Булкинъ и сынъ

      - Бросьте. Чушь! - сказал я. - Просто не надо решать шарады. Читайте, вон, Бокаччо, Бомарше, Аристофана... Какая, к черту, нечистая сила!
      - А что это? Как вы думаете?
      - Черт его знает! (Я нарочно лишний раз помянул рогатого). Необычный шантаж... или реальная угроза... Скоро увидим.
      Фундуклиди еще походил, мучаясь.
      - Знаете, - сказал он, вплотную подходя и с таким таинственным видом, словно поверял мне, где зарыта кащеева смерть. - Знаете, что я думаю?
      - Ну-ну?
      Детектив надвинулся животом, сделав страшные глаза.
      - Если это... не люди... я этот мешок с деньгами защищать не буду!..
      - Это вы Хряпова имеете в виду?
      - Да... Если... Не буду... Мне своя жизнь... Это из-за его жадности! Он Булкина погубил, а я - за что? Перстни его видели? О-о!..
      - Да тише вы! - сказал я, отложил Бокаччо, встал и встряхнул Михаила Ксантиевича за плечи. - Что вы?
      - Что я? - сказал Фундуклиди растерянно. Нос его повис.
      - Придите в себя.
      - Да... Всё... Хорошо, - сказал грек. - Д-да, Петр Владимирович. Я чего-то... того, - и он постучал себя по башке.
      - Ну вот и отменно! - воскликнул я. - То есть, не то отменно, что вы... того, а то, что пришли в себя.
      Я подобрал газетку, которую читал Фундуклиди.
      - Где тут ваша шарада? Ага!... "Один... стрелой летит... лругой... гуляет в шерсти..." Вы невнимательно прочитали. Вот же последние две строки, Михаил Ксантиевич, и в них ключ! Слушайте: "Когда же вместе нас сведут - то нас в хрустальных рюмках пьют"! Ну-те: это же конь, а другой як. Вот и: конь-як! В хрустальных рюмках пьют. Сходится?
      - Сходится, - буркнул Фундуклиди.
      Он еще постоял и скоро куда-то ушел.
      Да, подумал я, с таким напарником надо держать уши на взводе. Кто знает, какое у него окажется настроение в решающий миг. Очень обидно от его глупости погибнуть... Но - не нечистая сила это, не верю. С чего он взял?... Вельзевул, Астарот... Сказки, выдуманные пугливыми скотоводами под синими палестинскими звездами. Нет, не верю.
      Вот фрукт этот грек, мало того, что глуп, так еще и суеверен!
      23.
      Последнее письмо пришло за день до рокового срока, назначенного таинственным злодеем Булкиным и его бандой. Письмо было самое короткое и самое ужасное: "Готовьтесь!". При виде этого листка со зловещими тараканами букв у меня вдоль спины побежали маленькие холодные мыши. У Савватия Елисеевича веко запрыгало в нервном тике, а Фундуклиди вставил сигару в рот пылающим концом и даже не чертыхнулся, хотя ожег губу. Но самое неприятное было в том, что у детектива на лице появилось такое же выражение суеверного страха, как тогда вечером в библиотеке.
      - Значит, вскорости будем иметь счастье лицезреть господина Булкина! - принужденно бодрым, каким-то петушьим голосом сказал Хряпов.
      - И сына, - сдавленно прохрипел грек.
      - А с ними, возможно, еще пяток образин, - завершил я.
      Мы все посмотрели друг на друга с ужасом. До получения этих страшных слов: "Готовьтесь" мы постоянно обманывали себя, в душе притворяясь, что последний акт драмы еще не скоро. Это криво нацарапанное на четвертушке грязной бумаги слово подорвало наши силы. Оказалось, что занавес уже поднимается в последний раз, и кому-то вот-вот, возможно, придется взаправду умереть на подмостках глупого балагана. Как валтасаров пир осветили роковые письмена на стене, так и у нас в сердцах вспыхнуло и запылало слово: "Готовьтесь!"
      - Прямо мороз пробирает, - сказал я. - Знаете, господа, у меня по спине вроде мыши бегают... холодненькие такие...
      Хряпов вроде сначала не понял, но потом захихикал и покивал: да, да, надо же...
      Он положил письмо на ломберный столик, потому что оно захрустело в его задрожавших пальцах.
