Прислушалась к себе, пытаясь уловить стук сердца — и не смогла.

«Ты мертвая», — шепнул мне внутренний голос.

Рукой в перчатке я разгребла снег на могиле, добыла кусок твердой, как лед, земли и положила его в приготовленный пакетик, тягуче читая заклятие на смертную порчу — уверенно и зло.

И, наконец, я положила поминальное яичко в эту ямку и прошептала:

— Спи спокойно… Мария.

На миг мое сознание словно качнулось, погаснув и вспыхнув снова. Ведьмы знают, что нельзя брать в работу тех, кто с тобой одного имени — заклинание на клиента вполне может прилепиться на мастера.

Вот и я теперь отождествила себя с мертвой Марией.

Ладно, идем дальше.

И так я обошла еще семь могил с моим именем, и на каждой я читала заклятие на смертную порчу. Я не врага проклинала — себя.

А на последней я тщательно разгребла снег, обнажив землю, разулась и босыми ногами встала на могилу. Ощутила, как обожгло холодом ступни и как слабо встрепенулась покойница подо мной. Как заволновался кладбищенский, ощутив в своих угодьях нового…мертвого?

И тогда я, храбрясь, улыбнулась и отпела себя заживо. Во время ритуала я чувствовала, как струится в меня через ступни могильный холод, и душа мой металась, плача и стеная.

Когда все кончилось, я поспешила обуться, стремясь согреться. Однако отныне я знала, что кусочек темного льда во мне, что я сегодня взяла на этой могиле — не растопит ничто в этом мире.

Зябко кутаясь и стуча зубами, я побежала прочь с кладбища.

Я специально не пошла в этот раз на могилу любимого парня — самую ухоженную и красивую на этом кладбище.

Скоро, Димочка, скоро…

Потерпи немного…

Дома я откинула на кровати одеяло и сыпанула горсть кладбищенской земли прямо на белоснежную простынь. Представляю, как мне удобно будет спать на песке, бббррр… Ну да ничего. Перетерплю. Собранные с надгробий фотографии я небрежно сунула под подушку, потеснив Библию Ведьмы. Потом достала заранее приготовленный полотняный мешочек и всыпала туда остаток земли. Его я буду носить у сердца.

«Помрем ведь», — горестно прокомментировал мои действия голос.

«А что делать?» — философски заметила я.

Мы помолчали.

«А ты уверена что все получится?» — осторожно спросил он.

«Худшее что может случиться-то что я умру от смертельной порчи. Но ведь это лучше чем… Ну, ты понял…», — замялась я.

«Понял, — расстроено сказал голос, — а детей на кого оставим?»

Мда, это был вопрос…

Я подошла к компу, проверила почту и заодно поискала инфу про порфирию — теперь уже на Рамблере.

«У больных часто наблюдается частичное ороговение верхнего нёба, в результате чего резцы выпирают и появляются так называемые «вампирьи клыки»», — прочитала я в одной из статей.

Я задумчиво пощелкала когтем по выступающим резцам и порадовалась — если б не интернет, я бы так и считала себя вампиршей, темнота беспросветная!

«Но если так — какого черта ты на нас навела смертельную порчу, идиотка???» — завопил внутренний голос.

Я поморщилась.

Я вообще часто жалею о том, что родилась под знаком Близнецов, и вследствие этого мое второе «я» решило что мы с ним имеем одинаковые права.

«Надо так», — вздохнула я и пошла на второй этаж за фотоальбомами.

«Кретинка!!! — вопил он, — Нет, ты все же объясни, какого черта я из-за тебя собой рискую!»

«Понимаешь, — порозовела я. — Там в конце обряда надо обвенчаться с мертвым».

Голос заткнулся и я его не слышала долго, минут пятнадцать. Этого мне хватило, чтобы выбрать лучшие Димкины фотографии и развесить их около кровати.

Наконец он буркнул:

«Так бы сразу и сказала, что за Димку замуж хочешь. А то — вампиры ей чудятся…»

Я лишь вздохнула и пошла колоть себе перфторан. На венах у меня уже были дороги, как у конченного наркомана. Ну да неважно. Скоро я похороню свою… порфирию. Или себя. Черт, но как же вытащить Мульти???

