Степанов Анатолий Яковлевич
      Парад теней
      1
      Команда прилетала завтра - прямо к игре. А он, отпросившись у главного, оказался в Сочи на сутки раньше.
      Уронив сумку у шкафа в коридоре, он, не раздеваясь, пересек пространство гостиничного номера, открыл балконную дверь и вышел в весенние субтропики. Слева - дымившееся юной сероватой зеленью предгорье, справа стальное с белыми гребешками море, чуть внизу вдалеке - колониальное здание небольшой гостиницы и полосатые тенты открытого бара.
      В общем, все как десять лет назад.
      Захотелось на волю. Через несколько минут он уже сидел на белом тонкокостном стульчике в баре и, прихлебывая из бокала нечто, что бармен назвал коктейлем "Дайкири", прищурившись, глядел на море и горы. По очереди: сначала на море, затем на горы и наоборот. С предгорьем все было в порядке; а вот на море его раздражали два неуместно ярких виндсерфа с двумя мускулистыми идиотами, гогот которых разрывал ветреную тишину.
      Он перевел глаза на берег. Вдоль моря по медицинской тропе двигалась стройненькая, в туго перетянутом плаще женская фигурка. "Ничего себе дамочка",- оценил он. И вдруг напрягся. Дамочка передернула плечами, и у него екнуло сердце. Одним глотком осушив свой бокал - не пропадать же добру, - он резко поднялся и почти бегом ринулся за женщиной. На перепутье двух тропок он догнал ее, но был довольно-таки хамски остановлен.
      - Тебе чего надо, малый?
      Сбоку и сзади от женщины следовал парень в кожанке. Он-то и задал угрожающий вопрос. Наглость возмутила:
      - Надо, чтобы ты заткнулся.
      Женщина обернулась и ойкнула:
      - Костя...
      Кожаный качок потребовал уточнений:
      - Знакомый?
      - Знакомый, знакомый... Уж до того знакомый! - подтвердила она. И, не отводя глаз от встреченного, приказала: - Иди домой, Артем, а мы с Костей немного погуляем... Вдвоем.
      - Не положено, - сурово заметил Артем.
      - А ты положи, - посоветовал Костя.
      Качок было завелся, но дама по-хозяйски осадила его:
      - Я тебе что сказала? Иди.
      Парень потоптался, потоптался на месте и, видимо обидевшись, пошел, не оглядываясь. Костя пропел ему вслед:
      - Ох, рано встает охрана!
      Качок не выдержал, обернулся, но двое уже не видели его, они смотрели друг на друга.
      - Ровно десять лет, Даша, - сказал он.
      - Почти. Без трех дней, - поправила она. - Ты что, юбилей решил отметить прямо на месте преступления?
      - Это было преступлением? - вопросом на вопрос ответил Костя.
      - А как ты думал? Увел меня, бедную простушку, прямо из-под венца! - И Даша сделала вид, что прослезилась.
      - Лихой я тогда паренек был! - усмехнулся Костя.
      - Скорее, нахальный, - уточнила она. И, помедлив, прибавила: - И красивый.
      Они стояли рядом с кустом, на котором уже по-весеннему проклевывались лиловые цветочки. Он отломил веточку и протянул ей.
      - С нашем юбилеем, милая моя!
      Она поднесла веточку к лицу и осторожно понюхала.
      - Спасибо. - Вздохнула и поинтересовалась: - Ну что делать будем?
      - Обед променадом утрамбовала?
      - Когда он был!
      - В "Актере" обосновалась? - догадался он.
      - Угу. А там обед с двух до трех.
      - Тогда выпьем, а?
      - Значит, с режимом покончено, - в свою очередь догадалась она. - С футболом все?
      - Почему все? - удивился он. - Я теперь вторым тренером у своих.
      - Немцы что - контракт не захотели продлевать?
      - Немцы-то хотели. Я не захотел. Устал я там, Даша.
      - Патриот? - заговорщицки подмигнула она.
      - Мы выпить собирались, - с раздражением напомнил Костя.
      - И собрались. - Она подхватила его под руку и повела под пестрые тенты.
      Они уселись за столик, который он только что покинул. Но Костя тотчас же подхватился и, на ходу справившись у Даши: "Мартини?" - направился к стойке.
      - Час аперитива! - засмеялась она ему вслед.
      - Час волка, - поправил он, обернувшись, и уточнил:- Белый, красный?
      - Белый!
      Чего уж там мелочиться. К столу он вернулся с литровым мартини, стеклянной миской ледяных кубиков и тарелкой, на которой был аккуратно порезан и присахарен душистый лимон.
      - Уже не русский человек, - констатировала Даша. - Обходишься без закуси.
      - Так не водка же! - оправдался Костя. Он сбегал за бокалами и разлил по правилам: чуть меньше половины. Ложечкой положил ледышки, вилочкой опустил лимонные долечки.
      - За что пьем? - спросила она, болтая в бокале питье и прислушиваясь к стуку льда о стекло.
      - За Дарью! - решительно предложил он, и они столь же решительно выпили. Она споловинила, он - до дна. Поставил бокал и продолжил свою речь:
      - Когда я в декабре в Москву вернулся, гляжу - по всем афишным тумбам: Дарья, Дарья, Дарья. Я поначалу подумал, что это стиральный порошок рекламируют, а оказывается, тебя. Давно псевдоним взяла?
      - За патриота отыгрываешься? - полюбопытствовала.- Сколько времени прошло!
      ...Давно это было, лет десять тому назад... Нет, совсем недавно! Они встретились здесь же, в Сочи, в гостинице "Жемчужина", знаменитый (портреты на обложках "Огонька" и "Футбола") футболист милостью божьей и начинающая певичка из рок-группы "Стоики", и футболист весело и уверенно увел певичку у музыкального руководителя ансамбля.
      Два года жили душа в душу. Она на гастролях, он на базе или на выездных матчах. Встречались и любили друг друга страстно и как бы тайно. Как любовники. Прелестная была жизнь.
      А потом у него наклюнулся выгодный контракт в одну из команд бундеслиги.
      После некоторой бюрократической суеты молодая семья все же перебралась за бугор. Не лишенный юмора музыкальный руководитель рок-группы, ориентируясь на чисто мужской состав, слегка изменил название: не "Стоики" они были теперь, а "У стойки", и группа решительно и на всю катушку заиграла панк-рок.
      Даша сидела в комфортном коттедже на окраине большого немецкого города и тосковала от безделья. Сначала ей хоть приходилось утешать безъязычного футболиста, у которого не все ладилось. Но потом у него дело заладилось и некого стало утешать. Полгода она вытерпела, еще три месяца думала и, наконец, решилась: собрала чемоданы и объявила футболисту, что хочет домой. Вот тогда-то он и обозвал ее на прощание "патриотка".
      Футболист успешно играл, а певичка все пела. В прошлом году футболист закончил карьеру, а поп-звезда Дарья пошла по первым номерам всех рейтингов. И вот встретились...
      - А ты что здесь делаешь-то? - поинтересовался наконец Константин.
      - Умаялась я, - призналась Дарья. - От всего тошно. От песен, от зрителей, от себя. Две недели вырвала и отдыхаю. Хорошо здесь в несезон. Безлюдно. А ты?
      - На матч прилетел. Мои завтра играют.
      - Немку в Москву привез? - вдруг спросила она.
      - Какую еще немку? - попробовал отшутиться Константин.
      - С которой ты три последних года там жил. Мне Васька рассказывал.
      - А зачем она здесь? - уже не скрываясь, заявил он. - В Тулу со своим самоваром?
      - Откупился, что ли?
      - Дом ей оставил. Тот еще, наш. Я его выкупил.
      - Размахиваешься. Себе-то хоть на безбедное житье-бытье оставил?
      - Да не в этом дело! - ни с того ни с сего рассердился он.
      - В этом, - убежденно сказала она. - Когда зад прикрыт, ты - свободный человек. - И, быстренько разлив, предложила встречный тост: - За великого футболиста и свободного человека Константина Ларцева.
      - Нету уже футболиста Ларцева, - несколько театрально признался Константин. И выпил. Помолчали. Костя решил, что пора и ему начать с расспросами. Имел моральное право. - Замужем?
      - Не-а. Любовниками обхожусь, - беспечно поведала Дарья.
      Он улыбнулся.
      - Дашка, ты - дура.
      - Это почему же? - обиделась она.
      - Какая же ты, в задницу, вамп! Любовниками, видите ли, обхожусь! передразнил он ее. - Есть, наверное, какой-нибудь дурачок из несчастных гениев, которого ты жалеешь, да еще один амбал без мозгов, к которому ты, устав от гения, изредка забегаешь для удовлетворения низменных потребностей.
      - Костя, я всерьез обижусь, - предупредила она.
      - За то, что про тебя все отгадал?
      - Ни черта-то ты не отгадал, - неуверенно и без напора возразила она.
      Он разлил по третьей и опять все проделал как надо.
      - Выдрессировали тебя немцы...
      - Сам себя выдрессировал, - не согласился он. - Еще раз за тебя, Дашура. За твой успех, за твой легкий и несгибаемый характер.
      - Хорошо говоришь, - похвалила Даша и выпила до дна. Из суеверия.
      Бутылка опорожнилась больше чем на половину. Он, склоня ее, поизучал медали на этикетке и предложил:
      - Добьем?
      - Добьем, - согласилась она и, вытянув бутылку из Костиной ладони, без европейских ужимок разлила по бокалам до краев.
      - Вот и бутылочке конец...
      - А еще кому? - подозрительно осведомился он. - Мне?
      - Ишь ты! Очко-то как гуляет! Боишься, за списанного тебя держать будут?
      - Никого-то я не боюсь, Даша, никого. - Он выпил свой бокал до дна и сдавленным от больших глотков мартини голосом добавил: - Кроме себя самого.
      - "Граф Гвидо вскочил на коня", - процитировала "Растратчиков" Даша и тоже выпила до дна. Передохнула и стала объяснять ему про него: Пятнадцатилетняя публичность приучила тебя смотреть на самого себя со стороны. Сейчас я вот такой-то. А вот сейчас эдакий. Удачно обвел защитника. Блестяще ударил по воротам. Вовремя улыбнулся журналисту. Как эле гантно управился с ножом и вилкой! Я красив, добр и интеллигентен. Смотрите, смотрите, смотрите! Ушла публичность - и тебе не с кем смотреть на себя со стороны. И не для чего. Теперь тебе приходиться смотреть внутрь себя, а с непривычки это страшно.
      Он, пригорюнившись, подпер правую щеку ладонью и, по-собачьи нежно глядя на Дашу, изрек:
      - Или ты сильно поумнела, или я здорово поглупел.
      - А что я просто поумнела, ты не допускаешь? Без альтернативы?
      - Допускаю, - тоненько и жалобно согласился он.
      - Отец, а не набрался ли ты? - опасливо осведомилась она. - Или выкомариваешься?
      - Выкомариваюсь, - признался он. - Чтобы тебя в недоумение вогнать.
      - Вогнал, вогнал, - призналась она и глянула на наручные часики. Смотри ты, уже восьмой час, а светло как днем. - И вдруг поняла: - На ужин-то я опоздала.
      - Тогда в кабак! - обрадовался Костя.
      - Не хочу, - твердо решила она.
      - Узнают?
      - И пристают. Пойдем ко мне. У меня в холодильнике и закуска, и выпивка всякая. Пошли?
      - Пошли, - согласился Костя и, поднявшись, подошел к бармену. - Все путем, шеф? Я тебе ничего не должен?
      - Полный ажур! - подтвердил парень и восхищенно признался: - Обслужить таких людей - честь для меня.
      Это было приятно слышать. И для продления удовольствия Костя поинтересовался:
      - Каких это таких людей?
      - Знаменитого футболиста Ларцева и великую певицу Дарью. К сожалению, не знаю ее отчества и фамилии, - благожелательно отрапортовал бармен.
      - Облом! - ахнула Даша. - Мы - знаменитости, Константин!
      Она бросилась к стойке, поцеловала засмущавшегося бармена в щеку и на прощание сообщила:
      - А зовут меня Дарья Васильевна Коняева. Некрасиво, правда?
      Среди кустов у начала магистральной тропы маячил кожаный Артем.
      - Я тебе что сказала?! - рявкнула Даша. - С глаз долой и домой!
      - Вы мне не указ, Дарья Васильевна, - мрачно возразил охранник. - Мне Михаил Семенович приказал, и я исполняю.
      * * *
      В Дашином люксе было прекрасно. Благоухали многочисленные букеты, мягко теплился нижний свет, выхватывая из полумрака безделушки, привычно создававшие ей вечно походный уют: громадную игрушечную собаку-амулет, веселый павловопосадский плат на диване, скатерку с изображением трех хитрых и трусливых обезьян (ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу) на журнальном столике, многочисленные изящные флаконы и баночки на полочке у зеркала...
      Дарья металась от холодильника в прихожей к журнальному столику, заставляя обезьян тарелками и бутылками. Пока суд да дело, Константин, помыв руки в ванной, от нечего делать потягивал "севен ап".
      - Все, - облегченно вздохнула она и, присев рядом с ним на диван, с удовольствием осмотрела дело своих рук.
      - Как в Дортмунде, - вспомнил он.
      - Как первый раз в "Жемчужине", - возразила она и разлила по пузатым рюмкам коньяк. - Будь он проклят, этот Дортмунд!
      - За жемчужину, - согласился Костя. - То есть за тебя.
      - Льстишь, конечно, - выпив, оценила она его тост. - Но все равно - не особо искренне, а душу греет. Я - жемчужина!
      - Я от чистого сердца, а ты... - обиделся Константин.
      Даша кокетливо глянула на гостя и вдруг обвинила неизвестно кого:
      - Вот опять последние известия из-за вас пропустила.
      - Ничего-то мы не пропустили. Спорт и погода в самом конце. Константин осторожно выбрался из-за хлипкого столика и включил телевизор. Весьма приличный японец принялся за дело сразу. Тотчас на его экране явилось лицо ведущего, который излагал о событиях за бугром. Замелькали картинки с демонстрациями, заседаниями, приемами, стачки с выстрелами.
      И тишина. Сильно озабоченный ведущий с тревожным вниманием слушал штучку у себя в ухе, слегка отвернувшись от миллионов телезрителей. Наконец вернул себя в полный фас и сообщил:
      - Только что в редакцию поступила трагическая новость. Сейчас мы покажем пленку. Просим извинения за качество изображения: снимал кинолюбитель, снимал в спешке, в стрессе и неподготовленно.
      ...На трибуне стадиона девушки, парни, мальчишки, девчонки, схватившись под руки, раскачивались в ритме какой-то плохо слышимой песни. В следующем кадре они же или чрезвычайно похожие в страшной толкотне бежали неизвестно куда...
      Ведущий мрачно прокомментировал:
      - По окончании концерта на стадионе поп-звезды Дарьи группа фанов решила вынести ее на руках прямо к ожидавшему ее лимузину.
      ...Куча мала, в которой ничего не разобрать. Куртки на сентипоне разных цветов, кожаные куртки, платки, кепки, каскетки. Мелькнуло нечто кумачовое...
      - Мое пальто... - ахнула Даша.
      ...А на экране появилась поп-звезда Дарья. Вознесенная над толпой, она улыбалась, щедро разбрасывая воздушные поцелуи...
      Ведущий окрепшим трагическим баритоном продолжал:
      - Перед стадионом неизвестный, вооруженный пистолетом, прорвавшись сквозь ряды фанатов, трижды выстрелил в певицу.
      Выстрелы. Спины, спины, спины. И вдруг прямо на объектив прорвалось искаженное лицо и крик: "Я не убивал Дарью! Я не убивал Дарью!" И на экране стало видно, как двое амбалов крутят руки неприметному человеку с перекошенным от ужаса лицом. Потом пронесли что-то бесформенное кумачовое...
      - Певица скончалась, не приходя в сознание, почти мгновенно, еще до приезда "скорой помощи", которая прибыла к стадиону через семь минут. Картинки на экране уже не было, был ведущий. - Подробности этой трагедии в нашем следующем выпуске. - Ведущий помолчал несколько секунд, а потом пошла темпераментная заставка спортивного выпуска.
      - Я знаю этого человека, - как в бреду заговорила Даша.- Милый, стеснительный, с легким сдвигом по фазе...
      Костя осторожно взял Дашу за плечи.
      - Кого убили, Даша? Что это за путаница?
      - Пальто мое... И фонограмма моя...
      - Кто был в пальто? Кто пел под твою фонограмму?
      - Ничего не знаю, ничего не знаю... - прошептала Даша и вдруг ослабла в его руках, как бы без костей стала. Глубокий обморок.
      Он уложил ее на диван, осторожно пошлепал по щекам...
      Без стука в номер ворвался охранник Артем. Осмотрел все и всех безумным взором, углядел Дашу на диване и испуганно спросил:
      - Она живая?
      - Живая, живая! Нашатырю где-нибудь достань.
      Но нашатырь не понадобился. Даша открыла глаза и быстро повторила:
      - Фонограмма моя... И пальто мое...
      2
      - Оклемался, Петр Иванович, - проинформировал майора младший лейтенант.
      Майор на мгновение прикрыл глаза. Умаялся за четыре часа. Но дело надо делать, дело. Скучно - в который раз уже! - спросил:
      - Кто тебе дал пистолет?
      Неприметный человек рукавом дешевой куртки вытер разбитый нос, дерганулся, всхлипнув, безнадежно и, судя по всему, не впервые повторил:
      - Нашел.
      - Где? - терпеливо поинтересовался майор.
      - В зале ожидания автобусной станции, - глядя поверх головы майора, как хорошо заученный урок, изрек задержанный. Он сидел на цементном полу, привалившись спиной к охряной стене.
      - Кто тебе приказал убить певицу Дарью? - безнадежно продолжил допрос уставший майор.
      - Я не убивал Дарью! - отчаянно закричал неприметный человек.
      - Охохо, - по-старушечьи отреагировал на крик младший лейтенант и приблизился к нему. Посмотрел сверху, как на кучу мусора.
      - Не бейте меня! - попросил допрашиваемый.
      - Тебя избили разгневанные поклонники певицы, - сказал майор. - Тут тебя и пальцем не тронули.
      Действительно, пальцем не трогали. Младший лейтенант носком тяжелого ботинка ударил задержанного по ребрам, и тот тяжело завалился на бок.
      - Судя по паспорту, ты - москвич, Горбатов, - продолжил допрос майор. - По какой причине оказался в нашем городе?
      - Я Дарью во всех ее гастролях сопровождаю, - с какой-то даже гордостью проговорил Горбатов и, как ванька-встанька, восстановился в прежней позе - спиной к стене. Майор потрогал себя за нос.
      - А говоришь, что убитая - не Дарья. Зачем же ты за ней поехал?
      - Я сначала думал, что это Дарья, а как увидел, то понял, что не Дарья.
      - Понял-то уже с пистолетом?
      - А пистолет я нашел, - поспешно напомнил Горбатов.- В зале ожидания автовокзала.
      Младший лейтенант повторил, правда без охоты, свой футбольный удар.
      - Ну, не бейте же меня! - плача выкрикнул Горбатов.
      - Когда правду начнешь говорить, таракан? - поинтересовался майор.
      Младший лейтенант посмотрел на майора. Вопросительно. Майор не ответил на его взгляд, потому что в это время смотрел в зарешеченное окно. За окном было темно.
      Предварительный этот, так сказать, допрос велся в помещении пункта охраны общественного порядка стадиона, на котором все и произошло. Это было чужое место, и майор чувствовал себя здесь неуютно.
      - Что же нам с ним делать? - не у лейтенанта, а так, вообще, спросил он.
      - Вы уже все сделали, - заметил Горбатов, морщась от боли.
      Без стука раскрылась дверь. На пороге стоял рыхлый, но еще молодой человек. Он жизнерадостно осмотрел всех и поинтересовался:
      - Ну как дела, господа хорошие?
      - Да никак, господин следователь, - насмешливо отозвался майор.
      Следователь извлек из внутреннего кармана пиджака (для этого ему пришлось расстегнуть плащ) сложенную вчетверо бумажку и, не читая ее, просто помахав ею, сообщил присутствовавшим:
      - Горбатов-то прав. Он не убивал знаменитую певицу Дарью.
      - А я что говорил! - снизу, не поднимаясь с пола, злорадно заметил Горбатов.
      - Кто же тогда на стадионе пел? - изумился младший лейтенант.
      - Кто же тогда на стадионе под фонограмму рот раскрывал? Так точнее будет, Валера, - подкорректировал младшего лейтенанта следователь. - Этим нам и придется заняться.
      - Самозванка! - ахнул майор.
      - Давай, Петр Иванович, действовать. Валера, Горбатова - в узилище, а мы с тобой в гостиницу. Ее лабухов и администраторов трясти.
      - Вставай, душегуб! - приказал Горбатову Валера. Тот, цепляясь за стенку, с трудом поднялся.
      - Закуем? - попросил у всех совета майор.
      - Да ладно, Петр Иванович! - отмахнулся могучий Валера. - Видите, какой он? Куда он от меня денется? - Но на всякий случай вытянул из кобуры пистолет. - Пошли, Горбатов.
      - Мне не идти, а ползти удобнее, - злорадно сообщил Горбатов. Официально заявляю, гражданин сле дователь: эти два милиционера на протяжении нескольких часов постоянно избивали меня.
      - По внешнему виду не скажешь. Вы такой же, как были, когда вас милиционеры вырвали из возмущенной толпы, я бы сказал, правильно возмущенной! - Следователь был суров, но справедлив. Поэтому все-таки потребовал у милиционеров ответа: - Вы били его?
      - Мы его пальцем не тронули, - усмехнулся майор.
      - Пальцем не трогали, это точно, - согласился преступник. - Они все больше ногами.
      - Я бы не советовал вам, Горбатов, облыжно оговаривать работников правоохранительных органов, - с тихой угрозой порекомендовал следователь, а майор, считая вопрос полностью исчерпанным, распорядился:
      - В КПЗ его, Валера.
      Следователь и майор вышли. Младший лейтенант переложил пистолет из правой руки в левую и с короткого замаха с силой ударил Горбатова поддых. Тот, потеряв дыхание, сложился пополам и опять присел на цементный пол. Слегка подождав, чтобы его подопечный пришел в соображение, Валера соболезнующе посоветовал:
      - Никогда не надо ябедничать, Горбатов. - Наклонился, заботливо подхватил подозреваемого под руку, не особо напрягаясь, поднял его на ноги. - Потопали до хаты.
      Майор со следователем еще не уехали. Стояли у служебной "Волги" и дышали свежим воздухом. Для порядка, чтобы подчиненный не подумал, что начальство бездействует, майор напористо и бессмысленно распорядился, грозно глядя на Горбатова:
      - Давай, давай, лейтенант, действуй. По всем правилам и по всей строгости.
      - Будет сделано, - с готовностью откликнулся младший лейтенант и легонько, ладошкой толкнул Горбатова в спину по направлению к замызганному "газону" защитного цвета с широкой голубой полосой.
      Водитель в сержантском звании нарочно гостеприимно распахнул створки задней дверцы специального транспорта и поинтересовался:
      - Ты с ним, Валера?
      Валерий подсадил вялого преступника, подождал, пока тот разместился на дырявой, как дуршлаг, железной скамейке, влез в передвижную камеру сам и только после этого ответил:
      - Он без наручников. Давай домой, Витя. И побыстрее.
      Майор следил за красными габаритными огнями до тех пор, пока "газон" не скрылся за оградой стадиона. Спросил у следователя:
      - Надеюсь, ты наряд в гостиницу направил?
      - Не пальцем деланный, Петя, - слегка обиделся следователь. - Пора, пора! Двинулись.
      "Газон" скатился по крутой улице и после нескольких поворотов остановился. Водитель заглянул в зарешеченное окошко и объявил:
      - Приехали.
      По инструкции закрывает и открывает дверцы спецмашины водитель. Он, обойдя "газон", и открыл. Первым, тоже по инструкции, спрыгнул на землю сопровождающий. Он прыгнул и приказал:
      - Выходи, Горбатов.
      Горбатов, непроизвольно постанывая, уцепился за дверцы и кое-как выполз.
      - Это вы его так отделали? - вздохнул водитель.
      - Любители эстрадной песни, - твердо придерживаясь официальной версии, ответил ему Валерий. И уже Горбатову: - Сам дойдешь или прикажешь на ручках донести?
      - Сам, - пробормотал Горбатов. И повторил громче:- Сам.
      Метрах в пятнадцати от них был полутораметровой высоты сплошной дощатый забор, отделявший спартанскую в своей безрастительной пустоте территорию горотдела милиции от начинавших уже отходить от зимы кустиков на территории мирного соседа - детского сада.
      Горбатов вздохнул глубоко и вдруг стремительно рванулся к забору. Он, уже подтянувшись на руках, перекинул на ту сторону правую ногу, а младший лейтенант все еще выковыривал свой "макаров" из кобуры. Водитель был шустрее: пистолет черно поблескивал в его руке.
      - Да стреляй же! - заорал младший лейтенант. Он вырвал наконец свой пистолет из кобуры. Два выстрела прозвучали почти одновременно.
      Горбатов на заборе в недоумении обернулся, посмотрел на них укоризненно и начал перекидывать через забор левую ногу. Раздались еще два выстрела. Тело преступника клонилось и медленно-медленно валилось на утрамбованную милицейскими сапогами землю. Валере и шоферу показалось, что это длилось очень долго.
      Горбатов лежал лицом вверх, аккуратно раскинув руки. Два милиционера подошли к нему почему-то на цыпочках и склонились над ним. Кровь толчками извергалась из простреленной шейной артерии. Уходил в мир иной мутнеющий взгляд. Голова дрогнула и завалилась на бок.
      - Готов, - прохрипел водитель.
      - Я же ему в ногу стрелял! - плачуще прокричал Валера.
      - И я, - тихо признался Витя.
      Больше они не говорили. Они сняли фуражки и, стоя, смотрели, как растекается темная лужа перед ними.
      * * *
      - Ну? - потребовал отчета у капитана, задумавшегося в вестибюльном кресле, энергичный майор Петр Иванович. Мгновенно, как требовала субординация, капитан вскочить не смог - еле выпростался из низ кого кресла, но, придя в вертикальное положение, вытянулся как положено и отрапортовал:
      - Все ходы и выходы перекрыты, товарищ майор. Ждем.
      - Чего же вы ждете? - раздраженно осведомился следователь.
      - Когда они появятся, - бодро доложил капитан.
      - Как так? - воскликнул следователь и, не требуя ответа на свой бессмысленный вопрос, метнулся к стойке администратора. Старшая администраторша приветливо смотрела на него сквозь дырку малого своего оконца в стеклянной стене, отделявшей ее от надоедливых постояльцев. Илья Аркадьевич ответно улыбнулся и спросил без особой надежды:
      - А разве музыкальная группа и администраторы певицы Дарьи не у вас останавливались?
      Администраторша двумя руками осторожно потрогала залаченную "халу" на голове и ответила официально:
      - В нашей гостинице проживала только одна певица Дарья.
      - Слава богу, что не две, - раздраженно заметил следователь. - Она самолично у вас оформлялась?
      - Нет. С ее паспортом все оформил администратор. - Она опять улыбнулась, видимо, вспомнив коллегу по профессии. - Веселый такой, культурный.
      - Ищи-свищи теперь культурного, - определил направление следственных действий Илья Аркадьевич и потребовал: - Ключ от номера Дарьи.
      - А у вас ордер на обыск имеется?
      - Чего, чего, чего? - изумился уже давно прислушивавшийся к разговору майор.
      - Так ведь положено, - испуганно объяснила свои претензии администраторша. Явно, что единственно кого побаивалась она, так это милиции.
      - Положено, чтобы проживающий в гостинице самолично оформлял временную прописку, - напомнил ей майор. И без особых церемоний потребовал: - Ключи от номера, мадам.
      Администраторша без колебаний извлекла из ячейки ключ с тяжелым никелированным набалдашником. Ухватившись за кончик ключа, следователь маятником покачал набалдашник.
      - Кто-нибудь в номере после отъезда Дарьи был? - спросил он.
      - Как эта Дарья отъехала на стадион, так горничная сразу же и прибралась в номере. И все, - доложила администраторша.
      Номер-люкс обыскали до них. Поспешно и неряшливо. Вскрытый посреди гостиной чемодан, распахнутые дверцы шкафов, разбросанные по ковру многочисленные женские причиндалы...
      - Хорошо здесь горничная прибралась, - отметил Илья Аркадьевич.
      - Будем обыскивать? - спросил майор.
      - Чего уж тут обыскивать. Просто посмотрим, что и как,- без особого энтузиазма решил следователь. - Приступай, Петя.
      Майор поднял двумя пальцами с ковра невесомый черный бюстгальтер, повертел перед глазами следователя и сообщил, издеваясь неизвестно над кем:
      - Приступим.
      Ничего, кроме дамского барахла, парфюмерии и косметики, в номере не было. Майор и следователь, особо не представляя, что делать дальше, сидели в разоренном номере в креслах у журнального столика и без удовольствия курили.
      - Теперь только этот Горбатов, - вяло решил следователь.
      - Сам знаешь, что пустышка. Он - просто чокнутый, Илья.
      - А тогда что? - сам себе задал вопрос следователь. Но майор все же ответил:
      - Да ничего. Перемелется - мука будет. Убийца-то схвачен.
      В дверь лихорадочно застучали.
      - Входите, - приказал майор.
      Капитан распахнул дверь, застыл на пороге, преданно тараща на начальство глаза. Держал паузу.
      - Что хотите нам сообщить? - поторопил следователь.
      - Задержанный Горбатов убит при попытке к бегству! - отрапортовал капитан.
      - У тебя все? - презрительно осведомился майор. Капитан быстро кивнул.
      - Тогда иди себе, гуляй.
      Капитан по-строевому развернулся и ушел, хлопнув дверью.
      - Попали мы с тобой, Петя, - признался следователь.
      - А может, и не попали. - Тертый жизнью майор уже прикидывал варианты. - Что там тебе по факсу прислали?
      Илья Аркадьевич извлек из кармана бумажку, развернул, отодвинул от глаз на вытянутую руку и зачитал текст:
      - "По абсолютно достоверным данным, певица Дарья Коняева отдыхает в городе Сочи в санатории "Актер". После вашего официального сообщения об убийстве менеджер и продюсер певицы разговаривал с ней по телефону в присутствии нашего представителя. Срочно примите меры по задержанию преступной группы, организовавшей фальшивые концерты. Дежурный по Угро МВД подполковник Зосимов".
      - Убийства как бы и не было, - поразмышлял вслух майор. - Только сообщение об убийстве. А главное, хватайте аферистов.
      - Но аферисты-то наверняка их, московские! - подхватил следователь. А в связи с гибелью убийцы наше дело автоматически закрывается. Пожалуй, выкрутимся, Петя.
      - Выкрутимся, Илюша! - уверенно пообещал майор.
      3
      Решили лететь в Москву первым рейсом. Константин поговорил по телефону со своим главным, и тот, все поняв, дал ему недельный отпуск по семейным обстоятельствам.
      В поздних новостях рассказали о самозванке, и к полуночи перед фасадом санатория "Актер" уже сбилась небольшая, но могучая кучка быстрого реагирования, состоявшая из соб- и спецкоров столичных изданий и шустрых репортеров местной прессы. С помощью мощного Артема и швейцара Константин отбил все попытки доблестной группы прорваться к героине дня.
      Представители средств массовой информации топтались вокруг санатория часов до трех утра, но не выдержали, сдались и уехали спать.
      Им хорошо: они спали. А Константин до шести караулил Дарью, которая, окаменев, сидела в кресле, уставившись на плохонькую акварель в белой рамке, криво висевшую на стене. Он изредка, приблизительно раз в полчаса, предлагал ей что-нибудь выпить, но она, не отрывая глаз от картинки, отрицательно мотала головой. Только когда он предложил ей лететь в Москву ранним утром, кивок был утвердительным. В шесть утра пришла заказанная машина, и они втроем, на минутку заскочив в "Камелию" за Константиновой сумкой, направились в Адлер.
      Закутанную до бровей тонким шелковым платком, в черных очках на половину лица, Дарью в аэропорту никто не узнавал.
      На сдачу багажа с тремя билетами и тремя паспортами направили Артема. Первый барьер был взят. Сложнее оказалось на контроле: девица узнала Дарью по фотографии в паспорте и, тотчас ее задержав, позволила своим товаркам посмотреть на скандально известную певицу. В наполнителе же Константин и Артем загнали Дарью в угол и закрыли широкими спинами.
      Самолет был - не сезон - полупуст. Артем сумел отвоевать три места первого ряда. Дарья устроилась у иллюминатора. Константин сел рядом, а Артем, развалясь и вытянув ноги, в кресле у прохода перекрывал доступ к своей работодательнице.
      Взлетели. Когда самолет уже набрал высоту, члены экипажа стали проявлять невиданную активность. Все, включая командира корабля, с озабоченным видом по очереди продефилировали из конца в конец салона и обратно, осторожно поглядывая в правый угол первого ряда. Сообщила-таки контролерша о сенсационной пассажирке всем, кому надо. Но мало что увидели любознательные летуны: затылок, щеку да край черных очков. Дарья старательно изучала пышные облака.
      Наконец стюардессе выпала возможность войти в контакт с дамой в первом ряду: она принесла напитки. Девушка подняла и закрепила столик у стены, поставила на него бутылки с пластиковыми стаканами и трепетным голосом спросила, что желает дама: минеральную или пепси-колу?
      Дарья обернулась и демонстративно долго смотрела стюардессе в лицо сквозь темные очки. Обозначила улыбку углами рта и характерным, известным всем радиослушателям страны, голосом попросила пепси.
      Пока стюардесса лихорадочно открывала ключом маленькую бутылочку, Константин извлек из внутреннего кармана куртки фляжку с коньяком и, нарушая все запреты авиакомпании, отхлебнул из горла. Девица покосилась на него, но, ничего не сказав, наполнила стакан бурливой темной жидкостью. Протянула стакан Дарье, пожелав пить на здоровье.
      Дарья поблагодарила, но пить не стала. Она держала стакан в руке и ждала. Ждала, чтобы ушла стюардесса. Стюар десса покраснела и кинулась за самолетные кулисы.
      - Может, прежде чего покрепче хлебнешь? - предложил Константин.
      - Давай, - согласилась Дарья, передала ему стакан с пепси, взяла фляжку. Вздохнула глубоко и сделала три полноценных глотка.
      - Водичкой запей! - поспешно посоветовал Костя, и они вновь поменялись сосудами. Алкоголь быстро подействовал, и Дарья освобожденно откинулась в кресле. Решив ее не беспокоить десяток минут, Костя еще раз отхлебнул из фляжки, запил водичкой и протянул фляжку с остатком в два пальца Артему.
      - На работе, - отрезал охранник.
      Константин сам допил остатки и притих в ожидании монолога захмелевшей, если захмелеет, Дарьи. Он хорошо помнил все про характер, темперамент и непредсказуемые эмоциональные всплески бывшей своей жены.
      - Костя, - тихо позвала Даша. - Костя.
      И уставилась на него черными, как у черепа, глазницами. Он, осторожно вытягивая дужки из-под платка, снял эти кошмарные очки. Заглянул в бездонно мрачные, голубые ее глаза и предложил.
      - Говори. Ты же говорить хочешь.
      - Не говорить. Спросить, - поправила она.
      - Спрашивай, говори. Делай что хочешь!
      - Значит, тебе все равно и нет никакого дела до меня?
      Вот и началось. Уверил ласково:
      - Ты же знаешь, что не все равно, дорогая.
      - Дорогая! - злобно передразнила она.
      - О господи! - Не зная, что делать, в ярости он нацепил себе на нос ее очки. - Я слушаю тебя внимательно.
      - А мне теперь все равно: слушаешь ты меня или не слушаешь. Просто надо же к кому-то обращаться.
      - Обращайся, - он был согласен. Даша закрыла лицо ладошками, согнулась к коленям и сквозь ладошки заунывно протянула:
      - А то, если не я, а та, убитая, - настоящая Дарья?
      Всего ждал Константин, но такое застало его врасплох. В растерянности неубедительно возразил:
      - Она же под твою фонограмму просто рот раскрывала!
      - А если бы по-настоящему запела? И лучше меня?
      - Ее застрелил псих! - прошипел Константин. - Она не спела и больше не споет!
      - А я живая, - поняла Даша. - И бездарная?
      Костя тихо завыл. Она погладила его по щеке. Он резко отвел ее ладонь от своего лица и спросил про то, про что спрашивал ее тысячу раз в их совместной жизни:
      - Долго еще ты меня терзать собираешься?
      - Я больше не буду петь, Костя, - спокойно сообщила она и откинулась в кресле.
      - Не хочешь петь - не пой, - разрешил он. - Только что ты завтра запоешь без музыкального сопровождения - вот вопрос.
      - Спать хочу, - сказала Даша и закрыла глаза.
      - А я что - не хочу?! - в запале прокричал Константин и тоже смежил веки. Как ни странно, почти сразу к нему пришел успокаивающий сон. Они спали до Москвы.
      * * *
      Михаил Семенович Кобрин прорвался на летное поле потому, что за пятьдесят баксов завербовал нечто плюгавенькое из обслуги аэропорта. Обнимая плюгавого за форменные синие плечи, менеджер и продюсер поп-звезды ждал у трапа, когда явит себя яркому утреннему московскому солнцу его непредсказуемая подопечная.
      Первыми дробной рысью сбежали по трапу летчики, инженер и штурман, потом хлынул, неизвестно зачем торопясь и толкаясь, путешествовавший люд. Толпа на трапе рассосалась минут за пять и соединилась вновь у двух подкативших автобусов. И только после этого на верхней площадке трапа воздвигся Артем. Постоял, посмотрел вдаль.
      - Тема! - позвал его Михаил Семенович.
      Артем опустил глаза и увидел внизу отца-командира. Обрадовался страшно:
      - Михаил Семенович! А я стою, думаю: что делать?
      - Ты не думай, Тема, - посоветовал многоопытный продюсер. - Тебе это не нужно. Где она?
      - Идет. Сей час выйдет.
      - С футболистом?
      - С футболистом, - подтвердил сверху футболист. Они с Дарьей уже встали рядом с охранником. Не отпуская плечи труженика пятого океана, Михаил Семенович возликовал:
      - Здравствуйте, родные мои! Уж как я рад, даже и не знаю!
      - Мишка, а это кто? - спросила Дарья, глазами указав на плюгавенького.
      - А это - наш благодетель, Дашенька. И проводник. Он нас отсюда тайными тропами выведет. У основного выхода тебя уже порядочная кодла поджидает.
      - Откуда узнали? Я же тебя просила, чтобы ни одного журналиста...
      - Я думаю, что кто-то из моих молодцов им отстучал. Ну да ладно, потом с ними разберусь. А сейчас - огородами, огородами и к Котовскому.
      Михаил Семенович, как в полонезе, подхватил протянутую ручку спустившейся на асфальт Даши, а местный служитель хриплым от волнения голосом попросил у его партнерши:
      - Товарищ Дарья, можно у вас автограф взять?
      - Можно, можно. Только побыстрее, - за Дарью ответил Михаил Семенович. Пока Даша расписывалась в замызганной записной книжке, продюсер уже отдавал распоряжения Артему:
      - Квитки багажные у тебя? Тогда за багажом. С чемоданами поедешь на "Волге". Она на стоянке стоит. За рулем Володька. Мы тебя ждать не будем. Мой "линкольн" у служебной калитки. Заберешь багаж и сразу ко мне на Ломоносовский.
      - Будет сделано, босс, - радостно подчинился приказу Артем и побежал через поле прямиком к главному входу.
      А получивший автограф проводник повел их огородами. У малозаметной калитки Михаила Сергеевича, Дарью и Константина ждал неумеренно длинный "линкольн". Но не только он. Двое, один из которых был с фотоаппаратом, нетерпеливо топтались в малом отдалении от машины.
      - Вот ведь паразиты! - не столько огорчился, сколько восхитился Михаил Семенович. - И здесь достали!
      - Дарья! - завопил тот, что без аппарата. - Несколько слов для нашей и вашей газеты!
      - Да пошел ты! - за Дарью ответил Константин. Дарья же рванулась к задней дверце "линкольна".
      Но тот, что с фотоаппаратом, был опасен и быстр. Он перекрыл Дарье путь к лимузину и стремительно отщелкал три ее крупных плана. Даша оттолкнула фотографа и, уже не спеша, устроилась на заднем сиденье. Фотограф сделал свое дело и успокоился. Но тот, что должен был сочинить подписи под фотографиями, не унимался. Бесстыдно заглядывая в салон автомобиля, он прокричал, чтобы было слышно через толстое стекло:
      - Дарья, ты случайно не знаешь, кто соорудил для тебя этот гениальный рекламный трюк?!
      Константин левой рукой за плечо развернул голосистого, а правой на полную силу врезал ему в челюсть. Журналист, отлетев от машины, упал. Поднявшись, осторожно пощупал свою больную челюсть и, с трудом раскрывая рот, пообещал Константину, который уже устраивался рядом с Дашей:
      - Я еще припомню тебе это, футболист!
      А из-за угла громадного багажного склада уже высыпало неизвестно кем проинформированное основное журналистское стадо. С микрофонами, с портативными магнитофонами, диктофонами, кинокамерами, видеокамерами...
      - Гони! - в ужасе завопил Михаил Семенович, стремительно рухнув на переднее сиденье. Водитель рванул с места и, не церемонясь, проложил путь сквозь шалую толпу.
      Когда выехали уже на Киевское шоссе, первым заговорил Михаил Семенович.
      - Со всеми разберусь, - совсем тихо пообещал он и обернулся к заднему сиденью. - Много о вас наслышан, Константин, но вот увиделись мы в первый раз. Теперь будем знакомы по-настоящему.
      - А ведь мы с тобой давным-давно знакомы, Мишаня,- элегически вспомнил Константин. - И ой как по-настоящему.
      - Не припоминаю... - растерянно промямлил продюсер.
      - Неужто все забыл? Мы еще в юношеской сборной тебе из-за бугра шмотки на продажу привозили. А ты фарцевал.
      - Вот ведь память! - восхитился Михаил Семенович. - Сколько лет прошло-то? Пятнадцать? Шестнадцать? Правильно поет Градский, "как молоды мы были"!
      * * *
      "Линкольн" свернул с Ломоносовского к элитному трехэтажному поселку за красивой оградой, в котором один из коттеджей, рассчитанный на три семьи, принадлежал единолично Михаилу Семеновичу Кобрину. Как говорят французы, ноблес оближ.
      "Линкольн" поспешно нырнул в гараж, и Константин с Дарьей, ведомые энергичным Кобриным, внутренней лесенкой поднялись в апартаменты. Остановившись посреди холла, Дарья вдруг призналась себе и всем:
      - Я будто вся дерьмом измазанная.
      - Минутку обожди, потом я тебя в ванную отведу, - сострил Кобрин. - А сейчас я, братцы вы мои, повиниться хочу. Я кинул вам подлянку, но крайне всем нам необходимую. - И замолк, виновато переводя жуликоватый взор с Константина на Дарью.
      - До конца говори, - устало приказала Дарья.
      - В зале нас ждут два корреспондента из очень влиятельных газет и съемочная группа одной очень могущественной телекомпании.
      - Подонок ты, Миша, - бесповоротно заключила Даша, а Константин добавил:
      - А еще удивлялся, откуда шпана эта про наш прилет узнала!
      - Даю слово, не эти проболтались! - заверил Миша.
      - Веди в ванную! - распорядилась Даша.
      - А ты с ними разговаривать будешь?
      - Разговоры разговаривать не собираюсь, а на нена хальные вопросы отвечу, - сдалась Дарья. Очень ей хотелось в теплую чистую воду.
      Михаил Семенович увел Дарью, а Константин, демонстративно сбросив легкую верхнюю куртку на пол, устроился в неохватном белоснежном кожаном кресле. Откинул голову на ласковую мягкость спинки в надежде расслабиться. Но ртутно подвижный Кобрин быстро возвратился, примостился на подлокотнике того же кресла и, глядя сверху на откинутое Константиново лицо, требовательно заявил:
      - Давай, Константин, думать о том, что она им скажет.
      - Сначала надо подумать о том, что они могут спросить,- резонно возразил Константин.
      Михаил Семенович съехал с подлокотника, кряхтя, нагнулся, подобрал с пола куртку бесцеремонного гостя, бросил ее на соседнее кресло и, засунув руки в карманы брюк, задумался. Его размышления нарушил Артем, явившийся с двумя Дарьиными чемоданами. Сумку Константина он, видимо, оставил в машине - невелика персона, сам за ней сбегает. Не выпуская чемоданы из рук, Артем коротко спросил:
      - Куда?
