- Здравствуйте, Берта Григорьевна. Меня зовут Григорий Петрович Сырцов.
      - А меня зовут Берта Григорьевна, - довольно грубо отбрехнулась Берта. - Ну и что?
      - Я знаком с Дарьей Васильевной и хотел бы с ней побеседовать.
      - Но захочет ли она беседовать с вами?
      - А вы доложите ей и узнаете, - осадил домоправительницу Сырцов.
      Рыцарским плащом взвился павловопосадский плат - так резко повернулась Берта Григорьевна и направилась к дому. Сырцов ждал минуту, не более. Она воротилась на крыльцо, нажала там на что-то, и калитка распахнулась:
      - Заходите!
      Она отодвинулась, пропуская его в дверь, и пошла вслед за ним. В холле распорядилась:
      - Идите по лестнице наверх. Вторая дверь. Дарья Васильевна в музыкальном салоне.
      Константин Ларцев делал вид, что все как надо: демонстративно развалясь в кресле, он невидяще смотрел в телевизионный экран. Даша напряженно, как девочка семидесятых при приеме в пионерки, стояла посреди обширной комнаты.
      - Здравствуйте, - сказал Сырцов с двумя легкими полупоклонами.
      Дарья рывком двинулась к нему навстречу и протянула ему руку. Сырцов пожал сухую длинную ладонь - несильно. Константин выбрался из кресла, сказал равнодушно-вежливо:
      - Здравствуйте, Георгий. Как ваши дела?
      - Идут помаленьку. Вот приехал с Дарьей Васильевной побеседовать.
      - Один на один?
      - Хотелось бы, - честно признался Сырцов.
      - Вероятно, удобнее будет, если я уйду?
      Дарья в ужасе оглянулась на него и взмолилась рванувшимся голосом:
      - Костя, не уходи!
      Он подошел к ней, погладил ее по плечу и невесело сказал:
      - Вот сейчас я окончательно понял, что мне следует уйти.
      - Тогда уходи! - закричала Даша. - Сию же минуту уходи!
      Тоскливым взглядом пожалев ее, Константин обратился к Сырцову:
      - Я часок погуляю и вернусь.
      - Не сочтите за труд взять с собой на прогулку Берту Григорьевну, - то ли приказал, то ли попросил Сырцов.
      Константин покорно прошел к двери и, перегнувшись через перила, позвал:
      - Берта Григорьевна, можно вас на минутку?
      Берта легкой девочкой взлетела по ступеням и вместе с Константином зашла в музыкальный салон. Глянула на Дарью. Та стояла, отвернувшись ото всех, у окна и смотрела неизвестно куда.
      - Я собираюсь на часовую прогулку, Берта Григорьевна. Не составите ли вы мне компанию? - предложил Константин.
      Берта снова глянула на Дарью, продолжавшую неподвижно стоять у окна. Не дождавшись какой-либо реакции хозяйки, она, зачем-то страстно вздохнув, объявила всем:
      - С наслаждением, Константин. С таким мужчиной - хоть на край света. Сделайте одолжение, подождите меня минутку. Я только брюки и кроссовки надену.
      Когда внизу хлопнула входная дверь, Сырцов подошел к замеревшей у окна Дарье. Вместе понаблюдали, как Берта и Константин, неторопливо беседуя, вальяжно плыли к калитке, потом по улице и исчезли постепенно за чужими заборами. Сырцов тихо и тревожно позвал:
      - Дарья.
      Она резко обернулась:
      - Слушаю вас, Георгий.
      - Давайте сядем, а? - предложил он.
      - Не могу, - призналась она. - Не могу. А вы садитесь.
      Он не мог позволить себе удобно расположиться в кресле. Он сел на табуретку и спросил как можно безразличнее:
      - Где ваше красное пальто, Даша?
      - Я подарила его. - Она уже не стояла; она, сжав перед собой в замок худые ладони, нервно ходила от окна к двери и от двери к окну.
      - Мы с Ксенией летали в тот город, чтобы просмотреть все, что снял телеоператор.
      - И Ксения узнала ее? - Дарья остановилась на мгновенье. - Да?
      - Да.