И когда я закачивала в вену последний шприц, меня осенило.

Бомж!!!

В Ленинское РОВД я влетела, словно за мной черти гнались.

— Корабельников на месте? — спросила я у дежурного.

— Тут вроде был, — кивнул он, глядя на меня слегка подобострастно. Чего это он?

«Так ты ж у нас писательница», — ехидно напомнил внутренний голос.

А, точно! Как я могла забыть!

Корабельников сидел в своем кабинете, читал какую-то бумагу и пил чай из большой пластиковой кружки.

— Это ты? — страдальчески посмотрел он на меня. — Отлично выглядишь!

— Здравствуй, Витенька, — преувеличенно — ласково сказала я. — А я тут тебе пирожков принесла, с пылу, с жару!

— Сама пекла? — недоверчиво покосился он.

— Ну разумеется, полдня у плиты стояла, и все ради тебя! — со значением в голосе сказала я и протянула ему сверток из плотной бумаги в жирных пятнах. Витенька хрюкнул от счастья и принялся его разматывать. И тут из свертка прямо на стол спланировал чек. Я, внутренне выругавшись, потянулась за ним, однако Корабельников был быстрее, он молниеносно цапнул его и протянул:

— Так — так — так! Из «Смака», значит, чек — то…

— Ну, — буркнула я. — Вчера детишек туда на обед водила.

— А сегодня вчерашний чек оказался в пирожках, — понимающе покивал головой Витька, — да и чек-то отбит, я смотрю, всего десять минут назад! Говоришь, у плиты полдня простояла, а?

— Слушай, ты чего прикапываешься? — разозлилась я. — Не нравится — давай обратно пирожки и попрощаемся!

— Я тебе попрощаюсь! — веско сказал Корабельников и откусил сразу полпирожка. — Я тут ф утфа некомьенный!

— Чего — чего? — поморщилась я.

Витька прожевал, запил из кружки и перевел:

— С утра, говорю, некормленый. Ладно, ты чего пришла?

— Да я насчет Мультика, — заискивающе сказала я.

Витька подавился пирожком, потом кое — как его все же прожевал и горестно сказал:

— Ну я так и знал! А как все хорошо начиналось! Пирожки, красавица — блондинка!

Я оглянулась по сторонам в поисках последней, не нашла и обозлилась:

— Чего ты не знал??? У меня Наташкины дети, не забыл? Мне что, их теперь воспитывать прикажете? Или в детдом сдавать?

Витька присмирел, почесал в затылке и неуверенно предложил:

— А родственникам чего не отдашь?

— А где б мне тех родственников взять! — обозлилась я. — Ленка уехала к черту на рога, бабушка на операции в больнице!

— А мать Наташкина?

— А мать Наташкину, — с садистским удовольствием молвила я, — мать Наташкину после твоего звонка я в больницу отвезла с инфарктом!

Витька помолчал, проникся ситуацией и сочувствующе спросил:

— Чего делать-то будешь?

— А что тут сделаешь? — уныло сказала я. — Надо Мультика-то выручать.

— Потемкина, — приложил Витька руку к сердцу. — Поверь — крепко твой Мультик подлетел. Я уж и так и этак думал — ну не оправдать ее.

Ну что ж… Я почему-то так и думала, что никто копаться в этом деле не будет. Зачем стараться — когда вот она, готовая убийца.

— Нож, которым убили — он где? — сухо спросила я.

— Ну не нашли его ребята, — поморщился Витька. — Видимо, Наталья его в окошко скинуть успела, а ты ж сама знаешь, какой там район — тащат все что не приколочено!

— То есть, из твоих слов получается, что дома его точно не было, так? — сощурилась я.

— Ну, — буркнул он.

— Значит, надо искать нож…, — задумчиво сказала я.

— Слушай, — скривился он, — ты чего тут всех за идиотов-то держишь? Нашлась тут сыщица!