      - Поставь у двери ванной на втором. Там Дарья моется. И крикни ей в дверь погромче, что, мол, вещи ее принес. Пусть переоденется.
      - Ага, - немногословный Артем уверенно двинулся к нужным дверям. Проследив за ним взглядом, Михаил Семенович обернулся к Константину:
      - Сделаем, Костя, так. Начинаешь ты...
      - Я для "Футбольного обозрения", и только. Уволь, Мишаня, - перебил Константин и для подтверждения окончательности своего решения выкарабкался из кресла. Михаил Семенович тут же подскочил к нему, обнял за плечи и, глядя в нестерпимо яркое окно, принялся увлеченно рисовать видевшуюся ему картинку:
      - Представь: ты, от переживаний и легкого стеснения слегка прикрыв глаза ладонью, на всю Россию рассказываешь о том, как Дарья впервые услышала о преступлении и увидела на экране убийство несчастной самозванки. За сотни километров на стадионе раздается смертельный выстрел, а здесь, в санаторном номере, великая певица, как подкошенная этим выстрелом, без чувств падает на ковер. А? - В восторге и изумлении от собственной фантазии Михаил Семенович гордо глянул на Константина.
      - Тебе с твоими способностями сценарии для мыльных опер сочинять надо, - оценил по достоинству рисунок будущего своего интервью Константин. - Я не твой герой.
      - Что-нибудь в этом роде, Костя, а? - заныл Михаил Семенович.
      - В этом роде - не буду.
      - Тогда в другом, - быстро согласился Кобрин. - Что хочешь. Но согласись, сама по себе ситуация хороша. Когда-то женатые друг на друге две знаменитости через десять лет случайно встречаются, и вдруг происходит такое, а?
      - Друг на друге, голубок, - это из жизни педерастов.
      - Шибко грамотный, да? - обиделся Михаил Семенович. Но дело есть дело. - Ну ладно, говори что хочешь.
      - Что-нибудь скажу, - вяло сдался Константин. Сопротивляться у него уже не было сил.
      - Ну и прекрасно! А, в общем, они сами тебя разговорят. Выпьем для храбрости по малости, а?
      - А вот это давай, - слегка оживился Константин.
      * * *
      В черном свитере, в черных брючках, с туго, в хвост, затянутыми гладкими волосами, без грима и вообще без косметики, поп-звезда Дарья в громадном кресле казалась маленькой истощенной девочкой. Телевизионщики заставили ее снять темные очки, и она, бессмысленно вертя их в правой руке, столь же бессмысленно их разглядывала. Уже шли блицвопросы. Камера, приблизившись к Дарье, оставила не у дел Михаила Семеновича Кобрина и Константина Ларцева, которые под грозными взглядами членов съемочной группы, стараясь не шуметь, выбрались из соседних с Дарьи ным кресел и тихой вереницей, как Тильтиль и Митиль, пробрались за камеру, в зрители.
      Бородатый телекомментатор быстро спросил:
      - Даша, вы знали убийцу?
      - В лицо. - Даша закусила дужку очков и добавила, чуть шепелявя: - Я его видела много раз на своих концертах. В первых рядах.
      - Он был вашим, так сказать, поклонником, обожателем?
      - Наверное, - равнодушно согласилась она.
      - Вам жаль его?
      - Да.
      - А убитую неизвестную молодую женщину?
      - Самозванку! - не выдержал, выкрикнул из-за камеры темпераментный Кобрин. Все повидавшая группа не издала ни звука. Только администратор строго глянул на Михаила Семеновича и повертел пальцем у виска. Дарья сложила очки и уронила их на колени. Ответила, не смотря в объектив:
      - И ее жалко.
      - А кого еще жалко? - откровенно удивляясь, спросил бородатый.
      - Вас, - мгновенно среагировала Дарья. - За то, что занимаетесь черт-те чем.
      - Браво! - похвалил ее бородатый. И распорядился оператору: - Ну, это мы вырежем. А сейчас обернись Олежек и- с вопросом - крупно меня.
      Оператор без лишних слов сменил точку. В кадре теперь был всепонимающий грустный бородач.
      - Эта несчастная совершенно незнакома вам? И никого не напомнила?
      - Она напомнила мне меня.
      - Ну, это естественно, ведь она работала под вас. Но, как сказал поэт, сотри случайные черты...
      - Не случайные, а мои. Мне пока это не удалось.
      - Снято! - прокричал бородач, метнулся к Дарье, поцеловал ручку: Блестяще! Коротко, внешне как бы даже суховато, но по-настоящему человечно. Спасибо вам.
      - Я свободна? - спросила Даша.
      - Как свежий морской ветер! - торжественно возвестил бородач, и телевизионщики начали разбирать аппаратуру.
      Дарья осторожно шагала через жирные кабели, когда ее перехватил один из газетчиков, взял под руку и зашептал, чтобы не мешать другим:
      - Самый последний вопрос, Дарья Васильевна.
      - Но мы же перед телеинтервью с вами обо всем поговорили, - сделала безнадежную попытку отбиться Даша, но журналист изобразил на своем в модной недельной щетине лице такое огорчение, то Даше пришлось сдаться. - Ну ладно, только быстрее.
      - В одномоментности, сиюминутности телеинтервью такой вопрос мог показаться неуместным и даже бестактным. Но наша газета - солидный еженедельник. Актуальность, новость с пылу с жару - не наш профиль. Наш читатель ждет от наших материалов информации, так сказать, с перспективой...
      - Можно покороче, а? - не сдержалась Даша.
      - Можно, - слегка обиделся газетчик, и поэтому вопрос его прозвучал излишне сухо: - Что вы можете сообщить нашему читателю о своих творческих планах?
      - Ничего, - твердо сказала Даша.
      - Не хотите говорить, что ли? - удивился журналист.
      - Нету у меня никаких планов.
      - Не понял. А как же гастроли, запись новых дисков?
      - Я вообще петь больше не буду. Не смогу, - тихо сказала Даша.
      - А когда мы вас все-таки услышим снова? - настаивал небритый.
      - Не знаю. Может быть, и никогда.
      Предусмотрительный Михаил Семенович уже давно прислушивался к эксклюзивному интервью. Услышав финал, подскочил, отечески обнял Дашу, по-братски похлопал по спине газетчика. Всех успокоил:
      - Неудачное время ты выбрал, Гена, для вопроса о планах. Не видишь, что ли, какая она после всего происшедшего. Успокоится наша девочка, отдохнет, отоспится, вот тогда и поговорим о творчестве. А пока - врежем по самой малости, Гена, а? Федьке в завтрашний номер интервью сдавать, телевизионщикам материал к вечернему эфиру готовить, а ты можешь позволить.
      - Поминки, что ли? - осведомился Гена. - По кому?
      - По всем сразу! - разошелся Михаил Семенович. - По парню, по девице, по нашим иллюзиям, по вашим амбициям...
      - Стоп, - остановил его Гена. - Уже хамишь.
      - Иди ты? - искренне удивился Кобрин.
      * * *
      Напились сильно и быстро. Впервые по возвращении из Германии участвовавший в лихорадочной российской пьянке и по простодушию не пропустивший ни одного тоста, Константин сломался первым. Сначала все дружно решили уложить его здесь же, в одной из роскошных спален, но он то покорно соглашался, то бурно протестовал, чем безумно мешал продолжать застолье. С трудом добившись от него адреса, неугомонный и заботливый Михаил Семенович повелел трезвому на всякий случай водителю "линкольна" отвезти выдающегося футболиста домой. Сопроводив малоуправляемого Константина до пятого этажа элитного дома, в котором за огромные деньги была куплена трехкомнатная квартира, водитель проследил за тем, как футболист открыл дверь, как вошел в квартиру, как улегся на диван, и с чувством исполненного долга вернулся на Ломоносовский.
      Проспав три часа, Константин не столько проснулся, сколько очнулся во мраке и тоске неполного протрезвления. Самое отвратительное было то, что за окном еще царил пронзительно светлый для больных глаз день. Почувствовав, что спать больше не сможет, а существовать в реальном мире нестерпимо, он поспешно наполнил ванну очень горячей водой и, содрав с себя одежду, бухнулся в этот обжигавший кожу водоем. Стало лучше, а затем вроде как бы и хорошо. Он лежал, рассматривая зеленоватую воду на уровне глаз, и размышлял о жизни. Но ни до чего не додумавшись, вспомнил вдруг один из афоризмов первых лет перестройки, который красовался на здоровенных, всюду продаваемых значках-пуговицах: "Тут вам - не там!"
      4
      Оказалось, он был красив. Высокий лоб, большие добрые глаза, хорошей линии нос, пропорциональный подбородок с ямочкой. Он застенчиво улыбался с фотопортрета в черной рамке, который осторожно несла скромная женщина молодых лет.
      На этом старом московском кладбище у семейства Горбатовых был в столетнем владении целый палисад, начало которому положил своей смертью в 1889 году купец первой гильдии Исай Иванович Горбатов, проживший всего-то пятьдесят семь лет. Сын, Платон Исаевич, поставил на его могиле громадный мраморный крест, рядом, через десять лет, уложил, под крестом поменьше, мать и сам улегся поблизости в 1912 году, уже под ангелом. Советские Горбатовы удостоились гранитных стел с надписями и малозаметными для бдительных глаз крестиками под ними.
      Отпели Даниила Горбатова в кладбищенской церкви и понесли к родовому палисаду. Тогда-то и увидели его портрет Дарья, Михаил Семенович и Константин. Дарья решила бесповоротно быть на этих похоронах, и Кобрину с Ларцевым пришлось ее сопровождать.
      Если Москва уже нетерпеливо ждала близкого лета, то кладбище еще жило в ранней весне. У подножий оград и памятников под прикрытием безлистных черных веток кустов и деревьев прятались от солнца островки крупнозернистого сине-серого снега, от которых тяну ло сырым нездоровым холодом. Шестеро несли гроб, восемнадцать шли следом. Дарья старательно всех пересчитала. Редел горбатовский род.
      У свежевырытой могилы постояли недолго в молчании. Потом очень похожий на Даниила (только значительно старше), хорошо одетый мужчина негромко сказал:
      - Прощай, Даня, и прости всех нас.
      Кивнул равнодушным полутрезвым могильщикам в резиновых сапогах, и те опустили гроб в яму. Мужчина бросил первую горсть земли. За ним в очередь проделали это все присутствующие. И Дарья. И Константин. И Михаил Семенович. Самое скорбное лицо было у Кобрина. Звякали о комья еще не оттаявшей земли лопаты. Кладбищенские умельцы выровняли могилу, воткнули в землю портрет на палке и, получив свое, ушли удовлетворенные. Видимо, расплатились с ними как надо. Венков не было. Четыре интеллигентные дамы пристроили к холмики живые цветы в заранее припасенных банках.
      К выходу с кладбища потянулись цепочкой, и те, кто были последними, стали первыми. Первыми шли Михаил Семенович, Константин и Дарья. Они уже подошли к своему "линкольну", когда к ним обратился похожий на Даниила мужчина:
      - Господа, не могли бы вы задержаться на минутку?
      - Слушаем вас, - за всех ответил Михаил Семенович.
      - Я, собственно, к Дарье... - Мужчина вопросительно замолк.
      - Васильевне, - быстро подсказала Даша.
      - Разрешите представиться. Я - брат Даниила, Кирилл Евгеньевич Горбатов.
      - Очень приятно, - опять ответил за всех Михаил Семенович.
      - Вероятно, я ненужно искренен и навязчив, - начал Кирилл Евгеньевич, - но некоторые обстоятельства жизни и смерти брата не дают мне покоя. Я должен, я обязан в этих обстоятельствах разобраться.
      - Каким он был, Кирилл Евгеньевич? - вдруг перебила его Даша.
      - Он - сирота. К величайшему сожалению, мы очень рано потеряли родителей. Мне тогда уже поздно было быть сиротой в двадцать пять лет, а он был настоящим сиротой. А я так и не смог заменить ему родителей.
      - Я немного не о том...
      - О том, о том! - заверил ее Кирилл Евгеньевич. - В сиротстве и его характер, и способ мышления, и метанья от неустойчивости, и неверие в свои силы, и безоглядное стремление к истине вне себя, к поиску идеала в реальной жизни, которой он боялся. Но он нашел свой идеал. Вас.
      - Ну, знаете, это слишком сложно для меня, - призналась Даша.
      - Он мог бы стать замечательным художником, - не услышав ее, продолжал Кирилл Евгеньевич. - Он, в отличие от меня, блистательно учился в художественном училище, поступил в институт, но на втором курсе бросил его. Из-за вас, Дарья Васильевна.
      - Я знаю, - холодно согласилась с ним Дарья.
      - Да не в этом дело! - вскричал Кирилл Евгеньевич и беззвучно заплакал. Но тут же вытер слезы носовым платком и повторил: - Не в этом дело.
      - Тогда в чем же? - спросила Дарья.
      - Я хочу, чтобы те, кто спровоцировали Даню на этот шаг, были изобличены и наказаны.
      - Да вы что?! - простодушно удивился Михаил Семенович. - Дело наверняка закрыто милицией. Преступление раскрыто. Жертва, к сожалению, мертва, но убийца тоже, пардон, наказан. Правда, может быть, сверх всякой меры, но по собственной вине. Ни один мент больше и пальцем не пошевелит.
      - Я знаю, - сказал Горбатов-старший.
      - Простите за нескромный вопрос, - неожиданно для всех и отчасти для себя вступил в разговор Константин. - Ваш брат был психически неуравновешен?
      - Да, - честно признался Кирилл Евгеньевич.
      - И легко внушаем? - полуспросил, полудогадался Константин.
      - Да, - повторил Горбатов и с горечью прибавил: - Только, к сожалению, не с моей стороны.
      - Как он оказался в том городе? - продолжил допрос Константин.
      - Не знаю.
      - Откуда у него пистолет?
      - Не знаю.
      - Костя, зачем тебе все это? - тихо поинтересовалась Даша.
      - Не знаю! - зло повторил Константин горбатовский ответ и вновь спросил: - Вы хорошо знакомы с окружением брата?
      - У него не было окружения. Он был одинок. Совершенно.
      - А девицы? - не выдержал, встрял в разговор Михаил Семенович.
      Кирилл Евгеньевич не ответил. Он посмотрел на Дашу.
      - Как же вы собираетесь изобличить истинных убийц?- задал последний вопрос Константин.
      - Я - совладелец солидной картинной галереи, довольно состоятельный человек. Я хочу нанять дорогого частного детектива...
      - И желаете, чтобы мы вошли в долю? - перебив, погнал коней неизвестно куда нетерпеливый Михаил Семенович.
      - Миша! - предостерегла его, как ребенка, Дарья.
      - Вы меня неправильно поняли, - с обидой заметил Кирилл Евгеньевич. Детектива, как дорого бы он ни стоил, я найму сам.
      - Дорогой еще не значит хороший, - снова встрял Кобрин.
      - Я найду дорогого и хорошего.
      - Думаете, это так легко? - уже как советчик заговорил Михаил Семенович. - Столько проходимцев и шарлатанов этим занимаются - о-ого-го! Смотрите не промахнитесь.
      - Не промахнусь, - уверенно заявил Горбатов, и все замолчали: забыли, с чего начали и к чему собирались прийти. Первой все вспомнила Даша.
      - Так чем же мы можем вам помочь, Кирилл Евгеньевич?
      Опомнился и Горбатов. Улыбнулся слабо и изложил просьбу:
      - Когда детектив займется этим делом по-настоящему, мне очень хотелось, чтобы вы беспристрастно, в подробностях и тщательно вспоминая все, что только можно, ответили на вопросы профессионала.
      - Только-то? - удивился Михаил Семенович.
      - Только-то! - сердито подтвердил Кирилл Евгеньевич.- И по возможности сообщали бы мне то, что в той или иной степени может касаться гибели моего брата.
      - И убийства той несчастной, - безжалостно добавил Константин.
      - И никому не известной, - согласился Горбатов. - Кто она? Откуда? Ее, кстати, похоронили?
      - Ее похоронили, - ответила Даша и испепеляюще посмотрела на Михаила Семеновича, который было раскрыл рот, чтобы поведать Горбатову, что щедрая и добрая знаменитая певица Дарья взяла все расходы по похоронам несчастной и неизвестной на себя.
      - Слава богу, - искренне сказал Кирилл Евгеньевич и, порывшись под плащ ом в кармане пиджака, вручил всем троим свои визитные карточки. Дело было сделано, и он оглянулся. У двух легковушек и "рафика" его покорно ждала кучка родственников. - И разрешите откланяться. Всего вам хорошего. Успехов и покоя вам, Дарья Васильевна.
      Увидев, что он направляется к ним, родственники стали поспешно рассаживаться по автомобилям - замерзли ожидаючи. Глядя, как Горбатов садился за руль "тойоты", Михаил Семенович, уже ознакомившийся с визиткой, раздраженно заметил:
      - Директор и главный эксперт картинной галереи "Перпетуум мобиле". Вечное движение, значит. Чего? Зрителей? Картин? Капиталов? Мутно и непонятно. Каков статус галереи? Общество с ограниченной ответственностью? Акционерное общество закрытого типа? Сугубо частная собственность?
      - Тебе-то что? - устало спросила Даша.
      - А так, интересно! - решил Михаил Семенович и глянул на часы.
      Было чуть больше одиннадцати. Похороны были назначены на девять утра, чтобы избежать присутствия излишне любопытных. Избежали, и целый незаполненный день впереди.
      Горбатовский клан отбыл на поминки. Вокруг ни души, только они втроем стояли у своего "линкольна".
      - Что делать будем? - полюбопытствовал Михаил Семенович.
      - Помянуть, что ли, - поеживаясь на весеннем ветру, сказал Константин.
      - Выпивать, значит. Куда? - быстро откликнулся Кобрин.
      - Поехали ко мне, - предложила Дарья. Как настоящая звезда, она ныне жила вне загазованного, экологически подозрительного города Москвы. И ехать к ней - часа полтора. Поэтому продюсер возразил, правда, робко:
      - Может, лучше ко мне?
      Спор разрешил Константин:
      - Давай к Мишане, Даша. Мне к четырем в клубе надо быть, а от тебя добираться...
      - Черт с вами, - взъерошенно согласилась Даша и полезла на заднее сиденье "линкольна". Константин уселся рядом, а Кобрин привычно забрался на место рядом с водителем.
      У метро "Бауманская" Константин приподнялся с сиденья и, тронув водителя за плечо, попросил остановиться на минутку.
      Его на новенького еще интересовала вся российская пресса, даже так называемая желтая, развязная и беспардонная. Купив охапку газет и журналов, Константин уселся в машину.
      Тронулись. Ларцев шуршал газетами, Дарья следила в окошко за убегавшей от нее Москвой, а Кобрин подремывал.
      - Мишаня, - вдруг позвал Константин.
      - Чего тебе? - лениво отозвался Михаил Семенович.
      - Новую знаменитость, певца Владлена, ты раскручиваешь?
      - Ну?
      - Тогда смотри, - предложил Константин и изда ли показал продюсеру первую полосу скандальной молодежной газеты. Прямо под названием ее поперек всей полосы крупными буквами шла шапка: "Смерть двойника. Акт второй. Ждем третьего?"
      - Дай сюда! - заорал Кобрин и через спинку сиденья потянулся к газете.
      - Э, нет! - азартно возразил Константин. - Лучше я тебе прочитаю краткое содержание статьи, изложенное под заголовком. Слушай: "Как сообщил наш собкор из столицы Восточной Сибири, вчера после концерта автомобиль, на котором возвращался в гостиницу популярный певец Владлен, взорвался по неизвестной причине. Певец и его охранник погибли. Шофер в тяжелом состоянии доставлен в больницу. Но, насколько известно нашему музыкальному обозревателю, истинный Владлен только вчера возвратился в Москву из Мюнхена, где записывал свой новый диск. Принимая во внимание разницу в часовых поясах, можно твердо считать, что погибший Владлен - самозванец. Смертельный парад самозванцев. Кто следующий?"
      - Дай сюда, - жалобно взмолился Михаил Семенович.
      Константин отдал ему газету, и продюсер жадно начал читать. Дарья, откинувшись на сиденье, полулежала с закрытыми глазами. На худом лице ее явственно обозначились твердые желваки. Константин осторожно погладил откинутую на сафьян безвольную ее ладонь. Она вздохнула, открыла глаза и обеими холодными руками вцепилась в его предплечье. Видимо, считала, что он - единственная ее защита теперь. А Михаил Семенович читал и читал. Вплоть до Ломоносовского проспекта.
      Вошли в дом молча, и только в столовой продюсер подал голос: распорядился насчет того, чтобы принесли выпить и поесть. Молча помыли руки, уселись за стол. Михаил Семенович разлил водку и прошептал:
      - Что ж это такое?
      Ему не ответили. Константин поднял старинный хрустальный лафитник:
      - Мир праху всех убиенных.
      Не чокаясь, выпили до дна. Кобрин поставил пустой лафитник на стол, обхватил голову обеими руками и повторил свой вопрос:
      - Что ж это такое?
      - Все-таки придется тебе, Мишаня, входить в долю к Кириллу Евгеньевичу, - вздохнул Константин.
      - Нет уж! - яростно возразил Михаил Семенович, резко и точно разливая из графина по лафитникам. - У него свои дела, у меня - свои. И я своими буду заниматься сам.
      - Всех своих врагов в порошок сотрешь? - горько поинтересовалась Даша.
      - И сотру! - бодрился продюсер. Поднял лафитник: - Смерть врагам!
      - Хватит смертей! - закричала Даша. Испуганный Михаил Семенович тут же заверил ее:
      - Я же фигурально!
      Константин положил свою ладонь на ее запястье и предложил свой тост:
      - За то, чтобы все было хорошо.
      - Очень хочется, но вряд ли, - помотала головой Даша.
      * * *
      Старинные английские напольные часы - одна из немногих уцелевших реликвий дома Горбатовых - трижды ударили в свои колокола. Кирилл Евгеньевич поднялся с бокалом вина (он пил только сухое) и, молча постояв, дождался полной тишины.
      - К глубокому моему сожалению, мне, как вы знаете, придется сейчас уйти. Дела, дела, дела! - вдруг взъярился он. Но, глубоко вздохнув, задержал дыхание и взял себя в руки.- Давайте не забывать Даню, родные мои. Давайте не забывать нашу вину перед ним. Если мы это забудем... - Не договорив, он одним глотком опорожнил бокал. Притихшие родные и близкие послушно последовали его примеру. Глава клана выбрался из-за стола. Высокая, тонкая, словно с картинок прерафаэлитов, его жена Ксения последовала за ним.
      В прихожей, поправляя на нем воротник плаща, она прижалась щекой к его груди.
      - Когда тебя ждать?
      - Не знаю, милая. - Он взял ее за плечи и, не глядя в глаза, с привычной лаской осторожно поцеловал ее в лоб.- Управишься здесь без меня?
      - Управлюсь, - пообещала она.
      "Тойота" повертелась по Басманным и остановилась у особняка, который явно подвергался щедрому капитальному евроремонту. Горбатов ухватился за ярко начищенную бронзовую ампирную ручку, открыл тяжелую дубовую дверь и вошел в белый с золотом вестибюль свой галереи. Служительница (она же кассирша) тотчас поднялась из-за строгого, красного дерева, стильного стола и скорбно (была в курсе трагических событий) и с достоинством (высшее образование) поздоровалась с шефом.
      - Как наши дела? - дежурно поинтересовался Горбатов, поднимаясь по мраморным ступеням. Она ответила ему уже в спину:
      - По-моему, хорошо.
      Он шел через залы. Он любил их, любил и картины, развешанные по стенам им самолично. Любил, как взрослых детей, которые рано или поздно уходят из дома. Здесь почти не было случайных посетителей: по залам бродили знатоки и агенты богатых клиентов - тоже знатоки, но пожиже знатоков-бессребреников. Знатоки-бессребреники учтивыми молчаливыми поклонами приветствовали его.
      Кабинет на двоих был обставлен карельской березой. Два дивана с высокими закруглявшимися спинками, четыре кресла-корытца, круглый стол в окружении изящных стульев. Два бюро у глухих, без окон, стен. За одним из них сидела молодая женщина и что-то старательно - не на компьютере, а ручкой - писала. Компаньонша и совладелица Галина Васильевна Прахова обернулась на звук открываемой двери, увидела Горбатова и резко встала. Спросила тревожно:
      - Ну как ты?
      - Я-то в порядке... - Он стоял у круглого стола и изучал изысканный черно-желтый рисунок столешницы. Она подошла к нему. Он поднял на нее глаза, и она догадалась, что он совсем не в порядке.
      - На похоронах была Дарья, - вдруг ни с того ни с сего сообщил Горбатов.
      - Что, эта сучка и дура почувствовала свою вину?
      - Она - не сучка и тем более не дура, - возразил Кирилл Евгеньевич и уселся в кресло-корытце. Галина Васильевна устроилась в таком же, напротив.
      - Ну ладно. Не сучка и не дура. Что ей надо было от тебя?
      - Ей от меня ничего не надо было.
      - Значит, тебе от нее. По-прежнему собираешься копать?
      - Мы уже обсуждали это, Галя, - напомнил Горбатов и перевел разговор: - Как здесь?
      - Продали двух Сухановых, Залбштейна, Ярова и Гомоляку.
      - Неплохо, неплохо, даже совсем хорошо, - одобрил Кирилл Евгеньевич. А какого Ярова?
      - Не беспокойся, твоя любимая "Московская ночь" еще висит. Наши нувориши, как утверждают их агенты, хотят что-нибудь посветлее.
      - Нынче и я хочу что-нибудь посветлее.
      - Господи, какой ты дурачок! - привычно удивилась она. - Несчастный дурачок-интеллектуал.
      - Я это много раз слышал, Галя.
      - Это от меня, - продолжила его мысль Галина Васильевна. - Но я тебя очень люблю, Кира, и не хочу, чтобы ты был дурачком.
      - Как там поживает Варицкий? - глядя в потолок, поинтересовался Горбатов.
      - А как поживает Горбатова-Кореевская? - в той же интонации спросила она, и сама же ответила на оба вопроса: - Да, я замужем, а ты женат. У меня двое малых пацанят, а у тебя - долг и извечная вина перед страдающей женой. Мы не можем разойтись с ними, но что мешает нам с тобой любить друг друга?
      - Все, - коротко не согласился с ней Горбатов.
      - Все - это ничего, - убежденно сказала она. - Все - это твои интеллигентские комплексы.
      Он продолжал рассматривать лепнину на потолке. Признался ей. Лепнине:
      - Я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, кто повинен в смерти Дани.
      - Узнаешь, и...?
      - Что - и? - не понял он и перевел глаза на нее.
      - Убьешь его или их?
      - Не знаю. Может, и убью.
      - Не убьешь, - за него решила она. - Властям сдашь. Ты у нас законопослушный.
      - Перестань издеваться надо мной.
      - Я не издеваюсь, Кира, честное слово, не издеваюсь. Я очень хочу тебе помочь.
      - Так помоги же! - почти прорыдал он. - Я не знаю, с чего начать!
      - Ты хотел нанять детектива?
      - Да.
      - И боишься нарваться на проходимца или шарлатана,- почти повторила кобринские слова Галя.
      - Да.
      - Я найду тебе детектива, Кира. Хорошего детектива.
      - Который обслуживает банковские круги, дорогая моя банкирша?
      - Любимая, - поправила она его. - И не банкирша, а крупная держательница акций крупного банка. - И повторила: - Я найду тебе хорошего детектива, Кира.
      Она встала, подошла к нему, взяла в обе руки его лицо, осторожно и нежно поцеловала его в губы.
      Настоящая кустодиевская баба стояла над ним, пышная, румяная, щедрая на любовь. Есть что обнять, есть что ласкать, есть к чему прижаться. Не углы декадентских изломов. Он щекой прижался к ее животу, который вдруг нервно подобрался. Кирилл понял, что она хотела его. Не отпуская его головы, она присела перед ним и, заглядывая в его глаза, сказала:
      - Я Светке приказала к нам никого не пускать. Пойдем, родной.
      Незаметная, почти тайная дверь в цвет стен вела в так называемую комнату отдыха. Они, стараясь не отделяться друг от друга, прошли в нее. Там царила огромная кровать. Галя ласково освободилась от его рук только для того, чтобы через голову стянуть свитер и, расстегнув, уронить на пол широкую юбку. Он снимал пиджак, рвал на шее галстук...
      ...Они лежали, отдыхая, на свежих крахмальных, но уже сильно помятых простынях. Она попросила у него, некурящего, разрешения:
      - Я закурю?
      Все-то у нее было на месте. Пачка "Парламента" и зажигалка находились под рукой: лежали на бронзовом столике торшера, стоявшего в изголовье тахты. Галя закурила, и с первой затяжкой пришла мысль:
      - Кира, а что, если мы устроим у нас Данину выставку?
      - Все на продажу? - вдруг разгневался Кирилл.
      - Ты меня не понял. Просто мемориальная экспозиция...
      - И назовем: "Выставка работ безвременно погибшего убийцы"! - яростно продолжил он. Но Галя не позволила рассердиться. Она положила окурок точно в пепельницу, совершенно нагая, приподнялась на коленях и уронила на него тяжелые и круглые, как пушечные ядра груди. И он опять утонул в нескончаемой бело-розовой плоти.
      5
      Конечно же, ни в какой клуб Константин не поехал. Позвонил и сослался на всякие непредвиденные обстоятельства, которых в таких случаях бывает неправдоподобно много. Но напиваться ему не хотелось. Впрочем, ему ничего уже не хотелось: ни пить, ни есть, ни перемещаться в пространстве. Единственное, что он сейчас мог позволить себе, так это следить ленивыми полуприкрытыми глазами за совершенно незнакомой своей бывшей женой и вполуха слушать их с Кобриным разговоры на лабушском птичьем языке. Но и от этого Ларцев притомился. Гулко глотая, попил водички и вздохнул так громко, что Даша обернулась. Они втроем сидели в гостиной на креслах за низким столиком и уже на сытый желудок по-западному, без закуски, развлекались разнообразными напитками. Даша испуганно спросила:
      - Что с тобой?
      - Да ничего! - откликнулся он и энергично, показывая, в какой он замечательной форме, лихо закинул ногу на ногу. И, естественно, носком ботинка задел столешницу низкого столика. Все задребезжало, но ничего не разбилось. Все же Михаил Семенович чисто автоматически пробурчал:
      - Посади кой-кого за стол, оно и ножки на стол...
      - Поосторожней со мной, носитель народной мудрости, - нестрашно предупредил Константин и на этот раз зевнул. - О чем вы для меня непонятно журчите, дорогие мои москвичи?
      - Мишка меня уговаривает не отменять намеченные концерты, - серьезно ответила ему Даша. - А я и подумать сейчас не могу, что буду петь.
      - Значит, я тебя не услышу, - заметил Константин и вдруг оживился. - А ты представляешь, восемь лет не только не видел тебя, но и не слышал.
      - Не слушал, - жестко уточнила Даша. А он внес полную ясность:
      - Не хотел слышать. А сейчас послушал бы.
      - Извини. Не могу сегодня. Даже для тебя.
      - Твое дело, конечно, - обиделся Константин.
      - Мое, - подтвердила Даша, строго поджав губы. Обиделась ответно.
      Михаил Семенович с зоологическим изумлением переводил свой взор с идиота на идиотку. Ну идиот, допустим, темный, только что из-за бугра, но идиотка-то могла додуматься. О чем он ей и сообщил:
      - А видак для чего? - И поднялся. - Какой поставить? Юбилейный?
      Ответная обида была вмиг забыта. Даша заискивающе, высоким детским альтом спросила еще дувшегося Константина:
      - Осенью исполнилось десять лет, как я на эстраде. Если честно, конечно, то несколько больше, но во всяком случае осенью мой юбилей этот отмечали. Я весь вечер пела. Хочешь послушать? Запись вживую.
      Михаил Семенович воткнул в видеомагнитофон кассету, включил его, включил японский с громадным, заметно изогнутым экраном телевизор и, усевшись, пультом нашел нужный канал.
      А какой она была полгода тому назад! После вступительных подношений юбилейных букетов, оставшись на сцене только с аккомпанировавшей группой, Дарья взялась за любимое дело. Песни были разные: хорошие и, мягко говоря, похуже, с настоящими поэтическими текстами и на ужасающие до паранойи слова с бесконечными модными ныне убогими повторами, но все это было неважно. Важно и восхитительно то, что на эстраде была Дарья. Она не пела песни, она пела себя. Свой безудержный темперамент, свою счастливую ярость, свое неостановимое озорство и открытое, почти беззащитное кокетство. Свой маленький мир она делала громадным и дарила, дарила, дарила его всем, выплеснувшись до дна.
      Когда в конце первого отделения на сцену полезли с поздравлениями коллеги, которые - каждый по отдельности- безудержно рвались к оригинальности в своем восхвалении Дарьи, Константин попросил Михаила Семеновича:
      - Выключи пока, а, Миша?
      - Надоело? - твердо зная, что это не так, предположила Дарья.
      - Вот такой ты была, когда мы с тобой познакомились,- вспомнил Константин. - В жизни.
      - А теперь все - туда. Только туда, - Даша легким кивком указала на продолжавший юбилейное безумство экран. Экран безумствовал потому, то Михаил Семенович и не думал выключать его. Пригревшись в кресле, он сладко спал, во сне расплывшись в блаженной улыбке. Нравилось ему Дашино искусство. Даша встала, подобрала с пола пульт, выпавший из ослабевшей руки поп-магната, и выключила телевизор.
      - Ты - замечательная артистка, Даша, - убежденно сказал Константин.
      - Певица, - поправила она, усаживаясь рядом.
      - Певицы - в Большом театре, - не согласился он. - А ты - артистка. От первородного понятия арт - художество.
      - Каким ты был, таким ты и остался, - максаковским голосом спела Даша и рассмеялась. - Но не орел степной и не казак лихой. Начитанный мальчик из интеллигентной семьи. Даже пятнадцать лет плебейского футбола этого мальчика выбить из тебя не смогли. Как папа с мамой, Костя?
      - Ты же знаешь, они семь лет назад в Ялту переехали. Квартиру поменяли, я малость доплатил, и стали они владельцами шикарного дома по соседству с чеховской дачей. А теперь то воды нет, то электричества. И газа опять же.
      - Вот ведь несчастные. А ты им вернуться не поможешь?
      - Если бы не отцовская астма, разве они из Москвы уехали бы?
      - У кого астма? - всполошенно спросил хриплым голосом проснувшийся Михаил Семенович.
      - Ты спи, спи. Не у тебя, - успокоила его Даша.
      - Да не хочу я спать! - возмутился Кобрин. - Выпьем, а?
      - Если только посошок на дорожку, - без энтузиазма согласилась Даша, а Константин попросил у энергичного после краткого оздоровительного сна Мишани:
      - Дай мне эту пленку на день. Переписать.
      Михаил Семенович бурно подхватился, подскочил к видеомагнитофону, выщелкнул кассету и протянул ее Константину:
      - Бери. Дарю. Такого говна у нас навалом.
      - Чего, чего?! - грозно не поняла Даша.
      - Навалом у нас кассет с записью твоих концертов, - поспешно поправился деловой Михаил Семенович. - А ты у нас одна, золотце наше!
      - Доиграешься, Миша. Обижусь, - предупредила она.- Который час?
      - Девять, - откликнулся первым продюсер. - Двадцать один ноль-ноль.
      - Пора. - Даша встала и попросила Константина. - Поедем ко мне, Костя?
      - Восстановление и скрепление по новой брачных уз!- возликовал Михаил Семенович.
      - Балбес. Мне просто ужасно не хочется быть одной за городом.
      - А где Берта Григорьевна? - удивился Михаил Семенович.
      - Берта Григорьевна - баба. А Костя - мужик, защитник.
      - Сирых и обездоленных, - дополнил Константин и согласился: - Поехали, Даша.
      - Я вас провожу. Самолично довезу. Развеяться мне надо.
      - За рулем? - с опаской осведомился Константин.
      - Да ты что? Я за баранкой лет пять как не сижу, - с гордостью сообщил продюсер.
      Ехали через центр. По опустевшим к ночи московским улицам катить одно удовольствие. Редко задерживаясь на светофорах, "линкольн" по Комсомольскому, по набережной, по бульварам выкатил к Сретенке и, миновав проспект Мира, набрал приличную скорость. Настоящая Москва кончилась, и в поздних сумерках смотреть было не на что. Поэтому и заговорили. До разговора было время подумать, и Константин спросил всерьез:
      - Сколько у тебя подопечных, Миша, в раскрутке?
      - Что считать раскруткой, - оживленно обернул ся к нему Михаил Семенович. - Раскручиваю ли я Дарью? Ее уже года четыре, как раскручивать нет необходимости. - С ходу пошутил: - Ее скоро скручивать придется! - И быстро, чтобы не перебили: - А раскручиваю я молодых - Владлена, Олега Хазарцева, Марфу, Элеонору Белл и Петра Заева.
      - Все на слуху, - понял Константин. - Вполне возможно продолжение фокусов.
      - Ты о чем?
      - Да все о том же, Мишаня. Раз, два, три, четыре, пять. Вышел зайчик погулять.
      - Типун тебе на язык! - злобно пожелал встревожившийся Кобрин.
      Миновали Мытищи, поворот на Калининград, мост над Ярославкой и свернули направо. Королевское хозяйство, переезд через пути, еще направо и вскоре налево. Мост через Клязьму, Старые Горки...
      - Знакомые места! - обрадовался Константин и тут же огорчился: - Но нынче, как я понимаю, не особо престижные. Почему не Николина Гора, Жуковка или Красная Пахра? А, Даша?
      - В стаде быть не желаю.
      Одновременно со звонкой трескотней в машину ворвался частый молоточный стук. Даша с Костей еще ничего не поняли, а Михаил Семенович понял все. Он молниеносно упал, сложившись в мелкий комочек, на пол и тонко-тонко прокричал шоферу:
      - Гони, Славик, гони!
      Вторая автоматная очередь успела достать "линкольн" с другой стороны. Достать, но не более: могучая машина бешено рванула и ушла от автоматчиков за поворот. Кобрин спросил снизу:
      - Все целы?
      Славик яростно вел машину. Костя и Даша в ужасе смотрели друг на друга. Не отводя глаз от несчастного Дашиного лица, Константин успокоил Михаила Семеновича:
      - Все.
      Славик знал дорогу. Покрутившись в узких проулках Новых Горок, "линкольн" подъехал к двухэтажной, под швейцарское шале, даче из темно-красного кирпича. Ворота, слава богу, были открыты. Славик подогнал автомобиль вплотную к освещенному, под фундаментальной крышей крыльцу. Видимо, услышав шум мотора и узнав его, на крыльце объявилась яркая пышная еврейка и по русскому обычаю напевно пригласила долгожданных гостей в дом:
      - Добро пожаловать, родные мои!
      Но ее родные пока не собирались жаловать. Они приходили в себя в салоне автомобиля, ибо двигаться не было сил.
      - Где же твои охранники, Миша? - спросил, наконец, Константин.
      - Охранники наши - только Дашиных поклонников отгонять, - пояснил Миша. - Если нас всерьез захотят пришить, никакие охранники не спасут.
      - Значит, сейчас все было не всерьез?
      - А черт его знает. Даша, телефон работает?
      - Вчера во всяком случае работал, - произнесла свои первые после автоматных очередей слова Дарья.
      - Тогда в дом, - приказал Михаил Семенович.
      * * *
      Патрульную машину с Первомайки принимал Михаил Семенович. Он вместе с лейтенантом, младшим лейтенантом и сержантом-водителем ходили вокруг "линкольна", освещенного подъездным фонарем и фарами милицейского "газика", и считали пробоины в элегантной металлической шкуре американского средства передвижения. Насчитали двенадцать дырок. Семь с одной стороны и пять - с другой.
      - Хорошо, что не тринадцать, - почему-то сказал лейтенант, пытаясь засунуть мизинец в ближайшую к нему пробоину. Не удалось. Тогда он этим же мизинцем задумчиво почесал щеку и принял решение: - Протокол будем составлять. Снимем со всех вас показания.
      - У всех показания одни и те же. Можно я за всех? - предложил свои услуги Михаил Семенович.
      - Не положено, - твердо возразил лейтенант, потому что ему очень хотелось пообщаться со знаменитой певицей Дарьей.
      Берта Григорьевна дальше каминной милицию не пустила. Пришлось лейтенанту составлять протокол и снимать показания, согнувшись в дугу за журнальным столиком. Знаменитая певица спустилась на пять минут и особого впечатления на милицейский патруль не произвела: бледная какая-то, худая и одета - ничего особенного. Даша стоя смотрела на живой огонь за каминной решеткой и односложно отвечала на лейтенантские вопросы, последний из которых был:
      - Товарищ Дарья, вы бы не могли дать нам свой автограф?
      Расписывалась Дарья на чистых бланках для заполнения протоколов допроса. Зачарованно глядя на то, как, по-девчачьи присев на корточки у журнального столика, Дарья орудует шариковой ручкой, отчаянный младший лейтенант со сладким ужасом, будто с десятиметровой вышки нырнул, на нервном выдохе брякнул:
      - Может, и фотографию свою подарите?
      Даша угрюмо поднялась и тихонько засмеялась. Указательным пальцем легко дотронулась до единственной звездочки на однопросветном погоне и с искренней готовностью пообещала:
      - У меня есть, есть! Я вам всем подарю. Сейчас же подарю!
      По лестнице взбегала уже не свидетельница, а артистка. Что произошло неизвестно, но весь милицейский патруль, затаив дыхание, в шесть восторженных глаз с восхищением смотрел ей вслед.
      Даша исчезла, патруль пришел в себя, а Михаил Семенович спросил:
      - Ну и что теперь делать собираетесь?
      - Начнем осуществлять розыскные действия, - предварительно кашлянув в кулак, сообщил лейтенант.
      - Когда?
      - Что - когда? - не понял главный здесь милиционер.
      - Когда осуществлять начнете?
      - А-а-а... ну, не ранее завтрашнего утра. Что же мы сейчас во тьме найдем?
      - Понятно. - Действительно, все понял Михаил Семенович Кобрин. Преступники шуруют ночью, а розыскные действия вы осуществляете днем. И успешно осуществляете?
      - Вы свое дело делаете, а мы свое... - начал было обижаться лейтенант, но откуда-то сверху грянул на весь дом суперхит поп-звезды Дарьи под убойным названием "Все путем, ребятки". Плавно и в абсолютном ритмическом синхроне с песней по лестнице спускалась Дарья, держа в царственной руке расправленные, как веер, три цветные фотографии. Забыв все обиды, патруль стал по стойке "смирно". Даша, пританцовывая, обошла мини-строй и каждому вручила по фотографии. Милиционеры приняли дар и тотчас принялись рассматривать карточки с обратной стороны, где были дарственные надписи. Некое разочарование читалось на их мужественных лицах. И опять на амбразуру кинулся отважный младший лейтенант:
      - Вот вы пишете, Дарья Васильевна, - отчество ее он в протоколе прочитал, - "Милому младшему лейтенанту". А какому младшему лейтенанту? Вот я, к примеру, младший лейтенант Евгений Васильев...
      - Женя... - поправила его Даша и отобрала фотогра фию. Лейтенант и сержант сей момент протянули ей свои с четким представлением:
      - Сережа Бугров...
      - Володя Минаев...
      - Значит, Женя Васильев, Сережа Бугров и Володя Минаев. - Даша, перечисляя по порядку, осмотрела каждого и вновь взбежала по лестнице.
      - Только не перепутайте! - взмолился настырный Женя.
      В отсутствие Дарьи ее песня продолжала уверять ребяток, что все путем.
      - Но кто же все-таки сегодняшней ночью обеспечит нашу безопасность? мрачно вопросил Михаил Семенович.
      - Вы со Славой, как я понимаю, собираетесь здесь заночевать, - сказал Константин. Все это время он сидел у камина и отрешенно смотрел на буйное пламя. - Вот мы, трое мужиков, и обеспечим.
      - Но мы же безоружны! - не без резона драматически отметил продюсер.
      - Патрульная машина будет регулярно осуществлять...- любил слово "осуществлять" лейтенант Сережа Бугров, - проверку обстановки вокруг вашей дачи.
      - Регулярно осуществлять проверку - это разок-другой прокатиться на "газоне" по нашему переулку? - доставал милицию зануда бизнесмен.
      - Да нечего вам опасаться, Михаил Семенович! - добродушно заверил лейтенант Бугров. - Никто сюда не сунется. Через дом от вас Смирнов живет.
      - А через дорогу - Иванов, Петров, Сидоров, - желчно добавил Кобрин.
      - Смирнов - это такой здоровенный дед, который летом все на велосипеде катается? - сверху спросила Дарья. Она слушала Мишанины стоны, опершись о перила балюстрады второго этажа. - Мы с ним регулярно здороваемся.
