Крушение!
      Именно благодаря этому крушению Муссолини был свергнут своим народом, ослаблен весь Западный фронт и потерпел крах разработанный шайкой Гитлера план захвата нейтральной Швеции под кодовым названием Песец - значит, мы и Швецию спасли? - резко пал дух населения Германии, с новой силой поднялось антифашистское движение там, да и по всей Европе, ослабли связи разбойничьей империи с ее прислужниками-сателлитами.
      Гитлеровский фельдмаршал Манштейн, так много усилий положивший, чтобы на Курской дуге совершить поворот в войне в пользу Германии, напишет потом с величайшим прискорбием: Операция Цитадель была последней попыткой сохранить нашу инициативу на востоке. С ее прекращением, равнозначным провалу, инициатива окончательно перешла к советской стороне. В этом отношении операция Цитадель является решающим, поворотным пунктом войны на восточном фронте.
      Битый гитлеровский фельдмаршал, стиснув зубы, вынужден был признать ту истину, которая со всей определенностью выражена в словах маршала Малиновского: Курская битва по ожесточению и упорству борьбы не знает себе равных... в этой страшной схватке был сломлен становой хребет гитлеровской армии и фашистская Германия, окончательно потеряв надежду на успех, реально увидела перед собой поражение в войне.
      Не знает себе равных... Как справедливо это сказано!
      Глава 9.
      Когда мы слышим соловьев
      Входим в лес. - Позиция Хаген. - Память сорок первого. - В партизанском краю. - Лишь на карте осталось... - В чужих мундирах. - Рваные рельсы. Неожиданный поворот.
      За те дни, что мы стоим в березовом лесу близ Дмитрова-Льговского, мы обжились в шалашах и шатрах, сделанных из ветвей и плащ-палаток, привели в порядок оружие и снаряжение, малость отоспались после тревожных фронтовых ночей. Здесь по ночам до нашего слуха доносятся не пулеметные очереди, а соловьиные трели, в березняке вокруг нас соловьев великое множество - тех самых знаменитых, курских. Они, конечно, водятся и в тех местах, где мы воевали. Но что-то не припоминается, чтобы их было слышно хоть где-нибудь в роще или в кустах в тогдашние ночи, - то ли распугали их бои, то ли нам было не до соловьиного пения.
      Настроение у нас отличное, и не только потому, что отдыхаем. Радуют сводки Совинформбюро: по всему фронту Курской дуги противник отступает, уходит на запад, ведя только арьергардные бои, спешит оторваться - видно, уже расстался с надеждой остановить, отбросить нас. Ждем, что вот-вот и нашему полку поступит приказ выступать - не отвоевались же мы совсем, если весь наш фронт движется вперед.
      Но вот и приказ. Солнечным утром колонна полка вытягивается по лежащей меж зеленых полей и рощ дороге. Давно ли мы делали переходы только ночами, а если приходилось двигаться днем, то и дело поглядывали на небо: не летит ли немец? Сейчас эти опасения остались в прошлом, хозяева неба теперь наши летчики.
      Идем на северо-восток, параллельно железной дороге от Курска на Брянск она где-то левее нас. В сводках Совинформбюро теперь уже нет Орловского и Белгородского направлений, с шестого августа появилось уже новое - Брянское. Как положено, вперед нами выслана разведка, но противника она пока обнаружить не может: он отошел. Следы его отступления все время попадаются на нашем пути: мусор, оставшийся от привалов у придорожных опушек, щели и аппарели, вырытые на случай бомбежек, довольно часто мы видим немецкие позиции, тщательно подготовленные, но брошенные. Одна из таких позиций встретилась нам на опушке леса, близ дороги, вечером, когда мы остановились на ночной привал. Длинная, извилистая, неизвестно сколько тянущаяся траншея, вырытая на полную глубину. Стенки укреплены березовыми жердями или плетнем. Дзоты и просторные блиндажи с добротным накатом, ходы сообщения, ведущие в тыл, - все это построено основательно, по всем правилам фортификации. А с тыльной стороны траншеи по всей ее длине - плотная, выше человеческого роста изгородь из молодых березок - сколько же их извел вражина!-чтобы скрытно можно было передвигаться за этим забором.