— Да мне без разницы, хоть горшком назови, — зло посмотрела я на него, — а вот только Мульти мне надо выручить по — любому. Дети на мне!

— Ну не кипятись, не кипятись, Потемкина, — примиряюще залопотал Витька. — Езжай домой, выпей валерьяночки да садись книжку пиши!

— Достал ты меня с этой книжкой! — в сердцах бросила я. — Ты лучше послушай умного человека. Соседка говорит что минут за десять до того, как в Наташкиной квартире начались крики, она к мусоропроводу выходила, ведро выносила. И на лестничной площадке спал местный бомж, дядя Миша. А когда ваши приехали — его не было. На размышления не наводит?

— Испугался да сбежал, какие тут размышления, — пожал Витька плечами.

— Или прирезал Олега, прихватил нож и сбежал, — с нажимом подсказала я.

Витька посмотрел на меня как на больную, и тут зазвенел сотовый.

— Алло, — раздраженно буркнула я.

— Это Шварев. Если хочешь на свидание с Березняковой — шевели ножками.

— Уже можно? — обрадовалась я.

— Конечно, — самодовольно сказал он. — Все бумаги у меня. Давай подъезжай к СИЗо.

— А это где?

— Ты что, не знаешь где сизо? — изумился он.

— Слушай, — рассердилась я. — Это ты туда каждый день ездишь, а мне как-то случая не было навестить сие заведение.

— На Баррикадной, горе, — хмыкнул он. — Вниз по ней к реке, увидишь длинный кирпичный забор — это оно. Я у ворот на своем мерсе тебя жду.

— Скоро буду, Лешенька, — клятвенно заверила я.

Я сунула телефон в карман, а Витька кисло спросил:

— Наш великий адвокат?

Менты Шварева сильно не любят. Еще б им его любить — они преступников ловят — ловят, а потом придет вот такой Лешенька, и от обвинения — пшик.

— А что делать, если вы ничего не можете? — презрительно сказала я.

— Ну ты вообще, — задохнулся он от гнева.

— А давай соревнование, а? — прищурилась я. — Кто быстрее найдет убийцу Олега?

— Тогда я выиграл, — хмуро сказал он. — Убийца Олега в сизо сидит.

— Идиот, — обронила я, направляясь в спину.

— А ты, Машка… ты хуже кобры, ясно! — крикнул он вслед.

Я не обернулась. Я сдержалась. Я бегом выскочила из здания Гома, уселась в машину и уж тут-то я поржала, чуть ли не хрюкая от восторга.

Дело в том, что змея Машка — это самое сильное оскорбление в Витенькиных устах. Вернее, это он так считает, а на меня же при воспоминании об этой истории всегда нападает идиотский смех. Историю про змею Машку Корабельников рассказывает всякий раз, как напьется. Причем повествование ведется тихим и жалостливым голосом, полным страдания, и Витеньке всегда невдомек, чего это люди в конце истории неизменно ржут как лошади.

А дело было так. Уж не знаю, где он служил, только змей там было видимо — невидимо. А в частности — кобр. И вот однажды в соседней части ребята додумались до такой хохмы. Поймали они здоровенную кобру, вырвали ей ядовитые зубы, да и стали держать ее в качестве сына полка. Или дочери, не разберешь. Но назвали Машкой.

Витенька, прослышав об этом, крепко задумался. Можно было б конечно самому «Машку» завести, да вот только это опасно — зубы кобре рвать! Еще укусит!

Однако представив, какой ошеломляющий успех он будет иметь у девушек с фотографией кобры, Корабельников решился.