      Фундуклиди вдруг повернулся и быстро пошел прочь.
      - Михаил Ксантиевич! Господин Фундуклиди! Куда вы? - крикнули мы с Хряповым, но детектив уже скрылся в дверях, зацепив плечом занавеску.
      - Вы что-нибудь понимаете? - спросил Савватий Елисеевич.
      - Абсолютно ничего. Может, что-нибудь здесь, - показал я на голову. Давеча в библиотеке он странно разговаривал...
      - Нет, что вы... С чего? Это ведь: де-тек-тив. Скорее не здесь, а... там (Хряпов показал - где). Охотники рассказывали: есть такая болезнь у медведей.
      - А всё же... - произнес я, и мы вдруг, не сговариваясь, побежали вслед за греком.
      В коридоре уже никого не было, в соседних комнатах тоже, на все "ау!" Фундуклиди не откликался.
      - Черт побери! - пробормотал Хряпов. - Не перевернулось ли у него и в самом деле там, где вы показали?
      - Вы сами изволили сказать: де-тек-тив. Между тем, хорошо известно, что поэты чаще всего сходят с ума, подыскивая рифму, медики - в попытках победить природу, следовательно...
      - Что - следовательно? - спросил Хряпов. - Что это с вами?
      - Тсс... - прошептал я.
      Странный звук, долетевший со стороны входной двери, пронзил нас, как стрела. Это был звук двигаемой задвижки.
      - Туда! - крикнул я.
      - Оружие при вас? - поймал меня Хряпов за рукав.
      - Ах, черт!.. Нет! Ну, возьмем это (я ухватил какой-то графин, из него тут же плеснуло на брюки). Скорей...
      - А мне... я что возьму? - как обойденный подарком ребенок заговорил Савватий Елисеевич. - Погодите, постойте... Неужели здесь больше ничего нет?
      - Засучите рукава, - раздраженно заметил я. - Держитесь сзади и будьте настороже.
      Мы словно выжлецы, взявшие след, домчались до прихожей и увидели пропавшего детектива, возившегося у замков. Я живо подскочил и крепко схватил его за руку.
      - Эге!... Да что это вы тут делаете?
      - Пустите! - запыхтел любитель сигар.
      - Держите его с другой стороны, мне графин мешает. Он в нервическом припадке, может отпереть дверь и выскочить наружу, - заметил я Хряпову.
      - Да отстаньте... Я... я вам говорю: отстаньте, - повторял грек, пытаясь нас стряхнуть.
      - Господи! Что же нам делать! Он вроде и впрямь не в себе! - с отчаянием вымолвил Савватий Елисеевич.
      Голос миллионера произвел чудо: Фундуклиди замер, словно заколдованный, медвежье тело его обмякло.
      - Я в себе, - сказал он. - Господин Хряпов, я в себе и только хотел проверить запоры. В доме бывает посторонний человек - Степан. И проверять моя обязанность.
      - Вот это видели? - показал я ему графин. - В следующий раз можете запросто получить им по голове, если будете проявлять излишнюю резвость.
      - Савватий Елисеевич, Петр Владимирович! - быстро заговорил грек. Ведь один день всего остался. О!.. Вы не чувствуете? Я чую: они уже здесь! Они рядом ходят! Каждую щель нужно законопатить, господа. Чтобы мышь не проскочила!.. Муха не влетела...
      - Успокойтесь, Михаил Ксантиевич, - в два голоса пели мы ему в уши. Всё сделаем... Не пролетит.
      - Вообще-то мы крепко законопатились, - с некоторым колебанием пробормотал я.
      - Крепко-то крепко, - запротестовал Хряпов. - Да, может, Михаил Ксантиевич и прав. Надобно проверить всё снова.
      Он повернулся к двери и стал, как слепой, ощупывать засовы, хотя было видно за версту, что всюду уже прикоснулась старательная рука Фундуклиди.
      - Кстати, - вдруг повернулся ко мне миллионщик. - А этот... ваш коллега... запамятовал - кажется, Васька...
      - Беспрозванный?
      - Он самый. Гляньте-ка: там он?
      - Да, да, надо глянуть, - встрепенулся Фундуклиди. - Побежимте...
      И мы побежали.