      Все устроено с поистине немецкой тщательностью и аккуратностью. Сколько труда вложено во все это! Труда наших людей. Из рассказов жителей мы знаем, что гитлеровцы сгоняли их на оборонительные работы.
      Эту позицию немцы и обжить не успели - нет никаких следов сколько-нибудь длительного их пребывания.
      Заходим в один из блиндажей. Бревенчатые стены, пол из старательно подогнанных жердочек, топчаны по углам, посередине дощатый стол, на нем валяется несколько газет.
      Беру со стола газету. Небольшого формата, на четыре полосы, газета специально для солдат-фронтовиков. Сравнительно свежая. На первой полосе статья с рассуждениями о гибкости немецкой стратегии, предусматривающей отступление для выравнивания фронта. Отступление с целью измотать Красную Армию и истощить ее силы. Не могу не улыбнуться, когда читаю: Уже сегодня можно сказать, что летнее наступление большевистской армии не удалось. Не удалось, а мы сидим в блиндаже, который немцы и обжить не успели.
      Возвращаемся к месту привала. Длинные синие тени от деревьев уже тянутся через дорогу.
      Идем и не перестаем удивляться: почему же немцы не использовали этот так хорошо подготовленный рубеж? Ведь еще несколько дней назад они цеплялись за каждую пядь земли. А отсюда ушли сами, потихоньку.
      Только позже нам станет известно, что та искусно оборудованная траншея, которую мы видели во время привала, - лишь малая часть оборонительной линии с кодовым названием Хаген, которую противник так долго и тщательно строил между Орлом и Брянском, готовя свое наступление на Курской дуге. Гитлеровский генералитет после Москвы и Сталинграда избавился от прежней спеси, стал более предусмотрителен.
      ...Дни первой половины августа. Уже нет испепеляющей жары. Солнце стало словно добрее. Да и то сказать, вокруг уже не степь - выгоревшая, опаленная, а тянущиеся вперемешку с полями густолиственные леса - березняк, осинник, орешник. Чем дальше мы идем, тем леса гуще. Солнечным полднем переходим вброд реку Неруссу - приток Десны. За нею открылись места высокие, сухие, лес здесь чистый, почти без кустарника, просматривается далеко, старые березы, освещенные процеженным сквозь листву, но не потерявшим силы светом дня, высятся, словно сказочные, белые с чернью колонны, вокруг которых на зеленом ковре травы рассыпаны золотые блики солнца. С проезжей, накатанной дороги, на которой еще заметны следы шин немецких грузовиков, мы свернули. Идем, глухими, полузаросшими лесными проселками и просеками, по которым наши орудийные упряжки и обозные повозки пробираются не без труда. По пути часто попадаются следы партизанской войны: то остов спаленного немецкого грузовика, уже зарастающий разнотравьем, то проржавевшие останки мотоцикла, а иной раз и березовый крест белеет в сторонке от колеи - по каким-то причинам немцы угробленного партизанами своего камрада не довезли до солдатского кладбища, закопали в лесу.
      Идем на запад. Идем путями сорок первого года, по которым отходили наши войска, отбиваясь от наседавшего врага. Память сорок первого... То и дело встает она перед нашими глазами, встает зримо, вещественно. Вот переходим лесную речку, на противоположном, западном берегу которой золотистая песчаная отмель. А в песке, глубоко замытые в него уже не одним минувшим половодьем, чернеют останки тесно сбившихся один к одному наших грузовиков-полуторок: от дощатых бортов ничего не осталось, кабины без стекол, выщербленными радиаторами машины устремлены к реке, навстречу нам, возвращающейся своей армии. Долго же они нас ждали, два года...