В одно из увольнений он напросился в вертолет, как раз летящий в ту часть с визитом, взял фотоаппарат у кого-то — и был таков. У соседей, спрыгнув с вертолета, он первым делом осведомился молодецким голосом: «Ну, ребята, и где ваша Машка?» «Да вон, в кустах только что ползала», — отозвался на бегу какой-то солдатик. Витенька сунулся по указанному направлению — и точно — тут же нашел здоровенную кобру. Корабельников, понятно, быстренько намотал бедную Машку на локоть и принялся с ней фотографироваться. Кобра показала себя во всей красе — капюшон раздувала, язычок мелькал, на Витьку она кидалась, целясь в нос — тот лишь успевал отмахиваться, хохоча при этом. И вот, когда последние кадры были отсняты, из кустов вышел давешний солдатик с намотанной на руку коброй. Витька посмотрел на него совершенно охреневшим взором, простер дрожащую руку и сипло спросил: «Эт-т-то ккк-то у тттебяаа????» «Так Машка же! — ответил солдатик, ласково поглаживая разомлевшую от такого отношения кобру. — Ути — пути, красавица моя».

Витька честно признается, что он тогда грохнулся в обморок, насилу откачали. Откачали ли безвинную кобру — история умалчивает. Еще Витенька с полгода после этого заикался. Потом прошло.

И лишь когда он смотрит на те фотографии, у него начинается нервный тик.

Шварев и правда сидел в припаркованном у ворот Мерседесе и задумчиво просматривал какие-то бумаги.

— Не помешаю? — постучала я в окно.

— О, привет, — поднял он на меня глаза и вышел из машины. — Вот тебе твои бумаги, пошли скорее.

Я открыла диплом и залюбовалась. Теперь я, Магдалина Константиновна Потемкина, не просто ведьма, а ведьма с юридическим образованием! Вот и дипломчик есть! Надо будет матери показать, пусть старушка порадуется за меня. Конечно, про то, что я его купила — говорить ни в коем случае нельзя — съест живьем. Скажу, что заочно отучилась. А матери ничего не говорила потому как сюрприз хотела сделать! В общем, найду что соврать.

— Скоро ты? — нетерпеливо спросил Шварев. Я встрепенулась и следом за ним с некоторым страхом ступила на огороженную территорию.

«Вот ты и в тюрьме! С почином!» — ехидно сказал внутренний голос.

— Лешенька, возьми-ка меня за руку, — слегка дрожащим голосом попросила я.

Тот неодобрительно посмотрел на меня, и пошел объясняться с ментами на входе.

Через пять минут мы уже были в какой-то комнатушке с голыми стенами, из мебели — стол и два стула. Еще через пять в комнатку вошла Мульти. Ее знаменитая попа заметно сдала в объеме, темные волосы видели сальными прядями, под глазами — темные круги.

— Мультичек! — зарыдала я, бросаясь к ней.

— Потемкина, — в тон мне зарыдала она.

— Тебя тут хоть кормят? — утирая слезы, сказала я.

— Кормят, но хреново, — всхлипнула она. — Чего с детьми?

— Так у меня они, — горестно вздохнула я. — Ой, как не вовремя-то ты Олега пришила, Наташенька! Не могла потерпеть, что ли?

— Я пришила? — возмутилась она. — Да никого я не пришивала, совсем рехнулись, что ли?

— Да я-то верю, — уныло сказала я. — Слушай, а нож где? Выкинула?

— Да ничего я не выкидывала! — застонала она. — Мне уж этим ножом все мозги прокомпостировали. Ну скажи, как я могла тот нож выкинуть, если у меня окна на зиму заклеены, а?

— А форточки? — осторожно спросила я.

— И форточки заклеены! — отрубила она. — Батареи и так еле — еле греют!

— Наталья, — подал голос Шварев, — может быть, вы расскажете события того вечера?

— Точно! — опомнилась я.

— Не помню я, — потупилась Мульти.

— Как так не помнишь? — не поняла я. — Детей-то мне привезти ты не забыла!

И я с укором посмотрела на нее.

— Про то как детей привезла — помню, — согласилась она. — Как и договаривались, я тихо-онечко завела их в спальню, наказала Насте сидеть тихо и тебе не мешать. А дальше — просто какой-то провал. После твоего дома словно тут же очутилась у себя, посреди толпы ментов.

— Мультик, ты чего пила? — подозрительно спросила я.

— А чего сразу «пила»? Ничего я не пила!

