены. (Некоторые не плакали, другие держались очень прямо, но конец был один для всех.)

– Иногда я тебя ненавижу, Ворон.

– Кар-р-р? – Ворон поднял голову. Лежащий в канаве предмет еще был одет в девчоночье платьице. – Жр-рат-ть надо.

– Надо, ты и жри. А я должен найти Петра. Пока мимы нас не поймали.

Феликс нервно оглянулся через плечо. Они уже три для бежали, перепуганные, опережая мимов на один прыжок. Мимы двигались медленно, часто борясь с невидимым ветром или пытаясь проложить путь вокруг нематериальных домов, но были неумолимы. Они не спят, не моргают и не останавливаются.

На сто метров ближе к деревне ожил телефон. Он мяукал, как любопытный котенок, пока Феликс не нащупал его в ранце и не вытащил.

– Да оставь ты меня в покое! – воскликнул он в досаде.

– Феликс? Это господин Кролик.

– Что? – Пораженный Феликс уставился на телефон. Из-под масляных отпечатков пальцев поблескивала хромировка.

– Это я, твой лопоухий друг. Я в деревне. Слушай, ближе не подходи.

– А почему? – нахмурился Феликс, продолжая идти.

– Они тут. У меня кончилось везение, вряд ли смогу удрать. Ты… – На секунду голос гигантского зайцеобразного стал совершенно нечеловеческим – животный визг гнева и страха. – За тобой, у тебя за спиной! Беги напрямик! Беги!

Телефон загудел и отключился. Феликс сердито его поднял, собираясь хлопнуть оземь, но остановился. Впереди, глядя на него, сидел Ворон, глазки-бусинки, клюв в крови.

– Пролети над деревней, – велел Феликс. – И расскажи, что увидишь.

– Кар-р!

Ворон разбежался и взлетел, пригнув траву, потом взмыл над верхушками деревьев. Феликс снова посмотрел на телефон со смешанным выражением горя и гнева. Нечестно. Все нечестно! Единственное, чего ему хотелось – быть молодым, беззаботным и развлекаться. Спутники появились потом, и сперва с ними была госпожа Ежиха, но погибла при случайном спектакле Края: ее убило электрическими разрядами, полыхнувшими из ионосферы, изнасилованной искусственными солнечными вспышками. Край – он такой, ума у него нету. Он, Край, бесконечно опасен и переменчив, коварный, как ядовитая змея, но иногда создающий шедевры красоты. (Его северные сияния держались неделями.)

Феликс тревожно огляделся. Над живой изгородью, дальше по дороге, что-то вроде бы двигалось. Он прижал телефон к щеке.

– Кто-нибудь будет говорить со мной?

– Ты нас развлечешь?

— Я не знаю, как! – выпалил он.

– Расскажи сказку. Предложи формальное интересное доказательство. Спой, станцуй, хлопни в ладоши.

– А что вы сделаете для меня взамен?

– Чего ты требуешь?

Голос на том конце, пропущенный сквозь узкую полосу каузального канала, казался жестяным и далеким.

– За мной гонятся плохие. Они кидаются пирожками и превращают меня в такого же. Вы их остановите? Защитите меня от мимов?

– Рассказывай.

Феликс набрал воздуху в грудь. Посмотрел вверх и увидел, что над ним кружит Ворон. Он прыгнул в канаву, потом нырнул под изгородь и побежал по лесу, петляя. И на ходу рассказывал:

– Жил-был герцог, который прозябал во дворце, на берегах реки, и он правил единственным на планете городом. Он был не очень мудрым, но делал, как ему казалось, лучше для его народа. А потом как-то утром пошел телефонный дождь, и мир поменялся. Дальше будет сказка про герцога.

