Если и так, это не сработало.
      Ночной ветерок медленно поворачивает обломки того, что когда-то было дверью, а шорох в дверном проеме служит эхом той жестокости, что по-прежнему отражается и звучит в Силе вокруг меня.
      Я не рискую медитировать. Тьма слишком глубока здесь. Она притягивает: словно я оказался на слишком низкой орбите черной дыры и меня теперь разрывает напополам. Гравитация тянет половину меня за те горизонты, зо которые я боюсь | доже просто заглянуть.
      Позади меня, затерянные в ночных тенях, лежат неподвиж-но на камнях Беш и Шрам. Их температура немногим выше, чем у окружающих камней, из-за танатизинового анабиоза. Лишь сквозь Силу можно понять, что они все еще живы: их сердца бьются со скоростью меньше одного удара в минуту, а на один час приходится десять-двенадцать неглубоких вздохов. Личинки ос лихорадки в их телах так же замедлены. Беш и Шрам могут прожить в подобном состоянии еще неделю, а то и больше.
      Если, конечно, что-нибудь еще не сожрет их за это время.
      Следить за их безопасностью - моя обязанность. На донный момент это моя единственная обязанность. Так что я сижу посреди обломков двери и всматриваюсь в бесконечную ночь.
      «Молния» покоится на двуноге в дверном проеме, ее дуло смотрит в небо. Шрам хорошо заботится о своем оружии: она настояла на очередной его чистке перед тем, как разрешила мне сделать ей укол. Теперь я периодически делаю проверочные выстрелы, и пока что оно работает нормально, Я учусь постепенно чувствовать деятельность поедающего металл грибка сквозь Силу так, как умеют это воспринимать корунаи, но пока что все же больше полагаюсь на физическую проверку.
      Других дел у меня пока нет. Я провожу время, делая подобные записи и раздумывая над спором с Ником.
      Тогда, на дороге, Ник сказал, что мирные жители в этих местах - миф. Как я выяснил, он имел в виду, что мирных жителей здесь просто нет, что находиться в джунглях - значит уже находиться в войне. Балавайское правительство распространяет миф о невинных исследователях джунглей, которых режут жестокие корунайские партизаны. Это, по словам Ника, лишь пропаганда.
      Сейчас здесь, в руинах балавайского блокпоста, эта мысль кажется мне на удивление правильной, но ранее этим вечером я инстинктивно отбросил ее. Она показалась мне простым рационализаторством. Извинением. Успокоением для совести, растревоженной различными жестокостями. В то время когда мы шли по дороге, оставленной паровым крауле-ром, мы с Ником успели немало поговорить об этом.
      Ник утверждал, что все мирные жители остаются в городах: официанты и дворники, держатели магазинов и водители такси. Он сказал, что существует причина, по которой исследователи джунглей ходят с таким мощным оружием, и что эта причина гораздо более связана с акк-псами, чем с лозными кошками. Балаваи не идут в джунгли до тех пор, пока они не готовы и не хотят убивать корунаев. Ни та ни другая сторона не ждет атаки противника. Если в джунглях ты не наносишь удар первым, ты становишься простой жертвой.
      Тогда я спросил его о мертвых детях.
      На данный момент это был единственный раз, когда Ник разозлился. Он развернулся ко мне так, словно собирался ударить: «Каких детях? - сказал он. - В каком возрасте ребенок уже может спустить курок? Из детей получаются отличные солдаты. Они почти совсем не знают, что такое страх».
      Неправильно воевать с помощью детей… или против них… Так я ему и сказал. Вне зависимости от чего, бы то ни было. Они недостаточно взрослые для того, чтобы понимать последствия своих поступков. Ник в невероятно грубых выражениях объяснял, что мне следует сказать все это бала-ваям.