— Кололась? Нюхала? — деловито осведомился Шварев.

— Да ну вас! — Мультик обиделась до глубины души. — Говорю ж — какой-то странный провал! Вы меня из тюрьмы собираетесь вытаскивать или как?

— Ну а как же я тебя вытащу — то? — жалобно сказала я. — Мне и самой интерес есть тебя вытащить — потому что Катенька-то конечно солнышко, но вот Настя меня скоро в могилу сведет!

— Матери отдай, — так же мрачно ответила она.

— В больнице твоя мать, — потупив глаза сказала я. — С сердцем у нее плохо. Но ты не бойся, не смертельно.

— Ну конечно! — философски сказала Наташка. — Стоило мне сесть в тюрьму — и все пошло кувырком. Что ж, тогда воспитывай детей, Машка. Ленке только их не отдавай.

— Так и Ленки нет, они с Русланом в тьмутаракань уехали!

— Ну что я могу сказать тебе, — пожала она плечами. — Или вытаскивай меня, или дети на тебе. Надеюсь, ты их в детдом не сдашь, как Садченка?

— Не сдам, — хмуро ответила я. — Слушай, а ты совсем — совсем ничего не помнишь?

— Совсем!

— И бомжа? Он ведь у вас на лестничной площадке спал.

— Да не помню я! — страдальчески взвыла Мульти.

— Вот так и вытаскивай тебя, — уныло сказала я.

В нашу комнату постучали, и Алекс встрепенулся.

— Все — все, девчонки, заканчивайте, время.

Мульти захлюпала носом и встала.

— Господи, как в камеру-то неохота…

— Мультичек, ты это, держись, — невнятно бормотала я ей вслед.

Что тут сказать еще — было непонятно. Я и правда сейчас вернусь домой, в чистую и уютную квартиру, а Мультик отправится на нары.

— А больше всего на свете я хочу принять ванну, — горько сказала Мульти, и дверь за ней с лязгом захлопнулась.

За воротами СИЗО мы со Шваревым остановились и я выжидающе посмотрела на него.

— Перспективы неутешительны, должна понимать, — развел он руками.

— Да вот как-то не понимается, — вредно сказала я. — Она ж русским языком сказала, что ничего не помнит.

— Не помнить можно только по пьянке или под воздействием препаратов, так? Но в протоколе нет сведений, что она была нетрезвой. Что касается препаратов-то теперь уже поздно об этом говорить. Экспертизу надо было сразу назначать.

— Не могла она голову человеку отрезать! — твердо молвила я. — Не могла!

— Но тем не менее Березнякову взяли над трупом.

— А бомж? — беспомощно сказала я.

— А что бомж? — пожал он плечами. — У него-то причины убивать Олега не было.

Я молча повернулась, не прощаясь, села в машину и поехала куда глаза глядят. Вот гады! Все им понятно, все им логично!

По пути попалась какая-то забегаловка, я припарковалась и пошла обедать. Заказала, как обычно, вегетарианскую пиццу и принялась ее задумчиво жевать. Нет, что ни говорите, а я уверена, что убил бомж. Больше некому.

И неважно, что у него не было мотива. Откуда я знаю — что мотива не было, а? Может он последние лет десять спал и видел, как бы прирезать гражданина Мотылева?

Или может быть просто увидел, что Мульти никакущая, и соответственно решил, что в ее квартире можно поживиться. Вошел — а тут такая неожиданность в виде злого дяди.

Да, теперь я ясно видела картину, как было дело. Ну как же я раньше не додумалась! Мультичек, совершенно пьяная, поднимается по лестнице — дзынь-тык, дзинь-тык! — и около нее не слышно мужских шагов. А на пятом этаже ее, где в это время совершенно точно находился дядя Миша, откуда-то взялся мужской голос. Все сходится, все показания свидетелей сплелись воедино. Теперь понятно, отчего не нашли не орудия убийства, ни самого бомжа. И почему его с тех пор никто не видел. Отсиживается где-то, гад! А Мультичек на нарах парится!

«Долго же ты думала», — ехидно сказал внутренний голос.