      - И видела-то ее здесь раза два, по-моему, да и то издали, а узнала, вроде бы даже похвалила Ксению Дарья и вновь двинулась в свой бесконечный поход от окна к двери и обратно.
      - Расскажите все, что знаете о ней и Данииле Горбатове. Мне это крайне необходимо для того, чтобы найти настоящих убийц.
      Она вновь замерла, и вдруг до нее дошли его слова.
      - Значит, Даник не убивал ее? Не убивал? - спросила она с надеждой.
      - Не убивал.
      Она обессиленно присела на пуфик, прикрыла лицо ладонями и с детскими всхлипами заплакала. Через минуту Дарья сделала три глубоких прерывистых вздоха, тыльной стороной ладони размазала, чтобы скорей высохли, слезы по щекам и спросила:
      - Что вы хотите узнать, Георгий?
      - Все о ней. Никому, кроме вас, не известно даже, как ее зовут. И о Данииле. Об их и ваших с ними взаимоотношениях.
      - Он правда не убийца?
      - Он никого не убивал.
      - Благодарю тебя, Господи! - со страстной истовостью произнесла Дарья и размашисто, освобожденно перекрестилась. - И дай покой душам невинно убиенных!
      Сырцову всегда было неудобно от подчеркнутой актерской экстатичности. Ну да, открытость чувствований, ну да, безмерная искренность. Ну да, младенческая непосредственность. Но все равно, слишком это смахивало на игру.
      - Вы успокоились, Даша?
      - Да, да, да! - с лихорадочной готовностью заверила она.
      - Тогда рассказывайте.
      - А как?
      - По порядку. Все с самого начала.
      Она поднялась с пуфика, подошла к окну, полуприсела на подоконник и попросила:
      - Можно я отсюда?
      - Почему же нельзя? Конечно, можно, - не выдержал, улыбнулся Сырцов. - Тем более вы же хозяйка: что хочу, то и ворочу.
      - Начинать? - тонким голосом опять спросила она.
      - Да начнешь ты когда-нибудь! - как бы грозно прокричал он, непроизвольно перейдя на "ты". Она без гнева, с любопытством зыркнула на его и приступила к рассказу:
      - Лиза появилась у меня в московской квартире года полтора тому назад...
      - Ее звали Лиза? - импульсивно перебил Сырцов и тут же извинился: Пардон.
      - Лиза, - подтвердила Дарья. - Лиза Воронина. Елизавета Михайловна Воронина. Мне продолжать? - попросила разрешения и, увидев поспешный кивок Сырцова, продолжила, упрямо повторив начало: - Лиза появилась у меня в московской квартире года полтора тому назад. Не знаю как, но ей удалось устроиться в бригаду, которая делала у меня ремонт. - Дарья, видимо вспомнив свои претенциозные замашки, презрительно усмехнулась. - Так называемый евроремонт. Мне тогда как-то не жилось в обыкновенных комнатах с обыкновенной кухней и обыкновенным санузлом. Хотелось простора, утопленной в пол ванны, раздвижных дверей, бронзовых ручек и уютного для жопы итальянского унитаза. Нет, нет! - перебила себя она. - Не о том говорю, не о том! Все-таки известно, как попала Лиза в эту бригаду. Она была замечательный маляр - аккуратная, добросовестная, получавшая удовольствие от своей работы. Такую всякий толковый строитель возьмет к себе в бригаду с радостью. Но в эту бригаду она устроилась специально, чтобы познакомиться со мной. Фаны бывают разные: одних просто заразила подростковая эпидемия, другим нравится кривляться на концертах, прыгая и хлопая в ладоши, третьи как бы присматриваются - а вдруг и мне удастся стать знаменитостью, четвертым искренне нравится, что и как поет их кумир. Лиза же просто обожала меня. Сначала издали, а потом, когда мы с ней познакомились, и вблизи, что бывает редко. Я до сих пор не разгадала секрета этого обожания. Ну ладно, если бы просто шизоидная девица, для которой такое обожание - в какой-то степени мания. Лиза была сдержанна, весьма и весьма не глупа, с хорошим юмором и, главное, с безусловной музыкальной одаренностью. Почти безупречный слух, хороший, низкий, правда не очень обработанный, голос. Ее путь - скорее всего, классический джаз. Но она хотела одного: быть похожей на меня во всем. Щебетать с мнимо беспомощными киксами, ходить, как я, одеваться, как я, гримироваться, как я. После окончания ремонта я предложила ей жить у меня, чтобы она пом огала мне по хозяйству, а я поднатаскала ее к к возможному дебюту. Здесь, на даче, была Берта, а в городе - Лиза.