      А вот еще память сорок первого: уже дальше, в лесу, на широкой просеке. Впритирку почти одна к другой, местами в несколько рядов, стоят десятки, сотни автомобилей - грузовики, санитарные фургоны, походные кухни, еще какие-то машины, назначение которых и угадать трудно, - сквозь все это густо проросла трава, поднялся кустарник, а кое-где даже молодые деревца, из кузовов и окон кабин, сквозь обшивку фургонов, от которой остались только клочья, выглядывают зеленые ветви. Огромное, концов не видать, кладбище автомашин... Видимо, какие-то наши армейские тылы отходили здесь, да так тут и остались. Можно представить, как все это было в тяжкое лето сорок первого. Отступление целых армий, дороги перерезаны, свернули в лес, двигались, пока было можно...
      Молча проходим мимо. Хочется остановиться, снять пилотку, подумать о тех, кто был на этих машинах. Каковы их судьбы? Кто выбрался через фронт к своим, кто разыскал партизан, кто угодил в плен, а кто и остался здесь... Машины свидетели немые... Вот сейчас мы проходим мимо крытой машины, покраска кузова осыпалась, выцвела, но еще можно различить красный крест, в нем несколько пробоин. Какой-то гитлеровец стрелял по красному кресту. А там, в машине, были наши раненые. Неужели их убийцу не найдет справедливая пуля?
      Два года назад, лето сорок первого...
      А теперь мы идем вперед, на запад, и колонны врага уходят от нас, и его машины остаются на нашей земле - радиаторами на запад.
      Все глубже в лес... Брянск где-то северо-западнее. Примерно в направлении его мы и идем. Он еще у немцев. Может быть, на нашу долю выпадет освобождать его?
      ...Идем чащей по затравяневшей, извилистой, узкой лесной дороге. А из гущи леса, лавируя меж березами, навстречу нам медленно движутся повозки, загруженные узлами и мешками, поверху сидят маленькие ребятишки, те, что постарше, и женщины бредут следом, а рядом С повозками, держа вожжи в руках, шагают старики. Весь этот обоз выходит к дороге, останавливается, пропуская нашу колонну. Старики и женщины радостно глядят на нас, ребятишки с любопытством таращат глаза. Подхожу к головной повозке, которой правит седобородый дед в немецком мундире без погон и нашивок и наполовину без пуговиц. Мундир подпоясан крученой опояской, за которую заткнут топор, на голове деда - видавший виды, весь в морщинах, рыжий кожаный картуз, наверное, он служит владельцу уже много десятков лет. В ответ на мое приветствие дед, переложив вожжи в одну руку и приподняв картуз, говорит, сияя:
      - Сподобились мы наконец-то! А то ведь едем и не знаем: близко вы уже али нет? Мы еще издали приметили - войско по дороге идет. А какое? За деревьями-то как надо не разглядишь. Может, еще и немцы какие? Нет, свои! Только вот с погонами вы - чудно! Ну да слыхали мы про погоны...
      - Откуда едете, дедушка?
      - От партизан. У нас вся деревня к ним ушла, они сами нас упредили: каратели идут, все жечь будут и всех убивать. Ну куда нам деваться? Одно спасение - в лес. Вот так и мыкаемся на колесах, чисто цыгане. С прошлого года так.
      - А как же зимой, с ребятишками?
      - В чащобе, в землянках пересидели. Семейный лагерь называется. А теперь, как немец уходить стал - говорят, под Курском его сильно побили?-нам командир партизанский объявил: Езжайте домой! Наша армия пришла! Ну, мы и поехали...
      - Далеко вам до дома?
      - Километров с двадцать, ежели по этой дороге. Деревня Григорьевка. Не проходили?
      - Не попадалась...
      - А она в стороночке, где речка Навля поворот делает.
      - Нет, мы другим маршрутом шли.
      - Цела ли наша деревня, нет ли... - озабоченно вздыхает старик. - Может, цела?-спрашивает с надеждой, словно я могу его успокоить. - Разное говорят. Так ведь если и цела оставалась... Слышно, он, как уходит, все палит - значит, раз не ему, так чтобы и не нам.