      Дарья - та, что на компакт-диске - приступила к следующему, не менее знаменитому хиту под странным названием "Парад теней" - о том, что тени прошлого живей и человечней, чем реальные люди настоящего.
      - И этот дед спасет тебя от киллеров, бандитов, а также от комаров и мух, - прорываясь сквозь песню, прокричал ей Михаил Семенович. И милиционерам: - Все ясно - спасение утопающих есть дело рук самих утопающих. Мы вас больше не задерживаем, блюстители законности и порядка.
      Но милиционеры не торопились. Они, задрав головы, выжидательно смотрели на Дарью.
      Она шаловливой девчушкой скатилась с лестницы, вручила фотографии, поинтересовалась:
      - Ничего не перепутала?
      Они, как по команде, заглянули за спины фоткам, и младший лейтенант Васильев за всех ответил, хваля внимательную певицу:
      - Память у вас просто замечательная, Дарья Васильевна. - И под влиянием только что прозвучавшей песни добавил: - Все путем. Спасибо и до свидания, Дарья Васильевна.
      - Спасибо и до свиданья, - повторил за ним лейтенант Бугров.
      - Спасибо и до свиданья, - эхом вслед за начальством откликнулся сержант Минаев.
      Милиционеры ушли. "Парад теней, парад теней, парад теней родных и близких", - допела песню Дарья с компакт-диска и умолкла. Видимо, Берта Григорьевна выключила музыкальный центр. Михаил Семенович так и понял, потому что заорал ужасным голосом:
      - Берта!
      Беззаветная поклонница таланта, компаньонка и домоправительница Дарьи Берта Григорьевна достойно и не спеша спустилась по лестнице не на хамский крик, а по служебной необходимости. Сообщила хозяйке дома:
      - В столовой давно уже все готово, Дашенька.
      - Берта, - на этот раз тихо, но угрожающе позвал Кобрин.
      - Что может быть хуже выпившего еврея? - сама у себя спросила Берта Григорьевна и сама же ответила: - Только выпившая еврейка.
      - Так давай же надеремся с тобой вдвоем, Берта! - взревел Михаил Семенович и вдруг зашептал: - Водка есть?
      - У нас все есть, - гордо ответила Берта.
      - Сейчас же Славику налей. Он в трезвости наверняка от страха в штаны наделал.
      - Тогда ему душ надо принять, а не стакан водки, - резонно возразила Берта.
      - Душ он уже принял, - сообщил Михаил Семенович и позвал: - Славик!
      Комната для гостей, соответствующих рангу шофера Славика, находилась на первом этаже впритык к прихожей. Оттуда Славик и явился.
      - Слушаю вас, Михаил Семенович.
      - С нами посидишь или у себя водки выпьешь и спать?- спросил босс так, что Славику ничего не оставалось, как ответить:
      - Лучше у себя. Больно спать хочется.
      - Ну, как хочешь. Берта, распорядись.
      - По какому праву вы здесь командуете, Михаил Семенович? - раздувая ноздри греческого своего носа, спросила Берта Григорьевна.
      - Не командую - прошу. Просто голос у меня такой, - примирительно объяснил Кобрин и для большей убедительности погладил Берту по заду. Она демонстративно отвела его дерзкую ручонку и пошла выполнять просьбу.
      В столовой долго не задержались: издергались, нанервничались, смертельно устали. Поклевали по малости (пить вообще больше не хотелось) и разбрелись по своим комнатам.
      Константин смотрел в окно - не спалось. Слабый свет от подъездного фонаря обнаруживал у его окна черные, будто изломанные страхом переплетения подвижных ветвей - был ветер. Он в который раз поменял бок. Перевернулся, еле звеня пружинами неширокой гостевой кровати.
      Скрипнула дверь, и невидимая Даша спросила:
      - Можно к тебе?
      - Входи, - разрешил он и включил ночник.
      В ночной рубашке, в накинутом на плечи цыганистом платке, Даше стояла на пороге и заплетала косичку из своих не особо длинных волос. Сообщила в полумрак (ночник освещал только Костины руки на белой простыне):
      - Не спится.
      - Ага, - согласился он.
      Она присела на край кровати доплетать косичку. Он закинул руки за голову и откинулся на подушки. Она доплела косичку, послюнила пальцы, туго закрутила ее хвостик, чтобы косичка не расплеталась, и спросила грустно и протяжно:
      - Почему все так страшно, Костик?
      - Потому что ты сама себя боишься, - твердо ответил он.
      - А ты?
      - А я тебя боюсь, - сказал он так, что она поняла: он улыбается.
      Она тоже улыбнулась и погладила его по щеке. Он поймал ее руку и поцеловал в ладошку. Даша длинно - рывками - вздохнула и, уронив платок на пол, прилегла рядом с ним. Костя отодвинулся к стене, чтобы она смогла лечь на спину. Она вздохнула еще раз, поцеловала его в плечо и легла на спину. Он осторожно и медленно, начиная от щиколоток, стал сдвигать ее рубашку. До колен. До бедер. Она вздохнула в третий раз и приподняла ловкую свою попку, чтобы ему было удобнее.
      А через голову скинула рубашку уже сама. Он положил ладонь ей на шею. Ладонь эта подождала недолго и отправилась в обратный путь. Меж маленьких твердых грудей. По нежному вздрагивающему животу. Через аккуратную ямку пупка. К темному треугольнику.
      - Господи, - прошептала она. - Будто и не было этих лет.
      - Парад теней, - напомнил он ей о песне.
      6
      В ожидании бестолково, как все дамы, собиравшейся к поездке вместе с ними в Москву Дарьи Михаил Семенович и Константин с помощью квалифицированного гида Славика при дневном свете знакомились с изменениями в дизайне "линкольна", происшедшими в связи со вчерашним. В пробоину, которую изучали последней, Михаил Семенович даже заглянул. Но ничего не увидел и поэтому уже раздраженно осведомился у Славика:
      - Ну и что мы с этим дырявым корытом делать теперь будем?
      Бодрый, выспавшийся (потому что все в доме спали до упора) Славик был полон оптимизма:
      - Дырки заварим, подшлихтуем, дадим полный покрас, и будет у нас она как новенькая - все равно его уже надо было красить... - Славик называл свою механическую игрушку и на "вы" и на "ты", в мужском роде и женском.
      - Выкрасим и выбросим, - резюмировал недоверчивый босс.
      - Типун вам на язык! - всерьез пожелал Славик, а Константин запоздало удивился:
      - Двенадцать пуль и ничего существенного не задели!
      - Ничего! - хвастливо подтвердил Славик. Будто это его достижение.
      - Одиннадцать без пяти, - от нечего делать глянул на часы Михаил Семенович и тут же выдумал: - А мне к двенадцати обязательно надо в конторе быть. - Сделал озабоченный вид, сосредоточенным деловым взо ром разглядывая по очереди Славика и Константина. Никто не выразил ему сочувствия. Тогда он привычно заорал, зовя всех находившихся в доме: - Дарья! Берта!
      - Берта-то тебе зачем? - спросила Даша, выходя на крыльцо.
      Она собиралась в город. Но в девять позвонила Анна и велела быть у нее к часу дня. А раз велела Анна - мать игуменья всероссийского эстрадного монастыря, - хочешь не хочешь - надо было ехать.
      - Попрощаться с ней желаю, - важно объявил Михаил Семенович.
      - Уж до того вы вежливый, уж до того воспитанный! - опять перешла на старорусскую напевную речь Берта Григорьевна, объявившаяся рядом с Дашей.
      - Будь здорова, Берта! Не поминай лихом! - торжественно возгласил Кобрин.
      - И вы уж простите меня, нерадивую!
      Поигрались и замолчали. Славик полез за баранку. И тут в переулке раздалось старомодное мелкое бренчанье: кто-то катил на велосипеде. Все, как по команде, глянули за забор. Выписывая кренделя меж луж в поисках сухого пути, вертел руль велосипеда здоровенный пожилой мужчина, можно сказать - дед. Дед, почувствовав напор многих глаз, обернулся, увидел "линкольн", увидел компанию вокруг машины, увидел Дарью на крыльце, тормознул, завалив велосипед набок, стал одной ногой на землю и поздоровался с хозяйкой:
      - Доброе утро, Дашенька.
      - Здравствуйте, Александр Иванович, - с улыбкой отозвалась Дарья.
      - Кто это? - грубым шепотом спросил у Берты Михаил Семенович. За Берту ответил здоровенный дед, судя по всему, наделенный отменным слухом.
      - Смирнов. Александр Иванович Смирнов. Дашин сосед, - представился он. - Как я слышал, ваш автомобиль обстреляли вчера вечером. Разрешите глянуть?
      И, не дождавшись разрешения, бесцеремонно открыл калитку и вошел на участок, катя рядом свой велосипед.
      - Вы - автомеханик? - недружелюбно поинтересовался Михаил Семенович.
      - Я - отставной мент, - честно признался Смирнов, уже стоя рядом с Константином. Но смотрел он не на Константина и не на Михаила Семеновича. Он внимательно разглядывал кузов "линкольна". Затем привалил велосипед к радиатору и обошел машину кругом. Вернулся на исходную позицию и спросил у Славика, который, позже заинтересовавшись происходящим, выбрался из-за баранки: - Стреляли перед последним поворотом на Новые Горки?
      - Так точно! - отрапортовал Славик, недавно оттрубивший срочную службу в армии и потому сейчас селезенкой почувствовавший немалое офицерское звание "велосипедиста".
      - Левый стрелял с территории заброшенной дачи иранского посольства, а правый дал очередь прямо из придорожной канавы, - как бы самому себе сообщил Смирнов.
      - Ну и что из этого? - раздраженно перебил его Михаил Семенович.
      Дед поднял на него насмешливый взгляд.
      - Пока ничего. Пока вас пугали. Квалифицированно, между прочим. Отличные стрелки.
      Спокойный тон деда давно раздражал Кобрина.
      - А зачем вы мне это сообщаете? Пугали, не пугали!.. В нас стреляли, понимаете, стреляли! - кипятился Михаил Семенович.
      - А я вам говорю, что в вас не просто стреляли - вас серьезно предупреждали. И не китайское это двести семьдесят четвертое предупреждение. Это - первое и последнее.
      - Мне непонятно, почему вы так заботливы по отношению ко мне, - не изменил своего презрительного задиристого тона Кобрин. Но завести невозмутимо улыбавшегося Смирнова ему не удалось. Александр Иванович оценивающе осмотрел бизнесмена и сказал абсолютно искренне:
      - Почему вы решили, что я забочусь о вас? Честно признаюсь, меня не особо волнует то, что с вами будет.
      - Тогда извольте избавить нас от ваших рассуждений!
      - Вас, - Смирнов направил в грудь Михаила Семеновича массивный указательный палец, - с удовольствием избавляю.
      - Я опаздываю! - дав понять, что у него нет желания продолжать дискуссию, объявил Кобрин и взялся за ручку дверцы своего автомобиля.
      Никак не отреагировав на поспешный жест продюсера, Константин негромко спросил Дарью:
      - Даша, а твоя машина где?
      - В гараже, - глядя на Мишаню, ответила Даша.
      - На ходу?
      - Вполне.
      - Тогда счастливого пути тебе, голубок! - Константин похлопал Михаила Семеновича. - Торопись. Надеюсь, ты успеешь. А мы с Дашей уж как-нибудь, не торопясь, спокойненько, на ее автомобиле до Москвы доберемся.
      Михаил Семенович, поджав губы, резко открыл дверцу, уселся, с силой захлопнул дверцу и приказал уже сидевшему за рулем Славику:
      - Поехали!
      Переваливаясь на колдобинах дороги, как беременная такса, "линкольн" двинулся по переулку.
      - Александр Иванович, я бы вас чайку пригласила попить, да вот незадача - в город уезжаю! - обратилась к Смирнову Даша.
      - Как-нибудь в следующий раз, - без обиды отозвался Смирнов.
      - Как это - в следующий раз?! - возмутилась Берта Григорьевна. Пускай себе едут, а мы с вами, Александр Иванович, чаю выпьем. И еще как!
      - Не играйте с огнем, Берта, - предостерег Смирнов,- у меня с ранней молодости слабость к роскошным еврейским красоткам.
      - Как говорит! Как говорит! - восторженно ахнула Берта.
      Даша погладила ее по плотной спине и милостиво разрешила:
      - Соблазни его, Берта.
      - Почти уже соблазнила, - заверил Смирнов.
      - Тогда все в порядке, и мы со спокойной душой уезжаем. Костя, ключи от машины в прихожей у зеркала. - Костя молча пошел в дом. - Как Лидия Сергеевна? Ксюшка?
      - В полном порядке, - отрапортовал отставной мент.
      Вернулся Константин и, позванивая связкой ключей, сказал Смирнову:
      - Если можно, познакомьтесь и со мной, Александр Иванович.
      - А я вас лет пятнадцать как знаю, с первого вашего появления на футбольном поле, Костя. Правда, заочно, так сказать,- протянул руку Смирнов. - А теперь вот очно. С радостью.
      * * *
      Резвый "форд скорпион" уже бежал по Ярославке, когда Константин спросил:
      - Оказывается, ты хорошо знакома со Смирновым и Смирновыми. Чего же вчера темнила? - И передразнил: - "Мы с ним регулярно здороваемся".
      - А что - не регулярно? - сказала, чтобы что-то сказать, Даша.
      - Ты что, боишься, он ненароком сунет нос в ваши дела?- догадался он.
      - Не хочу. Так точнее.
      - Почему?
      - Потому что стыдно. Ты знаешь, Костя, все мы, кто в какой-то мере связан с развлекательным бизнесом (кстати, и ты в том числе), живем какой-то странной и не всегда добропорядочной жизнью. Скрываем доходы, прячемся от налогов, выкидываем дешевые рекламные трюки. Что может подумать обо мне отставной полковник Смирнов, существующий на пенсию?
      Константин засмеялся и смеялся долго. Отсме явшись, покровительственно объяснил:
      - Ах, ах! А он и не знает! Он знает о нас все, Дашура. Он много лет имел дело с изнанкой жизни и знает про эту жизнь то, чего мы и не подозреваем. Неужто ты серьезно думаешь, что он не понимает, чем мы живем и как мы живем?
      - Может, ты и прав, - тихо согласилась Даша. - Только все равно стыдно.
      - Нам бы с ним посоветоваться...
      - Не надо, - твердо решила Даша.
      - Не надо так не надо, - подозрительно легко согласился Костя и перешел на другую тему: - Ну и что вы у вашей матери игуменьи делать собираетесь?
      - А черт его знает! - оживилась Даша и передразнила властную Анну: "Без всяких разговоров! Дело касается всех нас".
      - Сплотимся в борьбе с самозванцами и их убийцами? - предположил он.
      - Не надо так, - попросила Даша.
      - Что это ты так строга! А когда Анна повторит мои слова, будешь согласно кивать головой и улыбаться?
      - Она будет говорить то, да не так, - убежденно сказала Даша.
      "Форд" у Сухаревской площади сделал левый поворот на Садовое, а потом направо - на проспект Сахарова. На Садовом Даша с улыбкой вспомнила:
      - А я в прошлом году, задумавшись, вслед за троллейбусом прямо на одностороннюю Сретенку выскочила. И ничего! Ни гаишника, ни свистка. Спокойно свернула в Последний переулок, и с концами. И права целы, и штрафа с меня не содрали! - хвастливо завершила она.
      - Ты - везучая, - успокоил он.
      - А если бы лихой нувориш какой-нибудь выскакивает на "гранд чероки" прямо из-за троллейбуса и налево, на мою полосу? Что было бы со мной?
      - Уже ничего не было бы, - согласился Константин. - И тебя тоже.
      - Веселую же байку я тебе рассказала! - усмехнулась Даша.
      - Осмотрительнее будь, дамочка, - посоветовал он. - Во всем.
      Свернули на Бульварное. После Трубной стали спотыкаться на перекрестках. Но ничего, минут за пятнадцать дотянули до Сивцева Вражка и, попетляв немного, прибыли.
      Короткий и тихий переулок был забит иномарками, исключительно иномарками. "Мерседесы", "паккарды", "ауди", "опели", "форды", "вольво", "тойоты", "мицубиси", "хундаи" стояли на проезжей части с двух сторон, нахально громоздились на тротуарах, бесцеремонно устроились на стоянку в соседних малых дворах. Константин дважды прокатился по переулку, но места "форду" не нашел и припарковался в соседнем.
      - Ну шагай, - предложил он Даше. - А я пойду погуляю. Думаю, ваше совещание на час-полтора, если водку трескать не начнете. Но в любом случае в половине третьего подойди к машине.
      Она сидела, думала. Вдруг попросила:
      - Костя, пойдем со мной, а?
      - Не хочется чевой-то, - честно признался он. Но без категоричности.
      - Пойдем! Пойдем! - Она, в предчувствии победы, уже теребила его за рукав.
      - Пойдем! - залихватски решил он.
      Вальяжный швейцар, открывая дверь, учтиво, но с достоинством сообщил:
      - Вас ждут, Дарья Васильевна, - и вопросительно посмотрел на Константина.
      Даша в последний миг удержалась, чтобы не произнести: "Этот товарищ со мной", холодно кивнула швейцару, взяла своего кавалера под руку и вместе с ним прошла к лифту. Швейцар уважительно смотрел им в спину.
      Открыла дверь Сама. Ни здравствуй, ни прощай. Дала Даше поцеловать себя в щеку, одновременно внимательно разглядывая неизвестного ей Дашиного спутника. Первые впечатления никак не высказала. Спросила только:
      - Это кто? Лицо знакомое, а не узнаю.
      - Бывший мой муж, - представила Константина Даша.
      - Первый, - поправила ее Анна.
      - Бывший, - настояла на своем Даша. - Константин.
      - А, футболист, - вспомнила Анна. - Что ж, заходи, футболист.
      В громадной квартире было тесно. В многочисленных комнатах, включая и спальню, бесцеремонно колбасились человек пятьдесят-шестьдесят. Звезды, звездочки, планеты, кометы и метеориты российской эстрады. По большей части с мужьями и женами. Наиболее отчаянные (они же наиболее жаждущие) из мужского состава уже "причащались" у длинного бара. Напитки были широко представлены на полках и на стойке.
      - Кого ждем?! - криком осведомился мордастый солист популярной группы, который, выпив, косил под приблатненного. Надо сказать, тут все изображали кого-то или чего-то. Сама Анна, например, будто только что покинув родные степи, прибыла с юга России. На плейбейском суржике она спросила у присутствующих:
      - Кто-то еще должен приползти. А кто - убей Бог, не знаю. Произносила "хто" и "бох". - Погодим малость или сейчас прямо и приступим?
      - Я уже приступил! - показывая опорожненный длинный стакан с подтаявшими шариками льда, признался до невозможности красивый любимец тинэйджеров, а король Подмосковья подхватил:
      - Третий день пьем за здоровье вашего величества! - процитировал он текст телеграммы Николаю Второму от тульских помещиков, забывших вовремя поздравить царя с днем рождения. Начитанная Анна ответила ответом царской депеши:
      - Пора бы и кончать.
      - Именно! - поддержал ее двухметровый супермен. - Кончай базар, рванина!
      - Устраивайтесь по насестам, и чтоб тихо было! - скомандовала Анна, заняла за стойкой место бармена и оттуда наблюдала, как рассаживались - кто на длинные диваны вдоль стен, кто на стулья, кто на высокие пристоечные табуретки, а кто и просто на пол. Дождалась и оценила как мизансцену, так и участников ее:
      - Табор на отдыхе! Постановка Николая Сличенко! Только вместо сомнительных цыган - еще более сомнительные светила российского поп-небосклона.
      - Обидимся, Нюшка! - предупредила ее подружка-ровесница, когда-то, давным-давно, бывшая Анне и соперницей.
      - На правду не обижаются, - успокоила ее Анна и приступила к делу: Мы сегодня собрались исключительно в своем кругу. Ну, еще мужья, жены, любовники и любовницы. Без них никуда не денешься. Слава богу, все выполнили мое условие: ни менеджеров, ни продюсеров, ни рекламщиков, ни спонсоров здесь нет.
      - А Веркин полюбовник Жорка - не только ее полюбовник, но и ее продюсер! - сладострастно наябедничал любимец тинэйджеров.
      - Где ты, Жора? - ласково поинтересовалась Анна. Жора незамедлительно поднялся с пола и независимо и слегка презрительно оглядел всех. - Вот что, милый Жора, иди-ка ты в свой "мерседес" и подожди Веру там. Мы долго не задержимся.
      Жора молча было направился к выходу, но не стерпел, обернулся:
      - Знаете, кто вы? Фальшивые дети лейтенанта Шмидта, собравшиеся на съезд, чтобы изобличить Паниковского, который ползал по вашим плодородным участкам.
      Сказал и ушел. Мордастый солист радостно догадался:
      - Это он из "Золотого теленка"!
      - Спасибо, Боря, разъяснил, - театрально поклонилась Анна и начала всерьез: - Мы в беде, дорогие мои. Дело не в том, что испоганены наши возможные площадки, дело не в том, что за наш счет наживаются жулики и бандиты с большой дороги. Дело не в бабках. Самое отвратительное и страшное, что под сомнением наши репутации, наше стремление к честной работе, наш профессионализм.
      - Пусть нам серут на голову, но мы откроем рот! - дурашливо выкрикнул король Подмосковья. - "Планы намечены, цели определены - за работу, товарищи!"
      - Балда ты, Серя, - без злобы констатировала Анна. - Но, пожалуй, в одном вы с Леонидом Ильичом правы: всем нам вместе следует определить цель и разоблачить тех, кто сильно портит нам жизнь.
      - Герцен и Чернышевский, - снова не сдержался король, - "Кто виноват?" и "Что делать?".
      - И опять ты прав. - Анна с безнадежной грустью глянула на свою команду. - Наши благодетели-кровососы, занимающиеся организационно-финансовыми делами, палец о палец не ударяют: считают, что это их не касается, да и что, мол, суетиться, если бабки капают по-прежнему. Нам, только нам надо спасать свою честь. Надо что-то предпринимать. Есть соображения?
      - Дашка и Владлен вляпались, пусть они и выкручиваются! - брякнул двухметровый красавец.
      - А если завтра такое с тобой? - спросил томный длинноволосый Владлен и легким откидом головы привел свою дивную прическу в порядок.
      - Со мной такого не может быть! - убежденно заявил красавец. - Пойди найди двойника ростом метр девяносто восемь!
      - Постараются и найдут, - заверила Анна. - Выкручиваться ты не должен, Владлен. Но какие-нибудь догадки, подозрения, предположения у тебя имеются?
      Владлен посопел-посопел, набираясь храбрости, и родил наконец:
      - Имеются. Михаил Семенович перед тем, как на мне остановиться, просмотрел десятка два молодых. Я думаю, кто-то из них.
      - Он что - вас под чей-то размер подгонял? - догадалась Анна.
      - Михаил Семенович хотел принца из "Золушки", - застенчиво признался Владлен.
      - Анюта, радость моя, ты что, хочешь, чтобы мы в детективов переквалифицировались? - поинтересовался король Подмосковья.
      - Пока нет, - сказала Анна. - Даша, ты нам ничего не скажешь?
      Сидевшая на диване Даша встала, как школьница из-за парты, и, для уверенности держась за Костино плечо, ответила:
      - Мне нечего сказать, Аня. Ей-богу, нечего.
      - Боишься кого-нибудь обидеть подозрением? - поняла Анна. - Что ж, твое дело. Хотя и наше тоже. Ну да черт с тобой. У кого-нибудь есть какие-нибудь соображения острого ума?
      - Лабухов надо присоединить, - убежденно заметил круглолицый патриарх, сам себе композитор и певец. - У них тоже свое достоинство имеется. Пусть прошерстят всех мелочевых инструменталистов. Ведь не ваньки с палками выходили у самозванцев в аккомпанирующих группах.
      - Мысль, - согласилась Анна. - Еще кто?
      Встал двухметровый и вдруг заорал популярным баритоном:
      - На хрена нам вся эта самодеятельность?! Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Все, как говорит наш пронырливый дружбан Фоменко, проще простого! Кстати, его здесь нет?
      - На чёсе, - сообщил неизвестно кто.
      - И слава богу, - успокоился саженный красавец. - У меня предложение.
      И замолчал в ожидании, чтобы попросили продолжить. Многоголосо и вразбивку попросили:
      - Валяй, излагай! Кончай кокетничать! Да ты умный, Федя!
      - Да, я - умный, - подтвердил двухметровый Федя. - Я ситаю, что имеет смысл скинуться по-мелкому и нанять суперсыщика.
      - Суперсыщики только в американском кино. Где их взять-то, суперсыщиков? У нас, похоже, одно жулье, - грустно оценила Анна положение на российском рынке сыска.
      - А ты своего полкаша-поклонника из ментовки к делу приспособь, невинно посоветовала подружка-ровесница. - Того, который в МУРе. Махов, что ли?
      - Я, конечно, с Леонидом поговорю, - покорно согласилась с ней Анна. Но что он может сделать? Преступления-то не на его территории, и, понятное дело, никто ему не позволит ими заниматься.
      - Так пусть хоть хорошего сыскаря присоветует! - осенило догадливого короля.
      - Ша, козлы и козлицы! - приказал умерить вновь возникший гам патриарх и устрашающе поднялся. - Теперь слушайте меня. Во-первых, Анна права во всем: не пристало нам быть в дерьме. И противно, и неэстетично, и самоуважения не прибавляет. Просто так дело оставлять нельзя. Во-вторых, к моему полному изумлению, прав и Федька: надо всерьез скинуться на настоящего профессионала. И, наконец, в-третьих. Права и наша многоопытная Ритуля: сыскаря надо брать только по рекомендации полковника Махова. Я его знаю, дельный мужик.
      - Это не Ритуля, а я! - обиженно заявил о своем первородстве король Подмосковья.
      - Ты, ты! Ты с Ритулей, - пошел на компромисс патриарх. - Чтобы не было никакого стеснения в средствах на первом этапе, предлагаю первоначально всем отстегнуть по зеленому куску.
      - Не многовато ли? - усомнился прижимистый любимец тинэйджеров.
      - Уж ты-то не обедняешь! - не скрывая злобной зависти, срезала его Ритуля.
      После этой короткой перестрелки все присутствующие ненадолго замолчали, что способствовало мыслительному процессу короля Сери. Его осенило в третий раз.
      - Предлагаю все полномочия в решении этого вопро са передать нашей благодетельнице, хозяйке этого дома, великой и несравненной Анне! - Не давая Анне передышки, быстро скомандовал веселой толпе: - Голосуем! Кто за то, чтобы избрать нашим уполномоченным по борьбе с коррупцией и преступностью на российской эстраде мудрую хозяйку этого дома? - И первым стремительно вознес правую руку.
      Господи, как хорошо-то! Откупиться тысчонкой, и пусть всем зараза Анька занимается! Лес рук, лес рук! Понимающе и слегка брезгливо глядя на эгоистично ликовавшее стадо, Анна устало сказала:
      - Тогда не уполномоченным, а уполномоченной. Впрочем, я и предполагала, что все этим кончится. Только не думайте, девочки и мальчики, что я вас оставлю в покое. Если понадобится, каждый из вас будет делать все, что я прикажу. Надо будет говно есть, будете есть говно.
      - Будем! Будем! И съедим, если надо! - восторженно соглашались звезды эстрады, твердо зная, что не только говно есть, но и вообще что-нибудь делать не будут. Первым, картинно сводя ладони, гулко захлопал гигант Федя, и тут же раздался дробный гром аплодисментов. Знали, стервецы, слабинку матери игуменьи. Анна разрумянилась, зарделась от удовольствия и, стесняясь этого удовольствия, неискренне попросила:
      - Ну, хватит, хватит!
      В звонком треске ладоней слова ее не были слышны, но изощренные в пенье под фанеру певцы и певуньи прочитали эти слова по артикуляции, и от этого овация набрала новую силу. Правда, вскорости устав, перешли на скандирование с легким подхлопом:
      - А-ня! А-ня! А-ня!
      Достали. Анна цвела, как роза на солнышке под слепым дождем. Постепенно стали убирать звук. Все тише и тише:
      - А-ня! А-ня. А-ня.
      Вот и шепот. А вот и тишина. Разрывая эту тишину, Анна сказала низким-низким голосом:
      - Спасибо, любимые мои.
      - И мы тебя любим, Нюшка, - признался патриарх, подошел и через стойку звучно расцеловал ее в обе щеки. С делами было покончено, и Анна объявила о втором отделении:
      - А теперь выпить и закусить! Трех бабенок пошустрее мне в помощь!
      Желающие мигом нашлись. Этот дом был приспособлен именно для таких сборищ. Мужчины отделили от стены низкую панель, которая превратилась в длинный-длинный и высокий - точно под стойку - стол, который тотчас протянулся через всю громадную комнату от бара до дальней стены.
      Женщины таскали из кухни блюда с разнообразными маленькими бутербродами, салатницы с салатом, плошечки с оливками, солеными супермелкими огурчиками, с маринованным чесноком, с солеными орешками. Все это заранее заготовили добровольные кухарки из неистовых почитательниц таланта хозяйки дома.
      Отдельные мужички-добровольцы тоже были при деле: из шкафов бара извлекали соответствующие емкости и вместилища напитков, равномерно расставляя их на бесконечном, как дальняя дорога, столе.
      От некоторых семейств, легкомысленно прибывших без шоферов, пили делегаты (чаще, естественно, мужья), предусмотрительные же навалились на халявку полным составом. Сначала выпили, понятное дело, за хозяйку, потом за то, чтобы всем им было хорошо, затем за то, чтобы всем их врагам было очень плохо. После этого пили бессистемно и вразбивку.
      Даша, по малости отметившаяся на тостах, тихо предложила Константину:
      - Отвези меня домой, Костя, устала я.
      Он согласно кивнул, и они стали по возможности незаметно перемещаться вдоль стола к выходу. И все бы удалось, если бы не всевидящая ветеранша Ритуля. Когда они были уже у двери, она на своем характерном, известном всем лет двадцать взвизге сообщила:
      - Нюрка, Дашка в отвал намылилась!
      - Эй, эй, куда?! - грозно-весело осведомилась разогревшаяся уже Анна.
      - Домой, - тоненьким голосом сообщила Даша.
      - У нас по-английски не принято, - объявила Анна, но вдруг сменила гнев на милость: - Сейчас провожу.
      - Стоит ли? - учтиво возразил Константин, но Анна уже шла к дверям. Подошла негромко и совершенно трезво спросила:
      - А теперь, не при всех, может быть, скажешь мне что-нибудь, Дарья?
      - Ну нечего, нечего мне сказать! - отчаянно почти прорыдала Дарья.
      - Тогда вали, - презрительно разрешила ей Анна, а Константина похвалила: - Ты мне понравился, футболист. Хорошо слушаешь и хорошо молчишь.
      Усевшись рядом с уже включившим мотор Константином, Даша капризно ударила кулачком по приборной доске:
      - Ну что она хочет от меня, что?!
      На этот вопрос можно было и не отвечать. Константин и не ответил. Даша теперь была обижена на весь мир, и пятьдесят минут до МКАД ехали в недоброжелательном молчании. За гаишным постом он освобожденно прибавил скорость. От скорости, наверное, от ощутимого ветра навстречу, от прямой дороги Дашу отпустило. Примирительно шмыгнув носом, она поинтересовалась:
      - Ты у меня останешься?
      - Нет, - твердо отказался он. И для того чтобы смягчить категоричное "нет", добавил: - Просто не могу, Дашура.
      - А как же я? Мне же страшно!
      - Я так понимаю, что Мишаня доблестного Артема пришлет. Если не прислал.
      И точно: их встречал Артем. Небрежно кивнув Константину, он, вытянув руки по швам, приветствовал хозяйку:
      - Здравствуйте, Дарья Васильевна! Как ваше самочувствие?
      - Все сама чувствую, - решила поерничать Даша. - А что чувствую - и не пойму никак. - И позвала Константина: - Пошли в дом.
      Константин, стоявший у машины, напомнил ей:
      - Я поеду, Даша.
      - Ой, а на чем? Машина-то мне завтра с утра понадобится.
      - Как все нормальные люди. На электричке, - сказал он и протянул ей ключи от автомобиля.
      Она заглянула в его развеселые глаза.
      - Ну, ты даешь, Костька!
      - До свиданья, друг мой, до свиданья... - пропел Константин, и она вспомнила их вечную игру в продолжение стихотворения.
      - Милый мой, ты у меня в груди, - подходя к нему, выдала вторую строчку Даша.
      - Предназначенное расставанье... - Он взял ее руки в свои.
      - Обещает встречу впереди. - Она освободила руки, обняла его за шею и в открытую поцеловала в губы.
      Артем понимающе улыбнулся.
      Константин вышел за ограду и махал рукой до тех пор, пока Даша не ушла в дом. Оглядываясь, проследовал за ней и Артем.
      Константин по проулку миновал два забора (первый Дашин) и остановился у калитки третьего. За добротным, тщательно покрашенным штакетником стоял бревенчатый с занятным мезонином и веселой в разноцветных стеклах верандой дом. Хозяева были на участке: трое в тренировочных костюмах темпераментно кидали через забор на ничью территорию тяжелый грязный весенний снег широкими деревянными лопатами.
      - Добрый день, Александр Иванович! - зычно то ли приветствовал, то ли позвал Константин. Обернувшийся Смирнов тотчас принял классическую позу человека с лопатой: поочередно уложил обе ладони на черенок, а подбородок на тыльную сторону верхней ладони. Присмотрелся, узнал:
      - Так уже к вечеру ближе, Константин.
      - Тогда добрый вечер. Вам и вашим дамам, - бодро поправился непрошеный визитер.
      - Я так понимаю, ты поговорить со мной хочешь? - Смирнов задал вопрос, который можно было и не задавать.
      - Если можно, конечно, - подтвердил Константин. Смирнов оторвался от лопаты, обернулся, распорядился:
      - Кончай шуровать, начинай вкалывать! Бросайте лопаты, бабы! Идите знакомиться.
      7
      Кирилл Евгеньевич подробно рассказывал перспективному покупателю о стилистических особенностях и высоком качестве яркой и жизнерадостной (как излагал Горбатов) картины "Игра в снежки" постпримитивиста Суханова. Покупатель сосредоточенно смотрел через горбатовское плечо, но не на картину и не на по сетителей. В себя, где производились сложные операции пересчета. Стоявший за его спиной агент сочувствующе улыбался Горбатову. Покупатель-предприниматель вдруг резко повернулся и осмысленно глянул на агента. Тот быстренько сделал соответствующее лицо.
      - Слушаю вас, Эдуард Эдгарович.
      - Берем? - подозрительно, как на допросе, спросил у него Эдуард Эдгарович.
      - Надо, надо брать, - озабоченно посоветовал агент.
      - Ну а потом продать ее можно будет? - продолжил допрос покупатель.
      - Когда это - потом? - осведомился агент.
      - Ну когда мало ли что... - неопределенно объяснил Эдуард Эдгарович.
      - Можно, можно, - успокоил его агент. - А то и с прибытком.
      - Берем! - решил предприниматель и небрежно, как у продавца галантереи, спросил Горбатова: - Куда платить?
      - Прошу в кабинет, - пригласил Кирилл Евгеньевич.
      Галина Васильевна встретила их, стоя у своего драгоценного бюро.
      - Здравствуйте, дорогие гости! - пропела она. - Кофе, чай или покрепче чего-нибудь?
      Предпринимателю Галина Васильевна очевидно понравилась. Всеми потрохами ощутил родное и духовно близкое. Да и стати бабоньки опасной породы "оторви да брось" ласкали взор.
      - А что? - как бы в раздумье изрек он и обратился за поддержкой к агенту: - Выпьем, Гена?
      - Халява, сэр, - развел руками агент.
      Галина Васильевна нажала на кнопку, и в дверях появилась длинноногая секретарша.
      - Слушаю вас, Галина Васильевна.
      Из предложенных напитков Эдуард Эдгарович выбрал виски с содовой, и Светлана удалилась выполнять заказ. Эдуард Эдгарович глянул на циферблат своих золотых на золотом браслете "Картье" и сообщил всем, что у него есть только пятнадцать минут. Галина Васильевна с улыбкой заверила его, что они все успеют. В ожидании Светланы покупатель внимательно оглядел убранство кабинета и похвалил хозяев:
      - Богато живете.
      - Неплохо зарабатываем, - с достоинством ответила Галина Васильевна. Втроем они сидели за круглым, карельской березы столом. А Кирилл Евгеньевич отделился, устроившись за своим бюро, и делал вид, что спешно изучает важные бумаги.
      - Удачно, значит, торгуете, - продолжил беседу покупатель.
      - Точно и хорошо работаем, - поправила Галина, но, чтобы доставить удовольствие гостю, согласилась: - И удачно торгуем, тут вы правы.
      Беседу прервала Светлана с подносом. Быстренько его разгрузив, она еще раз проверила, все ли на месте. Все было на месте: и бутылка "Чивас регал", и сосуд с содовой, и чаша со льдом, и блюдо с фисташками, и соответствующие стаканы.
      Разливала Галина Васильевна.
      - Что ж, обмоем покупку! - Эдуард Эдгарович поднял наполненный стакан.
      - Приобретение, - поправила Галина и, не оборачиваясь, спросила: Кирилл Евгеньевич, а вы?
      - С удовольствием, но - увы! - печень последнее время пошаливает, отговорился Кирилл.
      - С Богом! - напомнил, что пора уже и выпить, нетерпеливый Гена.
      С удовольствием выпили по второй и только изготовились к третьей, как опять объявилась Светлана и молча застыла на пороге.
      Галина подняла голову.
      - Да, Света?
      - Он пришел, - почти зловеще сообщила Светлана.
      Кирилл Евгеньевич развернулся вместе со стулом и произнес непроизвольно:
      - Джон Бойтон Пристли.
      - Иностранец, значит, - понял Эдуард Эдгарович. Агент Гена, не выдержав, хихикнул и тут же закашлялся.
      - "Он пришел" - пьеса знаменитого английского писателя Пристли, холодно объяснил Кирилл Евгеньевич.
      - Ага, - кивнул Эдуард Эдгарович и, отодвинув стакан, кинул взор на "Картье". - Ну, нам пора.
      - Посошок на дорожку, - предложила Галина. - Налито уже.
      - Милое дело, - быстро согласился Гена. А его наниматель просто поднял стакан, выпил вместе с Галиной и Геной и деловито задал свой главный вопрос:
      - Куда платить?
      - У Светланы все готово, - заверила Галина.
      - Тогда пошли, Геннадий, - скомандовал Эдуард Эд гарович.
      Света на мгновение задержалась для получения инструкций.
      - Быстренько здесь прибери посуду и... - Галина приподняла бутылку виски. Оставалось больше половины. - ... чистые стаканы принеси. А потом с покупателем займешься.
      - А с этим что делать? - Светлана мотнула головой, указывая на приемную.
      - Как только стаканы заменишь - впускай.
      ...В кабинет вошел мужчина лет сорока, при галстуке, в хорошем двубортном костюме. В меру симпатичное лицо, как у всех, приятная улыбка, как у большинства, взгляд хищный, как у волка.
      - Здравствуйте, здравствуйте, Андрей Альбертович! - протянув руки, двинулась ему навстречу Галина Васильевна. Обе руки и предложила для рукопожатия. - Заждались!
      - Рад приветствовать, Галина Васильевна, вас и Кирилла Евгеньевича.
      Кирилл Евгеньевич поднялся, строго поклонился.
      - Здравствуйте.
      - Немножко выпьем для разгона? - предложила Галина и позвала: - Кирилл Евгеньевич, присоединяйтесь к нам.
      Устроились за обновленным столом. Андрей Альбертович подробно изучил золотую с черным этикетку "Чивас Регал" и сообщил:
      - В силу специфики своей работы я стараюсь не выпивать особенно, но в честь знакомства чисто символически одну...
      - ...другую, третью... - с обаятельным смехом перебив, продолжила счет Галина.
      - Вы уж скажете! - откликнулся на шутку Андрей Альбертович и слегка расслабился, откинувшись на спинку стула.
      На этот раз выпил, несмотря на печень, и Кирилл Евгеньевич. Для храбрости. Выпил, решительно вздохнул и приступил к вопросам:
      - Не хотелось быть бестактным, но...
      - Спрашивайте, спрашивайте! - разрешил Андрей Альбертович. - Я отлично понимаю, что вам не хочется покупать кота в мешке. Правда, насколько мне известно, Юрий Егорович отрекомендовал меня Галине Васильевне, но так, в общих чертах.
      - Андрей Альбертович, нам хотелось бы знать, насколько вы подготовлены к той работе, которую должны сделать для нас, - спросил Горбатов.
      - Смотря что считать подготовкой, - сказал Андрей Альбертович. - По мне, так пятнадцать лет на земле - подготовка, лучше которой не бывает.
      - Не понял, - настороженно признался Кирилл Евгеньевич, и Андрей Альбертович с покровительственной улыбкой разъяснил:
      - На земле - это в самом низу, в отделении милиции. Сначала опер, потом старший опер и, наконец, пик - зам. нач. отделения по розыску.
      - А после пика? - поинтересовался Горбатов. Хорошая доза пошла по жилочкам, и ему стало все интересно.
      - Не после, а на, - поправил его посетитель. - На пике. На пике уволился по состоянию здоровья.
      Поняв, что собеседник повредил свое здоровье в борьбе с преступностью и преступниками, Кирилл Евгеньевич деликатно помолчал и продолжил:
      - А после, так сказать, демобилизации чем вы занимались?
      - Опять шагал по служебной лестнице. Но по другой. Охранник, начальник охраны, начальник службы безопасности банка. Крупного.
      - Но собственно розыскной работой вы в последнее время занимались?
      - Полтора года только этим и занимаюсь. Сильно надоело чиновником штаны протирать. Вот и занялся вольной охотой.
      - И успешно?
      - Клиенты не жалуются.
      - По второй? - весело предложила Галина Васильевна продолжить счет. Она уже разливала по стаканам, не дожидаясь согласия. Договорившись, что это последняя, выпили.
      Галина Васильевна внесла предложение:
      - Теперь кофейку?
      - Кофейку - это хорошо, - согласился Андрей Альбертович; слегка опьяневший Кирилл Евгеньевич продолжал наседать:
      - Делами какого плана вы занимались эти полтора года?
      - Всякими, - исчерпывающе осветил свою деятельность детектив.
      - Но все-таки? - настаивал Горбатов.
      - Поиск исчезнувшего крупного должника. Такое вас устраивает?
      - И нашли?
      - А куда ж он денется?
      - И деньги из него выбили? - делово полюбопытствовала Галина Васильевна.
      - Выбили. Но не я. Выбивать не входило в мои обязанности.
      - Дело, которое мы хотим вам поручить, много сложнее, чем поиск человека в бегах. Дело запутанное, темное, со многими концами и без какого-либо начала, - двинулся было к главной цели встречи Кирилл Евгеньевич, но Андрей Альбертович развязно перебил:
      - Нет начала - начнем с конца. Ноу проблем, господин искусствовед!
      - Я с подозрением отношусь к людям, в жизни кото рых нет проблем, отчеканил Горбатов. Но и удачливый детектив невзлюбил нервного интеллигента.
      - Ну, комплексы - это по вашей части.
      Галине Васильевне пришлось принимать крутые меры.
      - Прошу тебя, Кирилл, успокойся. А вам, Андрей Альбертович, лучше по-доброму договориться с нами. Не правда ли?
      - Безусловно, - бодро подтвердил сыщик, - я готов выслушать вас, Галина Васильевна. Вы, надеюсь, подробно и точно изложите все обстоятельства.
      Он, с надеждой заполучить союзника, дружелюбно посмотрел на нее. Галина Васильевна понимающе улыбнулась.
      - Сейчас скажу Светлане, чтобы кофе принесла. - Встала и ушла в предбанник.
      Мужчины взглядами проводили ее и - деваться некуда- посмотрели друг на друга. Кирилл Евгеньевич решительно положил два нежных кулачка на столешницу и сказал:
      - Все-таки придется выслушать меня, Андрей Альбертович. Именно меня.
      * * *
      Расположились в столовой. Только сейчас, когда Александр Иванович бродил по комнате из угла в угол, Константин заметил, что старый мент сильно прихрамывает.
      Ксюшку прогнали, чтобы беседовать втроем: Константин, Александр Иванович Смирнов и Лидия Сергеевна Смирнова-Болошева, тоже, кстати, полковник милиции запаса, еще и кандидат каких-то там специальных наук.
      Константин рассказал о том, что случилось за последние три дня. Было над чем поразмыслить. Вот и взяли паузу. Смирнову, видимо, надоело размышлять на ходу, и он бухнулся в кресло. И тут же получил от Лидии Сергеевны приказ:
      - Саша, говори. Излагай соображения косного милицейского ума.