«Отстань», — раздосадованно буркнула она.

А ведь это и правда лежало на поверхности и было очевидно. Эх, ну где ж я была, когда Господь ум раздавал? А то ни красоты, ни интеллекта…

«Ааабыдна, да?», — с грузинским акцентом осведомился голос.

«Пшел к черту», — раздельно сказала я.

Дожёвывая пиццу, я усердно размышляла, как бы исхитриться и похоронить вместе с Марьей и внутренний голос.

«Щаз», — буркнул голос, подслушав.

Я вытерла руки салфеткой, встала и поехала на Беляева. Бомжа следовало найти по любому.

Юля, открывшая мне дверь, держала на руках орущего младенца в ползунках и мне совершенно не обрадовалась.

— Юленька, я не отниму времени, — заверила я ее. — Я просто хочу сказать, что мне ваш подъездный бомж нужен позарез, как увидите его, позвоните, мне пожалуйста! — и я сунула ей в руки визитку.

— Маш, я особо-то не присматриваюсь к бомжам, — нетерпеливо сказала она, качая на руках малыша.

— Юля, если поможете, я сто долларов заплачу, — пообещала я.

— Ой, ну что вы придумываете, — поморщилась она, — если увижу — и так позвоню, мне нетрудно.

И дверь с лязгом захлопнулась, оставив меня размышлять над парадоксами психологии.

Сложный человек Юля. Только недавно мы были на ты — и вот опять на вы. От нечего делать она вызывает ментов для разбуянившихся соседей. Однако смотри—ка — от халявных денег отказывается…

Я пожала плечами, методично обошла все квартиры в подъезде и оставила свои визитки, с обещанием ста баксов за помощь в обнаружении неуловимого бомжа. Правда, в половине квартир мне никто не открыл.

«Объявление на подъезд повесь», — посоветовал внутренний голос.

По его интонации прямо чувствовалось, что он считает себя очень умным, а меня же — олигофренкой.

«А вот и нет! Мы его только спугнем — думаешь, раз бомж, так и читать не умеет?» — злорадно сказала я, счастливая оттого что мне в кои-то веки удалось высмеять голос.

Он пристыжено заткнулся.

Я, празднуя победу, села в машину и понеслась к Насте в школу.

«Только если это бомж убил, черта с два он появится», — все же буркнул голос.

Я снисходительно промолчала.

Пусть потешится, птенчик, пусть…

В школе я села на уже ставший мне родным подоконник и принялась терпеливо ждать конца урока. Буквально через пять минут он зазвенел и детишки вывалились в коридор. Насти не было среди них.

Я, внутренне обмерев, пулей влетела в класс и закричала:

— Где Настя?

Настя с видом сиротки стояла около учительского стола и жалобно смотрела на меня наивными голубыми глазенками.

— А, это вы, тётя, — не предвещающим ничего хорошего голосом сказала учительница.

— Ну, что на этот раз стряслось? — буркнула я.

Учительница сняла очки и принялась протирать их бархоткой, при этом выговаривая мне.

— Ну во-первых — ребенок явился в школу совершенно неподготовленный. Мало того что учебники были взяты совершенно не те что надо — так она еще и домашние задания не сделала.

— Насчет домашних заданий и учебников — моя вина, — перебила я ее. — Не забывайте, я ведь мама молодая, всего второй день в этой должности!

— Далее, — продолжала женщина. — Эта девочка — совершенно невозможная хулиганка. Если вам неизвестно, то она организовала некое… сообщество.

— Что за сообщество? — непонимающе воззрилась я на Настеньку.

— «Потому что мы — бригада!» — тоненько, с расстановкой процитировала она.

— Да, бригада, банда в просторечии, — поджала губы учительница. — И они подкарауливают и бьют мальчиков. Сегодня избили Дениса Горенко, а ведь у него мама из городской администрации, не знаю, что теперь и будет!

— А чего он к нам в девчачий туалет зашел? — насупилась Настя.

— Надо было мне сказать, — раздраженно отмахнулась учительница.