      – А как же наши дети? - он тряхнул головой с еле сдерживаемой яростью. - Иджи могут оставить своих детей дома, в городе. А где нам оставить наших? Ты видел Пилек-Боу. Ты знаешь, что случается с детьми корунаями на этих улицах… Я знаю! Я был одним из них. Быть разорванным на куски здесь - участь лучшая, чем выживать там, выживать так, как пришлось мне. Как ты собираешься объяснить этим стрелкам в ТВК, что корунаи, которым они радостно отстреливают руки и ноги, всего лишь дети?
      – По-твоему, это оправдывает то, что происходит с детьми балаваев? Теми, что не остаются в городах? - спросил я его. - Корунаи ведь не стреляют куда ни попадя с кораблей. Что вас оправдывает?
      – Мы не обязаны оправдываться, - ответил он. - Мы не убиваем детей. Мы хорошие парни.
      – Хорошие парни, - повторил я за ним. Я не смог скрыть горечь в своем голосе: голографические изображения, показанные Йоде и мне в кабинете Палпатина, все время лежат почти на поверхности моего разума. - Я видел, что остается после того, как вы, хорошие парни, захватываете блокпост исследователей джунглей, - сказал я ему, - Именно поэтому я здесь.
      – Ну конечно. Ха. Давай я тебе кое-что поведаю, а? - Переменчивость настроения Ника, подобная летней грозе, унесла ярость в мгновение ока. Он посмотрел на меня с ироничной жалостью, - Я все время ждал, когда же ты наконец заговоришь об этом.
      – О чем?
      – О вас, джедаях, ваших секретах и прочем таскерском дерьме. Вы думаете, что кроме вас никто больше не может держать карты закрытыми? - он закатил глаза и помахал пальцами перед своим лицом, - О-о-о, смотрите, я джедай! Я знаю вещи Слишком Опасные для Простых Смертных! Осторожно! Если ты не отступишь, я скажу тебе то, что Живые Существа Знать Не Должны!
      На мгновение мне показалось, что Ника Росту можна-. вос-принимать, как настоящее испытание моих моральных принципов. Джедай может упасть во тьму, начав с реализации простого желания выбить из подобного человека всю мерзость, в нем скопившуюся.
      К тому моменту когда я взял себя под контроль и даже смог поддерживать цивилизованный тон речи, Ник уже рассказал все, что он знал о той кровавой резне в джунглях и об информационном диске.
      Это было тяжело.
      Он сказал мне, что он не просто был там, в том месте, что мы с Йодой рассматривали в кабинете Палпатина, но что он был вместе с Депой и Каром Вэстором, когда они продумывали план. Он помогал им в работе над «декорациями», а потом именно Ник передал наводку Республиканской разведке. Даже сейчас, несколько часов спустя, мне трудно описать словами то, как я себя тогда почувствовал. Потерявшим ориентацию, несомненно: почти оглушенным. Не способным поверить.
      Преданным.
      Я нес в себе те картины, словно рану. Они лихорадили мой разум так обжигающе болезненно, что мне приходилось скрывать их за покровами неверия. Подобная боль делает рану особенно ценной: когда любое прикосновение к ней ведет к агонии, человеку приходится укрывать ее, изолировать, словно объект поклонения. Словно святыню.
      Но Ник все выставил так, словно это была просто шутка.
      Хм. Я наконец нашел слово, которое описывает мои ощущения тогда. Мои ощущения сейчас.
      Гнев.
      В том числе поэтому медитация для меня сейчас сложна. И рискованна.
      Хорошо, что Ник и Гэлфра ушли несколько часов назад. Возможно, к тому времени, как он вернется, если вернется, я найду для сказанных им вещей место в своем разуме, дабы они более не нашептывали насилие моему сердцу.
      Вся бойня была постановкой.
      Не подделкой. Тела были настоящими. Смерти были реальными. Но она была постановкой. Это действительно была лишь шутка. Надо мной.
      Депо хотела, чтобы я приехал сюда.
      Вот для чего все это было сделано. С самого начала.
      Тот диск-кристалл не был уликой и не был признанием. Он был приманкой. Она хотела увести меня с Корусканта, привести на Харуун-Кэл и бросить меня в эти кошмарные Джунгли.