      - Ну, что предупреждали - ясно. Теперь давайте попробуем просчитать, кого из вас троих предупреждали. Тебя, Константин, пока, я думаю, предупреждать рановато. Да и о чем? Вряд ли за четыре месяца ты успел всерьез влезть в дерьмо, именуемое специфическими особенностями российского шоу-бизнеса. Или влез?
      - Я к шоу-бизнесу даже не сбоку припека, - заверил Константин.
      - Не скажи. Как говаривал мой учитель физики в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году: все из той же оперы. - Смирнов сделал ударение на второй гласной и произнес ее как "э". - Футбол тоже шоу-бизнес.
      - Но пока в нем такое не творится, - защитил свою профессию Константин.
      - Именно - пока. Да и ты, опять же пока, мало что еще знаешь, ответил Смирнов и не дал возможности Константину возразить в очередной раз. - Итак, Кобрин и наша Даша.
      - Не верю, что предупреждали Дашу, - стараясь быть твердым, заявил Константин.
      - Она - наивная девочка. Дурочка еще, - задумчиво сказала Лидия Сергеевна.
      - Ну уж! - на этот раз вполне искренне - междометиями - возразил Константин и обрадовался тому, что прихватил стариков на противоречии. Вот вы сами говорите: наивная дурочка. О чем можно столь страшно предупреждать наивную дурочку?
      - Ей кажется, что она выдержала испытание водой, огнем и медными трубами. А на самом деле она прошлась по луже на асфальте, перешагнула через искусственный костер из тряпочек с подсветкой, колышемый вентилятором, и несколько раз дуднула в жестяную детскую трубочку, продолжила Лидия Сергеевна. - Такая абберация в жизни чрезвычайно опасна. По наивности и неведению, существуя в том мире, можно вляпаться во что угодно.
      - Не думаю, - сказал Константин. - И не верю.
      - И черт с тобой, - легко согласился Смирнов. - Допустим, милейший наш Михаил Семенович Кобрин - главный фигурант. - И вдруг живо отвлекся: Кстати, Лида, не забыть: напомни мне завтра, чтобы я Игорьку звякнул. При мне Кобрин вроде в нашей епархии еще не наследил.
      - В восьмидесятых - фарца по-мелкому. Я ему еще в юношах привезенное из-за бугра барахло сбывал, - постарался за неведомого Игоря Константин.
      - Мелочевка, Костик, - отмахнулся Смирнов. - С таких копеек солидное дело, как у него сейчас, не начнешь. Ну да ладно, это пока не главное. Теперь о твоей просьбе. Ты, как я понял, хочешь нанять опытного детектива...
      - Но хочет ли этого Даша? - тихо перебила мужа Лидия Сергеевна.
      - Но она же не стала протестовать, когда на их, так сказать, собрании было решено задействовать частных сыщиков, - возразил Константин.
      - Там ей деваться было некуда. Не она решила, решило большинство. Тебе бы с ней поговорить... - мягко посоветовал Смирнов.
      - Не хочу, - упрямо мотнул головой Константин. - И не буду.
      - Дело хозяйское, - уступчиво согласился Смирнов. - Значит, по-прежнему желаешь, чтобы мы с Лидой порекомендовали сыскаря без балды?
      - Да.
      - Тогда у нас предложение: подожди ровно сутки. Может, и меньше. Вдруг окажется, что детектив тебе и не понадобится.
      - Понадобится. В этом деле без серьезного расследования не обойтись.
      - Никто не говорит, Костик, что детектив вообще не понадобится. Просто может случиться так, что детектив не понадобится именно тебе, - непонятно выразилась Лидия Сергеевна. А Константин хотел понять.
      - Думаете, что я после разговора с Дашей от него откажусь? Не откажусь. Да и никакого разговора не будет.
      - Горячий, - обобщил про него Смирнов жене. Она же в ответ дополнила:
      - И упорный.
      - Упрямый, - внес последний корректив Смирнов. - И шибко быстрый, с ним говно хорошо есть: обязательно изо рта кусок вырвет.
      - Саша, - одернула Лидия Сергеевна.
      - Да это не я! - радостно отрекся от грубого выражения Смирнов. - Этой присказкой меня мой первый большой начальник в МУРе всегда корил.
      Резвились старички.
      - Так я и не понял, почему должен ждать сутки, - напомнил Константин о делах.
      - Все очень просто, Костик, - успокоила его Лидия Сергеевна. - Как мы поняли, несравненная (а она действительно несравненная) Анна собиралась консультироваться по поводу детектива с полковником Маховым. Так вот, у нас с Сашей уверенность, если не сто-, то девяностопроцентная, что Леонид порекомендует ей только того человека, которого и мы можем порекомендовать. Единственного. Тогда сразу снимается несколько мешающих тебе шероховатостей. Как-то: необходимость разговора с Дашей, ее согласие на привлечение собственного, так сказать, сыщика. Да и ты остаешься в весьма выгодной позиции - слегка в стороне.
      - Если так, то сутки подожду, - согласился наконец Константин и решительно поднялся. - Мне пора. Извините за беспокойство.
      - Может, все-таки поужинаете с нами, Костик? - радушно предложила Лидия Сергеевна не просто из вежливости. Константин почувствовал это.
      - С удовольствием бы и поужинал. Но, ей-богу, страшно тороплюсь.
      - Торопишься, значит, - оценил ситуацию Смирнов и заорал: - Ксюшка!
      Скорее всего, Ксения была в соседней комнате, потому что объявилась почти одномоментно с криком. Весело осмотрела всех и доложилась:
      - Жду указаний, полковник.
      - Отвезешь Костика на станцию, - приказал Смирнов.
      - А вдруг меня остановят? Доверенность-то на вас.
      - Без отговорок. И машину, и тебя местные дорожные менты прекрасно знают.
      - Пять минут на сборы, - предупредила Ксения и ушла.
      - Подождем, - сказал Смирнов.
      - Подождем, - покорно согласился Константин и вдруг осознал, что, соглашаясь, упустил нечто весьма существенное. - Александр Иванович, но, если детектив будет работать на эстрадную кодлу, он, естественно, и не подумает действовать по моим указаниям.
      - А кто ты такой, чтобы он действовал по твоим указаниям? - шутливо задрался Смирнов.
      Не давая Константину времени на обиду, Лидия Сергеевна мягко сказала:
      - Детектив, которого мы намеревались рекомендовать тебе и которого Лен я Махов обязательно отрекомендует Анне, не нуждается в указаниях, да и не потерпит их. Он действует сам по себе. Таковы условия, Костик.
      Квакнул автомобильный гудок.
      - Ксения готова. Будь здоров, Константин. Жду завтра твоего звонка, поднялся Александр Иванович. - Между прочим, это Дарья, молодец, пробила нам телефоны.
      - Уж такой она молодец, уж такой молодец, - бормотал Константин, прощально целуя ручку хозяйке дома.
      Передняя дверца "девятки" была гостеприимно распахнута. Константин уселся и захлопнул ее.
      - Поехали, Костик? - спросила Ксения и повернула ключ зажигания. Медленно тронулась. И тут Константин опомнился:
      - Уж кому-кому, а вам я не Костик, а Константин Александрович, уважаемая моя Ксения! - то ли в шутку, то ли всерьез возмутился он.
      - Вы теперь - Костик навсегда, - сообщила она. - Так решила Лидия. А ее решение отмене не подлежит.
      - Еще посмотрим! - засмеялся Константин.
      Миновали пятачок и выбрались на асфальт.
      - Костик! - позвала Ксения.
      - Что тебе, Ксюшка? - откликнулся он. Раз на "ты", то и она на "ты".
      - Тебе мои старики понравились?
      - Ты вроде хвастаешься ими.
      - Я ими действительно хвастаюсь. Всегда. Ну и как они тебе?
      - А ты знаешь, - осенило Константина, - я их боюсь!
      - Их бояться не надо. Их надо любить.
      - За что же?
      - Любят не за что, а кого, - поучила Ксения.
      - И кто же они, чтобы их просто так любить?
      - Они доверчивые и простодушные.
      - Они доверчивые и простодушные?! - в изумлении взвыл Константин.
      - Да, - безапелляционно подтвердила Ксения. - Вот они поверили тебе и откровенны с тобой до конца, до самого донышка. Они даже не представляют себе теперь, что ты можешь слукавить с ними, схитрить, сказать неправду любую: малую, большую, все равно.
      - А ты представляешь?
      - Я - опасаюсь. Ты в разговоре с ними иногда подозрительно вертелся.
      - Подслушивала, значит, - укорил он.
      - Слышала кое-что, - уточнила она. - И они знали, что я прислушивалась. Еще спросят, что я о тебе думаю.
      - Доверчивые! - передразнил он.
      - Доверчивые. И мне верят до конца.
      - Кто они тебе? Дед с бабкой? Дядька с теткой?
      - Они мне самые близкие люди на свете.
      Ксюшка, Ксения Логунова, два года тому назад в силу трагических обстоятельств попала в дом Смирновых-Болошевых. Тогда казалось не надолго. Но вдруг ставши сиротой и оказавшись наследницей большого состояния, она с молчаливого одобрения двух отставных полковников передала все свои капиталы на строительство больницы и осталась у Смирновых-Болошевых навсегда. Внучкой. Дочкой. Подружкой.
      - Тебе повезло. У тебя есть такие люди, - невесело сказал Константин.
      Ксения оторвала взгляд от дороги и быстро глянула на него. Согласилась:
      - Да. Мне повезло.
      Шкурой почувствовав, что эта соплячка его пожалела, Константин тем не менее не расстроился.
      - Мне тоже повезло. По малости: ты подслушивала и призналась в этом. Ты в курсе и можешь наверняка сказать мне, кто этот детектив, которого они абсолютно уверены- некий Махов обязательно порекомендует эстрадным козлам.
      - Могу, но не скажу, - откровенно ответила Ксения.
      - Почему?
      - Потому что они не сочли нужным тебе сказать об этом.
      - Послушная девочка, - одобрил он ее. - Но хотя бы какой он?
      - Он-то? - Ксения с улыбкой задумалась на мгновение.- Занятный. И забавный.
      "Девятка" забралась на небольшую горку и подъехала к станции. Ксения лихо подогнала ее к платформе, по всем правилам развернулась, выключила мотор и первой вышла из машины.
      - Давай прощаться. Твоя электричка через четыре минуты. А я пойду Александру Ивановичу бурливой, как он говорит, водички куплю. Он пепси-колу любит.
      Захлопнув дверцу и облокотившись о крышу "девятки", он позвал:
      - Ксения!
      - Что тебе, горе мое луковое? - кому-то подражая, откликнулась Ксения.
      - Так что же ты скажешь обо мне полковникам?
      Она подкинула на ладони ключи зажигания и, стремясь выглядеть серьезной, ответила весьма замысловато:
      - Скажу, что слишком долго в Германии жил. Ненужно похож на немца.
      * * *
      Деятельная Анна не откладывала дела в долгий ящик. С очаровательной бесцеремонностью полковник Махов был вызван в этот же вечер.
      Он стоял на пороге - здоровенный, красивый, беспечный, одетый с чисто московским небрежным шиком. Не полковник вовсе, а плейбой.
      - Чуть свет... и я у ваших ног, - признался он, целуя певице ручку.
      - Можно было бы чего-нибудь более подходящее подыскать, - сварливо заметила она. - Вечер уже, поздний вечер.
      - Вот я и говорю: чуть свет, - Махов весело кивнул на темно-серое окно.
      - Это не вы говорите, а Чацкий.
      - Просто он столь удачно выразил мои сегодняшние чувства, что невольно приходится повторять его слова.
      - Да идите вы! - Анна нарочито сердилась.
      - Куда? - деловито осведомился он и скинул плащ.
      - Сначала руки мыть, а потом ко мне, - изложила программу действий Анна и повела его в квартирный лабиринт.
      Ужин был накрыт не в столовой, а в уютном кабинетике-будуаре. Устроились за драгоценным столом черного дерева, на котором стояло все, что надо. Махов за горлышко поднял бутылку "Джим Бима", с удовольствием прочитал этикетку и поблагодарил:
      - Спасибо вам, Аня.
      - За что? - удивилась она.
      - Что не забываете мои вкусы.
      Она отобрала у него бутылку, разлила по высоким стаканам, ложечкой накидала в них льдышек и произнесла первый тост:
      - За ваши успехи, Ленечка.
      - За успехи пить опасно.
      - Это за будущие. А за настоящие - пожалуйста!
      - Какие у меня успехи! - делая вид, что огорчен, усомнился Махов.
      - Ну, хотя бы у дам, - подбодрила она его. И рассердилась. - Так мы пьем или не пьем?
      Выпили, конечно. Анна заботливо наложила ему в тарелку салата и, пригорюнясь, смотрела, как он ел. И ел он прекрасно: быстро, аккуратно. Доев салат, удивился:
      - Оказывается, я - голодный.
      - Много работы, Леонид? - участливо спросила Анна.
      - И работы тоже. Но больше ненужной суеты.
      - А вы не суетитесь, - посоветовала она.
      - Пытаюсь, но не получается.
      Анна вторично разлила по емкостям и опять приподняла свой стакан, рассмеялась:
      - За нашу первую с вами встречу, Леонид. Я ее часто вспоминаю. Выхожу из лифта в "Уолдорф Астории" и вдруг вижу: через суперроскошный вестибюль идет мне навстречу российский мент в полной полковничьей форме. У меня аж ноги отнялись.
      - Но не язык, - включился Махов. - Во весь нью-йоркский вестибюль заорали: "Чуваки, московский мусор вас брать приехал!" За нашу первую встречу, Анна!
      Посмотрели друг на друга любовно и выпили по второй. На всякий случай Махов, извиняясь, предупредил Анну:
      - Мне пришлось дать номер вашего незарегистрированного телефона дежурному по городу. Под страшную его клятву, что не разгласит его и под пытками. Извините, но без этого нельзя было обойтись.
      - Раз нельзя, так нельзя, чего тут делать, - покорно приняла извинения Анна. - Только вот сильно надоело ежемесячно телефонный номер менять.
      - В данном случае этого не понадобится.
      - Хорошо бы, - вздохнула Анна.
      Подходящий был момент для того, чтобы взять быка за рога. Махов взял:
      - И что же случилось с вами? Или у вас?
      - Торопитесь? - насмешливо поинтересовалась она. Он, сам себе удивившись, признался:
      - Да нет вроде. Я последнее время как белка в колесе, Анна. Бегу, бегу, бегу и даже не догадываюсь, что можно остановиться.
      - Укатали сивку крутые горки.
      - В том-то и дело, что не укатали.
      - Не беспокойтесь, укатают, - уверенно предрекла Анна.
      - Типун вам на язык!
      - Не надо. У меня послезавтра концерт.
      - Так какое у вас ко мне дело, Анна?
      И Анна поняла - пора приступать.
      - Вы наверняка слышали о наших кровавых чудесах...
      Леонид сразу перебил ее:
      - К сожалению, к глубокому моему сожалению, я никакого отношения к расследованию этих дел не имею.
      - "К глубокому сожалению" - это не просто фигура речи?
      - Какая уж тут фигура! Дело мерзкое, вонючее. В нем обязательно надо разобраться.
      - Не дело, а дела, - поправила Анна.
      - Дело. Дело! - не согласился Махов. - Концов много, а дело - одно. Хорошо запутанный клубок, распутать который ой как не просто!
      - Вот вы и распутайте.
      - Я - вне игры. Им занимаются надо мной. В Главном управлении.
      - Да все я понимаю! - призналась Анна. - Можете не оправдываться. И позвала я вас без всякой надежды на то, что вы займетесь нашими делами.
      - Тогда зачем позвали?
      - Просто увидеть хорошего человека, с которым давно не виделась, потрепаться всласть, выпить с удовольствием. Такого представить не можете?
      - Не-а, - охотно подтвердил Махов. - Не могу.
      - А, собственно, почему?
      - Заняты мы все по макушку. Теперь все наши встречи- по необходимости. В чем ваша необходимость?
      - Мы хотим, чтобы кто-то квалифицированно провел расследование этих дел. В сугубо приватном порядке.
      - Дйла, - властно поправил он. - У меня к вам два вопроса. Первый: кто это мы?
      - Мы - это большинство самых популярных артистов эстрады.
      - Так сказать, заказчик во многих и неуловимых лицах. Аморфно и безответственно.
      - Конкретным и единственным заказчиком буду я.
      - Уже лучше. Но все-таки второй вопрос: зачем это вам?
      - Ну тогда и я по пунктам! - рассердилась Анна. - Во-первых, я абсолютно уверена в том, что ваше Главное управление в лучшем случае найдет всего лишь убийцу-одиночку, который организовал взрыв под лже-Владленом. Убийца лже-Дарьи уже понес заслуженную кару. Все тип-топ: раскрываемость так у вас говорят? - стопроцентная и, следовательно, в отчетности все в порядке. Нам же хочется знать, кто это все организовал. И поэтому, во-вторых, если публика - зритель и слушатель - охотно принимает двойников за нас настоящих, то какая же цена нам, настоящим? Короче, мы не хотим жить в дерьме.
      - А кто хочет? - согласился Махов.
      - Кто-то хочет, Леонид, чтобы мы жили в дерьме и чтобы, смешав нас с дерьмом, снять с этой вонючей каши навар в очень крупных бабках.
      - Отнесем вашу глобальную версию в область весьма и весьма если не сомнительных, то, во всяком случае, фантасмагорических предположений, жестко определил место ее теорий любивший конкретику и не любивший досужие домыслы полковник милиции. - Итак, вернемся на исходные: вы хотите, чтобы кто-то всерьез взялся за это дело и выяснил истинных организаторов преступления. Так?
      - Так.
      - Для этого вам нужен человек, не ограниченный ни бюрократическими, ни территориальными, ни временными рамками. Короче, вам необходим высококвалифицированный, инициативный, изобретательный и безусловно бесстрашный частный детектив. Так?
      - Так, - еще раз подтвердила Анна и спросила: - У вас есть такой человек?
      - Неправильно поставлен вопрос, - умерил ее пыл Махов. - Правильнее было бы спросить меня, есть ли такой человек вообще.
      - Есть ли такой человек вообще? - послушным эхом откликнулась она.
      - Есть.
      - Тогда в чем же проблема? - Звезда потихоньку заводилась.
      - Захочет ли этот человек работать на вас.
      - Мы хорошо ему заплатим, очень хорошо.
      Махов то ли хмыкнул, то ли фыркнул. Как недовольный конь. Дал понять, что знаменитая дамочка рванула не в ту степь.
      - Если вы начнете с этого разговор с ним - пиши пропа ло!
      - Бессребреник?
      - Почему же? Вполне нормальный человек. Только цену себе знает и без вас.
      - Тогда очарую, - решила Анна. - Ход?
      - Ход, - согласился Махов. - Если только без эстрадных переборов.
      - Ох и пораспустились вы, Леонид! - озадаченно удивилась Анна. - Или я вас распустила?
      - Вы так добры и терпимы, Анна, - произнес Махов, глядя на нее с подчеркнутым восхищением. Анна умело всплеснула своими знаменитыми руками.
      - Что же это за время такое? Кого ни возьми, каждый - ну прямо каждый! - весь-таки изгаляется в иронии и подначке!
      - А если по третьей? - тихо напомнил он о ее хозяйских обязанностях.
      Она поспешно разлила и подняла свой стакан.
      - За вашего уникального человека.
      - Он - не мой, Анна.
      - А чей?
      - Он - ничей.
      - Кошка, которая гуляет сама по себе?
      - Кошка - это про дамочек. Он - мужик.
      - Ну все равно за него! - настаивала на своем Анна.
      - За то, чтобы он согласился, - поправил ее тост Махов.
      8
      - Я очень надеюсь, что вы согласитесь, Георгий, - взволнованным контральто просительно завершила свой отчет о положении дел в поп-музыкальном мире достойная представительница этого мира и, беззащитная в слабовольности своей, робко улыбнулась.
      Ее неукротимой волей десант в составе ее самой и полковника Махова был заброшен в тихую однокомнатную квартиру Георгия Сырцова в тот же поздний вечер.
      Георгий Сырцов (был он в фуфаечке с короткими рукавами) в задумчивости почесал правой рукой под левой подмышкой и, часто моргая, посмотрел на молчавшего Леонида. Еще час назад он, оттрубив положенное в качестве преподавателя в Академии (так звучно именовали курсы по подготовке детективов и охранников честолюбивые владельцы-учредители) контрразведки и сыска, задремывая с книжкой, мечтал о том, как он замечательно побездельничает три дня. Но явились полковник с Анной и потянули в маету. Хотел ли он в маету? Жаль ли ему трех свободных дней? Леонид смотрел в пол и продолжал молчать. Когда они пришли, Сырцов предложил выпить кофе, но они отказались. Сейчас он счел нужным предложить вторично:
      - Кофейку?
      Анна выдала из арсенала своего обаяния чистосердечную улыбку.
      - Теперь можно, не правда ли?
      - А раньше почему было нельзя? - осведомился Сырцов на ходу. Вот и попался. Анна невинно захлопала длинными ресницами широко раскрытых в неподдельном смущении очаровательных глаз.
      - Я поначалу очень стеснялась, - по-детски простодушно призналась она и судорожно вздохнула. Получилось убедительно. Сырцов первый поддался, расплылся у дверей в довольной улыбке. И исчез.
      - А он замечательно обжил свою квартиренку, - поделилась своими впечатлениями Анна, придирчиво осмотрев сырцовское жилье. - Молодец. Резко, смело, без бабской игры все в тон.
      Ей бы это самому Сырцову сказать, тогда уж наверняка его поборола, ибо он своим гнездом гордился.
      - Он - вообще молодец, - лениво заверил ее Махов.
      - А как бы умаслить нашего молодца?
      - Уже умаслила, раз не прогнал.
      - Думаете, уговорила?
      - Еще нет. Почти уверен, что ответ - положительный или отрицательный он даст вам завтра.
      - Тугодум?
      - Чего нет, того нет! - убежденно не согласился Махов.
      - Тогда зачем ему тянуть резину?
      - Вот у него и спросите, - посоветовал Махов, увидя, что в комнате объявился хозяин с подносом в руках.
      - О чем вы хотите меня спросить? - вежливо поинтересовался Сырцов, снимая с подноса и поочередно ставя на журнальный столик безшнуровой электрический чайник, непочатую бутылку "Энесси" с тремя пузатыми рюмками, банку растворимого кофе, тарелку с нарезанным лимоном, тарелку с сыром и три темно-коричневого стекла кофейные чашки с такими же блюдцами. Он еще не знал, как называть знатную гостью: просто по имени или по имени-отчеству.
      - О многом, дорогой Георгий, - вывернулась многоопытная певица.
      - Кофе, к сожалению, растворимый, - формально огорчился Сырцов, третьим усаживаясь в кресло у журнального столика. Устроился поудобнее и приступил к разговору: - Меня-то спрашивать, по сути дела, не о чем. При определенных условиях расспрашивать надо вас.
      - Не мучайтесь, - пожалела его прозорливая певица. - Зовите меня просто Анна, можно даже Аня. А то Анюта или Нюрка.
      - А мне дальше Анны идти не позволялось! - заметил Махов. Он, отколупнув мягкую фольгу, вытаскивал пробку из бутылки "Энесси".
      - От вас я никогда не зависела, Леонид. А вот от Георгия завишу, потупилась Анна и, резко сменив интонацию, отчаянно заблажила: - Жорик, давай на брудершафт!
      - Такими шокинг-перепадами я всегда восхищаюсь в ваших песнях, вежливо признался Сырцов. Махов, разливавший по рюмкам, дважды икнул от сдерживаемого смеха и слегка промахнулся. На лакированной плоскости стола растеклась коньячная лужица.
      - Что с вами, Леонид? - светски холодно спросила Анна.
      - Анна, Леонид! Мы пьем или не пьем? - разрядил ситуацию Сырцов.
      - "И пью, и пью, и пью я", - в самом низком регистре спел отрывок песни старого бурша из давно забытой оперы полковник Махов.
      - И за что же ты пьешь, Леня? - задал вопрос Сырцов. За Махова быстро ответила Анна:
      - Хотелось бы за почин.
      - Для начала все-таки за знакомство, о котором я, как всякий российский обыватель, мечтал всю свою сознательную жизнь! - произнес тост хозяин дома.
      Деваться некуда. Выпили. Закусив кусочком сыра, Анна, довольная комплиментом, сообщила Сырцову свои первые о нем впечатления:
      - Вы - лихой паренек, Жора. Ни погладить, ни ухватить, ни ущипнуть.
      - Это хорошо или плохо? - поинтересовался Сырцов.
      - Да хорошо, хорошо! - Анна опять перешла в наступление. - Золотце вы мое, поработайте на нас, ну что вам стоит?
      - Мне - ничего.
      - Значит, нам? - обрадовалась Анна, но насчет того, что это будет стоить им, речи не повела: помнила маховский совет.
      Но сам Махов, почувствовав, что разговор зависает, перевел его на сугубо деловую основу:
      - Ну как, Жора? Соглашаешься? Да или нет?
      - Подумать надо.
      Махов, торжествующе глянув на Анну, беспечно спросил:
      - Небось с Дедом посоветоваться хочешь?
      - Неужто такая конфиденция, что и посоветоваться ни с кем нельзя? вопросом на вопрос ответил Сырцов.
      - Тебе, именно тебе, с Дедом обязательно надо советоваться?
      - Обязательно.
      - А если я с ним уже посоветовался?
      - Ну ты и мерзавец, Леонид! - восхитился Сырцов, и оба молодца, одновременно захохотав, хлопнулись ладонями.
      - С кем вы посоветовались, Леонид? - тонким голосом напряженно осведомилась Анна.
      - С Дедом, - малопонятно объяснил Махов.
      - И о чем же вы советовались с неизвестным мне субъектом, так называемым Дедом? - ледяным тоном продолжила Анна.
      - О вашем деле, о вашем предложении Жоре заняться этим делом.
      - Когда же вы успели? С тех пор как мы сегодня с вами встретились, мы не расставались ни на минуту. И я не заметила, что вы с кем-либо общались хотя бы по телефону.
      - Анна, радость моя, - задушевно почти пропел Леонид, - ну какой же я был бы сыщик, если еще до встречи с вами не знал бы о тайной сходке наших заме чательных певцов и певиц по поводу криминала в их кругу?
      - Отстучали, следовательно, - догадалась Анна.
      - Что значит - отстучали? - снисходительно не согласился с формулировкой Махов. - Известили, так будет точнее.
      - Кто же эта скотина?
      - К сожалению, выяснять, кто же все-таки скотина, вам придется без меня. Ничем, как говорится, не могу помочь.
      - Ну, подлюки! Ну, говнюки! - горевала Анна. Ее тактично оставили в покое, тем более что Сырцову с Маховым было о чем поговорить.
      - Что Дед, Леня?
      - Дед твердо считает, что тебе надо этим заняться.
      - Ты что - ему все в подробностях изложил?
      - Не успел, Жора. Непонятно как, но он информирован не хуже нас, даже, можно сказать, много лучше.
      - Откуда?
      - Так он мне и сказал! Похохатывал только и кряхтел, стараясь внушить мне, что он старый.
      - Вот ведь старый черт!
      - Черт, конечно, но не старый.
      Привыкшая к тому, что в ее присутствии все должны восхищаться только ею, Анна вмешалась в разговор:
      - Вы не будете на меня в обиде, мальчики, если я на минуту отвлеку от столь захватившей вас беседы?
      Как-то между прочим Махов уже налил по второй. Сырцов подхватил свою рюмку и произнес безотказно действующий тост:
      - За бесценное здоровье присутствующих дам!
      Анна в задумчивости нежно гладила пузатую рюмку.
      - Мадам! - шутливо напомнил ей о том, что из рюмки надо пить, Леонид.
      - Сейчас, временно, мадемуазель, - уточнила Анна.
      - Тогда за здоровье самой очаровательной девушки! За вас, Анна! распоясался Сырцов.
      - Девушка... - бормотала Анна. - Положь свое дитё на кровать, девушка...
      Побормотала, побормотала и выпила. Мужчины - вслед за ней. Анна опять пожевала сыру и строго посмотрела сначала на Махова, а потом продолжительно - на Сырцова.
      - Насколько я понимаю, теперь вы согласны работать, Жора.
      - Согласие есть продукт непротивления двух сторон, - для маленького безобразия процитировал ильфо-петровского мастера Мечникова Махов.
      - Это когда в койке, - срезала полковника Анна. - А для дела мне нужно согласие лишь одной стороны. Да или нет, Жора?
      - В общем, да, - сказал серьезный Жора и тут же, поспешно уточняя, замутил воду: - Условно, так сказать, да.
      - Условно "да" не говорят, - решила для себя Анна. - Твердо считаю, что сказано "да". Чем я могу вам помочь на первом этапе, Жора?
      - Вот прямо так сразу и начнем? - удивился Сырцов.
      - А мы - условно, так сказать! - поиронизировала Анна.- Условно начнем.
      - Во-первых, неплохо было бы глянуть на ограниченный контингент моих в некоторой степени клиентов. Певцов и певиц ваших разглядеть вне сцены, их жен и мужей, близких почитательниц таланта и ухажеров...
      - У нас ухажеров не бывает, - перебивая, нравоучительно заметила Анна. - Только обожатели и полюбовники.
      - Любовники, - поправил Махов.
      - Любовники - это когда любовь. А полюбовники - это когда полюбовно встретились и полюбовно разошлись, - не согласилась она.
      - Не отвлекайтесь... - начал было фразой из анекдота Сырцов, но вовремя спохватился, ибо окончание фразы было слово "мамочка".
      - ...Мамочка, - за него продолжила Анна и заверила: - Мамочка не отвлекается. Что еще от меня потребуется?
      - Да хотелось бы слегка пощупать за вымя ваш, так сказать, менеджмент, предпринимательский корпус.
      - Завтра все и сделаем, - приняла решение Анна. - Завтра вас устроит, Жора?
      - Меня-то устроит, но устроит ли это их?
      - Всех всегда убойная халява устраивает. Вот завтра мы и презентуем.
      - Неплохо, неплохо, - оживился Сырцов. - Кинуть взор на всю кодлу разом имеет смысл. Может, чего и увижу.
      - У вас хороший пиджак есть? - поинтересовалась Анна. Сырцов пожал плечами.
      - У него все есть. Он - пижон, - уверил ее Махов.
      - Если вам нетрудно, Жора, будьте добры, встаньте, - попросила Анна и ловко выскочила из кресла. Послушно вставая, Сырцов осведомился на всякий случай:
      - Зачем?
      Не отвечая, Анна ухватила Сырцова под руку и заставила пройтись вместе с ней до двери и обратно.
      - Смотримся? - серьезно спросила у Махова.
      Они смотрелись. Грациозная, холеная молодая дама и мужественный, громадный (под метр девяносто) и обаятельный мэн.
      - И еще как! - энергично ободрил их Махов.
      - Ты спекся, Жорик, - безоговорочно перешла на "ты" Анна. - На презентации будешь проходить за кандидата в новые мои полюбовники. Машина у тебя какая?
      - Джип "гранд чероки", - с достоинством похвалился Сырцов.
      - В цвет! - обрадовалась она. - Что нынче доктор прописал. Для шухера я с тобой в нем приеду.
      - Значит, это твой зверь у подъезда стоит? - с плохо скрытой завистью спросил Махов. - Давно ли и на какие капиталы?
      - Два месяца и на законно заработанные деньги. Еще вопросы имеются, товарищ милиционер?
      - "Мосглобалтранс", - догадался сведущий Махов. - А хорошо они тебе платят!
      - ...За хорошую работу, - уточнил Сырцов.
      Анна быстренько разлила по рюмкам и предложила:
      - За твою хорошую работу, Жора. Для нас. - Она сказала не "на нас", а "для нас". Она всегда точно чувствовала интонацию. Мудрая дама. Мудрая, потому что поначалу хорошо жизнью битая...
      9
      Сей громкий сабантуй был организован в честь патриарха, вложившего немалые средства в этот скромно отмечавшийся выход в свет полного собрания своих сочинений. На компакт-дисках, естественно. Началось, как всегда, с пресс-конференции. Однако рассеянное внимание представителей, так сказать, независимых средств массовой информации недолго задержалось на подробностях жизни и творчества выдающегося артиста. Быстренько узнав, что виновник торжества в детстве был маленьким хулиганом, в отрочестве- хиппи, в юности - дорожным рабочим и в молодости - солистом русского народного хора, журналисты энергично двинулись к обильному фуршету.
      Патриарх уже сказал в микрофон "спасибо", гости уже гужевались вокруг длинных столов, когда в дверях явились он и она. Анна все просчитала. Они с Сырцовым были одни, совершенно одни перед обширным пустым пространством, и поэтому всеми сразу были замечены.
      Анна была в вызывающе декольтированном вечернем платье. Сырцов - в смокинге, безупречно сидевшем на его высокой спортивной фигуре.
      Шустрые телевизионщики мигом навели на них свет. Сверкающая идеальными белоснежными зубами и переливающимися бриллиантами Анна приветственно подняла руку. Зал, сам того не желая, зааплодировал. Не опуская руки, Анна сделала ею энергично запретительный жест, и зал мгновенно утих. Она оторвалась от кавалера и царственно двинулась навстречу виновнику торжества, неслышно хлопая на ходу вытянутыми руками.
      Целовалась уже под неудержимую овацию.
      - Где ж ты такого красавца раздобыла? - глядя вверх (он чуть возвышался н ад сырцовским плечом), удивился патриарх, пожимая Георгию руку.- Юрий. Юрий Павлович.
      - Георгий, - без отчества представился Сырцов.
      - Почти то же, что и Юрий. Считай, мы с тобой тезки. Выпить хочешь, тезка?
      - За рулем.
      - Ну и дурачок. А я сегодня надерусь! - неизвестно кому пообещал патриарх. - Ты, Нюрка, сама знаешь, что и как. Действуй. А я пошел туда, куда зовет меня мой жалкий жребий.
      Анна знала, что и как. И действовала. Взяв под руку Сырцова, она поплыла меж столов, знакомя его с коллегами.
      Король Подмосковья ткнул Сырцова кулаком в живот и предложил немедленно выпить. Любимец тинэйджеров ласково погладил его по руке и вопросительно заглянул в глаза. Двухметровый Федя незаметно смерился ростом с Сырцовым и, оказавшись выше, радостно похлопал его по плечу. Владлен несчастно улыбался и все кивал, кивал: боялся Анну до коликов.
      Добрались и до Дарьи с Константином. Анна расцеловалась с Дашей, протянула Константину ручку для поцелуя и представила им своего спутника:
      - Мой Георгий.
      - Очень приятно, - кивнула Даша, а Константин поинтересовался:
      - Неужто ваш? Весь, целиком и полностью?
      - Чей ты, Жора? - невозмутимо спросила Анна.
      - Твой, богиня! - гаркнул Сырцов и склонился к царственной руке. Анна с удовольствием смотрела на его макушку: не боится переигрывать.
      - Еще увидимся, - пообещала Анна Константину и Даше, отправляясь с Сырцовым в дальнейший путь.
      - С принцами и принцессами ты меня познакомила, - по дороге сказал Сырцов. - Теперь веди к королям.
      - Аннушка! Гигантесса! - простонал Михаил Семенович Кобрин, не целуя, нет, прижимая к сердцу руку великой певицы и восторженно рассматривая ее спутника, которому сам и представился: - Михаил Семенович Кобрин, старый друг вашей подруги.
      - Георгий, - отозвался Сырцов.
      - Ну что ж, за знакомство? - подтолкнул Кобрин Сырцова к столу. Выпьем?
      - За рулем, - как пароль произнес Сырцов.
      Обычно в публичных сборищах короли предпочи тали демонстрировать свои дружеские, чуть ли не родственные отношения со своими питомцами, подчеркивая теплоту и бескорыстность взаимоотношений поцелуями, объятьями и расспросами о жизни. Но нынче они сбились в кучу. Видимо, было о чем поговорить королям. Анна вела Сырцова вдоль стола. Сырцов жал руки:
      - Емцов Иван Феликсович
      - Яркин Денис Александрович.
      - Гуткин Борис Матвеевич.
      - Радаев Олег Русланович.
      - Нигматуллин Вагиз. Просто Вагиз.
      - Бакк Савелий Исидорович. Еще проще - Савва.
      * * *
      ...Значит, Сырцов. От столба-колонны, облицованной блестящей черной плиткой, виден был весь зал. А он - не виден залу. Точнее, незаметен для тех, кто резвился у пиршественных столов. И для Сырцова тоже.
      Судьба, благосклонная судьба. Опасен? Да. Но тем острее и увлекательней. Мяч на центре поля. Вот-вот свисток, и начнется игра. Нет, уже началась. Сырцов первым коснулся мяча.
      А что, если, едва начав, тут же и закончить? Ликующе зашлось сердце от невыносимого желания. Вот она, во внутреннем кармане куртки. Вывинтить взрыватель, незаметно катнуть под столы и, пуча глаза от ужаса, заорать: "Сейчас взорвется!" Впечатлительные артисты устроят такое, что незаметно подойти к Сырцову и выстрелить из пистолета с глушителем не составит никакого труда.
      Как же хотелось, как же хотелось! Он закрыл глаза и стал считать. Досчитал до двадцати. Артисты - народ эмоциональный. А Сырцов? Инстинкт сыщика и опыт сработают мгновенно. Шансы - фифти-фифти. Он провел ладонью по лицу с закрытыми глазами, снял морок и открыл глаза. В русскую рулетку он не играет. Он дождется своего беспроигрышного шанса. Что ж, а пока продолжим матч...
      * * *
      Пришла пора прощаться. Процедура эта оказалась более длительной, нежели процесс встречи. Подвыпившие звезды обязательно должны были многократно челомкаться и, целуясь, изъясняться в любви. Сырцов от этой процедуры незаметно отстранился, но Анне деваться было некуда: и целовалась, и обнималась, и льстила, и журила, и обещала, и напоминала. Когда Анна и Даша, с невыразимой любовью глядя друг дружке в глаза, зашелестели о своем, Константин деловито обратился к Сырцову:
      - Я могу с вами поговорить, Георгий?
      - А кто нам может запретить это сделать? - кося под выпившего бодро откликнулся Сырцов.
      - Серьезно поговорить, - настаивал Константин.
      - А разве здесь возможно говорить всерьез? - мутным взглядом Сырцов обвел разграбленный стол.
      - Можно и нужно.
      - Валяйте, - согласился Сырцов. - Если вам удастся, то и я попробую.
      - Итак, вам знаком Александр Иванович Смирнов?
      - Смирновых-то как собак нерезаных. Они вроде Ивановых, Петровых, Сидоровых. Может, и знаком с каким-нибудь Смирновым.
      - Не с каким-нибудь, а с отставным муровским полковником Смирновым. Насколько я понимаю, вы в свое время в МУРе служили.
      - И где я только не служил! А в МУРе... Нет, не помню, запамятовал.
      - Вы что, издеваетесь надо мной? - возмутился Константин, но в этот момент оторвавшись от Дарьи, Анна вновь прилипла к Сырцову и, двумя руками ухватив его под руку, пропела:
      - Домой, пора домой, Георгий!
      - Я же говорил: какой здесь может быть серьезный разговор! - подвел итог Сырцов и вдруг незаметно подмигнул Константину.
      ...Он уже смотался к Деду. Ранним утром, пока Смирнов не успел на своем велосипеде укатить на многочасовую прогулку. И поймал, на самом выходе поймал. Александр Иванович долго и нудно скрипел про то, что он, Сырцов, не жалеет старика и, ломая ему режим дня, лишает утомленный семьюдесятью годами организм необходимой мускульной подкачки. Знал эту мускульную подкачку Сырцов. Обладатель утомленного организма был деятелен и любопытен, как муха. Велосипедные его прогулки - всего лишь возможность побывать где-нибудь, потолкаться среди новых людей, поболтать, если удастся, с ними и увидеть, увидеть дотоле не виденное им. Профессиональный сыщик высочайшего класса стал профессиональным зевакой. Хотя, в общем, это приблизительно одно и то же.
      Разговор был по-деловому краток: каждый изложил свою информацию, сравнили, поискали противоречия, отметили важнейшие моменты, выяснили мелкие подробности и, наконец, начерно прикинули план действий. Понимали, конечно, что от Константина не следует прятаться, но перебрасываться словами в толчее, как это сейчас затеял Ларцев, Сырцов не считал нужным...
      - Бывай, футболист! И не огорчайся, ты еще молодой. Вся жизнь впереди, надейся и, как говорится в песне, жди,- поучительно изрек Сырцов.
      Ларцев понял, что разговор не ко времени.
      - Хотелось бы продолжить знакомство...
      - Продолжим, - уверил Сырцов и протянул визитную карточку. - Звони.
      Ну и как же представляются на визитных карточках профессиональные частные детективы? Анна и Георгий уже шли к выходу, и Константин мог позволить себе изучить карточку в открытую. Тонкой прописью было обозначено: Сырцов Георгий Петрович. Капитан запаса. Телефон и почтовый адрес.
      Задрав подол узкого, в перчаточную обтяжку платья, Анна попыталась вскарабкаться в джип "гранд чероки". Не удалось. Тогда она раздраженно приказала:
      - Жорка, мерзавец, ну подсади же.
      Он подсадил, обошел джип, вспрыгнул на водительское место и злорадно напомнил:
      - Сама же хотела на джипе.
      - Так ведь у своего дома забралась без всякого!
      - Там тротуар высокий. А тут прямо с проезжей части.
      - Объяснил и утешил. Гони, извозчик! - Она уткнула нос в мех короткой соболиной накидки. Казалось, задремала и задумалась. А когда они выехали на Ленинградское шоссе, вдруг спросила: - Ну и что это тебе дало?
      - Весьма полезный общий ливер. У меня к тебе несколько вопросов по некоторым персонажам. Короли, Анна, меня интересуют короли.
      - Что могут короли? Что могут короли? - пропела она.
      - Многое. Троих я помню по прошлым их делам. Кобрин - фарца и отмывание бабок через безналичку, Емцов - обменные операции и крупная валюта, Нигматуллин - элегантный рэкет, под который так и не смогли подкопаться.
      - Значит, и они тебя знают? - удивилась Анна.
      - Извини-подвинься. Проходили не по моему ведомству.
      - Так как же ты про них узнал?
      - Любознательный потому что, - исчерпывающе объяснил Сырцов. - Теперь ты, голубка, изволь пройтись по оставшимся без моего присмотра. Итак...
      - Денис Яркин. Кандидат каких-то там наук. В поисках приличного заработка пришел к нам звукоинженером. Технарь был первый класс. А потом повезло: чисто по-дружески помог раскрутиться Женьке Абросимову, который нежданно-негаданно стал не то что кумиром, богом тинэйджеров.
      - Пидар, по-моему, - непочтительно отозвался о "боге" Сырцов.
      - Кто его знает, - пожала плечами Анна.
      У Белорусского въехали на Тверскую.
      - Дальше давай.
      - А дальше пошло-поехало. Раскрутил Дину Дон, потом Микулу. Сейчас раскручивает девчачью группу "Монашенки". Большой специалист по сценическим псевдонимам.
      - Это все - анкета. Человечек?
      - В меру говенный.
      - В меру - это как?
      - Мнит себя истинным английским джентльменом. Подчеркнуто сух, замкнут. Пакостить всерьез - не пакостит, но мелкую подлянку кинуть, уязвить между делом, высмеять, высокомерно унизить - хлебом не корми.
      Свернули на бульвары.
      - Проехали. Следующий.
      - Савка Бакк, - вспомнила Анна следующего фигуранта и улыбнулась в мех. - Бесенок, чистый бесенок! Шустрый, ловкий, коварный, обаятельный. Самые выгодные и доходные гастроли, самые шумные гала-концерты, самые сногсшибательные рекламные фокусы. Купит кого угодно и когда угодно. Неважно чем - деньгами, обаянием, интригами, но купит обязательно. Владельцев залов, нужную прессу, местную администрацию. Раскруткой занимается постольку-поскольку, только для того, чтобы под рукой всегда находилась послушная команда.
      - Как живой перед глазами, - похвалил ее Сырцов. - И, для порядка, анкета.
      - Откуда-то с Западной Украины. Не то Ужгород, не то Львов. Заправлял там местной филармонией. Женился на попавшейся под руку московской корове и лет семь как перебрался сюда. Был на подхвате у Емцова, но недолго. Раздобыл немалые бабки и начал свое дело. Как говорят, сейчас он- самый богатенький наш Буратино, - отрапортовала Анна и вдруг заверещала: - Да сворачивай, сворачивай же!
      - На Пречистенку свернем, - успокоил Сырцов.
      - Зачем?
      - Еще малость покатаемся, а ты за это время об остальных расскажешь.
