Дм.Стрешнев
      "Булкинъ и сынъ"
      ретро-детектив
      1.
      - Мне говорили о вас, как о человеке бесстрашном и... не чурающемся хорошего заработка.
      Я поклонился.
      - Прошу, садитесь. (Я сел в кресло.) Вы, наверное, знаете, кто я?
      Да, я знал.
      Передо мной был Савватий Хряпов - олицетворение "Волжского баржевого пароходства", "Цемента и прогресса", плеяды заводов, доходных домов и водных караванов.
      - Сигару?
      - Не курю. Мерси.
      - Мое дело, - продолжил Хряпов, - несколько необычно, может быть... Впрочем, мне будет затруднительно и длинно описывать всё самому. Лучше прочитайте вот это. Вы газетчик, мне говорили?
      - Да, - сказал я, беря протянутый листок - Сотрудничаю в "Нашем голосе".
      Листок, который я взял, представлял собой письмо, написанным способом не совсем обычным, хотя не слишком оригинальным: корявыми печатными буквами.
      "Господин Хряпов, - прочитал я. - Вы меня, вероятно, помните. Меня зовут Федор Булкин. Я владелец, вернее - экс-владелец дела "Булкин и сын", которое съела ваша контора. Полгода назад я приходил к вам - напрягите память: я унижался, валялся у вас в ногах, моля оттянуть уплату по векселю. Вы отказали мне, хотя не испытывали нужды в деньгах. Я стал нищим, имущество пошло с молотка. Ужасная жизнь! Моя жена умерла, не вынеся потрясений. Я лишился лучшего друга, мой сын - матери. Я много думал, прежде чем решился на то, о чем скажу сейчас. В конце концов я пришел к решению, что зло, даже если оно прикрыто законом и имеет видимость несчастного стечения обстоятельств, должно быть наказано. Тридцатого августа я приду отомстить..."
      Дойдя до этого места, я невольно поднял глаза - посмотреть на численник на ореховом хряповском столе.
      - Да-да, - быстро сказал хозяин, уловив движение. - Остался месяц и пять дней! Читайте, читайте, Петр... э...
      - Владимирович, - пробормотал я, продолжив чтение.
      "...Я не намерен привлекать наемную руку и отмщу вам сам. Булкин.
      Не вздумайте пытаться скрыться или поймать меня в полицейскую ловушку, иначе мне придется прибегнуть к методам менее благородным".
      - Мда...
      - Прочитали? - живо спосил Хряпов и вынул письмо у меня из пальцев.
      - Прочитал.
      - И что вы скажете?
      - Для простого шантажа слишком красиво и длинно. Похоже на картельный вызов - приглашение на дуэль.
      -Я тоже об этом думал. Потому и пригласил вас.
      - В качестве секунданта?
      - Нет. В качестве дуэлянта.
      - Ясно, - сказал я. - Хотя... э... вы хотите, чтобы я... вместо вас?
      - Нет, не вместо меня - вместе со мной. Вы хорошо стреляете?
      - Полагаю, вы это знаете.
      - Вы правы, я наводил справки. Что ж, отлично, я предлагаю вам контракт.
      - А в чем, собственно...
      - Мне нужно услышать ваше согласие или отказ, - сказал Хряпов, перерезав мой вопрос. - Условия: 50 рублей за каждый день плюс полторы тысячи в случае успеха. Существо дела я не могу вам открыть, пока не буду знать, что заполучил вас в свое распоряжение - извините за прямоту. Чужому человеку...
      - Ясно, вы опасаетесь огласки планов, - сказал я; я уже подсчитал в уме итоги хряповской щедрости - выходило порядка трех тысяч. - Однако, вопрос сложный, время на обдумывание...
      - Конечно, - снова нетерпеливо перебил Савватий Елисеевич. - Но поймите и меня. Время не терпит, а между тем игра не шутейная. Прошу вас дать ответ завтра же... к пяти. Жду вас у себя, дорогой Петр Владимирович.
      - Вы сказали: успех оплачивается полутора тысячами, - сказал я, отмечая про себя слово "дорогой". - А что ждет участников в случае... неуспеха?
      - Хе-хе... - хекнул Хряпов и встал, видимо, желая закончить аудиенцию.
      Я тоже поднялся, стараясь скрыть недостатки костюма непринужденностью манер.
      - В случае неуспеха... - сказал Хряпов, подходя ко мне и обласкивая пальцем бородку, - в случае неуспеха вам, возможно, эти тысячи будут, некоторым образом... безразличны... Хотя, древним царям клали сокровища в гробницы, и еще греки... хе-хе... брали с собой грошик - заплатить перевозчику через реку забвения... хе! - смешок вышел скорее озабоченным, чем легким и веселым.
      - То есть, вы считаете, что имеется вероятность гибели?
      Хряпов сморщил нос.
      - Все газетчики ужасно прозаичны, - сказал он, сделал самое приятное лицо и протянул мне руку. - Желаю хорошо подумать, Петр Владимирович. Запомнили: в пять часов?
      - Запомнил, в пять. До свидания.
      - Мое почтение...
      Хряпов взял со стола колоколец - вызвать слугу. Перламутровая отделка этого пустяка порождала мысль о зубочистках из слоновой кости и сандаловых спичках.
      - А пропо: если ваше намерение укрепится, Петр Владимирович, соберите с собой сразу необходимый набор вещей для затворничества на месяц и четыре дня. Возможно, мои лары и пенаты превратятся для вас на это время в церберов.
      - Иначе говоря, я буду лишен возможности выходить из этого дома? сконкретизировал я. - Ладно. Если решусь - захвачу всё необходимое.
      2.
      Откровенно говоря, против той приманки, которую бросил Хряпов на чашу весов, я мог положить лишь легковесный противовес мутных сомнений. Я находился в положении, когда наклоняются за оброненной копейкой. Воспоминания о днях, растерзанных репортерской беготней, о душном и тягостном редакционном коридоре, ежедневном мозговертком слове "гонорар" лишь обостряли предвкушение того, как славно я заживу с тремя тысчонками монет в кармане, да еще тиснув в родном "Голосе" на первой полосе: "Как я спас купца Хряпова".
      Не надо думать, что мысли мои поднимались слишком высоко по шкале грез. В конце концов, что такое в наше время три тысячи? Фьо-у-уть! Громкий звук этой цифры может обмануть лишь извозчика. Нет! Мои идеалы не шли дальше вечеров в подтяжках на диване, бутылки шампанского и доброй компании на Рождество да дюжины визитных карточек с тиснением: "Петр Мацедонский, свободный журналист".
      Чем я рисковал?..
      Я еще не представлял этого ясно. Возможно, дело было и впрямь серьезное. Во всяком случае, не шантажное. Я мог бы держать в этом отчаянное пари на последний пиджак: слишком непросто было заварено - мой нос не чуял банального вымогательства.
      Боялся ли я?
      Я не думал об этом. Мне уже приходилось слышать свист пули у виска и проверять себя на способность быстро принимать верные решения. Я вполне полагался на твердость земли под ногами и звезду в небе фортуны. Помимо прочего, как ни забавно, меня успокаивала домашняя и мягкая фамилия злодея: Булкин.
      Был ли я авантюристом?
      Не знаю... Наверное, нет. Просто газетчиком с повышенной темпераментностью. Путь к счастью и богатству виделся мне скорее взрывчатым и щекочуще-дерзким, нежели как кропотливое складывание копейки к копейке или как нечто, заслуженное лысиной и честным геморроем. Поэтому я мог бы сразу, не колеблясь, связать свою судьбу с хряповской, но условности требовали от солидного, серьезного человека взять срок для размышления. В душе же я радовался риску, как ребенок забаве. Так устрицы из английской сказки, которых Морж и Плотник соблазняли приятной прогулкой и беседой о башмаках, кораблях и сургучных печатях, вылезли из зеленой скуки морского дна, несмотря на неприятную возможность быть съеденными.
      Но торговаться ли с Хряповым о повышении залога за мою жизнь?
      К вечеру я решил: нет.
      3.
      Редакция "Нашего голоса" напоминала форменный муравейник, каждую секунду кто-нибудь вбегал внутрь здания или выбегал наружу, поэтому входные двери здесь сняли еще три года назад, поставили в сарай и сторож отдал их на сторону за водку. Среди суеты, что кипела у входа, имелись сейчас три неподвижных предмета: тумба с роскошными фамилиями провинциальных актеров, извозчик на пролетке с верхом-"раковиной" (лошадь, наклонясь, лизала брошенный калош) и хроникер Василий Беспрозванный в рыжем кепи и косоворотке, шитой квадратом. Хроникер "ловил тему".
      - А-а-а! - сказал он.-Петр Владимирович, с кисточкой! Где это вы гуляете? Буз с утра вас спрашивал.
      Я не любил этого хлыща, слишком болтливого и завистливого для своей профессии.
      - Здравствуй, Василий, - сказал я специально растянуто, чтобы в воздухе запахло чем-то недосказанным. - Были дела... были-с...
      Пижон-Васька стал глотать меня глазами.
      - Если не секрет?
      - Секрет.
      Я не отошел и шага. Рука Беспрозванного нагнала меня, и сам он был уже тут, кретин в рыжем кепи.
      - Возьмите на тему, Петр Владимирович, - сказал он близко, и изо рта его пахло семечками. - Сейчас скудно... Я вам верну потом, ей-ей! Хотите, обмусолим строительство вокзала? Я узнал: главный инженер потребовал от города взятку, наши не дали, тогда министру положили доклад, что железная дорога здесь невыгодна. А вокзал уже начали стро...
      - Шакалите, Василий, - сказал я и вложил в слово столько мороза, сколько мог. - Буз у себя?
      - Жа-аль, Петр Владимирович, - протянул Беспрозванный обиду.
      Хотя я невысоко ставил Васькины способности, но вынужден был крепко наступить себе на язык, чтобы не выпустить из зубов на волю хотя бы кончик истории. Близкий редакционный дух - особый дух клея, чернил и сплетен наполнил мой рот словами. Внутри здания все шевелилось, скалилось, мололо в три жернова чепуху - но я миновал даже "ремингтоновских" и "ундервудных" барышень немой, как могильный крест.
      У двери "И.Г.Бузъ" я постучал и вошел после резкого "Да!".
      Иван Гаврилович, главный и благодетель "Нашего голоса", одновременно разговаривал по телефонному аппарату, читал оттиск и пил чай с мармеладом. Но на Цезаря он все же не был похож из-за круглых проволочных очков.
      - Да, - говорил он в аппарат. - Нет. К шести часам. И точка. А то рассчитаю.
      Он повесил на крючок говорительную трубку и буркнул барбосом:
      - Садись!
      Я сел - нога на ноге.
      - Где был? Мы тебя ищем с утра. На складах неизвестные вывезли три подводы мануфактуры, оглушив сторожа. Я срочно посылал за тобой мальчишку в пролетке, но тебя не нашли дома. Пришлось направить для репортажа Колю Бабича. Где ты был? Играл? Пил? У женщины?
      Я улыбнулся по-сфинксьи.
      - Не скажешь? Пес с тобой.
      - Я нанимался.
      Буз, который до этого то и дело чиркал по оттиску глазом, оставил мармелад.
      - Нанимался? К кому? Что за чушь...
      - К... - я хотел намекнуть, но меня держало слово, данное Хряпову, а газетчики - народ вострый, из одного намека размотают всю историю. Я прикусил язык. - К некоему... видному лицу.
      - Ну-ну... Зачем же ты ему сдался? На Рождество открытки сочинять?
      "Постой, Гаврилыч, - подумал я. -Хихикать-то рановато".
      - Зачем же открытки? Телохранителем, - и по заострившемуся взгляду я понял, что Буз зацепился.
      - Как? - сказал он. - Ну-те... Поясни, Петя.
      Я расстегнул пиджак и перекинул ногу повыше, по-американски. Муза завирательства уже была тут и знакомо пощекотала под языком.
      - Прежде всего, - сказал я, - дело это частное и, как говорят французы, тре деликатэ. Поэтому я буду сдержан и не назову имен. Но даже то, что я расскажу, это - антр ну, ву компрене, Иван Гаврилович?
      - Разуме... - главный кивнул, хлебнув чаю.
      - Вам обстоятельно или в общем наброске?
      - Обстоятельно, - сказал Буз ртом с чаем.
      - Хорошо. Обстоятельно, как в романе Золя с примечаниями Мопассана. Итак...
      Кабинет Буза размещался на четвертом этаже. Главный редактор "Нашего голоса" имел право сидеть высоко, так что под окном горбилось бесконечное стадо крыш. Из рыжей этой унылости выметывались вверх лишь церковная звонница и труба лесопильного дела братьев Будрыкиных. Зато отсюда за милую душу можно было заметить любой непременный воскресный пожар и еженедельный пароход "Еруслан" на крутом дальнем колене реки. Благодаря этажу, отдел городских новостей в газете процветал.
      - Итак, - сказал я, - некий помещик, не из последних в губернии... но из тех, кто живет близко от нашего города...
      - Любовная история,-поспешил с догадкой Буз.
      - Да,-подтвердил я,-сумасшедшая любовь и... более того. Но - о тур де роль обо всем. Уж долго у меня на примете была эта интрижка - с самого... с Рождества. Вот-с... Не буду растягивать, уцепил я ее нюхом. Глазки в театре и все такое...
      Я посмотрел на потолок. Там летела траченая пылью греческая дева Диана, а три амура трубили в трубы и держали ленту - прикрывать ей стыдные места.
      - На героя я уже намекнул. Героиня... знаете ли, из тех, к кому на высоком балу не всегда подойдешь: кавалеры задами ототрут... Ну, а тут молодой барин. Широкая душа, расстегаи, тройки, цыгане до зари...
      - Она замужем?
      - О да! - воскликнул я с таким пафосом, словно убеждал чиновника налоговой конторы. - Ее муж ревнив, как мавр! Это большой человек... и... и как раз то самое лицо... Впрочем, это слово не совсем подходит к персонажу - просто образованный, богатый человек...
      - Кури, - сказал Буз.
      Он протянул собственные, из портсигара, и я почувствовал, как наливаюсь весом.
      - Мерси, не курю, вы знаете, - и на всякий случай добавил: - Бросил.
      Буз кивнул, закуривая "Адмиральские" (почти столичные: из Нижнего) и - вместе с дымом:
      - Какая она из себя?
      - Кто?
      - Твоя... прынцесса.
      - А-а... героиня? - я снова перекинулся взором с голым обществом на потолке. - Увольте, Иван Гаврилович, такую красу трудно описать... Может быть я и сам слегка впал в амур... Ну, знаете... блондинка, прямые черты... рот несколько большой, но без лишнего, в норме, ком иль фо. Глаза нельзя назвать огромными, но выразительные. Такие, знаете, чуть-чуть печальные. Маленькие ушки - вы бы их не заметили. (Интересно, почему Диана без ушей?) Фигура... греческой богини; бюст... Впрочем, это уже лишнее...
      - Не стесняйся, Петя, - сказал Буз. - Говори всё, что считаешь нужным.
      - Значит, бюст... тоже греческой богини, - уточнил я.
      Тут двери разинулись, и появился линотипист-печатник Порывайло.
      - Гарт, туда его, дрянь. Стынет быстро и раковину дает, - сказал Порывайло без церемоний; Буз его любил.
      - Ладно, - сказал он. - Зайди потом...
      Порывайло скрылся.
      - Ну? - сказал главный. - Мы остановились на... хм... бюсте.
      Правда, для такого поэтического предмета фантазия у тебя оказалась скудновата.
      Было видно, что несколько возможных кандидатур Буз уже успел перебрать.
      Я вдохнул побольше редакционного воздуха ("Так вот...") - и одним духом набросал наглое похищение красавицы ухарем-помещиком с бандой преданных людей. Мчались в шарабанах; злодей, прижимая помертвелое сокровище, кричал: "Гони-и-и!..." Жутко скалились холуи и купленные до предков индийского колена цыгане. Храпели кони, чуя неладное, нечистое. Неслись по деревням и раздавленным в филе курам - к загородному дому в два этажа. Обманутый супруг, пряча рога (поскольку боялся ославления и насмешки), весь гнев с изрядной долей капитала вложил в тайную месть. Был нанят отряд, чтобы отбить у врага его приз: три гимназиста, подозреваемых в сочувствии социалистам ("Социалистам - это хорошо, - подумал я. - Это модно - социалисты"); представители темного мира, но так - золотая шпана, ничего крупного; дворник и я. Немного поколебавшись, я добавил в лагерь похитителей анархиста, примкнувшего за идею, а в другой лагерь полицейского агента.
      Обе стороны вооружены. Муж полон решимости вернуть пышноволосое сокровище с греческим бюстом, похититель - оное отстоять.
      Так я заливал Бузу минут двадцать... Если бы в кабинете случайно оказались Луи Буссенар или Фенимор Купер, они вмиг охладели бы к своим Южным Африкам и Америкам и перенесли бы сюжеты к нам в губернию. Во время рассказа в дверь несколько раз просовывались головы, но Буз всем отвечал коротко, намекая, что занят.
      - А почему пригласили именно тебя? - спросил он.
      - Извольте. Дело, как видите, серьезное и щекотливое. Подозреваю переговоры ни к чему не приведут. Ну а тогда... возможна борьба, выстрелы, пули... Кто знает, сколько неожиданностей в запасе у фортуны! Поэтому, чтобы засвидетельствовать юридическую строну событий (в случае вмешательства властей), взят полицейский чин, а чтобы склонить общественное мнение и завоевать его снисхождение - ваш покорный слуга и пока сотрудник.
      - Почему - пока? Ты думаешь, что... тебя могут...
      - Нет. Не думаю, но мне нужен отпуск на месяц... Впрочем, я уверен, что вы его все равно не дадите.
      - Не дам, - сказал Буз, хотя я, откровенно говоря, немного надеялся на чудо, поскольку считался неплохим "скандальщиком". - Ты ведь знаешь, какие у нас дела... А почему так много: месяц?
      - Я нанимаюсь, - напомнил я. - На месяц. Контракт, неустойка... Как в самых солидных домах...
      - Нехорошо, Петя, - мягко сказал Буз. - Хочешь в две руки заработать? Сколько тебе лицо-то платит? Чай, как в самых солидных домах?
      - Есть, конечно, деньжишки, - признался я. - Бог даст, пятьсот отхвачу.
      - Полтысячи рублей! - раздул главный удивление. - Ай да Петя!...
      - Что ж, стало быть, отпуска не будет?
      - Нет, Петя. Сам знаешь: денег нет, издатели жмутся, - он вздохнул впервые без притворства. - Бумага растет, черт... краска растет... Ну, а если надумаешь к нам снова после этого... дела - в тот же день примем. Это я тебе говорю. Дружбу не кончаем. И вот что...
      Подошло к самому важному.
      - Станешь ты, Петя, миллионером, или наймешься матросом в Индию, сам для себя ты всегда будешь газетчиком. Так газетчиком до гроба и останешься...
      - Увы, - сказал я. - От себя не скроешься, это верно. Вы ведь на матерьяльчик из первых рук намекаете, Иван Гаврилович?
      - На матерьяльчик, - сказал Буз. - Тема в случае чего в нашей дыре для первой полосы подойдет. И перо у тебя быстрое, интересное. Закрути, Петя, чтобы получилось не хуже Власа Дорошевича, с социальной подкладкой. Глядишь - в столицу выйдешь... на двадцать шестую полосу, ха-ха! - сострил Буз.
      - Уж вы скажете, - отверг я с наигранной скромностью; мне нравилось, когда меня хвалили: приятно щекотало какую-то жилочку.
      Потом Буз начеркал записку бухгалтеру Оресту Никодимовичу, чтобы мне дали расчет.
      - Вычитаю за дрожки, в которых посылали нынче тебя искать... за чернилы... срыв полосы десятого числа... Остальное Никодимыч сосчитает. Ладно... Ну, до встречи, Петя! Ни пуха!
      - Идите к черту! - твердо сказал я, зная, что Бузу это понравится: он любил показать, что в редакции есть демократия.
      - Ну... мы надеемся, - снова сказал Буз между рукопожатиями, - Петр Владимирович... Адьё! И позовите ко мне линотиписта.
      Я вышел.
      Линотипист-печатник Порывайло стоял в коридоре, показывая всем готовую строку набора и говорил:
      - Гарт - тово... туды его! Раковину дает.
      - Семен Семеныч, к самому, - сказал я.
      Он закивал, торопясь.
      - Гарт, говорю, дрянь, - сказал он мне.
      - Да-да, - согласился я, - раковину дает.
      Порывайло еще раз кивнул и с образцом "туды его" пошел к кабинету.
      Я тоже пошел было, но отовсюду выскакивало столько знакомого народа, что в конце концов меня остановили. Это была "ремингтоновская барышня" Зиночка, завитая мелким бесом, в блузке цвета перванш, как манная каша, размешанная с джемом.
      - Здравствуйте, Петр Владимирович, - сказала она, раскинув на меня глазищи.
      Мне было приятно ее видеть, я даже отметил про себя эту встречу, как счастливую примету: повезет.
      - О чем это вы так долго говорили с Иваном Гавриловичем?
      - Так... - сказал я. - Проза. Просил прибавить к жалованью.
      - Неправда, - сказала Зиночка со всей силой двадцатипятилетнего кокетства. - Я заглядывала: вы сидели такой важный... Вас повысят, да?
      Я поглядел в голубые глаза, где навсегда приютилось ожидание маленького, тихого счастья у розового абажура.
      - Меня сделают генералом, а вас я возьму в генеральши, -сказал я, строя пальцами буку.
      - Хи! - сказала Зиночка. - Вы шутите, ах вы какой!... Я все равно у Буза выспрошу.
      Она качнула плечом я ля фам трэ зэндепандант и вежливо ушла, такая же мило-глупенькая, как прочие, но симпатичненькая, что встречается реже. Когда получу три тысячи, прикинул я, возьму ее в жены... в содержанки... нет, просто пофлиртую. Перчатки, чулки, извозчик, обед с вином на двоих... Тридцатка в месяц максимум... Да, просто пофлиртую.
      На прощание я обошел родной "Голос", начав со старого хранителя кредитных сокровищ Никодимыча. Бухгалтер, корректорская, отдел репортеров с продавленным дежурным диваном в пупках, наборная - всё вплоть до подвального узилища, где с ревом и громом ("Пшшш - гррррым!") рвалась с катков плоскопечатная машина "Бауэрбахъ"... К концу пути я утонул в сентиментальных чувствах, как муха в сиропе.
      Когда я вышел, Васька Беспрозванный вдруг снова появился непонятно откуда - точь-в-точь Мефистофель в "Фаусте", обернувшийся из пуделя.
      - Петр Владимирович! - прокурлыкал он ласково, словно совращал курсистку.
      - Эх, Василий! - сказал я, кладя ему руку на плечо, сутулое от тягот борзописания. - Вот так... Трам-пам! Прощай, мой табор!
      - Петр Владимирович, я сойду с ума от любопытства, - простонал Беспрозванный, - Я же чую... чую...
      - Не сойдете. Пишите про вокзал.
      - Петр Владимирович! Не издевайтесь над коллегой.
      Вдруг я увидел: на мутных часах под крышей стрелки подбирались к нужной цифре. Пора собираться к Хряпову.
      - Виноват! - сказал я. - До встречи. Адьё!
      - Всё равно узнаю! - гадко крикнул вслед Васька.
      Я махнул рукой.
      4.
      Я вошел, когда часы в хряповском кабинете простонали пять раз.
      - Вы пунктуальны.
      - Точность - вежливость королей и заговорщиков.
      Он заставил себя не поморщиться.
      - Вещи у вас с собой?
      - В прихожей - чемодан.
      - Отлично. Степан, отнеси вещи господина Мацедонского в комнату. В какую - знаешь! И не беспокой нас, нужен будешь - позову... (мне) Могу я считать, что вы согласны?
      - И я и мой чемодан в вашем распоряжении.
      - Хе! - сказал Хряпов почему-то совсем как Зиночка. - Шутите... Позвольте, уважаемый Петр Владимирович, прежде всего представить вам...
      На диване сидел пухлый человек, основными приметами которого были щедрый греческий нос, усы, глубокие и темные эгейские глаза и полосатые носки.
      - Михаил Ксантиевич Фундуклиди, - объявил Хряпов. - Мой доверенный сыщик.
      "Личный детектив",-поправил я про себя домотканный слог хозяина, ощущая превосходство человека, читающего современные заграничные романы.
      Грек вскочил (диван радостно вздохнул) и после наших обоюдных кивков деловито сказал:
      - Надеюсь, за вами не следили?
      - Видите ли, господа, - сказал я, - Савватий Елисеевич... господин Федюкиди...
      - Фундуклиди.
      - Виноват-с... Видите ли, я долгое время работал в отделе происшествий и уголовной хроники. Вы, я полагаю, слабо знакомы с газетным делом. Любая газета, не имеющая в наше время отлично осведомленного уголовного отдела, похожа на пресный пирог: она засохнет, не вызвав аппетита. Читателю нужны изюмины, которые можно со вкусом разжевывать, пуская слюни ужаса. Поэтому уголовные газетчики, гоняясь за своим хлебом насущным, сами стали, можно сказать, заправскими бандитами и отличаются от настоящих лишь тем, что грабят не ценности и деньги, а события. Они могут лазить по водосточным трубам, спрыгивать с поездов и открывать хитроумные замки... Я по пути сюда два раза менял извозчика и пришел с черного хода.
      - Петр Владимирович - человек опытный и храбрый, отлично стреляет, вставил Хряпов.
      - Да, да, - отрывисто крякнул детектив.
      Губа у Фундуклиди изогнулась от обиды, он громко задышал, как балаклавский контрабандист в участке. Потом он подошел к столу и выхватил из коробки черную сигару. Он закурил; глаза его сверкали.