История оказалась длинная и бессвязная, и какое-то время тянулась. Как осадили дворец герцога анархо-террористы, спустившие с цепи на город хаос и пластиковую мебель. Все солдаты дезертировали, разграбив дворец и зоопарк, старый герцог сбежал через подземный ход под приемной Куратора и сумел скрыться с тремя верными солдатами. Пораженный горем, он не мог взять в толк, что случилось с его миром. Почему переменилось все? Из мусора темного переулка ему замяукал телефон. Он наклонился подобрать его, и это движение спасло его от выстрелов из винтовок двух солдат-предателей. Они убили Гражданина фон Бека, но сперва Гражданин пометил их своим медленным пистолетом – потому что Гражданам ведомства Куратора было позволено использовать при выполнении своего долга запретное оружие. (Пули из медленного пистолета летели на крыльях колибри, отыскивая свою жертву, куда бы она ни сбежала. Эти пули убивали, жаля своими стрекалами с нейротоксинами, как осы с тайной полицейской печатью. Это было оружие террора, чтобы продемонстрировать ужасы технологии без ограничений.)

Феликс съехал по переплетению корней на насыпи, перешел поляну, утыканную пнями, пускающими зеленые побеги, и продолжил рассказывать. Герцог в отчаянии заговорил с телефоном, и тот предложил ему три желания. Он попросил вернуть ему молодость, думая, что это горькая шутка, но тут же, к его удивлению, он стал опять молодым. Потом он попросил о спутниках, и ему дали друзей, чудесных друзей, которые для него были готовы на все, не прося ничего взамен. И даже третье желание, желание мальчишки в первом приливе возвращенной молодости, было удовлетворено. Все это было не то, чего он на самом деле хотел или стал бы просить, не будь он тогда так взволнован, но у него получилось удачнее, чем у людей, которых он потом встречал. (Например, тот кулак, который попросил гусыню, несущую золотые яйца. Это было чудесное животное, если его не поднести к дозиметру железнодорожника и не увидеть, что оно просто хлещет ионизирующим излучением от алхимического камня в яйцеводе. Только сделать это приходит в голову лишь тогда, когда даже табуретку поднять трудно, а волосы вылезают из головы клочьями.)

Обращенный в дитя герцог за месяц впроголодь прошел триста километров. Но друзья о нем заботились. Ворон, который мог озирать все вокруг и сверху, предупреждал его о ловушках, засадах и волчьих ямах. Господин Кролик прыгал у его ног и своим острым слухом, чутким на опасность носом и просто старым добрым здравым смыслом спасал от голода и холода. Госпожа Ежиха тоже помогала, рыская вокруг, готовя, убирая и охраняя лагерь, иногда прогоняя наглых нищих и бродяг острыми иглами и внушительными зубами. Пока ее не убило грозой.

Но где-то по пути маленький герцог начал восстанавливать чувство цели – а с ним вернулась глубокая пропасть отчаяния. Куда ни посмотри, гнили в полях посевы. Когда-то разумные крестьяне подняли ставки и возносили к небесам надутые сферы из алмазов и волокнистого стекла. Знахарки сбрасывали возраст и становились еще мудрее, ненатурально мудрыми, пока эта мудрость не вытекала из них, оживляя предметы силой их воли. И, наконец, самые мудрые вообще утрачивали человеческий облик и бежали из своей рассыпающейся человечьей скорлупы в выгруженную послежизнь Фестиваля. Интеллект и неограниченные знания, похоже, со стабильным человеческим существованием не вязались.

Маленький герцог говорил кое с кем из людей, пытаясь объяснить им, что это не будет тянуться вечно, рано или поздно Фестиваль кончится, и платить придется страшную цену. Но над ним смеялись, обзывали его всячески, когда узнавали, кем он был в прошлой жизни. А потом кто-то натравил на него мимов.

Хруст веток и тревожное карканье – Ворон слетел к нему на плечо, вцепился огромными когтями аж до крови.

– Мимы! – прошипела птица. – Невермор!

– Где? – оглянулся Феликс расширенными от страха глазами.