      - Ну уж, не торопитесь, сэр Пинкертон, только с графином мне и бегать, - сказал я, еле поспевая за ним следом. - Что вы летите (хотя грек, конечно, не летел - скорее трюхал), как Ромео на свидание? Васька, ей-богу, на Джульетту не похож...
      Мы осторожно отвели занавеску. Васька, трижды проклятый Васька, стоял на своем посту у тумбы.
      - Черт побери, не человек, а Мефистофель какой-то... - с тоской прошептал над моим ухом Хряпов.
      От Васькиной зловещей фигуры вдруг повеяло таким холодом, что в теплый августовский день нас троих до самых кишок продрало крещенским морозом.
      - Западня!... - бормотал Фундуклиди, встряхивая головой. - О-о!.. Западня!
      24.
      Не вздумают ли о н и придти раньше, чтобы застать нас врасплох?
      Все эти последние проклятые дни я мучился этим вопросом. Две ночи я уже почти не спал... и эту ночь тоже.
      Несомненно, они ходят где-то рядом... Они тут... Фундуклиди сказал, что на-днях, откинув занавеску и выглянув наружу, он видел, как у ворот прятались тени...
      Васька приходит, стоит и смотрит. Мерзавец! Убийца! Он жаждет моей крови! У него револьвер, и он выстрелит в упор в каждого, кто выйдет из дома...
      Луна зашла, и кто-то ходил по саду, ступая еле-еле, как кот, только трава: шарк! Ш-ш!... Я сел с револьвером к окну. Они шушукались в кустах и явственно сказали: "Зарежем!.."
      Дерево висело тенями над окном. Там выросли вдруг огромные черные лапы и заворочалось. Глаз какой-то смотрел, как уголь. Кто там был: Азазел? Асмодей? Амон? Левиафан?.. Я направил револьвер, и оно, увидев, что обнаружено, бесшумно уползло.
      Я понял тогда, что они спрятались под кроватью: темно и укрыто... Я встал на колени, но их уже не было, успели перебраться в шкаф. Я запер его на ключ...
      В окно вдруг всунулась кабанья голова с клыками и пропала. Мы погибли! Свидетели куплены, полиция продалась! Всё! Невидимое кольцо затянулось - уже у горла. Конец!... Конец!...
      Я выпил брому, наваждение прошло, и я немного успокоился.
      Сегодня они не пришли. Они придут завтра.
      25.
      Сегодня...
      Сегодня.
      Сегодня!
      Я проснулся совершенно разбитый, словно накануне участвовал в каком-то гусарском кутеже. В голове было гулко и пусто, а на сердце, наоборот, навалилось что-то тяжелое и чужое. Я лежал и ощущал это чужое, а оно наваливалось все сильнее.
      Какой же нынче час?
      Я посмотрел на часы: семь с половиной... Какое спокойствие вокруг! Только солнце пятнами бродит по стеклу да чирикает за окном в ветвях, как заводной, воробей, а в доме - ни звука.
      Ни звука...
      Словно молния вдруг пронзила мой мозг, рассыпавшись горячими искрами: а может о н и уже здесь?! Почему такая тишина? Где Фундуклиди? Где Хряпов?
      "Смит и Вессон" под подушкой еще хранил тепло моего сна. Семь патронов... Боже мой, как мало! Предлагал же мне Савватий Елисеевич в первые еще дни взять больше, а я загусарил. Мальчишка! Теперь вот с почти пустыми руками...
      Но где же все? Случилось что-то? Пойти посмотреть... Скорей одеваться! Пижаму долой... Но что могло случиться? Что? Фундуклиди, умная голова, всё предусмотрел: яд, подкоп... А если не всё?... Сорочка грязная черт с ней!... Вдруг сейчас выйду, а я - о д и н?... Ночью подкрались... Убили? Утащили? Черные, молчаливые, растворяющиеся в сумерках. Вынули стекло, мягкими шагами прокрались... Только лунный луч блеснул на лезвии... Подошли... У-ух, не могу! И унеслись на черных крыльях...
      Ключ!.. Здесь. Дверь закрыта. Если о н и уже в доме, я просто так не дамся! Встану здесь, в углу. Тогда дверь и окно под прицелом...
      Да нет же, глупо всё это...
      Но почему так тихо?