      - Не успевает он все сжечь, отступает быстро, - стараюсь я обнадежить старика.
      - Ну, дай вам бог! - говорит он на прощание. - С победой, значит, и чтоб живыми...
      Колонна уже прошла, старик забирает вожжи в обе руки:
      - Но, милаи!-и выводит повозку на дорогу. А я убыстряю шаг - догнать своих.
      Пройдя еще немного по заросшему проселку, сворачиваем. Никакой дороги нет, кругом высокий сосняк. Идем по азимуту-Берестов сам ведет колонну полка, все время сверяя карту с компасом. Повозки, пушки, кухни оставлены позади, они догонят нас потом, когда выяснится, каким путем им удобнее будет проехать. А пока что вперед идет только пехота, минометчики с небольшим запасом мин да рота противотанковых ружей, на тот случай, если выйдем на открытое место, где могут и танки появиться, - здесь, в лесу, они нам не страшны.
      Идем час, два, три... Кругом все тот же дремучий Брянский лес. Сосняк сменяется ельником, ельник - березняком, орешником, кусты и деревья временами сдвигаются настолько, что меж ними становится трудно продираться. Берестов все чаще останавливается, чтобы проверить направление по компасу, - карта сейчас уже ничем помочь не. может: ориентиров в лесу, стеной стоящем вокруг, никаких. То ли дело в степи: видно далеко, все приметы местности - перед глазами, легко определиться, где находишься, что впереди, правильно ли идешь.
      Лес редеет. Уже видны просветы меж стволами деревьев.
      - Сейчас должна быть опушка, - говорит Берестов, с которым мы шагаем рядом, - а за опушкой - село.
      Вот и опушка. Перед нами - открытое, чуть уходящее вниз поле, за которым вдалеке опять синеет лес.
      Берестов в недоумении останавливается. Поглядывая то на карту, то на поле впереди, он с несколько растерянным видом говорит:
      - Но перед нами сейчас должно быть село... Не врет ли карта? И компас не должен подвести...
      Никакого села перед нами нет. Высокая трава, кое-где одиноко торчат среди нее деревья.
      Гляжу в свою карту. Должно же, должно быть перед нами село. На карте оно ясно обозначено. Куда же подевалось?
      Что остается делать? Продолжать движение в прежнем, заданном нам направлении. Какое-то недоразумение с этим неизвестно куда исчезнувшим селом. А может быть, его и не было?
      Шагаем от опушки в поле. Высокая, чуть не по пояс, сочная трава, полынь, репейник - то, чем обычно зарастает заброшенная земля, - как там, в пройденной нами с боями степи. И вдруг в высокой траве видим косо торчащие черные, обугленные жерди: остаток ограды. Приглядываемся на ходу: в траве полусгнившие бревна, полусгоревшие остатки сруба. Сквозь траву краснеют рассыпанные кирпичи. Здесь стояла изба. Заросший бурьяном сруб колодца. Заглядываю в него. Глубоко внизу печально светит, отражая высокое солнечное небо, мертвая вода. Как давно не разбивало ее зеркала опущенное в колодец ведро... Может быть, не разобьет уже никогда.
      Нет, не подвела нас карта и не ошибся Берестов, ведя нас по компасу. Здесь действительно было село. Но только на карте оно и сохранилось. Каратели сожгли его дотла. Мало того - и печки, которые обычно остаются после пожара, наверное, развалили, ни одной трубы не торчит. Может быть, и старик, с которым я разговаривал на дороге, и его спутники увидят свою деревню такою же?
      Мы продолжаем путь. По-прежнему без дороги, по азимуту. Пройдя снова несколько километров лесом, входим в еще одно село. Здесь все избы целы. Но ни души ни в них, ни возле. Наглухо заперты жердевые ворота, плотно закрыты окна, где есть ставни - ставнями. Кое-где на воротах или за оконными стеклами видны иконы. Наверное, какие-нибудь старушки, покидая родной дом, водружали эти иконы на самом видном месте, в наивной вере, что это убережет родное гнездо от разорения и гибели. Но теперь, раз мы здесь, ничто не грозит этим серым избам. Дождутся они своих хозяев. Если те живы, конечно...