Настя возмущенно открыла рот, но я успела ее пнуть под столом ногой. Слегка, я ж не зверь. Пока ребенок обижался, я повернулась к учительнице:

— Ладно, маму если что ко мне отошлите, разберусь. Еще что?

— Еще она научила детей стрелять шариками из жеваной бумаги!

— Безобразие, — неуверенно кивнула я, припоминая, как не так давно мы с Мультичком пили, вспоминали школьные годы, и подробно описывали процесс приготовления снарядов из бумаги и методы стрельбы. А Настя вроде как и спала в это время…

— Совершенно неуправляемый ребенок! — припечатала учительница.

— Хорошо, я приму меры насчет этого, — терпеливо пообещала я. — Мы можем идти?

— Идите, — поджала губы учительница, глядя на меня каким-то нехорошим взглядом.

Я ее не осуждала.

Настя — наказание Божие, я это еще вчера просекла.

Ехали домой мы в полном молчании. Я преувеличенно — внимательно смотрела на дорогу, Настя же ерзала на своем сидении, украдкой косясь на меня.

А я размышляла, как бы мне от нее поскорее избавиться, а?

— Тетя Маша, а Димка все равно сам виноват, — наконец печально сообщила она. — Мы уже на него жаловались Марине Александровне, а она головой покивала и все.

— То есть жаловались? — не поняла я. — Он же сегодня от вас за это получил!

— Так мы пожаловались, а она ему даже ничего не сказала, — вздохнула Настя.

— Ну а откуда ты знаешь, сказала она ему или нет?

— Так ведь он бы тогда перестал, — весьма логично заметила Настя. — А он не перестал. Вот поэтому нам и пришлось его отлупить.

Я только хмыкнула. Все ясно.

Мама из городской администрации, значит?

— Ладно, не дрейфь, — покровительственно похлопала я ее по плечу. — Будут проблемы — жалуйся!

— Уговорила, — важно кивнула Настя.

Не люблю я сыночков, у которых мамы из администрации. Только не подумайте, что это классовая ненависть. Просто меня коробит от людей, которые займут кресло повыше, ну или просто заработают тысяч сто — двести долларов и уже пальцы гнут. Сразу же появляются барские замашки, люди делятся на сорта, а во взоре непонятная мне надменность. Я одна из самых обеспеченных дам города, однако мне и в голову не приходит загибать пальцы. Я демократична.

— Катьку-то нам отдадут, как думаешь? Шести еще нет, — спросила я ее.

— Да чего не отдадут? — ответила она. — Маме отдавали. Только я не поняла — мы что, в магазин не поедем?

— Какой магазин? — непонимающе воззрилась я.

— Да? — сразу скуксилась она. — Катьке так платьев напокупали, а я так рыжая, да? Никто меня не любит! Аааа!

— Не реви, — жалобно залепетала я. — Конечно поехали в магазин, сейчас я тебе все куплю. Чего хочешь — то?

— Сапожки, брючки на завязочках и бандану с черепами, — методично перечислил ребенок, тут же перестав плакать.

— На завязочках? — воззрилась я на нее.

— На завязочках, — кивнула она. — А чего? Все носят!

— И с черепами? — уточнила я.

— Так все носят! — начала она терять терпение.

— А где продают все это добро, не знаешь? — почесала я в затылке.

— Конечно знаю, — заверила она меня. — Поехали на Центральный рынок!

Я пожала плечами, перестроилась в другой ряд и покатила к Центральному рынку. Сомневаюсь, что в моих любимых бутиках можно найти что-то на восьмилетнего ребенка, да и затребованный ассортимент выходил за рамки моего понимания.

На рынке Настя повела себя как истинная женщина. Я в полном унынии таскалась за ней от палатки к палатке, размышляя о том что у меня наверно гены глючные. Сроду не была шмоточницей. Просто иногда заглядываю в бутики, быстренько просматриваю новые коллекции, если что-то нравится — хватаю не глядя и бегу дальше. Иногда попадаются очень удачные покупки, ну а неудачные отдаю подружкам, так что все довольны. Настя же не торопясь примеряла искомые штанишки, критически оглядывала себя в зеркале и неслась дальше. Нам не подходила то расцветка, то длина, то покрой. На мой взгляд все штанишки были совершенно одинаковы, но у Настеньки было другое мнение.