      - Что ж, господа, присядем к столу? - предложил Хряпов.
      Мы приняли предложение и уселись, наполненные важностью, как будто три государя собрались решать судьбу мира.
      После паузы Хряпов сказал:
      - Для начала, господа, предлагаю утвердить наши отношения, подписав контракты. Я их уже подготовил, - он достал из широкого кармана халата сложенные листки, держа их двумя пальцами, каждый из которых венчал перстень с благородным камнем... Развернул, просмотрел и передал нам.
      "Я, нижеподписавшийся такой-то..." - говорилось в контракте; далее следовало, что я, нижеподписавшийся, поступаю на службу к Хряпову Савватию Елисеевичу в качестве телохранителя сроком на месяц и обязуюсь быть всегда при охраняемой особе. Также оговаривалась сумма неустойки (тысяча рублей), которую в случае нарушения контракта пришлось бы выплачивать. Документ был заверен печатью нотариуса и подписью самого Хряпова. Каждый контракт был составлен в двух экземплярах.
      Бегло прочитав, я подписал. Фундуклиди смотрел в бумагу, сдвинув брови и напуская на толстое лицо важность и значительность. Но увидев, что чинит задержку, он тоже торопливо вытащил вечное перо и подмахнул. Хряпов собрал листки, оставив у нас по экземпляру, и убрал обратно в карман. Он повеселел, заиграл пальцами.
      - Ну-с, а теперь, так сказать, для более близких отношений и душевного спокойствия, может выдать вам аванс?.. В кредит, в счет будущих... э... любезностей и услуг?
      - Да, - незамедлительно выпалил Михаил Фундуклиди.
      - Кредит никому не вредит, - сказал я.
      Хряпов глянул на меня с усмешечкою: ох вы, газетчики!
      - В таком случае, господа, формальность... расписочку...
      Снова появилась бумага, снова мы писали, расписывались. Хряпов достал заранее приготовленные деньги - по триста рублей на душу (всё предусмотрел, мерзавец, купеческая душа).
      "Занимательная ситуация, - подумал я, убирая хряповский аванс, зачем нам деньги, если из дому выйти нельзя, даже спичек не купишь?"
      - Собственно говоря, - сказал Хряпов, без труда отгадав мои мысли и наверняка мысли Фундуклиди (если тот вообще был способен мыслить критически), - у меня в доме деньги вам не понадобятся. Я предложил их для...
      "...для пущего усердия", - саркастически продолжил я про себя.
      - ...для того, чтобы укрепить доверие между нами... Ну, а теперь, продолжил хозяин дома председательствующим тоном, - пора перейти к главной теме. Прошу, Михаил Ксантиевич.
      Фундуклиди снова засопел и заговорил резким голосом полицейского:
      - Прежде всего - о полученном письме... Сведений мало. Отправлено из города, поскольку штемптель городского почтамта. Никаких отпечатков после химического анализа мной не найдено. На конверте много отпечатков, но не те... Есть один неясный отпечаток, но... - тут Михаил Ксантиевич приостановился и многозначительно обвел взглядом вокруг. - Но есть мнение, что он поставлен нарочно, чтобы запутать поиски.
      Слова "есть мнение" почему-то явно намекали на мнение самого Фундуклиди.
      Детектив пососал сигару и заключил:
      - Письмо ничего существенного не дало и следствию не помогло.
      Он продолжил:
      - Что касается личности самого злодея, Булкина Федора Касьяновича, то он жил раньше на Слободской, 25, но полгода назад съехал. Дом и имущество описаны за векселя (Хряпов ерзнул на месте). Куда переехал Булкин неизвестно. У полиции никаких сведений нет. Я говорил о злодее с околоточным. Тот сказал: тихий господин, рыжий... рост - метр шестьдесят, давал на чай. Никого из прислуги найти не удалось: все вернулись по деревням. Но скорее всего - злодей в городе и наверняка следит, о чем есть намеки в письме. О том же говорит штемптель...
      - Штемпель, - не выдержал я.
      - Что? - недоуменно спросил Фундуклиди.
      - В общем, - сказал Хряпов, перебивая нас обоих и подводя резюме, - о злодее... то бишь, об этом Булкине, ничего толком не известно.
      Мы с Фундуклиди смотрели на него, ожидая.
      - Что ж, поскольку следствие не привело к ощутимым результатам, наконец сказал Хряпов с легким пренебрежением в сторону Фундуклиди, - то придется принять мой изначальный план.
      Детектив заворочался, изображая внимание.
      - Прежде всего: за домом, конечно, следят (Фундуклиди кивнул: "Да, да, я же говорил..."). Вот письмо: "Не вздумайте попытаться скрыться... придется прибегнуть к методам менее благородным...". Поэтому мой план, как вы, наверное, догадались - не выходить из дома. Каждый выход дает карты в руки врага и позволяет ухлопать нас из-за угла.
      Он повторил, как особо важное:
      - Ухлопать!.. Вы вооружены?
      - Да, - сказал грек. - Безусловно.
      - А вы?
      Я пожал плечами.
      - Но умеете обращаться с револьвером Смита и Вессона?
      - Умею.
      - Отменно. Я дам вам револьвер. Если хотите - два.
      - Два... - поддакнул Фундуклиди.
      - Хватит одного.
      - Завтра получите оружие и патроны... И главное - самая строгая тайна.
      - Значит, вы полагаете: никого, кроме нас не стоит посвящать в историю ?
      - Полагаю, да.
      - Э... - сказал Фундуклиди, выкатывая глаза. - И больше никому не сообщим? А полиции?
      - Нет, - твердо ответил Хряпов. - Ведь злодеи скорее всего уже смотрят за домом. Вообразите, что им что-то не понравится...
      - Например, то, что мы заперлись и не выходим,- сказал я.
      - Ну уж это вряд ли... Думаю, они на это и рассчитывали, посылая письмо.
      - А если - на бегство?
      - Сомневаюсь... Ведь можно же было совершить месть и не посылая вызова... Хм.. Однако, надо же какая любовь к драматизму - "Через месяц я приду отомстить..." Хм! (Хряпов нервно дернул губой). Впрочем, нам некуда спешить. (Не выдержав, он быстро глянул на лист календаря, словно число уже успело смениться). Так вот, продолжаю. По моему мнению, если злодеи увидят, что их жертва хочет исчезнуть или появляются препятствия к осуществлению красивого плана... а тем паче, если вдруг полиция, охрана, шум, скандал то они плюнут на свой драматический замысел. Да-с плюнут!.. И появятся в один прекрасный момент, откуда их не ждут: вот мы! Пустят в ход любое средство, и в итоге ваш покорный слуга...
      - Не забывайте и про нас, - вставил я.
      Хряпов замахал рукой, словно ожегся:
      - При чем тут это! При чем тут это! Не занимайтесь, пожалуйста,
      демагогией, Петр Владимирович... Итак, моя мысль ясна?
      - Да,- сказал Фундуклиди, пуская пушечный клуб дыма.
      - Но в доме есть слуги, - заметил я. - Они посвящены в дело?
      - Да! Вот вопрос: как же слуги? - выпалил грек.
      - Прислуга ничего знать не будет, - сказал Хряпов. - Дворник,
      повар, садовник и камердинер Степан живут во флигеле во дворе. Я ничего не
      говорил им и даже не надеюсь на их помощь, потому что для такого дела
      они, поверьте, непригодны. Прислуга будет играть лишь роль закулисных в театре... Появляться в определенные часы, привозить продукты, готовить стол, убирать пыль и уходить.
      - А их не поразит странное затворничество хозяина с двумя
      мужчинами? - спрсил я. - Они могут поделиться об этом - пойдет слух...
      Хряпов самодовольно выпятил губу, пока я говорил.
      - Вы не знаете моих людей, они служат верней адвокатов. Я уже
      намекнул им, что очень ценю молчание. Ну, а если кто-нибудь все же не
      сдержится - что ж! Злодеи лишь получат новое подтверждение о том, что птичка в клетке. Хе-хе!
      - Однако, вы берете на себя риск быть обвиненными в тайных
      пороках. Один - с мужчинами...
      Хряпов явно развеселился.
      - А ведь могут. Ей-богу, могут! Хо-хо, - ухнул он утробно. - В таком случае, давайте сделаем любовницей Фундуклиди, у него знаете ли, формы... располагают.
      Шутка была не из лучших, но Михаил Ксантиевич так выкатил
      глаза и обиженно задвигал носом из теста, что я тоже засмеялся.
      Фундуклиди сделал укоризненное лицо, как бы желая сказать:
      "Конечно, я понимаю, я такой добродушный и толстый, поэтому надо мной можно смеяться". Он стал долго мять в хряповской пепельнице окурок сигары, а потом проворчал:
      - Вы вот всё смеетесь господа, а между тем дело серьезное и в нем есть важный момент...
      - Какой же? - почти хором спросили мы с Савватием Елисеевичем с лицами, еще радостными после шутейства.
      - Почему мы... вы, - Фундуклиди поправился, - вы Савватий Елисеевич, решили, что злодеев непременно двое?
      - То есть - как? - спросил Хряпов.
      - А если - больше?
      - Гм... - сказал Хряпов. - Как?... Почему? - и посмотрел на меня.
      Я пожал плечом:
      - Не думаю. Ведь написано же в письме...
      - Да-да, в письме, - спохватился Хряпов. - Где оно?... Вот, нуте-ка... - он шуршал и хрустел листком. - Ага: "В конце концов... я пришел к решению... я приду отомстить...". Вот видите: двое.
      - Почему двое? Где написано? - тревожно спросил Фундуклиди.- Я не слышал...
      - Так ведь дело называлось: "Булкин и сын", - сказал я. -Ежели есть сын, то неужели он не поможет папаше?
      - Ладно, - сказал Фундуклиди. - Сын. Но вопрос: нету ли третьего и четвертого?
      Хряпов откинулся на кресле так, что пискнула спинка.
      - Я думаю, что мой план предусматривает и это, - сказал он.- Дело, конечно, необычное, господа... Давайте на минуту представим себя на месте злодеев... Что бы вы делали, Михаил Ксантиевич?
      - Я? - спросил Фундуклиди.
      Ему понравилась идея. Он извлек из коробки еще сигару, вставил ее в рот, и, забывши зажечь, торжественно изрек:
      - Я напал бы внезапно!
      Хряпов поморщился.
      - Вы должны вообразить себя злодеем Булкиным, я не злодеем Фундуклиди... Ну-ну, больше фантазии! Влезьте в шкуру коварного и умного (в определенной степени, конечно) человека!
      Фундуклиди покрутил головой, показывая, что усиленно размышляет. Я готов был спорить на любую сумму, что он так и не понял, что от него требуется.
      - Э... - сказал он. - Я бы установил за домом строгое наблюдение...
      - Так! - оживился Хряпов.
      Фундуклиди принялся раскуривать черный палец сигары.
      - Потом... я выяснил бы, нет ли поблизости засады.
      - Ну-ну!
      - И... внезапно напал бы!
      - А вы, Петр Владимирович? - обратился Хряпов ко мне.
      - Я кажется догадался, - сказал я. - Вы полагаете, Савватий Елисеевич: зная, что в доме находятся всего два-три человека, злодеи, исходя из расчета делать меньше шума и оставить меньше следов, тоже будут действовать малым количеством... Но, даже если со стороны злодеев будет перевес в один или два человека, он сгладится тем обстоятельством, что нападающие - они, а не мы.
      -Идеально! - воскликнул Хряпов. - Итак, наша задача - ждать. Спокойно готовиться, так сказать, к Страшному суду... Хе-хе!
      - А все-таки я бы известил полицию, - сказал Фундуклиди.-Так... для порядка.
      - Нет-нет! - замахал руками Хряпов. - Эти господа из полиции, как всегда, будут излишне суетиться, наделают массу глупостей (извините, что я так сурово отзываюсь о ваших коллегах, Михаил Ксантиевич), и в конце концов подставят нас же под пули... Нет-нет, увольте, без полиции!
      - Ну что ж... - поспешно сказал Фундуклиди. - Не хотите... Если вы так считаете... Я ведь ради вашей безопасности...
      "Харчи оправдывает", - подумал я.
      - Так... Что еще? - сказал сам себе Хряпов, взял со стола карандашик и покрутил его в пальцах, оживляя память. - Вроде бы всё о нашем деле... Жить будете каждый в отдельной комнате. Надеюсь, жаловаться будет не на что.
      Он обвел нас взглядом. Я наклонил голову; детектив молчал и сопел сигарой.
      - Насчет еды - тоже не беспокойтесь. Надеюсь, что угожу вашим вкусам... (Хряпов говорил с легким оттенком превосходства и иронии; впрочем, вполне допустимым). Кстати, не желаете ли сейчас закусить? А то может, и выпьем за успех нашего дела?
      Мы с Фундуклиди переглянулись.
      - Не знаю, как Михаил Ксантиевич, а я не против.
      -Я тоже не против, - сказал грек, как мне показалось, даже мечтательно.
      Впрочем, к его фигуре гурманство даже шло.
      - Отменно, - сказал Хряпов и поднялся (мы - следом). - Я заранее велел накрыть Степану а ля фуршет... Так сказать, в честь знакомства и прочее... Вы любите аи?
      - Обожаю, -промолвил я.
      Фундуклиди грыз сигару.
      Перед сном ко мне в комнату постучали.
      Вошел шикарный, готовый ко сну, Хряпов; в коленях у него болтались кисти халата.
      - Разрешите?
      - Забавно, - сказал я. - Хозяин спрашивает у гостя разрешения войти.
      - Теперь вы хозяин в этих стенах, - церемонно сказал Хряпов. - Как устроились?
      - Отменно.
      Комната моя со второго этажа выходила окнами в кущу дерев, а дальше, за чугунной оградой, в рытвинах и колдобинах лежала Приречная улица.
      - Я к вам, собственно, с просьбой, - сказал Хряпов.
      - К вашим услугам.
      Савватий Елисеевич прошествовал через всю комнату и глянул в окно, словно ожидал увидеть там нечто новое, кроме июльской тьмы и гнилого света трактира "Три богатыря", что пятнами ложился на листья.
      - Я хотел вас просить... как бы это объяснить... Если вам не трудно не углубляйтесь в разговорах с Михаилом Ксантиевичем в подробности нашего с вами контракта... суммы и прочего.
      Значит, бедного грека поймали совсем на гроши!
      Хряпов вопросительно смотрел на меня.
      - Мне не трудно будет выполнить вашу просьбу, - сказал я.
      Каждый раз, когда я вспоминал фундуклидин нос, напоминающий отметку на географических картах: "столько-то метров над уровнем моря" - меня начинал распузыривать смех.
      - Вот и славно, вот и славно! - сказал Хряпов. - А теперь - удаляюсь, не буду вам мешать. Спокойной ночи.
      - Спокойной ночи.
      Хряпов вышел и осторожно прикрыл дверь.
      5.
      По привычке я проснулся рано.
      По комнате отсветами сквозь листья бродило солнце, и я не сразу вспомнил, где нахожусь: шкаф тщательной работы, ковер, низкий столик... Но самым замечательным предметом была кровать - пышная и податливая, словно роскошная женщина. Приятно было думать, что еще целый месяц предстоит нежиться в этих перинах в почтительном окружении дорогих вещей.
      Вслед за этой мыслью пришли и прочие - тоже приятные...
      В редакции с солнцем уже началась муравейная суета. Буз из поднебесного кабинета увидел, как ползет из-за излуки старый копотун "Еруслан", и сразу же послал Ваську Беспрозванного на пристань - спасать колонку происшествий. А что, собственно, может Васька?.. Настрочит десяток сплетен для шапки: "Новости из столицы" и опишет слезными словами роман судового буфетчика и пассажирки из третьего класса.
      По городу уже, наверное, разбежались мальчишки-газетчики,
      пронзительно искушая обывателей скандалами, поджогами и опрокинувшейся в Киеве конкой (по вине социалистов, конечно). К обеду Никодимыч, горестно качая очками, подсчитает выручку. Буз уедет обедать мрачный; все начнут шептаться и кое-кто почувствует над головой занесенный меч увольнения... Екклесиастова суета! Разве это жизнь? Нет, любыми путями - ногтями, зубами - построить фундамент собственной независимости из самого прочного материала - из того самого, который лицемеры из суеверного опасения именуют презренным металлом. Как бога, его избегают называть прямо, поминать всуе: зовут бабками, барашками, финагами... Оно и есть бог!
      Я заметил, что начал оправдываться сам перед собой за то, что пошел к купцу в услужение, да еще наймитом - охранять его особу! Однако, я тотчас оборвал такие мысли: это вынужденная мера. В самом деле: кто виноват, что одни рождаются с деньгами, а другие - нет?..
      Мои размышления прервал стук в дверь. Так осторожно, наверное не стучатся даже министры в спальни королей.
      Вошел слуга, он же камердинер, Степан.
      - Здравствуй, Степан, - сказал я ему, представляя себя со стороны и наслаждаясь.
      Действительно, эта картина мне нравилась: длинная, богатая постель и застывший лакей.
      - Желаю здравствовать, - сказал Степан. - Савватий Елисеич просили к завтраку через двадцать минут-с.
      - Отменно, - сказал я, потянулся, но конца кровати не достал.
      Я подумал: что же говорят в таких случаях литературные персонажи? - и
      обронил:
      - Передай: буду.
      Молчаливый Степан удалился.
      Я откинул одеяло и встал. Затем я долго тщательно одевался, стараясь выудить из своего костюма всю элегантность, на которую он еще был способен.
      По дороге вниз (комнаты всех нас троих были на втором этаже
      для безопасности) я заглянул к Фундуклиди. Он прыгал смешной,
      растопыренный, укрощая штанину, и живот прыгал не в такт, словно
      отдельное существо.
      - Спустимся вместе? - дружелюбно спросил я.
      - Подождите минуту, - сказал Михаил Ксантиевич и что-то страстно прибавил по-гречески - сердился на штаны, наверное.
      Он натянул полосатые носки, вставил ноги в лакированные штиблеты.
      - Готово.
      Я растворил перед ним дверь.
      - Прошу вас.
      Мы вместе спустились по лестнице и оказались в библиотеке.
      - Столовая - сюда, - отрывисто сказал Фундуклиди, указывая рукой.
      Я взглянул на часы на стене: медное лицо циферблата показывало восемь.
      - Еще рано, - сказал я, - подождем немного.
      Грек выпятил карнизом губу, тоже посмотрел на часы и кивнул.
      Делать было нечего, и я принялся осматриваться. Савватий Хряпов собрал в библиотеке славное общество. Стояли тут томики Бальзака, столь же пухлые, как и их автор; бумажный Куприн в приложении к "Ниве"; религиозная чепуха Погодина подпирала каких-то прогрессивных итальянцев, из которых, кроме хрестоматийного Кампанеллы, я никого никогда не мог запомнить.
      - Доброе утро, господа! - раздалось сверху вместе со скрипом ступеней.
      Свежий, как персик, в новом костюме и даже при галстуке ("Непременно от Пьера Галанта", - подумал я) наш хозяин сходил к нам с приятной улыбкой.
      От хряповского глаза не укрылся мой интерес к литературе.
      - Нравится?- спросил он, подходя. - А вот здесь, обратите внимание, есть еще шкаф на иностранных языках. Вы читаете на языках?
      - Не очень, - сказал я.
      Откровенно говоря, из всех иностранных языков я знал только тот французский, на котором говорят парикмахеры и крупье.
      - Жаль... Ну да что ж! Наши русские писаки нам ближе. Не так ли, хе-хе?
      Фундуклиди сзади достал сигару и начал ее сосать.
      - А нет ли у вас подшивки "Нашего голоса"? - вдруг спросил он.
      - Помилуйте, Михаил Ксантиевич! - воскликнул я. - Как сотрудник этой газеты, предостерегаю вас от ее чтения. В крайнем случае можете решить воскресный ребус.
      - А мне как раз ребусы и нужны-с, - живо отозвался грек. - Для детектива ребусы - любимая литература-с... Это - как для боксера единоборство с грушей: держит форму.
      - Вот вам... для формы- сказал Хряпов.
      К моему удивлению, он и впрямь достал подшивку "Нашего голоса" и щелчком сбивал с нее пыль.
      - Есть, конечно есть наша любимая газета! Знаете, я очень люблю город, откуда Хряповы начали расти. Иной раз, признаюсь, задумывался: не переехать ли в столицу... или хотя бы в Нижний? Не могу! И знаете, почему? Трудно расстаться с базаром, где твоему десятилетнему деду мастеровые драли уши...
      Как вошел Степан, мы не увидели, потому что стояли спинами к двери.
      - Завтракать подано.
      - Ну, наконец-то, - сказал Хряпов. - Прошу, прошу...
      В веселом возбуждении, которое всегда предшествует хорошей еде, мы прошли в столовую.
      По столу плыли судки и судочки; свернутые конусом салфетки застыли, словно лакеи; хрусталь обнимал конфекты; груши и сливы сделали бы честь любому натюрморту.
      - В первый раз присутствую на завтраке у Лукулла, - сказал я. - Какое великолепное зрелище!
      - Обещаю вам, что на мой стол вы не будете жаловаться, -заговорил Хряпов. - Садитесь, садитесь, господа!
      Мы сели (за Хряповым Степан придвинул стул).
      - Ну-с, что желаете пить? Вино? Водку? Михаил Ксантиевич! Петр Владимирович! Будь вы аристократы, я бы, конечно, не осмелился предложить с утра хмельное, но зная вас как людей простых... водки?.. или, может, вина?
      - Отчего ж не водки! - сказали мы с Фундуклиди.
      Степан вогнал штопор в горло бессмертной "Отборной" Смирнова. Фундуклиди раскатал салфетку, приладил ее себе на грудь и стал похож на большого ребенка. Чмокнула пробка. Степан - по этикету - из-за левого плеча наполнил каждому рюмку. В этот миг солнце поднялось над миром настолько, что смогло выстрелить лучом к нам в столовую. Луч влетел, заметался на начищенных гранях
      серебра и разбился о хрусталь, рассыпав разноцветный трепет огней. Ослепленный, я ощутил чувство воздушного шара, отрывающегося от земли. Не во сне ли я раньше видал подобное? Солнце явилось, чтобы осветить трапезу миллионера! Давно-давно в детстве я воображал себе себя волшебником и принцем, но я рос, и сказки стали казаться ложью, ан - могущественные царевичи не исчезли, только время сменило им меч, сивку-бурку и золотой дворец на сигары, особняк и коньяк за хрустальной стенкой. А моя-то жизнь-индейка... и кусают ее, жуют, грызут - другие.
      - Можно подавать? - спросил Степан.
      Хряпов в ответ, не поворачивая головы:
      - Конечно, голубчик.
      Степан подал омлет, гусиные потроха, запеченные в каком-то соусе... черт его знает, из чего он был сделан, но славный соус!
      - Что же, господа, ваше здоровье, - сказал Хряпов.
      Мы с наслаждением выпили и вдохновенно взялись за вилки. Фундуклиди мурлыкал, как кот; пронзив кусок, он долго с удовольствием оглядывал его со всех сторон, приходил в невиданное возбуждение, бросался на пищу и глаза у него соловели от счастья. Хряпов ел равнодушно, не спеша.
      "Привычная трапеза, - подумал я. - Погребок лучших вин от вдовы Клико, местная осетринка на пару, хороший табак, кредит, дебет, дивиденд... "Иной раз, признаюсь, задумывался: не переехать ли в столицу? Не могу!..." - мысленно повторил я слова Хряпова. Отчего ж не пожить в нашем закомарье первым парнем на деревне! А надоест - долго ли: салон 1-го класса, и - куда душеньке угодно!..."
      Степан проворно убрал тарелки, подал кофей. Хряпов взял чашку и откинулся на стуле.
      - Как комнаты? Понравились?
      Вопрос был обращен вроде бы к обоим, но я почувствовал, что главное внимание обращено ко мне, в сторону Фундуклиди откатился лишь хилый ручеек. Оно и понятно: я был новый человек, те панегирики, что пел богатству грек, должно быть, уже приелись.
      - Все прекрасно. Отменно. Даже не ожидал такой роскоши, - сообщил я.
      - Что ж, я рад, - с улыбочкой, замешенной на доброжелательстве и самодовольстве, ответил Хряпов.
      "Рад... Оне рады! Барин... чертов!"
      Я кашлянул, отодвинул чашку и воздушно пощекотал губы твердой плотью накрахмаленной салфетки, показывая, что сыт. Однако хозяин из-за стола еще не собирался.
      - Господа, хочу попросить внимания.
      Мы с Фундуклиди с готовностью его изобразили.
      - Михаил Ксантиевич, прошу.
      Ах, вот в чем дело. Обход со стороны грека.
      Фундуклиди шумно, как кит, задвигался, достал из огромного кармана лист бумаги и начал раскладывать.
      - Я тут план, господа... Изучим план дома...
      "Детектив вошел в роль, - желчно подумал я. - Почувствовал раздолье..."
      Фундуклиди расправлял лист, тесня посуду. Пока лист совсем расправился, грек зримо успел пропитаться вдохновением следопыта.
      - Секунду, господа... Так! - он очертил ногтем нужный рисунок. Начнем с первого этажа. Первый этаж имеет три хода с улицы: парадный (палец указал на плане, где именно), черный и кухонный. А также окна: два в библиотеке, два в кабинете, одно в понтерной...
      "Надоест нам еще этот экземпляр!" - подумал я.
