Из личных дневников Мейса Винду
      Я наконец понял, зачем я здесь. Зачем приехал сюда. Теперь я осознаю лживость того списка причин, что я предоставил Йоде и Палпатину в кабинете канцлера несколько недель тому назад.
      Я лгал им.
      И себе.
      Пожалуй, я впервые разглядел истинную причину в тот момент, когда обернулся «ней в поселении: в изогнутых от боли уголках рта. В шраме на месте Знака просветления.
      Да: это была не она сама. Это было видение Силы. Галлюцинация. Ложь. Но даже ложь Силы более истинна, чем реальность, которую наши ограниченные разумы способны воспринять.
      В тряпке, покрывающей ее глаза, но не мешающей видеть меня…
      Я обрел свои условия победы.
      Я прибыл сюда не для того, чтобы узнать, что случилось с Депой, и не для того, чтобы защитить репутацию Ордена. Мне не важно, что случилось с ней, а слово «репутация» слабо совместимо с понятием Ордена.
      Я прибыл сюда не для того, чтобы сражаться в этой войне. Мне не важно, кто победит. Потому что никто не побеждает. В настоящей войне никто не побеждает. Вопрос лишь в том, насколько каждая из сторон готова проиграть.
      Я прибыл сюда не для того, чтобы арестовать или убить ушедшего джедая, и даже не для того, чтобы осудить ее. Я не могу осудить ее. Я пробыл на краю этой войны всего несколько дней, и смотрите, в кого я превращаюсь. Она же провела в самом ее пекле месяцы.
      Утопая во тьме.
      Захлебываясь джунглями.
      Я прибыл сюда не для того, чтобы остановить Депу. Я прибыл сюда для того, чтобы спасти ее.
      Я спасу ее.
      И да проявит Сила милосердие к тем, кто попытается остановить меня, ибо я его не проявлю.
      Из личных дневников Мейса Винду
      Я не помню, как уходил из поселения. Видимо, я находился в состоянии своеобразного шока. Не физического, мои раны минорны; правда, теперь бактапластыри из захваченных медпаков требуются для более серьезных ранений, и бластерный ожог у меня на бедре сильно болит и буквально кишит всякими инфекциями. Но шок - самое подходящее слово. Ментальный шок, возможно.
      Моральный шок.
      Завеса закрыла все: от того момента, когда Депа подошла ко мне в поселении, до времени, когда я вновь стал осознавать себя на склоне, все воспоминания размазаны и туманны, И в этом тумане сосуществуют два противоречащих друг другу воспоминания о нашей с ней встрече…
      И, кажется, оба они фальшивы.
      Грезы. Интерпретация событий силой воображения.
      Галлюцинация.
      В одном варианте воспоминаний она протягивает мне руку, и я протягиваю свою в ответ… но вместо пожатия чувствую, как натягивается моя куртка, ее световой меч вылетает из моего внутреннего кармана и, перевернувшись в воздухе, падает ей в ладонь. Бластерные лучи лазерных пушек ТВК выбивают кратеры по всему поселению; каждый луч заставляет грязь и камни взрываться, словно гранаты; воздух вокруг нас наполнен красной плазмой и оранжевым пламенем. И эта ее старая знакомая полуулыбка поднимает один уголок губ, когда она спрашивает: «Вверх или вниз?» И я говорю ей: «Вверх» - и она делает сальто в воздухе у меня над головой, а я делаю один-единственный шаг вперед, чтобы она приземлилась и встала спина к спине со мной…
      И это чувство ее спины, прижимающейся к моей, это сильное, теплое и живое прикосновение, что я чувствовал столько раз в самых разных уголках Галактики, выдергивает тоску из моего сердца и тьму из моих глаз, и наши лезвия, в идеальной синхронности встречают лучи, падающие сверху, и отражают их обратно в обожженное рассветом небо…
      Как я сказал: греза.
      В другом варианте воспоминаний я вижу неспешную прогулку рядом с Депой сквозь ливень бластерного огня, вижу, как мы спокойно разговариваем, обращая на ТВК вокруг не больше внимания, чем на джунгли и солнечный свет рассвета. В этой грезе или воспоминании Депа поворачивается ко мне, наклонив голову, словно вглядываясь в мое сердце.