      Привал в глухой чаще, в березняке, неподалеку от безвестной лесной речушки, с робким журчанием пробирающейся меж кустов и замшелых стволов. На полянке дымит полевая кухня - готовит обед. Собственно, это не только привал. Из штадива по радио приказано остановиться и не продолжать путь до нового распоряжения. Может быть, нам изменят маршрут? Или мы уже настигли отступающего противника и нас скоро введут в бой? Очень возможно. А пока хорошо бы отдохнуть после долгого пути. Похоже, мы до ночи отсюда не тронемся. А уже ложатся предвечерние тени.
      Время у меня свободное. Уединюсь-ка в кусты - надо кое-что записать. Успев сделать несколько шагов, вижу, что в том же направлении с котелком в руке идет наш связной Осипов, личность на КП весьма популярная: он невозмутим в любой обстановке и любит рассказывать байки.
      - Куда? - спрашиваю его.
      - На речку. Водички принести. Грибов я набрал, хочу скоростным методом засол сделать. Соскучился по грибкам.
      - Если меня кто-нибудь спрашивать станет - вон за теми кустиками я буду, на прогалинке, видишь?
      - Вижу! - прищуривается Осипов.
      - Так позовешь меня?
      - Будьте спокойны. Осипов еще никого никогда не подводил.
      Ложусь лицом вниз между кустами, на мягкую, шелковистую травку, достав блокнот, упираюсь локтями в землю и погружаюсь в свои записи.
      Немного погодя слышу вблизи, за кустами, медленное шуршание ветвей. Не обращаю на это внимания: наверное, кто-то из наших идет с речки... Ну и пусть себе проходят мимо...
      - Здравствуйте!
      Подымаю голову, оглядываюсь - и замираю: надомною стоят пятеро в немецкой форме. Немецкая разведка? Меня хотят взять языком? Что делать? До пистолета дотянуться не успею...
      Но тут я замечаю, что у всех пятерых наши автоматы ППШ с дисками. Партизаны? Но почему с погонами?
      - Нас к вам солдат послал, у речки встретили, - говорит один из пятерых.
      - А вы кто такие?-спрашиваю оторопело.
      - Мы - русские.
      - Вижу, что русские, - уже успокоившись, я подымаюсь, засовываю блокнот в сумку. - Но откуда? Почему на вас немецкая форма?-Только сейчас обращаю внимание на то, что нагрудной нашивки в виде гитлеровского орла, какая у всех немцев на мундире, у этих людей нет, а погоны у них какие-то странные, желтые. - Немцам служили?
      Слышу в ответ смущенное:
      - В сорок первом в плен попали. Шофера все.
      - Вместе с машинами сдались?
      - Вместе... да не сдавались мы... В окружение попали, когда отступали, нам велено было машин не покидать, ждать-может, прорываться будем. Ну и дождались - немцев...
      - А потом?
      - А потом лагерь. Кругом с голода мрут. А тут вербовать приехали: кто специалисты? Шофера есть? Мы так решили: в лагере все одно пропадем. А получим машины - может, к своим на них рвануть удастся?
      - Ну и что же, не удавалось?
      - Далеко от передовой нас держали. И следили за нами. Не нашлось такого момента. А вот недавно уж, когда бои под Орлом начались, нас на подвозку снарядов кинули. Прямо к позициям. Сговорились тогда, чтоб при первой возможности - к своим. Да все не получалось подходящего момента. Вот уж когда немцы отступать стали, да кончилась степь, лесами пошли - тут мы ночью, когда остановились, потихоньку в кусты и пошли лесом на восток. Вам навстречу. Трое суток уже идем. Ну теперь наконец-то!
      - А почему у вас наши автоматы, зачем?
      - Мало ли... вдруг бы на немцев наткнулись.
      - Где вы взяли автоматы?