      - А где был Даниил? - осторожно поинтересовался Сырцов.
      - О, Даник! - тихо воскликнула Дарья. - Он был удивительный человек. Он ценил некоторые мои песни, ему жутко нравилась моя манера держаться на эстраде, и ему казалось, что он безумно влюблен в меня. Ничего себе влюбленность! Он решился познакомиться со мной - он и до этого хотел познакомиться, но никак не мог решиться, - только тогда, когда понял, что новый мой шлягер - чушь и пошлятина.
      Не знаю как, но он прорвался на концерте через заслон и сказал, глядя на меня влюбленными глазами, что мой новый шлягер - чушь и пошлятина. И я пригласила его к себе, чтобы он подробнее высказал мне все. Знаете, Жора, как бывает с наивными, застенчивыми, легкоранимыми людьми? Совершенно случайно они находят одно-единственное место, где могут быть самими собой. Вот мой дом и стал таким местом для Даника. И не моя это только заслуга, а наша с Лизой. Со мной-то делать ему что было? Молчаливо любоваться выдуманным им самим идеалом женственности? Занятие на две-три недели. А дальше? А дальше была Лиза, с которой ему легко и просто играть в веселые щенячьи игры. Честно признаюсь, мне не удавались музыкальные уроки с ней. Она упрямо хотела быть такой, как я. Вслух вроде бы соглашалась со мной, что надо иметь свое лицо, но потихоньку продолжала стремиться быть похожей на меня. Даник же легко стал ее наставником. Он незаметно поддерживал меня, он весело и так же незаметно делал из выпускницы строительного училища воспитанного человека, помогал ей ориентироваться в искусстве вообще, обаятельно и необидно отучал от плебейских манер и привычек, насмешками и подначками выбивал из ее речи неотвязный суржик. Вечерами мы втроем слушали хорошую музыку и разговаривали, разговаривали. Я почти совсем перестала ездить сюда, на дачу, потому что хорошо мне было только там, с ними. С радостью я замечала, что его выдуманная ко мне любовь ушла и остались только доброта и откровенность настоящих дружеских отношений. А тихая его нежность, незаметно для него самого, перешла на вечно задираемую им простушку Лизу. Господи, какие это были чудесные полгода! - Дарья опять заплакала. Крупные слезы покатились по спокойному, умиротворенному лицу. Дернулась вдруг:- Черт, где же носовой платок?! - Она оторвалась от подоконника и выбежала из салона. Вернулась через несколько минут. Умытая, со свежим носовым платком в руке. Села наконец на пуфик, натянула юбку на колени, посмотрела на Сырцова просительно и виновато.
      - А потом? - потребовал он продолжения рассказа. Она задумалась, указательным пальцем нарисовала на паркете невидимый скрипичный ключ и решительно подняла голову.
      - А потом у нас с Лизой случилась страшная ссора.
      - Когда она случилась? - Сырцову нужны были точные детали.
      - Месяца два тому назад, почти два. В первых числах марта. Я устала от ее упрямства и орала на нее, как бешеная. Я обзывала ее идиоткой, бессмысленной коровой, тупой дурой, которую ничему научить невозможно. Все-таки понадобился Дарье носовой платок. Она промокнула глаза и высморкалась. - Но не она идиотка и тупая дура, а я. Я! Я!
      - Без эмоций, - предостерег Сырцов.
      - В общем, во всем виновата я. Во всем, Жора.
      - Ты не переживай, ты рассказывай.
      - А что еще рассказывать?
      - Как она ушла, что делала ты. Какое впечатление это произвело на Даниила.