      Многие из убитых действительно были исследователями джунглей, сказал мне Ник. Когда иджи не разрабатывают джунгли, они служат нерегулярными частями для балавайского ополчения. Они значительно опаснее ТВК, спутников-детекторов, всех ТОКО, дроидов-истребителей и армий сепаратистов, вместе взятых. Они знают джунгли. Они живут в них. Они используют их.
      Они более беспощадны, чем ОФВ.
      Остальные убитые в этой маленькой постановке были пленниками-корунаями. Которых схватили иджи. Схватили, пытали и унижали так, что я не смогу это описать. Когда ОФВ напало, первое, что сделали балаваи, - убили тех пленных, что еще были живы. Ник сказал мне, что оттуда не ушел никто. Ни один из пленных. И ни один из иджей.
      Дети…
      Дети были коруноями.
      Этот Кар Вэстор, что же он за человек такой? Ник сказал мне, что именно Кар Вэстор засунул диск в рот мертвой женщины и зафиксировал его шипами медной лозы. Ник сказал, что именно Вэстор убедил ОФВ оставить тела в джунглях. Чтобы сделать сцену достаточно жестокой для нормального расследования. Убедил оставить мертвых детей, их собственных детей, якунам, личинкам-буравчикам и черным вонючим мухампадалыцикам, которые напивались кровью настолько, что могли лишь переваливаться по гниющей плоти…
      Остановиться. Я должен остановиться. Перестать говорить об этом. Перестать думать об этом.
      Я не могу-. - это не…
      Ничему в этом мире нельзя доверять. То, что ты видишь, не имеет никакого отношения к тому, что ты получаешь. Мне кажется, я никогда не смогу понять это.
      Но я все же учусь. Обучаясь, я изменяюсь. Чем больше я меняюсь, тем больше я понимаю. И это пугает меня. Я не хочу представлять себе, что произойдет, когда я действительно научусь понимать это место.
      К тому времени когда я пойму, кем я стану?
      Боюсь, что человек, которым я был, презирал бы человека, которым я становлюсь. У меня есть жуткое предчувствие, что именно это изменение планировала Депа, когда затаскивала меня сюда. Оно сказала, что нет ничего опаснее джедоя, который наконец стал здравым.
      Я думаю, оно уже опасна.
      Я боюсь, она хочет, чтобы я тоже стал опасным.
      Мне следует… я должен поменять… подумать о чем-то еще…
      Потому что я спросил Ника о ней.
      Я не смог удержаться. Надежда расцвела вместе с гневом: если голограмма была постановкой, то, может быть, то, что она сказала, было просто… репликой. Местным колоритом. Чем-то.
      Несмотря на мое твердое намерение оставить себя беспристрастным до тех пор, пока не увижу ее, не поговорю с ней, не почувствую ее суть в Силе, несмотря на мое желание не спрашивать ничего и не слушать ничего, несмотря на все годы самодисциплины и самоконтроля…
      У сердца есть мощь, которой ни одна дисциплина не может противостоять.
      Так что я спросил его. Я рассказал ему о словах Депы на диске: как она назвала себя «тьмой джунглей» и как она сказала, что теперь она в здравом уме.
      Рассказал о том, что боюсь, что она пала во тьму и безвозвратно сошла с ума.
      А Ник…
      А Ник…
      – Сошла с ума? - ответил он сквозь смех. - Это ты сумасшедший-. Если бы она была сумасшедшей, никто бы не последовал за ней, не так ли?
      Но когда я спросил, хочет ли он сказать, что с ней все в порядке, он ответил:
      – Зависит от того, что ты подразумеваешь под «порядком».
      – Я должен знать, видел ли ее кто-то действующей под влиянием гнева или страха. Я должен знать использовала ли она Силу для собственных нужд: для получения денег или для мести. Я должен знать, сколько в ней темной стороны.
      – Об этом тебе не стоит волноваться, - сказал он мне. - Я никогда не встречал никого добрее или заботливее мастера Биллабы. Она не зло. И не думаю, что могла бы им стать.