Минут через сорок я совершенно взмокла и прокляла все на свете. И тут случилось чудо. Горчичного цвета штанишки были милостиво признаны достойными прикрывать попку малолетней негодяйки.

Я не сдержала шумного вздоха облегчения, схватила Настю за руку и потащила в машину, приговаривая на ходу:

— Вот как славненько, сейчас пообедаем да за Катькой поедем! Что б я еще раз с тобой…

— Аааа, — зарыдал ребенок на весь рынок.

Люди заоглядывались, а я притормозила и сквозь зубы проговорила:

— Ну, что на этот раз не так????

Настя посмотрела на меня совершенно несчастным взглядом и жалобно спросила:

— А бандану с черепами??? А сапожки??? Катьке так значит полный пакет платьев, а мне какие-то вшивые штанишки!!! Никто меня не любит! Аааа!

— Не реви, — прошипела я. — Двадцать минут тебе на выбор и сапожек, и банданы, я ясно выразилась???

— Ясно! — деловито отозвалась она. Слезы тут же высохли на детском личике и она снова ринулась в ряды палаток — только пятки засверкали.

За двадцать минут милый ребенок выбрал только сапожки. Я оплатила смахивающую на мини-тракторы обувку и железным тоном сказала:

— Время вышло!

Настя неверяще посмотрела на меня, безошибочно прочла на моем лице суровую решимость и горестно зарыдала:

— Аааа!!!!

— Я домой, а ты, будь другом, делай вид что не со мной! — сухо сказала я и пошла к машине.

— Ааа! — Настя с ревом устремилась за мной. — Пол подмету, посуду дома вымою, только бандану купите! У нас весь класс в них ходит, а я что, рыжая?! Аааа!

Люди неодобрительно на меня косились, какая-то тетка в сердцах сплюнула себе под ноги и бросила мне в спину:

— Ну и мамаши пошли, прости господи!

Я, стиснув зубы, шагала вперед.

Сдам в детдом мерзавку, как пить дать сдам!

— Тетя Машечка! — надрывалось дитя. — Ну купите бандану! Катьке так полный мешок, а мне пшик!

Я в ярости остановилась и едва разжимая зубы прошипела:

— Ну, где твоя бандана????

— А тут где-то, — неопределенно помахала она руками в воздухе.

Я посмотрела на торговок, которые все как одна уставились на нас и громко спросила:

— Женщины, банданы с черепами есть у кого?

— Ко мне подходите, — живо отозвалась тоненькая девушка в синей куртке. — У меня есть.

Я строевым шагом промаршировала к ней, почти белая от ярости, не глядя выложила двести рублей и сунула покупку Насте.

— Черепа не такие, — топнула она ногой.

— Еще слово — и я тебя сдам в детдом! — жестко сказала я. — Нет у меня возможности на тебя свои нервы гробить. Поняла???

— Поняла — поняла! — часто закивала она, глядя на меня жалобными глазами.

Когда мы уходили, я аж спиной чувствовала, какими осуждающими взглядами люди смотрели мне вслед.

В садике меня встретила крайне возмущенная воспитательница.

— Девушка, — выговаривала она мне, пока я одевала притихшую Катьку. — Знаете, у нас детей с пяти до шести забирают. А сейчас без пятнадцати семь. Матери я дозвониться не могу, вашего телефона не знаю — сижу в группе с вашей Катей и не знаю, чего и думать! Разве так можно поступать?

— Больше не буду, — уныло заверяла ее я, припоминая Настеньку недобрым словом.

— Надеюсь, — сухо сказала женщина.

Дома я усадила детей кушать, а сама размышляла. Я вечно опаздываю в садик, сегодня еще и ребенка забрала позже обычного. За Настей я не проследила, и она пришла в школу неподготовленная.