      - ...представляют врагу возможность для проникновения, и посему предлагаю сказать Степану сделать для них надежные запоры и крепко запереть. Насовсем... То есть временно, до той поры... (Фундуклиди понял, что сбивается и оборвал лирическое отступление). Ну, вы понимаете... Незапертым останется только кухонный ход, через который мы будем получать пищу и новости. Но здесь я настаиваю на том, чтобы с наружной стороны дверная ручка была свинчена и сделан новый запор.
      - Эк вы, Михаил Ксантиевич... прямо за рога быка берете, - сказал Хряпов, несколько озадаченный.
      - Я забочусь об успехе дела, - важно ответил грек и вытянул ноги, качнув стол.
      - Хорошо, хорошо... - согласился Хряпов.
      - Далее - второй этаж, - продолжил неугомонный Фундуклиди. - Здесь я предлагаю только укрепить задвижки на окнах и Петра Владимировича переселить в комнату напротив моей.
      Я посмотрел на Хряпова и увидел, что он изумлен не меньше моего.
      - Простите, Михаил Ксантиевич...
      - Переселить напротив, - повторил Фундуклиди.
      - Но зачем же?
      - Объясняю. Если злодеям удастся проникнуть в дом и угрожать господину Мацедонскому, то может случится - я не услышу шум борьбы. Будучи же напротив друг друга, мы сможем гарантировать обоюдную безопасность.
      Хряпов иронически сморщился.
      - А куда вы, в таком случае, собираетесь переселить меня?
      Но Фундуклиди не так просто было подцепить на насмешку: под его генеалогическим древом, должно быть, приютились все философы Эллады.
      - С вашей комнатой, Савватий Елисеевич, у меня имеется общая стена, и проникающих сквозь нее звуков мне вполне достаточно, чтобы определить, требуется вам помощь или нет. Вчера перед сном, например, вы уронили металлический гулкий предмет и сказали: "Черт разнеси меня, остолопа".
      - Правда, у меня свалился со стола портсигар, - сказал изумленный Хряпов и замолк.
      Но я не мог оставить этого разговора на полпути.
      - Помилуйте, Михаил Ксантиевич, ведь там, куда вы меня хотите переселить, находится бильярдная!
      - Ну и что? - сказал Фундуклиди. - Задвинуть бильярд в угол, да поставить кровать...
      Я ненавидел его в эту минуту.
      - Ну уж... увольте!
      - Да-да, - поддержал Хряпов. - В бильярдную - это жестоко.
      Фундуклиди пожал плечами: как знаете, хозяин, он, конечно - барин, но в таком случае ответственность я с себя снимаю; во всяком случае, деньги я зарабатываю честно.
      Хряпов пошарил за щекой языком, вытолкнул застрявшую крошку.
      - Ну, что же... - начал он, но вдруг вспомнил. - Да... насчет оружия... Михаил Ксантиевич, вы вооружены?
      Фундуклиди важно кивнул.
      - Всегда.
      - А вы, Петр Владимирович, какую систему предпочитаете?
      Смита и Вессона, конечно?
      - Можно Смита и Вессона.
      Хряпов махнул сдернутой с груди салфеткой.
      - Степан, револьверы!
      Степан поднес полированный ящик, Савватий Елисеевич открыл крышку. Внутри в красной бархатной пасти валетом лежали грозные произведения Смита и Вессона. Хряпов предложил мне выбирать. Я взял который ближе.
      - Он заряжен, надеюсь?
      Хряпов взглядом передал мой вопрос Степану; тот кивнул.
      - Может, желаете еще пяток пулек в жилетный карман?.. На всякий случай.
      - Спасибо, для одной перепалки хватит, - небрежно сказал я и со стуком поместил револьвер в компании чашек и блюдец.
      - Что ж, как желаете... как желаете, - повторил Хряпов.
      Завтрак был окончен.
      - Что теперь, господа? - предложил хозяин. - Желаете отдохнуть или развлечемся чем-нибудь сообща? Картишки? Бильярд?
      Я невольно посмотрел в окно, где набирал силу летний день.
      - Сейчас бы променад... часок по набережной.
      Хряпов покачал головой с улыбочкой, но лицо его выразило серьезный укор.
      - Петр Владимирович, попрошу вас - без провокационных предложений... Пожалуйста!
      - Извините, господа, - сказал я, тоже растянув губы, хотя в глубине вдруг зашевелилось раздражение зверя, забежавшего в западню.-Рецидив свободной жизни-с...
      6.
      Так потянулись дни заточения.
      Конечно, ядро контракта, заключенного с Хряповым, было легче, чем настоящее ядро каторжника, а банный халат, оказавшийся в шкафу моей комнаты, хоть и был полосатым, не походил на казенную робу Александровского Централа. Но все же перемена образа жизни давала себя знать.
      Слуга Степан остался единственным представителем компании "Земной шар" в нашем обществе самообороны. Он приносил всю корреспонденцию, газеты и журналы (Хряпов специально выписал еще "Искру" и "Ниву" - разгонять скуку); он готовил нам стол, носил с кухни от повара еду (самого повара мы так и не увидели ни разу - было похоже, что нас, словно святого Илью, питают вороны); он убирал; приносил городские слухи. Порой сердце в злые коготки брала безотчетная досада при виде того, как он запросто приходит и уходит в огромный мир, в то время, как для нас самым смелым было постоять у окна перед скромной прорехой форточки. Появлялась недоуменная мысль: как же так - холуй, лакей и вдруг оказался свободнее нас! Парадокс!..
      Вольное передвижение Степана рисковало навлечь на него вполне понятное раздражение. Чтобы избежать этого, мы с Хряповым, словно сговорившись, старались меньше общаться со слугой, не замечали его. Фундуклиди же часто допрашивал молчаливого Степана, вытягивая - нитка за ниткой - весь клубок уличных сплетен и врак. Часть из них Михаил Ксантиевич записывал во взъерошенный блокнот, после чего, подъявши перст, говорил со Степаном о "важности рекогносцировки" и туманно намекал на какие-то грозные опасности.
      Но Степан снова уходил, и мы невольно смотрели ему в спину. Дверь закрывалась, и нервически-чувствительному от затворничества уху чудился чавкающий лязг тюремного замка...
      Да, надобно упомянуть, что бедного Фундуклиди опять обманули. Будучи не в восторге от тонкого слуха детектива, Хряпов денька через два уговорил меня перебраться в его комнату - под крылышко к греку, а сам отбыл в апартаменты, первоначально отведенные мне (Степан полдня таскал вороха галстуков и рубашек и дюжины безделушек). Правда, к ужину обида детектива прошла (очевидно, ее сломал аппетит), и, таким образом, бильярдный стол остался в бильярдной, под низким пыльно-зеленым абажуром.
      7.
      - Надобно осмотреть дом, - сказа Фундуклиди.
      Он сказал это после того, как долго мерял ногами пол в библиотеке, где мы трудно привыкали к монашеству.
      Ко мне привычка всё не приходила. Судите сами: целыми днями охотиться по городу ("Газетчик - что волк: его ноги кормят", - говаривал Буз) - и вдруг оборвать разом всяческое движение, оставив за собой лишь тридцать шагов от столовой до гостиной. Ей-богу, если бы Хряпов предложил мне поставить в комнате колесо, наподобие тех, что помещают в клетки белкам, я согласился бы.
      Угнетала, кроме того, узость круга присутствующих лиц. Привычки Фундуклиди и Хряпова быстро прояснились и не сулили особенно приятного. Хряпов перебивал и любил рассказывать только о себе. Грек чавкал за столом и занудствовал. Мой нрав, думаю, тоже не попал в резонанс с сердцами обоих компаньонов. Поэтому мы всё чаще занимались каждый своим делом. Фундуклиди курил хозяйские сигары и листал с конца иллюстрированные журналы, рассматривая рекламы бюстгальтеров, ребусы и натужные юморески. Хряпов разбирал письма от управляющих предприятиями и на счетах множил свои капиталы. Я же отдал заслуженную дань хряповским книжным полкам и читал все подряд, по привычке выдергивая из строк чужие ловкие мысли для грядущих корреспонденций.
      Сближал нас вечер, когда дом быстро заливала тьма и в свете ламп ярче обнажался профиль одиночества. Тогда мы бросали книги, счеты и журналы и садились играть в карты, жуя бессмертные изобретения графа Джона Сэндвича. Иногда Фундуклиди готовил всем крамбабулий - вдохновенный и прекрасный напиток бедных студентов...
      Итак, Фундуклиди долго шагал, напевая под нос что-то про "агапас" - я знал уже, что по-гречески это означает любовное, и сказал:
      - Надобно осмотреть дом!
      К этому времени прежняя прихоть детектива уже была выполнена: Степан под строгим надзором Фундуклиди поставил на окнах новые задвижки, заложил засовами лишние двери, а у черного хода свинтил наружную ручку. Вот почему, когда мы с Савватием Елисеевичем поглядели на неугомонного грека, в глазах наших было удивление, отсвечивающее раздражением.
      - Как, Михаил Ксантиевич! Мы же только что...
      - Да, да! - жестикулируя и перебивая нас заговорил грек. - Мы приколотили несколько задвижек. Да-с... Ну и что? В конце-концов, эта операция совершенно бессмысленна.
      Я почувствовал легкую дурноту. Хряпов, ручаюсь, тоже.
      - Как? - воскликнули мы с ним в один голос, словно Бригитта с Лаурой в "Иоланте". - Стало быть, по вашему настоянию была проделана пустая работа?
      - Вы цепляетесь к словам, - важно сказал Фундуклиди. - Позвольте, я возьму сигару - она помогает мне думать... Да-с, господа, вы не вникаете в суть моих мыслей. Укрепление задвижек необходимо, но это, с позволения сказать, азбука безопасности. Мы же должны смотреть глубже. Да-с!... Я подозреваю, господа, что в доме еще остались лазейки, через которые надеются проникнуть злодеи. Иначе, спрашиваю я, разве стали бы они так нагло назначать день нападения?
      Мы с Савватием Елисеевичем ничего не ответили, подавленные добротной логикой детектива. Потом Хряпов промолвил:
      - Но через какие же неведомые пути, вы полагаете, могут проникнуть в дом злодеи?
      - О-о! - зарычал Фундуклиди, словно рассказывая страшную сказку. - Вы еще не знаете, какое коварство осеняет нарушителей гуманности и общественных законов! О!...
      Мы в самом деле не знали. Михаил Ксантиевич охотно приоткрыл нам тяжкую дверцу таинственного арсенала злодейства. Тут были подземные ходы, слуховые окна, переодевания под слуг... Однажды преступник проник в дом, забравшись (представьте себе!) в шкап, купленный хозяином накануне. Так, в шкапу, он прямо из магазина и перекочевал в дом...
      - Ну, это уж прямо из рассказов о Пинкертоне! - позволил я себе усомниться.
      - Ну и что! Ну и что! - попался вдруг Фундуклиди. - А в настоящей жизни, господа, и не такое случается. Еще как-с!
      - А если мы не собираемся покупать шкапов? - спросил Хряпов.
      Фундуклиди ничего не сказал, лишь обиженно развел руками.
      Наступила пауза. Словно для того, чтобы заполнить наше молчание, часы на стене проиграли полдень.
      - Двенадцать... - зачем-то объявил я.
      - Надобно осмотреть дом, - отозвался Фундуклиди.
      - Ладно, - сказал Хряпов, чтобы кончить этот разговор. - Я скажу Степану... - начал он, но грек замахал сигарой так, что вычертил в воздухе огненный зигзаг.
      - Нет, нет, нельзя! Это должны делать только мы! Потому что... потому... - он вдруг заморгал, нахмурился, посмотрел на свой подъятый перст и, понизив голос, закончил: - Этого требуют соображения безопасности!
      Хряпов сморщился - боже, как вы мне надоели! - и сказал:
      - Ладно, пусть будет по-вашему. В конце концов, устроим себе что-то вроде развлечения.
      К своему стыду, я почувствовал, как кто-то маленький и трусливый повторил где-то под ложечкой: пускай!... на всякий случай... Я поспешил задавить это мерзкое, доселе неизвестное существо тем, что насмешливо выпалил:
      - У вас, наверное, и планчик уже готов, Михаил Ксантиевич?
      У грека, конечно, был готов и планчик. Хряпов должен осмотреть первый этаж и подвал (смелое решение, отметил я), я - второй, где расположены наши комнаты, а себе Фундуклиди отвел чердак. Когда Михаил Ксантиевич изложил все это, я почувствовал досаду: не хотелось слоняться по и без того надоевшему этажу. Коридор слишком напоминал о редакции "Нашего голоса". Меня привлекали места, доселе неизученные.
      - Михаил Ксантиевич, - предложил я, - не уступите ли мне чердак?
      - Нет-нет, - быстро сказал наш толстый Пинкертон. - Всё должно быть в соответствии с планом... Господа, я призываю вас к дисциплине! Господин Мацедонский, вы осматриваете второй этаж, господин Хряпов - низ и подвал, я - чердак. И - больше внимания, господа! От этого зависит...
      - ...безопасность! - закончил я. - А может все-таки уступите, Михаил Ксантиевич, а?
      - Господин Мацедонский, зачем вы так? зачем вы так? - Фундуклиди вдруг разобиделся на такой пустяк, подступил ко мне и размахивал руками. Я разрабатываю план! Ваш долг - помогать мне!... Какая вам разница чердак, не чердак!... Какая?
      Грек пыхтел и сердился, но тут и я начал досадовать на то, что этот недалекий любитель шарад помыкает нами, как шестерками. Нет, теперь не следует отступать! В горячности я скатился на шантаж:
      - Если вы такой пустяковины не желаете уступать, то я вообще отказываюсь от ваших пустых планов!
      Хряпов тоже, видно, решил осадить Фундуклиди. К тому же, я подозреваю, ему не чуждо было купеческое удовольствие поиздеваться над людьми лакейской профессии.
      - Действительно, - развел он руками. - Михаил Ксантиевич, отчего бы вам не уступить... Несолидно...
      Фундуклиди от волнения вспотел; лоб его заблестел; он выпятил губу и смотрел на Хряпова, как баран на забойщика. Видно было - детективу очень не хочется уступать. Но тут получалась не та ситуация, когда можно изо всех сил упереться рогами в стену.
      - Ну... э..., хорошо, - пробурчал он голосом, весьма далеким от той кривой улыбки, которую привело на его лицо нежелание перечить Хряпову. Конечно... как вы желаете, Петр Владимирович.
      "То-то, хозяин - барин", - злорадно отметил я про себя - уже в который раз - эту привычную трусость дворовой собаки. Боже! До чего же славно, что, несмотря на все прочие шишки, меня миновала подобная участь: ходить под высокой рукой какого-нибудь чванливого кошелька. "Личный детектив"!... Звучит ничуть не лучше, нежели "личный стакан". Впрочем, я во-время спохватился и в мыслях отдал должное образованности и - всё-таки воспитанности Савватия Елисеевича...
      Фундуклиди жалобно смотрел на меня - большая, глупая, обиженная собака.
      - Вы уж извините...
      - Да что вы, право, Михаил Ксантиевич, - уже кляня свое упрямство, я поймал его вялую руку и встряхнул ее. - Это вы извините... Это я вел себя, как мальчишка!
      8.
      Я ожидал, что дверь хряповского чердака будет под стать всему дому: в деревянных резных виноградах или с озерной гладью полировки. Но дверь была обычная - гладко обструганная и крашенная.
      Хотя - нет, и на этой скромнице особняк оставил свою печать: бронзовую ручку с головой орла.
      Здесь явно давно не убирали, рвение Степана достигало, оказывается, ограниченных высот. Подобранной с пола щепкой я стал брезгливо снимать паутину, выглядевшую весьма почтенно. Мохнатая от пыли паутина была похожа на истлевшую кисею. От кисеи, от полумрака, от бронзовой заплесневелой ручки возникло вдруг - черт знает что! - предчуствие какой-то старой волшебной истории. А может быть, так оно и есть на хряповском чердаке? Откроется дверь, а там - хрустальный огонь, принцесса-синие глаза...
      На крушение паутины из неведомого убежища выскочил паук. Он злобно побежал по краю, загребая лапами (моё, моё, не тронь!).
      - Что, колдун, не нравится? Вот твои чары! - я бросил щепку с намотанной паутиной и нажал на ручку, отворив незапертую дверь.
      Конечно, ничего сказочного на чердаке у миллионера не было. Пыльный свет вычерчивал - и слава богу! - переплетение балок и стропил, так что можно было не опасаться за целость макушки. Душный и теплый воздух залег под крышей и сразу набился в ноздри.
      "Сундуки с сокровищами здесь искать бесполезно", подумал я.
      Осматриваясь, я прошел вглубь от того места, где вошел, и скоро достиг слухового окошка. Я поглядел в него и увидел небо. Простая вещь небо! Забрали синим ситцем с востока до запада - и готово. Но сердце мое упало. Вот уже несколько дней я не могу просто поднять голову и увидеть над собой эту крышу мира, за которой одним мнится Бог, другим - вечное движение Вселенной, а третьим - бессмертные души ушедших поэтов.
      Я затряс задвижку окна со всей мочи, вдруг почувствовав, что задыхаюсь. Глоток воздуха! Но задвижка не поддалась: ее безнадежно испортила ржавчина. Небо покуда оставалось для меня лишь картинкой в недостойной раме мерзкого мутного окошка...
      Хруст мусора под чужой ногой и электрический ток одновременно пронзили мой мозг. На чердаке был еще кто-то кроме меня, и этот невидимый сосед не хотел, чтобы его видели! Чердачная сказка выходила недоброй...
      Сдерживая дыхание, что вдруг стало шумным и частым, я ловко - без звука - шагнул за толстую кирпичную колонну, выходившую из пола и пронзавшую крышу. Наверное, это была труба одного из каминов или дымоход кухонной печи. В другое время я бы непременно со всей любознательностью разобрался в этом, но сейчас лишь мимоходом подумал том, что иногда даже от каминов бывает большая польза. Тиль Уленшпигель, например, подслушал, сидя в каминной трубе, планы принца Орлеанского... К черту принцев, сказал я себе через секунду, пришло время подумать о вещах более прозаических - о собственной шкуре, например. Такая тема вас устраивает, Петр Владимирович?
      Конечно, тот, что находился на чердаке, видел или слышал, как я вошел... Кажется, я даже насвистывал из "Аиды"... дергал задвижку... кашлял от пыли... Я вспомнил, что оставил револьвер на тумбочке в комнате, и снова электричество промчалось по позвоночнику к голове. Растяпа!
      В это время я увидел человеческую фигуру. Я сразу понял, что на победу в рукопашной надеяться не приходится - неизвестный был коренаст и по-медвежьи крепок. Если бы у меня под руками был хотя бы канделябр - ведь хотел же я взять с собой свечу!
      Фигура огляделась в полумраке (я отпрянул за кирпичи) и шагнула к распахнутой двери. Злодей явно намеревался спуститься в дом. О, непростительная небрежность: как я мог забыть револьвер! Спина, шея, лоб, быстро вспотели - душно, черт, от нагретой солнцем крыши так и парит!..
      Незнакомец, меж тем, оказался в полосе света, и я увидел клеверно-зеленый пиджак... коротковатые брюки... полосатые носки... (дрожащей рукой я вытер противную водичку со лба) Фундуклиди!
      Сердце мое оглушительно стучало, а чертов грек знакомой развалочкой уже подошел к самой двери. Я вышел из-за шершавого укрытия, и бойко засвистав "Не уезжай, ты, мой голубчик", направился наперерез полосатым носкам, крадущимся с чердака.
      Увидев меня, Фундуклиди постарался казаться спокойным, но все же было заметно, что встреча не входила в его расчеты. Он остановился и выпятил подбородок:
      - Как дела, Петр Владимирович? Есть что-нибудь интересное?
      - Да вот, похоже, нашел одного злодея, - сказал я чуть ли не сквозь зубы.
      Фундуклиди сделал движение, словно собирался присесть, и быстро глянул мне за плечо:
      - Что?... Где?...
      - Да ведь я вас имею в виду, - сказал я и добавил в мыслях: "болван"!
      - А-а... - протянул детектив. - То есть... почему это?
      Он разволновался и был готов обижаться.
      - Как же иначе прикажете расценивать ваши хождения на цыпочках по чердаку?
      - Я, - задышал Фундуклиди, - я проверял, как идет выполнение плана! Я хотел убедиться...
      - Ну что вы, Михаил Ксантиевич, я ведь шучу... Разве я мог на самом деле подумать про вас что-нибудь! - перебил я (вот полицейская дубина обычных шуток не понимает!) - Пойдемте, Михаил Ксантиевич, вниз. Не похожи вы на злодея...
      - Как вниз? А вы разве всё уже осмотрели? - с подозрением спросил грек.
      - Будем считать, что я осмотрел одну половину чердака, а вы - другую. Так ведь?
      Толстяк еще пошарил вокруг глазами, потом кивнул.
      - Я - да... осмотрел.
      - Значит - всё в порядке!
      Я взял Фундуклиди под руку; мы вышли и закрыли дверь за ручку с головой орла. Я не стал рассказывать греку, как он заставил мня потеть за трубой, и как, лишь благодаря моей забывчивости, здесь, на чердаке в самый разгар солнечного дня не зажужжал сердитый жук смерти.
      Но грека волновало другое.
      - Послушайте,... - нерешительно начал он.
      - Что?
      Фундуклиди смотрел перед собой и двигал бровями.
      - Сколько вам положили?
      Я понял не сразу.
      - Простие?
      - Ну... какую сумму вам... господин Хряпов... за то, что вы...
      - А... - сказал я. - Понятно... А что?
      - Какую сумму? - повторил грек.
      Мы оба почему-то остановились и стали в упор глядеть друг на друга. Что было делать - вопрос пущен, как копье - не увернешься. Но ведь Хряпову-то я обещал не раскрывать этого секрета.
      - Думаю, что мы с вами получим одинаковое вознаграждение, Михаил Ксантиевич, - сказал я. - Аванс-то у нас был равный...
      Фундуклиди смотрел на меня с недоверием и жадностью.
      - Больше тысячи?
      Я стал злиться на скаредность Хряпова, на глупость Фундуклиди, на себя... Хотя - в чем же я был виноват?
      - А если я не намерен отвечать? - сказал я резко.
      - Я знаю, вам обещали больше тысячи! - выкрикнул Михаил Ксантиевич. Это вышло у него так, словно нам обоим по шесть лет, и мне купили на один леденец больше, чем ему. От фундуклидиной детской обиды настроение мое переменилось.
      - Полноте, Михаил Ксантиевич, - сказал я. - Я такой же наемный телохранитель, как и вы, - я похлопал его по плечу, снова взял под руку, и мы двинулись дальше. - Боюсь, что в выигрыше окажетесь вы... ведь специалисты выше ценятся, не правда ли?
      - Да? Вы думаете? - спросил Фундуклиди; ему заметно полегчало после разговора.
      - Я уверен - вам отвалят больше... И - давайте не будем возвращаться к этому вопросу. В нем скрыто слишком много подводных камней для наших хороших отношений. А у нас есть дела поважней...
      "Бедный толстый ходячий анекдот, - подумал я. - Значит, твое рвение оценили совсем дешево! Как бы свесился твой нос, если бы я открыл, что некоторые бездельники за этот месяц получат раза в два больше!"
      Хряпов уже ждал нас, сосал трубочку и листал - я хмыкнул "Справочник следователя".
      - Ну что же! - весело сказал он. - Отряхнем колена от пыли и праха, вернемся к нашим бильярдам! Вас еще не увлекла карьера полицейского, Петр Владимирович?...
      Ничего подозрительного или необычайного наша экспедиция не обнаружила. На всякий случай Степану было велено заколотить погреб и поставить на его люк краем кухонный буфет.
      9.
      Той же ночью мне приснился Булкин.
      Я был в своей комнате, когда дверь отворилась, и он вошел. Я онемел и сидел, словно скованный параличом. Глаза у Булкина были странные, ненастоящие: оттого, что не было в них отражения и ходили мутные водяные блики, они казались слепыми. Булкин огляделся, что-то разыскивая, и я понял: ищет меня... Комната качнулась - я открыт. Взгляд из ужасных глазниц убийцы, словно стрела, пригвоздил меня к месту еще крепче. За спиной у Булкина показался сын. Оба злодея были огромны, лохматы, с саженными разворотами плечей и лапами, которые легко складывались в пудовые кулаки. Чудовища огромными шагами нестерпимо медленно приближались ко мне... Это был бесконечный ужас - крошечное расстояние они преодолевали мучительно долго, мягко взмывая в воздух и перебирая ногами в сапогах бутылками. На обоих развевались рубахи распояской...
      Револьвер!...
      Но Булкин-отец, так же не спеша, загреб на лету с тумбочки Смит и Вессон и сунул его в карман, словно бесполезную вещицу. Я смотрел на приближающихся злодеев, скованный ужасом. Бежать!... Но руки и ноги застыли, закоченели.
      Булкины были уже совсем рядом. Они встали, хищно переглядываясь. Нехорошо ухмыльнулся младший - в глазах его сверкнула роковая молния. Он вынул из-за голенища засапожный ножик и передал чудовищное орудие гнусному папаше. Я увидел лезвие. Лезвие, посверкивая, дрожало в двух вершках от моей плоти. Вот уже в вершке... Холодное прикосновение...
      Тьфу ты, пропасть, какой же дурацкий, поганый сон!...
      10.
      Хряпов сдержал обещание: на пребывание в его двухэтажных каменных пенатах грех было жаловаться. Мы ели семгу, белорыбицу, наваристые щи, бефстейки, нежное миножье мясо; пили смирновочку, абрикотин, наливочки Калинкина.
      После обеда Хряпов обычно кусал горькую сигару, сплевывал кончик на ковер и говорил:
      - Ну-с, господа, что я вам расскажу нынче...