      – Речь не о добре и зле, - сказал я. - Речь о самой природе Силы. Джедаи не занимаются вопросами морали. Это распространенное заблуждение. Мы невероятно прагматичны. Джедаи альтруистичны потому, что это хорошо, в гораздо меньшей степени, чем потому, что это безопасно: использовать Силу в своих личных целях опоено. В эту ловушку могут попасть даже самые хорошие, добрые и заботливые джедаи: она ведет к тому, что мы называем темной стороной. Мощь, творящая добро, в один прекрасный момент превращается в просто мощь. Неприкрытую силу. Замкнутую на себе. Это форма сумасшествия, к которой джедаи особенно восприимчивы.
      Ник лишь пожал плечами:
      – Разве кто-то знает истинные причины чьих-либо действий?
      Это был не слишком полезный ответ, а то, что он мне сказал затем, сделало этот ответ лишь хуже.
      Он сказал, что слова на том кристалле иллюстрируют то, как Депа теперь говорит. Он сказал, что ее мучают кошмары, что крики из ее палатки слышны на весь лагерь. Он сказал, что никто не видел, чтобы она ела, что она чахнет, словно что-то поедает ее изнутри… Он сказал, что она испытывает головные боли, с которыми не может справиться ни одно болеутоляющее, и что иногда она не может выйти из своей палатки по нескольку дней. Что, когда она выходит на солнечный свет, она завязывает себе глаза, потому что не может вынести свет солнца…
      Я жалею о том, что спросил. Я жалею о том, что Ник мне сказал.
      Я жалею о том, что он не соврал.
      Это очень не по-джедайски - бояться правды.
      Я продолжу рассказ. Превращение опыта в слова помогает лучше увидеть перспективу. Которая мне необходима.
      И еще это способ пережить ночь, что мне тоже необходимо. Даже мастерджедай, тренированный, привыкший к медитации и размышлениям, может проводить излишне много времени наедине со своими мыслями.
      Особенно здесь.
      Это поселение-аванпост было построено на выступе, на склоне горной гряды. В этих местах гряда не такая рубленая, но, скорее, представляет из себя синусоидообразную стену вулканических холмов. Поселение стоит на небольшом зеленом участке, окруженном со всех сторон выжженными потоками лавы участками земли. Лава стекает из крупного жерло, которое находится метрах в шестистах выше того места, где я сейчас сижу. Если вы прислушаетесь, то, наверное, услышите рокот. Впрочем, возможно, этот микрофон недостаточно чувствительный. Вот, слышите? Вулкан собирает силы для нового извержения.
      Извержения здесь происходят достаточно часто, так что джунгли не успевают восстановить свои права там, где протекает лава. Обожженные деревья, потерявшие всю листву с одной стороны, стоят на границе бывших потоков. Видимо, в этих краях извержения не слишком сильны. Иначе, зачем строить здесь аванпост?
      Ну…
      Может быть, из-за вида, конечно…
      Сам бункер немного возвышается над поселением. Отсюда, от остатков дверного проема я вижу перемешанный хаос упавших и разрушенных сборных хижин и разломанную стену по периметру. Бледный свет светящихся лоз высвечивает серым дорогу парового краулера, проходящую по склону горы.
      И уходящую в джунгли…
      Я вижу отсюда на километры: островки джунглей, серебряные, черные, переплетенные светящимися лозами, - они наполнены мерцающими алыми, малиновыми, а иногда и просто красными точками: жерлами вулканов, действующих, бурлящих на этой переменчивой территории. Он этого вида перехватывает дыхание.
      А может быть, его спироет из-за запаха.
      Еще одна из иронических усмешек, что наполнили в последнее время мою жизнь: все мое беспокойство о мирных жителях, и битвах, и бойнях, и необходимости драться, и возможных убийствах мужчин и женщин, которые в действительности окажутся лишь случайными свидетелями войны, и весь мой спор с Ником, и все, что он мне сказал…
      Все было напрасно. Волноваться было незачем. Когда мы, наконец, пришли сюда, здесь не осталось никого, с кем надо было бы сражаться.