      - Как она ушла? - Нет, не могла она рассказывать сидя. Вернулась к подоконнику. - Как уходят после безобразных скандалов. Схватила свое пальтишко и - за дверь. Я на площадку выскочила, кричала, звала. Но тут уже кричи - не докричишься.
      - Ушла и все? И больше ты ее не видела?
      - Видела. Через два дня она забежала на минутку, вещи свои забрать. Исплаканная, нервная. Я у нее прощения просила. А она - у меня. Обнялись, ревели долго. Я умоляла ее остаться, но она ни в какую. И ушла. Навсегда.
      - Что она сказала тебе на прощание? Не помнишь?
      - Почему не помню, очень хорошо помню. Уже в дверях схватила мою руку, поцеловала и сказала: "Прости меня за все. За прошлое, настоящее и будущее".
      - В тот раз ты и подарила ей красное пальто?
      - Да. Еле уговорила взять. Оно сидело на ней лучше, чем на мне, и очень ей шло.
      - А что же Даниил?
      - Что Даниил, что Даниил? Огорчился страшно. Сначала вместе со мной ждал ее звонка - она обещала звонить иногда, но не дождался. И я не дождалась: она ни разу не позвонила. А потом Даник поклялся мне, что найдет ее. И искал.
      - И нашел, - завершил ее рассказ Сырцов.
      - Когда ты все понял? - быстро спросила Дарья. - Когда Костя рассказал тебе, что я, увидев все это по телевизору, закричала, что это мое пальто?
      - Константин мне вообще ничего не рассказывал. А все понял я только сейчас. Но на всякий случай задам тебе еще несколько вопросов. Можно?
      - Теперь все можно, - с горечью разрешила она.
      - Кто, помимо тебя и Даниила, знал, что Лиза живет у тебя?
      - Кто? - Она задумалась, уперлась ладонями в подоконник с такой силой, будто хотела сделать гимнастическое упражнение "угол", подумала и удивилась: - Миша, конечно. Он обязательно должен все знать и действительно все знает. Вот, пожалуй, и все!
      - Берта была знакома с Лизой?
      - Не больше, чем Ксения. Видела она Лизу два раза, когда мы заезжали на дачу.
      Он поднялся с вертлявого табуретика, подошел к подоконнику, пристроился рядом с ней, достал из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо лист бумаги и протянул ей.
      - Здесь все песни, которые исполняла на стадионе Лиза. Можешь что-нибудь сказать по этому поводу? Прочти внимательно.
      Под его строгим присмотром она прочла список от начала и до конца, вернула его Сырцову, закрыла глаза и с закрытыми глазами заговорила:
      - Ничего не понимаю, ничего. - Распахнула глаза и требовательно на него посмотрела, осуждая неизвестно за что. - Здесь четыре песни, которые я записала для нового диска три недели тому назад. Они вроде бы есть, но в принципе их нет. Они существуют только на рабочей фонограмме.
      - Как они оказались на Лизиной фанере?
      - Не знаю. Скорее всего, их за бабки выкрали из студии.
      - И так может быть.
      - Нельзя, грешно быть не самим собой!
      - О чем ты?
      - Не о чем. О ком. О Лизе. Давай выпьем, Жора, а? - встрепенулась вдруг Дарья.
      - Давай, - легко согласился он.
      Дарья мигом обернулась: постучала внизу какими-то дверцами и явилась с подносом, на котором несла бутылку джина "Гордон", пластмассовую бутыль тоника, стаканы и, видимо, в спешке прихваченную початую пачку печенья. Выпивали на рояле. Отвинтив головку четырехгранной бутылки, Дарья привычно спросила:
      - Пропорция?
      - Пополам, - предложил Сырцов, и предложение было принято - сначала по полстакана джина, затем тоника до выпуклого мениска. По стакану, значит. Осторожно, боясь расплескать, Дарья подняла свой стакан:
      - За упокой души невинно убиенных.
      Подчеркнутой торжественности Сырцов не любил. Но куда же денешься? Выпили с русской неуемностью по стакану. До дна. Слегка отдышались, и тут же Дарья соорудила по второму. На этот раз предложил тост Сырцов:
      - На брудершафт?