      Уже ехали по старомосковской, неистребимо дворянской Пречистенке. Мило было здесь, уютно, и джип перешел на скорость кареты.
      - Под радаевские песни типа "Вперед, вперед, коммунизм зовет!" ты наверняка вместе с пионерским отрядом в детстве первого мая с красным флажком на демонстрацию ходил и славил партию и правительство.
      - В Сельце Брянском, - с удовольствием вспомнил Сырцов.
      - Ты деревенский?! - удивилась и восхитилась она.
      - Сельцо Брянское - это город, - разъяснил он и справедливости ради уточнил: - Городок.
      - Так ты пришлый! Лимита. Завоеватель!
      - Мамочка, не отвлекайтесь, - выдал свою любимую реплику Сырцов.
      Джип свернул в Чистый переулок и в конце его припарковался у забора еще не перешедшего во владение Русской православной церкви храма.
      - Чевой-то мы тут встали? Домой хочу!
      - Дальше про Радаева Олега Руслановича, - твердо попросил Сырцов.
      - Дальше так дальше, - покорилась она. Мех щекотал ей нос, и она неожиданно трижды мелодично чихнула. Заметила: - Значит, чистую правду говорю в Чистом переулке. Так вот, нашему славному Алику лет пять тому назад вдруг надоело громко петь официальным баритоном. Да и навар от такого пения стал нулевой. Пользуясь своими огромными связями во всех без исключения кругах, в том или ином смысле перспективных в финансовом отношении, он решительно приступил к уборке урожая на продюсерской ниве. В отличие от остальных - сугубо индивидуальный имидж отца родного для бедных, сирых и не умеющих в силу собственной застенчивости пробиться собратьев и сосестер по искусству. Обирает же собратьев и сосестер он без всякого стеснения. А они терпят, куда деваться. Захочет - в любой момент повалит.
      - Насколько я понимаю, в этой шайке - непримиримая, мягко говоря, конкуренция. Как его впустили к себе ваши очаровательно зубастые гиены?
      - На них, я думаю, сильно надавили со всех сторон.
      - Понятно. Ну а сам он какой? Дурак, умный?
      - Умный и подлый дурак, - малопонятно, но ненавистно охарактеризовала бывшего певца светлых идеалов Анна.
      - Еще там кто? - на секунду задумался Сырцов. - Да, Гуткин Борис Матвеевич.
      - Память у тебя! - удивилась Анна.
      - Как помойная яма. Все там, - охотно объяснил про свою память Сырцов. - Давай, давай про Бориса Матвеевича!
      - Из футбольных администраторов. Шустрый, по-настоящему деловой, но темный, как Шервудский лес. Осторожен, потому что самокритично не надеется ни на свой вкус, ни на свою интуицию. Раскручивает только тех, кто уже поимел кое-какой успех. Поэтому из всех наиболее терпим и щедр к своим подопечным. Принцип: лучше со многих понемногу, чем с одного очень много. Его стихия - исключительно организационная работа. И не прогадывает: клиенты прут к нему косяком. Чуть в стороне от всех, позиция: "нас не тронешь, мы не тронем".
      - "А затронешь - спуску не дадим?" - припомнил боевую песню тридцатых годов Сырцов.
      - Неизвестно, потому что остальных устраивает его статус.
      - Но, если надо, может не дать спуску? Как ты считаешь?
      - Черт его знает.
      - Не чувствую твоего личного отношения к этому гражданину.
      - У меня оно еще не сложилось, если честно.
      - И давно его знаешь?
      - Да лет десять, наверное.
      - Уже интересно.
      Как часто бывает в последние апрельские дни, ни с того ни с сего стало холодно. Анна поежилась:
      - Чаю хочу. Хочу чаю с коньяком. И просто коньяку хочу. Замерзла.
      - А еще в мехах.
      - Какие это меха! Так, жалкая бабья показуха. Вези меня домой, Жора.
      Дом был близко. Три поворота, три коротких переулка, и уже хорошо освещенный и ухоженный подъезд, около которого десяток подростков-переростков, в основном женского пола, зябко перемещаясь по периметру освещенного пространства, терпеливо ждали прибытия своего кумира.
      Не открывая дверцы, Анна спросила:
      - Зайдешь?
      - Спасибо, но шибко тороплюсь.
      - По нашим делам?
      - Спать. Притомился слегка.
      - Ну а когда же начнешь работать?
      - Я уже начал, хлопотливая ты моя!
      * * *
      - Виталий, - томно напомнил своему напарнику о его прямых обязанностях Андрей Альбертович. Пригорюнясь, он сидел на дряхлой табуретке у стены кирпичной кладки, от которой несло холодом. Ослепительно яркая под белым жестяным рефлектором лампа жестко освещала бетонный пол, на котором сидел или, скорее, полулежал, опершись о правый локоть, волосатый молодой человек в подчеркнуто хипповой меховой безрукавке и демонстративно трепанной джинсе. Напарник Андрея Альбертовича стоял над ним и разглядывал его уже сильно "обработанное" лицо. Левой ладонью волосатый прикрывался то ли от света, то ли от побоев. Андрей Альбертович, передернув широкими плечами от всепроникающего сырого холода, напомнил вторично:
      - Виталий.
      Виталий ухватил парня за волосы и заставил встать, слегка оттянул за волосы его голову назад - в глаза глянуть захотел. Увидел в них страх, но и неок ончательную покорность, и левой, незанятой рукой (плотно сжатой толстой и широкой ладонью), со всего размаха ударил волосатого в печень и, отпустив волосы, брезгливо вытер правую руку о хипповую безрукавку. Выбрав момент, когда у волосатого в голове несколько прояснилось, но боль еще жила в его теле, Андрей Альбертович сказал:
      - Я вас, лабухов вонючих, по спискам авиапассажиров отыскал на рейсах и туда, и обратно. Все, все совпадает, фуфло ты несчастное. Опять спрашиваю: твоя группа аккомпанировала лже-Владлену?
      Волосатый разогнулся и тонким-тонким тенором признался:
      - Моя.
      - Когда вы познакомились с фальшивым Владленом?
      - За полчаса до концерта.
      - Как же вы ему аккомпанировали? - даже удивился Андрей Альбертович.
      - А мы и не аккомпанировали. Кривлялись под фанеру, и все.
      - Но ведь надо было, чтобы складно получалось.
      - Нам тот человек еще в Москве фонограмму дал. Прошлись с нею пару раз, и порядок. Мы же музыканты.
      - Никакие вы не музыканты. Вы - жулики, мошенники.
      Что на это ответишь? Парень молча разглядывал бетонный пол.
      - Теперь о том человеке. Кто он?
      - Маркс, - с опаской, но твердо сказал волосатый.
      Богатырь Виталий в изумлении глянул на него, а Андрей Альбертович вроде бы и обиделся.
      - Ты шути, шути, да знай меру! Как это - Маркс?
      - Зовут его так! - убедительно проблеял волосатый. - Маркс Федорович.
      - А не врешь?
      - Зачем мне врать? Мне деваться некуда. В ментовку на вас жаловаться я не могу, так что вы можете сделать со мной что захотите.
      - Правильно рассуждаешь, - похвалил Андрей Альбертович. - Кто вас свел... - он на секунду задумался и продолжил: - ...с Федоровичем этим?
      - Никто. Он к нам на Горбушке подошел и предложил легкие бабки.
      - Он с вами не летал ни туда, ни обратно. Когда же он с вами расплатился?
      - Перед самым началом концерта. Появился на минутку, честь по чести расплатился и с концами. Больше мы его не видели.
      - Как же вы от местных сыскарей ушли?
      - Мы же с концерта прямо на самолет. Этот Владлен еще от поклонниц отбивался, а мы уже летели.
      - Точненько рассчитано, точненько, - неизвестно кого похвалил Андрей Альбертович. - Билеты туда и обратно, надо полагать, этот Энгельс заказывал?
      - Маркс, - соглашаясь и поправляя, ответил волосатый.
      - Да знаю я, знаю! - неизвестно от чего раздражаясь, отмахнулся от него Андрей Альбертович. - Что еще о нем можешь сказать, кроме того, что он Маркс?
      Волосатый задумался ненадолго и в недоумении признался:
      - Ничего.
      - Помимо бабок и предстоящего концерта, ты с ним о чем-нибудь еще говорил?
      - Ну, насчет такой же работы в дальнейшем говорили. Он сам сказал, что такая возможность может опять случиться и мы понадобимся.
      Андрей Альбертович взял след. Ощерясь по-волчьи, он спросил ласково:
      - Но тогда и связь какая-то должна быть. Он дал тебе номер телефона?
      - Ни телефона, ни адреса он мне не давал.
      - Ну а как же он вас доставал бы, если возникла надобность? Ты ему свой номер телефона оставил?
      - Нету у меня телефона, потому что квартиры нету.
      - Значит, точка, - понял Андрей Альбертович. - Где и как?
      - В бильярдной ЦСКА. Каждый вторник я должен в десять вечера в вестибюле дожидаться человека в красной каскетке с надписью "Стейт" и спрашивать у него, есть ли что для Джокера. То есть для меня.
      - Сегодня - среда, - вяло напомнил Андрей Альбертович. - Ты вчера там был?
      - Был.
      - А человечка в красной каскетке не было. Так?
      - Так.
      - Ну а швейцар как на тебя реагировал, охрана? Ты наверняка там не менее получаса околачивался? Не выгоняли?
      - А они меня вроде и не замечали.
      - Ясненько. Все сказал, что знаешь?
      - Все.
      - Поначалу почему молчал, ненужные синяки получая?
      Волосатый задумался:
      - Маркса боялся.
      - Учение Маркса всесильно, потому что верно, - глубокомысленно изрек Андрей Альбертович. - Ах, Джокер, Джокер! Что ты есть без колоды? Бессмысленная картинка, пустота, ничто. Но пасть по глупости можешь раскрыть. Делать это я тебе не советую: чуть что - сдам в ментовку. Понял?
      - Понял.
      - Выведи его, Виталий. Выведи и отпусти.
      - А что мне Пьеру сказать, через которого вы на меня вышли? - попросил совета волосатый.
      - Скажешь, что новое предложение на будущее.
      - А синяки?
      - Про это сам что-нибудь придумаешь. Иди!
      Виталий вел волосатого длинным-длинным коридором, вывел на крутую лестницу, открыл железную дверь и выпустил его во двор, окруженный глухими стенами с одной аркой. Через арку вышли в другой двор. Еще одна арка, и они оказались в переулке, который был по пути к Сретенке.
      - Гуляй, - разрешил Виталий. И парень, прихрамывая и оглядываясь, двинулся по переулку.
      Неспешно совершив обратный путь, Виталий вопросительно склонился над Андреем Альбертовичем, по-прежнему сидевшим на старой табуретке. Он поднял глаза на богатыря и решил:
      - Швейцара подмажем, и красная каскетка наша. А далее - по железнодорожному расписанию: со всеми остановками.
      10
      Уговорила-таки Галина Васильевна Прахова слабохарактерного интеллигента: у входа в галерею стояла на мольберте скромная афиша, на которой голу бым по серому холсту было написано: "Посмертная выставка художника Даниила Горбатова (1974-1996 гг.)".
      Сырцов шел сюда, чтобы посмотреть на Кирилла Евгеньевича и по возможности побеседовать с ним. Но афиша заинтересовала. Купив у билетерши несерьезный, на плохой бумаге билет, он ступил в анфиладу. Выставка - это было чрезвычайно громко сказано. Сырцов с трудом отыскал небольшой зальчик, в котором размещались работы убиенного Даниила.
      На стене у входа в зал на веревочке висела картонка, на которой черной тушью было старательно написано: "Работы с выставки не продаются", и поэтому с экспозицией знакомились лишь двое знатоков, и только. Агентам здесь делать нечего.
      Слабая, почти вода, акварель.
      Какое дело бывшему десантнику, бывшему менту, а ныне вольному сыщику Сырцову Георгию Петровичу до изобразительных изысков странного паренька? Но нет. Суровый детектив тайно и застенчиво любил живопись. Общение с друзьями Деда - кинорежиссером Казаряном, журналистом Спиридоновым и отчасти с писателем и кинодраматургом Кузьминским (с этим, правда, больше водку пить приходилось) - незаметно сделали свое дело: Сырцов осторожно и с интересом стал приобщаться к настоящей литературе, к настоящему кинематографу, к настоящей живописи. И приобщился потихоньку. Любимым его занятием теперь было посещение, когда надо и когда не надо, громадной профессорской квартиры Казаряна, где стараниями двух поколений московских армян существовала богатейшая коллекция картин российских художников первой трети двадцатого века.
      Именно в этой квартире Сырцов определил для себя понятие слова живопись, разбив его на два. Живо писать. Живо- значит ярко, неожиданно, весело, с необъяснимым словами продолжением. Дилетант, конечно, любитель-недоучка, но... Но работы Горбатова-младшего были талантливы: уж это Сырцов мог распознать. Московские пейзажи и люди. Именно люди, а не портреты. Художник, видимо, не верил в то, что глаза есть зеркало души, он не доверял глазам. Ракурс, жест, еле уловимый поворот определяли характер. Если профиль, то глаза смотрели в противоположную сторону от зрителя, если анфас - прикрыты ладонью, темными очками, козырьком каскетки, полями шляпы.
      Отчаянно смело и почти всегда в удачу пользовался Даниил Горбатов как бы случайными потеками и затеками водянистой краски с цвета на цвет. Взрывая предполагаемую фактуру, они в то же время давали необъяснимое колористическое единство и соединяли то, что вроде бы и невозможно соединить. В человеческой фигуре, в повороте московского переулка, в зеленом небе и лиловой траве...
      Сделав круг, Сырцов пошел на второй - узнавать Москву и москвичей. Художник хорошо знал свой город, но и сыщик знал его не хуже. Тимирязевские пруды. Последние дачи деревянного московского модерна у Сокольников. Миниховский парк. Покрово-Стрешнево. Измайловский зверинец.
      А теперь - человечки. Дарья. Дарья. Дарья. Дарья в усталой задумчивости (щека, нос, склоненная, с различимыми позвонками шея, развившаяся прядь над скорбно вздернутой бровью). Дарья в победительной ярости, приветствующая послушную ей толпу (толпы нет, есть вздернутая вверх рука с распахнутыми пальцами, усмирившая эту толпу). Дарья перед выходом на сцену (нет кулис, нет сцены. Маленькая девочка, сжавшая себя в бессильный комочек и напряженный кулачок, готовый ко всему). И еще Дарья, и еще...
      Согбенный молодой мужчина. За письменным столом. Без цели глядящий в окно. Без радости играющий в теннис. Закрывший глаза, в слабой надежде улыбающийся неизвестно чему.
      И девушка. Она, тыльной стороной ладони прикрыв лоб и глаза, испуганно оборачивается. На окрик? На чье-то появление? У зеркала в роскошном платье, которого она боится (лица нет, есть платье и руки в трепетном ужасе), на скамейке в жалком дворовом скверике (лицо, уткнувшееся в колени, локти, как недоразвитые крылья).
      Наконец то, что Сырцов хотел рассмотреть как следует. Двойной портрет? Наложение? И глаза, единственные в этом зале глаза. Три глаза. Один общий. Для Дарьи и для девушки. Второй - Дарьин. Третий - девушки. Обе в одинаковых бесформенных красных одеяниях.
      Сырцов двинул в канцелярию. Ласковая секретарша Света, увидев в дверях представительного клиента, любовно осведомилась:
      - Чем могу быть вам полезна?
      - Ой, не скажу! - не стерпел, съерничал Сырцов.
      Вместе посмеялись понимающе. Недолго. Все же Светлана была на посту.
      - Тогда я спрошу по-другому: кто вам необходим для решения ваших проблем? Меня зовут Светлана.
      - Мне бы с хозяином поговорить, Светик.
      - У нас хозяева, - поправила она.
      - И много?
      - Двое.
      - Хоть один-то в норке сидит?
      - Сидит. Кирилл Евгеньевич. Доложить?
      - Доложи.
      Светлана нарочно затягивала разговор - видимо, этот мужчина ей понравился.
      - А как?
      - Георгий Петрович Сырцов. Любитель живописи.
      - Любите живопись, поэты! - процитировала Заболоцкого Светлана и полюбопытствовала: - Уж не поэт ли вы, Георгий Петрович?
      - Забирай выше. Я - покупатель.
      Покупатель - это серьезно. Светлана исчезла за добротной финской дверью. Появилась через несколько секунд.
      - Кирилл Евгеньевич готов принять...
      - ...Георгия Петровича, - закончил за нее фразу Сырцов и, на ходу благодарно приобняв Светлану за плечи, шагнул в кабинет.
      Кирилл Евгеньевич был готов к приему: он с вежливым выражением лица стоял, опершись о бюро.
      - Рад приветствовать вас, Кирилл Евгеньевич! - поздоровался Сырцов. Кирилл Евгеньевич склонил голову, отвечая на приветствие и одновременно приглашая к разговору.
      Сырцов несколько развязно начал:
      - Погулял я тут у вас, посмотрел. Хорошая у вас галерея.
      - Посмотрели и...? - поторопил Кирилл Евгеньевич.
      - ...и присмотрел, - без запинки продолжил Сырцов. - Кое-что.
      Нового клиента Кирилл Евгеньевич не почувствовал. Разобраться было непросто. Но по-нынешнему, несмотря на нарочито плебейский говорок, хорошо держится. Хорошо, но без нуворишских роскошных изли шеств, одет. Координирован, физически очень силен, но одновременно изящен и легок, воспитанно улыбчив, умело воспользовался паузой. Кто он такой?
      - Кое-что всегда что-то. Так что же вы присмотрели?
      - Там, на персональной выставке... - неспешно начал Сырцов.
      Кирилл Евгеньевич мгновенно и враждебно перебил его:
      - Там, на персональной выставке, перед входом висит вполне определенное предупреждение о том, что из этой экспозиции ничего не продается. Видимо, объявление не дошло до вашего сознания. Скорее всего, это наша вина: объявление должно быть крупнее, чтобы каждый мог свободно прочитать его.
      - Не стоит беспокоиться. Кирилл Евгеньевич, объявление вполне читаемо. И я прочитал его.
      - Тогда мне не понятен смысл вашего визита.
      - Тогда и мне не понятен смысл вашей выставки.
      - Не стоит зря ломать голову. Это уж наше дело.
      - А может, продадите одну, хотя бы одну картину? "Двойной портрет", а?
      - Да поймите же вы! - не сдержался, закричал Кирилл Евгеньевич. - Все эти картины принадлежат мне, лично мне! И я никогда и ни за какие деньги ничего не продам!
      - Не зарекайтесь, - посоветовал Сырцов.
      - Наш разговор окончен?! - на повышенной интонации осведомился Горбатов.
      - Кирилл, - тихо предупредила о чем-то Галина Васильевна Прахова. Она стояла в дверях неизвестно как давно. Горбатов встретился с нею взглядом и, вмиг выпустив пар, вежливо представил ее:
      - Галина Васильевна Прахова. Мой компаньон и друг.
      Сырцов дождался протянутой руки компаньона и друга и протянул свою. Признался (ох не вовремя она появилась, но делать было нечего), представляясь:
      - Георгий Петрович Сырцов. Когда-то я знал вашего отца.
      - Моего покойного отца, - уточнила Галина, с энергией деловой женщины пожимая сырцовскую расслабленную ладонь. - Я услышала легкий крик и, извините, ворвалась к вам без предупреждения. Кирилл в последнее время излишне чувствителен. В таком состоянии он может быть бестактен. Он не обидел вас, Георгий Петрович?
      - Во всяком случае, я не почувствовал обиды, - вежливо ответил Сырцов и посмотрел на Горбатова. Тот объяснил:
      - Георгий Петрович вознамерился купить кое-что из Даниных работ. Ну и я излишне погорячился.
      - Во всем виновата я, - самокритично объявила Галина Васильевна. - Это я уговорила Кирилла Евгеньевича устроить выставку работ его брата.
      - Замечательная выставка, - поспешно заверил всех Сырцов.
      - Замечательная, - согласилась Галина. - Но наша галерея ко всему прочему еще и коммерческое предприятие, и мне следовало б предполагать возможность подобных инцидентов.
      Сырцов виновато улыбнулся и сдался.
      - На нет и суда нет. Извините за беспокойство.
      - Давно интересуетесь живописью, Георгий Петрович?- быстро спросила Галина Васильевна, задерживая его.
      - Да как вам сказать, - слегка призадумался Сырцов.- С тех пор, как полюбил и стал немного понимать.
      - Прошу извинить меня за ненужную резкость, - решил попросить прощения Горбатов, завершая разговор.
      - Всего вам хорошего, - все понял Сырцов, кивком обозначив общий поклон, прошагал к двери и прикрыл ее за собой.
      Галина подошла к Кириллу, погладила его по щеке, поцеловала поглаженное место и сообщила на ухо:
      - Сырцов - сыщик, Кира.
      - Чей? - задал точный вопрос Горбатов.
      - Вот это и надо нам узнать.
      - А зачем? У нас - Андрей Альбертович, у кого-то - Сырцов. Пусть себе оба и ищут.
      - Андрей ищет виновников гибели Дани. А что ищет Сырцов?
      - Нам-то не все ли равно?
      - Не знаю. Но он - очень хороший сыщик, Кира.
      - Что же тогда искал очень хороший сыщик в нашей галерее?
      - Я спугнула его. Он, видимо, хотел тебя раскрутить самую малость.
      - Ничего не понимаю! - признался Кирилл.
      - И я. Вот это, пожалуй, самое неприятное.
      Он притянул ее к себе, обнял, сказал жалеючи и себя, и ее:
      - Давай не будем сегодня о неприятном. - И с щенячьей лаской нежно укусил ее за мочку уха. Она, догадавшись, покорно и с радостью согласилась:
      - Давай.
      * * *
      Сырцов вырвал Ксению из цепких рук Деда и Лидии Сергеевны только после изнурительного и громкого до крика словесного боя: экзамены, видите ли, у девочки на носу. До экзаменов почти полтора месяца, и любой уважающий себя студент в это время и думать не думает о далеких, теряющихся в дымке беспечных и бесчисленных дней июньских неприятностях. Сырцов напомнил пожилой паре о том, что и они когда-то начинали готовиться к экзаменам никак не ранее чем за три дня до сдачи.
      Пристыженные Смирновы-Болошевы весело взгрустнули, вспомнив небезгрешную свою молодость, и, поломавшись еще немного, согласились на совместный вояж Сырцова и Ксении.
      Самолет был изношенный: пока взлетали, все поскрипывал да попискивал. Взлетел, наконец, и набрал высоту. Сырцов разевал рот, выдыхал через нос, зажимая ноздри: приводил в порядок заложенные уши. Ксения расстегнула засаленный брезентовый ремень безопасности, посмотрела на Сырцова и оценила выразительную мимику:
      - Кривляешься, как доктор Угол.
      - Я значительно красивее Угольникова, - важно объявил справившийся со своими барабанными перепонками Сырцов. - Кстати, все забываю тебя спросить: как там Люба?
      - Все забываешь, значит? - насмешливо переспросила Ксения.
      - Ну ладно, ладно. Пусть будет так: не решаюсь.
      Полуторагодичный роман Сырцова с лучшей подругой Ксении Любой внезапно и без особых предупреждений кончился три месяца тому назад. Никому ничего не объяснив, Люба решительно бросила красавца Сырцова и вышла замуж за серьезного, умного и хилого своего однокурсника.
      - Люба счастлива, - злорадно сообщила Ксения.
      - Дай-то бог, дай-то бог!
      - Думаешь, что она еще пожалеет?
      - Да не думаю, не думаю, - рассердился он. - Просто никак понять не могу: почему?
      - Дурацкий, я бы сказала, совковый вопрос. Почему меня не кормят? Почему меня не поят? Почему меня не любят? По кочану и капустной кочерыжке.
      - Грубо, - грустно констатировал он.
      - Зато правильно. Ваш с Любой роман, - Ксения посерьезнела, - Жора, был слишком жизнерадостен и игрив, чтобы стать настоящей любовью.
      - Настоящая любовь - это страдать, стенать и слезы с соплями распускать?
      - Настоящая любовь - это все: восторг, отчаяние, секундное счастье, ночная сердечная боль, ревность, ссоры, примирения. А у вас только одно и было: безудержная радость игры в чем угодно: в отношениях, в общении, в развеселом словесном фехтовании, в сексе.
      - Много ты про секс понимаешь!
      Она пренебрежительно отмахнулась от него ладошкой и завершила монолог:
      - Вы и в постели были не любовниками, а приятелями, по возможности доставлявшими себе простое и необходимое удовольствие, которое можно в крайнем случае получить и с другим партнером. Вы не были единственными друг для друга. Вот и все, Жора.
      - Вася, любил ли ты когда-нибудь? - трепетным девичьим контральто (наловчился по надобности в свое время женским голосом разговаривать) сам себя спросил Сырцов и сам же ответил густым басом: - Любил неоднократно и даже...
      - Беспечный пошляк! - оборвала его Ксения.
      - Но в душе-то, в душе! - темпераментно возразил он.- Буря, мрак, туман. И слезы, слезы, слезы... - И вдруг восхищенно сообразил: - Ксюшка, да это же стихи!
      - Я, ей-богу, рада, что у тебя все в порядке, - искренне сказала Ксения.
      - А у тебя? - осторожно поинтересовался он.
      - И у меня все в порядке. К сожалению.
      - Охота влюбиться? - догадался он и тут же шутливо предложил: - Проще простого! Влюбись в меня!
      - С удовольствием, но не получается.
      - Со мной ни у кого не получается, - всерьез огорчился Сырцов и деловито глянул на наручные часы. - Ну, конечно же, сегодняшний рабочий день накрылся: прилетим в десять, прибудем в город в половине двенадцатого, никого в полночь и не побеспокоишь. Черт бы побрал этот вечно опаздывающий Аэрофлот!
      - А ночевать где будем?
      - В гостинице, подружка! Анна снабдила нас разными всесильными бумажками. На все случаи жизни.
      - Она - прелесть.
      - Она - бандитка с большой дороги, - возразил Сырцов.
      - Прихватила тебя?
      - И сразу за жабры. И я, как та старушка, в злодейских опытных руках.
      * * *
      Все правильно он предсказал: в местном гранд-отеле "Маяк" они оказались в двадцать три сорок пять. Помахав бумажкой, где он значился продюсером великой певицы, а Ксения администратором, Сырцов без труда выбил два одноместных номера. Чаек из походного кипятильника, смирновско-болошевские бутерброды и - спать. Дела - с утра.
      А утром их погубила ненужная деликатность. Считая, что бестактно беспокоить людей ни свет ни заря, Сырцов приступил к поискам оператора местного телевидения ровно в девять и опоздал: мобильный тележурналист уже отправился на очередной задание.
      - Я - в ментовку, - решил Сырцов и поинтересовался у Ксении: - А ты чем займешься?
      - Еще минут сорок посплю, а потом по городу погуляю,- призналась она.
      Удобно и приятно работать в городе, где все знают обо всем. Показывая в нескончаемой улыбке свои велико лепные зубы оживленной дамочке (дамочка была крайне любезна потому, что только-только вышла на смену), Сырцов путем нехитрых наводящих вопросов уже через три минуты знал, кто есть кто.
      Итак, ему были нужны опер - младший лейтенант Валерий Дмитриев и водитель - сержант Виктор Бруев. Пожалуй, начать надо с опера. Водитель изначально знал, что ему придется везти преступника, а опер просто попался под горячую руку начальства.
      В райотделе Сырцов вытащил из портмоне следующую бумагу, где он был представлен как специальный корреспондент бойкой газеты "Музыкальный магазин". С начальством Георгий решил не связываться, и свое дело оформил полюбовно с дежурным. Его пропустили в часть. Младший лейтенант Валерий Дмитриев был на боевом посту: в комнате на четверых, откровенно скучая, он читал какие-то рассыпанные по столу бумажки. Предупрежденный по телефону дежурным Дмитриев кинулся к Сырцову, как к родному. Поздоровавшись со всеми, столичный корреспондент приветливо обратился к Валерию:
      - Нам бы поговорить...
      Младший лейтенант, быстро собрав на столе бумажки, отпросился у коллег:
      - Я, братцы, исчезну на полчасика.
      - На часик, - поправил его Сырцов.
      - На полчасика так на полчасика. На часок так на часок,- лениво согласился старший здесь по званию капитан.
      Устроились на скамейке у входа в райотдел, где обычно ожидали приема посетители этого учреждения. Но сегодня скамейка пустовала. Сырцов осмотрелся. Судя по всему, их разговору никто не мог помешать. Георгий вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул его младшему лейтенанту. Тот взял конверт и, разглядывая его, спросил застенчиво:
      - Это что?
      - Триста баксов, - просто сказал Сырцов. - И, бога ради, не считай это взяткой. Просто мне, журналисту, необходимы некоторые сведения, которыми ты не обязан со мной делиться. Следовательно, время, затраченное тобой на общение со мной, должно быть оплачено.
      Валерий сложил конверт вдвое, задвинул его в задний карман брюк и поинтересовался:
      - С чего начать-то?
      - С этого двора. Ведь именно здесь это случилось?
      Сырцов намеренно не напомнил, что здесь убили человека. Но Дмитриев сразу ухватил, о каком происшествии пойдет речь. Не так часто здесь стреляли в людей.
      - Здесь, - подтвердил Валерий.
      - Уже, как я понимаю, темнело тогда?
      - Да, совсем стемнело. Ночь была, одиннадцать часов.
      - Источники света? - быстро спросил Сырцов.
      - Фара на столбе, она весь двор освещает и... - Валерий поднял голову, - вот эта лампочка у входа.
      - Покажи, где "воронок" остановился.
      Они встали со скамьи, и Валерий отвел Сырцова в угол двора.
      - Пожалуй, вот тут, - старательно вспоминая, показал Валерий.
      - Почему именно тут? Почему не прямо у дверей?
      - Витя сказал, что через служебный вход удобней его провести, Валерий кивком указал на железную дверь в кирпичной кладке.
      - Отсюда и до этой двери довольно далеко. Надо было впритык подогнать.
      - По-моему, там мотоцикл с коляской стоял.
      - По-твоему или на самом деле?
      - На самом деле! - слегка завелся младший лейтенант.
      - Ну, ладно, ладно, - успокоил его Сырцов. - Где вы стояли с водилой, когда он побежал?
      - Где мы сейчас стоим.
      Сырцов покадрово, как бы фотографируя, запечатлел в памяти столб с фарой, стоявший перед ними, забор детского садика за столбом, пышную растительность на территории садика, лампу над входом. Потом продолжил:
      - Сколько пуль оказалось в Горбатове?
      - Две. Одна в ляжке. Но она не осталась. Ушла неизвестно куда.
      - От пули в ляжке не умирают.
      - Зато от пули в сонную артерию умирают почти мгновенно.
      - Значит, вторая попала в шею?
      - Угу. И тоже ушла.
      - Кто из вас убил Горбатова? - жестко спросил Сырцов.
      - Не знаю, - глядя на утоптанную до окаменелости землю, ответил Валерий и носком ботинка резко отфутболил попавший на глаза камешек. - И никто не знает.
      - Ты сколько раз выстрелил?
      - Один.
      - А водила?
      - Два раза. Он первым пистолет вытащил.
      - Как вошла пуля? Со стороны лица? Спины?
      - Неопределимо. Мягкие ткани. Но я думаю, со стороны лица. Уже взобравшись на забор, он вдруг обернулся.
      - До первого выстрела или после?
      - Точно не помню. А по ощущению вроде бы одновременно с выстрелом.
      - Погубили паренька, - задумчиво протянул Сырцов.
      - Убийцу, - обиженно возразил Валерий.
      - Я тебя ни в чем не виню, Валерий, - успокоил младшего лейтенанта Сырцов. - Ладно, теперь хотя бы ненадолго на стадион подъедем, а? попросил московский гость.
      - Чего ехать-то, туда идти пять минут, - удивился Валерий.
      - Тогда пойдем.
      Дорога поднималась в гору. Они шли быстро, напрягаясь, и поэтому было не до разговоров. Только выйдя на прямой главный проспект, Валерий, переводя дыхание, спросил:
      - Вы - сыщик?
      - Я веду журналистское расследование, - неопределенно ответил Сырцов.
      - Но вы - сыщик? - настаивал Валерий.
      - Был им, - согласился Сырцов.
      - И в милиции работали?
      - Работал.
      - В МУРе? - продолжал допрос настырный младший лейтенант.
      - И в МУРе, - вынужден был признаться Сырцов.
      - Это хорошо, - почему-то одобрил Дмитриев.
      Вот он, гордость города - новенький стадион... У ворот, сбившись в плотный кружок, страстно общались болельщики.
      - Никчемные люди, - убежденно осудил их Валерий.
      Сырцов вспомнил Деда, смотрящего футбольный матч по телевизору, параноический его неотрывный от экрана взгляд, непроизвольно дергающуюся при ударе по мячу футболиста любимой команды правую ногу, стоны, рык, восторженное аханье... Вспомнил и улыбнулся.
      - Больно ты суров, Валерий.
      - А-а! - отмахнулся младший лейтенант, не разделяя сырцовский либерализм, и, миновав ворота, указал: - Здесь!
      - Где - здесь?
      На поле стадиона вела широкая многоступенчатая лестница. Они стояли у ее подножия.
      - Да здесь, на лестнице, - удивившись непониманию Сырцова, повторил Валерий.
      - Где на лестнице? Вверху, внизу, справа, слева?
      - Вот здесь, - упрямо повторил младший лейтенант. - Прямо посередине лестницы, напротив ворот. А упала она на шестой ступеньке, если считать сверху.
      Сырцов, взбежав по лестнице, замер на шестой ступени.
      - Я - Дарья. Как он выстрелил в меня, окруженную толпой, и никого не зацепил? Кстати, сколько раз он стрелял?
      - Судя по обойме, трижды, - доложил Валерий и поднялся к Сырцову. - Но в данном случае пуль не нашли.
      - Откуда он, по-твоему, стрелял?
      - С нижних ступенек. Единственная пуля, попавшая в Дарью, прошила два ребра справа и снизу, пробила сердце и, разворотив левую плечевую сумку, ушла.
      - Стрелял в упор?
      - Нет. На красном пальто никаких пороховых подпалин. Только дырка.
      - Что за пистолет у него был?
      - "ТТ" сорок шестого года.
      - Концов по нему никаких?
      - Обрываются на распределении его в несуществующую ныне военную часть.
      - Это по заводским архивам. А по архивам Министерства обороны?
      - Никаких данных там не обнаружено.
      - Ну распустились, бездельники! - осуждающе изумился Сырцов и, отвлекшись от забот, заинтересованно оглядел стадион. - Шикарное у вас спортивное сооружение.
      - Как местная команда в высшую лигу вышла, так и отгрохали. Пятнадцать миллионов долларов вбухали, а зарплату учителям по полгода не выдают.
      - Кто же это отгрохал, вбухал и не выдает?
      - Как кто? Правители ваши московские! - убежденно воскликнул младший лейтенант.
      - Думаешь, что много знаешь, младший лейтенант, - рассмеялся Сырцов.
      * * *
      - Удачно? - спросила Ксения. Она сидела в холле их шестого этажа и напряженно смотрела по телевизору очередную порцию латиноамериканского сериала. Отвлеклась только тогда, когда Сырцов осторожно положил руку ей на плечо.
      - Лучше бы в номере отдохнула.
      Она слезла с дерматинового кресла, выключила телевизор, вздохнула и повторила вопрос:
      - Удачно?
      - Скорее "да", чем "нет", - осторожно ответил он. - Ну а ты где была?
      - Всюду, - похвалилась Ксения.
      - Ну что же, пойдем ко мне в номер, я тебя кофеем напою, - вздохнул Сырцов.
      - Что ты пригорюнилась. Фильм переживаешь? - Сырцов поставил чашку с кофе на подлокотник кресла.
      - Чашку уронишь, - предупредила Ксения.
      - Не уроню. - Он поднялся, поставил чашку на стол, легким ударом сильного указательного пальца выбил Ксенину руку из-под щеки и спросил совершенно серьезно: - Что случилось, Ксюша?
      - Я на кладбище была, - сказала Ксения и вдруг тихо заплакала.
      - Успокойся, успокойся, дурочка. - Он обнял ее за плечи и нежно губами чуть коснулся ее волос.
      - Понимаешь, Жора, крест, просто крест, здоровенный дубовый крест... всхлипывала она. - Крест, и больше ничего. Ни имени, ни фамилии, ни дат. Будто не было никакой жизни, да? Господи, несчастье какое! Бедная девочка! Бедная девочка! За что ее так, Жора? Просто судьба, да? Просто судьба, Жора, и виноватых нет?
      - Виноватых всегда навалом, Ксюша. И я найду их. - Он гладил ее по волосам.
      - И погубишь их. И над ними тоже поставят крест.
      - Над ними я бы креста не ставил.
      - Но погубить готов. - Она тыльной стороной ладони стерла слезы со щек. - Это необходимо, Жора?
      - Да.
      - Для чего, для чего?!
      - Для того, чтобы ты больше не плакала.
      - Демагогия это все, Жора, - устало сказала Ксения. Но, - она улыбнулась, - успокаивает.
      - Для успокоения надо водку пить, а мы кофе пьем, от которого нервы врастопырку. Выпьем водки, Ксюшка?
      - А у тебя есть?
      - У меня все есть.
      Водки у него не было, а были бутылка виски и бутылка джина, которые и извлек из своей не новой, но чрезвычайно фирменной сумки.
      - Для телеоператора припасены, - оправдывался Сырцов перед Ксенией, удивленно воззрившейся на целый бар.- Но, я думаю, ему бутылки "Джонни Уокер" будет достаточно, как ты полагаешь?
      Ксения кивнула. За отсутствием тоника разбавили джин кипяченой водой и выпили. Первую - так, без чувства. После второй Ксения, расслабленно прикрыв глаза, призналась:
      - И впрямь полегчало.
      - То ли еще будет! - пообещал Сырцов, разливая по третьей. Но женщина есть женщина: она всегда относится к спиртным напиткам крайне настороженно. Ксения предупредила:
      - По последней, Жора. У нас еще дела.
      - Что я - не понимаю? - покорно согласился с ней Сырцов и все же не сдержался: - Но ведь как хорошо, Ксюшка! Как говорится, три дня не ел, а выпить так хочется!
      - Жор, ты уже выпил, - Ксения явно пришла в себя, - может, пообедаем? Раз ты три дня не ел.
      - Допьем и пообедаем, - пьяно пообещал он. - А потом неуловимого оператора ловить будем.
      * * *
      Оператора они поймали к вечеру и без стеснения напросились в гости. Он и не сопротивлялся, так как наиболее интересные материалы, отснятые им, не особо доверяя студийному архиву, хранил у себя дома. Звали оператора Теодором, чему Ксения и Сырцов крайне удивились: последние лет сорок российские родители так своих детей и не думали называть. Что же, за пятьдесят ему, выходит? По голосу в трубке этого понять было нельзя.
      Дверь им открыл двадцатипятилетний молодец в джинсовой безрукавке. Он гостеприимно улыбнулся и представился:
      - Теодор, а вы - Ксения и Георгий.
      - Так точно, - подтвердил Сырцов. - Здравствуйте, Теодор.
      Они вошли. Ксения с простительной для хорошенькой девушки очаровательной улыбкой живо и весело поинтересовалась:
      - Теодор - это по-русски, по сути дела, Федор. Почему все-таки Теодор? Почему не Федор?
      Теодор охотно объяснил:
      - Меня с детства все зовут односложно - Тэд. А представьте себе производное от Федора, Ксения! Фэд! Не человек - фотоаппарат! Или, можете себе представить, аббревиатура имени и фамилии первого председателя ВЧК Феликса Эдмундовича Дзержинского!
      - Получила, Ксюшка? - попытался остановить ее Сырцов. Но Ксения не сдавалась:
      - А если серьезно, Теодор?
      - Тэд, - поправил он. - А если серьезно, то мой отец - страстный поклонник американской литературы. Особенно Драйзера. От него и Теодор. - И спохватившись, что держит гостей в дверях, заторопился: - Да заходите же, заходите!
      Квартира была жилищем безнадежного и принципиального холостяка. Когда-то двухкомнатная, она в результате современного ремонта лишилась стен и превратилась в некое открытое помещение, смахивающее и на парк съемочной аппаратуры, и на рабочий просмотровый зал, и на склад утильсырья. Все открыто, все на виду. Только санузел стыдливо спрятался за жидкой стеночкой.
      Грубо сколоченный из толстых досок стол без скатерти был накрыт в ожидании гостей с богемной простотой. Бутылка "Абсолюта", крупно порезанная селедка, сладкий маринованный перец, нестерпимо острый зеленый, фаршированные баклажаны, соленая капуста кочаном и, наконец, вызывающе большая миска с дымящейся белоснежной картошкой.
      - Выпьем и посмотрим или посмотрим и выпьем? - пригласительно развел руками Тэд.
      - Посмотрим и выпьем, - решила Ксения.
      - Картошка остынет, - предупредил хозяин.
      - Выпьем слегка под горячую картошечку, а потом прервемся для просмотра. А уж потом засядем за стол по-настоящему, - решил Сырцов. И достав из пластиковой сумки, которую он старательно прятал за спиной, бутылку "Джонни Уокера", поставил ее рядом с "Абсолютом".
      - Не пойдет! - запротестовал Тэд. - Закуска чисто водочная.
      - Потом разберемся, - успокоил его Сырцов. - Пусть себе постоит.
      Первым, естественно, вступил в дело "Абсолют". Дружно приняли первую, быстро закусили обжигающей картошкой, слабо соленой мягкой селедкой.
      - Хорошо, - вздохнул Сырцов. Тэд тотчас налил по второй. Но выпить не успели: Ксения, отодвинув стакан, деловито спросила:
      - Тэд, то, что показали тогда по телевизору, это все, что вы успели снять?
      Теодор тоже поставил стакан на стол и искренне обиделся:
      - Да вы что, Ксения! В новостях было тридцать секунд всего, а у меня уже в чистовом монтаже три с половиной минуты.
      - И это только сцена... - Ксения запнулась, - ... сцена убийства?
      - Убийство, - подтвердил Тэд, - и немножко то, что потом.
      - А концерт вы снимали?
      - Снимал. И другие операторы снимали. Пожалуй, весь концерт на пленке.
      - Ксения! - возмутился Сырцов, предотвращая очередной ее вопрос. Уймись, Ксения. Должны же мы выпить вторую за хозяина этого дома.
      Выпили по второй, закусили удивительно вкусной картошкой. Тэд, рукой взяв зеленый перчик, сунул в рот и, не дожевав, встал из-за пиршественного стола, прошел к железному столу - рабочему. Копаясь в стопке кассет, объяснил:
      - Я весь этот материал на бытовые кассеты перевел. На одной смонтированный кусок, на другой - наиболее интересные планы во время концерта. С чего хотите начать?
      Сырцов вопросительно поглядел на Ксению. Она твердо заявила:
      - Давайте с заключительного куска... С убийства.
      Тэд одним движением вогнал нужную кассету в черную щель видеомагнитофона. Несколько секунд внушительный экран "Сони" дергался в конвульсирующих черно-белых зигзагообразных параллельных линиях, а затем прорезался яркой картинкой.
      Экстатическое - то ли в испуге, то ли в восторге - стадо неслось вверх по ступенькам. Девица, схватившая себя обеими руками за волосы над ушами и шепчущая: "Господи, господи!" Парень с застывшей идиотической кривой крамаровской улыбкой на прыщавом лице. Подпрыгивающая (будто через веревочку прыгает) в стремлении хоть что-нибудь увидеть злобная дама в солидных летах. Девочка, сидящая на плечах отца, визгливо орущая: "Идет! Идет!" И снова толпа, вдруг замершая. И унылый коллективный вой, как на страшном пожаре. Кожаные спины, надвигающиеся на камеру. Красное, даже, скорее, алое пальто. Кусками, в разрывах меж кожаных спин. Выстрел. Выстрел. Выстрел. Снова неслось экстатическое стадо. Теперь вниз. Странно сонное женское лицо с расслабленным ртом, полуприкрытое высоким воротником алого пальто и упавшими на лоб и щеку густыми волосами. Опять кожаные спины, закрывающие, прячущие умирающее лицо на каменной ступеньке.
      Объятый ужасом парень, которого волокут трое в камуфляже. Четвертый камуфлированный с пистолетом в руке- сзади. Опять толпа. Передние уже ос тановились, а задние напирают и напирают. Коловорот. А в небе над стадионом - стая белых резвящихся голубей... Черно-белые зигзагообразные полосы...
      - Хотите концерт? - спросил Тэд.
      - Угу, - согласился Сырцов.