      - Припрятали... В первые дни, как немцы на Курск наступать начали, трофеи они собирали - оружие наше всякое. И отправляли к себе в тыл. Ну и на наших машинах тоже. Немцы говорили - для выставок трофеев. Вот мы и запаслись.
      Я не без сомнения посмотрел на обступивших меня пятерых бывших пленных: похоже, говорят правду, а все-таки... Что мне с ними делать? Вести на КП вот так, с оружием, в немецкой форме? А если они обманывают меня и тут таится какая-то каверза? Ведь факт, что служили у немцев. А может, и служат?
      Мои сомнения, видимо, были замечены.
      - Товарищ командир!-заговорили мои неожиданные подопечные. - Да вы не сомневайтесь!
      - Мы же всей душой... Только и мечтали своих найти.
      - Отведите нас в штаб, представьте кому следует!
      - Если не доверяете - вот, автоматы наши заберите! Я прикинул глазом: пять автоматов...
      - Нет, уж тащите сами! Пошли!
      Какое иное разумное решение мог я принять? Мы шли, и все пятеро задавали мне один вопрос за другим:
      - А можно нам будет обратно в Красную Армию, чтобы искупить...
      - Не знаю. Пройдете проверку, тогда и решится.
      - Нас что, посадят?
      - До выяснения, наверное, будете под присмотром. Вы же от немцев пришли. И служили им. Что же вы, ждете, что вас сразу на курорт пошлют?
      - Мы понимаем, конечно, проверка требуется...
      - Да пусть хоть в тюрьму! - с отчаянной решимостью говорит один. - Все у своих! Мы же не в карателях служили, не в полицаях. Разве тогда пошли бы мы к вам? Если уж виноваты - так я согласен, отсижу, сколь положено, за то, что снаряды немцам возил, так уж сполна расплачусь и с чистой душой среди своих жить буду, а не черт где мыкаться.
      - А разрешат нам сразу домой написать? Через армейскую почту? Ведь два года родные о нас не знают. Может, и похоронили уже...
      - Что же, - ответил я, - сейчас придем, сразу и пишите. А то неизвестно, потом можно ли будет?
      - Вот спасибо!
      - Хоть мать да жена горевать перестанут!
      - Я, товарищ командир, последнее письмо в первый день войны написал, а там уж не до того было.
      Я решил, что пока суд да дело, сдам этих людей на попечение командира комендантского взвода Андросова. Они ему даже полезны будут - для кухни дров наколоть, котел почистить или еще для какой надобности - он всегда жалуется, что ему людей не хватает.
      Андросов, с папиросой в руке стоявший возле кухни и дававший повару какие-то указания, переменился в лице и выронил папироску, когда увидел выходящих из кустов на полянку людей в немецкой форме, с автоматами. Но, увидев меня, успокоился. Я сказал ему:
      - Принимай на довольствие!
      А моим подопечным предложил, показав на Андросова:
      - Оружие сдайте ему. Теперь оно вам без надобности, - и объяснил Андросову, кого я к нему привел.
      С явным удовольствием все пятеро сложили автоматы на траву, к ногам Андросова. И тут же стали просить:
      - Дайте нам обмундирование наше! Хоть самое рваное! Глаза бы на немецкое не глядели!
      - Где же я вам возьму? - развел руками Андросов. - Мы на марше. Да и прав не имею вас обмундировывать.
      В этот вечер многие из проходивших мимо комендантской кухни удивлялись: что это за немцы на ней работают? А к утру пятеро приблудившихся все-таки как-то исхитрились переобмундироваться: на одном была холщовая, неопределенного цвета куртка, другой был в старенькой гимнастерке, не сходившейся ему в вороте, третий - в засаленном, продранном ватнике. Видимо, все это получили из фондов подобревшего Андросова.
      На этом месте, у речки, мы простояли весь следующий день и еще полдня. Но Андросов своих негаданных помощников лишился раньше: появился уведомленный о них Печенкин и увел их с собой.