      - На кой хрен нам брудершафт, Жора? Еще из стаканов прольем ненароком. Неизвестно как, но мы уже на "ты". А поцеловать тебя я и так поцелую. Дарья потянулась к нему через крышку рояля. Он помог ей: на вытянутой шее подставил щеку, и она поцеловала ее.
      - За тебя, Даша.
      - За меня так за меня! - бесшабашно поддержала она. Опять осушили по стакану, но на этот раз хоть печеньица пожевали. Она опять потянулась к нему и опять поцеловала. Уже сильно плыла певица Дарья.
      - За что? - с ласковой насмешкой спросил Сырцов.
      - Ты тупой и неумный, если не понимаешь, что для меня сделал. Ты принес покой. Ты сделал мое горе настоящим. Был ужас оттого, что мой друг убил мою подругу. А теперь другое горе о потерянных друзьях, но оно спокойней. Как же тебе объяснить? Да ни черта ты не можешь понять вообще! Ты толстокожий, равнодушный, бесчувственный и наглый супермен. Высказавшись, она решительно обогнула, на ходу слегка качнувшись, загогулину рояля и, подойдя, обняла его за шею. Пришлось ей высоко поднять руки.- Боже мой, какой же ты здоровенький!
      Она замолчала и щекой, ухом прижалась к его груди. Будто врач, прослушивающий легочные хрипы. Где-то у солнечного сплетения он ощутил ее неподатливые маленькие груди, и желание возникло в нем. Он осторожно обеими ладонями сжал ее талию. Ладони сошлись. Нежное и нервное тело было под ними. Нельзя. Нельзя пользоваться неконтролируемой женской распахнуто стью. Нехорошо это. И поэтому - нельзя. Он опустил руки и, положив подбородок на ее макушку, смотрел в окно, усмиряя в себе желание.
      Обрезанные по глаза рамою окна, перемещались вдоль забора головы Берты и Константина. Его аккуратный пробор и ее цветастая шаль.
      - Берта и Константин возвращаются, - предупредил он.
      Дарья оторвала щеку от его груди, откинулась, чтобы увидеть его глаза, увидела и бесстрашно потянулась полуоткрытым ртом. Жаждущими губами она раздвинула его безвольные губы. Вечность продолжался этот поцелуй. Он задохнулся в смертельном нежелании-желании убежать бесовского морока, двумя руками отодвинул ее голову и заговорил, чтобы только оторваться от нее:
      - Я видел ваш двойной портрет с Лизой, который нарисовал Даниил.
      Она, еще не понимая ничего, механически поправила:
      - Написал... - И очнулась. Спросила лихорадочно: - Где? Где?
      - Брательник его посмертную выставку в своей галерее устроил. Вы с Лизой Даниилом ощущались как трагически раздваивающееся целое с двумя разными полулицами и тремя глазами в одном алом одеянии.
      - Я куплю этот портрет! Я куплю его немедленно! - глухо шептала Дарья.
      Внизу усердно топали, оповещая о своем прибытии, Берта и Константин.
      - Он не продается.
      Она, не снимая ладоней с его плеч, сказала и ни весело, и ни грустно, просто сказала:
      - Вот и все, Жора.
      - Мы не преждевременно? - громко осведомился снизу Константин.
      Но Сырцов не ответил ему, он задал последний вопрос Дарье:
      - Почему ты поставила на ее могиле безымянный крест? Ведь, наверное, есть родные и близкие, которые хотели бы знать, где она похоронена? - И крикнул вниз: - Еще пару минут, и мы в вашем распоряжении! - И Дарье: - Как же так, Даша?
      - Она сирота, выросшая в краснодарском детском доме. А близких у нее было всего двое: Даниил и я. Осталась одна я. И я знаю, где она похоронена. - Она хотела разозлиться, но не смогла. Только погрустнела. И, чтобы прогнать тоску или забыть про нее, торопливо предложила: - По последней, Жора, да? По маленькой!
      Кинулась к роялю, быстро разлила и, заговорщицки сморщась, пальцем поманила Сырцова. Он быстренько подошел, и они быстренько выпили. От спешки попало малость не в то горло, и Сырцов, стараясь, чтоб тихо, закашлялся, Дарья с удовольствием поколотила его по спине и скомандовала:
      - Теперь зови их.