      ОФВ уже побывал здесь.
      Выживших не осталось.
      Я не буду описывать состояние трупов. Просто увидеть то, что здесь было, уже достаточно: я не испытываю ни малейшей потребности делиться этим даже с архивами.
      Перед Ником я признаю следующее: балаваи в этом аванпосте точно не были невинными мирными жителями. Ко-рунаи оставили на телах то, что являлось, видимо, самым ценным украшением у иджей: ожерелья из человеческих ушей.
      Ушей корунаев.
      Из того что хищники и разложение почти не повредили трупы, Ник сделал вывод, что группа ОФВ, которая устроила все это, прошла здесь не более двух или трех дней назад. А некоторые, ээ-э, знаки, то, что было сделано с телами, и отзвуки в Силе, что никак не исчезают, замершая волна мощи, заставляют предполагать, что все это устроил Кар Вэстор.
      Партизаны ОФВ также тщательно здесь все обыскрли: не осталось ни кусочка еды и ничего из оборудования, за исключением абсолютно бесполезных вещей. Ниже по склону валяются обломки двух паровых краулеров. Естественно, коммуникационное оборудование также исчезло, поэтому я и сижу здесь в одиночестве, наблюдая за Бешем и Шрамой.
      Когда мы обнаружили, что коммуникационное оборудование исчезло, Ник совсем пал духом. Похоже, он нередко переключается от отчаяния к этой его маниакальной жизнерадостности, и не так-то просто угадать, что в очередной раз изменит его состояние. Он опустился но окровавленную землю и оставил нас ради мертвых. Он вернулся к своей мантре с перевала: «Не повезло, - бормотал он, тихо выдыхая слова. - - Просто не повезло».
      Отчаяние - предвестник темной стороны. Я коснулся его плеча:
      – Везения не существует. Везение - слово, которое мы используем, чтобы описать нашу слепоту по отношению к незаметным потокам Силы.
      Его ответ был полон горечи:
      – Да? И какой же незаметный поток убил Лиша? Неужели твоя Сила запланировала все это для тебя? Для Беша и
      Шрам?
      – Джедаи говорят, - ответил я, - что есть вопросы, на которые мы никогда не сможем получить ответов, мы сможем лишь быть ответами.
      Он агрессивно поинтересовался, что же это должно означать. Я сказал ему:
      – Я не ученый и не философ. Я джедай. Я не должен объяснять реальность. Я лишь должен взаимодействовать с ней.
      – Это я и делаю.
      – Этого ты избегаешь,
      – У тебя что, есть джедайский прием, с помощью которого ты доставишь нас к Депе и Кару за день? Или за три? Они уходят от нас. Мы не сможем их догнать. Вот это реальность. Единственная.
      – Неужели? - я задумчиво посмотрел на широкую спину Гэлфры. - Она хорошо двигается по джунглям. Я знаю, что акки не ездовые животные, но одного человека она, вероятно, сможет донести с большой скоростью.
      – Да, конечно. Если бы только мне не надо было думать о вас всех, - он внезапно замолчал. Его глаза сузились. - Ни единого шанса. Ни единого шанса, Винду! Забудь!
      – Я присмотрю за ними, пока ты не вернешься.
      – Я сказал: забудь! Я не оставлю вас здесь.
      – Это не тебе решать, - я шагнул вплотную к нему. Нику пришлось выгнуть шею для того, чтобы по-прежнему смотреть мне в глаза. - Я не спорю с тобой, Ник. И не спрашиваю тебя. Это не дискуссия. Это брифинг.
      Ник - упрямый молодой человек, но он не глуп. Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы понять: до того как он встретил меня, он и понятия не имел о том, что такое настоящее упрямство.
      Мы умудрились сделать кое-какое седло для Гэлфры, затем Ник, Шрам и я убедили сквозь Силу Гэлфру принять Ника к себе на спину так, как она приняла однажды меня, и пронести его аккуратно сквозь джунгли по следам отбывших корунаев. Мы трое смотрели на то, как они исчезли в наполненной жизнью ночи, затем Беш и Шрам устроились максимально удобно на полу бункера, и я впрыснул им танатизин.