      Историй он знал превеликое множество. Конечно, в основном это были истории особенные: про коварный нрав торговли, про великие биржевые взлеты и не менее великие падения; про могучие династии, раскинувшиеся над Россией, словно вековые дубы, и всосавшиеся корнями в ее недра; про ловкий купеческий ум; про особый, веками сложившийся устав жизни рыцарей оборота и дивиденда... Нет нужды излагать все эти рассказы, иногда жестокие, иногда смешные, из которых каждый третий был годен для пера Островского и высокой сцены Малого.
      - Дед мой, Сила Севостьяныч, - рассказывал Хряпов, - сначала гонял баржи по Волге и Каме... То есть, не он, конечно, гонял, а сначала водили бурлаки, а после - пароходы. Дед был хозяин. Но не брезговал и сам сотню мешков на баржу перекидать или из одного котла на сволочи с мужиками похарчиться. К делу своему был привязан. Самый большой пароход так и назвал: "Силантий Хряпов". И то - как же иначе?... Отец, Елисей Силыч, в семье младшим сыном был, кроме него - три брата. К закату жизни дед каждому по делу дал, чтобы на ноги вставали, карабкались. Да-с... Был дед суров, бабку, как водится, в гроб загнал. Отца, однако, любил. Малость охладел он, когда отец на матери женился - наперекор ему из благородных да небогатых взял. Не принял дед молодую, а отец свой дом построил и рояль купил. Для деда же рояль - что гроб; как встретит отца, так непременно: "Как раяля поживает?" А то и по шее...Сам же старик так и помер в деревянном пятистенке с антресолями, за воротами с петухами; бороду чесал - борода была черная, угольная... Но, господа, то, о чем я хочу рассказать впереди. В ту пору родился я - первый и последний у папеньки с маменькой, дорогое чадо, дедов внук. Едва успели завязать пуповину - у крыльца стук, звон, малиновые рубахи - приехал Сила Севостьянович - корень династии - со свитой: так и так, прибыли крестить, как наречете? Матушка моя с батюшкой переглянулись да и отвечают: Сильвестром. "Сильвёрстой?? Да на то ли я тебя едрёнова дурака (это дед в адрес отца) в гимназеях учил да по шее костылял, чтоб ты такое приказницкое холопское имя выдумал, вон у меня Сильвёстра к мануфактуре приставлен, на счетах штуки сукна костеряет! Ах, ах!.." - и понес, конечно, на весь околоток. "Сейчас же, говорит, к попу, и чтоб при мне охрестили в имя, для нашего звания солидное". Хвать-похвать меня, младенца, попу - две беленьких, дьякон за купель да святцы, дед ему: "Брось книжку, хрести Савватием, по прадеду. То-то орел был - в висок телеша валил". Ништо-о! Окрестили. "То-то, Сильвёстра паршивая!" - сказал дед и укатил довольный. Матери, конечно - уксусный компресс; во всем доме переполох, словно с четырех концов подпалили. Охи, вздохи... А что делать?.. - Хряпов театрально развел руками и осклабился. - Вот я, господа, Савватий по паспорту, внук своего деда; с роялью и Поль де Коком в одном углу, балалайкой в другом и бочкой моченой брусники в подвале...
      "Убей бог, - подумал я. - Ни балалайки, ни лаптей я здесь ни в каком углу не видел... и бруснички тоже что-то не едали..."
      Однако эти повести о толстозадых гениях российской торговли, никак не похожих на крылоногих Меркуриев, стали в конце-концов в нашем заточении традиционны, как десерт. Иногда рассказывал кто-нибудь из нас: я - о курьезах редакционной суматохи, Фундуклиди - о суровых нравах сыска; все смеялись над забавными коллизиями, грек ронял салфетку или вилку, и все смеялись пуще, а Хряпов говорил:
      - А всё-таки мы, господа, чертовски приятная компания.
      Однажды мы только что дослушали очередной рассказ и кончали смеяться, как вошел Степан и сказал:
      - Письмо.
      - Подай сюда, - приказал Хряпов.
      Он взял конверт, повертел, проткнул вилкой и достал четвертушку почтовой бумаги.
      Фундуклиди выразительно посмотрел на меня.
      "Небось, снова от управляющего... Сальдо-бульдо - и пожалуйте, сто тысяч в кармане", - примерно так означал его взгляд.
      Но хозяин дома вдруг издал звук, никак не похожий на крик счастливого капиталиста. Напротив, это был хрип человека, которого схватили за горло. Хряпов посмотрел на нас, и мы увидели с т р а х. В тот же миг я отбросил стул и выдернул из пальцев Савватия Елисеевича послание, на секунду опередив детектива.
      На почтовой четвертушке было написано карандашом все тем же квадратным искаженным почерком: "Зачем вы наняли этих идиотов?"
      Я почувствовал, как мускулы мои натянулись, и в голове стало сухо, ясно и звонко - как перед смертельной опасностью. Листок перешел к Фундуклиди. Тот прочитал, и лицо его обмякло и потухло; он заерзал на стуле.
      Секунду мы молчали, а потом заговорили разом, словно ужаленные внезапно пробежавшей искрой:
      - Неслыханно!
      - Господа! Это уже не фунт изюму!
      - Я так и предполагал: за домом смотрят!...
      - Штемптель смотрите...Штемптель!
      И - хором:
      - Степан! Откуда письмо?..
      - Да как - откудова, - ответил Степан невозмутимо. - Поштовик принес... обнаковенно. Десять минут тому.
      - Что за поштовик?
      - Митрий, человек известный. Почитай, лет семь уже письма носит.
      Фундуклиди завладел конвертом.
      - Отправлено вчерашнего дня с телеграфа на наш адрес, глубокомысленно высказался он.
      - На чей же еще адрес может быть отправлено! - хмыкнул я.
      - Иди, Степан, свободен, - сделал нервный жест Хряпов.
      Степан наклонил увитую баками голову и вышел.
      - Адрес... надписан неровным квадратным почерком... очевидно, левой рукой... с целью ввести следствие в заблуждение... - бормотал Фундуклиди.
      - Какое там заблуждение! - сказал я. - Как день ясно: за домом следят крепко, точно кот за мышиной норой. Как вы, Савватий Елисеевич, полагаете?
      - П-пожалуй, - слегка заикаясь, согласился Хряпов. - И что же нам делать?
      Я пожал плечами.
      - Ждать, как мы договорились. Вы же сами были сторонник того, чтобы...
      - Да, да, да, - забормотал Хряпов. Он был сам не свой после письма; хруст разрываемого вилкой конверта был эхом надвигающейся грозы. За эти дни мы успели как-то позабыть об опасности, и временами казалось, что Фундуклиди, Хряпов и я - просто три старых, милых гимназических приятеля, вспоминающих улетевшие годы в гостях у одного их них - наиболее удачливого однокашника. Всё это полетело в тартарары.
      Мы снова очутились в осажденной крепости, окруженные хищным незримым врагом. Этот дьявольский враг следит за нами каждую минуту и ждет лишь указанного срока для того, чтобы змеей заползти в неведомую щель, обвить и задушить. Злодей так уверен в своих силах, что устроил из мести драматический спектакль: сам назначил день, когда поднимается занавес в третьем акте и сцена озарится багровым светом...
      -Постойте! - воскликнул я. - Меня всё же смущает одно лицо. Савватий Елисеевич, вы уверены в Степане?
      Хряпов твердо кивнул.
      - Вполне. Он с малых лет воспитан в нашем доме. Ни разу ни в чем замечен не был... А впрочем... Как знать. Да и отказаться от него мы не можем...
      - Да, Степан единственный, кто может входить и выходить через эту дверь, не рискуя вызывать беспокойство злодеев, - сказал я. - Всякое новое лицо может их обеспокоить и заставить сломать план, нам известный... Однако я думаю, что следует отобрать у Степана ключ. Пусть звонит - мы будем ему открывать.
      - Позвольте, позвольте, как это? Нам - открывать слуге, хаму? - душа Хряпова вмиг восстала против этого, забыв о страхе.
      - Что поделаешь, - твердо сказал я. - Как говорит Михаил Ксантиевич: вопросы безопасности требуют...
      Грек ошалело посмотрел на меня.
      - Я боюсь, что мера несколько запоздала, - продолжал я. - Поскольку, если Степан - предположим, - связан со злоумышленниками... (Хряпов сделал скучные глаза) Да, да, Савватий Елисеевич, мы должны все предположить... то они наверняка уже обладают дубликатом ключа. Слава богу, у нас есть засов!
      Мои собеседники растерянно молчали. Фундуклиди сопел и барабанил пальцами дикий марш.
      - Что же нам делать? - снова повторил Хряпов, облизнув губы.
      - Отобрать ключ и... ждать, - сказал я не слишком уверенно.
      11.
      Голова человеческая похожа на улей. Конечно, всякое сравнение хромает, но иногда именно это мне кажется весьма точным. Словно в улей, залетают в голову мысли и мыслишки, крутятся и жужжат внутри - одни медоносные, другие - пустые трутни.
      Одна мысль уже несколько дней жужжит в моем улье громче других: Фундуклиди... ж-ж... подозрительное поведение... ж-ж... чердак... ж-ж...
      Это пустой шум, я почти уверен. Разве может уважающий себя человек опасаться этого болвана, черт побери! Но сомнение грызет - и с хрустом! крепкий панцирь здравого рассуждения и больно проникает в мягкое тело неуправляемых, подспудных, зыбких отделов мозга. "Слишком подозрительны и нервозны вы стали, батенька", - урезониваю я сам себя, развеивая дурман. Проходит пять минут, а может, пятнадцать - и опять жужжит пчела: странно суетлив этот тип... ж-ж... и вообще! Ж-ж... Ж-ж...
      12.
      После того, как пришло письмо, мы стали особенно нервными. Ключ у Степана отобрали, и теперь ему открывали по колокольцу. Каждый раз, когда раздавался его разливистый валдайский звон, по всем нам пробегала электрическая искра, и глаза против воли противно-опасливо поворачивались к двери. "Кто?" "Я, Степан, господа! Степан!" Степан входил, как всегда, невозмутимый - с корзиною ли с бельем, с бутылками между пальцев, со связкою ли газет - учтиво кланялся и шел исправно исправлять свои лакейские дела. Потом мы находили на кровати свежую пижаму (а старой - мятой - не находили), последний петербургский журнал; за завтраком приятно звучали названия новых вин; забытый вчера Фундуклиди в кресле окурок сигары исчезал навечно.
      - Степан - словно пуповина, связывающая нас с миром, - сказал я как-то Хряпову.
      - Угм, - согласился Хряпов, зажигая папиросу. - Пуповина? Забавно...
      - Несмотря на недоверие, которое я временами к нему испытывал, я восхищен, как тщательно он исполняет свои обязанности.
      - Слуга как слуга, - сказал Хряпов, и струна тщеславия прозвенела в его голосе. - А знаете, что в слуге главное?.. Кстати, pardon за любопытство, у вас не бывало лакея?
      - Из обслуги имел лишь любовниц, - неуклюже замазал я хряповскую бестактность.
      - Ах, извините, Петр Владимирович, это я действительно того... ляпнул, - по-царски великодушно отпустил себе этот промах Хряпов. - Так позвольте мне продолжить... Самое главное в слуге - это отсутствие фантазии.
      - Фантазии?
      - Именно. Если я замечу у лакея хоть искру этой черты - пусть ищет себе другое призвание. Лакей должен смотреть зимою в окно - видеть зиму; брать бутылку "Перно" и твердо знать, что это - "Перно"; слышать голос хозяина и помнить, что это - хозяин. Именно - не Иван Иванович, этот старый пьяница и лежебока с дряблым носом в табаке, в халате, любящий бильярд по субботам, а - хозяин. Без остальных эмоций.
      - И... и что же, - промямлил я, слегка ошарашенный этой тирадой, по-вашему, у Степана фантазии... нет?
      Хряпов слегка задумался.
      - Пока не замечал. Но думаю - быть не должно.
      - Как это? - выдавил я из себя.
      - Система воспитания... Выучка-с, - охотно пояснил Савватий Елисеевич. - Видите ли... хм, коли уж пошел этот разговор, я вам кое-что поясню. Как отец мой, и дед, и прадед были купеческого звания, так и степанов род издревле несет печать холуйства. Оно, к слову, и больше ценится... Отец Степана и дед его родились в нашем доме, в нем жили, и в последнюю минуту его же воздухом дышали. Так что у Степана дело легко пошло: с младых ногтей он верность фамилии нашей усваивать начал, свои задачи жизненные постигать...
      - И не тянуло его... на другое что?
      - Тянуло, как же... В детстве - к другим ребятишкам, естественно.
      - И - как?
      - Секли, - просто сказал Хряпов. - Втолковывали, что он - хряповский слуга, по положению своему выше кухаркиных детей и, якшаясь с ними, в своем достоинстве лишь теряет... Так-с вот.
      - Внушили?
      Хряпов самодовольно пустил струйку дымку. Я полагал, что он кончил, но он, вдохновившись, продолжил далее:
      - ...И, конечно, - никакого учения, наук, литературы и прочего баловства.
      - Позвольте... Как же... Степан - неграмотен? - вылетело у меня.
      - Абсолютно, - подтвердил Хряпов.
      - Как же он сочетает сознание принадлежности своей к лакейской аристократии с тем, что не понимает грамоты?
      - А я не знаю, - безмятежно ответствовал Хряпов. - Полагаю, что ему этого и в голову не приходит, - он меленько засмеялся. - Напугал я вас, Петр Владимирович, а? Вот, небось, решили, какие они, эти господа крокодилы да и только!.. И не спорьте, сам бы так подумал на вашем месте. И так же ошибся бы. Почему? Поскольку, чтобы судить о слуге, нужно его и м е т ь, знать его психологию, если вам угодно.
      - И психология, что же: говорит о том, что...
      - Именно, - обрезал Хряпов мою фразу. - Именно, Петр Владимирович. И знаете что? - давайте-ка завершим этот разговор. Ей-богу, не лучшая тема. Всё равно: кесарю - кесарево, как говорится...
      Мы замолчали. Тема и впрямь была не самая удачная, плезиру особого не доставляла. "Кесарю - кесарево"... Штука известная. Стало быть, Фундуклиди - фундуклидино, мне - моё, и ни пылинки больше, а Хряпову огого! - его, хряповское. Сурьезная штука жизнь!
      Но бог с ним. Это философия. А наше положение - реальность. Значит, Степан - надежная пешка, как утверждает его хозяин. Без эмоций, без ненужных знакомств, без "аз, буки, веди"...
      Я успокоился, но следующий день поднес мне неприятный, подозрительный сюрприз. Сначала всё шло, как обычно. Отзавтракали. Помаялись. Отобедали... Поднявшись после обеда в комнату, чтобы предаться пищеварению, я обнаружил, что забыл внизу начатый журнал и выскочил за ним - полистать в сытой полудреме. Сделав несколько быстрых шагов по коридору, я свернул за угол и прямо передо мной расскочились в разные стороны - кто бы мог подумать! Фундуклиди и Степан! Вернее, отскочил встрепанным воробьем толстый грек; Степан стоял важно, точно библейский столп.
      - Ба! - нехорошим голосом воскликнул я (внутри мигом завелась охотничья пружина). - Какая встреча! Не ожидал... Вы, помнится, любили вздремнуть после трапезы?
      В глазах у Фундуклиди забегали юркие мыши.
      - Ну да... то есть.. А в чем, собственно....
      - Степан, иди, - велел я и смотрел слуге вслед, пока он не скрылся.
      - Ну-с, о чем вы говорили с господином лакеем?
      - Вовсе ни о чем! Как вы могли! - выпалил Фундуклиди, ослепляя меня своим враньем.
      - Ну-ну... Стало быть, просто в гляделки играли?
      - Петр Владимирович, давайте, знаете ли, не будем портить друг другу жизни и нервов.
      - Вы что, в Одессе жили?
      Грек муторно поглядел на меня.
      - Нет. Э... у меня мама из Батума... А почему вы спросили?
      - По разговору похоже.
      - Агиос о теос!
      - Чего вам хотелось?
      - Это по-гречески.
      - Потрудитесь по-русски.
      - Я сказал: "О, господи!"
      - Извольте отвечайть без банальностей!
      - А почему, собственно, я должен... - попытался Фундуклиди встать в позу - и вдруг сунул руку в карман, но я тут же оборвал его, как школьника:
      - Ну-ка, выньте руку. Живо!
      - Да я, собственно, платок...
      - Я говорю: жи-ва! (эх, нехрошо получилось, как у городового).
      Детектив осторожно вытащил руку из кармана, растопыря пальцы, и пошевелил ими, чтобы мне было видно, что ладонь пуста.
      - Вот так. Теперь отвечайте.
      - О чем?
      - Вы что, намерены меня за нос водить, господин Фундуклиди? по-змеиному прошелестел я, приблизясь к самому огурцовому его носу.- Я своими глазами видел, как вы сговаривались с этим молодчиком... и кое-что слышал, - добавил я со зловещей ухмылкой.
      Ах, какую я дал промашку! Не надо было этого говорить! Детский фокус.
      - Что, что вы слышали? - заговорил грек напористо, но еще заикаясь. Ну, ну-ка?
      - Что надо, то и слышал, - уклонился я, но разговор уже стал какой-то несерьезный.
      Нос у Фундуклиди, было упавший, снова полез вверх, как барометр в степи.
      - Ваши необыкновенные подозрения, господин Мацедонский, меня.. - он, очевидно, хотел сказать "оскорбляют", но не решился, - обижают! Я ожидал видеть в вашем лице человека интеллигентного, воспитанного. Увы!
      "Провинциальный фигляр из балагана!" - взбешенно подумал я, наблюдая с мрачным видом за торжествующим детективом.
      Решив, что достаточно отомстил за свою оскорбленную добродетель, Михаил Ксантиевич величественно заложил руки за спину и степенными шагами пошел прочь. На полдороге он остановился, повернулся в мою сторону и, учтиво поклонившись, сказал, нарочно тщательно выговаривая по-гречески:
      - Херэтэ. Да-с! Херэтэ. {До свидания (греч.)}
      Затем он скрылся за углом. Занавес упал.
      Я просто разрывался внутри от злости... как пишут в романах, "я кусал тебе губы", хотя на самом деле никаких губ я не кусал. Надо же! Этот толстый сазан уже висел на крючке, но сорвался. Интересно, о чем они толковали здесь, за углом? Как же это я проворонил случай!
      Носом я чуял, что дело нечисто и, не спеша двигаясь в направлении своей комнаты (естественно, уже забыв про оставленный внизу журнал), начал путаться в догадках.
      Догадок был целый лес с подлеском... Если бы детектив был умен, то это лишь облегчило бы работу ума. В действиях умного человека всегда есть неизбежная логика и связь. Таково бедствие всех умников. Но Фундуклиди был глуп. Увы, его позицию и его движители мог определить лишь второй Фундуклиди, точно такой же, как он сам. Неужто он... и злодеи... Нет, нет. Абсурд! Бред. С этакой-то всё отражающей рожей и хитростью африканского бегемота?..
      Тогда что?
      Что?
      К чему эти ускользающие глаза и сухие губы?..
      Я обнаружил, что нахожусь перед дверью своей комнаты и поспешно вошел.
      И тут меня осенило. Ну конечно! Какие могут быть сомнения! Грек хочет наладить пути, чтобы начать переговоры со злодеями. Вот он и проверял на всякий случай Степана. Прощупывал...
      Однако, рановато же он испугался. О, презренное спасание собственной шкуры! Как это похоже на полицейского: на людях - выкаченная грудь, многозначительное резонерство и тут же - трусливая дрожь, шуршание по углам и неисчерпаемая наглость. Вот оно - гнилое место в нашей обороне!
      "Ну ладно, Михаил Ксантиевич, - подумал я. - Посмотрим-с, как вам дальше удастся хитрить в этом доме, мой милый толстячок".
      За Фундуклиди надобно последить, решил я. За Фундуклиди и... за молчаливым "бесфантазийным" Степаном.
      13.
      За стеною защелкнулась дверь. Слышно было, как Фундуклиди тяжело протопал к окну и затворил форточку: видимо, грек опасался холодных российских сквозняков, хоть и был "рюс натюрализе" не первого поколения.
      Я поднялся, сделал три осторожных шага и прислушался. Детектив ходил по своей комнате; показалось даже, что я слышу, как он сопит от надавившего после ужина брюха.
      Плавно и нежно я нажал на ручку и толкнул дверь. Я решил посмотреть за Михаилом Ксантиевичем: как он поживает за тонкой стенкой? Что поделывает в одиночестве? Мне почему-то казалось, что я увижу что-нибудь интересное. Может, тесная замочная щелка позволит заглянуть на задворки фундуклидиной души.
      Света в коридоре не было, газ прикрутил рачительный грек; в сумраке лишь блестела классическая в литературе золотая струйка света под дверью комнаты детектива и выше слабо светилась светлая точка. Слава Богу, ключа в замке нет.
      Я наклонился и пристроился к наблюдательскому отверстию. Сначала из-за малого размера скважины видно было плохо, мутно. Но потом глаз привык, и я довольно четко, правда, как бы в отдалении, увидел темное окно напротив, угол кровати, стол, кресло, половину которого заслонял тучным боком хозяин. Очевидно, Фундуклиди вешал в шкаф свой замечательный пиджак. Судя по движениям невидимых рук, вешал он не торопясь, тщательно расправляя лацканы и обдергивая полы. Окончив процедуру вешания, Фундуклиди сделал шаг назад, и я увидел его всего. На миг показалась дверца шкафа - и уплыла, закрылась со стуком. Детектив, довольный, засунул за широкие подтяжки большие пальцы, потянулся, привстал на носках, оттянул подтяжки, выпятил пузырем живот и зевнул. Зевал он так долго и широко, что даже зажмурил глаза, заслезившиеся от насаждения. Конец зевка совпал с моментом, когда грек отпустил подтяжки и они со щелчком вернулись на надлежащее место.
      По окончании этого ритуала Фундуклиди заметно пободрел. Резвой походкой циркового борца, заслышавшего аренный марш, он подошел к окну, задернул занавески и затянул всё сверху бордовой плотной шторой. Он обернулся, и я увидел, что губы у него слегка шевелятся - уж не напевает ли он что-нибудь? Однако через дверь слабых звуков не было слышно, для этого пришлось бы поменять местами глаз и ухо, а я боялся что-нибудь упустить. Бог с ним, тем более, что исполнитель наверняка фальшивит.
      Между тем Фундуклиди сунул руку куда-то в невидимое мне пространство комнаты и вытащил оттуда стул. При этом он вдруг строго посмотрел на дверь, так что я даже прижмурил глаз, опасаясь, что он увидит блеск моего зрачка: шут его знает, какие зоркие бывают у детективов взоры! Очевидно, Фундуклиди собирался делать нечто для него важное, тайное и размышлял, стоит ли запереться на замок? У меня досадливо заныло внутри: сейчас окошко захлопнется! Грек размышлял - это красноречиво отражалось на его лице. Затем он решил, что час поздний, гостей не ожидается, а ключ далеко, и передумал.
      Легко, словно мальчик, словно этакий воздушный шар в штанах, он вскочил на стул, сбросив тапочки. Я поехал щекой и носом вниз по двери, выворачивая глаз вверх, но все равно достал взглядом лишь до фундуклидинского живота. Для обозрения мне осталась лишь нижняя половина грека. Он топтался по стулу полосатыми носками, раз даже судорожно потянулся кверху на цыпочках. Судя по зашатавшимся теням, он задел абажур на кенкете. Значит, шарил где-то на шкафу...
      Минуты через две Михаил Ксантиевич осторожно ступил со стула, чтобы тяжелым прыжком не будить тишину в доме; вновь нацепил покинутые тапочки. В руках он держал небольшую - не больше папиросной - железную коробочку, обвязанную нитью. Он вновь поглядел на дверь, и я снова подумал: вдруг вздумает все же запереться? Фундуклиди убрал стул и принялся распутывать нитку. Я немигающим взглядом змеи следил за его движениями: что же сейчас объявится? Дъявольский прибор для подачи тайных сигналов? Запас яду?..
      Коробка раскрылась - и у Фундуклиди в руках оказалась пачка тесно свернутых четвертных ассигнаций. Плюнув на пальцы, грек деловито развернул их. Одна...две...пять...двенадцать. Точь-в-точь - хряповский аванс.
      Ну и гусь! - присвистнул я про себя. От кого же он прячет их? От меня? От самого Хряпова? Или от Степана? Может он и переселение в бильярдную замыслил, чтобы в пущей безопасности содержать свой банк?...
      Постойте, Петр Владимирович, появилась другая внезапная мысль, а где вы сами поместили свои денежки? Увы мне! Примитивно сунул в тумбочку; не зарыл, не зашил в фалду за подкладкой. До чего же несносна бывает наша жизнь! Мало того, что она создает таких жалких индивидуумов, как Фундуклиди, но, чтобы потешиться, заставляет нас находиться в их обществе. О, ехидная любительница анекдотов!
      Фундуклиди пересчитал бумажки и заправил их обратно. Снова забравшись на стул, он водворил их на место. Впрочем, где-то он был прав. Ничего зазорного нет в том, чтобы к презренной субстанции относиться с почтением. Можно, конечно, сказать: тьфу на вас! Но кому от того бывало легче?
      Надо будет свои тоже проведать. И пересчитать. Мало ли... денежки любят, кагда их тово... Но на шкаф - это уж чересчур, чересчур!
      Грек слез со стула, снова загнал ноги в тапочки, подхватил стул и мягкими шажками понес его на место. Он исчез из поля зрения, но я уже не стремился непременно за ним проследить. Я понял, что ничего особенного больше не увижу - и сразу появилась истома, захотелось зевнуть и , как говорили в редакции, "покемарить". Нельзя сказать, что картинка, которую я наблюдал, была неинтересной, но я ждал действия драматического, а попал на второй акт водевиля...