      ...Снова мы идем лесными дорогами. На одной из них встретились с вышедшими из леса партизанами. Они сказали, что идут на место сбора отрядов, где будет объявлено: расходиться ли по домам или идти дальше с армией. Среди партизан немало военных, из окруженцев, все они хотят воевать в кадровых частях, но пока что они в распоряжении партизанского командования.
      Идем все время рядом с железной дорогой, ведущей к Брянску. Иногда там, где по сторонам насыпи болото, шагаем прямо по шпалам. Поезда пока не ходят. Железнодорожный путь - в целости, немцы при отступлении не успели его испортить. Лес по сторонам пути ими вырублен в обе стороны метров на четыреста, чтобы партизаны не могли незаметно подобраться к полотну. Но, видно, такая предосторожность оказалась тщетной. По сторонам пути то и дело видны рваные, искривленные рельсы, разбитые товарные и пассажирские вагоны с надписями, свидетельствующими о принадлежности их к железным дорогам разных стран Европы, лежат оторвавшиеся от вагонов колесные скаты, иногда целиком с тележками - это зрелище радует нас: видно, хорошо поработали партизанские взрывники, причем, похоже, совсем недавно - весь этот лом еще не успел ни поржаветь, ни зарасти травой.
      Из газет мы уже знали давно, что к моменту немецкого наступления на Курской дуге партизаны устраивали много крушений на железных дорогах, чтобы затруднить доставку военных грузов действующим на дуге немецким войскам. Но мы и представить не могли тогда, в каких огромных масштабах это делалось. Потом станет известно, что перед самым началом немецкого наступления в одно и то же время, в ночь на третье августа - и во многих местах сразу - по железным дорогам в немецком тылу дуги партизанскими подрывниками был нанесен массированный удар - его обеспечивали сто десять тысяч партизан - целая невидимая армия в тылу врага.
      День за днем мы, с недолгими остановками, все идем на северо-восток, к Брянску, но противник никак не дает догнать себя, уходит и уходит. Наша разведка впереди не обнаруживает никаких признаков, что противник намеревается где-нибудь закрепиться. И вообще признаков противника. Почему же мы так медленно продвигаемся вперед? Может быть, именно в том, как мы движемся, скрыт какой-то неведомый нам расчет командования?
      Уже начинает повеивать близкой осенью - небо пасмурится, иногда накрапывает дождь, ночами прохладно, да и днем все чаще приходится надевать шинели.
      Однажды под вечер хмурого, серого дня, когда мы на марше, Берестов приказывает мне взять верхового коня, догнать нашу разведку и передать ей, что маршрут, которым мы идем, меняется, я должен командиру разведчиков нанести на карту новый маршрут.
      Засовываю карту с маршрутом в сумку, сажусь на коня. Рысью обгоняю колонну полка. Вот уже ни рядом ни впереди никого не видно.
      Передо мной - вьющийся меж густых зарослей высокого раскидистого орешника проселок. Колея его гладко накатана - видно, много проутюжило его повозок и пушек: их рубчатые следы отчетливо отпечатались на серой и гладкой как асфальт, влажной от недавно прошедшего дождя, растертой колесами дороге. Сбавляю шаг коня: проехать здесь могли только немцы, наш обоз и наша артиллерия движутся позади пехоты, а она еще только идет сюда. Давно ли немцы прошли, проехали здесь? Разведчики впереди, они, наверное, знают.
      Подхлестываю коня - скорее догнать разведчиков. Но километр, другой-а их не видно. Не могли же они так далеко уйти? Продолжаю подгонять коня. Приглядываюсь к дороге. На ней много следов - не только колесных, но и пешеходных. Характерные отпечатки подошв немецких солдатских сапог - с тридцатью двумя шестигранными заклепками на подошве. Но, может быть, кто-то из разведчиков топает в трофейных? Но что это? Яркая обертка от немецких сигарет. Соскакиваю с коня, подымаю, рассматриваю. Свежая, незамаранная, только что брошенная... Еще раз, теперь уже вблизи, нагнувшись, рассматриваю следы на дороге. Почему только от немецких сапог? А от наших кирзачей с рифленой подошвой нет. Разведчики же должны были пройти!