      Мы все ждали, надеясь, что Ник прорвется сквозь джунгли, что он найдет и приведет назад этого Кара Вэстора, этого опасного лор пилека, этого кошмара живущих и расчленителя мертвых, и что этот человек без совести и человеческих чувств использует свою мощь для того, чтобы спасти две жизни.
      Мне было интересно, что Кар Вэстор подумает, когда прибудет и обнаружит, что я сделал со сценой его победы.
      Я потратил несколько часов после того, как Ник уехал, и до того, как я начал делать эту запись, устраивая мертвым достойные похороны. Ник бы, несомненно, засмеялся и отпустил бы какое-нибудь колкое замечание на тему того, как мало я понимаю, насколько я наивен и не готов к этой грани войны. Он, возможно, спросил бы меня: неужели захоронение этих людей, делает их хоть чутьчуть менее мертвыми? На все эти, по счастью, лишь воображаемые подколки я бы смог ответить лишь пожатием плеч.
      Я сделал это не для них. Я сделал это для себя. Я сделал это, потому что это был мой единственный способ выразить свое почтение к жизням, что были отняты у них. Неважно, враги они или нет.
      Я сделал это, потому что не хотел и не хочу быть человеком, способным оставить кого бы то ни было в таком виде…
      Кого бы то ни было.
      Я сижу здесь сейчас с осознанием того, что Депа ушла всего на несколько километров отсюда, того, что она, возможно, стояла вот на этом самом месте. Не больше сорока восьми стандартных часов тому назад. Но как бы сильно я не углублялся в Силу, как бы далеко я ни погружался в камни подо мной и в джунгли вокруг, я не чувствую ничего от нее. Я не чувствую ничего от нее на всей этой планете.
      Я чувствую лишь джунгли… и тьму.
      Я много думаю о Лише. Я постоянно вижу, как он бьется на земле, скребет землю в конвульсиях, скрипит зубами, закатывает глаза… Все его тело скручивает безудержная жизнь, но жизнь не его собственная, чужая: нечто, поедающее его изнутри. Когда я пытался дотянуться до него сквозь Силу, я чувствовал лишь джунгли. И тьму.
      И вновь я думаю о Депе.
      Возможно, мне стоит больше слушать и меньше думать.
      Кажется, извержение усиливается. Рокот сейчас по силе напоминает шум оживленной улицы Пилек-Боу, а каменный пол уже сотрясают легкие толчки. М-м-м. И дождь пошел, как и должно: он начинается из-за различных частиц в столбе дыма вулкана.
      Кстати, о дыме…
 
      ОФВ, судя по всему, забрала также и дыхательные маски: пожалуй, их мне сейчас будет не доставать больше всего. Мне нужна защита для легких. На этом выступе лава меня не достанет, но газы, что будут стекать по склону во время извержения, могут быть не только удушающими, но и едкими. Беш и Шрам в большей безопасности, чем я. Возможно, мне следует рискнуть впасть в транс. Все равно никакой хищник не доберется до нас во время извержения. Хищникам тоже надо дышать.
      И они…
      Это…
      Погодите, это было словно…
      Подделка. Некоторые хищники из джунглей Харуун-Кэло подделывают брачные крики или крики отчаяния тех, на кого охотятся, чтобы заманить их в ловушку. Интересно, что это был за хищник: что-то, что охотится на людей, видимо. Этот крик почти зацепил меня. Звучало в точности, как крик ужаса ребенка.
      Я имею в виду, в точности.
      И еще раз…
      О!
      О нет.
      Это общегалактический. Это действительно крики.
      Где-то там дети.
      Мейс несся вниз по склону, двигаясь почти вслепую сквозь дождь, дым и пар, ориентируясь на звук, направляясь в сторону криков.