      Грек внезапно выскочил сбоку возле самой двери и пошел прямо на меня. Взятый врасплох, я замешкался, и чертов Фундуклиди чуть не вставил ключ мне в глаз. Я отшатнулся, а в коридоре эхом крякнул защелкиваемый еще на один оборот замок.
      14.
      Хотя время и сочилось сквозь стены хряповского дома весьма медленно, всё же в конце концов обнаруживалось, что минуты исправно складываются в часы, часы составляют дни, а там, глядишь - вчерашний день уже стал позавчерашним.
      Минуло без малого две недели с того дня, как наше святое - троичное число мужчин избрало английские замки и крепкие отечественные засовы участью. Каждый уже совершил для себя достаточно глубокое знакомство с характерами соседей, и та тяга к новому, нам подобному существу, которую мы спервоначалу испытывали, повинуясь первобытному эху инстинкта, уже абсолютно иссякла. Со всё большим удовольствием каждый из нас проводил свое время в одиночестве. Встречаясь же, мы были натужно веселы, разговаривали обо всем небрежно и свысока. Я с недовольствием замечал за собой эту растущую привычку, но был не в силах превозмочь ее. Мне оставалось лишь позволять себе утешаться тем, что такова мудрая суть природы, ограждающей таким образом мой разум от власти тревоги и нервозности. Для пущей беззаботности и веселости Хряпов велел Степану купить граммофон и все фонограммы, какие найдутся в городе. Безобразный инструмент - экзотический цветок машинного двадцатого столетия - установили в салоне и закрывали зев от пыли салфеткой. Сперва редко находились охотники накручивать ручкой тугую пружину, но после к граммофонной забаве пристрастились, и труба иногда целыми днями, похрустывая, пела неглубоким медным голосом то солидное:
      "Не счеееесть жемчууужин
      В море полудёоооонном..."
      то водевильное, легкое и прыгучее, как воробей:
      "Ручаться можно ли за что?
      Наш ум - ужасный своенравец!
      Давно ль мной было принято
      Намеренье - не знать красавиц?..
      Нельзя ручаться ни за что!
      Нельзя ручаться
      ни
      за
      чтоооо!..."
      Иногда кто-нибудь из нас, не сдержавшись, подходил к окну, случайно пускал за отворот шторы долгий взгляд и произносил что-нибудь о погоде. Неосторожного тут же ждала насмешка остальных: "Что это вы, батенька, никак погодой интересуетесь? Гляньте на барометр в библиотеке - он вернее. Нельзя же так не доверять науке!" или: "Да что вы, право, моншер - не собираетесь ли увидеть разбойников в саду? Подите, гляньте: какая нынче цифра на численнике, о н и ведь явятся еще нескоро".
      Но всё равно каждый раз собирал нас вместе вечер, когда одному победить темноту и непрошеные мысли было невмоготу. Мы усаживались за круглый стол в гостиной; я тасовал колоду; Хряпов открывал коробку с горькими сигарами; Фундуклиди сопел и выкладывал на сукно стопку мелких монет, готовясь проиграть и заранее обижаясь. Играли в игры простые, общеизвестные: петуха, двадцать одно, железку...
      - Бубны-козыри, - провозгласил я, открывая себе карту, Михаил Ксантиевич, прошу, ваш заход.
      Плотные шторы застегнули комнату; из-под бахромчатого абажура пылала яркая аргандова лампа, освещая стол и игроков; пятачок света тлел на чудовищном профиле граммофона.
      - С маленькой да плохонькой, - нерешительно выложил карту Фундуклиди.
      - Перебиваю, - пробурчал Хряпов.
      - Беру, - сказал я, подгреб убитую взятку и бросил козырного туза.
      - Ай да боровичок! - пробормотал Хряпов.
      - Лечу в тартарары, - завистливо произнес Фундуклиди.
      Реплики за колодой были каждый раз одинаковые, но произносились почему-то всё равно с неизменным удовольствием.
      - Кстати, - вдруг вырвалось у меня. - А мне ведь давеча снился главный злодей... Вот-с! Сам Булкин.
      Хряпов и грек покосились с любопытством, однако продолжали бормотать привычную карточную каббалистику:
      - Пара красных...
      - Взял...
      - Спишите петуха и три, итого - восемь...
      - Михаил Ксантиевич, вы уж на колу повисли? Подвздернем-с!
      - Да никак нет-с, еще не повис...
      Наконец Хряпов вымолвил:
      - И как это он... то бишь, Булкин, вам видится, Петр Владимирович?... Если, конечно, не секрет?
      - Отчего же, - сказал было я, но заколебался. - Однако, господа, может, это ни к чему? Не стоит, так сказать, поминать лукавого к ночи?
      - Нет-нет, - с напором повторил Хряпов. - Расскажите, Петр Владимирович. Всенепременно.
      В его голосе было какое-то болезненное любопытство, неведомая сила которого заставила меня покориться.
      - Что ж... Слушайте, коли не боитесь...
      Я рассказал всё в подробностях: о Булкине, о сыне, об ужасном ножике. Эффект был полный! Я понял это по тому, что Хряпов слушал молча, не перебивая обыкновенным своим прибаутством ("Вуаля!", "Свежо предание, гм-гм..." и тому подобное), а грек сидел совсем неподвижно и глядел напуганной совой.
      - Что с вами, господа? - спросил я в конце рассказа, удивленный постными лицами собеседников.
      Хряпов хмыкнул и заворочался на стуле.
      - Видите ли, Петр Владимирович, дело в том, что я в последнее время вижу во сне нечто похожее...
      - То есть?
      - То есть, пресловутого Булкина с его чадом.
      - И я... вижу... -промямлил грек.
      В первую минуту я удивился, но потом подумал, что это естественно. Вам разве не снилось после театра, что вы - Ромео или Фауст? А уж нам-то, живым участникам всей этой истории!..
      - В каком же виде они вам являются, Савватий Елисеевич?
      - В весьма чудном. Как и вам - вроде приказчиков... Стрижка этак, знаете, с прямым пробором. Затем, сапоги, рубахи... Главное - рожи. Уж больно тупые и злобные, людоеды какие-то, ушкуйники...
      Небось, в холодном поту просыпаешься, усмехнулся я про себя, с внимательным лицом кивая Хряпову.
      - А у меня - один с усиками и с фиксой, - вставил Фундуклиди.
      Выяснилось, что ночами на всех нас наваливается один и тот же кошмар. Это было тревожным знаком. Семейство Булкиных, слава Богу, пока еще не выглядывало из-за шкафов, не грозило из-под кровати, но уже захватило важный плацдарм ночных миражей.
      - У меня дома травки есть, - сказал Фундуклиди. - От них спать очень спокойно, будто ангелу. Если б эти травки пить...
      - Если тут же начать травки глотать, то чем же мы изволим к концу спасаться? - сердито спросил Хряпов.
      Грек захлопал глазами и не отвечал.
      - М-да, - сказал я.
      - Э... - мычал Фундуклиди.
      - Хм! - сердито крякнул Хряпов.
      Вдруг меня разобрало любопытство.
      - Савватий Елисеевич, а вы сами помните этого Булкина?
      Вопрос был законный. Он давно висел над нами, как созревшее яблоко. Удивительно, что он еще ни разу не прозвучал.
      Забытые карты, разумеется, уже лежали на столе картинками вверх.
      - Что ж, могу рассказать, - протянул Хряпов, сделав губы трубочкой; он помолчал, пососал воздух и продолжил:
      - Никаких точных сведений, как я вам уже говорил, у меня нет... Вы сами, полагаю, догадываетесь: если б я знал что-нибудь определенное, не пришлось бы нам сидеть взаперти, как девицам на выданье. А уж господин Булкин имел бы дело с судебным приставом. За угрозу, за нарушение порядка взяли бы его на цугундер и оч-чень крепко взяли бы. Для таких быстрых молодцов есть подходящие места в империи.
      - Дикие-с! - обрадовался Фундуклиди знакомой теме.
      - Не знаю, не бывал, - суховато сказал Хряпов. - Но вся беда как раз в том - да-с, вся беда - что нам ни-че-го не известно. Михаил Ксантиевич уже сообщал на первом совещании, что именно удалось установить (грек приосанился). Был такой человек - Федор Булкин, жил... не помню где, неважно. А потом исчез. Съехал после банкротства и нигде не объявился.
      - Он к вам, судя по письму, заходил? - спросил я. - Помните?
      - Не помню, - тут же ответил Хряпов. - не удивляйтесь, что так быстро ответил: уже силился, вспоминал. Не могу.
      - Он еще, вроде бы, писал насчет больной жены... - сказал я так, для самого себя, вспоминая.
      - Вы разве что допрос мне решили учинить? - недовольно сморщился Хряпов. - Причем тут жена? Я, если хотите, ничего не желаю знать о чужих женах! Или вы считаете - я виноват в том, что этот Булкин полез не в свое дело и прогорел? Не умеешь вести дела - не берись, милый мой!..
      - Собственно... - пробормотал я.
      Однако Хряпов решил, по-видимому, расставить все точки над своей порядочностью.
      - Если, скажем, вы, Петр Владимирович, проснувшись раз утром, вдруг решите пойти на биржу да накупите бросовых бумаг - кто будет виноват, что денежки - тю-тю?
      - Собственно, - снова сказал я, - я и не думал вас винить, Савватий Елисеевич. Упаси бог! - решив всё обратить в шутку, я добавил: - И на биржу не пойду: все равно надуют.
      Хряпов успокоился, милостиво улыбнулся и наклонил голову.
      - Карты-то, господа? Забыли! Еще талию?
      Талия вышла какая-то пресная. Каждый думал о своем, Фундуклиди перепутал валета с королем. Под конец, когда все стали тайком глотать зевки, бес снова ткнул меня когтем под ребро:
      - Савватий Елисеевич, а сколько вы всё-таки получили на булкинском деле?
      Вопрос был против шерсти, но уж сильно томило меня любопытство.
      К удивлению, Хряпов на этот раз не рассердился.
      - Ну... - сказал он мрачно, - тыщ эдак... триста... нет, вру, все четыреста.
      400 тысяч, почти полмиллиона! Я скривил губы и покачал головой. Фундуклиди перестал разглядывать ногти и приоткрыл рот, оглушенный цифрой.
      - Простите, Савватий Елисеевич, - сказал я. - Может быть, я вмешиваюсь в область сугубо тайную, но - неужели столько стоили дом и имущество, что пошло с торгов?
      - А почему бы нет? - сказал Хряпов. - Булкин собрал блестящую коллекцию картин. Правда, не очень старых, недорогих. Маковский, Рябушкин... Я храню их в банке. У него была и коллекция саксонского фарфора, которую я, правда, продал. Не люблю идиллических амуров, пастушек и стариков с раскрашенными щеками. Вы видели у меня в кабинете над столом "Закат над морем"? Это тоже его - Булкина... Я оставил ее, потому что она мне очень понравилась... А кроме того, не забывайте, что две булкинские мануфактуры тоже отошли мне. Так что, назвать точную цифру я затрудняюсь.
      - М-да... - сказал я, подавленный. Мне даже не хотелось вспоминать свои мечты о пузыре с плохим шампанским и о лубочных вечерах в подтяжках на диване. Это были грезы сопливого мальчишки о засиженном мухами леденце. Такие вот, как Хряпов, сами дирижируют своей жизнью и желаниями. Захотел спас Булкина, захотел - затоптал его и десяток других. Захотел - и плюющийся паром локомотив потащит тебя сквозь швейцарские туннели в Ниццу. Захотел - и в шкафу завелся фрак с кавалерией через плечо. Назваться министром, губернатором... А у других в оркестре лишь пиликает скрипка нищеты, и свирелям надежд никак ее не одолеть...
      Когда мы расходились почивать, Хряпов задержал меня за руку и показал на картину довольно неприметно висевшую в углу над буфетом.
      - Тоже его, Булкина.
      Это было полотно небольших размеров, написанное в темных тонах. Две парусные лодки с убранными парусами. Волны вокруг... Сюжет, в общем, обычный. Но в этом отсутствии затейливости, в неуклюжести лодок, в непривычной некрасивости моря скрывалась настоящая сила. Эта немая сила резко входила в память и оставляла там и море, и лодки, и их старые обветренные мачты.
      - Ну как? - спросил Хряпов весело. - Ничего, а? Хе-хе...
      Я покачал головой.
      - Да. Очень здорово. А чья это?
      - Булкинская, я же говорил...
      - Я имею в виду художника.
      - А-а... - Хряпов вперил глаза в картину. - Не помню. Какой-то француз... или итальянец.
      - Ну да, - сказал я. - Ясно...
      Ясно, зачем ему знать художника, если он держит картины в банке, подумал я. Это ведь - ка-пи-тал! Может, Булкина он из-за картин и угробил... Хотя, наверное, всё-таки из-за мануфактур...
      Я снова посмотрел на картину и на миг пожалел Булкина. А впрочем, все они - Хряповы, Булкины - одного поля... Интересно, прежний хозяин тоже хранил картины в сейфе?... "Какого-то француза..." М-да...
      - О чем это вы задумались, Петр Владимирович? - спросил Хряпов.
      - Так... - сказал я. - Ни о чем. Хорошо нарисовано. С талантом.
      - Потому и держим-с! - отозвался Хряпов.
      15.
      Иногда мне казалось, что произошла ошибка, что человек с фамилией Булкин не может быть злодеем.
      Слово "булка" связывалось у меня с толстым розовым мальчиком с рекламного листка московского царя кондитеров Филиппова. Злодеями могли быть Мацедонский, то есть я, Фундуклиди, Буз; совсем ужасно звучало: Хряпов.
      Я повторял вслух: Булкин, Булкин... - и слово было теплым, мягким, добрым. И тогда мне представлялся небрежный пухлый господин, способный на единственное преступление: уничтожение тортов и паштетов. Воображение меняло виды: господин Булкин с салфеткой; господин Булкин, отдувающийся после пяти шагов по скверу; господин Булкин, подремывающий в кресле. Горничные хихикали за дверью над моим Булкиным, конопатый сын крал у него гривенники из карманов, последний замусоленный приказчик из щелястой лавки обзывал его за глаза "балбесом" и обидным народным словом "тютя"...
      Бесплотные воздушные картинки кончались, и Булкин снова становился угрозой, символом отвратительного убийства, электрическим полем, намагничивающим проволоки наших нервов.
      16.
      Васька появился через пятнадцать дней.
      В тот день Фундуклиди, который, закалив сердце против наших насмешек, несколько раз из-за занавески внимательно осматривал улицу, громко сказал что-то по-гречески, а потом - себе под нос:
      - Опять он здесь...
      Мы с Хряповым передвигали шахматы, разыгрывая французскую защиту.
      - Вы о ком, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов, посылая ладью на Е-6.
      - Крутится целый час уже... в плаще и кепи, - сказал детектив.
      - Бросьте, Михаил Ксантиевич, вечно вы всех подозреваете!.. Помните пьяного извозчика?
      Пять дней назад Фундуклиди забил тревогу, когда у ограды хряповского особняка остановилась пролетка живейного извозчика. Грек в это время, отодвинув край плотной шторы, как раз обозревал ту часть Вселенной, что открывалась из окна гостиной. Увидев, как хозяин пролетки слезает с козел и направляется к чугунным копьям решетки, Фундуклиди поднял настоящую бурю. Мы бежали, бросив приятный отдых, и каждый ощущал бьющийся в кармане о бедро тяжелый револьвер. Между тем, возмутитель спокойствия нетвердым шагом приблизился к ограде и, воровато оглядевшись, стал в сумерках мочиться через прутья на газон.
      - Помните извозчика? - снова сказал Хряпов, и я позволил себе улыбнуться. - Неужели вы хотите заставить нас снова наблюдать подобную картину?
      - Напрасно вы смеетесь, господа, - сказал Фундуклиди. - Я...
      - Жестоко, жестоко... - продолжал журить Хряпов.
      - Да нет же! - сказал Фундуклиди, закипая, и снова фыркнул что-то на греческом (даже глаза его вроде бы сверкнули). - Вон он... Вон ходит! Типичный соглядатай!
      - Ну уж... Так уж и соглядатай?
      Тем не менее, мы с Савватием Елисеевичем встали и подошли к окну.
      - Где же?
      У Фундуклиди запрыгали от волнения рыхлые щеки.
      - Только что здесь был... Агиос о теос! У тумбы. Ушел! Подозрительный тип!.. - повторял Михаил Ксантиевич. - Вот, снова появился!
      - Да где?
      - Во-он! Встал, не шевелится.
      Подозрительный тип стоял у афишной тумбы против громадного женского лица над буквами: "М-IIе Крутоярская. Бенефисъ". У М-IIе Крутоярской подгулявший приказчик подрисовал углем усы и баки.
      С первого момента я уловил что-то знакомое в мохнатом кепи и поднятом воротнике мышиного плаща (день был пасмурный, по улице ветер гнал провинциальный мусор, загибая угол "Бенефиса" m-lle К.). Невозможно было ни с чем спутать эти плечи, будто не выдерживающие веса отпущенного каждому воздушного столба Паскаля: на другой стороне тротуара стоял Васька Беспрозванный. Мне даже показалось, что я различил васькины глаза - глупые и жадные.
      Должно быть, какая-то жилка дрогнула в моем лице, потому что Фундуклиди, взглянув на меня, вдруг выпалил:
      - О-о!... Вы его знаете!
      Он сказал это так, словно застал меня в чужом саду на сливовом дереве. Я отдал должное его полицейскому чувству.
      - Знаю. Это Васька Беспрозванный.
      - М-да? - сказал Хряпов, странно взглядывая на меня.
      Я почувствовал себя женой вельможи, застигнутой с лакеем.
      - Это Васька Беспрозванный, - повторил я. - Сотрудник нашей газеты.
      - М-да? - снова сказал Хряпов.
      Что еще он мог сказать в эту минуту?
      Я понял, какие черные чувства взвились в душе Савватия Елисеевича, и разозлился на Ваську. Разозлился за всё: за то, что он выследил, за его дурацкую фигуру, за фамилию, смахивающую на кличку марвихера
      - Это Васька Беспрозванный, - повторил я в третий раз. - Дурак и зануда. Поверьте мне (я светло улыбнулся), это совершенно безопасный тип...
      - А откуда он здесь? - грозно крикнул Фундуклиди голосом околоточного.
      Глаза его отразили два оконных переплета и от этого стали жуткими, как у монстра.
      - Почему он наблюдает? Знаете? Можете сказать?!
      - Позвольте... Михаил Ксантиевич, Савватий Елисеевич... Я все объясню... Может - присядем?
      - Нет, здесь! - повелительно сказал Фундуклиди. Рука его подобралась к разрезу пиджака. В отличие от нас, он носил револьвер на шнурах подмышкой.
      - Вы что - с ума сошли? - сказал я. - Оставьте револьвер!
      - Какой револьвер? - слицемерил детектив. - Па-апрашу не увиливать!
      - Вы уж расскажите, Петр Владимирович, вы д о л ж н ы рассказать, сказал Хряпов, нажимая на слово "должны".
      - Да-да, я понимаю, - сказал я пересохшими губами. - Я помню: я обязывался ни словом, ни намеком... То есть, полный секрет... Я сам не понимаю, как случилось... - я вновь услышал васькин голос мне вдогонку у редакции: "Все равно узнаю!" Но как он отгадал Хряпова? Я что-то наплел Бузу... Но разве можно было додуматься?... Вот нюх у проныры! Конечно, затворничество купца, который прежде живал широко, не прошло мимо Васьки. Сопоставив время, факты, расспросив Буза, он, ясное дело, увидел, что оба неизвестных собрались в одном уравнении...
      Я рассказал Фундуклиди и Хряпову всё, как было: про Буза, Ваську, прощание с газетой. Они слушали молча, только Фундуклиди то вскидывал, то напускал на глаза жуткие брови, выдвигал челюсть и торопил в пространных местах:
      - Ну?... Ну а вы?... Ну, и как?...
      Я рассказал с подробностями, упомянув даже о Диане на потолке (оба вынесли это без улыбки). В конце рассказа Хряпов почесал в затылке (видно было: первый запал уже прошел, и сомнения почти рассеялись) и сказал:
      - Однако, неосторожно вы, Петр Владимирович...
      - Неосторожно, - сокрушенно согласился я. - Но кто же мог знать, что этот мерзавец Васька догадается. И зачем ему это нужно?
      - Стоит... - сказал Фундуклиди, в который раз посмотрев в окно.
      Васька стоял на прежнем месте, обдуваемый ветром.
      - Как ему не надоест? Римский статуй, ей-богу! - попытался я пошутить.
      Фундуклиди перекатил на меня маслиновые глаза и сказал:
      - А вдруг он связан со злодеями? Я лично допускаю такой вариант.
      - Да?... - нервно спросил Хряпов. - Но откуда же? Откуда?
      Фундуклиди солидно пожал плечами: мол, чего не бывает!
      - В нашем положении можно всего ожидать, Савватий Елисеевич.
      Все снова против воли посмотрели на мерзавца Беспрозванного. Тот уже прислонился к тумбе - устал, сердешный. С тех пор, как мы его заметили, прошел уже час. Сколько же он стоял до этого?
      - Вот что, господа, я выйду и пошлю его к черту, - сказал я решительно.
      - Ни в коем случае! - запротестовал Хряпов, волуясь. - Вы всё провалите! И без того ясно: нам дают понять, что дом под надзором.
      - Вто это я как раз и смогу выяснить: случайно Васька ошивается у тумбы или дело впрямь серьезное.
      Такая мысль вроде бы соблазнила Хряпова, но, поразмыслив, он сказал:
      - Нет... Это опасно и... ни к чему. Да-с!
      - Нет,- сказал и Фундуклиди.
      - Ну что ж, - покорился я. - Как желаете.
      Мы гнетуще помолчали.
      - Однака, господа, - через минуту сказал Хряпов, - что это мы всё этак... молчим? Довольно дискуссии. Не лучше ли нам развеяться (он улыбался и даже потер руки; не веселились только глаза). Михаил Ксантиевич, что это вы снова изучаете в окне? Нападение злодеев еще не скоро... Так что, господа - партию в бильярд?
      Я понял, на что намекал Хряпов: нельзя допускать упадка настроения. Уныние всех нас съест.
      - Что же, господин миллионер, - сказал я весело, - готов проиграть вам бутылку французского коньяку... Надеюсь, вы потерпите возврат долга до тех пор, как мы выйдем отсюда с триумфом?
      - Да уж, ладно, - сказал Савватий Елисеевич. - Хе-хе! Что уж поделаешь!
      Мы почти силой оттащили Фундуклиди от окна. На лестнице по пути наверх, в бильярдную, детектив прижал меня боком и жарко сказал в ухо:
      - В редакции-то, небось, наболтали чуть больше, а?
      Он посмотрел на меня из лестничной тени, словно добавил: "Конечно, при Хряпове неудобно было сознаваться в невоздержанности на язык, но мне-то уж можете открыться!"
      - Да что вы, - тихо сказал я Михаилу Ксантиевичу. - Вовсе нет!
      Он улыбнулся и сощурил глаз-маслину: знаем вас!
      Из бильярдной, от наших с Хряповым азартных выкриков (дорога была, разумеется не бутылка - престиж бильярдщика), Фундуклиди потом еще четыре раза бегал смотреть на Ваську. Тот на некоторе время исчез - видно, обедал в "Трех богатырях" неподалеку - потом появился, простоял два часа в сумерках - и снова исчез.
      С тех пор он начал появляться почти каждый день и стоял на прежнем месте - у тумбы.
      17.
      Какая подлая штука - часы! Можно смотреть на них долго-долго, и стрелка будет стоять неподвижно, но стоит отвлечься, как вредный механизм тут же приходит в движение, и, повернувшись, вы замечаете, что стрелка уже продвинулась вперед на добрую половину часа. А вслед за нею плывет, скользит, ускользает время.
      Подлые часы!..
      Еще недавно, бывало, не раз за день захлопнешь книгу и скажешь в душе: как же медленно ползут минуты! А теперь - наоборот... Был бы у времени хвост - так и вцепился бы в него, чтобы попридержать.
      Это потому, что прошло уже больше половины срока, отпущенного до дня мести.
      Каждый новый день стал страшить.
      Каждый перезвон часов, отмеряющих еще одну навечно канувшую четверть часа, стал грозить, напоминать, вызывать дрожь.
      Вчера почтой пришло еще одно письмо: "Не пытайтесь мешать. Меры будут приняты незамедлительно. Будет хуже."
      - Вот! - запальчиво сказал на это Хряпов. - Я правильно делал, что не уставал повторять: нужно ждать! Во всяком случае, сейчас у нас есть хотя бы шанс выпутаться... Представьте себе теперь, господин детектив, - вдруг напустился он на Фундуклиди, - что было бы, если бы мы послушались ваших советов и опрометчиво решились бы покинуть дом или поднять шум на всю Ивановскую? Представляете? А? Ну?...
      - Право, Савватий Елисеевич, никто и не помышлял всерьез пускаться в авантюры, вступился я, чтобы прервать эту неприятную сцену.
      - Да вот же, вот он хотел! Он и полицию хотел! - оскорбительно тыкал пальцем в грека Хряпов. Он, по-видимому, "сорвался". Нервы у всех не железные.
      С трудом мне удалось вернуть нашему общению более-менее спокойную атмосферу, но всё равно Хряпов заметно нервничал. Однако, ужаснее всего было смотреть на Фундуклиди. Глаза его иногда вдруг начинали блуждать, лоб покрывался испариной, а сам грек находился, казалось, в глубоком обмороке.