      ...Не толпа - люди. Разные, очень разные люди, не спеша поднимающиеся по лестнице, нормальные люди, идущие на концерт любимой певицы. Бесконечные (снятые, видимо, с верха трибуны) людские ручейки к многочисленным входам. Заполняющиеся трибуны. Люди, спокойно рассаживающиеся по своим местам. Стадион почти полон. Милицейский духовой оркестр, развлекающий истомленную ожиданием публику. И вот - Дарья! Маленькая, маленькая Дарья в лазоревом платье на зеленом футбольном лугу. Чуть ближе камера: Дарья на бегу ритмично, в такт подпевающей ей аудитории хлопающая поднятыми над головой ладонями. Песня "Все путем".
      - Черт, как похожа на настоящую! - не выдержал Сырцов. А Ксения, не отрывая глаз от экрана, спросила у Тэда:
      - А крупные планы у вас есть?
      - Сейчас будут, - пообещал Тэд.
      Вот он, первый поясной. Похожа на настоящую, очень похожа, гримом, прической, жестами, но не до полной тождественности.
      Совсем крупно. Лже-Дарья благодарно улыбается зрителям.
      - Она, - твердо решила Ксения.
      - Она, - согласился Сырцов.
      - Кто она? - поинтересовался Тэд.
      * * *
      - Это что - ваша пыточная камера? - весело спросил гражданин нестарых лет в красной каскетке с малопонятной надписью "Стейт". И безбоязненно улыбнулся. - Заранее предупреждаю: меня пытать не надо. Я и так все скажу.
      - Тогда говори, - предложил Андрей Альбертович, сидевший на любимой свой дряхлой табуретке у стены.
      - Но я толком и не знаю, что вам от меня надо. В данном случае получается популярная игра "Спрашивайте - отвечаем". Прошу вас задавать вопросы, мои дорогие друзья.
      - А ты вроде и не боишься нас, паразит, - подал голос атлет Виталий, стоявший посреди безоконного помещения, угрожающе широко расставив ноги. Могучие руки его пока бездействовали.
      - Собственно, почему я должен вас бояться? Изобьете меня? Для чего? Я и так готов сделать для вас все, что вы хотите. Убьете? Тоже вряд ли: зачем-то я вам нужен. В ментовку сдадите? Но за что?
      - Во брехло! - восторженно удивился Виталий.
      - А что же мне делать, если вы вопросов не задаете?
      - Помолчи, а? - болезненно морщась, попросил Андрей Альбертович.
      - Молчу, шеф, молчу.
      Андрей Альбертович думал думу недолго. Вздохнув, задал первый вопрос:
      - Ты Маркса знаешь?
      - Изучал, но не знаю, - не задумываясь, ответил гражданин в каскетке.
      - Маркса Федоровича, - уточнил Андрей Альбертович.
      - А что - есть и такой? - по-детски удивился человек в каскетке.
      - Вопросы задаю я. А теперь скажи-ка нам, ведь конверт, который ты должен был передать лабуху, - от Маркса Федоровича. Как ты это нам объяснишь?
      - Соколы вы мои ясноглазые! Меня же использовали втемную!
      - Конкретизируй, - предложил Андрей Альбертович.- Что и как, с самого начала.
      - Месяца два тому назад я обнаружил в почтовом ящике пакет, в котором было двести баксов и записка.
      - Что в записке? - поторопил Андрей Альбертович.
      - А в записке предложение сотрудничать с анонимом. Исполнять одноразовые поручения сугубо передаточного характера. Так сказать, дипкурьерская служба.
      - Почему именно тебе это предложили?
      - Я ж давно такими делами занимаюсь. И вроде успешно.
      - Судя по тому, что еще живой, действительно успешно. Как это все осуществлялось?
      - Я получал два конверта. Вернее, конверт в конверте.
      - Все так же, в твой почтовый ящик?
      - Все так же. В свой почтовый ящик. Первый конверт предназначался мне. В нем гонорар и краткое послание - где, когда и кому передать второй конверт без адреса.
      - Места встречи, время передачи, адресаты. Обо всем этом подробнее.
      - Место встречи я определил сам в первом же ответе заказчику.
      - По какому адресу ты ему отвечал?
      - Адрес - резиновый половичок у входа в мою квартиру. Ответ - их всего было два, по их предложению, - под половичок.
      - Во дают! - не выдержал, подал голос увлеченный рассказом Виталий. Андрей Альбертович в строгом недоумении глянул на него и продолжил:
      - И сколько у тебя таких мест?
      - Два, всего два. Бильярдная, как вам известно, ЦСКА и казино на улице Правды. Там у меня администрация тоже схвачена.
      - Оба места поблизости друг от друга. Почему?
      - Потому что и я поблизости от них. Я на Красноармейской живу. Не надо из конца в конец по Москве кататься.
      - Ты же, естественно, и время определил?
      - Ну уж нет! Во втором послании заказчик сам расписал точный график.
      - Каждый вторник в десять вечера - бильярдная. А казино когда?
      - По субботам. В одиннадцать. В двадцать три ноль-ноль.
      - Сколько раз ты выходил на встречи?
      - Дайте подумать. - Человек в каскетке посмотрел на грязный потолок и будто прочитал там: - Тринадцать. Точно, тринадцать. - И вдруг огорченно удивился: - Выходит, я на чертовой дюжине погорел!
      - Ты пока еще не погорел, - успокоил Андрей Альбертович. - А сколько встреч состоялось?
      - Шесть.
      - Кто, по-твоему, эти шестеро?
      - Не по-моему, а стопроцентно точно: лабухи из еще не выбившихся.
      - Опиши-ка всех.
      - Всех не могу. Они - один в один, на одно лицо. Возраст - немного за двадцать. Хилый, сутулый, волосатый, масть - темный шатен, нарочно рваная джинса, кроссовки, крест на распахнутой шее.
      - Неужто все одной масти? - в первый раз удивился Андрей Альбертович.
      - Слово! - заверил человек в каскетке.
      - Считай, что я тебе поверил, - примирительно сказал Андрей Альбертович. - Теперь вопрос на сообразительность: ты не связывал эти свои встречи с некоторыми событиями, происшедшими в самое последнее время?
      - Я - шустрый. Все связал, что надо.
      - Ну и твои выводы?
      - Эстрадная липа кем-то, скорее всего моим заказчиком или заказчиками, была поставлена на всероссийский конвейер.
      - Правильно мыслишь, - похвалил Андрей Альбертович. - Но раз ты такой сообразительный, то наверняка просекаешь, как заказчик на тебя вышел.
      - Неточно поставлен вопрос, - укоризненно сказал человек в каскетке.
      Андрей Альбертович молчаливо согласился с ним и поправился:
      - Через кого они на тебя вышли?
      - Если по правде - то не знаю. А если честно - то догадываюсь.
      11
      Чартер - он и есть чартер. Як-42 отрабатывал ему положенное. Не более, но и не менее. А положены ему два с половиной часа до Москвы. Константин глянул на часы. Еще час двадцать. Время тащилось. От скуки без любопытства уставился в иллюминатор. За двойным стеклом, чуть внизу, были твердые, как снег на горных вершинах, бугристые облака. Он сидел один в ряду. Специально: не хот елось ни с кем общаться. Но кто-то общаться хотел, ибо вежливо обратился к нему:
      - Разрешите?
      Пришлось оторвать взгляд от неинтересной картины. В проходе, держась за спинку соседнего кресла, стоял либеро и капитан команды Анатолий Бушков.
      - Садись, - равнодушно разрешил Константин.
      Они были ровесниками и начинали вместе в этой же команде. Вместе отправились за границу, но в разные страны. Константин Ларцев в Германии прижился, а Анатолий Бушков во Франции нет. И не потому, что не смог играть в тот футбол, а потому, что не хотел в него играть. Да и болел сильно эмигрантской болезнью - ностальгией. Через год вернулся и заиграл в свою игру и в родной команде, и в сборной. И до сих пор играл как надо: со страстью и истинным удовольствием. Константин тайно и незлобиво завидовал ему: сам-то он уже напрочь спалил в себе действующего игрока. Анатолий уселся рядом, сопел, вздыхал. Видимо, никак не мог решиться начать разговор.
      - Чего мучаешься? Говори, - взбодрил его Константин.
      Обращение на "вы" в слове "разрешите" было предназначено для прислушивавшейся к их разговору молодой поросли. Сейчас, негромко, тет-а-тет, можно было сказать:
      - Они делали счет, Лара.
      Ларой звали Константина Ларцева в команде еще на заре их прекрасной, как всякое по-настоящему хорошее начало, футбольной молодости.
      - Считаешь, они сплавили нам игру? - уточнил Константин.
      - Никак нет, гражданин начальник. Игра в любом случае была наша. Я сказал что сказал: они делали счет.
      - Расшифруй, Толя. Я - тупой.
      - Ты - не тупой. Ты не информированный. Ну, для затравки, о сегодняшней игре. Они бодались в полную силу, и даже сверх этой силы, до шестьдесят пятой минуты, когда счет стал два-один, до того, как забили свой мяч. Единственный этот мяч, который они в истерике затолкали нам, был основной и страстно желаемой целью. А после него они встали.
      - Просто подсели, Толя.
      - И пенальти на мне при угловом оттого, что подсели?
      Константин вспомнил, как был заработан этот пенальти. Анатолия, который явно не доставал до высокой передачи, их старпер уложил на истоптанную землю вратарской демонстративным захватом руками. За три минуты до конца матча. При счете четыре-один.
      - Им был нужен наш пятый?
      - Именно.
      - Зачем?
      - Тебе простительно не знать, тебя не было здесь лет семь-восемь тому назад, когда всерьез, не по-кустарному заработал подпольный футбольный тотализатор по всему Союзу. Наивный старик наш Олег Норов в одиночку пытался это дело поломать. Устроил скандал, сорвал несколько договорных матчей. Шуму было много, а толку мало: все равно что с саблей против танков. Ну, его отодвинули в сторону, потом на пенсию отправили.
      - Говорят, пьет по-черному, - вспомнил сплетню Константин.
      - Временами, - уточнил Анатолий. - Но распался всесоюзный чемпионат, и тотошка как-то сама собой накрылась. И вот, здрасьте! Уже с конца прошлого сезона я почувствовал, что опять завоняло.
      - Ну рассказал ты мне про эту пакость, и что? Кстати, почему не Главному?
      - Денька через два, может, и ему расскажу. А сегодня - его праздник. Чего же праздник портить! Делать что-то надо, Лара.
      - А что? - грустно осведомился Константин.
      - Тоска, брат... - Анатолий откинулся в кресле, закрыл глаза. Продолжил почти сомнамбулически: - Последний свой сезон в футбол хочется играть. В футбол, а не в счет.
      - Лучше бы мне не знать, - признался в своем малодушии Константин.
      Анатолий дернулся.
      - Отвык от России, страус! Смотри, пока головку под крыло будешь прятать, и ахнуть не успеешь, как ощиплют, выпотрошат и зажарят.
      - А что еще делать, посоветуй, - попросил Константин.
      - Не знаю.
      - Ты мне эту горячую картошку перекинул, чтобы и мне ладони жгло?
      - Я-то что? У меня, кроме футбола, в жизни ничего нет, да и не знаю я никого и ничего, кроме футболистов и футбола, - полуповинился Анатолий. - А ты в разных там кругах вращаешься: артисты, писатели, бизнесмены, мать их за ногу! Посоветуйся с кем-нибудь, на честных ментов выйди. Может, удастся эту лавочку прикрыть?
      - Смешной ты, Толька. Это ж не с людьми, со многими миллионами в зелени бороться надо. Конечно, я здесь новичок, но пока еще не видел человека, который победил бы доллар. Да и не очень хочет кто-нибудь с ним бороться, хочется его иметь.
      - Ты это серьезно?
      - Серьезно. Но не про тебя и не про себя.
      - Значит, из ста пятидесяти миллионов только двое непокупаемых? Ты, да я, да мы с тобой?
      - Охолонь, - попросил Константин. - Про нас двоих сказал потому, то сейчас только за нас двоих и могу поручиться. Других пока не знаю.
      - В общем, похвалил себя и, на всякий случай, меня, - сделал выводы из ларцевских эскапад Анатолий. - И я, загордясь, утешился. Но я не утешился, Лара. Как на духу, ты попытаешься что-нибудь сделать?
      - Что-нибудь попытаюсь, - неохотно согласился Константин.
      А простодушный Анатолий был рад и такому:
      - По этому поводу - по пивку, начальничек!
      - А Главный?
      - Что Главный? Главный сегодня добрый - выиграл-то как! - Анатолий вылез в проход, крякнув ра зогнулся - тесновато с его метром девяносто было в габаритах Яка - и направился в багажное отделение за сумкой, где хранился НЗ.
      ...Не оправдало себя столь желанное поначалу пивко, только тяжело расслабило: ватные руки, ватные ноги, ватные мысли...
      Попрощавшись с командой, отъезжавшей в шикарном мерседесовском автобусе (на этот матч игроки отбывали прямо с базы и там пришлось оставить личные заграничные лимузины), Константин с Главным отправились на стоянку, где их ожидали остывшие за тридцать шесть часов БМВ и "опель". Главный открыл дверцу БМВ и перед тем, как сесть за баранку, ревниво спросил:
      - О чем с Толькой всю дорогу шептались?
      - Обо всем и ни о чем, Иван Петрович, - в общем-то честно признался Константин.
      - И пивком не угостили, паразиты! - посетовал Главный и бухнулся на сиденье.
      - Дистанцию блюли! - крикнул Константин, но Главный вряд ли его слышал - не разогреваясь, рванул с места.
      А Константину некуда было торопиться. Раскочегарил свой "опель" и неспешно покатил к Каширке, а по Каширке к Москве. Часы на приборной доске показывали семнадцать тридцать пять. Хорошие, правильные немецкие часы, но от нечего делать сверил их со своим сверхточным ручным швейцарским хронометром. И на них семнадцать тридцать пять.
      - Тоска, брат, - повторил вслух Толины слова. Действительно, тоска. И еще разок, в голос, сказал себе: - "Кому повем печаль свою?"
      Домой, в трехкомнатные свои, обставленные по всем европейским правилам фирмой, мертвые хоромы? В кабак, раз завтра выходной день?
      Подъезжал к Москве. Глянул направо: желал полюбоваться страшным факелом над Капотней. Но в свете дня факел был нестрашный. С Варшавского шоссе на Серпуховскую и по Пятницкой. Потихоньку вспоминал родной городок. Улица Дзержинского. Поправил себя вслух:
      - Большая Лубянка.
      Куда же он ехал? Явно не домой. Медленно пробиваясь к Сретенке (остаточные пробки последних минут часа пик), он задал себе этот вопрос. На этот раз мысленно, потому что давно уже знал ответ на него.
      На пятачке в Новых Горках он был в пятнадцать минут восьмого. Совсем неплохо для человека, вспоминавшего Москву. Час пятьдесят. Всего делов-то.
      Приткнувшись к забору Дарьиной дачи, стоял кобринский "линкольн". Быстро же они его отремонтировали. Настроение совсем было испортилось, но... Но, но, но! Машину во двор не загнали, шофер Славик в ожидании за баранкой. Константин поставил свой "опель" в хвост "линкольну". Увидевший его в боковое зеркало Славик открыл дверцу и односложно поприветствовал:
      - Здравствуйте... - Вероятно, забыл, как его зовут.
      - Привет, - откликнулся Константин, вылезая из машины. Спросил, надеясь получить подтверждение своим дедуктивным выводам: - Надолго?
      - Да нет. Михаил Семенович сказал, что на полчаса, не больше. Спешим, деловое свидание.
      - Бежим, спешим! Бежим, спешим! - удовлетворенно спел Константин из "Вампуки" и, подойдя к калитке, позвонил. Он держал палец на кнопке звонка неотрывно, нахально будоража обитателей тихой дачи, и, только увидев заполошную Берту Григорьевну на крыльце, прекратил звон. А заполошная Берта, сильно прищурясь (близорукая, без старящих ее очков), издали по силуэту скорее почувствовала, чем узнала Константина. Нажала на что-то в стене дачи, и калитка отворилась.
      - Костя! - восхитилась Берта и пропела: - Нам каждый гость дарован богом!
      - Все поют, - раздраженно бормотал Константин, идя к крыльцу по выложенной дорогой керамической плиткой дорожке. - Берта поет, Дарья поет, я пою...
      - О чем вы, Константин? - полюбопытствовала Берта, когда он в нарочито церемонном поцелуе припал к ее сдобной ручонке.
      - Все, говорю, поют, - разгибаясь, ответил Константин. - Вы поете, Дарья поет. И обе - замечательно. Даже я запел. Не знаю, правда, как, но самому нравится.
      - Мы-то поем, - согласилась Берта и сделала драматичное лицо. - А наша Даша не поет. Отказывается петь.
      - Разберемся с Дашей! - бодро пообещал он. Настроение у него явно поднималось. - А где она?
      Вопрос прозвучал уже в холле. Берта, глазами указав на ведущую на второй этаж лестницу, тихо напутствовала его:
      - В музыкальном салоне. С Михаилом Семеновичем.
      В некоем ритмичном танце, подобно Фреду Астеру, Константин вспорхнул по лестнице. Но в так называемом музыкальном салоне порхающий танец был явно неуместен: здесь напряженно молчали. Упершись локтями в колени и обхватив голову руками, продюсер сидел на круглом вращающемся табурете у ка бинетного рояля, а Дарья, подобрав ноги и сжавшись в комочек, притулилась в разлапистом кресле. В углу, подальше от Михаила Семеновича.
      - Команде работников искусств - физкульт-привет! - не унимаясь, поздоровался с молчунами не желавший расставаться с только что приобретенным хорошим настроением Константин. Дарья, не отрывая щеки от мягкого подлокотника кресла, недовольно откликнулась:
      - Здравствуй.
      Кобрин здороваться не стал. Он заорал. Скорее всего, не в первый раз:
      - Костя, может, ты ей скажешь?!
      - Что я должен ей сказать?
      - Что работать надо, вот что! - продолжал орать продюсер.
      - Дарья, работать надо, - тихо серьезно сказал Константин.
      - А тебе только бы поиздеваться! - уже не заорал - взревел Михаил Семенович. - Все к черту! Живите как хотите. Но без меня! Без меня! - Он хотел торжественно встать и торжественно удалиться, но табуреточка вывернулась из-под него, и он, чтобы не упасть, на миг встал на четвереньки. Даже Даша жалобно захихикала. А Константин, помогая Кобрину подняться, побагровевший от сдерживаемого рыдающего смеха, утешил нравоучительно:
      - Поднимаясь и падая! Падая и поднимаясь! Как все великие, Мишаня.
      И уже не сдерживаясь, загоготал, как гусь.
      - Да пошли вы все! - безадресно послал их Михаил Семенович и, не оборачиваясь, вышел вон. Звонкие его каблуки простучали по ступеням. Константин заменил Кобрина на вращающемся табурете и, разок крутнувшись на все триста шестьдесят градусов, спросил:
      - Что не поделили?
      - А что делят? - вопросила Дарья, не меняя позы. - Деньги. Он без моего ведома подписал контракты на пять стадионных концертов. - И вдруг, уподобясь продюсеру, тоненько закричала: - А я не хочу петь! И не буду петь! Я его предупреждала, при тебе предупреждала! Теперь пусть сам и выкручивается!
      - Совсем не будешь петь?
      - Не знаю, ничего я не знаю! Может, и совсем.
      Без грима, без артистической осанки она была просто несчастной женщиной, которую замордовала жизнь-жестянка. Константину было остро жаль ее. Ужасно, до слез, хотелось помочь родному существу. Близкой, как младшей сестренке, любимой по-братски. И вдруг понял: только по-братски. Иллюзия, что все началось сначала, развеялась, как дым на ветру. Он спросил виновато:
      - Чем я могу помочь, Даша?
      - Ничем, - тихо и убежденно ответила она.
      Он повернулся к роялю, открыл крышку и одной рукой ловко сыграл жалобное: "Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке водку пил!" Развернулся к ней и предложил без надежды:
      - Может, водки выпьем?
      - Не хочу.
      - Но я должен, должен что-то сделать! - завелся-таки Константин.
      - Ничего и никому ты не должен, - успокоила его Дарья.
      - Не могу же я просто так встать и уехать!
      - Можешь. И поезжай, Костя.
      Он встал с табуретки, подошел к креслу. Она поднялась навстречу, повернулась к нему правой щекой, которую он и поцеловал. Пообещал:
      - Я завтра позвоню, - и пошел к двери.
      - Костя, - позвала она. Он остановился и обернулся. Она бесшумно приблизилась к нему, положила ладони ему на плечи, заглянула в глаза и сказала твердо: - Ничего не склеить, Костя. Той ночи не было. Она просто, как воспоминание о прошлом, приснилась нам. Тебе и мне. Да?
      - Да, - согласился он. И повторил: - Что я могу для тебя сделать?
      - Не обижаться и не уходить далеко. У меня ближе тебя человека нет.
      - Дурочка ты, дурочка!
      - А вот жалеть меня не надо, - она легко поцеловала его в губы и подтолкнула к двери, - иди.
      Вниз скатился со спортивной сноровкой по скользким закругленным перилам. Почти в объятия скорбной Берты Григорьевны, которая, услышав его "опля!" по окончании спуска, осуждающе вздохнула:
      - И вас прогнала?
      - Прогнала! - освобожденно сообщил он себе и отчасти Берте Григорьевне.
      - Охохо! - огорчилась она и тут же спохватилась: - Может, поужинаете, Константин? Я сациви на целую роту приготовила, а есть некому.
      - С радостью, но спешу! - деловито, но ласково отказался он и, мимолетно обняв ее плотные плечи, пообещал:- В следующий раз - обязательно. И спасибо вам за все, Берта Григорьевна.
      Она только глянула на него с не совсем материнской улыбкой и неопределенно сказала:
      - Дай-то бог! Дай-то бог!
      Никуда он не спешил. Долго прогревал вполне прогретый мотор, а потом, сняв машину с ручного тормоза и не разворачиваясь на обратный путь в Москву, на первой скорости покатил по прямой вдоль дачных заборов в стремительно приближавшихся к настоящей темноте сумерках поздней весны.
      За штакетником смирновского дома вовсю горел успокаивающий густо-желтый свет абажура. Добрый, привораживающий огонек. Как там в старину водилось? Заглянуть на огонек. На вот такой, наверное. Константину до сердечного холодка захотелось на огонек.
      Калитка была закрыта на задвижку. Константин отодвинул ее и вошел на смирновский участок. Для начала заглянул в освещенное окно.
      Александр Иванович Смирнов, сгорбившись на стуле, смотрел по телевизору новости. А Лидия Сергеевна Болошева, видимо накрыв стол к ужину, в ожидании, когда освободится от своих серьезных занятий глава дома, сидела в вольтеровском кресле и читала яркую книжку с названием на иностранном языке. От этой картинки веяло незыблемостью и покоем, который ему, Константину, по выражению поэта, только снился.
      Он деликатно постучал в деревянный переплет застекленной террасы, особо не надеясь быть услышанным с первого раза. Но стекла задребезжали так, что Лидия Сергеевна решительно отложила книгу и двинулась открывать террасную дверь.
      - Костик! - приветливо удивилась она. - Здравствуйте, Костик. И не топчитесь, как застенчивый немецкий провинциал, проходите в комнаты. Смирнов страшно обрадуется, он прямо-таки закис от отсутствия общения. Он животное стадное, один быть совсем не может.
      - А вы? - вырвалось у Константина.
      - Я не в счет, - сообщила Лидия Сергеевна. - Мы до того привыкли друг к другу, что общаемся почти телепатически.
      И точно: видимо, уловив ее телепатический сигнал, на террасе объявился любопытный, как щенок, отставной полковник.
      - Костик, что ли? - плохо видя гостя, догадался он. - Здорово. Заходи, заходи, сейчас по "Времени" спорт пойдет, может, наши голы покажут.
      Смирнов преданно, с мальчишеских лет, болел за команду Константина.
      - А потом поужинаем, - обозначила следующий номер их совместной программы Лидия Сергеевна. Смирнов поспешно и радостно добавил:
      - И выпьем по такому случаю!
      - Только бы повод, только бы повод ему, - заметила она не слишком агрессивно.
      Но сначала посмотрели отрывок из спектакля, в котором одетые в телесного цвета трико артисты неопределяемого пола в крутом несоответствии с текстом пьесы изображали нечто непонятное, но очень приличное. Потом безукоризненно одетый, гладко барственный режиссер с глубокой скорбью говорил о том, как бедствуют они, беззащитные и бескорыстные деятели театрального искусства.
      ...Корреспонденты ОРТ, вылетевшие рейсовым самолетом на полчаса ранее их чартера, успели подготовить материал к эфиру. Ну, первые два гола ясно по делу. Вот и единственный ответный. Засуетились ребятки и чисто по-детски напортачили. Третий - просто неберущийся. От угла штрафной левый хав фантастически (вероятнее всего, подавал, а получилась дикая срезка) закрутил в дальнюю паутину. Четвертый весьма подозрителен: дали спокойно разыграть двойную стенку. Ну и пятый... Прав Толя, чистая липа.
      - Он что, больной, припадочный? - спросил Смирнов про старпера, завалившего Анатолия.
      - Он делал счет, - злобно ответил Константин.
      - Та-ак, - протяжно произнес бывший мент. За это время компьютер в его голове считал все возможные варианты. Просчитал. - Так. Значит, теперь настоящий футбол мы будем видеть крайне редко.
      - Только это вас и волнует, Александр Иванович? - со скрытым раздражением осведомился Константин.
      - Почему же. - Смирнов выключил телевизор (пого да, вернее, прогноз погоды его не интересовал) и, повернувшись всем телом к гостю, сообщил: Меня все волнует. Исламский фундаментализм, чеченский сепаратизм, вновь набирающий пары коммунизм, восстановление храма Христа Спасителя, результаты торгов на межбанковской валютной бирже, Ксюшкины отметки в университете, участившиеся боли в моем простреленном колене. Но в данном случае меня больше всего волнует то, что настоящий болельщик не увидит настоящего футбола.
      - А то, то жулье и мерзавцы наживают на этом колоссальные деньги, вас не волнует?
      - Пусть себе наживают, только бы футбол не трогали. Тебе, как я понимаю, стало известно, что подпольный тотализатор заработал на полную катушку?
      - Какая разница - на полную, не на полную? Самое страшное то, что заработал.
      - Большая разница, Костик, большая. На неполную он работать и не переставал. Но неполная катушка - это неполная кубышка. А с малыми деньгами игру не купить, всерьез результаты не подправить. Так, кувыркались, передергивая помалости. Что тебе известно, Костик?
      - За стол, футболисты, - пригласила Лидия Сергеевна, которая поначалу их не беспокоила, доносила на стол то, что должно быть очень холодным или очень горячим.
      Александр Иванович, послушно и поспешно подчинившись приказу, отодвинул стул, уселся и уверенной рукой ухватился за "очень холодное". В этом доме хозяин принципиально предпочитал своего однофамильца. Полюбовавшись на этикетку "Смирновской", он показал ее Константину и серьезно спросил:
      - Рискнешь?
      - Была не была! Рискну, - решил Константин, чтобы продолжить разговор в благоприятной обстановке. - В принципе мне ни черта не известно, Александр Иванович, за исключением того, что сегодня нам сделали заранее оговоренный кем-то счет.
      - От меня-то что ты хочешь? - поинтересовался Смирнов. Он, морщась от сосредоточенности, разливал по рюмкам.
      - Чтобы вы помогли разоблачить и ликвидировать эту подлую панаму.
      - Кому помочь? Тебе? Футбольному союзу? Генеральному прокурору России? Старый хрен с палочкой всем сразу поможет, и станет очень хорошо. Ты думаешь, милиция не копает? Копает, будь уверен, копает. Но в таких делах очень трудно за что-то зацепиться: круговая порука.
      - Значит, никто ничего не может с этими нелюдями поделать?
      - Почему - никто? А вы? Тренеры и футболисты? Вам же во сто крат виднее все махинации на футбольном поле, чем нам, жалким дилетантам. Перестаньте предаваться совковым иллюзиям, будто какой-то всесильный дядя за вас сделает. Ловите заказанных коллег за руку, вам это легче, чем кому-либо. Меня же беспокоит нечто другое, Костик. Как ни вертись, а всемирный закон не переиначишь: природа не терпит пустоты. На смену павшим героям приходят новые бойцы.
      - Вы о чем? - в недоумении спросил Константин.
      - Все о том. Да будет тебе известно, что весь шоу-бизнес, включая и футбол, до прошлого года находился под жестким контролем чисто уголовной мафии. Минувшим летом ее сильно потрепали. Да так, что, как я предполагал, они вернутся на исходные позиции не ранее, чем годочка через три. А тут вдруг через полгода - наступление по всему фронту.
      - Саша, как ты себя чувствуешь? - Лидия Сергеевна встревожилась.
      - Хорошо. А что? - испуганно ответил Смирнов.
      - А я думала, заболел: водку не пьешь и говоришь, говоришь...
      - За здоровье Лидии Сергеевны! - мгновенно нашелся Константин и поднял рюмку.
      Выпили и с чувством закусили. Замечательно было! В тишине водочка, сопровождаемая вкусной едой, делала положенное ей: расслабляла натянутые нервишки, отгоняла невеселые мысли, давала возможность слегка воспарить. Попарили ненадолго и вернулись на землю.
      - Вы у Даши были, Костик? - спросила Лидия Сергеевна. - Как она там?
      - Да так... - Константин не знал, что ответить. - Я думал, что вы в курсе, так сказать, как соседи.
      - Не хочется зря волновать девочку, - сказала Лидия Сергеевна грустно. А Александр Иванович мрачно присовокупил:
      - Пока.
      - А мне кажется, что пора ее взволновать. Дарья в полном раскардаше. Физически и морально. И в полном неведении. Я думаю, лучше знать самое скверное, чем ничего не знать. Кстати, Александр Иванович, я не буду нахалом, если спрошу: как дела у вашего Сырцова?
      - Лида, ему Жорка не нравится! - изумился Смирнов.- Почему же тебе не нравится наш Жорка, Костик?
      - Мне кажется, что он иногда хамоват.
      - Жора - замечательный парень, уж поверьте мне, Костик, - попыталась мягко уговорить мрачного футболиста Лидия Сергеевна. Но Ларцев уговорам не поддался - не поверил, что Сырцов замечательный парень, и, не скрывая иронии, поинтересовался сдержанно:
      - И чем же занимается ваш замечательный парень сейчас? Насколько я понимаю, всемогущая Анна наняла его для расследования двух этих странных убийств.
      - Маетой, - ответил Смирнов. - Сейчас Жорка занимается сыскарской маетой.
      Уже не собирался Константин выяснять, что такое сыскарская маета, ибо почувствовал, как изменилось к нему отношение Смирновых-Болошевых после его нападок на Сырцова. Пришла пора виниться.
      - Я что-то не то сказал, да? - обаятельным взором он посмотрел сначала на Лидию Сергеевну, затем на Александра Ивановича и довершил штурм пожилой пары простодушной откровенностью: - Вообще-то я сильно обиделся на Сырцова, когда он меня небрежно отмел на презентации. Хотя сделал он это, наверное, правильно: незачем и вредно говорить о делах при посторонних людях, тем более таких, как наши эстрадные звезды.
      - Отмазывается и покупает нас, сентиментальных стариков? - спросил Александр Иванович у жены. Лидия Сергеевна рассмеялась.
      - Отмазался и купил. - И прочитала весьма изящно блоковское четверостишие, любимое в этом доме и часто повторяемое:
      Простим угрюмство. Разве это
      Сокрытый двигатель его?
      Он весь - дитя добра и света,
      Он весь свободы торжество.
      - Проехали, - решил Смирнов. - По второй, "дитя добра и света"?
      - По второй так по второй, - бодро согласился Константин. Деваться было некуда.
      - У вас что-то не так с арифметикой, - отметила Лидия Сергеевна. - Не по второй, а по четвертой.
      - Мы отмечаем не рюмки, а этапы общения, - ответил Смирнов.
      - Тогда не по второй, а по второму. По второму заходу.
      Смирнов безнадежно махнул жене рукой и разлил. Лидия Сергеевна подождала завершения этой операции, демонстративно отобрала бутылку и унесла в холодильник.
      - Блюдет, - пояснил Смирнов. - Нас с тобой блюдет. Меня как инфарктника, а тебя как водилу. Ты ведь в Москву собираешься? А то у нас переночуй.
      - Нет, поеду. Пора и к своему дому по-настоящему привыкать.
      Вернулась Лидия Сергеевна, на ходу услышавшая последнюю Костину фразу.
      - Ну а как вы, Костик, все-таки с бытом своим разбираетесь? Кто хозяйство ведет, кто готовит, кто в квартире прибирает?
      - Я привык, Лидия Сергеевна. И все сам умею. Восемь лет, как один.
      - Семьей пора обзаводиться, - строго подытожил Смирнов.
      - Уже обзаводился.
      - Еще раз обзаведись! - уже приказал Смирнов. - А вдруг получится!
      Приврал, конечно, Константин и насчет "все сам", и насчет "один". Один-то один, но в Германии - Труди, а здесь Зоенька иногда забегает. А если честно, то через день. И сегодня, наверное, прибежала. Прибралась, сготовила и ждет.
      - Неспокойный ты, Константин, - вдруг сказал Смирнов. - Отчего мучаешься?
      - Не знаю, не знаю! - в открытую признался Константин. - Хотя знаю! Я ко всем, Александр Иванович, сбоку припека. И к вам, и к Дарье, и ко всей этой истории. Со всеми свой, а все равно посторонний.
      - И с командой так? - поинтересовался Смирнов.
      - И с командой пока так.
      - Тогда плохо, Костик. У тебя дела нет.
      - А я о чем говорю?
      - Говоришь. А надо дело делать.
      - Какое?
      - Любое. Только обязательно делать, а не быть при нем.
      - Вы о чем? - спросила Лидия Сергеевна, прикатив столик с чайниками, чашками и печеньями-вареньями.
      - Тоска у него, - объяснил Смирнов. - Типа мировой скорби.
      - Ага! - успокоилась Лидия Сергеевна. - Это бывает. Скоро пройдет.
      Константин улыбнулся ей и вдруг неожиданно для самого себя спросил:
      - А где Ксения? - И поспешил добавить, чтобы вышло как будто между прочим: - Если не секрет.
      - Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты! - загадочно произнес Смирнов, а Лидия Сергеевна понятно объяснила:
      - Она в отъезде. Завтра вместе с Жорой ранним утром прилетит.
      12
      Насчет срочного свидания Михаил Семенович слегка приврал Славику для солидности. Нельзя же назвать слишком срочной встречу, которая должна состояться в полночь, через три часа с гаком. Когда проскочили под МКАД, Славик поинтересовался, куда путь держим.
      Кобрин поразмышлял. Может, к Ляльке заскочить? Не предупредил. Да и какое это срочное деловое свидание? И Славик, и Артем, которого он на всякий случай прихватил с собой, знали Лялькин адрес и наверняка, ожидая его с этой деловой встречи, будут непочтительно смеяться над ним. А он не любил, когда над ним насмешки строят. Вдруг вспомнил, что Берта хвасталась своим сациви. Замечательное сациви готовила Берта. А он убежал от этого сациви. Страстно захотелось пожрать от пуза.
      - К Никитским воротам, - сурово распорядился Михаил Семенович. - К китайцам. Первая встреча у меня там в половине десятого.
      ...Лимузин влез на тротуар в устье Малой Бронной. Выбравшись на волю, Михаил Семенович обернулся. Славик и Артем вопросительно смотрели на него. А если бы к Ляльке заехал, то не на него бы смотрели, а меж собой переглядывались бы, паразиты.
      - Здесь быть через полтора часа. А пока - свободны, - сказал Кобрин и деловито зашагал ко входу в ресторан.
      Его знали здесь, любили его щедрые чаевые. Швейцар благоговейно снял с него пальтецо. А у дверей в зал уже ждал в полупоклоне его персональный официант, в сияющей улыбке обнажая верхнюю челюсть в золотых коронках.
      Михаил Семенович пил слабенькое китайское вино, заедая побегами бамбука. Кушал королевские креветки, заглатывал черные яйца, усердно и не торопясь, расправлялся с вырезкой. Насытившись до отвала, принял хорошего коньячку, запивая кофейком. Из своего угла с бессмысленным любопытством Кобрин рассматривал публику, стараясь не думать о предстоящем истинно деловом свидании.
      Ровно в одиннадцать он вышел из ресторана. Автомобиль покорно ждал его. Артем, стоявший на тротуаре, распахнул дверцу. Михаил Семенович, покряхтывая, удобно раскинулся на шелковистой коже.
      - А теперь куда? - спросил Славик. Без "Михаила Семеновича", без почтения. Обиделись, значит, что он их в ресторан с собой не взял.
      - А теперь, Славик, дорогой ты мой, покатай нас с Артемом по набережной, чтобы ровно в двенадцать быть у входа в Парк культуры. Будь так добр, - обходительно и ласково попросил водителя хозяин.
      - Сделаем, Михаил Семенович, в лучшем виде исполним, - горячо откликнулся на его расположенность Славик.
      Кобрин глядел на пробегавшую мимо полоску воды за парапетом в надежде на то, что вода должна успокаивать. Кремлевская набережная, Котельническая, Краснохолмская, Крутицкая, Симоновская. Взобрались на Автозаводский мост и побежали в обратную сторону по другому берегу. И опять: Даниловская, Павелецкая, Дербеневская. За Крутицким мостом оторвались от Москвы-реки и помчались вдоль водоотводного канала. Поуже здесь, поуютнее. Шлюзовая, Озерковская, Кадашевская... По Якиманской мимо стрелки опять выкатили к Москве-реке. Взобрались на Крымский мост, у Зубовской развернулись и прибыли на пустынную стоянку у парадных ворот Парка культуры. Славик лихо затормозил и повернулся к Михаилу Семеновичу, который, взглянув на часы, похвалил:
      - Точно. Спасибо тебе, Славик.
      И вылез из машины. Артем тут же возник рядом, ибо от ворот решительно шагали в их сторону двое в черных плащах до пят. И никого больше вокруг. Только эти двое. Артем незаметно вытащил из сбруи пистолет и спрятал руку с пистолетом в карман куртки. Двое, не дойдя до них метров пять, остановились, как по команде. Один в усах, другой без усов, наверное потому, что старше. Старший вежливо поинтересовался, глядя на Кобрина:
      - Михаил Семенович?
      - Да, - стараясь, чтобы получилось четко и волево, подтвердил Михаил Семенович.
      - Прошу, - сказал старший и приглашающе указал рукой на арку ворот.
      - Я с вами, Михаил Семенович, - твердо заявил Артем.
      - Нет, - не глядя на Артема, сказал старший.
      - Нет, Артем, - извинительно повторил за ним Михаил Семенович. - Ждите меня здесь. Через часик-полтора я вернусь.
      И посмотрел на старшего: так ли? Старший на его взгляд никак не отреагировал.
      Повторил только:
      - Прошу.
      Кобрин - в центре, плащи - по бокам. Трое в ногу шагали к черной дыре ворот. И скрылись в них. Артем поднял брови, посмотрел на Славика, сплюнул на асфальт и растер плевок ногой.
      Когда по ступеням спустились на в кирпичной крошке землю, Михаил Семенович, на ходу осматриваясь, недоуменно полюбопытствовал:
      - Куда мы идем?
      - Вас ждут у большого колеса обозрения, - объяснил старший, после чего опять зашагали в молчании. Парк был давно закрыт, и ни души не было в аллеях, на площадках, на набережной. Слева - кусты, справа - марсианские черные сооружения аттракционов. Миновали пруд, извилистой дорожкой пробрались сквозь геометрически - прямоугольниками и треугольниками расположенные жесткие кусты и вышли к ограде, за которой была неохватная глазом бетонная нога большого колеса. Через калитку проникли за ограду. Тот, кто его ждал, поднялся со скамейки и, не вынимая рук из карманов кожаного пальто, сказал:
      - Здравствуй.
      - Здравствуй, - эхом отозвался Михаил Семенович.
      - Извини и потерпи уж, пожалуйста, минут пяток. Я тут одно небольшое дельце должен завершить, - вежливо сказал тот, кто его ждал, возвратился к скамейке и присел рядом с человеком, странно напоминавшим Кобрину одного безрукого нищего в подземном переходе. Старший нежно тронул Михаила Семеновича за локоток и кивком указал на скамейку напротив. Вдвоем и уселись. Усатый перетаптывался рядом. Михаил Семенович вздохнул и от нечего делать присмотрелся к мирной парочке, сидевшей напротив. Понял, что не безруким нищим был тот человек, просто у него руки связаны за спиной. Ни от кого не скрываясь и потому не понижая голоса, тот, который его ждал, спросил связанного:
      - Последний раз спрашиваю... - Нет, он не спрашивал, а спокойно утверждал: - Это ты купил две игры на юге?
      - Я же крест целовал, - хрипло, пискливо заговорил безрукий. - Мамой клянусь!
      - Мамой клянется, а? - поделился с окружающими тот, кто его ждал. И уже никому и в никуда: - Раз мамой клянется, что уж тут делать...
      Из тьмы явились трое в кожаных куртках. Они подошли к безрукому, а тот, который его ждал, пересел на скамейку Михаила Семеновича, улыбнулся ему, как бы приглашая насладиться любопытным зрелищем.
      Трое привычно делали свое дело: связали несопротивлявшемуся безрукому и ноги, залепили пластырем рот, проверили добротность узлов на руках-ногах и понесли человека-бревно к большому колесу. Преодолели десяток ступеней и, пройдя немного, кинули в кабинку стоявшую в самом низу у контрольной калитки. Двое, шагнув в кабину вслед за бревном, подняли с пола нечто черное и широкое и стали надевать на голову связанному человеку. Не только на голову: в черном и широком исчез человек-бревно. Весь. Прожурчала, слышимая в тишине, застежка-молния, и один из двоих произнес:
      - Давай.
      Деликатно поскрипев (третий орудовал в будке), большое колесо приступило к привычному своему движению по кругу. Стало лучше видно обитаемую люльку, она поднялась над деревьями и попала в свет фонарей, ярко освещавших обе - по эту и ту сторону реки - набережные. Люлька прошла половину пути до верхней точки, когда сверху крик нули:
      - Стой!
      Кабина замерла над бездной: она сейчас была крайней, соседки сверху и снизу находились чуть в стороне.
      - Пускай, - не очень громко, но так, чтобы было слышно наверху, буднично распорядился тот, кто его ждал.
      Двое вверху склонились и образовали вместе с мешком нечто устрашающе черное. Затем единое черное стало черным трезубцем, середина которого, безжалостно кантуемая, была опрокинута в открытую дверцу. Черный мешок полетел в бездну. На встречу с бетоном.
      Мешок летел вниз и вдруг, будто ударившись о что-то встретившееся в пути, вознесся вверх метров на пять. И опять вниз, и опять вверх. Амплитуда сокращалась, и вскоре мешок неподвижно повис на невидимом упругом тросе.
      - Давай, - опять донеслось снизу.
      Большое колесо осторожно отправилось в обратный путь. Мешок приблизился к страшному бетону и аккуратно лег на него. Двое дождались окончательной остановки колеса и вылезли из кабины. Втроем (технический руководитель полета присоединился к дружной паре) подошли к мешку, открыли молнию, извлекли из него человека-бревно и понесли его к скамейке, с которой началось путешествие. Бревно безвольно прогибалось.
      Китайские разносолы просились на волю. Рот Михаила Семеновича наполнился обильной вязкой слюной. Михаил Семенович, сделав рот куриной гузкой, с силой выплюнул ее и освобожденно поднял голову.
      Тот, кто его ждал, обнял его за плечи и заставил подняться вместе с ним.
      Так, вдвоем, и подошли к связанному человеку. Плоские, нарисованные, белые глаза не смотрели - присутствовали на синем лице. С широким пластырем, закрывавшим рот, он был похож на гримированного белого клоуна из цирка.
      - Это была генеральная репетиция, - объявил клоуну тот, кто его ждал. - Но возможна и премьера, если ты собираешься упрямиться. Рисую перспективу: по окончании премьеры мы отвозим мешок к твоему дому, где балконная дверь и окна твоей квартиры будут распахнуты. Ты ведь, насколько я помню, на двенадцатом этаже живешь. Вытряхнув из мешка, мы уложим то, что от тебя останется, под этими окнами и, изобразив звук, который бывает при встрече человеческого тела с асфальтом, тихо исчезнем. Когда найдут твои останки, от них будет разить спиртным, а на столе в твоей квартире будут стоять пустая бутылка и стакан, захватанные твоими лапами. Человек, допившийся до белой горячки, выпрыгнул из окна. Что ж, и такое бывает. Ты посиди здесь, подумай. А мы с другом на колесе покатаемся. Тебя не приглашаем. Ты уже накатался.