      Я на цыпочках перешел к стене, смежной с фундуклидиной комнатой. Прижался ухом... Ничего. Только к воробью на дереве за окном добавились его галдливые собратья. Ручкой револьвера я осторожно стукнул в стену: Михаил Ксантиевич, догадайтесь, что это я... Подайте знак!
      Проклятая тишина!
      Надо - громче!.. Михаил Ксантиевич, как же так?! Где вы?
      - Михаил Ксантиевич! Миша! - закричал я и сам не сразу понял, что кричу.
      Крик улетел, но из коридора на смену ему уже пришли другие звуки: скрипнули петли, торопливо зашаркали шаги, и через несколько секунд дверь крепко потрясли, словно дерево, с которого ожидают спелых плодов.
      - Сейчас... Михаил Ксантиевич, голубчик, - забормотал я. - Уже отпираю!
      Фундуклиди стоял за дверью одетый, причесанный, правда, бледно-желтый... Неужели всю ночь не спал?
      Заметив револьвер в моей руке, грек сделал неопределенное движение.
      - Нет, нет, - заторопился я. - Это так... так... что-то вдруг...
      Я понял, каково выгляжу со стороны, и от стыда весь внутри горел и плавился.
      - Вот ведь, чертовщина какая (я засмеялся, но вышло жалобно). Привиделось сдуру... Глупо даже рассказывать. В общем, не обращайте внимания.
      Детектив с серьезной миной наклонил голову.
      "В душе-то, небось, посмеивается, - тоскливо заныло у меня под ложечкой, - а рожу вон какую скорчил!.."
      - Впрочем, - сказал я. - Я сейчас выйду... Через минуту. Сорочку сменю.
      - Да уж, на флоте перед бурей свежая сорочка полагается... - раздался из коридора голос Хряпова.
      Вот новости! Я даже вздрогнул. Оказывается, Савватий Елисеевич стоял тут же, за дверью.
      - ... а мы, некоторым образом, нынче находимся на утлом корабле, завершил он, выходя из-за косяка.
      - Вы... тоже здесь? - в замешательстве спросил я.
      - Да уж... крикнули вы изрядно, - отозвался Хряпов. - Могли и соседи прибежать.
      Голос у Саввтия Елисеевича был бодрый, но сам он тоже выглядел неважно. Метранпаж после ночной верстки румяней бывает, подумал я и, обозлившись, заметил:
      - А вы, господа, не бодрствовали ли часом всю ночь? Или так в брюках и спали?
      Хряпов вздохнул.
      - Почти в точку попали, Петр Владимирович...
      - Неужели не спали? - изумился я.
      - Не то, чтобы совсем... Заела чертова бессонница! В три часа, как птичка божия, открыл глаза, да так и не смог более заснуть.
      - У меня тоже вот... только с самой полуночи, - вставил грек.
      - Дили-динь! - донесся снизу слабый голос колокольчика.
      - Это Степан, - сказал Хряпов. - Завтрак прибыл. Откройте ему, Михаил Ксантиевич... но - с осторожностью. Помните, какой сегодня день!
      - Непременно! - многозначительно сказал Фундуклиди.
      По правде сказать, известие о бессоннице, поразившей миллионера и детектива, поправило мое настроение, и конфуз мой несколько поблек, но на душе легче не стало.
      Мы позавтракали в гнетущем молчании. На буфете громоздились две корзины, на которые и я, и Фундуклиди, и Хряпов невольно косились. В корзинах был запас еды - наш обед и ужин. Степан скоро уйдет и больше уже сегодня не вернется, поэтому он и принес эти корзины. Но мысль о том, что еды нам заготовлено лишь на две трапезы, вызывала чувство какого-то недоумения и тоскливой досады, словно там, на буфете, стояла овеществленная порция отпущенного нам времени. Это было какое-то дикое, некрасивое напоминание, что завтрака в этом доме никому, возможно, уже не потребуется.
      - Убери, Степан, - сказал Хряпов, заметив, что мы оставили почти всё нетронутым. - Что-то нынче нет аппетита.
      Степан наклонил голову.
      - Как желаете.
      Для него это было обычное утро, он не догадывался - да и откуда? - к а к о й у нас сегодня день.
      - Позавидуешь его спокойствию, - шепнул я Хряпову.
      - Нет уж, - ответил Савватий Елисеевич, - всё же лучше быть в нашем положении, чем лакеем.