      Дым из жерла наверху уже отравил светящиеся лозы, и единственным светом было злобное алое свечение, пробивающееся сквозь разломы в черной корочке, плывущей на поверхности лавовых потоков. Дождь превращался в пар в метре над потоками. Кружащееся, освещенное красным облако превращало ночь в кровь.
      Мейс бросил себя в Силу, позволяя ей нести его от камня к веткам и обратно, высоко подкидывать над провалами в земле и проносить мимо не видных в темноте корней деревьев и низких веток на расстоянии считанных миллиметров. Голоса периодически исчезали. Во время этих пауз, сквозь дождь, рев извержения и глухие удары собственного сердца, Мейс улавливал скрежет стали по камню и механический грохот мотора, находящегося далеко за пределом собственных возможностей.
      Паровой краулер.
      Замер, наклонившись под опасным углом над обрывом, и лишь небольшой кусок каменистой земли удерживал его от падения в бездонную тьму. Одна гусеница прокручивалась в воздухе, другая была погребена под застывающей лавой. Лава ведет себя не как жидкость, а скорее как мягкий пластик. Скатываясь по склону, она остывает, и ее частичное превращение в камень создает непредсказуемые изменения в общем движении: она создает дамбы, стены и каналы, которые могут сдвинуть поток на километры в любую сторону и даже могут заставить его «отступить» и повернуть на некоторое время назад, наверх. Огромная машина, видимо, взбиралась по колее к аванпосту, когда один из лавовых потоков застыл, перегородил сам себя, изменил направление и смыл паровой краулер с колеи в сторону обрыва, но машина, по счастью, зацепилась одним шасси за камень. Скручивающаяся и постоянно двигающаяся лава пробивалась сквозь черную корочку сверху, и шасси крау-лера постепенно становились алыми.
      Хотя паровые краулеры и были низкотехнологичными (что уменьшало их восприимчивость к грибку, пожирающему металл), они вовсе не были примитивными. В километре от жерла лаве уже не хватало температуры, чтобы расплавить прочные сплавы, из которых были сделаны броня и шасси краулера. Но лава постепенно заполняла пространство под днищем, так что оставался лишь один вопрос: сбросит ли лава краулер с обрыва до того, как броня нагреется настолько, чтобы поджарить находящихся внутри.
      Впрочем, внутри сидели не все.
      Мейс остановился всего в метре от обрыва, под которым текла лава, прошедшая по колее. Лава сквозь землю добралась и до камня, так что край обрыва, на котором стоял Мейс, превратился в неустойчивый утес в восьми метрах над вязкой рекой расплавленного камня. Паровой краулер находился буквально в десяти метрах справа. Его огромные передние фонари пробивали пар и дождь вокруг ярким светом. Мейс с трудом различил двух маленьких существ, прижимающихся друг к другу на самой высокой точке, на задней части сильно скошенной крыши кабины. Еще одна фигурка вылезла из желтого прямоугольника открытого люка и присоединилась к ним.
      Три испуганных ребенка жались друг к другу на крыше кабины. Сквозь Силу Мейс почувствовал еше двоих внутри краулера: один получил травму и испытывал боль, которая постепенно переходила в шок, другой - без сознания. Мейс почувствовал отчаянную упертость раненого, ето желание вытащить второго через открытый люк до того, как краулер опрокинется. Раненый не знал, что это им не поможет. У них все равно оставался простой, но жестокий выбор: с обрыва или в лаву.
      Смерть так или иначе.
      Если, как считают некоторые философы, джедаи во вселенной существовали с предназначением более глубоким, чем простая социальная функция сохранения мира в Республике… Если на самом деле существовала некая космическая причина, по которой джедаи существовали, причина, по которой они владели силами вне возможностей других смертных… она должна была быть связана с возможностью сделать что-то в подобных ситуациях.
      Мейс открылся Силе. Он будто услышал фразу Йоды: «Размер не имеет значения», - которая, как он всегда втайне считал, относилась к Йоде больше, чем к кому либо из его учеников. Йода, вероятно, просто расширил бы зону своего воздействия, поднял бы паровой краулер над обрывом и аккуратно донес бы его до аванпоста, ворча какую-нибудь хитрую максиму, типа: «Даже вулкан ничто в сравнении с мощью Силы…» Мейс был значительно менее уверен в собственном могуществе.