Что-то в подлеске за спиной затрещало, он обернулся, скинув с себя Ворона, и тот, тяжело хлопая крыльями, взлетел вверх, тревожно каркая. По ту сторону поляны показалась человеческая фигура. Мужчина, судя по размеру взрослый, белый с головы до ног как пудра. Двигался он рывками, как испорченная заводная игрушка, и нельзя было не узнать круглый желтоватый предмет у него в правой руке.

– Пир-рог! – каркнул Ворон. – Смер-р-рть!

Феликс повернулся и бросился бежать, пригнув голову, бежать, не разбирая дороги. Сучья хлестали по голове, по плечам, кусты и корни хватали за ноги. Вдали слышались крики и карканье Ворона, налетающего на мимов, уворачивающегося от смертельного пирога и клюющего врагов в глаза, в уши, в пальцы. Одна лишь липкая нить оранжевой слизи из блюда с пирогом может проесть кости насквозь. Разлагающая наноначинка строит карту и заново собирает на своем смертельном пути нервные связи, превращая остатки тела в свое орудие в реальном мире.

Мимы были результатом поломки – часть Края, которая слишком близко подлетела к вспышке на солнце и стала жертвой битового гниения несколько визитов Фестиваля тому назад. Они потеряли речевые пути до самого Ядра Хомского, но как-то сумели прицепиться к звездным парусникам Фестиваля. Может быть, насильственная ассимиляция или разделение собственного умственного пространства с другими существами было их способом общения. Если так, то это было в лучшем случае неверным решением – как решение младенца пообщаться с собакой путем ее битья. Но ничего не могло остановить эти их попытки.

Нечленораздельный крик за спиной сообщил Феликсу, что этого конкретно мима Ворон сумел отвлечь. Но мимы ходят стаями. Где остальные? И где господин Кролик с его верным двенадцатикалиберным и сушеными скальпами хуторян на поясе?

Шум впереди. Феликс покачнулся, останавливаясь. Телефон все еще был у него в руке.

– Помогите! – выдохнул он в трубку.

– Укажите параметры помощи.

Неясная белая тень двигалась среди деревьев. Когда-то это была женщина. Сейчас она была мертвенно-бледна, если не считать кроваво-красных губ и фальшивого носа. Слои белой одежды облекали ее разлагающиеся члены, скрепленные тонкой сетью металлических серебристых лиан, пульсирующих, сжимающихся при каждом движении. Она, шатаясь из стороны в строну, приближалась, кокетливо покачивая бедрами, как будто в основании позвоночника у нее был универсальный шарнир. Большое блюдо с пирогом она держала двумя руками. Пустые орбиты глаз, затянутые светочувствительной пленкой, усмехнулись ему, когда женщина наклонилась и протянула блюдо, как мать протягивает избалованному сыну любимое лакомство.

Феликс задохнулся – запах был неописуемый.

– Убей ее! Пусть она уйдет! – заскулил он, пятясь и упираясь спиной в дерево. – Пожалуйста!

– Подтверждено. – Голос Фестиваля остался далеким и тусклым, но что-то изменилось в интонации. – Служба безопасности Края к вашим услугам. Чем можем быть полезны?

Мимы приближались.

– Убейте их! – выдохнул Феликс. – Пусть они от меня отстанут!

– Наведение на цель. Включение рентгеновского лазерного орудия. Извещаем, что настоящее наклонение орбиты неблагоприятно для хирургического удаления. Закройте чем-нибудь глаза.

Феликс прикрыл глаза локтем. Полыхнули кости в красном силуэте, и тут же ударил гром и порыв жара, будто кто-то открыл дверь в ад прямо у него перед носом. Кожу закололо, будто госпожа Ежиха обняла его всем телом. В лесу падали деревья, хлопали крылья вспугнутых птиц. Вспышка и взрыв повторились еще раз, на этот раз позади, потом еще три или четыре раза, дальше и дальше.