      На сей раз он сам не верил в то, что сказал.
      Степан собрал тарелки, ложки, вилки, ножи, солонки, судки... Затем поставил другие тарелки - чистые, к будущему обеду. Прибрал. Поклонился.
      - Ступай, любезный, - сказал Хряпов.
      Эти слова прозвучали как стук топора, перерубающего последний канат.
      Степан ушел, и засовы перегородили дверь.
      Дуэль началась.
      - Так, - сказал Хряпов. - Будем держать военный совет, господа?
      - Совет! - решительно сверкнул глазами Фундуклиди.
      - Отлично. Присаживайтесь, - тоном главаря пригласил Хряпов.
      - Одну минуту, - сказал я, - Савватий Елисеевич, прошу извинить, но у меня просьба. Не могли бы вы выдать мне выдать еще... патронов. Я, видите ли, тогда всего семь взял...
      - Э, Петр Владимирович, разве так можно! - покачал головой Хряпов. Идите-ка сюда (он ключом отпер ящик бюро, достал коробку). Берите, сколько хотите... Все берите. Выгребайте... Я даже настаиваю. Семь штук - это просто смешно. Не правда ли, Михаил Ксантиевич?
      - Неосмотрительно, - сердито сказал грек. - Думаю, у злодеев оружие и боевой припас имеются в достаточности. Мы, господа, не должны ни в чем им уступать... Савватий Елисеевич, разрешите мне тоже пополнить арсенал.
      Я с изумлением посмотрел на Фундуклиди: он просил патроны уже в четвертый раз. Теперь, отсчитав новую дюжину, Михаил Ксантиевич аккуратно убрал их в жилетный карман. Если сейчас бросить грека в воду, то свинец, который в него напихан, утянет его на дно, невольно подумал я.
      Себе я взял еще семь тяжелых, как империалы, патронов и положил их в левый карман пиджака, чтобы немного уравновесить тяжесть револьвера в правом.
      Наконец мы сели за стол, и наступил час совета. Его открыла долгая пауза, во время которой каждый из нас смотрел на соседа, словно ожидая от него какого-то неожиданного откровения. Потом Хряпов кашлянул и сказал:
      - Э... господа... что же мы молчим? Как мы будем действовать?
      Мы с Фундуклиди невольно обвели взглядом стены, очертившие замкнувшее нас пространство хряповского дома.
      - Главное - внимание,- изрек детектив. - Нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох (он послал подозрительный взгляд в окно, вполоборота к которому сидел). Когда злодеи будут подкрадываться, мы должны обнаружить их как можно раньше...
      Наконец-то мы их увидим!.. Я ощутил какое-то радостное возбуждение, нервную дрожь при мысли, что сегодня наш коварный враг обретет, наконец, конкретную оболочку. Борьба с привидениями уже изрядно измотала нас.
      - И что же надобно предпринять, чтобы не дать застать себя врасплох? - спросил Хряпов Михаила Ксантиевича.
      - Знаете что, - сказал тот, горя вдохновением, - давайте запрем все двери внутри дома!
      - Зачем?
      - Затем, чтобы увеличить препятствия на пути злодеев! Тогда они наверняка выдадут себя шумом.
      - Это - мысль, - сказал Хряпов и закачался на стуле, - это - мысль... Конечно... Если некоторые комнаты запереть - меньше помещений нужно будет охранять, и наша задача облегчится. Это - мысль... ("Да что он заладил, как попугай!" - подумал я). А какое ваше мнение, Петр Владимирович? - обратился Хряпов ко мне.
      - Мое мнение такое же, - ответил я. - Чем меньше возможных плацдармов в доме будет у злодеев, тем лучше. Нужно оставить в доме минимум незапертых помещений. Это - мысль... (да что это со мной, черт возьми!). Нас ведь всего трое. Гарнизон слишком мал для такой обширной крепости.
      Дело было решено.
      Хряпов достал из бюро гроздь ключей. Мы понесли их по коридорам и лестницам, запирая прочные медные, стальные, латунные хряповские замки. Фундуклиди после каждого оборота ключа нажимал на ручку, тряс дверь и заключал:
      - Хорошо закрыли. Крепко-с!