      – Зачем ты здесь, Мейс? Ты хоть знаешь?
      Я не слышу этих слов: как часто бывает во сне, мы просто выражаем свою мысль и нас каким-то образом понимают.
      – Зачем ты послала за мной? - отвечаю я.
      – Это разные вещи, - мягко напоминает мне она, - Ты должен определить свои условия победы. Если ты не знаешь, что пытаешься сделать, как ты поймешь, что что-то сделал? Зачем ты приехал? Остановить меня? Ты можешь сделать это одним взмахом светового меча.
      – Я думаю, - все ток же без слов я, - я пытаюсь понять, что же здесь произошло. Что здесь происходит. С этими людьми и с тобой. Когда я пойму, что происходит, я пойму, что со всем этим делать.
      – Ты не понимаешь всего одной вещи, - произнес этот слепой призрак-греза моего любимого падавана, - того, что ты уже понял все, что можно было понять. Ты просто не хочешь в это поверить.
      Затем завеса уплощается и углубляется, становясь подобной ночи, и я не помню ничего до того момента, когда несколько позже (немного позже) я бежал один зигзагами сквозь джунгли.
      Спускаясь вниз по длинному-длинному склону, обожженному лавой, я чувствовал партизан, идущих где-то впереди, благодаря темному следу, что, как дым, тянулся за ними в Силе. А еще я мог идти по их следу из-за кровавых следов, что оставляли за собой многие раненые.
      И я помню, как, соскользнув по руслу высохшего ручья, увидел ждущего меня Кара Вэстора.
      Кар Вэстор…
      Мне много есть, чего сказать, об этом лор пилеке. О силах, которыми он обладает, начиная с извлечения ос лихорадки из Беша и Шрам и заканчивая тем, что джунгли, кажется, сами расступаются перед ним и вновь смыкаются позади. О его последователях, этих шести корунаях, что он называет акк-стражами, о людях, которых он превратил в малые отзвуки себя самого. О том, как он обучил их пользоваться их фир-менным оружием, этими ужасными «виброщитами», которые сам разработал и создал. Даже маленькие детали: природная свирепость его взгляда, наполненная звуками джунглей, а не словами, речь, то, как ты понимаешь его слова, которые твоим собственным голосом шепчут в твоей голове, - все это заслуживает рассмотрения гораздо более глубокого, чем я могу себе здесь позволить.
      Не знаю наверняка, почему мне потребовалось столько времени, чтобы понять, что он и я - естественные враги.
 

***

 
      Лор пилек стоял ниже по склону, держа в руке поводья оседланного траводава. Траводав, не отрываясь, с подозрением смотрел одним из своих трех глаз на Вэстора, и, когда тот начинал говорить, траводав начинал дрожать так, словно собирался убежать, но не мог из-за того, что какая-то невидимая сила побеждала его инстинкты.
      – Джедай Винду. Тебя зовут, дошало.
      МеЙсу не было нужды спрашивать, кто его зовет:
      – Где она?
      – В часе езды отсюда. Отдыхает в хауде. Она более не может ходить.
      Эти слова ошарашили Мейса: перспектива мира внезапно изменилась, словно он смотрел на его отражение в дрожащей глади бассейна.
      – В часе.. Не может ходить?.. - эти слова не могли быть правдой, но Сила подсказывала, что в них нет лжи. - Она была здесь… была здесь буквально только что…
      – Нет.
      – Но она была… Она поприветствовала меня, и… - Мейс провел ладонью по черепу в поисках крови или шишки, в поисках травмы головы. - Я вернул ей меч… мы сражались… мы сражались против кораблей…
      – Ты сражался в одиночку.