      - Берта Григорьевна, Константин! Мы ждем вас! - грохнул басом Сырцов.
      - Берта переодеваться пошла, - войдя в салон, сообщил Константин и вдруг увидел Дарью, которая стояла посредине, блаженно полуприкрыв глаза, пьяно и виновато улыбаясь, увидел и ахнул: - Мать, да ты в полных кусках!
      - Я попрошу! - заплетающимся языком возмутилась Дарья, погрозила пальцем Константину и обрушилась на пуфик, кстати оказавшийся рядом.
      Константин кинул проницательный взор на рояль и осведомился у Сырцова:
      - Бутылка была полная?
      - Вполне, - честно отрапортовал Сырцов.
      - Хорошо побеседовали, я бы сказал, замечательно вы тут беседовали, Константин строго посмотрел на Сырцова и строго же предположил: Признавайтесь, как на духу, Георгий: вы напоили девушку с исключительно гнусными намерениями?
      - Признаюсь, - серьезно вступил в шутливый разговор Сырцов, но не выдержал тона - начал оправдываться: - Не думал, что она так быстро сломается. Так деловито, можно сказать, умело приступила она к этому процессу.
      - Это вы обо мне? - закапризничала Дарья.
      - О тебе, голубка, о тебе.
      - Вот и великолепно, - разрешила она.
      Неслышно прибежала Берта Григорьевна, в момент все поняла и склонилась заботливой курицей над пьяным своим цыпленком.
      - Пойдем в постельку, Дашенька. Встанем и тихонечко пойдем.
      - В какую такую постельку? - возмутилась Дарья и, бессмысленно махая руками, объявила: - Вон - светло еще! И спать я не собираюсь. А сейчас мы все выпьем за Жору!
      - Ты уже выпила за меня, - напомнил Сырцов.
      - И еще раз выпьем, - стояла на своем Дарья. Она попыталась подняться с пуфика, но не смогла, чему очень удивилась и захохотала. Отсмеявшись, ни к селу ни к городу спела довольно точно: - То, что было не со мной, помню!
      - Понесем, - вздохнул Константин.
      - Понесем, - поддержал его Сырцов.
      Но не вдвоем же - за руки, за ноги - нести. Нес один, но самый здоровый - Сырцов. Он осторожно спускался по лестнице. Дарья, обняв его за шею, через его плечо строила Константину, следовавшему за ними, ужасающие рожи. В девичьей спаленке Сырцов положил ее на узкую кровать. Не отпуская его, склонившегося над ней, она, твердо веря, что это действительно так, поведала ему на ухо таинственным шепотом:
      - Я нарочно притворилась пьяной, чтобы ты меня на руках носил.
      Поцеловала его в ухо, расцепила руки на его шее и освобожденно раскинула их по покрывалу. Комната была маленькой, и поэтому Берта и Константин наблюдали за трогательной сценой от дверей.
      - Вы поможете ей раздеться, Берта Григорьевна? - спросил Константин.
      - Не желаю раздеваться! - завопила Дарья. - Хочу спать одетой!
      - Тогда спи, - поймал ее на пьяном слове Сырцов, потрепал по щеке (она щекой попыталась придержать эту ладонь, не удалось), отошел к двери и пригласил:
      - Пойдемте, Константин.
      - Пойдемте, - согласился тот. - Но куда?
      - К роялю, - уточнил Сырцов.
      - И то хорошо, что не к барьеру, - заметил Ларцев.
      Прихватив по пути чистые стаканы, Сырцов сдвинул использованные к стене. Стаканы беззвучно заскользили по зеркальному черному полю. Разлил:
      - Что же, приступим к музицированию.
      - Я за рулем.
      - И я за рулем.
      - Я отсюда прямо на базу. А тут недалеко, - размышлял вслух Константин. - И можно местными дорогами.
      - А я у Деда заночую.
      - Тогда о чем мы, собственно, говорим? - удивился Константин, поднял стакан и признался: - Георгий, мне надоело выкать.
      - На "ты", - все понял Сырцов и чокнулся с ним. - Будь здоров, Костя.