      Ему не понравился чердак. По настоянию детектива принесли снизу молоток и два ужасных гвоздя-нагеля. Михаил Ксантиевич, сопя, загнал один в косяк. Второй вызвался забить сам Хряпов, но тут же ударил себя по суставу. Пришлось довершать мне... Гвоздь сердито звенел, с трудом побеждая дерево. Войдя на два вершка, он загнулся. Фундуклиди стал сердиться и говорить о безопасности; Хряпов уверял, что у него всё вышло бы отлично.
      Потом Фундуклиди побежал проверять камины. Рухлядь, что мы в них напихали, оказалась на месте, и он несколько успокоился. Но ненадолго: в полдень пришел Васька и стоял - смотрел, не отрываясь, на дом. Мы сняли револьверы с предохранителей. Васька прошелся по улице, загребая пыль ободранными штиблетами, мелькнул возле ворот и скрылся.
      Фундуклиди взял со стола толстый литой канделябр и стал, как бешеный, махать им в воздухе, отражая воображаемого врага. Он тут же задел фарфоровую вазу, и та свалилась на паркет, брызнув осколками. Мы отобрали у грека канделябр, заставили принести щетку и сгребать раскиданную по полу пеструю мозаику в угол. Три раза нам чудился странный шум в доме - и мы крались вдоль стен с бьющимися сердцами. Но враги всё не появлялись.
      В половине второго пополудни мы сели обедать.
      В корзине мы нашли жареных цыплят, копченый окорок, маслины, две бутылки клюквенной воды фабрики Калинкина. Вина Хряпов распорядился в этот день не давать.
      Очутившись за столом, грек вынул из петли подмышкой револьвер и положил его рядом с прибором.
      - Не ветчину ли им резать будете, Михаил Ксантиевич? - спросил Хряпов.
      - Злодеи могут рассчитывать застать нас врасплох именно в обед, рассудительно заметил грек.
      - Хоть на предохранитель вы его поставьте, - не выдержал я, вспомнив, что из этого ствола в мою сторону однажды уже вылетела пуля.
      Грек выпятил губу, ненадолго погрузился в какие-то раздумья, а потом забрал "Смит и Вессон" со скатерти и засунул обратно в пиджачные недра.
      Я с облегчением взялся за вилку.
      - Ветчина немного оплыла. В тепле ведь лежала, - сокрушался Хряпов. Ай-ай-ай...
      Ему, вероятно, впервые в жизни приходилось есть ветчину, не поданную сей секунд с ледника.
      Фундуклиди, покончив с револьвером, положил себе маслин, цыпленка, кусок окорока. Заслышав хряповские слова, он на миг сделал недовольное лицо, повертел ветчину на вилке, но тут же жадно запихал ее в рот.
      - Что вы так чавкаете! - недовольно заметил Савватий Елисеевич. Этак мы и злодеев не услышим. Развели шум - бери нас хоть голыми руками! Стыдно, Михаил Ксантиевич!..
      - М-м... а... - непонятно промямлил Фундуклиди сквозь ветчину. Он стал жевать старательно и медленно, точно верблюд на отдыхе, а, прожевав, снова повторил, но уже внятно:
      - Виноват.
      - Поймите правильно мое замечание, - сказал Хряпов. - Это же никуда не годится, сударь мой. В конце концов, бэль маньер!...
      Фундуклиди кивнул, опасливо поглядел на него и нерешительно взял двумя перстами цыпленка с общего блюда. Он с хрустом начал ломать его, как вдруг Хряпов предостерегающе поднял вилку.
      - Тихо!...
      Фундуклиди, цыпленок и я замерли.
      - Что там? - шепотом спросил я после нескольких секунд молчания.
      - Очевидно, показалось, - сказал Хряпов. - Бывает...
      - Бывает, - подтвердил я, затем сложил из пальцев "козу" и показал ее все еще неподвижному греку:
      - У-у, забодаю!..
      - Не пугайте меня, а то я стану икать, - серьезно сказал Михаил Ксантиевич.
      - Что за глупости, господа! - сдержанно заметил Хряпов.
      - Разряжаю атмосферу, - сказал я. - Нервная какая-то обстановка, Савватий Елисеевич, в воздухе накопилось слишком много электричества. Наверное, оттого, что ни смирновской, ни десертной, ни творений Шустова на столе нету...