      После такого состояния он обычно говорил пугающе-свистящим шепотом:
      - Господа! Я, кажется, догадался!...
      - Ну? - говорили мы с Хряповым. - О чем вы на сей раз догадались? В прошлый раз вы догадались, что злодеи взяли месяц сроку с целью совершить подкоп...
      - Подкоп - ерунда! Слишком трудная задача и много риску. На сей раз я, кажется, проник в замысел преступников.
      - Очень интересно, Михаил Ксантиевич, мы вас слушаем.
      - Да-да... - детектив встал из кресла, прошелся вдоль стены и ткнул пальцем в мраморных львов (мы, как обычно, были в гостиной):
      - Что это?
      - Камин, Михаил Ксантиевич. Уверяю вас, это всего лишь камин, сказали мы с Хряповым, тщетно пряча улыбки.
      - Всего лишь камин, - промычал, насупясь, детектив. - В том-то и дело! Про-сто ка-мин! А куда ведут трубы? Ведь на крышу!
      - Но помилуйте! Неужели вы думаете, что преступники сумеют обратиться в змей и проскользнуть в трубы?
      - Зачем проскользать?... - рассеянно спросил грек.
      Он неожиданно проворно расставил жирные ляжки, наклонился и заглянул в зев камина.
      - Зачем проскользать? - повторил он, выпрямляясь. - Не нужно проскользать...
      Он снова нервно заходил, бормоча:
      - Ай-ай-ай, как же просто... Но догадаться можно было, можно было... Ай, плохо! Но - коварство... какое коварство!... Действительно, так!... Савватий Елисеевич, - наконец спросил он. - Много каминов в доме?
      - Да в чем дело, черт возьми? - рассердился Хряпов.
      - Трубы... - печально сказал детектив. - Мне они не нравятся! Злодеи могут бросить через них яд - и мы погибнем от испарений!
      - Чепуха какая-то... - сказал, хмурясь, Хряпов. - А есть такие яды?
      - Немало, - веско ответил Фундуклиди. - Бывают яды, дающие очень сильные пары. Можно отравить также светильным газом...
      - Тоже через трубу?
      Фундуклиди кивнул.
      - Бросить в особых сосудах.
      Растерявшийся Хряпов повернулся ко мне.
      - Петр Владимирович, что вы скажете?
      - Да я... вообще-то... думаю - это дело возможное, - пробормотал я.
      Скептический холодок, с которым я сперва по-привычному встретил новую догадку грека, истаял. Черт его знает! Может быть, на сей раз Фундуклиди угодил в точку. Может же наконец наступить и такой момент: ведь сколько уже вариаций нашего изничтожения изобрел хитроумный детектив, должен же он когда-нибудь угадать! Я ощутил в душе даже сочувствие к бедному греку. Пока мы неблагодарно надсмехались над его аппетитом, любовью к ребусам и сигарам, носатостью и канареечным носкам, этот человек каждую минуту думал и размышлял.
      Так надобно что-то делать! - заявил Хряпов. - Предотвратить, предупредить.... Господа!
      - Да! - выстрелил Фундуклиди.
      - Какое же число каминов в доме? - спросил я.
      - Два английских камина и три печи, - ответил Хряпов.
      - Надобно действовать! - объявил Фундуклиди.
      - Да-да, заткнем трубы! - поддержал хозяин дома.
      - Чем же мы их заткнем? - спросил я.
      - Вот черт, чем же? - осадил Хряпов. - Надо сказать Степану. Здесь понадобится кирпич... можно мешками с песком...
      - Значит, прибудут каменщики, привезут подводу кирпича...
      Хряпов нахохлился, как птица.
      - Вы правы, ca va pas, как говорят французы. Я помню последнее письмо, они в нем как раз предупреждают... А что делать, Петр Владимирович?
      - Может быть, в доме найдутся... гм... подручные средства?
      В этот момент детектив издал мычание.
      - В-вот, - сдавленно сказал он. - Диван, - и потискал толстыми пальцами подушку. - Можно вот этим...
      - Что? Диван растащить? - нахмурился Хряпов.
      Фундуклиди скис.
      Наступило неловкое молчание. Все отвели глаза. До чего же гадок миллионщик, жалеющий какой-то дурацкий диван для нужного дела!
      Наконец Хряпов одумался и произнес:
      - Э... что ж, эта подушка... гм, подайте-ка ее сюда! Так вы полагаете, что ее можно использовать?
      - Полагаю, - кивнул Фундуклиди. - Позволите?
      - Валяйте.
      Грек взял подушку, подмял ее к животу, потискал и, наклонясь, принялся запихивать в нутро камина. Подхватив каминные щипцы, он стал толкать ее вверх щипцами, затем помог ногой, затем щипцами опять.
      - Осторожней, - не выдержал Хряпов. - Рвется. Слышите: треск!
      - Ф... фсе ф порядке, - с ветром выдохнул грек, выпрямляясь, и отошел от камина.
      Подушка исчезла в трубе.
      - Давайте другую, - распорядился Хряпов.
      Грек схватил еще одно полосатое спасение и понес было к каминной утробе, но Савватий Елисеевич перехватил его на полпути.
      - Теперь уж позвольте мне. Вы наверняка криво засунули. Петр Владимирович, подсобите!..
      Через час мы заткнули почти все трубы в доме. К счастью, у Хряпова в особняке оказалась для этого уйма подходящих вещей: диванные подушки, ковры-дорожки, скатерти, книги... Обидно, конечно, было мазать сажей великие продукты человеческой мысли, но на карту была поставлена наша жизнь. А жизнь, что ни говори - самое великое чудо. Доведись любому из вас почувствовать гибельную угрозу и, я уверен - самым дорогим сердцу он пожертвует, не сожалея ни о чем в этот миг. Да-с. Любой, я уверен. А разве нет?
      Мы закрыли вьюшку у печи в людской и, нащипав щепок, заклинили ее намертво.
      Хряпов, очевидно, чувствовал себя неловко за первоначальную безрассудную идиотскую скупость и теперь нарочито корчил ухаря-купца, покрикивая у последнего камина:
      - Это что там? Халат мой с кистями? Тащи его сюда, щели конопатить. Как в песне поется: пей-пропивай, пропьем - наживем!...
      18.
      Вот уже несколько дней, как я иногда ловлю на себе косые взгляды Фундуклиди... Готов спорить на что угодно: после этой дурацкой истории с болваном-Васькой Беспрозванным, грек питает ко мне недоверие. Может даже подозревает в пособничестве злодеям. Да-с, можно себе представить и такое, зная его полицейскую душу!
      Однако, ну и ситуация складывается! Ведь я тоже подозреваю его после той встречи на чердаке и после того, как застал его вместе со Степаном. Не подавал ли он, кстати, тогда, на чердаке, знаки людям, находящимся вне дома?.. Вчера я заметил: они снова шептались со Степаном...
      Ну и положение, прямо мысли штопором закручиваются!...
      19.
      Письма стали приходить чаще - по одному в три дня. В них не было истерических нот или напыщенного тона - они просто были наполнены спокойной, уверенной злобой и угрозой. Пробежав их содержание, Хряпов через силу пренебрежительно пожимал плечами, Фундуклиди искал отпечатки, и все боялись.
      С каждым днем мы чувствовали, как растет в нас мутный, суеверный страх. Это был страх, подобный тому, что будоражит мужиков, когда по деревне пронесется слух, что "грядет армагеддон". Мы изо всех сил пытались оттолкнуть эту липкую, холодную, рыхлую амебу, но страх наваливался и давил.
      Мы стали плохо спать, к завтраку выходили с нездоровым цветом лица и досыпали днем. Мне все время являлся во сне Булкин и какие-то дикие мистерии. Моих компаньонов, очевидно, посещали видения не слаще. Когда я однажды в шутку спросил Хряпова, скольких булкиных он видал нынче ночью, он вдруг вспылил и ответил: "Да при чем здесь Булкин?"
      Действительно, при чем? Мало ли отчего может томиться совесть денежного туза: кто знает, скольких он пустил по миру или уморил? А наш злодей Булкин лишь потащил за собой ворох разных воспоминаний - вот и мучается Савватий Елисеевич...
      За столом нас уже не привлекала болтовня. Всё чаще мы безмолвно ели, уставясь в тарелки. Мы стали раздражительны. Бывали минуты, когда у кого-то нервы начинали трепетать, как пружины. Фундуклиди - даром, что детектив стал совсем неважен. Вчера во время ужина я по нечаянности уронил на паркет ложку - он вздрогнул и побледнел так, что мы с Хряповым испугались. Хотя грек и уверяет, что это случайность, Савватий Елисеевич велел Степану дать ему валериановый отвар.
      Положительно, мы сходим с ума.
      20.
      Я очнулся и лежал с открытыми глазами. Последний Булкин в сапогах бутылками, скорчив злобную гримасу, растаял на бледном потолке.
      Царила тишина. В окно бесстрастно глядела рябая от звезд Вселенная. Стучали невидимые часы, и этот педантичный звук разгонял химеры. Лишь только раздражала скользкая холодная испарина на спине и груди - след только что пережитого во сне ужаса.
      Я откинул одеяло и сел.
      Из приоткрытой форточки - бррр! - тянуло холодом. Я поспешно влез в халат - сразу стало тепло, только липла к спине дорогая хряповская пижама.
      Захватив полотенце, что давеча оставил на кресле, я отворил дверь - и сразу замер на месте. Ночной коридор был необычен, озарен каким-то призрачным сиянием. Сияние исходило из-под фундуклидиной двери.
      Вот-те на! Грек не спит?
      Есть немало родов людей лунатического толка. Одни зачитываются до умопомрачения французскими романами, другие черпают в глубоком омуте ночи вдохновенные образы. Фундуклиди для подобного расточительства чересчур обстоятелен. Он серьезно относится к жизни, то есть - к еде, питью и сну, которые он недвусмысленно под нею понимает. Но есть еще люди, любящие покров ночи, про которых говорят: "яко тать в нощи".
      Я сжал кулаки. Ишь, грек-абрек! Превосходный артист. Щепкин. Мочалов. Шумский! А ведь как ловко строил дурачка! Неужто он всех надул - это толстенький любитель полосатых носков? Наконец-то ты попался, балаклавский (или геленджикский, что ли?) самородок! Скольких великих авантюристов подвела мелкая оплошность, досадная случайность. И вот сейчас Фортуна уже, наверное, поднимает перо, чтобы подписать имя Фундуклиди в этот список.
      Увы! Разоблачения не случилось. Я был уже за шаг от фундуклидиной двери, готовый отыскать самую мизерную щелку, уловить любой комариный писк, когда какая-то предательская половица тоскливо заныла под ногой. И почти тут же - не успел я как следует подосадовать - в комнате детектива возник неясный звук, в ночной тишине гулко ударил в стены револьверный выстрел, с глухим стуком пуля ударила в дверное дерево - и по коридору завыл рикошет.
      От неожиданности я присел чуть ли не на пол, в то время, как за дверью снова затихли. Наконец, я осознал, что произошло. Ах, подлец! Да ведь он с т р е л я л в меня! Я хотел уже броситься к себе, где в тумбочке тосковал от безделья мой "Смит и Вессон", но с той половины, где почивал хозяин дома, раздались торопливые шаги. Опасаясь, что попаду в пиковое положение меж двух огней, я сдавленным шепотом (чтобы сумасшедший Фундуклиди не мог пальнуть на голос) позвал:
      - Савватий Елисеевич, не бойтесь, это я!
      В смутном коридорном мраке, чуть разбавленном продолжающим сочиться из-под фундуклидиной двери светом, высунувшийся из-за угла Хряпов был похож на персонаж из персидских сказок.
      - Это вы, Петр Владимирович? - спросил он отрывисто. - В чем дело?
      - Осторожно! - предупредил я. - Не подходите к двери: он стреляет!
      - Кто стреляет?
      - Фундуклиди.
      - Чушь какая! А что, собственно, случилось?
      - Об этом нужно спрсить вашего грека... Если он не сбежал еще через окно.
      - Чушь какая! - повторил Хряпов.
      Он вышел из-за угла, сунув что-то в карман халата (очевидно револьвер), затем безбоязненно шагнул в разделяющее нас опасное пространство перед дверью с золотистой пулевой дырочкой.
      - Михаил Ксантиевич! - постучал он. - Вы здесь?
      Знакомый голос пробормотал неразличимое из глубины комнаты.
      - Откройте, Михаил Ксантиевич, это я, Хряпов, и со мной Петр Владимирович.
      - Берегитесь, Савватий Елисеевич, может он спятил! - предостерег я.
      - Бросьте! - тихо, но властно ответствовал Хряпов.
      При этих словах последовал скребущий шум, словно двигали тяжелую вещь; раздалось шуршание, сердитый кашель; ключ повернулся, и дверь открылась (из проема пахнуло пороховым смрадом). В ослепительном после сумрака свете кенкета появился Фундуклиди, совершенно одетый, со "Смитом и Вессоном".
      - Спрячьте оружие, - сердито сказал Хряпов. - Вы, того и гляди, креститься даже револьвером начнете.
      Грек подозрительно посмотрел на меня и убрал руку за спину.
      - Ну-с, - произнес Савватий Елисеевич. - Я, господа, не понимаю, почему вы не в постелях в такой час?
      - Видите ли, господин Хряпов, - сказал я. - До последнего времени я тоже полагал, что господин Фундуклиди по ночам почивает в царстве Морфея, как предписано природой. Но, оказывается, Михаил Ксантиевич бодрствует при свете да еще постреливает сквозь дверь в своих соседей.
      - Как же это вы, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов. - Ай-яй-яй!
      - Я не стрелял в господина Мацедонского, - с напором сказал Фундуклиди, сильней обычного пришепетывая на греческий манер, отчего у него получилось: "Маседоского". - Я стрелял в шпиона (вышло: "спиёна"), который крался по коридору к моей двери.
      - Помилуйте! - почти крикнул я, прямо-таки ошеломленный чудовищным поклепом. - Это меня-то вы называете шпионом?!
      - Не знаю! - взорвался грек, словно фугаска. - Знаю только, что кто-то подозрительно крался к моей двери!
      - А вы-то что делали в коридоре? - спросил Хряпов уже меня.
      - Мало ли что я мог делать! - возмутился я. - Как вы думаете, куда я мог направляться с полотенцем в руках?... Вон, кстати, оно лежит у моей комнаты. Видите? А?
      - Что же вы не шли мимо со своим полотенцем? - тут же вцепился в меня детектив. - Зачем крались к моей двери?
      - Я не крался!
      - Крались!
      - Ну, крался... Еще бы, если у вас глухой ночью свет горит! Поневоле заинтригуешься: чем вы там занимаетесь?
      - Ничем не занимаюсь... Я спал.
      - Как спали? При свете? - вырвалось уже у Хряпова.
      - При свете, - сердито ответил грек. - Ну и что?
      - При свете и с револьвером в руках? - сказал Хряпов и захохотал, а Фундуклиди засопел. - Вы что же - особой йогой занимаетесь?
      Глядя, как мы стоим с Фундуклиди друг против друга, словно два индюка, Савватий Елисеевич кончил смеяться и, покашливая, произнес:
      - Ну что же, дело ясное, господа. Произошло недоразумение. Ночь еще большая, давайте воспользуемся ее благами.
      - Вы предлагаете разойтись? - спросил я.
      - Настаиваю на этом! И - прошу, господа - пожалуйста, больше благоразумия и осторожности.
      - Легко сказать: благоразумия, когда господин Фундуклиди... - начал было я, но Хряпов похлопал меня по плечу:
      - Довольно, Петр Владимирович, довольно. Идемте спать. Спокойной ночи, Михаил Ксантиевич. И, кстати, запрещаю вам спать одетым и при свете. Нехорошо-с! Завтра опять выпейте валерианы.
      - Покойной ночи, - сказал грек и затворил дверь.
      Хряпов съел подступивший зевок, запахнул халат и повернулся было идти к себе - но я схватил его за рукав и на цыпочках отвел подальше от фундуклидиной комнаты.
      - Савватий Елисеевич, - прошептал я, приблизя лицо к хряповскому уху настолько, насколько позволяло приличие - то есть, уважая дистанцию между газетчиком и миллионщиком. - Вы греку доверяете? У меня есть некоторые подозрения...
      - Бросьте, - пробормотал Хряпов. - Это он со страху при свете спит. Я его знаю десять лет. Михаил Ксантиевич, кроме как в детективной, в других областях весьма, гм... недалек. Вы разве сами не заметили?
      - Заметил. Но у меня есть наблюдения...
      - Нервы. Нервишки-с, - сердито сказал Хряпов, которого явно морил сон. - Не ссорьтесь и не ругайтесь, я вас прошу. Ни к чему это сейчас. Прощайте. До утра.
      Он запахнул потуже халат и съязвил:
      - Кстати, не забудьте: ведь вы, кажется, куда-то шли... с полотенцем?
      21.
      Как можно догадаться, обстановка поутру за завтраком была не из приятных. Фундуклиди косился на меня исподлобья недружелюбным взором. Я делал вид, что никакого Фундуклиди на свете вообще не существует. Хряпов время от времени вспоминал ночное происшествие и в меру потешался над нами обоими. Мы постными минами давали понять, что шуточки нам не особенно по душе. Но в нашем положении развлечения были редки, и он потешался. Особенно было неприятно то, что хряповские насмешки слышал Степан, который был тут же, подавал и убирал блюда.
      - Того и гляди, господа, вы мне эдак весь дом разнесете... Надеюсь, Михаил Ксантиевич, вы не кладете, по крайней мере, на ночь под подушку бомбу?
      - Бомбу - нет. Только револьвер, - буркнул грек.
      - Ах, только револьвер? Благодарю, благодарю...
      - После будете благодарить, - сказал обозленный Фундуклиди и продолжил, набравшись духу: - Когда вас во сне зарежут.
      - Зарежут? Кто же? - поинтересовался Хряпов.
      Детектив поднял голову от тарелки, где ковырялся без обыкновенного своего аппетита, завращал глазами и вдруг указал в меня столовым ножиком.
      - Вот такие господа, которые ночами по коридорам ходят... и зарежут.
      - Позвольте! - крикнул я. - Это уже наглость!
      От злобы у меня даже заломило в затылке.
      - Господа! Господа! - Хряпов постучал вилкой о графин.
      - Да мы - ничего, - неуверенно, с подхрипотцой сказал Фундуклиди.
      Я оскорбленно вскинул голову - и вдруг натолкнулся взглядом на Степана и замер. Хряповский слуга смотрел, не мигая, на Фундуклиди, и были в его глазах презрение, ненависть - много всего было в этих глазах настоящее злодейское обжигающее варево.
      Фундуклиди, удивившись тому, как внезапно осеклась моя горячность, тоже посмотрел в ту сторону, что и я, и, встретившись со степановым взглядом, заерзал и спешно отвел свои наглые глаза, словно ожегшись. После этого Степан, словно очнувшись, продолжал свои обычные обязанности, а мы с детективом, наоборот, как бы замерли.
      - Что это с вами, господа? - спросил Хряпов, изумленный тем, что наш кипяток вдруг остыл.
      - Салат... вкусный очень... - проговорил Фундуклиди в тарелку.
      Салат!
      Я решил, что миндальничать больше нельзя. Положение наше серьезное, а здесь - явно какое-то темное дело. То, что грека и Степана связывает невидимая нить - налицо. И нить эту надобно нащупать! Только подойти следует хитро: эдак с бочка.
      Гм... с бочка. Собственно, три случая можно поставить греку в вину. Прежде всего, он меня давеча ночью чуть не угробил. Это раз. Это ужасно и даром ему не пройдет. Потом - в самом начале нашего сидения - он шатался зачем-то по чердаку. Это два. И в-третьих, - шушукался со Степаном тогда за углом... Но это всё не козыри. С шушуканьем он уже один раз вывернулся, так что теперь его на это, пожалуй, не поймаешь... Жаль... Стрелял в меня?.. Скользок он, Фундуклиди, начнет демагогию разводить, еще обвинит меня в личной мести. Что же остается: давний случай с чердаком?...
      Всю оставшуюся трапезу я то и дело испытующим взором вдруг упирался в Степана. Тот, однако, не менял своей обычной невозмутимости и продолжал заученно разливать кофей или двигать тарелки. Тогда я еще тверже решился взяться как следует за грека. После завтрака я долго кружил вокруг него ястребом, пока в укромном углу не взял его, наконец, за пуговицу.
      Кто бы мог подумать, что мой вопрос угодит в яблочко! А яблочко у толстого грека, очевидно, находилось в оттопыренном животе под жилетом, потому как он скрючился при моих словах.
      - Я боюсь, Михаил Ксантиевич, что мне придется рассказать Савватию Елисеевичу про чердак.
      Мы с Фундуклиди находились вдвоем в гостиной, а Хряпов ушел "покемарить".
      - Про что? - переспросил грек, пытаясь недоумевать. Но прежде, чем первые звуки вылетели из его уст, он уже начал бледнеть и растерялся.
      - Что за привычка такая у вас, - отечески ласково пожурил я, - чуть что - дурачка строить.
      Фундуклиди "дурачка" пропустил мимо ушей. Какое уж тут самолюбие, когда вся душа, поджав хвост, явно забилась под селезенку.
      - Петр Владимирович, - заговорил он тонким и каким-то ранее не слышанным приторным голосом. - Неужели вам доставит удовольствие фискальство? Это на вас совершенно не похоже.
      Я чуть не подпрыгнул. Дело нечисто! Но молодчик-то - хорош! Разоблачение предателя, а возможно, и сообщника злодеев, для него, видите ли, фискальство!
      - Михаил Ксантиевич, - напитываясь негодованием, сказал я, - за кого вы меня принимаете? За осла? Если вы замешаны в преступлении, то я все равно не смогу воспринять это как гимназическую шалость.
      Я всё время следил за жестами грека, готовый предпринять необходимые действия, если он вздумает пустить в ход оружие. Уж охладить его пыл в таком случае я сумел бы. Фундуклиди, однако, вел себя удивительно смирно, лишь потел и боялся.
      - Какое же это преступление, Петр Владимирович? - воскликнул он. Помилуйте!
      - Самое настоящее, - сурово отрезал я.
      - Я ведь только желал восстановить справедливость!
      Наступила пауза, во время которой я с изумлением посмотрел на грека: что он такое несет? Может, просто напускает туману? Надвинувшись, я не то прохрипел, не то прорычал:
      - Что за чушь? О какой еще справедливости толкуете вы... Вы... Знаете, кто вы?
      - Но-но-но! - заверещал детектив, отскакивая петушком. - Держите себя в рамках, Петр Владимирович! Ишь как вас разобрало. Ага! Теперь-то я вижу, что прав в своих предположениях!
      - В предположениях... - шипел я змеей, сгребая за лацканы его тушу. Вы в них ошиблись, милостивый государь...
      - Нет, не ошибся! - страдальчески выкрикнул Фундуклиди мне в лицо. Вы с Хряповым меня надули! Потому я и взял ложки!... Чтобы восстановить справедливость!
      "Что за черт? Какие ложки?" - подумал я, но, чтобы не дать Фундуклиди опомниться, продолжал уже не только уверенно, но и зловеще:
      - Ах, ложки!!
      - Петр Владимирович! - вдруг зашептал грек. - Я с вами поделюсь... Я вам дам две ложки... Три! - тут же добавил он после того, как я еше раз непроизвольно тряхнул его за пиджак.
      - А?... Как?... Три... что?
      Фундуклиди, очевидно, по-своему понял мое замешательство.
      - Да-с, - повторил он с оттенком непонятной грусти и высвободил пиджак из моих рук. - Три ложки... Идемте, пока Хряпов спит. Они ваши... На чердаке их можно очень ловко спрятать, там много закутков.
      Несколько секунд я безмолвно смотрел на него.
      - Значит... тогда, на чердаке... вы прятали ложки?
      - Ей-богу, только ложки, Петр Владимирович! Больше ничего не брал, клянусь!
      Я меленько засмеялся и похлопал его по плечу.
      - Что это с вами, Петр Владимирович? - грек даже отшатнулся, чтобы получше меня разглядеть, словно диковинный экспонат. Он явно недоумевал, куда девался мой прежний гнев.
      - Ничего, ничего... - пробормотал я, все так же гадко хихикая. - Дело в том... хе-хе... что я подозревал вас в сношениях с разбойниками.
      Фундуклиди всё еще стоял в позе индюка, но понемногу начал понимать, ч т о произошло.
      - И вы не знали... про ложки?
      - Даже не подозревал.
      - О-о! - простонал грек горько, как Тезей, съевший собственного сына.
      - Да что за ложки, Михаил Ксантиевич? Откуда?
      - О-о! Катастрофа! - стонал и бормотал Фундуклиди, из надутого карася, из пестрого индюка становясь вдруг серым обмякшим толстячишкой. О-о!...
      - Тэ-эк, - весело сказал я, давая детективу время прохныкаться, а после заметил: - Я думаю, вам придется выложить всё начистоту. О каких ложках вы говорили?
      - О десертных, - прошептал бедный грек.
      - Ложки, конечно, из хозяйского буфета?
      - Да... двенадцать штук.
      - И, ясное дело, серебряные?
      - Угу, - кивнул грек. - Серебряные... золоченые...
      - Михаил Ксантиевич, мне кажется, что вас больше расстраивает не уличение в воровстве, а угроза расстаться с этими ложками?
      - Это не воровство. Это - ради справедливости!
      - Да что вы всё таддычите какую-то ерунду! Утащили ложки - так скажите прямо: да, утащил-с, виноват!
      - Я не виноват! И не утащил-с! Вы с господином Хряповым меня обманули!
      - В каком смысле?
      - В самом нечестном!.. Сколько вам господин Хряпов заплатил?