      - И ты будь здоров. - Выпили. Передохнув, Константин заговорил о главном: - Дашка-то сегодня веселая.
      - Она пьяная, Костя.
      - Когда она по-настоящему пьяна, она грустная, Жора. Господи, хоть бы она в тебя влюбилась!
      - Это зачем же? - испугался Сырцов.
      - Чтобы не сойти с ума от одиночества.
      - А ты на что?
      - Нет человека более близкого и более далекого, чем бывший муж или бывшая жена. Он может прибежать, чтобы помочь тебе подняться, но он не может идт и с тобой рядом, потому что его дорога в другую сторону.
      - Мудрено.
      - Ты ей очень нравишься, Жора. Уж поверь мне.
      - Допустим, поверил. Допустим, и она мне нравится. Дальше что?
      - А дальше - как сложится, - решил Константин и разлил по второй.
      - Никак не сложится, - махнул рукой Сырцов. - За Дарью, чтоб ей было хорошо.
      - Зачем звал? - жуя печенье, невнятно спросил Константин. - Не выпить же?
      - И выпить.
      - А еще зачем?
      - У меня две руки, Костя. И мне их не хватает. Ты можешь мне помочь?
      - Это смотря как.
      - Обыкновенно. Я скажу, что надо делать, а ты исполнишь.
      - А в чем, собственно, заключается твое дело?
      - Есть такая пословица: хуже нет, чем ждать да догонять. Мое дело ждать и догонять.
      - А я что должен делать: ждать мне или догонять? Чего ждать и кого догонять?
      - Догонять, Костя. А кого - я укажу.
      13
      В их близости она была сверху и, вдохновенно трудясь над ним, опускалась, нежно принимая его в себя, не до конца - так, чтобы его наслаждение было абсолютно чистым, не нарушаемым толчками тяжелых ее ягодиц. По сделавшемуся вдруг несчастным его лицу она поняла, что он кончает; мягко ложась на бок, а потом и на спину, вознесла его не разрываясь с ним, над собой и сделала главным в их исступленном обладании друг другом. Он все убыстрялся и убыстрялся до тех пор, пока не вскрикнул и не отпал от нее. Она приподнялась на локте, любовно и благодарно заглянула ему в лицо, и прикрыла его собой, запеленала своим бархатистым, холеным, большим, розовым телом.
      - Галка, Галка, Галка, - плачуще и признательно шептал он.
      Это был их день. Один из двух в неделю. Да и не день даже- только утро дня. Они приходили в так называемую деловую квартиру каждые вторник и пятницу в семь часов утра, чтобы шесть часов провести вместе. Считалось, что в эти дни Кирилл играет в теннис, а Галина плавает в бассейне.
      - Галка, Галка, Галка.
      Та, что была в его доме, все десять лет совместной с ним жизни обреченно разрешала изредка овладеть собой, полагая, что, ложась под него, она оказывает ему великую милость. Десять лет оно лежало под ним, нечто астенично вытянутое, и самым лучшим своим подарком ему считало жеманно произнесенное разрешение делать с ней все, что он хочет. Он делал все, она снисходительно терпела.
      - Галка, Галка, Галка.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Она губами летуче касалась его лба, мягким языком закрывала ему глаза, крепкими зубами нежно, как щенок, кусала мочку уха.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Тот, кто был отцом ее детей, справлял свою половую нужду с ней исключительно в нетрезвом виде. Дыша закисающим алкоголем, он стаскивал ее с постели, ставил на четыре точки и вонзался в нее неким неживым предметом. Он мял и рвал ее груди, он шлепал ее по крутому крупу, как верховую лошадь, призывая в этой механической скачке помогать ему. И она в отвращении помогала и оборачивалась, как испу ганная кобыла, в надежде понять по глазам, когда же он закончит скачку. Но он скакал и скакал. Жесткий ворс дорогого ковра вонзался ей в ладони и колени.
      Кончив, он перешагивал через нее и бухался в койку, чтобы мгновенно заснуть.