      - Глупости, - сердито сказал Хряпов. - В такой час голова должна быть чистой и ясной.
      - А я бы пару стопок "Горного травника" не прочь... для куражу!
      - Перестаньте, Петр Владимирович, неважное время для балагурства. Лучше налейте мне клюквенной воды, в горле что-то застряло, - Хряпов потянулся ко мне со стаканом.
      И тут под столом грохнуло.
      - А-а! - заревел Фундуклиди, бросил полцыпленка между тарелок и поджал ноги под стул.
      Вздернутый этим криком, я расплескал вокруг калинкинскую клюквенную и вскочил было, готовый к бою, но хряповское спокойствие подсказало мне, что страшного не произошло.
      Кривенько улыбаясь, Савватий Елисеевич поднял с пола револьвер.
      - Вот... упал.
      Очевидно, он держал оружие на коленях. Может быть, уже тогда, когда вместе со мной смеялся над Фундуклиди, выложившим свой "Смит и Вессон" на скатерть.
      - Надеюсь, ваш револьвер на предохранителе, - произнес я потусторонним голосом.
      - Конечно, - сказал Хряпов так торопливо, что я не поверил.
      Хорошо, что собачка не соскочила. Пять граммов свинца, облеченные в медную оболочку - джинн маленький, но опасный.
      Наконец этот чудовищный обед закончился. Фундуклиди сразу же принес весть: возле забора околачиваются какие-то личности. Личности оказались женщиной в накидке и сутулым гимназистом. Что ж, удачная пара для наблюдения: такие подозрения не вызовут.
      Мадам и ее сопливый спутник целых полчаса гуляли возле дома, а потом куда-то незаметно исчезли. Чтобы не терять бдительности, мы сделали обход по оставшимся в нашем распоряжении комнатам. Я шел впереди, Хряпов в середине, а Фундуклиди замыкал.
      Мы вернулись в любимую комнату - в библиотеку. Стерегли двери; продолжали наблюдать в окно за улицей. Там ходили бабы в платках с корзинами; подобрав юбки, они то спускались в подвалы лавок, то поднимались обратно на тротуар. Мастеровой, хватив где-то полбутылки, брел, покачиваясь. Приказчики в заломленных картузах поплевывали семечками. Промчал на сердитых вороных рысаках полицмейстер. Старик с иконкой и с клюкой тряс бородой, приставал ко всем с милостынькой. Провинциальная идиллия. Но мы знали, что в каждом сапоге мог оказаться нож, под каждым картузом - алчные волчьи глаза. Да-с, нас так просто не объегоришь!...
      Потом против окон долго стоял крытый автомобиль. Фундуклиди разглядывал его в бинокль Цейсса, и губы его тряслись студнем. Примерно через час автомобиль запукал бензином и уехал. Мы решили привалить входную дверь шкапом с Дюма-отцом, Бальзаком, Эженом Сю, Аристофаном, Шекспиром. В разгар возведения баррикад Аристофан выпал и раскрылся - улыбающийся, нарисованный тонкой гравюрной сеткой. Фундуклиди, сопя и наваливаясь плечом на шкап, наступил на комедии; Аристофан продолжал улыбаться из-под грязного следа. Я не выдержал и поддал книгу так, что загнал ее под канапе.
      Солнце спустилось, налилось кровью и било снопами света прямо
      в переплеты окон, мешая наблюдению. Мимо снова прошла соглядатайка в накидке с липовым гимназистом. Всё ясно, дом в осаде! Фундуклиди, заслонясь от солнца газетой, неотрывно глядел сквозь стекло, что-то шептал, то выхватывал револьвер, то прятал. Хряпов остановил маятник у больших настенных часов с амурами, чтобы их звук не мешал услышать крадущиеся шаги. Я тренировал кисть руки для стрельбы навскидку...
      Мы были начеку.
      Но злодеи не спешили являться.
      В сумерках начал собираться дождь.
      Ветер запел так, что его тоскующий голос стало слышно даже сквозь закрытые двойные окна. По небу помчалось серое стадо; потом в курящейся высоте шаркнул отставшей подошвой Илья-громовержец - и молния трезубцем пропорола небо.
      - Будет гроза, - сказал Фундуклиди. - У меня в правом колене стреляет.