      По-прежнему в обнимку поднялись по ступеням и подошли к кабине, стоявшей внизу, из которой совсем не давно выбросили черный мешок. Тот, который его ждал, объяснил ретиво подбежавшему третьему, что надо делать:
      - Пару кружков сделай, а потом на самом верху нас задержи. Москвой любоваться будем.
      Колесо крутилось, и, пока оно крутилось, они молчали. Михаил Семенович с тоской смотрел на то удалявшуюся, то приближавшуюся бетонированную землю. Не по сторонам, не вдаль, а только вниз. Вознесенная на самый верх кабинка остановилась и, инерционно раскачиваясь, баюкала их. Тот, кто его ждал, стараясь привлечь внимание Михаила Семеновича к красотам панорамы великого города с высоты птичьего полета, настойчиво потребовал:
      - Ты смотри, смотри!
      Было на что смотреть. Небрежно разбросанная по семи малым холмам, прекрасная Москва была чуть внизу и уходила вдаль без конца и края. Сверкали позолоченные купола храма Христа Спасителя; неподвижно летал над землей явившийся из детских снов Кремль; вырванные подсветкой из общего ряда, рафинадно сверкали в чистоте и покое высотные дома; переливалась разноцветьем отраженных огней Москва-река.
      - Воланд, - вдруг сказал Михаил Семенович.
      - Что? - недовольно не поняли его.
      - Ты, как Воланд перед отлетом из Москвы навсегда, осматриваешь свои владения.
      - Похвально, что деятели поп-бизнеса знакомы с классической литературой, и, не скрою, весьма приятно, что ты соотносишь меня с Воландом. Но ты глубоко ошибаешься в одном: отлетать из Москвы навсегда я не собираюсь ни в коем разе. - Тот, кто его ждал, замолк на миг, а затем резко спросил. Почти как у связанного клоуна: - Ты подумал?
      - Думай не думай - сто рублей не деньги, - расхожей народной мудростью откликнулся уже малость оклемавшийся Михаил Семенович.
      - Так ты думал или не думал? - Фольклорный юмор здесь, судя по всему, не принимался.
      - Думал, думал, - поспешил успокоить собеседника Михаил Семенович. Но мне неизвестны ваши теперешние условия.
      - Условия прежние.
      - Побойтесь бога! Не слишком ли жирно - любая половина?
      - Не слишком.
      - Ваш навар очевиден. А мой?
      - Твой навар - полная гарантия твоей безопасности и анонимности. И освобождение тебя от всяческих обременительных забот.
      - Не понял насчет забот, - настороженно признался Михаил Семенович.
      - За тобой остаются только кадры, их поиск и подготовка. Вся организационная работа переходит к нам. Хватит любительщины.
      - То есть полное отстранение меня от дел.
      - Только от тех дел, с которыми ты плохо справляешься.
      - Надеюсь, я буду в курсе финансовой части нашей, так сказать, сделки?
      - Мы будем представлять тебе всю документацию по расчетам.
      - И наш союз будет скреплен соответствующим договором?
      - Непременно. Но учти: обнародование, если так можно выразиться, этого договора, а оно последует, если ты начнешь б..довать, - твоя могила.
      - Уж это-то я учитываю в первую очередь.
      - Да?
      - Когда?
      - Что - когда? - на этот раз не понял Михаила Семеновича тот, кто его ждал.
      - Когда подпишем договор?
      - Через три дня.
      - Почему не завтра?
      - Необходима контрольная проверка отдельных деталей.
      - Касающихся меня, - продолжил за собеседника Михаил Семенович.
      - Касающихся дела.
      - Что ж, доверяй, но проверяй, - согласился Кобрин и неожиданно спросил: - Мешок - для меня спектакль?
      И за самонадеянную бесцеремонность тотчас получил по лбу.
      - Много чести. Я просто соединил приятное с полезным.
      - Что приятное, а что полезное? - решил уточнить Михаил Семенович.
      Тот, кто его ждал, ответил:
      - Все полезное - приятно. Ну и как тебе Москва сверху? Хороша?
      - Хороша, хороша, - ворчливо подтвердил Михаил Семенович, и тот, кто его ждал, все понял:
      - Вниз хочется? - И, не дожидаясь ответа, громко крикнул: - Вниз!
      Колесо сделало пол-оборота, и они были спущены вниз. На скамейке сидел связанный. Взгляд его был вял и равнодушен, как у засыпающего судака. Тот, кто его ждал, резким движением сорвал пластырь со рта у клоуна и, присев на корточки так, чтобы глаза в глаза, проникновенно спросил:
      - Да?
      - Да, - как бы выдохом ответил связанный.
      - Ты со своими шестерками кинул нас на сто пятьдесят тысяч зеленых. Да?
      - Да.
      - В течение пяти дней ты возвращаешь эти сто пятьдесят и еще пятьдесят в счет погашения долга за нашу упущенную прибыль. Да?
      - Да.
      - Мамой клянешься?
      * * *
      Александр Иванович Смирнов стоял в дверях террасы и с интересом рассматривал темно-синее лакированное чудо за штакетником. "Гранд чероки" перестал нежно урчать, и с водительского места одним движением, похожим на элемент гимнастического упражнения на коне, выбросил себя жизнерадостный Сырцов:
      Папа вышел на крыльцо
      Почесать свое... лицо?
      Но Смирнов был слишком поглощен благоговейным созерцанием мощного механического зверя, чтобы искать остроумный ответ на амикошонское приветствие.
      - Ну, зверюга! Ну, красавец! Третий раз его вижу, и третий раз сердце замирает. Мне бы его под задницу лет двадцать пять тому назад!
      - Здравствуйте, Александр Иванович! - пропел Сырцов.
      - Здорово, Жора. Что так долго?
      - Ксения в дому?
      - Уж полтора часа как.
      А вот и Ксения.
      - Гость - говно, не бывал давно! - выглянула она из-за спины Смирнова.
      Лидия Сергеевна из комнаты закричала:
      - Ксения! Я понимаю, что общение со Смирновым дает определенные плоды. Но не до такой же степени!
      Смирнов удовлетворенно заржал и внес уточнение:
      - Содержание, Лидка, мое, это точно. Но форма, форма - от тебя. Чистота московского говора, аристократическая сдержанность интонации - все через тебя от твоих дворянских предков.
      - Балда и старый хрен, - заключила столбовая дворянка. Ксения, поймав паузу, стремительно расцеловала Смирновых: мужа в левую щеку, а жену в правую. Потом посмотрела на Сырцова, который топтался перед террасой, и требовательно спросила:
      - Где же ты все-таки пропадал?
      - Проверялся, ласточка.
      - Я, как бедная студентка, на автобусе, метро, в электричке, еще раз на автобусе, и все равно на полтора часа раньше тебя прибыла. А ты небось на такси проверялся?
      - И на такси, и на городском транспорте, и пешком.
      - Считаешь, что надо было проверяться всерьез?
      - Да, Александр Иванович.
      ...Накормили Сырцова, и все - вчетвером - устроились за круглым столом. Для порядка хотели поначалу прогнать Ксюшку, но она устроила такой ор, что пришлось смириться с ее присутствием. Как-никак участница событий! Сырцов изложил все как под протокол.
      - Выводы, - потребовал Смирнов.
      - Мне бы хотелось, чтобы их по моему рассказу сделали Лидия Сергеевна и вы.
      - Ты видел все своими глазами. Ты беседовал с людьми. Ты должен был уловить атмосферу случившего ся, - твердо сказала Лидия Сергеевна. - Твои выводы, Жора.
      - С чего начать?
      - По хронологии, - предложил полковник.
      - Тогда с видеофильма, - решил Сырцов, ненадолго задумался, вспоминая видеокартинки. - Этот Теодор, Тэд- мастер, который утрет нос любому столичному оператору. В непредсказуемой ситуации он действовал азартно и хладнокровно. Точно выбирал эмоциональные пики. В смонтированном виде картиночка страшная и впечатляющая. Вот Ксения не даст мне соврать. Впечатляет, Ксюша?
      - Положим, соврать я тебе дам, - на полном серьезе вступила репликой Ксения. - Тем более у тебя никогда не поймешь - врешь ли ты или правду говоришь. Но в данном случае он прав, дорогие мои. Впечатляет, и еще как впечатляет.
      - Но... - начала Лидия Сергеевна.
      - Но... - послушно продолжил Сырцов. - Но, черт меня побери, я хотел бы видеть на месте мастера Тэда кондового лудилу-оператора из пресс-центра МУРа, который, устроившись где-нибудь подальше и повыше, мотал бы и мотал непрерывный общий план. Был бы определен абсолютно точно временной отрезок, видно было бы перемещение отдельных лиц в толпе, последовательность действий основных персонажей и, наконец, общая реакция на три выстрела в целом и на каждый выстрел в отдельности. Сами выстрелы звуково зафиксированы, слава богу, точно. Между первым и двумя последующими маленькая, еле заметная пауза, и первый по звуку, опять же еле заметно, отличается от двух последующих. В обойме дряхлого "ТТ" отсутствуют три патрона, но кто мне может доказать, что обойма была полной? Это первое, что берется на заметку.
      Смертельный выстрел был произведен снизу, по моей, весьма приблизительной, прикидке с места, на пять ступенек ниже того, на котором находилась лже-Дарья. Пуля пробила два ребра, прошла сквозь сердце и унеслась в никуда, предварительно легко преодолев две кости плечевой суставной сумки.
      - Это из "ТТ"-то? - не выдержал, изумился вслух Смирнов. - Да быть такого не может!
      - Итак, второе, что мы берем на заметку, - ровным голосом, будто его и не перебивали, отметил Сырцов и продолжил: - Дальше. Местная милиция искала следы от пуль в направлении смертельного выстрела. Мне же пришла в голову бредовая идея искать их в обратном направлении. И на десятой ступеньке я нашел скол, который, как я полагаю с определенной долей уверенности, является следом от пули. Скорее всего, это был выстрел в того, кто убил лже-Дарью. Никаких следов от третьей пули я не нашел. Видимо, потому, что он был произведен Горбатовым, когда его уже заламывали, вверх, в воздух. Это третье. И резюме: Даниил Горбатов не убивал лже-Дарью.
      - Можно тебя перебить? - попросил отставной полковник. - Будь добр, скажи, что ты думаешь по поводу пугача, из которого был произведен смертельный выстрел.
      - Очень мощная машинка, Александр Иванович, очень мощная. Пожалуй, среди известных мне пистолетов и револьверов аналога ей нет.
      - Ну а твои предположения?
      - Месяц тому назад полковник Лешка Панкратов передо мной хвастался новым секретным своим пистолетом под кличкой "грач". Удлиненный по сравнению со всеми нашими отечественными моделями ствол, заряд сверхусиленный, пули - стальные. Из этого "грача", я думаю, можно произвести такой выстрел. Но он только-только поступает на вооружение спецназа. Откуда он у убийцы?
      - Можно догадаться, - мрачно укорил Сырцова Дед. - Куплен за бешеные деньги.
      - Все может быть, - согласился с учителем послушный ученик. - Вас, как видно, не особо поразил мой первый вывод. Тогда пойдем дальше?
      - Продолжай, Жора, - осторожно предложила Лидия Сергеевна.
      - Да, чуть не забыл! - встрепенулся Сырцов. - Такой импульсивный, неуравновешенный, искренний парень, как Горбатов-младший, вряд ли бы пожелал и, главное, смог три часа предварительного допроса играть в глухую блатную отказку. Он, если бы сделал это, наверняка сразу признался в убийстве. Дополнительный аргумент к первому выводу. Ну и, наконец, то, что произошло во дворе райотдела милиции. Опер Валера у следователя и майора случайно оказался под рукой, он не знал-не ведал, что будет сопровождать предполагаемого убийцу. Водила же "воронка" заранее был предупрежден, что повезет его. Водила запирал Горбатова в "воронке", водила выпускал Горбатова из "воронка", дважды оставаясь с ним один на один. Что ему стоило шепнуть издерганному бесконечным тупым и жестким допросом, да и без того истеричному, Горбатову: беги, мол, тебя спасут те, кто ждет за забором детсадика? Тот же водила решил почему-то, что арестованного лучше провести через служебный вход, и подогнал "воронок" как можно ближе к забору. И Горбатов побежал, побежал, не думая и не рассуждая, побежал от ненавистной милиции, допросов, "воронка"... Теперь о его смерти. Фонарь-фара, освещающий дорогу, висит на стоящем почти впритык к забору столбе и направлен на здание райотдела. Когда Горбатов добежал до забора, он стал почти невидим, а фонарь-фара светил стрелявшим прямо в глаза. Опер и водила стреляли вслепую и вряд ли могли достать Горбатова. Скорее всего, его порешили те, кто находился за забором. Резюме: смерть Горбатова - результат сговора неизвестных лиц, вероятнее всего истинных убийц лже-Дарьи, с водителем "воронка".
      - Общий вывод, - потребовала Лидия Сергеевна.
      - Обе смерти, смерть лже-Дарьи и смерть Горбатова, были предусмотрены заранее тщательно разработанным планом, по которому эти смерти отвлекали и закрывали дело об убийстве неизвестной певицы. Уверен, что Даниил Горбатов был использован неизвестными преступниками втемную: его убедили, что лже-Дарья подвергается смертельной опасности, и всучили старенький пистолет. Он действительно охранял ее до конца. До ее конца. До своего конца. - Сырцов облегченно откинулся на стуле и пригласил Александра Ивановича и Лидию Сергеевну к дискуссии. - Теперь рвите меня на части. Опровергайте умозаключения, крушите аргументы, подвергайте сомнению выводы.
      - Нечем и незачем, Жора, - сказала Лидия Сергеевна.- Все правильно, я считаю.
      - Считай не считай, а поделать ничего нельзя! - ни с того ни с сего взъярился Смирнов. - Дело провернуто профессионалами и подсунуто милиции так, что никто из местных начальников никогда не позволит кому-либо развалить его или хотя бы подвергнуть сомнению.
      - Если оно не войдет частью в какое-нибудь большое всероссийское дело, строго контролируемое центром, - позволила не до конца согласиться с мужем Лидия Сергеевна. На что Сырцов с сожалением заметил:
      - Возможность такого поворота весьма проблематична.
      - Я знаю, - тихо призналась Лидия Сергеевна.
      Все удрученно промолчали. Приклонив голову на сложенные на столе руки, Ксения вздохнула:
      - Господи, жалко-то как всех!
      - И нас, что ли? - недовольно осведомился Дед.
      - Всех. Мертвую девочку под безымянным крестом. Сумасшедшего этого Горбатова. Вас, Александр Иванович. Вас, Лидия Сергеевна. Тебя, Жора.
      - Нас-то почему жалеешь? - возмутился Сырцов. - Мы - живые!
      - А просто так. Жалко вас, и все тут!
      Опять все замолкли. Наконец Дед звонко хлопнул обеими ладонями о столешницу и встал. Подняв правую бровь, посмотрел, как Кутузов на Багратиона, на Сырцова:
      - Теперь Дарья.
      - Знаю, что Дарья, - без энтузиазма откликнулся Сырцов и непроизвольно шмыгнул носом.
      - Меня с собой возьмешь? - спросила у него Ксения.
      - Зачем?
      - А как основного свидетеля. Я девушку узнала.
      - Незачем. Обойдусь без основного свидетеля, - хмуро не разрешил Сырцов.
      * * *
      Дарьи на даче не оказалось, но Берта Григорьевна заверила Ксению, забежавшую к соседям как бы между прочим, что хозяйка должна возвратиться к обеду.
      Обед в России - понятие растяжимое. Семейство Смирновых-Болошевых лениво и долго обедало. Смирнов и Сырцов сыграли с десяток партий в быстрые шахматы, Лидия Сергеевна, умаявшись готовкой и уборкой, поспала с часик, а Дарья еще не возвратилась. Смирнов с Сырцовым играли в гусарский винт, когда с террасы начала орать Ксения, добровольно и со страстью выполнявшая роль наблюдателя:
      - Приехала! И с футболистом! - Она промчалась через столовую, ворвалась в кабинет-спальню и здесь доложила нормальным голосом: Приехала.
      - И с футболистом, - любуясь ею и улыбаясь, ласково подначил Дед.
      - И с футболистом, - задорно подтвердила она.
      - А вот футболист нам и вовсе ни к чему, - грустно протянул Сырцов.
      - Иди, иди! - приказал Дед.
      - Да вы что? - возмутился Сырцов. - Человек только что вошел в свой дом. Пусть хоть расположится, помоется, поест. Через час, не ранее, Александр Иванович.
      - И то правда! - Смирнов и сам удивился своей ретивости: - Ишь, как завелся, старый дурак!
      - Давайте пульку распишем для препровождения времени, - предложила Ксения коварно, ибо была великим докой в преферансе.
      ...Проигравшийся Сырцов нажал на кнопку у Дарьиной калитки через час. Еле слышно звучал в доме звонок. Накинув на плечи павловопосадский платок до земли, на крыльцо вышла Берта Григорьевна. Увидела человека за забором, не узнала и неспешно двинулась по керамической дорожке к калитке - выяснять у незнакомца, кто он такой есть и почему людей обеспокоил. Но Сырцов опередил ее: она еще не приблизилась, а он уже говорил:
      - Здравствуйте, Берта Григорьевна. Меня зовут Григорий Петрович Сырцов.
      - А меня зовут Берта Григорьевна, - довольно грубо отбрехнулась Берта. - Ну и что?
      - Я знаком с Дарьей Васильевной и хотел бы с ней побеседовать.
      - Но захочет ли она беседовать с вами?
      - А вы доложите ей и узнаете, - осадил домоправительницу Сырцов.
      Рыцарским плащом взвился павловопосадский плат - так резко повернулась Берта Григорьевна и направилась к дому. Сырцов ждал минуту, не более. Она воротилась на крыльцо, нажала там на что-то, и калитка распахнулась:
      - Заходите!
      Она отодвинулась, пропуская его в дверь, и пошла вслед за ним. В холле распорядилась:
      - Идите по лестнице наверх. Вторая дверь. Дарья Васильевна в музыкальном салоне.
      Константин Ларцев делал вид, что все как надо: демонстративно развалясь в кресле, он невидяще смотрел в телевизионный экран. Даша напряженно, как девочка семидесятых при приеме в пионерки, стояла посреди обширной комнаты.
      - Здравствуйте, - сказал Сырцов с двумя легкими полупоклонами.
      Дарья рывком двинулась к нему навстречу и протянула ему руку. Сырцов пожал сухую длинную ладонь - несильно. Константин выбрался из кресла, сказал равнодушно-вежливо:
      - Здравствуйте, Георгий. Как ваши дела?
      - Идут помаленьку. Вот приехал с Дарьей Васильевной побеседовать.
      - Один на один?
      - Хотелось бы, - честно признался Сырцов.
      - Вероятно, удобнее будет, если я уйду?
      Дарья в ужасе оглянулась на него и взмолилась рванувшимся голосом:
      - Костя, не уходи!
      Он подошел к ней, погладил ее по плечу и невесело сказал:
      - Вот сейчас я окончательно понял, что мне следует уйти.
      - Тогда уходи! - закричала Даша. - Сию же минуту уходи!
      Тоскливым взглядом пожалев ее, Константин обратился к Сырцову:
      - Я часок погуляю и вернусь.
      - Не сочтите за труд взять с собой на прогулку Берту Григорьевну, - то ли приказал, то ли попросил Сырцов.
      Константин покорно прошел к двери и, перегнувшись через перила, позвал:
      - Берта Григорьевна, можно вас на минутку?
      Берта легкой девочкой взлетела по ступеням и вместе с Константином зашла в музыкальный салон. Глянула на Дарью. Та стояла, отвернувшись ото всех, у окна и смотрела неизвестно куда.
      - Я собираюсь на часовую прогулку, Берта Григорьевна. Не составите ли вы мне компанию? - предложил Константин.
      Берта снова глянула на Дарью, продолжавшую неподвижно стоять у окна. Не дождавшись какой-либо реакции хозяйки, она, зачем-то страстно вздохнув, объявила всем:
      - С наслаждением, Константин. С таким мужчиной - хоть на край света. Сделайте одолжение, подождите меня минутку. Я только брюки и кроссовки надену.
      Когда внизу хлопнула входная дверь, Сырцов подошел к замеревшей у окна Дарье. Вместе понаблюдали, как Берта и Константин, неторопливо беседуя, вальяжно плыли к калитке, потом по улице и исчезли постепенно за чужими заборами. Сырцов тихо и тревожно позвал:
      - Дарья.
      Она резко обернулась:
      - Слушаю вас, Георгий.
      - Давайте сядем, а? - предложил он.
      - Не могу, - призналась она. - Не могу. А вы садитесь.
      Он не мог позволить себе удобно расположиться в кресле. Он сел на табуретку и спросил как можно безразличнее:
      - Где ваше красное пальто, Даша?
      - Я подарила его. - Она уже не стояла; она, сжав перед собой в замок худые ладони, нервно ходила от окна к двери и от двери к окну.
      - Мы с Ксенией летали в тот город, чтобы просмотреть все, что снял телеоператор.
      - И Ксения узнала ее? - Дарья остановилась на мгновенье. - Да?
      - Да.
      - И видела-то ее здесь раза два, по-моему, да и то издали, а узнала, вроде бы даже похвалила Ксению Дарья и вновь двинулась в свой бесконечный поход от окна к двери и обратно.
      - Расскажите все, что знаете о ней и Данииле Горбатове. Мне это крайне необходимо для того, чтобы найти настоящих убийц.
      Она вновь замерла, и вдруг до нее дошли его слова.
      - Значит, Даник не убивал ее? Не убивал? - спросила она с надеждой.
      - Не убивал.
      Она обессиленно присела на пуфик, прикрыла лицо ладонями и с детскими всхлипами заплакала. Через минуту Дарья сделала три глубоких прерывистых вздоха, тыльной стороной ладони размазала, чтобы скорей высохли, слезы по щекам и спросила:
      - Что вы хотите узнать, Георгий?
      - Все о ней. Никому, кроме вас, не известно даже, как ее зовут. И о Данииле. Об их и ваших с ними взаимоотношениях.
      - Он правда не убийца?
      - Он никого не убивал.
      - Благодарю тебя, Господи! - со страстной истовостью произнесла Дарья и размашисто, освобожденно перекрестилась. - И дай покой душам невинно убиенных!
      Сырцову всегда было неудобно от подчеркнутой актерской экстатичности. Ну да, открытость чувствований, ну да, безмерная искренность. Ну да, младенческая непосредственность. Но все равно, слишком это смахивало на игру.
      - Вы успокоились, Даша?
      - Да, да, да! - с лихорадочной готовностью заверила она.
      - Тогда рассказывайте.
      - А как?
      - По порядку. Все с самого начала.
      Она поднялась с пуфика, подошла к окну, полуприсела на подоконник и попросила:
      - Можно я отсюда?
      - Почему же нельзя? Конечно, можно, - не выдержал, улыбнулся Сырцов. - Тем более вы же хозяйка: что хочу, то и ворочу.
      - Начинать? - тонким голосом опять спросила она.
      - Да начнешь ты когда-нибудь! - как бы грозно прокричал он, непроизвольно перейдя на "ты". Она без гнева, с любопытством зыркнула на его и приступила к рассказу:
      - Лиза появилась у меня в московской квартире года полтора тому назад...
      - Ее звали Лиза? - импульсивно перебил Сырцов и тут же извинился: Пардон.
      - Лиза, - подтвердила Дарья. - Лиза Воронина. Елизавета Михайловна Воронина. Мне продолжать? - попросила разрешения и, увидев поспешный кивок Сырцова, продолжила, упрямо повторив начало: - Лиза появилась у меня в московской квартире года полтора тому назад. Не знаю как, но ей удалось устроиться в бригаду, которая делала у меня ремонт. - Дарья, видимо вспомнив свои претенциозные замашки, презрительно усмехнулась. - Так называемый евроремонт. Мне тогда как-то не жилось в обыкновенных комнатах с обыкновенной кухней и обыкновенным санузлом. Хотелось простора, утопленной в пол ванны, раздвижных дверей, бронзовых ручек и уютного для жопы итальянского унитаза. Нет, нет! - перебила себя она. - Не о том говорю, не о том! Все-таки известно, как попала Лиза в эту бригаду. Она была замечательный маляр - аккуратная, добросовестная, получавшая удовольствие от своей работы. Такую всякий толковый строитель возьмет к себе в бригаду с радостью. Но в эту бригаду она устроилась специально, чтобы познакомиться со мной. Фаны бывают разные: одних просто заразила подростковая эпидемия, другим нравится кривляться на концертах, прыгая и хлопая в ладоши, третьи как бы присматриваются - а вдруг и мне удастся стать знаменитостью, четвертым искренне нравится, что и как поет их кумир. Лиза же просто обожала меня. Сначала издали, а потом, когда мы с ней познакомились, и вблизи, что бывает редко. Я до сих пор не разгадала секрета этого обожания. Ну ладно, если бы просто шизоидная девица, для которой такое обожание - в какой-то степени мания. Лиза была сдержанна, весьма и весьма не глупа, с хорошим юмором и, главное, с безусловной музыкальной одаренностью. Почти безупречный слух, хороший, низкий, правда не очень обработанный, голос. Ее путь - скорее всего, классический джаз. Но она хотела одного: быть похожей на меня во всем. Щебетать с мнимо беспомощными киксами, ходить, как я, одеваться, как я, гримироваться, как я. После окончания ремонта я предложила ей жить у меня, чтобы она пом огала мне по хозяйству, а я поднатаскала ее к к возможному дебюту. Здесь, на даче, была Берта, а в городе - Лиза.
      - А где был Даниил? - осторожно поинтересовался Сырцов.
      - О, Даник! - тихо воскликнула Дарья. - Он был удивительный человек. Он ценил некоторые мои песни, ему жутко нравилась моя манера держаться на эстраде, и ему казалось, что он безумно влюблен в меня. Ничего себе влюбленность! Он решился познакомиться со мной - он и до этого хотел познакомиться, но никак не мог решиться, - только тогда, когда понял, что новый мой шлягер - чушь и пошлятина.
      Не знаю как, но он прорвался на концерте через заслон и сказал, глядя на меня влюбленными глазами, что мой новый шлягер - чушь и пошлятина. И я пригласила его к себе, чтобы он подробнее высказал мне все. Знаете, Жора, как бывает с наивными, застенчивыми, легкоранимыми людьми? Совершенно случайно они находят одно-единственное место, где могут быть самими собой. Вот мой дом и стал таким местом для Даника. И не моя это только заслуга, а наша с Лизой. Со мной-то делать ему что было? Молчаливо любоваться выдуманным им самим идеалом женственности? Занятие на две-три недели. А дальше? А дальше была Лиза, с которой ему легко и просто играть в веселые щенячьи игры. Честно признаюсь, мне не удавались музыкальные уроки с ней. Она упрямо хотела быть такой, как я. Вслух вроде бы соглашалась со мной, что надо иметь свое лицо, но потихоньку продолжала стремиться быть похожей на меня. Даник же легко стал ее наставником. Он незаметно поддерживал меня, он весело и так же незаметно делал из выпускницы строительного училища воспитанного человека, помогал ей ориентироваться в искусстве вообще, обаятельно и необидно отучал от плебейских манер и привычек, насмешками и подначками выбивал из ее речи неотвязный суржик. Вечерами мы втроем слушали хорошую музыку и разговаривали, разговаривали. Я почти совсем перестала ездить сюда, на дачу, потому что хорошо мне было только там, с ними. С радостью я замечала, что его выдуманная ко мне любовь ушла и остались только доброта и откровенность настоящих дружеских отношений. А тихая его нежность, незаметно для него самого, перешла на вечно задираемую им простушку Лизу. Господи, какие это были чудесные полгода! - Дарья опять заплакала. Крупные слезы покатились по спокойному, умиротворенному лицу. Дернулась вдруг:- Черт, где же носовой платок?! - Она оторвалась от подоконника и выбежала из салона. Вернулась через несколько минут. Умытая, со свежим носовым платком в руке. Села наконец на пуфик, натянула юбку на колени, посмотрела на Сырцова просительно и виновато.
      - А потом? - потребовал он продолжения рассказа. Она задумалась, указательным пальцем нарисовала на паркете невидимый скрипичный ключ и решительно подняла голову.
      - А потом у нас с Лизой случилась страшная ссора.
      - Когда она случилась? - Сырцову нужны были точные детали.
      - Месяца два тому назад, почти два. В первых числах марта. Я устала от ее упрямства и орала на нее, как бешеная. Я обзывала ее идиоткой, бессмысленной коровой, тупой дурой, которую ничему научить невозможно. Все-таки понадобился Дарье носовой платок. Она промокнула глаза и высморкалась. - Но не она идиотка и тупая дура, а я. Я! Я!
      - Без эмоций, - предостерег Сырцов.
      - В общем, во всем виновата я. Во всем, Жора.
      - Ты не переживай, ты рассказывай.
      - А что еще рассказывать?
      - Как она ушла, что делала ты. Какое впечатление это произвело на Даниила.
      - Как она ушла? - Нет, не могла она рассказывать сидя. Вернулась к подоконнику. - Как уходят после безобразных скандалов. Схватила свое пальтишко и - за дверь. Я на площадку выскочила, кричала, звала. Но тут уже кричи - не докричишься.
      - Ушла и все? И больше ты ее не видела?
      - Видела. Через два дня она забежала на минутку, вещи свои забрать. Исплаканная, нервная. Я у нее прощения просила. А она - у меня. Обнялись, ревели долго. Я умоляла ее остаться, но она ни в какую. И ушла. Навсегда.
      - Что она сказала тебе на прощание? Не помнишь?
      - Почему не помню, очень хорошо помню. Уже в дверях схватила мою руку, поцеловала и сказала: "Прости меня за все. За прошлое, настоящее и будущее".
      - В тот раз ты и подарила ей красное пальто?
      - Да. Еле уговорила взять. Оно сидело на ней лучше, чем на мне, и очень ей шло.
      - А что же Даниил?
      - Что Даниил, что Даниил? Огорчился страшно. Сначала вместе со мной ждал ее звонка - она обещала звонить иногда, но не дождался. И я не дождалась: она ни разу не позвонила. А потом Даник поклялся мне, что найдет ее. И искал.
      - И нашел, - завершил ее рассказ Сырцов.
      - Когда ты все понял? - быстро спросила Дарья. - Когда Костя рассказал тебе, что я, увидев все это по телевизору, закричала, что это мое пальто?
      - Константин мне вообще ничего не рассказывал. А все понял я только сейчас. Но на всякий случай задам тебе еще несколько вопросов. Можно?
      - Теперь все можно, - с горечью разрешила она.
      - Кто, помимо тебя и Даниила, знал, что Лиза живет у тебя?
      - Кто? - Она задумалась, уперлась ладонями в подоконник с такой силой, будто хотела сделать гимнастическое упражнение "угол", подумала и удивилась: - Миша, конечно. Он обязательно должен все знать и действительно все знает. Вот, пожалуй, и все!
      - Берта была знакома с Лизой?
      - Не больше, чем Ксения. Видела она Лизу два раза, когда мы заезжали на дачу.
      Он поднялся с вертлявого табуретика, подошел к подоконнику, пристроился рядом с ней, достал из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо лист бумаги и протянул ей.
      - Здесь все песни, которые исполняла на стадионе Лиза. Можешь что-нибудь сказать по этому поводу? Прочти внимательно.
      Под его строгим присмотром она прочла список от начала и до конца, вернула его Сырцову, закрыла глаза и с закрытыми глазами заговорила:
      - Ничего не понимаю, ничего. - Распахнула глаза и требовательно на него посмотрела, осуждая неизвестно за что. - Здесь четыре песни, которые я записала для нового диска три недели тому назад. Они вроде бы есть, но в принципе их нет. Они существуют только на рабочей фонограмме.
      - Как они оказались на Лизиной фанере?
      - Не знаю. Скорее всего, их за бабки выкрали из студии.
      - И так может быть.
      - Нельзя, грешно быть не самим собой!
      - О чем ты?
      - Не о чем. О ком. О Лизе. Давай выпьем, Жора, а? - встрепенулась вдруг Дарья.
      - Давай, - легко согласился он.
      Дарья мигом обернулась: постучала внизу какими-то дверцами и явилась с подносом, на котором несла бутылку джина "Гордон", пластмассовую бутыль тоника, стаканы и, видимо, в спешке прихваченную початую пачку печенья. Выпивали на рояле. Отвинтив головку четырехгранной бутылки, Дарья привычно спросила:
      - Пропорция?
      - Пополам, - предложил Сырцов, и предложение было принято - сначала по полстакана джина, затем тоника до выпуклого мениска. По стакану, значит. Осторожно, боясь расплескать, Дарья подняла свой стакан:
      - За упокой души невинно убиенных.
      Подчеркнутой торжественности Сырцов не любил. Но куда же денешься? Выпили с русской неуемностью по стакану. До дна. Слегка отдышались, и тут же Дарья соорудила по второму. На этот раз предложил тост Сырцов:
      - На брудершафт?
      - На кой хрен нам брудершафт, Жора? Еще из стаканов прольем ненароком. Неизвестно как, но мы уже на "ты". А поцеловать тебя я и так поцелую. Дарья потянулась к нему через крышку рояля. Он помог ей: на вытянутой шее подставил щеку, и она поцеловала ее.
      - За тебя, Даша.
      - За меня так за меня! - бесшабашно поддержала она. Опять осушили по стакану, но на этот раз хоть печеньица пожевали. Она опять потянулась к нему и опять поцеловала. Уже сильно плыла певица Дарья.
      - За что? - с ласковой насмешкой спросил Сырцов.
      - Ты тупой и неумный, если не понимаешь, что для меня сделал. Ты принес покой. Ты сделал мое горе настоящим. Был ужас оттого, что мой друг убил мою подругу. А теперь другое горе о потерянных друзьях, но оно спокойней. Как же тебе объяснить? Да ни черта ты не можешь понять вообще! Ты толстокожий, равнодушный, бесчувственный и наглый супермен. Высказавшись, она решительно обогнула, на ходу слегка качнувшись, загогулину рояля и, подойдя, обняла его за шею. Пришлось ей высоко поднять руки.- Боже мой, какой же ты здоровенький!
      Она замолчала и щекой, ухом прижалась к его груди. Будто врач, прослушивающий легочные хрипы. Где-то у солнечного сплетения он ощутил ее неподатливые маленькие груди, и желание возникло в нем. Он осторожно обеими ладонями сжал ее талию. Ладони сошлись. Нежное и нервное тело было под ними. Нельзя. Нельзя пользоваться неконтролируемой женской распахнуто стью. Нехорошо это. И поэтому - нельзя. Он опустил руки и, положив подбородок на ее макушку, смотрел в окно, усмиряя в себе желание.
      Обрезанные по глаза рамою окна, перемещались вдоль забора головы Берты и Константина. Его аккуратный пробор и ее цветастая шаль.
      - Берта и Константин возвращаются, - предупредил он.
      Дарья оторвала щеку от его груди, откинулась, чтобы увидеть его глаза, увидела и бесстрашно потянулась полуоткрытым ртом. Жаждущими губами она раздвинула его безвольные губы. Вечность продолжался этот поцелуй. Он задохнулся в смертельном нежелании-желании убежать бесовского морока, двумя руками отодвинул ее голову и заговорил, чтобы только оторваться от нее:
      - Я видел ваш двойной портрет с Лизой, который нарисовал Даниил.
      Она, еще не понимая ничего, механически поправила:
      - Написал... - И очнулась. Спросила лихорадочно: - Где? Где?
      - Брательник его посмертную выставку в своей галерее устроил. Вы с Лизой Даниилом ощущались как трагически раздваивающееся целое с двумя разными полулицами и тремя глазами в одном алом одеянии.
      - Я куплю этот портрет! Я куплю его немедленно! - глухо шептала Дарья.
      Внизу усердно топали, оповещая о своем прибытии, Берта и Константин.
      - Он не продается.
      Она, не снимая ладоней с его плеч, сказала и ни весело, и ни грустно, просто сказала:
      - Вот и все, Жора.
      - Мы не преждевременно? - громко осведомился снизу Константин.
      Но Сырцов не ответил ему, он задал последний вопрос Дарье:
      - Почему ты поставила на ее могиле безымянный крест? Ведь, наверное, есть родные и близкие, которые хотели бы знать, где она похоронена? - И крикнул вниз: - Еще пару минут, и мы в вашем распоряжении! - И Дарье: - Как же так, Даша?
      - Она сирота, выросшая в краснодарском детском доме. А близких у нее было всего двое: Даниил и я. Осталась одна я. И я знаю, где она похоронена. - Она хотела разозлиться, но не смогла. Только погрустнела. И, чтобы прогнать тоску или забыть про нее, торопливо предложила: - По последней, Жора, да? По маленькой!
      Кинулась к роялю, быстро разлила и, заговорщицки сморщась, пальцем поманила Сырцова. Он быстренько подошел, и они быстренько выпили. От спешки попало малость не в то горло, и Сырцов, стараясь, чтоб тихо, закашлялся, Дарья с удовольствием поколотила его по спине и скомандовала:
      - Теперь зови их.
      - Берта Григорьевна, Константин! Мы ждем вас! - грохнул басом Сырцов.
      - Берта переодеваться пошла, - войдя в салон, сообщил Константин и вдруг увидел Дарью, которая стояла посредине, блаженно полуприкрыв глаза, пьяно и виновато улыбаясь, увидел и ахнул: - Мать, да ты в полных кусках!
      - Я попрошу! - заплетающимся языком возмутилась Дарья, погрозила пальцем Константину и обрушилась на пуфик, кстати оказавшийся рядом.
      Константин кинул проницательный взор на рояль и осведомился у Сырцова:
      - Бутылка была полная?
      - Вполне, - честно отрапортовал Сырцов.
      - Хорошо побеседовали, я бы сказал, замечательно вы тут беседовали, Константин строго посмотрел на Сырцова и строго же предположил: Признавайтесь, как на духу, Георгий: вы напоили девушку с исключительно гнусными намерениями?
      - Признаюсь, - серьезно вступил в шутливый разговор Сырцов, но не выдержал тона - начал оправдываться: - Не думал, что она так быстро сломается. Так деловито, можно сказать, умело приступила она к этому процессу.
      - Это вы обо мне? - закапризничала Дарья.
      - О тебе, голубка, о тебе.
      - Вот и великолепно, - разрешила она.
      Неслышно прибежала Берта Григорьевна, в момент все поняла и склонилась заботливой курицей над пьяным своим цыпленком.
      - Пойдем в постельку, Дашенька. Встанем и тихонечко пойдем.
      - В какую такую постельку? - возмутилась Дарья и, бессмысленно махая руками, объявила: - Вон - светло еще! И спать я не собираюсь. А сейчас мы все выпьем за Жору!
      - Ты уже выпила за меня, - напомнил Сырцов.
      - И еще раз выпьем, - стояла на своем Дарья. Она попыталась подняться с пуфика, но не смогла, чему очень удивилась и захохотала. Отсмеявшись, ни к селу ни к городу спела довольно точно: - То, что было не со мной, помню!
      - Понесем, - вздохнул Константин.
      - Понесем, - поддержал его Сырцов.
      Но не вдвоем же - за руки, за ноги - нести. Нес один, но самый здоровый - Сырцов. Он осторожно спускался по лестнице. Дарья, обняв его за шею, через его плечо строила Константину, следовавшему за ними, ужасающие рожи. В девичьей спаленке Сырцов положил ее на узкую кровать. Не отпуская его, склонившегося над ней, она, твердо веря, что это действительно так, поведала ему на ухо таинственным шепотом:
      - Я нарочно притворилась пьяной, чтобы ты меня на руках носил.
      Поцеловала его в ухо, расцепила руки на его шее и освобожденно раскинула их по покрывалу. Комната была маленькой, и поэтому Берта и Константин наблюдали за трогательной сценой от дверей.
      - Вы поможете ей раздеться, Берта Григорьевна? - спросил Константин.
      - Не желаю раздеваться! - завопила Дарья. - Хочу спать одетой!
      - Тогда спи, - поймал ее на пьяном слове Сырцов, потрепал по щеке (она щекой попыталась придержать эту ладонь, не удалось), отошел к двери и пригласил:
      - Пойдемте, Константин.
      - Пойдемте, - согласился тот. - Но куда?
      - К роялю, - уточнил Сырцов.
      - И то хорошо, что не к барьеру, - заметил Ларцев.
      Прихватив по пути чистые стаканы, Сырцов сдвинул использованные к стене. Стаканы беззвучно заскользили по зеркальному черному полю. Разлил:
      - Что же, приступим к музицированию.
      - Я за рулем.
      - И я за рулем.
      - Я отсюда прямо на базу. А тут недалеко, - размышлял вслух Константин. - И можно местными дорогами.
      - А я у Деда заночую.
      - Тогда о чем мы, собственно, говорим? - удивился Константин, поднял стакан и признался: - Георгий, мне надоело выкать.
      - На "ты", - все понял Сырцов и чокнулся с ним. - Будь здоров, Костя.
      - И ты будь здоров. - Выпили. Передохнув, Константин заговорил о главном: - Дашка-то сегодня веселая.
      - Она пьяная, Костя.
      - Когда она по-настоящему пьяна, она грустная, Жора. Господи, хоть бы она в тебя влюбилась!
      - Это зачем же? - испугался Сырцов.
      - Чтобы не сойти с ума от одиночества.
      - А ты на что?
      - Нет человека более близкого и более далекого, чем бывший муж или бывшая жена. Он может прибежать, чтобы помочь тебе подняться, но он не может идт и с тобой рядом, потому что его дорога в другую сторону.
      - Мудрено.
      - Ты ей очень нравишься, Жора. Уж поверь мне.
      - Допустим, поверил. Допустим, и она мне нравится. Дальше что?
      - А дальше - как сложится, - решил Константин и разлил по второй.
      - Никак не сложится, - махнул рукой Сырцов. - За Дарью, чтоб ей было хорошо.
      - Зачем звал? - жуя печенье, невнятно спросил Константин. - Не выпить же?
      - И выпить.
      - А еще зачем?
      - У меня две руки, Костя. И мне их не хватает. Ты можешь мне помочь?
      - Это смотря как.
      - Обыкновенно. Я скажу, что надо делать, а ты исполнишь.
      - А в чем, собственно, заключается твое дело?
      - Есть такая пословица: хуже нет, чем ждать да догонять. Мое дело ждать и догонять.
      - А я что должен делать: ждать мне или догонять? Чего ждать и кого догонять?
      - Догонять, Костя. А кого - я укажу.
      13
      В их близости она была сверху и, вдохновенно трудясь над ним, опускалась, нежно принимая его в себя, не до конца - так, чтобы его наслаждение было абсолютно чистым, не нарушаемым толчками тяжелых ее ягодиц. По сделавшемуся вдруг несчастным его лицу она поняла, что он кончает; мягко ложась на бок, а потом и на спину, вознесла его не разрываясь с ним, над собой и сделала главным в их исступленном обладании друг другом. Он все убыстрялся и убыстрялся до тех пор, пока не вскрикнул и не отпал от нее. Она приподнялась на локте, любовно и благодарно заглянула ему в лицо, и прикрыла его собой, запеленала своим бархатистым, холеным, большим, розовым телом.
      - Галка, Галка, Галка, - плачуще и признательно шептал он.
      Это был их день. Один из двух в неделю. Да и не день даже- только утро дня. Они приходили в так называемую деловую квартиру каждые вторник и пятницу в семь часов утра, чтобы шесть часов провести вместе. Считалось, что в эти дни Кирилл играет в теннис, а Галина плавает в бассейне.
      - Галка, Галка, Галка.
      Та, что была в его доме, все десять лет совместной с ним жизни обреченно разрешала изредка овладеть собой, полагая, что, ложась под него, она оказывает ему великую милость. Десять лет оно лежало под ним, нечто астенично вытянутое, и самым лучшим своим подарком ему считало жеманно произнесенное разрешение делать с ней все, что он хочет. Он делал все, она снисходительно терпела.
      - Галка, Галка, Галка.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Она губами летуче касалась его лба, мягким языком закрывала ему глаза, крепкими зубами нежно, как щенок, кусала мочку уха.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Тот, кто был отцом ее детей, справлял свою половую нужду с ней исключительно в нетрезвом виде. Дыша закисающим алкоголем, он стаскивал ее с постели, ставил на четыре точки и вонзался в нее неким неживым предметом. Он мял и рвал ее груди, он шлепал ее по крутому крупу, как верховую лошадь, призывая в этой механической скачке помогать ему. И она в отвращении помогала и оборачивалась, как испу ганная кобыла, в надежде понять по глазам, когда же он закончит скачку. Но он скакал и скакал. Жесткий ворс дорогого ковра вонзался ей в ладони и колени.