      Тревога охватывает меня. Неужели я обогнал разведчиков? Но куда они делись с дороги? Еду уже близко к немцам, сейчас нагоню их... Вот это влопаюсь!
      Вскакиваю в седло, поворачиваю коня, он, словно почуяв мою тревогу, с места берет рысью.
      Разведчиков, в конце концов, я нахожу - они, оказывается, шли не по самой дороге, а стороной, сокращая расстояние, дорога здесь делает крюк. Наношу командиру разведчиков на карту новый маршрут и еду обратно. И только теперь меня начинает терзать уже пережитый страх. Явственно представляю, как лежу, уже ничего не чувствуя, в липкой, влажной грязи, ко мне подходят немцы, начинают шарить по моим карманам... Как много все-таки значит на войне везенье или невезенье, случайность, минутное движение ума, каждая мелочь. Не обрати я внимание на упаковку от немецких сигарет, валявшуюся на дороге, - вероятно, так и скакал бы, догоняя свою гибель.
      Еще день пути. Все в том же северо-западном направлении, лесными проселками, на Брянск. До него нам остается еще добрых сто километров.
      И вдруг нам круто меняют маршрут. Поворачиваем влево. По карте в этом направлении, километрах в двадцати, железная дорога, та самая, вдоль которой мы так долго шли, а потом свернули. Теперь мы возвращаемся к ней. Что бы это могло значить? Одному богу и командованию известно. Но наше дело солдатское, дан маршрут - шагай!
      Перед вечером выходим к разъезду, стоящему среди густого леса, - правда, возле самого разъезда он вырублен, как везде, где немцы боялись нападения партизан... Сколько же векового брянского леса погубил враг! Разъезд разорен две-три постройки, составляющие его, пусты, да и железнодорожников не видно. С обеих сторон пути стоят два крупнокалиберных зенитных пулемета, нацеленных в вечереющее небо. Возле пулеметов - дежурные расчеты. С чего бы так основательно поставлена противовоздушная оборона этого ничем неприметного разъезда? Здесь и путей-то всего три, и все пустые, поблизости никакого населенного пункта, так что интереса для немецкой авиации не должно быть.
      Но все выясняется вскоре после нашего прихода сюда: здесь место нашей погрузки в вагоны, эшелон ожидается вскорости. Пока же нам, штабным, сразу наваливается много дела: надо рассчитать, сколько вагонов нужно для каждого подразделения, сколько платформ для повозок, пушек, кухонь, определить порядок погрузки, довести его до сведения соответствующих командиров. Мы с ходу беремся за дело.
      Состав приходит уже с наступлением темноты. Быстро закатываем по сколоченным саперами мосткам на платформы все, что на колесах, заводим в вагоны лошадей, солдаты с веселым оживлением заполняют теплушки. Всех нас волнует: куда же повезут? Но этого не знает даже Ефремов: известно только, что поедем через Льгов. Но от Льгова железная дорога расходится на три стороны: на юг, восток и юго-запад. Вероятно, нас повезут дальше Льгова, по одной из них. Но по какой?
      Уже темно, когда состав трогается. Как замечательно после стольких дней похода, после ночевок в лесу, на наломанном лапнике, а то и просто на земле, лежать на кажущихся теперь такими уютными нарах теплушки, слышать ритмичный перестук вагонных колес, бездумно отдаваться движению...
      Просыпаюсь от рассветного холодка, пробивающегося под шинель, спускаюсь с нар, выглядываю в неплотно задвинутую дверь. Одетый туманом лес проносится мимо, кое-где, как сигнальные флажки осени, на березах желтеют листья. Как незаметно подкрадывается она!
      Но куда мы едем? Что ожидает нас?
      Глава 10.
      От Курска до Граца
      Здравствуй, Курск! - Куркино. - Снова на фронт. - Враг жаждет реванша. - А наступаем мы. - До границы и за границу. - В сорок пятом, как в сорок третьем. - До последнего рубежа.