      Ему никто не ответил. Всё, что не относилось прямо к нашей тревоге, уже не затрагивало более чувств. Слова падали и растворялись в тишине; жесты стирались; весь мир стал зыбким и ненадежным, уплывал куда-то, словно корабль...
      Ночь густела, но света мы не зажигали. Зачем облегчать задачу злодеям? Дудки! Пусть поковыряются в темноте!..
      Фундуклиди подошел к окну и, воровато подвинув штору, стал смотреть наружу. Глухо выл угрюмую гамму ветер, с силой проносясь сквозь листву и переулки. Вдали снова упала и расщепилась молния; мы вздрогнули.
      -Будто по заказу такая погодка, - сказал Хряпов. - А, Петр Владимирович?
      Освещаемый в дыму сумерек маленьким пожаром сигарки, он подошел, положил мне руку на плечо.
      - Нервничаете?
      - Да как сказать... наверное, да, - признался я.
      В эту минуту частым горохом ударило по крыше. Пошел густой августовский дождь.
      Хряпов поднял голову, слушая могучий концерт природы. Я опустился в кресло и бесцельно смотрел то на мистические блики, гуляющие по потолку, то на скрючившуюся у окна фигуру Фундуклиди. Устав щуриться от молний, детектив повернулся к стене и прижался к ней затылком.
      - Деспота тинин панагате - владыка мой, лучший из владык... прошептал он.
      -Что с вами, Михаил Ксантиевич?- спросил Хряпов. - С вами нехорошо?
      - Где же они? - горько простонал грек.
      - Придут, Михаил Ксантиевич... скоро... - хрипло сказал Хряпов.
      - Ну где же? - почти крикнул Фундуклиди и, маясь, замотал головой. Что ж не идут! ... М-м-м! - замычал он, дрожащими пальцами достал серебряную луковицу часов, долго открывал крышку, поддел, наконец, ее ногтем и попытался угадать время в тощем свете далекого фонаря.
      - Не видно!.. Сколько времени? Господа, сколько? Скажите!
      - Дождитесь молнии, - посоветовал я.
      - Сколько... скажите... господа... - бубнил Фундуклиди.
      Дождь уныло вторил ему и ручьями слез струился по стеклам.
      Я встал из кресла, достал свои часы и подошел к Хряпову.
      - Савватий Елисеевич, посветите сигаркой.
      Хряпов раздул пламя в окурке.
      - Одиннадцать без четверти, - объявил я.
      - Одиннадцать,- эхом повторил грек.
      - Стойте! - изменившимся голосом сказал Хряпов.
      Он схватил меня за руку.
      - Кто-то хохочет... Слышите?
      Мороз продрал меня по коже. У Фундуклиди глаза стали круглые и мертвые.
      - Кто? Где?
      Мы прислушались. Шипел в листве дождь, глухо бубнил далекий гром. В водосточных трубах, закручиваясь, гремели потоки.
      - Да где же, Савватий Елисеевич?
      -Тсс! Вот же, вот...
      Я пожал плечами.
      - Хоть убейте, не слышу.
      Хряпов слушал, наклонив голову.
      - Верно, - стесняясь сказал он. - Мне, господа, показалось. Это, оказывается, гром.
      Сказав это, он улыбнулся как-то по детски. В тот же миг сверкнула молния, и в ее адском свете улыбка показалась такой зловещей, что по мне прокатилась еще одна волна холода.
      Фундуклиди вообще застыл, превратился в сибирского идола.
      - Михаил Ксантиевич... - позвал было я, но только махнул рукой и побрел назад к креслу. Всё показалось вдруг никчемным и ненужным. Я сел, запрокинув голову. Я не мог больше прислушиваться, следить, помнить, в каком кармане лежит револьвер. Внутри, под моей кожей, словно струны, тянулись нервы и жилы. Они бежали сквозь ребра, сгибали суставы, пронзали печень, селезенку...
      Я отвернул манжету и стал рассматривать тыльную сторону руки. Скоро я уже различал дрожащие нити, стремящиеся к пальцам. Они звенели от напряжения - я слышал тонкий - тоньше комариного - звон. Еще минута - и они порвутся! Разве я могу это допустить?
      Я не допустил. Я распустил колки - и струны ослабли и повисли. Стало приятно и захотелось закрыть глаза.