      – Она была со мной…
      – Когда ты не присоединился к колонне, я послал двоих своих людей, чтобы они проверили, что с тобой случилось. Они наблюдали снизу, прячась от балавайских кораблей. Они видели тебя: ты был один посреди поселения, и твои лезвия мелькали, отражая бластер-ный огонь. Мои люди говорят, что ты в одиночку заставил корабли улететь, хотя, кажется, повреждений ты им не нанес. Возможно, ты научил балаваев бояться лезвия джедаев, - он показал Мейсу свои заостренные зубы. - Ник Росту много рассказывал о твоей победе на перевале. Даже я, вероятно, не смог бы совершить подобное.
      – Она была со мной, - Мейс стоял, уставившись на следы от смолы портаака, прилипшей к рукам. - Мы сражались… или разговаривали… Я, кажется, не могу вспомнить…
      – Ты вспоминаешь пилекотан.
      – Силу?.. Ты хочешь сказать, это было некое видение Силы?
      – Пилекотан приносит нам сны наяву о наших желаниях и страхах, - голос Вэстора наполнился замогильными, но не злыми интонациями. - Когда мы желаем того, чего боимся, и боимся того, чего желаем, пилекотан всегда отвечает. Неужели джедаи забыли это?
      – Все казалось таким реальным… это казалось даже более реальным, чем ты сейчас.
      Вэстор пожал плечами:
      – Оно было реальным. Только пилекотан реален. Все остальное - формы и тени, что слабее облаков… и памяти. Мы - сон пилекотана. Это джедаи тоже забыли?
      Мейс не ответил. Лишь осознал, что вес в его куртке распределен по-прежнему равномерно: он проверил ладонью правую часть груди и почувствовал сквозь испачканную кожу пантеры очертания светового меча, схожие с очертаниями его собственного меча, который он носил слева.
      Световой меч Депы.
      И если то, что он видел в поселении, было лишь видением Силы, то что? Меняло ли это правду, что он увидел? Меняло ли это правду, что она увидела в нем?
      Благодаря Силе эти правды становились более реальны. А не менее.
      – Сон, - пробормотал он себе под нос. - Греза… Вэстор жестами показал, что надо забираться в седло.
      – Может быть, она и сон, но откажись предстать перед ней, и ты узнаешь, как легко сон превращается в кошмар.
      Мейс забрался в седло, даже не сказав лор пилеку, что он уже знает, как легко это происходит.
      Какой-то нелепый импульс заставил его спросить:
      – А тебе, Кар Вэстор, какие видения посылает пилекотан тебе?
      Вэстор бесконечно долго смотрел в глаза Мейсу, нечеловечески долго. Его взгляд был столь же полон опасности, сколь сами джунгли.
      – Зачем пилекотану что-то показывать мне? У меня нет страхов.
      – И нет желаний?
      Но Вэстор уже отвернулся и повел за собой травода-ва, никак не выказав того, услышал он вопрос или нет.
      Из личных дневников Мейсо Винду
      Кар Вэстор пешком вел моего траводава: он умудрялся находить путь сквозь самые плотные, самые переплетенные заросли настолько легко, что казалось, будто мы все время идем по отличной тропинке. Через некоторое время мне начало казаться (и кажется до сих пор), что лишь половина его умения продвигаться сквозь джунгли шла от зрения. Другая половина шла от незамутненной мощи. Он не просто чувствовал путь там, где его никто другой не видел. Мне кажется, он при необходимости создавал проход там, где его вообще не было.
      Впрочем, возможно, «создавать» не самое подходящее слово.
      Я ни разу не увидел эту незамутненную мощь в действии: я не видел, чтобы деревья двигались или чтобы хитросплетения корней и лиан сами развязывались. Но я чувствовал непрерывный поток Силы, двигающийся циклично, словно от дыхания какого-то огромного существа. Мощь втекала в него и вытекала из него. Но ощущения оттого, как он пользуется ей, были схожи по силе с ощущениями моих собственных мышц, потребляющих сахар, что питает их.
      И это очень верная ассоциация, ибо мы двигались по джунглям, словно кровяные тельца их вен. Или мысли их бесконечного разума.
      Так, словно мы были сном пилекотана.
      Во время этой поездки от конца до начала колонны партизан я впервые смог рассмотреть прославленный Освободительный фронт высокогорья.