– Служба Инцидентов работу окончила. Угроза устранена. Извещаем, что вы получили дозу ионизирующего излучения в размере около четырех греев, что без срочного лечения представляет угрозу жизни. Отправлен пакет медицинской помощи. Оставайтесь на месте, и он будет у вас через двадцать две минуты. Благодарим за ваше предание и желаем всего наилучшего.

Феликс лежал, тяжело дыша, у корня дерева. Голова кружилась, слегка тошнило, образ собственных костей перед глазами плавал в лиловом тумане.

– Пусть придет господин Кролик, – выговорил он в телефон, но тот молчал.

Он заплакал слезами досады и одиночества, потом закрыл глаза и заснул. И спал, когда с небес спустился паук и обмотал его коконом серебристой не-шелковой нити, заново начиная процесс разложения и переформирования пораженного радиацией тела. Это случилось в третий раз, и это была расплата за третье желание. Молодость, истинные друзья… и то, что каждый мальчишка желает в своем сердце, не очень понимая, что полная приключений жизнь – совсем не так радостна, если это тебе надо ее прожить.

Мартин сидел в камере на матрасе, и пытался посчитать, сколько дней остается до его казни.

Флот уже был в шести днях от последнего прыжка к планете Рохард. Перед этим, наверное, примут припасы с оставшихся судов снабжения и загрузят на них всех лишних – срочников, сошедших с ума, вышедших из строя по болезни или каким-либо иным образом оказавшихся непригодными. Может быть, и его переместят и отправят с больными и сумасшедшими обратно в Новую Республику, чтобы отдать под суд по обвинению в шпионаже на верфи, за что полагается смертная казнь. Почему-то он сомневался, что ему поможет его защитник или спасет тот факт, что верфь в нем нуждается: этот сопляк из конторы Куратора совершенно явно против него заимеет зуб и не успокоится, пока Мартин не будет повешен.

Это один вариант. Второй – что его будут держать на губе до самого прибытия. Когда уже будет понятно, что аккумулирующееся запаздывание, которое он подключил к четырехмерной навигационной системе «Полководца», раздолбало их дурацкий план подобраться незаметно к Фестивалю по пространственноподобной траектории. В каковом случае будет заподозрен саботаж, а саботажник уже за решеткой, готовый к употреблению, как индейка в День благодарения.

Почему-то осознание того, что все получилось, что задание выполнено и угроза широкого нарушения принципа причинности устранена, не наполняло Мартина счастьем. Наверное, полагал он, существуют герои, которые пошли бы к воздушному шлюзу пружинным шагом, но он не из них. Он бы предпочел открыть дверь в спальню Рашели, чем наружный люк, и с большим удовольствием вдыхал ее запах, чем лопнул в вакууме. Мартин мрачно подумал, что это очень на него похоже: влюбиться до одержимости именно перед тем, как безнадежно вляпаться в дерьмо. Он достаточно давно жил на свете и справедливо полагал, что иллюзий у него осталось немного: у Рашели столько шероховатостей, что ее можно использовать как напильник, и в некоторых отношениях у них имелось мало общего. Но стучаться о стены тесной клетки было очень одиноко, и тем более одиноко, когда знаешь, что возлюбленная от тебя не дальше тридцати метров – и совершенно бессильна тебе помочь. Может быть, сама под подозрением. И как бы сильно она ни была ему нужна, он, если быть до конца честным, не хотел, чтобы она здесь находилась. Он хотел жить с ней снаружи – лучше всего во многих световых годах от Новой Республики, и чтобы долго-долго в прошлом никаких дел с этой Новой Республикой не было.

Он лег на спину, перевернулся на живот и закрыл глаза. И с ним едва слышным жужжащим голосом заговорил унитаз:

– Если слышишь меня, Мартин, стукни пальцем по палубе рядом с унитазом. Один раз.

«Вот и все, подумал он. И казнить меня не надо будет; выставят меня в зоопарке психов, и детишки будут в меня шкурками от бананов кидать».