      - Я вам уже говорил... Впрочем, вы же сами видели: в авансе суммы были равные...
      - Слышал, уже слышал! - истерично перебил Фундуклиди (от волнения он вновь зашепелявил и говорил: "слысал"). - Лоз и надувательство! Вам дали больсэ, а меня хотели обмануть. Потому я и взял лозки... О! Я знаю!... И вообсе, - продолжал он, взмахивая руками и отводя от меня глаза. - Я не понимаю такого: мне - спесиалисту! - суют какую-то тысячу рублей, а целовеку с улиси... Сколько вам дали? Сколько?
      - Вы угадали, я получу бльше, - сказал я, проклиная Хряпова с его крохоборством и посылая в душе к чертям просьбу держать в секрете сумму нашей сделки.
      - Ну так лозки я не отдам! - торжественно объявил грек. - Ни вам, ни ему!
      - Успокойтесь, - посоветовал я, - а не то, глядишь - Савватий Елисеевич прибежит на крик.
      Фундуклиди тут же успокоился.
      - Скажите, Михаил Ксантиевич, я о чем вы перешептывались со Степаном? - миролюбиво спросил я.
      - Это мое дело, - сказал детектив; нормальное произношение шипящих, жужжащих и прочих согласных вновь вернулось к нему.
      - Может быть и ложки тоже ваше личное дело?
      - Не понимаю.
      - На суде, говорю, вы скажете, что ложки - ваше личное дело?
      - На каком суде? Причем тут суд? - прикинулся непонимающим Фундуклиди.
      Я рассвирепел.
      - Надоели мне ваши фокусы, Михаил Ксантиевич! Кстати, как на блатном жаргоне будет "строить дурачка"? Вы, верно, знаете?
      - "Ваньку ломать"... - рассеянно сказал детектив, - или "вколачивать баки".
      - Так вот-с, не ломайте Ваньку, Михаил Ксантиевич, не вколачивайте баки и валяйте всё начистоту: о чем вы шепчетесь по углам со Степаном? Почему он на вас смотрит зверем? В противном случае вам придется отвечать на некоторые вопросы Савватия Елисеевича.
      Грек безмерно закручинился.
      - Этот Степан... этот грубый человек... хам... Он подозревает, что это я взял ложки.
      - Ах, нехороший человек! И что же? Он вам высказывал свои подозрения?
      - Он невоспитанный лакей. Он требует, чтобы я вернул их на место.
      - А вы сознались в содеянном?
      Фундуклиди отрицательно покачал головой и стал раскачиваться на носках.
      - Значит, Степан сам догадался, - сказал я и рассмеялся. - Ловок! Смекает, а? Чует шельму!
      Фундуклиди фыркнул.
      - Это невоспитанный человек, - он привычным жестом выхватил из нагрудного кармана горькую сигару и стал ее нюхать.
      - Так, так... - покивал я. - А вот еще вопрос: зачем вы, Михаил Ксантиевич, хотели меня убить?
      - Я?... - грек сосредоточенно задвигал бровями. - Я вас не хотел убить. Когда это я вас хотел убить? Если бы... гм... э-э...
      - Если бы вы хотели, то вы бы меня давно пришлепнули? - подсказал я. - Тогда зачем вы в меня всё-таки стреляли?
      - Я не в вас стрелял.
      - А в кого?
      - В злодея.
      - В коридоре был один я, никаких злодеев.
      - Кто-то крался к моей двери, - упрямо сказал детектив.
      - Так. Стоп. Это мы уже слышали. Значит, я действительно чуть не стал жертвой вашей глупости (грек обиженно выпятил губу)... Ну-ну, Михаил Ксантиевич, ладно, и собственной неосторожности тоже.
      - Неосторожности, - кивнул грек.
      - Да... Драма обернулась фарсом, - сказал я.
      - Что? - не понял Фундуклиди.
      - Знали бы вы, Михаил Ксантиевич, сколько времени от моей жизни я погубил на размышления о вашем странном поведении. Я ведь вас подозревал по-настоящему.
      Детектив вынул изо рта сигару, которую он уже успел порядком изжевать.
      - Что ж, так и должно быть... Для успеха дела. А теперь, Петр Владимирович, я вас спрошу.
      - Ну-с?
      - Зачем вы крались давеча в коридоре?
      - Знаете, - с проникновенной злобой сказал я. - Отстаньте от меня!
      Он немного подумал.
      - Ну, хорошо... В общем, вы ни в чем особо предосудительном мною не замечены. Даже этот... Василий, похоже, с вами не связан, как я установил.
      Наглец! Что он хочет сказать?
      - Как это понимать? Уж не следили ли вы за мной?
      Фундуклиди приосанился и даже выдвинул вперед ногу.
      - Моя обязанность - видеть все!
      - Ложки вы хорошо... увидели.
      - Хе... - ухмыльнулся Фундуклиди, и мне показалось - даже подмигнул.
      - Да что вы себе позволяете, черт возьми! - вышел я из себя. - Я ведь, в конце концов, не ваш сообщник!
      Грек испуганно вздрогнул, но тут же успокоился. Так бывает, когда кинешь камнем в болото - сначала вроде колыхнется, но тут же снова наползет безразличная ряска.
      "Он меня принимает за какого-то авантюриста, - с долей горечи подумал я. - За такого же жулика, как он сам. Неужели этот бурдюк находит в себе какое-то сходство со мной?! Свинья!.. Или он полагает, что порядочный человек не может наняться в телохранители к капиталисту?.. Брюхатый болван! Вот возьму - и открою всё Хряпову!.. Конечно, ничего я не открою: накануне появления злодеев ссора опасна... Да черт с ними, с ложками с этими! Не обеднеет купец, вон дом-то - полная чаша. Новые купит".
      - Э... - произнес я. - А вы все-таки... ложечки на место верните.
      - Да что там, - сказал грек. - Ложечки-то так... по три золотника всего... Мелочь!
      Не вернет, каналья, понял я.
      22.
      В сумерках мы сидели в библиотеке - Фундуклиди и я.
      Я погрузился в кресло и, чтобы развеяться, читал "Декамерона" Бокаччо. Фундуклиди в другом кресле погибал над шарадой из какого-то низкопробного листка и спрашивал меня:
      - Вот намудрили, ч-черт... "Два славных зверя есть во мне: один стрелой летит... " Что это? А?
      - Борзая, - отвечал я, чтобы он отстал.
      - Нет, - сказал Фундуклиди. Какая же борзая!... Может - кот? Хотя, почему - кот? "Стрелой летит..." Мышь? Они быстро бегают, шельмы...
      Помучившись, он снова стал приставать:
      - Петр Владимирович, а вот дальше: "Другой в далекой стороне гуляет весь в шерсти..."
      - Мамонт.
      - Ну, Петр Владимирович!
      - Тогда овца? Овен?
      - Нет, Петр Владимирович, так шарада не выходит. Получается: "мышовен". Разве есть такое слово?
      Такого слова действительно не было, и Фундуклиди шараду бросил.
      Он встал, походил по комнате, а потом вдруг тихо позвал:
      - Петр Владимирович...
      - Что?
      Фундуклиди стоял сбоку от окна и, оттянув портьеру, глядел в стекло со странным лицом.
      - А что если... если... это нечистая сила?
      - Да бросьте, Михаил Ксантиевич! - сказал я ему, как маленькому. Какая нынче нечистая сила!
      - Так ведь дело-то необычное, - сказал Фундуклиди почти шепотом. Необычное дело-то!.. Никогда такого не встречал!
      - Ну и что?
      - Вот иногда вдруг и подумаешь: а не... потусторонние ли это?
      - И часто вам такое приходит в голову?
      Фундуклиди пожал плечами.
      - Днем - нет... А как сумерки (он испуганно посмотрел на серый свет за окном) - так и ползут, ползут мыслишки... И что хуже - раньше этого не было! Я с детства в чертей не верил-с! Даже как-то боязно... право, боязно иногда.
      - Бросьте. Чушь! - сказал я. - Просто не надо решать шарады. Читайте, вон, Бокаччо, Бомарше, Аристофана... Какая, к черту, нечистая сила!
      - А что это? Как вы думаете?
      - Черт его знает! (Я нарочно лишний раз помянул рогатого). Необычный шантаж... или реальная угроза... Скоро увидим.
      Фундуклиди еще походил, мучаясь.
      - Знаете, - сказал он, вплотную подходя и с таким таинственным видом, словно поверял мне, где зарыта кащеева смерть. - Знаете, что я думаю?
      - Ну-ну?
      Детектив надвинулся животом, сделав страшные глаза.
      - Если это... не люди... я этот мешок с деньгами защищать не буду!..
      - Это вы Хряпова имеете в виду?
      - Да... Если... Не буду... Мне своя жизнь... Это из-за его жадности! Он Булкина погубил, а я - за что? Перстни его видели? О-о!..
      - Да тише вы! - сказал я, отложил Бокаччо, встал и встряхнул Михаила Ксантиевича за плечи. - Что вы?
      - Что я? - сказал Фундуклиди растерянно. Нос его повис.
      - Придите в себя.
      - Да... Всё... Хорошо, - сказал грек. - Д-да, Петр Владимирович. Я чего-то... того, - и он постучал себя по башке.
      - Ну вот и отменно! - воскликнул я. - То есть, не то отменно, что вы... того, а то, что пришли в себя.
      Я подобрал газетку, которую читал Фундуклиди.
      - Где тут ваша шарада? Ага!... "Один... стрелой летит... лругой... гуляет в шерсти..." Вы невнимательно прочитали. Вот же последние две строки, Михаил Ксантиевич, и в них ключ! Слушайте: "Когда же вместе нас сведут - то нас в хрустальных рюмках пьют"! Ну-те: это же конь, а другой як. Вот и: конь-як! В хрустальных рюмках пьют. Сходится?
      - Сходится, - буркнул Фундуклиди.
      Он еще постоял и скоро куда-то ушел.
      Да, подумал я, с таким напарником надо держать уши на взводе. Кто знает, какое у него окажется настроение в решающий миг. Очень обидно от его глупости погибнуть... Но - не нечистая сила это, не верю. С чего он взял?... Вельзевул, Астарот... Сказки, выдуманные пугливыми скотоводами под синими палестинскими звездами. Нет, не верю.
      Вот фрукт этот грек, мало того, что глуп, так еще и суеверен!
      23.
      Последнее письмо пришло за день до рокового срока, назначенного таинственным злодеем Булкиным и его бандой. Письмо было самое короткое и самое ужасное: "Готовьтесь!". При виде этого листка со зловещими тараканами букв у меня вдоль спины побежали маленькие холодные мыши. У Савватия Елисеевича веко запрыгало в нервном тике, а Фундуклиди вставил сигару в рот пылающим концом и даже не чертыхнулся, хотя ожег губу. Но самое неприятное было в том, что у детектива на лице появилось такое же выражение суеверного страха, как тогда вечером в библиотеке.
      - Значит, вскорости будем иметь счастье лицезреть господина Булкина! - принужденно бодрым, каким-то петушьим голосом сказал Хряпов.
      - И сына, - сдавленно прохрипел грек.
      - А с ними, возможно, еще пяток образин, - завершил я.
      Мы все посмотрели друг на друга с ужасом. До получения этих страшных слов: "Готовьтесь" мы постоянно обманывали себя, в душе притворяясь, что последний акт драмы еще не скоро. Это криво нацарапанное на четвертушке грязной бумаги слово подорвало наши силы. Оказалось, что занавес уже поднимается в последний раз, и кому-то вот-вот, возможно, придется взаправду умереть на подмостках глупого балагана. Как валтасаров пир осветили роковые письмена на стене, так и у нас в сердцах вспыхнуло и запылало слово: "Готовьтесь!"
      - Прямо мороз пробирает, - сказал я. - Знаете, господа, у меня по спине вроде мыши бегают... холодненькие такие...
      Хряпов вроде сначала не понял, но потом захихикал и покивал: да, да, надо же...
      Он положил письмо на ломберный столик, потому что оно захрустело в его задрожавших пальцах.
      Фундуклиди вдруг повернулся и быстро пошел прочь.
      - Михаил Ксантиевич! Господин Фундуклиди! Куда вы? - крикнули мы с Хряповым, но детектив уже скрылся в дверях, зацепив плечом занавеску.
      - Вы что-нибудь понимаете? - спросил Савватий Елисеевич.
      - Абсолютно ничего. Может, что-нибудь здесь, - показал я на голову. Давеча в библиотеке он странно разговаривал...
      - Нет, что вы... С чего? Это ведь: де-тек-тив. Скорее не здесь, а... там (Хряпов показал - где). Охотники рассказывали: есть такая болезнь у медведей.
      - А всё же... - произнес я, и мы вдруг, не сговариваясь, побежали вслед за греком.
      В коридоре уже никого не было, в соседних комнатах тоже, на все "ау!" Фундуклиди не откликался.
      - Черт побери! - пробормотал Хряпов. - Не перевернулось ли у него и в самом деле там, где вы показали?
      - Вы сами изволили сказать: де-тек-тив. Между тем, хорошо известно, что поэты чаще всего сходят с ума, подыскивая рифму, медики - в попытках победить природу, следовательно...
      - Что - следовательно? - спросил Хряпов. - Что это с вами?
      - Тсс... - прошептал я.
      Странный звук, долетевший со стороны входной двери, пронзил нас, как стрела. Это был звук двигаемой задвижки.
      - Туда! - крикнул я.
      - Оружие при вас? - поймал меня Хряпов за рукав.
      - Ах, черт!.. Нет! Ну, возьмем это (я ухватил какой-то графин, из него тут же плеснуло на брюки). Скорей...
      - А мне... я что возьму? - как обойденный подарком ребенок заговорил Савватий Елисеевич. - Погодите, постойте... Неужели здесь больше ничего нет?
      - Засучите рукава, - раздраженно заметил я. - Держитесь сзади и будьте настороже.
      Мы словно выжлецы, взявшие след, домчались до прихожей и увидели пропавшего детектива, возившегося у замков. Я живо подскочил и крепко схватил его за руку.
      - Эге!... Да что это вы тут делаете?
      - Пустите! - запыхтел любитель сигар.
      - Держите его с другой стороны, мне графин мешает. Он в нервическом припадке, может отпереть дверь и выскочить наружу, - заметил я Хряпову.
      - Да отстаньте... Я... я вам говорю: отстаньте, - повторял грек, пытаясь нас стряхнуть.
      - Господи! Что же нам делать! Он вроде и впрямь не в себе! - с отчаянием вымолвил Савватий Елисеевич.
      Голос миллионера произвел чудо: Фундуклиди замер, словно заколдованный, медвежье тело его обмякло.
      - Я в себе, - сказал он. - Господин Хряпов, я в себе и только хотел проверить запоры. В доме бывает посторонний человек - Степан. И проверять моя обязанность.
      - Вот это видели? - показал я ему графин. - В следующий раз можете запросто получить им по голове, если будете проявлять излишнюю резвость.
      - Савватий Елисеевич, Петр Владимирович! - быстро заговорил грек. Ведь один день всего остался. О!.. Вы не чувствуете? Я чую: они уже здесь! Они рядом ходят! Каждую щель нужно законопатить, господа. Чтобы мышь не проскочила!.. Муха не влетела...
      - Успокойтесь, Михаил Ксантиевич, - в два голоса пели мы ему в уши. Всё сделаем... Не пролетит.
      - Вообще-то мы крепко законопатились, - с некоторым колебанием пробормотал я.
      - Крепко-то крепко, - запротестовал Хряпов. - Да, может, Михаил Ксантиевич и прав. Надобно проверить всё снова.
      Он повернулся к двери и стал, как слепой, ощупывать засовы, хотя было видно за версту, что всюду уже прикоснулась старательная рука Фундуклиди.
      - Кстати, - вдруг повернулся ко мне миллионщик. - А этот... ваш коллега... запамятовал - кажется, Васька...
      - Беспрозванный?
      - Он самый. Гляньте-ка: там он?
      - Да, да, надо глянуть, - встрепенулся Фундуклиди. - Побежимте...
      И мы побежали.
      - Ну уж, не торопитесь, сэр Пинкертон, только с графином мне и бегать, - сказал я, еле поспевая за ним следом. - Что вы летите (хотя грек, конечно, не летел - скорее трюхал), как Ромео на свидание? Васька, ей-богу, на Джульетту не похож...
      Мы осторожно отвели занавеску. Васька, трижды проклятый Васька, стоял на своем посту у тумбы.
      - Черт побери, не человек, а Мефистофель какой-то... - с тоской прошептал над моим ухом Хряпов.
      От Васькиной зловещей фигуры вдруг повеяло таким холодом, что в теплый августовский день нас троих до самых кишок продрало крещенским морозом.
      - Западня!... - бормотал Фундуклиди, встряхивая головой. - О-о!.. Западня!
      24.
      Не вздумают ли о н и придти раньше, чтобы застать нас врасплох?
      Все эти последние проклятые дни я мучился этим вопросом. Две ночи я уже почти не спал... и эту ночь тоже.
      Несомненно, они ходят где-то рядом... Они тут... Фундуклиди сказал, что на-днях, откинув занавеску и выглянув наружу, он видел, как у ворот прятались тени...
      Васька приходит, стоит и смотрит. Мерзавец! Убийца! Он жаждет моей крови! У него револьвер, и он выстрелит в упор в каждого, кто выйдет из дома...
      Луна зашла, и кто-то ходил по саду, ступая еле-еле, как кот, только трава: шарк! Ш-ш!... Я сел с револьвером к окну. Они шушукались в кустах и явственно сказали: "Зарежем!.."
      Дерево висело тенями над окном. Там выросли вдруг огромные черные лапы и заворочалось. Глаз какой-то смотрел, как уголь. Кто там был: Азазел? Асмодей? Амон? Левиафан?.. Я направил револьвер, и оно, увидев, что обнаружено, бесшумно уползло.
      Я понял тогда, что они спрятались под кроватью: темно и укрыто... Я встал на колени, но их уже не было, успели перебраться в шкаф. Я запер его на ключ...
      В окно вдруг всунулась кабанья голова с клыками и пропала. Мы погибли! Свидетели куплены, полиция продалась! Всё! Невидимое кольцо затянулось - уже у горла. Конец!... Конец!...
      Я выпил брому, наваждение прошло, и я немного успокоился.
      Сегодня они не пришли. Они придут завтра.
      25.
      Сегодня...
      Сегодня.
      Сегодня!
      Я проснулся совершенно разбитый, словно накануне участвовал в каком-то гусарском кутеже. В голове было гулко и пусто, а на сердце, наоборот, навалилось что-то тяжелое и чужое. Я лежал и ощущал это чужое, а оно наваливалось все сильнее.
      Какой же нынче час?
      Я посмотрел на часы: семь с половиной... Какое спокойствие вокруг! Только солнце пятнами бродит по стеклу да чирикает за окном в ветвях, как заводной, воробей, а в доме - ни звука.
      Ни звука...
      Словно молния вдруг пронзила мой мозг, рассыпавшись горячими искрами: а может о н и уже здесь?! Почему такая тишина? Где Фундуклиди? Где Хряпов?
      "Смит и Вессон" под подушкой еще хранил тепло моего сна. Семь патронов... Боже мой, как мало! Предлагал же мне Савватий Елисеевич в первые еще дни взять больше, а я загусарил. Мальчишка! Теперь вот с почти пустыми руками...
      Но где же все? Случилось что-то? Пойти посмотреть... Скорей одеваться! Пижаму долой... Но что могло случиться? Что? Фундуклиди, умная голова, всё предусмотрел: яд, подкоп... А если не всё?... Сорочка грязная черт с ней!... Вдруг сейчас выйду, а я - о д и н?... Ночью подкрались... Убили? Утащили? Черные, молчаливые, растворяющиеся в сумерках. Вынули стекло, мягкими шагами прокрались... Только лунный луч блеснул на лезвии... Подошли... У-ух, не могу! И унеслись на черных крыльях...
      Ключ!.. Здесь. Дверь закрыта. Если о н и уже в доме, я просто так не дамся! Встану здесь, в углу. Тогда дверь и окно под прицелом...
      Да нет же, глупо всё это...
      Но почему так тихо?
      Я на цыпочках перешел к стене, смежной с фундуклидиной комнатой. Прижался ухом... Ничего. Только к воробью на дереве за окном добавились его галдливые собратья. Ручкой револьвера я осторожно стукнул в стену: Михаил Ксантиевич, догадайтесь, что это я... Подайте знак!
      Проклятая тишина!
      Надо - громче!.. Михаил Ксантиевич, как же так?! Где вы?
      - Михаил Ксантиевич! Миша! - закричал я и сам не сразу понял, что кричу.
      Крик улетел, но из коридора на смену ему уже пришли другие звуки: скрипнули петли, торопливо зашаркали шаги, и через несколько секунд дверь крепко потрясли, словно дерево, с которого ожидают спелых плодов.
      - Сейчас... Михаил Ксантиевич, голубчик, - забормотал я. - Уже отпираю!
      Фундуклиди стоял за дверью одетый, причесанный, правда, бледно-желтый... Неужели всю ночь не спал?
      Заметив револьвер в моей руке, грек сделал неопределенное движение.
      - Нет, нет, - заторопился я. - Это так... так... что-то вдруг...
      Я понял, каково выгляжу со стороны, и от стыда весь внутри горел и плавился.
      - Вот ведь, чертовщина какая (я засмеялся, но вышло жалобно). Привиделось сдуру... Глупо даже рассказывать. В общем, не обращайте внимания.
      Детектив с серьезной миной наклонил голову.
      "В душе-то, небось, посмеивается, - тоскливо заныло у меня под ложечкой, - а рожу вон какую скорчил!.."
      - Впрочем, - сказал я. - Я сейчас выйду... Через минуту. Сорочку сменю.
      - Да уж, на флоте перед бурей свежая сорочка полагается... - раздался из коридора голос Хряпова.
      Вот новости! Я даже вздрогнул. Оказывается, Савватий Елисеевич стоял тут же, за дверью.
      - ... а мы, некоторым образом, нынче находимся на утлом корабле, завершил он, выходя из-за косяка.
      - Вы... тоже здесь? - в замешательстве спросил я.
      - Да уж... крикнули вы изрядно, - отозвался Хряпов. - Могли и соседи прибежать.
      Голос у Саввтия Елисеевича был бодрый, но сам он тоже выглядел неважно. Метранпаж после ночной верстки румяней бывает, подумал я и, обозлившись, заметил:
      - А вы, господа, не бодрствовали ли часом всю ночь? Или так в брюках и спали?
      Хряпов вздохнул.
      - Почти в точку попали, Петр Владимирович...
      - Неужели не спали? - изумился я.
      - Не то, чтобы совсем... Заела чертова бессонница! В три часа, как птичка божия, открыл глаза, да так и не смог более заснуть.
      - У меня тоже вот... только с самой полуночи, - вставил грек.
      - Дили-динь! - донесся снизу слабый голос колокольчика.
      - Это Степан, - сказал Хряпов. - Завтрак прибыл. Откройте ему, Михаил Ксантиевич... но - с осторожностью. Помните, какой сегодня день!
      - Непременно! - многозначительно сказал Фундуклиди.
      По правде сказать, известие о бессоннице, поразившей миллионера и детектива, поправило мое настроение, и конфуз мой несколько поблек, но на душе легче не стало.
      Мы позавтракали в гнетущем молчании. На буфете громоздились две корзины, на которые и я, и Фундуклиди, и Хряпов невольно косились. В корзинах был запас еды - наш обед и ужин. Степан скоро уйдет и больше уже сегодня не вернется, поэтому он и принес эти корзины. Но мысль о том, что еды нам заготовлено лишь на две трапезы, вызывала чувство какого-то недоумения и тоскливой досады, словно там, на буфете, стояла овеществленная порция отпущенного нам времени. Это было какое-то дикое, некрасивое напоминание, что завтрака в этом доме никому, возможно, уже не потребуется.
      - Убери, Степан, - сказал Хряпов, заметив, что мы оставили почти всё нетронутым. - Что-то нынче нет аппетита.
      Степан наклонил голову.
      - Как желаете.
      Для него это было обычное утро, он не догадывался - да и откуда? - к а к о й у нас сегодня день.
      - Позавидуешь его спокойствию, - шепнул я Хряпову.
      - Нет уж, - ответил Савватий Елисеевич, - всё же лучше быть в нашем положении, чем лакеем.
      На сей раз он сам не верил в то, что сказал.
      Степан собрал тарелки, ложки, вилки, ножи, солонки, судки... Затем поставил другие тарелки - чистые, к будущему обеду. Прибрал. Поклонился.
      - Ступай, любезный, - сказал Хряпов.
      Эти слова прозвучали как стук топора, перерубающего последний канат.
      Степан ушел, и засовы перегородили дверь.
      Дуэль началась.
      - Так, - сказал Хряпов. - Будем держать военный совет, господа?
      - Совет! - решительно сверкнул глазами Фундуклиди.
      - Отлично. Присаживайтесь, - тоном главаря пригласил Хряпов.
      - Одну минуту, - сказал я, - Савватий Елисеевич, прошу извинить, но у меня просьба. Не могли бы вы выдать мне выдать еще... патронов. Я, видите ли, тогда всего семь взял...
      - Э, Петр Владимирович, разве так можно! - покачал головой Хряпов. Идите-ка сюда (он ключом отпер ящик бюро, достал коробку). Берите, сколько хотите... Все берите. Выгребайте... Я даже настаиваю. Семь штук - это просто смешно. Не правда ли, Михаил Ксантиевич?
      - Неосмотрительно, - сердито сказал грек. - Думаю, у злодеев оружие и боевой припас имеются в достаточности. Мы, господа, не должны ни в чем им уступать... Савватий Елисеевич, разрешите мне тоже пополнить арсенал.