      Утром у нее болело все: влагалище, груди, колени, ладони.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Галина поцеловала его в последний раз и встала: Кирилл в усталой неге смотрел на нее сквозь опущенные ресницы. Она улыбнулась ему и накинула на себя его рубашку: брала с собой его запах.
      - Пойду завтрак приготовлю, - сказала она и в незастегнутой рубашке отправилась на кухню.
      Кирилл лежал в постели, до последнего используя счастливую возможность ни о чем не думать. А когда пришли беспокоящие мысли, он встал, расправил скомканные, как в бурю, простыни и пошел к Галине.
      Она резала овощи для салата. Он подошел сзади, отыскал между воротом рубахи и волосами кусочек розовой кожи и носом уткнулся в него. Пахло чистотой, французскими духами и - слегка - ее потом. Она, положив нож, повернулась к нему. Он осторожно развел полы рубашки и прикоснулся губами к соскам, и они яростно вспухли. Он поцеловал чуть влажную ложбинку меж грудями. Постепенно опускаясь на колени, он целовал дрогнувший живот, смешной выпуклый пупок, низ живота, короткие светлые волосы на лобке. Она раздвинула ноги и поюще застонала...
      Потом она ласково подняла его за подмышки и сама присела перед ним. Закрыв глаза, он содрогнулся. Не в силах больше терпеть наслаждение-предвкушение, он позвал:
      - Пойдем.
      - А салат?
      Он тихонько засмеялся, и они вернулись в постель. Она до предела распахнула ноги, разбросала руки, упругие груди чуть распались по сторонам. Она раскрылась вся. Для него. Он, восхищаясь и любя, стоял на коленях и рассматривал ее.
      - Иди, - позвала она.
      Он бережно вошел в нее. Они не торопились, в медленном ритме ведя друг друга к одновременному концу. Он заглядывал ей в глаза, безмолвно спрашивая: хорошо ли тебе? Она заглядывала ему в глаза, беспокоясь: все ли так, как тебе надо? Они незаметно ускорились. Она подтянула колени, чтобы ему было удобнее. Он за щиколотки свел ее ноги, чтобы она ощущала в себе все его подвижное присутствие. Мягкая пелена застилала им глаза. Она опустила ступни ног на постель, оторвав от простыней округлый зад, выгнулась немыслимой дугой, зовя его к самому главному. Они кончили одновременно и рухнули на постель.
      Он лежал, прижавшись щекой к ее животу, когда зазвонил телефон. Номер этого телефона знала только секретарша. Не галерейная Светлана, а секретарша в банке, не секретарша даже - начальница секретариата.
      - Тебя, - сказал он.
      - Я знаю, - ответила она, не вставая. А телефон звонил и звонил: пятница, и она здесь, здесь. Переупрямил телефон. Галина осторожно переложила его голову со своего живота на подушку, поцеловала в губы и, не одеваясь, прошла в кабинет-гостиную, где был телефон. Дверь оставила открытой для того, чтобы, разговаривая, видеть Кирилла. Сняла трубку:
      - Да! - Ее, видимо, приветствовали. И она поздоровалась: - Здравствуй, Нюра. Ну что там у вас загорелось? - Трубка не объяснила, а предложила нечто. - Хорошо, я подожду. - Подождала недолго (скорее всего, телефон переключили на другого абонента) и недовольно повторила: - Что за пожар? И надолго замолкла, слушая. Она смотрела на Кирилла уже чисто автоматически, и он с огорчением увидел, как, тускнея, уходит в тоску ее рассеянный взгляд. Он забыл (так долго бормотала трубка), что и она тоже должна говорить, и вздрогнул, услышав ее жестяной голос: - Что ж, решать так решать. Деваться некуда. Я буду через час.
      Она вернулась в спальню, аккуратно собрала свою одежду. Он тревожно наблюдал за ней:
      - Неприятность, Галя?
      Она взглянула на него. Ободряюще улыбнулась:
      - Так, пустяки. Но, к сожалению, надо ехать. А ты полежи, времени у тебя навалом и отдохни. От меня хотя бы.
      - Что-то случилось, Галя, - настаивал он. - Я это чувствую.
      - "И жить торопится и чувствовать спешит", - ответила она и скрылась в ванной комнате.