Но он протянул руку и стукнул по основанию металлического унитаза, выпиравшего из стены.

– Это… – Он резко сел, и голос сразу пропал.

Мартин заморгал и огляделся. Голосов нет. Ничего в камере не переменилось – было все так же жарко, душно и держался запах плохой канализации и застарелой капустной похлебки. (Капустный запах – это было необъяснимо. Давным-давно питание состояло из солонины и флотских сухарей – рецептура, которой упрямо придерживался флот Новой Республики, несмотря на то, что под рукой был глубокий вакуум и экстремальный холод – сразу за пределами прочного корпуса.) Мартин снова лег на спину.

– …один раз. Если слышишь…

Он закрыл глаза и, как на спиритическом сеансе, один раз сильно стукнул по основанию унитаза.

– Принято. Теперь стукни… – голос замолчал, потом продолжил, – стукни столько раз, сколько дней ты здесь провел.

Мартин заморгал, потом отстучал ответ.

– Азбуку Морзе знаешь?

Мартин пошарил у себя в мозгах – на это ушло много времени.

– Да, – отстучал он.

Совершенно вышедшее из употребления знание – узкополосный последовательный код, но Мартин его знал по очень простой причине: Герман настоял, что это необходимо. Код Морзе доступен человеку, и программа, вынюхивающая изощренный протокол, может просто пропустить вещь столь обыденную, как постукивание пальцами на фоне общения по видеоканалу.

– Если ляжешь, приложив голову к унитазу сбоку, то лучше будешь меня слышать.

Мартин заморгал. Костная проводимость звука? Нет, что-то иное. Индукционные провода вокруг слуховых нервов – какой-то высокочастотный источник закорачивается о металл унитаза, используя его как антенну! Неэффективно, но на близком расстоянии…

– Назовите себя, – попросил он.

Ответ пришел морзянкой:

– Она же Людмила. Кто наблюдал за нами за ужином?

– Чудо-мальчик, – отстучал Мартин и опустился на пол, дрожа от облегчения. Можно было предположить наличие только двоих на том конце связи, а молодец из конторы Куратора вряд ли так бы себя назвал. – Какой у тебя передатчик?

– Жучок в канализации, заклиненный в выпускном клапане. Один из партии, случайно освобожденной этим идиотом-подкуратором. Велела им тебя найти. Батарейки в жучке почти сели, истощенные телефоном. Предпочитаю морзянку. Мартин, я пытаюсь тебя вытащить. Пока толку нет.

– Сколько до прибытия? – быстро простучал он.

– Десять дней до перехода на низкую орбиту. Если раньше тебя не освободят, ожидай выручки в день прибытия. Пытаюсь добиться для тебя дипломатического иммунитета.

Десять дней. Выручка – это если его не засунут на грузовоз под конвоем и не отправят на казнь, и если Рашель не делает хорошую мину при плохой игре.

– Что за выручка?

– Дипломатическая спасательная лодка, достаточная для двоих. Питание садится, попытаюсь послать другой жучок. Люблю. Конец связи.

– Я тебя тоже люблю, – простучал он с надеждой, но ответа уже не было.

Жужжали, клацали и гудели мириады мельчайших колесиков на фоне серого шума под рабочей станцией. Лучи оптических преобразователей танцевали на противоположной стене цветами волшебного фонаря. Оператор с расстегнутым воротничком с вышитыми золотыми листьями откинулся в кресле и выпустил струйку дыма из ноздрей: трубка была свободно зажата у него между пальцами, а он уставился на экран.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул он.

Дверь открылась. Он моргнул, встал на ноги.

– А, прокуратор! Чем могу служить?

– М-можно минутку вашего времени, господин лейтенант?

– Ради бога. Всегда рад быть полезным Василиску. Присядете?

Василий уселся за стол, явно чувствуя себя неуютно. На стене играли свет и тени, тонкий синий дымок лениво сворачивался кольцами в красно-желтой подсветке.