      Но у него были другие таланты.
      Извержение вновь пошатнуло землю, и грязный утес под ногами зашевелился. Мейс почувствовал, как скала проседает: подрезанная рекой лавы и сотрясаемая толчками от извержения она быстро теряла внутреннюю структуру. В любой момент она могла осесть и увлечь Мейса вниз, к реке, если он не сделает. хоть чтонибудь.
      И он сделал: он начал погружаться в Силу, пока не почувствовал структуру ломающегося камня в десяти метрах в глубину и в пяти метрах впереди. Он подумал: «Зачем ждать?» - и нанес удар.
      Утес содрогнулся, пошатнулся и обвалился.
      С ревом, заглушившим грохот извержения и рычание надрывающегося двигателя парового краулера, тысячи тонн грязи и камня ринулись в реку лавы. Органика моментально сгорала в пламени, которое тут же погребала под собой движущаяся волна земли, постепенно превращающаяся в огромный клинообразный выступ посреди реки. Лава пузырилась и пыталась взобраться по краю клина выше по течению, а часть утеса ниже по течению продолжала осыпаться, погребая под собой более холодную лаву, застывавшую под землей и превращавшую горячую, жидкую лаву в поток, огибающий паровой краулер, устремлявшийся к краю обрыва и срывавшийся огненным дождем на черные джунгли внизу.
      Оползень и сам превратился в своеобразный поток, заполняющий реку по мере того, как он приближался к краулеру и кричащим, жмущимся друг к другу детям. И на самом гребне этой волны из грязи и камня, яростно перебирая ногами, чтобы не оказаться под катящимися камнями, стоял Мейс Винду.
      Мейс оставался на гребне вплоть до момента, пока волна не успокоилась, не стала ровной и не остановилась, образовав мост между безопасной землей и краем кабины парового краулера. Почти вся концентрация мастера-джедая была равномерно распределена в Силе по оползню, который он окончательно стабилизировал, пока спускался на кабину.
      На крыше сидели два маленьких мальчика, обоим около шести, и девочка, вероятно, лет восьми. Они жались друг к другу, всхлипывая, их наполненные слезами глаза были переполнены ужасом.
      Мейс присел на корточки перед ними и дотронулся до руки девочки:
      – Меня зовут Мейс Винду. Мне нужна твоя помощь. Девочка удивленно всхлипнула:
      – Вам… Вам? Моя помощь? Мейс с серьезным видом кивнул:
      – Мне нужно, чтобы ты помогла мне и увела этих мальчиков в безопасное место. Сможешь это сделать? Сможешь провести мальчиков тем путем, что я пришел? Забирайся наверх. Здесь невысоко.
      – Я… я… я не… я боюсь.
      Мейс наклонился к ней и прошептал ей на ухо лишь чуть громче шелеста дождя вокруг:
      – Я тоже. Но тебе следует действовать смело. Притворись. Чтобы не напугать маленьких мальчиков. Хорошо?
      Девочка вытерла нос тыльной стороной ладони, смаргивая слезы:
      – Я… я… Вы тоже напуганы?
      – Тс-с. Это секрет. Только между нами. Ну давай, поднимайся.
      – Хорошо… - все еще сомневаясь, ответила она, но вытерла слезы и сделала глубокий вдох. Когда она обер-1гулась к двум детям позади, в ее голосе уже звучали те командные нотки, что, похоже, являются оружием исключительно восьмилетних девочек. - Урно, Никл, давайте! Хватит плакать, вы, младенцыпереростки! Я спасу нас всех.
      Пока девочка заставляла мальчишек отправиться к оползню, Мейс добрался до люка. Это был боковой люк, но угол, под которым лежал краулер, нацеливал его прямо в небо. Внутри пол краулера был сильно наклонен, а дождь, рвущийся сквозь люк, делал его таким скользким, что карабкаться по нему было просто невозможно.