      Я с изумлением посмотрел на Фундуклиди: он просил патроны уже в четвертый раз. Теперь, отсчитав новую дюжину, Михаил Ксантиевич аккуратно убрал их в жилетный карман. Если сейчас бросить грека в воду, то свинец, который в него напихан, утянет его на дно, невольно подумал я.
      Себе я взял еще семь тяжелых, как империалы, патронов и положил их в левый карман пиджака, чтобы немного уравновесить тяжесть револьвера в правом.
      Наконец мы сели за стол, и наступил час совета. Его открыла долгая пауза, во время которой каждый из нас смотрел на соседа, словно ожидая от него какого-то неожиданного откровения. Потом Хряпов кашлянул и сказал:
      - Э... господа... что же мы молчим? Как мы будем действовать?
      Мы с Фундуклиди невольно обвели взглядом стены, очертившие замкнувшее нас пространство хряповского дома.
      - Главное - внимание,- изрек детектив. - Нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох (он послал подозрительный взгляд в окно, вполоборота к которому сидел). Когда злодеи будут подкрадываться, мы должны обнаружить их как можно раньше...
      Наконец-то мы их увидим!.. Я ощутил какое-то радостное возбуждение, нервную дрожь при мысли, что сегодня наш коварный враг обретет, наконец, конкретную оболочку. Борьба с привидениями уже изрядно измотала нас.
      - И что же надобно предпринять, чтобы не дать застать себя врасплох? - спросил Хряпов Михаила Ксантиевича.
      - Знаете что, - сказал тот, горя вдохновением, - давайте запрем все двери внутри дома!
      - Зачем?
      - Затем, чтобы увеличить препятствия на пути злодеев! Тогда они наверняка выдадут себя шумом.
      - Это - мысль, - сказал Хряпов и закачался на стуле, - это - мысль... Конечно... Если некоторые комнаты запереть - меньше помещений нужно будет охранять, и наша задача облегчится. Это - мысль... ("Да что он заладил, как попугай!" - подумал я). А какое ваше мнение, Петр Владимирович? - обратился Хряпов ко мне.
      - Мое мнение такое же, - ответил я. - Чем меньше возможных плацдармов в доме будет у злодеев, тем лучше. Нужно оставить в доме минимум незапертых помещений. Это - мысль... (да что это со мной, черт возьми!). Нас ведь всего трое. Гарнизон слишком мал для такой обширной крепости.
      Дело было решено.
      Хряпов достал из бюро гроздь ключей. Мы понесли их по коридорам и лестницам, запирая прочные медные, стальные, латунные хряповские замки. Фундуклиди после каждого оборота ключа нажимал на ручку, тряс дверь и заключал:
      - Хорошо закрыли. Крепко-с!
      Ему не понравился чердак. По настоянию детектива принесли снизу молоток и два ужасных гвоздя-нагеля. Михаил Ксантиевич, сопя, загнал один в косяк. Второй вызвался забить сам Хряпов, но тут же ударил себя по суставу. Пришлось довершать мне... Гвоздь сердито звенел, с трудом побеждая дерево. Войдя на два вершка, он загнулся. Фундуклиди стал сердиться и говорить о безопасности; Хряпов уверял, что у него всё вышло бы отлично.
      Потом Фундуклиди побежал проверять камины. Рухлядь, что мы в них напихали, оказалась на месте, и он несколько успокоился. Но ненадолго: в полдень пришел Васька и стоял - смотрел, не отрываясь, на дом. Мы сняли револьверы с предохранителей. Васька прошелся по улице, загребая пыль ободранными штиблетами, мелькнул возле ворот и скрылся.
      Фундуклиди взял со стола толстый литой канделябр и стал, как бешеный, махать им в воздухе, отражая воображаемого врага. Он тут же задел фарфоровую вазу, и та свалилась на паркет, брызнув осколками. Мы отобрали у грека канделябр, заставили принести щетку и сгребать раскиданную по полу пеструю мозаику в угол. Три раза нам чудился странный шум в доме - и мы крались вдоль стен с бьющимися сердцами. Но враги всё не появлялись.
      В половине второго пополудни мы сели обедать.
      В корзине мы нашли жареных цыплят, копченый окорок, маслины, две бутылки клюквенной воды фабрики Калинкина. Вина Хряпов распорядился в этот день не давать.
      Очутившись за столом, грек вынул из петли подмышкой револьвер и положил его рядом с прибором.
      - Не ветчину ли им резать будете, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов.
      - Злодеи могут рассчитывать застать нас врасплох именно в обед, рассудительно заметил грек.
      - Хоть на предохранитель вы его поставьте, - не выдержал я, вспомнив, что из этого ствола в мою сторону однажды уже вылетела пуля.
      Грек выпятил губу, ненадолго погрузился в какие-то раздумья, а потом забрал "Смит и Вессон" со скатерти и засунул обратно в пиджачные недра.
      Я с облегчением взялся за вилку.
      - Ветчина немного оплыла. В тепле ведь лежала, - сокрушался Хряпов. Ай-ай-ай...
      Ему, вероятно, впервые в жизни приходилось есть ветчину, не поданную сей секунд с ледника.
      Фундуклиди, покончив с револьвером, положил себе маслин, цыпленка, кусок окорока. Заслышав хряповские слова, он на миг сделал недовольное лицо, повертел ветчину на вилке, но тут же жадно запихал ее в рот.
      - Что вы так чавкаете! - недовольно заметил Савватий Елисеевич. Этак мы и злодеев не услышим. Развели шум - бери нас хоть голыми руками! Стыдно, Михаил Ксантиевич!..
      - М-м... а... - непонятно промямлил Фундуклиди сквозь ветчину. Он стал жевать старательно и медленно, точно верблюд на отдыхе, а, прожевав, снова повторил, но уже внятно:
      - Виноват.
      - Поймите правильно мое замечание, - сказал Хряпов. - Это же никуда не годится, сударь мой. В конце концов, бэль маньер!...
      Фундуклиди кивнул, опасливо поглядел на него и нерешительно взял двумя перстами цыпленка с общего блюда. Он с хрустом начал ломать его, как вдруг Хряпов предостерегающе поднял вилку.
      - Тихо!...
      Фундуклиди, цыпленок и я замерли.
      - Что там? - шепотом спросил я после нескольких секунд молчания.
      - Очевидно, показалось, - сказал Хряпов. - Бывает...
      - Бывает, - подтвердил я, затем сложил из пальцев "козу" и показал ее все еще неподвижному греку:
      - У-у, забодаю!..
      - Не пугайте меня, а то я стану икать, - серьезно сказал Михаил Ксантиевич.
      - Что за глупости, господа! - сдержанно заметил Хряпов.
      - Разряжаю атмосферу, - сказал я. - Нервная какая-то обстановка, Савватий Елисеевич, в воздухе накопилось слишком много электричества. Наверное, оттого, что ни смирновской, ни десертной, ни творений Шустова на столе нету...
      - Глупости, - сердито сказал Хряпов. - В такой час голова должна быть чистой и ясной.
      - А я бы пару стопок "Горного травника" не прочь... для куражу!
      - Перестаньте, Петр Владимирович, неважное время для балагурства. Лучше налейте мне клюквенной воды, в горле что-то застряло, - Хряпов потянулся ко мне со стаканом.
      И тут под столом грохнуло.
      - А-а! - заревел Фундуклиди, бросил полцыпленка между тарелок и поджал ноги под стул.
      Вздернутый этим криком, я расплескал вокруг калинкинскую клюквенную и вскочил было, готовый к бою, но хряповское спокойствие подсказало мне, что страшного не произошло.
      Кривенько улыбаясь, Савватий Елисеевич поднял с пола револьвер.
      - Вот... упал.
      Очевидно, он держал оружие на коленях. Может быть, уже тогда, когда вместе со мной смеялся над Фундуклиди, выложившим свой "Смит и Вессон" на скатерть.
      - Надеюсь, ваш револьвер на предохранителе, - произнес я потусторонним голосом.
      - Конечно, - сказал Хряпов так торопливо, что я не поверил.
      Хорошо, что собачка не соскочила. Пять граммов свинца, облеченные в медную оболочку - джинн маленький, но опасный.
      Наконец этот чудовищный обед закончился. Фундуклиди сразу же принес весть: возле забора околачиваются какие-то личности. Личности оказались женщиной в накидке и сутулым гимназистом. Что ж, удачная пара для наблюдения: такие подозрения не вызовут.
      Мадам и ее сопливый спутник целых полчаса гуляли возле дома, а потом куда-то незаметно исчезли. Чтобы не терять бдительности, мы сделали обход по оставшимся в нашем распоряжении комнатам. Я шел впереди, Хряпов в середине, а Фундуклиди замыкал.
      Мы вернулись в любимую комнату - в библиотеку. Стерегли двери; продолжали наблюдать в окно за улицей. Там ходили бабы в платках с корзинами; подобрав юбки, они то спускались в подвалы лавок, то поднимались обратно на тротуар. Мастеровой, хватив где-то полбутылки, брел, покачиваясь. Приказчики в заломленных картузах поплевывали семечками. Промчал на сердитых вороных рысаках полицмейстер. Старик с иконкой и с клюкой тряс бородой, приставал ко всем с милостынькой. Провинциальная идиллия. Но мы знали, что в каждом сапоге мог оказаться нож, под каждым картузом - алчные волчьи глаза. Да-с, нас так просто не объегоришь!...
      Потом против окон долго стоял крытый автомобиль. Фундуклиди разглядывал его в бинокль Цейсса, и губы его тряслись студнем. Примерно через час автомобиль запукал бензином и уехал. Мы решили привалить входную дверь шкапом с Дюма-отцом, Бальзаком, Эженом Сю, Аристофаном, Шекспиром. В разгар возведения баррикад Аристофан выпал и раскрылся - улыбающийся, нарисованный тонкой гравюрной сеткой. Фундуклиди, сопя и наваливаясь плечом на шкап, наступил на комедии; Аристофан продолжал улыбаться из-под грязного следа. Я не выдержал и поддал книгу так, что загнал ее под канапе.
      Солнце спустилось, налилось кровью и било снопами света прямо
      в переплеты окон, мешая наблюдению. Мимо снова прошла соглядатайка в накидке с липовым гимназистом. Всё ясно, дом в осаде! Фундуклиди, заслонясь от солнца газетой, неотрывно глядел сквозь стекло, что-то шептал, то выхватывал револьвер, то прятал. Хряпов остановил маятник у больших настенных часов с амурами, чтобы их звук не мешал услышать крадущиеся шаги. Я тренировал кисть руки для стрельбы навскидку...
      Мы были начеку.
      Но злодеи не спешили являться.
      В сумерках начал собираться дождь.
      Ветер запел так, что его тоскующий голос стало слышно даже сквозь закрытые двойные окна. По небу помчалось серое стадо; потом в курящейся высоте шаркнул отставшей подошвой Илья-громовержец - и молния трезубцем пропорола небо.
      - Будет гроза, - сказал Фундуклиди. - У меня в правом колене стреляет.
      Ему никто не ответил. Всё, что не относилось прямо к нашей тревоге, уже не затрагивало более чувств. Слова падали и растворялись в тишине; жесты стирались; весь мир стал зыбким и ненадежным, уплывал куда-то, словно корабль...
      Ночь густела, но света мы не зажигали. Зачем облегчать задачу злодеям? Дудки! Пусть поковыряются в темноте!..
      Фундуклиди подошел к окну и, воровато подвинув штору, стал смотреть наружу. Глухо выл угрюмую гамму ветер, с силой проносясь сквозь листву и переулки. Вдали снова упала и расщепилась молния; мы вздрогнули.
      -Будто по заказу такая погодка, - сказал Хряпов. - А, Петр Владимирович?
      Освещаемый в дыму сумерек маленьким пожаром сигарки, он подошел, положил мне руку на плечо.
      - Нервничаете?
      - Да как сказать... наверное, да, - признался я.
      В эту минуту частым горохом ударило по крыше. Пошел густой августовский дождь.
      Хряпов поднял голову, слушая могучий концерт природы. Я опустился в кресло и бесцельно смотрел то на мистические блики, гуляющие по потолку, то на скрючившуюся у окна фигуру Фундуклиди. Устав щуриться от молний, детектив повернулся к стене и прижался к ней затылком.
      - Деспота тинин панагате - владыка мой, лучший из владык... прошептал он.
      -Что с вами, Михаил Ксантиевич?- спросил Хряпов. - С вами нехорошо?
      - Где же они? - горько простонал грек.
      - Придут, Михаил Ксантиевич... скоро... - хрипло сказал Хряпов.
      - Ну где же? - почти крикнул Фундуклиди и, маясь, замотал головой. Что ж не идут! ... М-м-м! - замычал он, дрожащими пальцами достал серебряную луковицу часов, долго открывал крышку, поддел, наконец, ее ногтем и попытался угадать время в тощем свете далекого фонаря.
      - Не видно!.. Сколько времени? Господа, сколько? Скажите!
      - Дождитесь молнии, - посоветовал я.
      - Сколько... скажите... господа... - бубнил Фундуклиди.
      Дождь уныло вторил ему и ручьями слез струился по стеклам.
      Я встал из кресла, достал свои часы и подошел к Хряпову.
      - Савватий Елисеевич, посветите сигаркой.
      Хряпов раздул пламя в окурке.
      - Одиннадцать без четверти, - объявил я.
      - Одиннадцать,- эхом повторил грек.
      - Стойте! - изменившимся голосом сказал Хряпов.
      Он схватил меня за руку.
      - Кто-то хохочет... Слышите?
      Мороз продрал меня по коже. У Фундуклиди глаза стали круглые и мертвые.
      - Кто? Где?
      Мы прислушались. Шипел в листве дождь, глухо бубнил далекий гром. В водосточных трубах, закручиваясь, гремели потоки.
      - Да где же, Савватий Елисеевич?
      -Тсс! Вот же, вот...
      Я пожал плечами.
      - Хоть убейте, не слышу.
      Хряпов слушал, наклонив голову.
      - Верно, - стесняясь сказал он. - Мне, господа, показалось. Это, оказывается, гром.
      Сказав это, он улыбнулся как-то по детски. В тот же миг сверкнула молния, и в ее адском свете улыбка показалась такой зловещей, что по мне прокатилась еще одна волна холода.
      Фундуклиди вообще застыл, превратился в сибирского идола.
      - Михаил Ксантиевич... - позвал было я, но только махнул рукой и побрел назад к креслу. Всё показалось вдруг никчемным и ненужным. Я сел, запрокинув голову. Я не мог больше прислушиваться, следить, помнить, в каком кармане лежит револьвер. Внутри, под моей кожей, словно струны, тянулись нервы и жилы. Они бежали сквозь ребра, сгибали суставы, пронзали печень, селезенку...
      Я отвернул манжету и стал рассматривать тыльную сторону руки. Скоро я уже различал дрожащие нити, стремящиеся к пальцам. Они звенели от напряжения - я слышал тонкий - тоньше комариного - звон. Еще минута - и они порвутся! Разве я могу это допустить?
      Я не допустил. Я распустил колки - и струны ослабли и повисли. Стало приятно и захотелось закрыть глаза.
      Дождь начал стихать. Неудивительно, ведь все мы так устали: и я, и он, и толстый Фундуклиди, и Хряпов. Дождь тоже ждал вместе с нами привидений, но не дождался их. Он подогнул колени и лег в траву, а из травы вылетела спугнутая тишина. Тишина расправила крылья и всё закрыла ими: и город, и сад, и дом. Она тихо дунула и погасила фонари во всем мире.
      Кто-то серый, большой, неясный - но не Фундуклиди, не Хряпов подошел сзади и запустил мягкие ласкающие пальцы мне в волосы... Потом он спросил голосом Савватия Елисеевича:
      - Петр Владимирович, вы спите?
      Я улыбнулся и отрицательно покачал головой. Тогда он запустил пальцы мне под кожу, но это было не больно, а приятно, и принялся своей большой бархатной ладонью черпать из моей головы.
      - Не спите, Петр Владимирович, не спите!... - закричал Фундуклиди откуда-то издалека, с другого конца города... нет, из Америки... или с Луны? Да, с Луны.
      Что это с ним?
      - Я не сплю, - сказал я ему.
      А тот, серый, все черпал, он уже всё вычерпал из головы и теперь вычерпывал что-то из груди. Я почувствовал, что сделался легким и могу улететь, если подует ветер.
      - Сколько времени? - спрашивал Фундуклиди.
      Ах, зачем ему это надо, подумал я, ведь без времени так хорошо!
      - Но ведь полночь!.. - кричал глупый грек. Его слова дробились, рассыпались и прыгали в воздухе, как мячи.
      - Где же они? - кричали слова. - Где они?
      Кто они?.. Ах, да, ведь мы их ждем. Что ж, они придут...
      Глупый грек спугнул тишину. Страшно закричал вдруг Хряпов, и я понял, что вижу, как он упал, разорвав на себе воротник, и понял, что сижу с открытыми глазами. Тут же прогремел выстрел, за ним еще, но я не повернул голову, я знал, что это умер Фундуклиди. Теперь они должны придти за мной. Поскольку я догадался об этом, то не удивился, когда в гладкой стене вдруг обозначилась дверь и стала тихо приоткрываться. Она открылась, но позади никого не было. Я их не увидел. Конечно, я их не увижу, так и должно быть. Они написали в письме, что придут, и пришли, но мы не смогли бы их увидеть, как бы ни старались. Да это и ни к чему. Они пришли не беседовать, не пить чай. Они пришли сделать свое дело и уйти...
      Я видел, как под тяжелыми невидимыми шагами прогибается паркет. Это шли ко мне. Я понял, что осталась всего одна минута, и тут мне стало страшно. Я хотел закричать - неважно что: не надо! или просто: а-а! - но уже не успел. И последнее, что я увидел - кровавый всплеск, разорвавшийся в моих глазах...
      Газета "Наш голос" от 1 сентября 19.. года:
      "Позавчера в нашем городе произошел таинственный и прискорбный случай. Глубокой ночью в окнах дома известного фабриканта г-на С.Хряпова (Приречная, 11) замелькали вспышки револьверных выстрелов. Находившийся поблизости наш корреспондент В.Беспрозванный понял неладное и, не мешкая, сообщил в полицию. Г-н пристав с полицейскими чинами и понятыми прибыли незамедлительно. На звонки и продолжительный стук в доме никто не отзывался. Находящиеся во флигеле слуга и повар также не могли дать ответа на странное сие молчание. Г-н пристав приказал выломать дверь, что удалось с трудом, поскольку дверь оказалась крепко заперта и заставлена изнутри мебелью.
      Что же обнаружилось в доме? Хозяин, г-н Хряпов, находился в одной из комнат, судя по всему - в библиотеке, полностью одетый, без признаков жизни, но без каких-либо следов насильственной смерти. В руке он сжимал револьвер, в котором недоставало двух пуль. Полицейский следователь г-н К.Фридлянд без труда обнаружил их в стене и в двери комнаты. В том же помещении были найдены двое мужчин, которых удалось опознать. Это бывший сотрудник нашей газеты г-н П.Мацедонский и частный детектив г-н М. Фундуклиди. Оба они обнаружены в таком же виде, что и г-н Хряпов, т.е. в полной одежде, с револьверами, но без следов насилия. Разница получилась лишь в том, что у М. Фундуклиди из револьвера выпущены три пули, а у П.Мацедонского - ни одной. Все пули были быстро и умело обнаружены г-ном К.Фридляндом также в стенах и мебели.
      В ряде комнат царил беспорядок, возможно, являющийся следами борьбы. В столовой (или гостиной) были найдены корзины с едой и остатки трапезы трех человек. В той же библиотеке, в углу, находилась груда свежих осколков, по-видимому, от большой вазы.
      Допрос слуг, произведенный гг. И.Замурцевым и С.Тамбургом позволил выяснить, что г-н С.Хряпов в несколько последних недель проживал в строгом затворничестве вместе с вышеупомягутыми лицами, никого не принимал, никуда не выходил. Посещать дом мог лишь один из слуг - Степан, который взят под стражу и находится под следствием.
      Срочно прибывший на печальное место доктор А.Басистов, произведя осмотр тел, заключил, что гг. С.Хряпов и М.Фундуклиди постиг летальный исход в результате разрыва сердца, а г-н П.Мацедонский находится в глубоком нервическом обмороке.
      При более тщательном осмотре дома, произведенном г-ном И.Замурцевым, обнаружились удивительные вещи. К примеру, все дымоходные и каминные трубы были заткнуты диванными подушками и предметами одежды. Почти все двери в доме заперты на ключ, а некоторые задвинуты мебелью и даже заколочены гвоздями.
      Во многом обещает помочь следствию заявление г-на В.Беспрозванного. Он сообщил, что находился у дома г-на С.Хряпова в ночной час не случайно. По его словам, он лично знал г-на П.Мацедонского, и этот последний якобы намекал как-то ему, а равно как и некоторым другим лицам, на какие-то необычные обстоятельства, связывающие его с некоей состоятельной особой. После этого г-н П.Мацедонский таинственно исчез, оставив (как удалось выяснить нашему пинкертону г-ну В.Беспрозванному) все вещи на квартире. Услышав несколько позднее разговор (конечно, распускаемый намеренно) о том, что г-н С.Хряпов якобы серьезно заболел и из дому не выходит, любознательный газетчик решил проверить, не связана ли болезнь фабриканта с исчезновением товарища. Неутомимому расследователю удалось выяснить, что г-н С.Хряпов ни за доктором, ни в аптеку не посылал, город не покидал и что с конца минувшего месяца он живет в странном затворничестве, отказывая всем в визитах. Между тем, по вечерам в его особняке в нескольких комнатах сразу зажигали свет. Этого не могло быть, если бы в доме находился один хозяин. Не поскупившись на время, г-н В.Беспрозванный стал ежедневно наблюдать за домом, полюзуясь также иногда зрительной трубкой, и установил наличие в доме нескольких человек. Г-н В.Беспрозванный сообщил, что в ту роковую ночь, когда свершилась трагедия, он долго оставался возле таинственного дома на Приречной, несмотря на дождь, поскольку был удивлен тем обстоятельством, что с наступлением ночи ни одного огня в нем не было зажжено.
      Расследование продолжается. Возможно, на многое поможет пролить свет г-н П.Мацедонский, который ныне находится на попечении нашего славного эскулапа д-ра А.Басистова. Может быть, разгадка будет обнаружена в бумагах покойного, которые изъяты и находятся у нотариуса в ожидании прибытия из С.-Петербурга адвоката г-на С.Хряпова и его некоторых родственников".
      Далее эльзевиром было набрано:
      "Полицейская городская часть просит всех лиц, имеющих какие-либо заявления в связи с происшествием, явиться в следственный департамент в ближайшие два дня..."
      Не старый, но и не молодой уже человек с редкими рыжеватыми волосами и усталыми щурящимися глазами отложил газету и встал со стула. Стул был зыбкий, как анатомический скелет, он крякнул и зашатался. Здесь, впрочем, всё было старое, зыбкое, замызганное временем и людскими прикосновениями: ободранный стол, железная кровать с шишками, мятый медный кувшин и облупленный таз на табурете - каждая из вещей заявляла о себе, как об атрибуте бедности.
      Потолок наикось сек пространство, показывая, что этот убогий угол отвоеван у чердака. Было здесь и окно, в него ложился косой клин солнечного света.
      - М-да, - сказал человек, обращаясь, по-видимому, к самому себе.- Кто бы мог ожидать такого... эффекта? Чудно... Пошел вон, только гадишь тут! махнул он газетой на голубя в окне. Голубь застрелял крыльями и улетел. Человек потрогал рукой белье, распластанное тут же на веревке, но прочитанное, очевидно, не давало ему покоя.
      - Что за удивительная штука - человеческая натура, - снова забормотал он, продолжая вслух размышлять. - Скажи на милость, кто мог бы ожидать такой силы воображения, а? - странный обитатель чердака остановился, задумчиво посмотрел на тусклый зрачок солнечного блика на кувшине и продолжал, словно убеждая медного безгласного собеседника: - Да, да, конечно, ведь это случилось позавчера - как раз в назначенный срок! В тот срок, что я назначил в своем письме!... Но как я угадал, однако? Я так и знал, что он наймет пару болванов в телохранители! О, я хорошо представляю, что там происходило!... Непонятно только, зачем они заложили дымоходы... Ну, да Бог с ним!... Но клянусь... клянусь, я не хотел такого эпилога!...
      Человек вновь невольно поднял к глазам газету, перечитал какую-то строчку, и морщины на его лице словно бы разгладились.
      - Что же, я отомщен, - прошептал он. - Это были всего лишь письма... корявые буквы. Но моей рукой двигала, похоже, рука судьбы.
      Помолчав, он добавил:
      - Впрочем, я впадаю в риторику. Я отомщен - вот и всё... - он вздохнул. - Жаль, что нет Анны. Хотя - она осудила бы меня... Но ведь я не виноват! Я не душил, не резал!.. "Книговые требования, сударь, и вексельные требования, которые у меня имеются, показывают, что..." - передразнил он кого-то. - Тьфу!.. А Анна, живой человек, умерла...
      Человек смерял взад и вперед свое обиталище и подошел к вороху негодного тряпья, составившему вместе с парой досок, положенных на кирпичи, еще одну убогую постель. Из тряпок выглядывала чумазая головка трехлетнего мальчика и рука, крепко прижимающая одноухого ватного зайца. Ребенок пошевелился во сне, и человек наклонился над ним.
      - Ишь, сказал он, улыбаясь длинно и нежно. - Ишь, спит, как сурок, а тут такие события, понимаешь. "Булкин и сын"... Что, брат, лопнула наша контора? Хе-хе... Это ничего. Ну, спи, ишь!...