      ОФВ, ужас джунглей. Смертельный враг ополчения. Беспощадные, неостановимые воины, что отбросили Конфедерацию независимых систем с этой планеты.
      Они еле жили.
      Колонна являла собой сборище шагающих раненых в обрывках одежды, находящих друг друга в джунглях по следам крови и мощному запаху инфекции. Позднее, за время нескольких дней адского марш-броска, я узнал, что последней боевой операцией была серия рейдов на аванпосты исследователей джунглей. Эти рейды проводились не для того, чтобы убить балаваев, а для того, чтобы захватить медпаки, боеприпасы, еду, одежду, оружие - запасы, которые Республика не могла или не хотела предоставлять корунаям.
      Они двигались в сторону своей базы в горах, где собрались почти все выжившие корунаи: все старики и инвалиды, дети и то, что осталось от стад. Жизнь в ограниченном, перенаселенном месте для корунаев была неестественна. Они не знали, как существовать в подобных условиях, и это постепенно начинало сказываться. Болезни, давно не известные цивилизованной Галактике, жестоко уменьшали их численность: за месяцы с приезда Депы дизентерия и пневмония унесли жизней больше, чем балавайские ТВК.
      Эти корабли кружили над джунглями, словно стервятники. Деревья регулярно гудели, впитывая звуки тяжелых репульсо-ров и турбодвигателей. Гудение превращалось в рев, затем в жужжание, как у насекомых, сбивалось в стаи и разделялось на одиночные точки, что разрезали невидимое небо. Снова и снова огонь лился сверху на джунгли, принося яркий оранжевый свет в сумрак под кронами, отбрасывая черные тени на зелень.
      Не думаю, что они собирались по кому-то конкретно попасть.
      Они постоянно нас донимали, стреляя без разбору сквозь кроны джунглей или же скользя где-то в небесах и поджигая все и вся своими огнеметами «Огонь Солнца». Если бы мы начали вести ответный огонь, их стрелкам было бы проще некуда засечь наши позиции, так что мы могли лишь прятаться под кронами и надеяться, что нас не заметят.
      Партизаны, казалось, вообще не замечали налетов. Они медленно двигались вперед (те, что еще могли идти), опустив головы, словно уже смирились с тем, что раньше или позже один из этих огненных ковров упадет им на головы. Оставаясь корунаями до костей, они ни разу не пожаловались. Вдобавок почти все могли черпать энергию из Силы, из пилекота-на, чтобы оставаться на ногах.
      Тех, кто идти не мог, словно багаж, привязывали к спинам их траводавов. Большинство животных несло только раненых: все припасы и оборудование, забранные у балаваев, были свалены на привязанные к траводавам носилки, которые они успешно тащили за собой.
      Во время этого марш-броска ОФВ узнало о новой тактике ополчения: ночных рейдах. Они совершенно не надеялись нас поймать, цель была не в этом. Их корабли летали высоко в небе и стреляли из лазерных пушек по джунглям. Просто мешали. Не давали отдыхать. Заставляли просыпаться и нервно подпрыгивать.
      Раненым мужчинам и женщинам сон просто необходим. Никто из них его не получал. Каждый рассвет еще несколько неподвижных тел оставалось лежать на скатках. Каждый день кто-то спотыкался, ослепленный усталостью, и отбивался от общей колонны, пропадая среди деревьев.
      Обычно навсегда.
      На Харуун-Кэле множество крупных хищников: полдюжины разных видов лозных кошек, два вида акк-псов поменьше, гигантские дикие акк-волки и множество мерзких падальщи-ков, например якуны, бескрылые птицеподобные создания, передвигающиеся стаями до нескольких дюжин особей и умеющие одинаково хорошо лазать по деревьям, прыгать с ветки на ветку и бегать по ровной земле. Якуны не слишком привередливы в вопросах того, умерло ли уже то, что они едят. И большинство крупных хищников Харуун-Кэла достаточно умно, чтобы запомнить, что в хвосте колонны раненых коруна-ев можно получить прекрасную кормежку. Поэтому отбившиеся редко догоняли остальных.