      Кончив, он перешагивал через нее и бухался в койку, чтобы мгновенно заснуть.
      Утром у нее болело все: влагалище, груди, колени, ладони.
      - Что, милый? Что, любимый? Что, единственный?
      Галина поцеловала его в последний раз и встала: Кирилл в усталой неге смотрел на нее сквозь опущенные ресницы. Она улыбнулась ему и накинула на себя его рубашку: брала с собой его запах.
      - Пойду завтрак приготовлю, - сказала она и в незастегнутой рубашке отправилась на кухню.
      Кирилл лежал в постели, до последнего используя счастливую возможность ни о чем не думать. А когда пришли беспокоящие мысли, он встал, расправил скомканные, как в бурю, простыни и пошел к Галине.
      Она резала овощи для салата. Он подошел сзади, отыскал между воротом рубахи и волосами кусочек розовой кожи и носом уткнулся в него. Пахло чистотой, французскими духами и - слегка - ее потом. Она, положив нож, повернулась к нему. Он осторожно развел полы рубашки и прикоснулся губами к соскам, и они яростно вспухли. Он поцеловал чуть влажную ложбинку меж грудями. Постепенно опускаясь на колени, он целовал дрогнувший живот, смешной выпуклый пупок, низ живота, короткие светлые волосы на лобке. Она раздвинула ноги и поюще застонала...
      Потом она ласково подняла его за подмышки и сама присела перед ним. Закрыв глаза, он содрогнулся. Не в силах больше терпеть наслаждение-предвкушение, он позвал:
      - Пойдем.
      - А салат?
      Он тихонько засмеялся, и они вернулись в постель. Она до предела распахнула ноги, разбросала руки, упругие груди чуть распались по сторонам. Она раскрылась вся. Для него. Он, восхищаясь и любя, стоял на коленях и рассматривал ее.
      - Иди, - позвала она.
      Он бережно вошел в нее. Они не торопились, в медленном ритме ведя друг друга к одновременному концу. Он заглядывал ей в глаза, безмолвно спрашивая: хорошо ли тебе? Она заглядывала ему в глаза, беспокоясь: все ли так, как тебе надо? Они незаметно ускорились. Она подтянула колени, чтобы ему было удобнее. Он за щиколотки свел ее ноги, чтобы она ощущала в себе все его подвижное присутствие. Мягкая пелена застилала им глаза. Она опустила ступни ног на постель, оторвав от простыней округлый зад, выгнулась немыслимой дугой, зовя его к самому главному. Они кончили одновременно и рухнули на постель.
      Он лежал, прижавшись щекой к ее животу, когда зазвонил телефон. Номер этого телефона знала только секретарша. Не галерейная Светлана, а секретарша в банке, не секретарша даже - начальница секретариата.
      - Тебя, - сказал он.
      - Я знаю, - ответила она, не вставая. А телефон звонил и звонил: пятница, и она здесь, здесь. Переупрямил телефон. Галина осторожно переложила его голову со своего живота на подушку, поцеловала в губы и, не одеваясь, прошла в кабинет-гостиную, где был телефон. Дверь оставила открытой для того, чтобы, разговаривая, видеть Кирилла. Сняла трубку:
      - Да! - Ее, видимо, приветствовали. И она поздоровалась: - Здравствуй, Нюра. Ну что там у вас загорелось? - Трубка не объяснила, а предложила нечто. - Хорошо, я подожду. - Подождала недолго (скорее всего, телефон переключили на другого абонента) и недовольно повторила: - Что за пожар? И надолго замолкла, слушая. Она смотрела на Кирилла уже чисто автоматически, и он с огорчением увидел, как, тускнея, уходит в тоску ее рассеянный взгляд. Он забыл (так долго бормотала трубка), что и она тоже должна говорить, и вздрогнул, услышав ее жестяной голос: - Что ж, решать так решать. Деваться некуда. Я буду через час.
      Она вернулась в спальню, аккуратно собрала свою одежду. Он тревожно наблюдал за ней:
      - Неприятность, Галя?
      Она взглянула на него. Ободряюще улыбнулась:
      - Так, пустяки. Но, к сожалению, надо ехать. А ты полежи, времени у тебя навалом и отдохни. От меня хотя бы.
      - Что-то случилось, Галя, - настаивал он. - Я это чувствую.
      - "И жить торопится и чувствовать спешит", - ответила она и скрылась в ванной комнате.
      Он тотчас вскочил и лихорадочно стал одеваться. Когда она вышла из ванной - тщательно одетая, искусно подкрашенная, он заявил:
      - Я еду с тобой.
      - Никуда ты не поедешь, - сказала она так, что он сразу понял: он действительно никуда с ней не поедет. Она растрепала ему волосы и ушла. Он глянул на часы. Было половина десятого.
      * * *
      Через сорок минут он появился в галерее. Поздоровавшись, Светлана вежливо поинтересовалась:
      - Как сегодня ваш теннис, Кирилл Евгеньевич?
      - Партнер заспешил по неотложным делам, - ответил он. - Поэтому я так рано освободился.
      Убегая от неловкости, он быстренько скрылся в кабинете. Сел за бюро, бессмысленно проверил все ящики и ящички, взял чистый лист хорошей бумаги и шариковой ручкой долго рисовал на нем растянутые по горизонтали уродливые рожи. Мысль от собственных рисунков ушла к Даниным рисункам, а от рисунков - к Дане. Он швырнул ручку на зеленое сукно выдвижного стола. Проследив за тем, как ручка, подпрыгнув, по дуге упала на пол, он прикрыл лицо обеими ладонями. Смотрел в розоватую тьму.
      - К вам какой-то Константин Ларцев, - предупредил за его спиной Светланин голос.
      - Какой еще Ларцев? - не раздраженно, а испуганно спросил он. Сегодня от всего становилось страшно.
      Светлана презрительно хмыкнула и доложила:
      - Говорит, что футболист, что вы знакомы с ним через певицу Дарью.
      Вспомнился по-европейски лощеный спутник Дарьи, его хорошие манеры... Там, на кладбище.
      - Пригласите его, Светлана, - разрешил он и встал, ожидая посетителя.
      Обменялись поклонами и рукопожатием. Кирилл вежливо предложил:
      - Прошу вас, присядьте, Константин... эээ...
      - Просто Константин, - решительно покончил с реверансами Константин, отодвинул от круглого стола тяжелый стул, сел, легко облокотясь на антикварный стол, закинул ногу на ногу и начал излагать цель своего визита: - Во время первой и последней нашей с вами встречи... - Константин явно избегал слова "кладбище", - вы говорили о том, что собираетесь нанять детектива для расследования этого ужасного случая. Вы сделали это? На вас работает детектив?
      Сидя в отдалении у бюро, Кирилл упрямо разглядывал дорогой черный башмак, приподнятый над полом, безукоризненную складку ловкой серой штанины. Не поднимая глаз, он устало ответил:
      - А вам, собственно, какое дело до этого, Константин?
      Константин на миг поймал оторвавшийся от его башмака взгляд и, игнорируя натужный, противоестественный для такого человека, как Кирилл, грубый вызов, объяснил, почему, что и как:
      - По поручению группы артистов ведется параллельное вашему, если ваше, конечно, ведется, тщательное расследование этого дела. Я до какой-то степени являюсь доверенным лицом этой группы в регулярном общении с сыщиком, работающим на нас, и мне хотелось бы знать, не дублируем ли мы друг друга в своих усилиях. И если это так, то скоординировать наши действия. Для общей же пользы.
      - То есть вы хотите узнать, чего добился наш детектив?
      - Безусловно.
      - А мне рассказать о том, каковы успехи вашего?
      - В какой-то степени.
      - Я не уполномочен сообщать кому-нибудь что-либо.
      - А я уполномочен.
      - Тогда рассказывайте, - пожал плечами Кирилл.
      - Только об одном из результатов и с одним условием,- предупредил Константин.
      - Условие?
      - Вы даете мне старомодное, но для меня достаточное, честное слово, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах вы никому не скажете и слова о сведениях, полученных от меня. Ни лучшему другу, ни жене... ни любовнице.
      Любовницу Константин выделил небольшой паузой. Кирилл бешено глянул на него:
      - Ваш детектив - Сырцов?
      - Сырцов, Георгий Петрович Сырцов.
      - Какой же он подлый скот! - прокричал Кирилл, вскочил, но тут же сел обратно на стул. Константин искренне удивился:
      - Почему?
      Действительно, почему Сырцов - скот? Только потому, что с первого взгляда разобрался в их с Галиной отношениях? Кирилл нервно подергал себя за ухо и хмуро сказал:
      - Прошу прощения за грубость и несдержанность. Нервы.
      Константин хотел ему посоветовать, что лечиться, мол, надо, но удержался и вернул разговор в нужное русло:
      - Вы согласны с моим условием, Кирилл Евгеньевич?
      - То, что вы можете и собираетесь мне сообщить, действи тельно секретно и столь важно?
      - Да. И важно особенно для вас.
      - Я даю вам честное слово, что ни под каким видом, ни при каких обстоятельствах никому не скажу и слова о сведениях, полученных от вас. Ни лучшему другу, ни жене... - почти буквально повторяя Константина, клялся Кирилл, - ... ни любовнице!
      Константин тем временем размышлял, как аккуратнее сказать этому истерику то, что Сырцов выяснил об обстоятельствах гибели Даниила. Решил как можно суше.
      - Соберитесь, Кирилл Евгеньевич, и выслушайте меня по возможности спокойно. Есть все основания считать, что Даниил не убивал несчастную девочку, изображавшую певицу Дарью. Наоборот, он пытался ее защитить.
      Чего угодно ждал от Горбатова-старшего Константин, но не этого. Кирилл, глядя на него ставшими абсолютно круглыми глазами, мгновенно и без всяких усилий заплакал. Тихие ручьи слез потекли из его глаз. Потом он резко повернулся к бюро и уткнулся в рукав собственного пиджака. Затем осторожно положил и руку, и голову на зеленое сукно.
      Константин пальцами отбивал дробь по карельской березе. Звук был маршеобразен и требовал действия. Кирилл, не оборачиваясь, пошарил по карманам, отыскал носовой платок и тщательно утерся, повернулся к Ларцеву. Предупредительно заговорил ровным голосом:
      - Прошу простить мою слабость. Но не в упрек вам будет сказано, новость эта обрушилась на мою слабенькую голову, как дубина. - И спросил с нескрываемой надеждой: - Вашим сведениям можно доверять, Константин?
      - Безусловно, - кивнул Константин, бессознательно продолжавший отбивать бодрый марш.
      Горбатов встал, подошел к круглому столу и своей рукой накрыл солирующую на ударных руку Ларцева. В наступившей тишине Кирилл сказал:
      - Вы принесли мне горькую радость. - Слезы опять подкатывали к его глазам, но он загнал их внутрь. - Насколько я понимаю, до истины докопался Сырцов?
      - Именно он.
      - А это не провокация с его стороны?
      - Вы дали честное слово, - холодно сказал Константин.- Сейчас честное слово даю я. Этого достаточно?
      Кирилл наконец оторвал свою руку от Костиной ладони, двинулся к своему столу, но, поняв, что усидеть не сможет, отправился в круговое путешествие по обширному кабинету. Теперь его не надо было выспрашивать, он сам обо всем говорил, говорил:
      - А наш Андрей Альбертович был убежден, что эта линия абсолютно бесперспективна, что дело так округло закрыто, что ухватиться за какой-нибудь кончик в этом деле просто невозможно. Поэтому он и взялся за разработку связей в истории с лже-Владленом. Он считал, что цепочки по обоим этим случаям ведут в один и тот же центр, к одному и тому же организатору подобных преступлений, и я в принципе был согласен с ним. А вдруг вон как получилось! Если бы Андрей Альбертович сразу же занялся нашим делом, он бы пришел к тем же выводам, что и Сырцов...
      Константин не выдержал и перебил:
      - Вы, Кирилл Евгеньевич, забываете лишь об одном: Андрей Альбертович есть Андрей Альбертович, а Сырцов - это Сырцов.
      - Считаете, что уровень квалификации нашего детектива недопустимо низок?
      - Нет. Я просто считаю, что профессиональный уровень Сырцова чрезвычайно высок.
      Кирилл все наворачивал круги по кабинету. Остановился только для того, чтобы подобострастно попросить:
      - Вы не могли бы, Константин, поделиться со мной отдельными подробностями...
      - Нет, не имею ни морального права, ни формального разрешения на это.
      - Так что бы вы хотели от меня услышать?
      - Теперь - ничего. Вы уже обо всем сказали.
      - А что я сказал? - испугался Кирилл.
      - Вы сказали, что ваш детектив проверяет цепочку, связанную с гибелью лже-Владлена. Это все, что хотел знать Сырцов. - Константин встал и коротко поклонился. - Спасибо вам...
      Но сказать "и до свидания" не успел: подбежал Горбатов-старший, схватил его за плечи и, заглядывая в глаза, сбивчиво залепетал:
      - Это вам спасибо, Константин, и не спасибо даже, а нечто большее, не знаю и выразиться как! И немыслимая благодарность Сырцову за все!
      - Кстати, о Сырцове. Он рассказывал, что во время посещения вашей галереи ему необычайно понравился "Двойной портрет" работы вашего брата. Он будто бы сделал попытку приобрести эту картину, но вы ему отказали.
      - Да о чем речь! - забурлил Кирилл Евгеньевич. - Идемте, немедленно идемте в зал! Я сам сниму картину и вручу ее вам!
      Он схватил Константина за руку и тянул, тянул его.
      - Не сегодня, Кирилл Евгеньевич, и не завтра, - высвободил руку Ларцев. - Пусть картина висит до тех пор, пока не закончится расследование. - И жестко напомнил: - Надеюсь, что все, о чем мы беседовали с вами, окажется разговором между нами. И только.
      - Я дал слово, - объявил Горбатов-старший. - Я - человек сравнительно честный.
      Константин оценивающе, не таясь, посмотрел на него:
      - Сравнительно честный - это еще и сравнительно бесчестный. Так-то, Кирилл Евгеньевич. - На что Кирилл Евгеньевич растерянно развел руками. - Я ухожу. Всего вам доброго.
      После ухода Константина Горбатов-старший постоял некоторое время в оцепенении, а потом направился в Данин зал.
      В пустынном зале он долго стоял перед "Двойным портретом".
      * * *
      Было пять минут двенадцатого, когда в верхнем зале ожидания аэропорта Внуково со скамьи поднялся корявый человек с лицом смерда из племени кривичей. Под рокот фанерного голоса местной информаторши он спустился к телефонам-автоматам, парочка из которых удивительным образом еще функционировала. Ему повезло: лицо кавказской национальности, за которым он занял очередь, страстно прокричав: "Рафику, Рафику позвони!", со звяком повесило трубку. Смерд, набрав номер и опустив жетон, почти сразу заговорил:
      - Уже объявили посадку. Я лечу или не лечу?.. Да. Да. К черту.
      Пройдя контроль и получив просвеченную сумку, смерд проследовал в загон под мистическим названием "накопитель", из которого почти сразу же двинулся в толпе пассажиров к автобусу.
      Взлетели точно по расписанию. Дождавшись, когда погасло табло, смерд отстегнулся, попил предложенной бортпроводницей водички и заснул.
      В камере хранения Краснодарского аэропорта он набрал код, открыл ячейку, извлек из нее аккуратный пакет и положил его в сумку.
      С леваком договорился по таксе доллар за километр. Мелькали благодатные зеленеющие поля, беленькие села, коричнево-черные, нелепые в своей старомодности нефтяные качалки. Он опять уснул. Проснулся в Анапе.
      Только убедившись, что левак, высадив его, уехал, смерд сел в автобус.
      В пять часов он сидел под тентом открытого кафе в сквере, от которого начинался главный проспект города, и жадно ел.
      Шофер Виктор тихо вошел под его грибок. Смерд, допив стакан воды, без интереса осмотрел сержантскую тужурку и поздоровался:
      - Здоров, сержант.
      - Здорово, - Виктор выжидающе улыбнулся. - Привез?
      - Уговор дороже денег.
      - В одной цене, - бойко не согласился сержант.
      Смерд распоясал сумку, из внутреннего кармашка извлек толстый конверт и бросил его на столик.
      - Здесь оговоренное и тысяча премиальных.
      Виктор положил ладонь на конверт. Не двигал его к себе, не совал в карман, не пересчитывал - просто осязал большие деньги. Посидев так с минуту, расстегнул свой кителек, взял конверт, спрятал его в карман форменной рубашки и откинулся на спинку ненадежного пластмассового креслица.
      - Что делать будем?
      - По делу, обмыть бы такое надо... - без напора, просто по привычке заметил смерд.
      - А я о чем говорю?
      - Ты ни о чем не говоришь. Ты вопросы задаешь.
      - Два дня свободных. - Виктор шумно вдохнул носом.- Гулять хочу.
      - Гуляй. Кт о тебе мешает? - равнодушно позволил смерд. - Только здесь не советую.
      - Да понимаю, понимаю. А где?
      - Два дня у тебя, говоришь? Гулять надо там, где все гуляют. В Сочи, к примеру.
      - А что? - Виктор блаженно прищурился в предвкушении. - Махнем туда, а?
      - Далеко больно, - посомневался смерд.
      - Да не боись! Дорога хорошая, ты за рулем, я за рулем, и к ночи на месте. Не сезон еще, в "Жемчужине" остановимся и погуляем, ух погуляем!
      - Мне домой надо, - скучно сказал смерд.
      - Из Сочи завтра вечером и улетишь, - ничто уже не могло остановить Виктора. - Так, сейчас ко мне домой, я переоденусь, и покатим.
      - Старушка-то твоя в порядке?
      - Я - шофер, дядя, - обиделся Виктор.
      - Сапожник без сапог.
      - Это про сапожников, а я - не сапожник. - Виктор поднялся. - Пошли.
      Он снимал комнату в верхней, одноэтажной части города, и смерд об этом знал.
      - Может, я тебя здесь подожду? - предложил он. - Лень карабкаться.
      - Как хочешь, как хочешь! - великодушно ликовал Виктор. - Буду через полчаса, ну, может, через сорок минут. Это - край. Жди.
      - Пакет-то как следует заховай, - на прощание тихо посоветовал смерд.
      - Это уж как водится! - заверил его Виктор и, не оборачиваясь, припустился бегом.
      ...Через час ухоженный одиннадцатый "жигуленок" убегал из города. Приодетый с наивным милицейским франтовством Виктор крутил баранку до Геленджика. Когда миновали его зеленые окраины, смерд решил:
      - Дай-ка я свою норму отработаю. А в сумерках ты поведешь. Я под серость заснуть могу, спал-то сегодня три часа всего.
      - Бессонница? - посочувствовал Виктор, притуляясь к обочине.
      Смерд, не отвечая, обошел капот машины и сел за руль, отодвинув Виктора на пассажирское место. Ответил, когда уже поехали:
      - Работа. Курьерская работа. Ночью из Омска прилетел.
      - Ишь, как тебя мотает! Интересно небось?
      - Что интересно?
      - Ну, разные города, где никогда не бывал, природа там... - увядая, объяснил Виктор.
      - А вижу я города эти? - злобно спросил смерд сам у себя.
      Дальше - тишина. В молчании ехали более часа. До тех пор, пока смерд не признался:
      - Нет, все-таки надо передохнуть с непривычки и с устатку тоже.
      - С устатку граммов двести полагается, - бодро откликнулся Виктор.
      - То-то и оно! - глубокомысленно заключил смерд и остановил машину.
      Грузовики в предвкушении двухдневного отдыха уже забились по своим конурам, курортные лимузины еще бегали по своим холодным городам, ибо прав, бесконечно прав Виктор: не сезон. Пустынное шоссе полукругом шло над обрывом.
      В крутой и узкой расщелине жила зелень. По почти отвесным склонам неизвестно как росли мелкие деревья и густой кустарник.
      Надо полагать, здесь. Площадка после верстового столба с круглой цифрой.
      - Где тут моя сумочка? - ласково вопросил у сумки, лежащей на заднем сиденье, смерд и, ухватив ее за ремень, перетянул к себе.
      - Что у тебя там? - полюбопытствовал Виктор. Он уже стоял на утрамбованной земле.
      - Сейчас увидишь, - пообещал смерд, хлопнув дверцей, обошел радиатор и стал искать местечко, чтобы присесть. Не любил он эту жесткую, проволочную, враждебно острую поросль, которая на юге именуется травой. То ли подмосковная мурава! Но - деваться некуда, и осторожно присел. Рядом устроился Виктор, ожидая, что покажут. А показали ему раскрытую сумку, в которой дровами лежали банки с кока-колой и пивом, а впритык к ним пристроилась длинная матовая бутылка "кремлевской".
      - Ну ты ловкач! "Я в сумерках боюсь заснуть! Три дня не спал!" А сам вон как устроился!
      - Можешь пивка попить, - утешил смерд. - Оглоушь пару банок, за два часа, пока за рулем я, все выветрится. И соньку слегка придавишь. От пивка хорошо дремлется.
      - Возьми быка за рога! - восторженно повторил телевизионную рекламу Виктор и отломил закрышку поллитрового "Ред бул".
      Сидели, лениво прихлебывали из дырочек. Виктор пиво, а смерд "колу". Так, не суетясь, высосали по паре баночек. За четверть часа мимо прошли всего три машины. Последний раз глянув на окрестности, смерд хлопнул себя по коленям, кинул ремень сумки через плечо и встал:
      - Я готов. Пора, Виктор.
      - Пора так пора, - неохотно согласился тот. Виктору, приятно расслабленному американским пивом, явно не хотелось перемещаться.
      Они уже уселись, уже пристегнулись, уже мурлыкал мотор, когда, вдруг что-то вспомнив, смерд злобно сорвал с себя ремень безопасности и выскочил из машины, громко боморча:
      - Ну мы, россияне, молодцы! Все, все засрем!
      Он подошел к обрыву и по одной побросал в бездну пустые банки пива и колы. Виктор из окошка благодушно откомментировал его действия:
      - Ох и чистюля, ох и заботник! А банки в кустах, надо полагать, сами растворятся.
      - Хоть настроение проезжающим портить не будут, - продолжая ворчать, смерд подошел к машине и вдруг удивился, увидев нечто у дверцы, за которой был Виктор: - Что это? Вить, не ты потерял?
      Виктор открыл дверцу и, желая посмотреть, что там на земле, высунул голову наружу. Удар короткой дубинки пришелся ему в висок. Пристегнутый, он уронил голову на плечо - только и всего. Смерд приоткрыл левое его веко. Все в порядке, зрачки ушли под лоб. Он заложил вялое тело внутрь салона и захлопнул дверцу. Обошел капот и, расстегнув ремень и до предела напрягаясь, перетащил Виктора на водительское место. Здесь он опять пристегнул его и, засунув ватные руки в рулевое колесо, проверил - не слишком ли ходило оно. Ходило в приемлемых параметрах; скорее всего, машина пойдет как надо, по прямой.
      Самое противное было обыскивать. Как он и предполагал, Витя следовал учению древнего философа: все свое ношу с собой. Доллары хранились в зашпиленном булавкой внутреннем кармане пестрого пиджака.
      Прислушался. Еле слышно урчал невыключенный мотор. Он выключил его для того, чтобы послушать, не работают ли поблизости другие моторы. Тишина был а. Тишина. Он снова включил мотор, снял машину с ручного тормоза, поставил неживую ступню Виктора на педаль газа, включил первую скорость и захлопнул дверцу. Хотел было подтолкнуть, но не успел: "жигуленок" сам под легкий уклон набирал и набирал разгон.
      "Жигуленок" шел по прямой, а дорога уходила налево. Метров через сто он, развив приличную скорость, снес пару оградительных столбиков и исчез, нырнув вниз. Шум листьев, треск ветвей, дробь каменной осыпи, гул четырех ударов металла о камень. И все. Опять тишина.
      Кто бы в этой глуши мог ходить пешком? А ходили: за кустами он обнаружил узкую тропку, по которой можно идти так, что пешехода не видно было с дороги. Теперь посошок, посошок! Он отвинтил головку "кремлевской", открыл банку пива, сделал три мощных глотка из бутылки и жадно опорожнил банку до дна. Банку забросил в кусты, а бутылку даже и прятать в сумке не стал: нес в правой руке. Идти надо было два с половиной километра, ко второму от того, что с круглой цифрой столба. Он шел, отмечая каждые пройденные пятьсот метров легким глотком "кремлевской". Когда он достиг цели, бутылка была пуста более чем наполовину. Слегка пошатывало. Он бухнулся задом на нелюбимую жесткую траву.
      Ждать пришлось недолго. Черная "Волга" была лишь третьей машиной из тех, что проследовали по шоссе. Водитель, увидев его у столба, притормозил, развернулся в два приема и поставил "Волгу" рядом с ним.
      14
      Они, вовсе незнакомые, сразу узнали друг друга. Один - по подробному описанию, с профессиональной дотошностью выданному сыщиком Сырцовым, другой - по своей почти компьютерной памяти, в которой на всякий случай хранилось все: факты, вымыслы, впечатления, ощущения, картинки, слова...
      - Я твой последний гол в чемпионате Союза помню, - после дежурного приветствия хвастливо заявил писатель Кузьминский.
      - А я две ваши книжки читал, - пошел со своего козыря футболист Ларцев.
      Кузьминскому понравилось играть в детскую игру "кто кого перехвастает". Не задумываясь, он выбрал туза:
      - Я сегодня водки как следует выпью, а ты, трезвый, меня домой отвезешь, потому что ты на машине.
      - А я вас отвезу и тоже врежу. Но как!
      - Чего-то не пойму, - удивился Кузьминский. - Ты со мной на "вы", что ли? Это почему?
      - Ну, вы вроде старше...
      - Не аргумент, - не обиделся Кузьминский. - Я в душе шибко молодой. На брудершафт нам сегодня с тобой выпить не придется по причине твоего вынужденного воздержания, так что сразу на "ты". Заметано?
      - Это большая честь для меня, - не сдержался Константин.
      - Видишь, как тебе везет. - Уладив дело с переходом на "ты", Кузьминский без торможения и разворота поехал в другую сторону: - Я у Иваныча и Жорки - прислуга за все. Ну а ты в каком качестве?
      - Косвенно я - заинтересованная сторона.
      - В какой степени - выясним потом. - Кузьминский глянул на часы. Вот-вот, минут через пять-десять Гришка со своим дружком-богатеем явятся. Учти. Ты - мой кореш с давних лет. Еще до твоего отъезда за бугор. Тебе все в нашей новой жизни любопытно, поэтому ты со мной, забулдыгой, хвостом по всем московским злачным местам. Все это к тому, если тебе кто-то из знакомых встретится, что, я думаю, вполне вероятно. - Изложив диспозицию, Кузьминский опять рванул на поворот. - Твои же сегодня играют! Больным сказался или просто прогуливаешь?
      - Мое дело - дубль. А на матчах основы я - так, для многочисленности тренерского штаба. Сегодня под нами - аутсайдер, обойдутся и без меня.
      - Манкируешь, - назидательно пожурил Кузьминский.- Смотри, выгонят.
      Виктор Кузьминский был из знаменитой компании Деда, Александра Ивановича Смирнова, в которую попал последним. Если журналист Спиридонов и киноре жиссер Казарян прошли со Смирновым рядом, считай, целую человеческую жизнь в полвека, то Кузьминский был принят в компанию лет шесть тому назад после того, как по уши влез в скандальную историю с незаконными формированиями и во многом способствовал разоблачению группы политических уголовников. Легкомысленный и по-писательски наблюдательный, он - любитель бурно и весело пожить - охотно существовал на рискованной нейтральной полосе, там, где завязывались узлы нитей, связывающих респектабельную благонамеренную жизнь с уголовщиной, черным бизнесом, подпольной торговлей. Дед, а вслед за ним и Сырцов часто обращались к нему, если им были необходимы свежая информация, тонкая дезинформация, легкий шухер, прикрывающий целенаправленную провокацию, побуждающую к активному действию персонажей того дела, которым в данное время занимались и Дед, и Сырцов. И вот, опять призвали.
      Они стояли на Тверской у Дома книги. Подкатил монументальный "паккард" и припарковался за Константиновым "опелем". Распахнулась передняя дверца, и из нее не просто вылез, а неким видением явил себя земному миру Гришка Абрамов, красавец, театральный премьер, кинозвезда. Сопровождаемый восхищенно-любопытными взглядами женской половины бредущих по широкому тротуару, он пал в объятия Виктора Кузьминского с возгласом:
      - Витенька, старый хрен, радость моя! Объявился, наконец!
      Кузьминский похлопал его по спине и сжал в железных объятиях, разделяя его восторг.
      - Мальчик мой, я так соскучился!
      Несмотря на некоторую намечающуюся тучность, известный литератор был еще крепок. В стиснутой грудной клетке Абрамова перехватило, и он сказал с уважением:
      - Ну и здоров ты, козел, как бык!
      - Так кто я? Козел или бык? - живо заинтересовался Кузьминский.
      Абрамов не успел ответить. Ответил за него веселый, круглый - круглая лысая голова, круглые, обтянутые шерстяной кофтой плечи, круглый живот, среднего роста мужчина, выбравшийся с заднего сиденья "паккарда":
      - Бык, Витя, Бык!
      - Какой я тебе бык? - внезапно обиделся Виктор. - Бык вон он! Охранником у тебя на заднем сиденье!
      Круглый был настроен миролюбиво и великодушно:
      - Ты на мгновение становишься быком для того, Витя, чтобы как Юпитер похитить Европу!
      - Боже! - изумился Кузьминский. - Луч света в темном царстве! Эрудит в серых рядах армии нуворишей!
      - Я не в армии, - не обидевшись, скромно признался круглый. - Я впереди.
      - На лихом коне, Боря? Полководец?
      - Знаменосец, а может, и горнист, - хихикнул Боря.
      - Нет, тебя не ухватить! - заглядывая в Борины волчьи глазки, заметил Кузьминский. - И не буду. Знакомьтесь, мой давний друг Константин Ларцев.
      Константин, до того стоявший сзади и сбоку, сделал шаг вперед и поклонился.
      - Не надо знакомить. Великий футболист всем знаком. А представляться надо мне: Борис Марин - предприниматель.
      Абрамов уже тряс двумя руками правую руку Константина, экспансивно и великодушно, как истинная знаменитость, которой не страшна конкуренция, славил всероссийскую, а может быть, и международную известность нового знакомца:
      - Кто же не знает Константина Ларцева? Его удары, его обводку, его пасы, восхищающие всех нас, болельщиков, много-много лет! Я счастлив, Константин, знакомству с вами.
      - По этому вопросу все? - заключил славословие Кузьминский. - Тогда поехали, господа хорошие!
      Марин и Абрамов возвратились в "паккард", а Ларцев с Кузьминским уселись в "опель", который, подождав, пристроился в хвост американцу, и покатили. За Триумфальной иностранная парочка ушла направо и, дважды вильнув в Тверских-Ямских, остановилась у мраморного с золотом подъезда, над которым полукругом сияла надпись "Казино", а под ней, уже в линеечку, "Бар. Ресторан".
      "Паккард" еще не заглушил мотор, когда с криком: "Борис Евсеевич!" по скользким от немыслимой гладкости ступеням скатился швейцар в форме латиноамериканского генерала и распахнул заднюю дверцу. Но к этому моменту с переднего сиденья уже выскочил на тротуар Абрамов и сказал холую с угрозой:
      - А меня и не узнаешь, Павлуха. Плохо мышей ловишь. Смотри, уволю.
      Швейцар заполошно замахал руками:
      - Григорий Александрович! Это вас-то не узнать!
      - "На миг умерьте ваше изумленье", - процитировал Абрамов и, кивком указав на стоявших уже у "опеля" Ларцева и Кузьминского, спросил: - А вот их узнаешь?
      - Никак нет, - бодро доложил Павлуха.
      - Ну и дурак, - удовлетворенно сказал Гриша. - А перед тобой великий футболист Ларцев и знаменитый писатель Кузьминский. У знаменитости все должно быть знаменито: и лицо, и одежда, и друзья.
      - Господи, да как же, как же! - умилился швейцар. - Милости просим!
      - Джон с шофером при машине, а ты, Вавик, с нами. Потом будете сменяться, - отдал приказ своей свите Борис Евсеевич и пригласил дорогих гостей: - Константин, Виктор, в пещеру, в пещеру!
      Они прошли через игорный зал в ресторан. Вавик, не вынимая руки из правого кармана, замыкал шествие. В игорном зале четверо заядлых игроков торчали у рулеточного колеса, трое - у расчерченного белыми линиями зеленого стола для девятки, да один задумчивый посетитель маячил за стойкой бара. В ресторане было занято лишь два стола. Пустынно и оттого прохладно еще было в залах.
      Устроились в полукабине на шесть персон. Вавик знал свое место и в полукабину не полез, а уселся за пустой столик поблизости. Подошел метрдотель; изображая бурную радость, раскрыл объятия и, продемонстрировав в улыбке работу хорошего дантиста, интимно справился:
      - Итак?
      - Все мое, - сказал Борис Евсеевич. - На четверых.
      - А может, мы и не захотим твое? - задрался Кузьминский.
      - Захотите, Витя, потому что лучше моего здесь ничего нет.
      Метр удалился отдавать распоряжения. Нетерпеливый Кузьминский рвался в бой:
      - А когда туда, Боренька?
      - Выпьем, поедим, а потом и туда. Не суетись, Витя, еще рано, успокоил его Борис Евсеевич и спросил у Константина: - Когда сегодня ваши начинают?
      - Суббота. В пять, в семнадцать ноль-ноль.
      - Ну вот, - удовлетворенно кивнул Марин. - У нас в запасе час пятнадцать. Как раз успеем.
      Конечно, они успели. Без пятнадцати пять Борис Евсеевич, расплачиваясь, дал команду стоявшему в отдалении (деньги принимал официант) метру:
      - Маркела позови.
      И появился Маркел. Вообще-то не Маркел, а Марк, но могущественному Борису Евсеевичу нравилось называть его Маркелом.
      - Как идут дела, Маркел?
      - Тьфу, тьфу, не сглазить, вроде все в порядке.
      - Тогда веди нас, Сусанин.
      Двухметровый, астеничный, тонкий, как хлыст, Марк-Маркел с маленькой головой, расчерченной по черным волосам безупречным пробором, с высоты смотрел полуприкрытыми глазами на лысину Бориса Евсеевича. Без эмоций. На миг опустил тяжелые веки до конца, а затем одарил всех лучезарным взглядом.
      - Целиком полагаюсь на скромность и сдержанность ваших гостей, Борис Евсеевич.
      - Полагайся в первую очередь на меня, Маркел, - посоветовал Борис Евсеевич и обратился к своим гостям, скромность и сдержанность которых гарантировал: - Оне беспокоятся, не звонари ли вы или сексоты.
      - Зачем вы так? - мягко укорил его Марк.
      - Ах, значит, не так? Значит, все в порядке? - поерничал Марин. Тогда веди.
      Шли гуськом. Впереди - Марк, а за ним по очереди Борис Евсеевич, Константин, Кузьминский, Абрамов. Замыкающим был Джон, сменивший Вавика, который дожевывал на ходу остатки наспех проглоченного обеда. Вошли в малозаметную дверь в игровом зале, поднялись по весьма замызганной лестнице два пролета наверх, и - снова дверь, которая распахнулась, когда к ней приблизилась процессия.
      Все было "как у больших". Солидная букмекерская контора в дальнем зарубежье. Демонстрационная электрон ная доска во всю дальнюю стену громадной комнаты без окон, на которой фиксированные букмекерские ставки на исход, результат, комбинации нескольких игр футбольных чемпионатов России, Италии, Испании. Над доской - бегущая строка с новостями ИТАР-ТАСС с футбольных полей, у боковой стены - четыре телевизора в ожидании трансляции футбольных матчей из четырех стран, касса с двумя окошками красного дерева, отлакированная, похожая на горку для посуды в богатом доме, стойка миниатюрного бара и кресла у низких столиков, разбросанные в артистично организованном беспорядке.
      - Здесь курить можно? - полушепотом спросил Константин у Бориса Евсеевича, хотя на столике, за которым устроилась вся честная компания, стояла пепельница.
      - Курите, курите! - поспешно разрешил Борис Евсеевич. - Посмотрите, все курят!
      Действительно, курили если не все, то большинство. А всех-то собралось здесь человек двадцать пять-тридцать, исключительно мужеского пола. Надо полагать, курящее большинство уже сделало ставки, потому как, куря, сидело за столиками и баловалось напитками из высоких стаканов. Некурящее меньшинство в количестве семи человек чинно стояло у окошек кассы.
      Щелкнув зажигалкой, Константин закурил, откинулся в кресле и в задумчивости спросил как бы у самого себя:
      - А не поставить ли мне на своих?
      - Смысл? - азартный Кузьминский, сориентировавшись на табло, прикидывал варианты. - Выдача на ваш выигрыш- полтора к одному.
      - Я на счет.
      - Пять к двум. Если по-крупному, то, угадавши, будешь с приличным наваром. И я с тобой рискну. Давай счет, - поторопил Кузьминский.
      - Четыре-один.
      - Обоснования?
      - К началу второго тайма будет три-ноль. Где-нибудь к минуте семидесятой обязательно наши бояре, решив, что дело сделано, пропустят. Ну а потом прибавят в погоне за призом крупного счета и забьют четвертый. Я пойду, поставлю.
      - Да сиди ты! Тебя узнают у окошка, начнется ненужный ажиотаж. Пойду я. - Кузьминский встал, вздохнул решительно. - Деньги давай.
      - Завелись, завелись! - неизвестно чему радуясь, ликовал Григорий.
      - Мы играть сюда пришли, - злобно сказал Кузьминский. - А ты зачем?
      - На вас, дурачков, посмотреть.
      - Сколько? - спросил Константин, прекращая перепалку.
      - Давай по двести поставим. Потянешь? - Кузьминский взвинченно постукивал каблуком по паркету - бил копытом, глядя, как отстегивал зелененькие Константин. Наблюдая за ними, Борис Евсеевич негромко позвал:
      - Джон.
      Послушный амбал вскочил с кресла, стоявшего слегка на отшибе, откликнулся с готовностью:
      - Слушаю вас, Борис Евсеевич.
      - Ставишь комбинацию: город-герой - два-ноль, хозяева, Питер - ничья, один-один, южане проигрывают один-два. - Борис протянул Джону не несколько купюр, целую пачку банкнот.
      Когда со ставками покончили, устроились у телевизора, транслировавшего московский матч. Джон принес от стойки стаканы, из которых пили только трое, потому что четвертого, Кузьминского, этот принцип не устраивал. Он сидел у стойки и с высокого стульчика кидал орлиный взор на далекий экран, периодически заказывая и выпивая очередную порцию.
      Константин курил одну за другой. Четыре сигареты за первый тайм. К перерыву было два-ноль. Вроде все шло по плану. Пошла реклама: первый тайм закончился. Константин загасил четвертый окурок в пепельнице и смущенно рассмеялся.
      - Забирает, когда за результатом свои, кровные? - догадался о его переживаниях Борис Евсеевич.
      - Забирает, - признался Константин. - Вроде бы и простился, на всякий случай, с двумя сотнями, сам себя успокоил, что не беда, если и пропадут, а все равно колотит.
      - Не денег хочется, Константин. Удачи, которую вы, веря только себе, наперед оплатили. Удачи, которую вы, и никто кроме вас, вычислили, удачи, которая позволит вам самоутвердиться, - изрек Борис Евсеевич и в той же поучительной интонации считал с бегущей строки: - Два-ноль. Первый результат с Волги - мой.
      Подошел Кузьминский, уже основательно потеплевший, положил сзади ладони на плечи Константина и доложил:
      - У меня очко ходит, братцы.
      - Уж не от выпитого ли? - ядовито заметил Гриша, обиженный тем, что всеми забыт.
      - А ты поставь и узнаешь, отчего очко ходит, - миролюбиво посоветовал Кузьминский.
      - Я на наших не ставлю. Я Испанию играю, - гордо заявил Абрамов.
      - Тогда пора, Гриша, - предостерег его от возможных случайностей Борис Евсеевич. - Минут через двадцать тассовки пойдут и касса закроется.
      Гриша поднялся без слов и, с достоинством ощущая по провожавшим его взглядам свою знаменитость, прошествовал к кассам.
      - Хорош! - вздохнув, отметил Кузьминский и укорил Константина: План-то не выполнили твои.
      - В самом начале второго тайма забьют третий, - успокоил его Константин.
      Но в начале второго тайма все случилось с точностью до наоборот: полузащитник аутсайдера, не видя продолжения атаки, оставшись на мгновения свободным, отчаянно пробил по голу. Мяч слегка свалился у него с ноги и полетел по немыслимой дуге. Вышедший вперед метра на три вратарь увидел недосягаемый мяч уже в сетке. В верхнем углу ворот.
      - Что это такое? - капризно расстроился Кузьминский, не успевший отбыть к стойке.
      - Сейчас отыграются. - Константин опять закурил.
      Тут и Кузьминский не смог выдержать характер. Обхватив ладонями четыре стакана, он трусцой примчался от стойки к столу.
      "Уж был денек! Сквозь дым летучий..." И так далее. Наши, как французы, двигались тучей, но ихние бились, как львы... Время летело с катастрофической быстротой. Зал стонал, Константин курил, Кузьминский пил.
      На восемьдесят второй минуте продавили-таки третий.
      - Есть еще время! Еще есть! Поспокойнее, в игру, не просто закидывайте! - умолял своих подопечных Константин. А Кузьминский лишь мычал:
      - Ну! Ну! Ну! - и так невнятно, что не понять, "ну" ли это или "му".
      Борис Евсеевич не смотрел в телевизор. Он с симпатией следил за завороженными экраном Константином и Виктором. Из прокуренного воздуха около них вдруг возник бывший футбольный администратор, а ныне деятель шоу-бизнеса Борис Матвеевич Гуткин. Упершись обеими руками в спинку кресла, на котором сидел Константин, он, интимно склоняясь, сказал в раскрасневшееся ухо бывшего футболиста:
      - Ишь, как ребята стараются! Ты им счет заказал, Лара?
      - Осторожнее, тезка, - предупредил Гуткина Борис Евсеевич, хорошо чувствовавший накалившиеся страсти гостей, но было поздно. Кузьминский взревел, как бык, и, вырвавшись из кресла, схватил шоумена за грудки.
      - Ты что сказал, паскуда?
      - Руки! - высокомерно через задравшийся галстук потребовал Борис Матвеевич.
      Тут-то руки Кузьминского и пошли в ход. Левая отодвинула известного продюсера на удобное расстояние, а правая, взлетев чуть снизу и сбоку, кулаком вре залась в челюсть. Гуткин, пролетев метра три, рухнул на соседний столик. Обладавшие хорошей реакцией, соседи успели подхватить свои стаканы, так что особого звона не было.
      Борис Матвеевич очнулся лишь тогда, когда Кузьминский второй раз схватил его за грудки и поднял для броска. Взлетев на мгновение от пола, Гуткин заорал:
      - Сема! Бен!
      Сема и Бен, его рослые телохранители, уже бежали к ним по проходу выручать босса. Заметив их, Кузьминский переменил направление броска и метнул обмякшее тело бизнесмена в ноги бежавшим навстречу охранникам, и трое рухнули на пол.
      Кузьминский в восторге, засунув два пальца в рот, издал пронзительный и победительный свист. Но до победы было далеко: Сема с Беном мгновенно вскочили и ринулись на него. Сцепившись трое, сами того не замечая, топтали лежавшего под их ногами Бориса Матвеевича. Он завизжал по-поросячьи и на четвереньках побежал с поля битвы. Худо стало и Кузьминскому, и он, прикрыв кулаками голову, а локтями живот, ушел в глухую защиту. Молодые, полные сил охранники колотили в него, как в мешок.
      - Джон, помоги, - приказал Борис Евсеевич, не поворачивая головы.
      - Кому? - равнодушно уточнил стоявший сзади него Джон.
      - Нашему гостю, естественно!
      И Джон вступил в бой. Вот теперь пошло всерьез. Джон, с ходу врезав первому попавшемуся под его кувалду (то ли Семе, то ли Бену - не разобрать), отправил его в доброкачественный нокдаун, тем самым дав передохнуть Кузьминскому.
      Вот уж и двое на двое. Конечно, Джон работал первым номером, но и Кузьминский не манкировал. Упало первое кресло, рухнул на сломанных ножках столик, зазвенела, падая на пол, и захрустела под ногами стеклянная посуда. К тому времени у обеих команд появились и свои сторонники.
      Драка пошла совсем всерьез. От официальной двери бежали охранники, от замаскированной в стене - законспирированные хозяева.
      Константин тщетно пытался закурить. Ходила в дергающихся губах сигарета и никак не могла попасть в маленькое пламя. Константин машинально щелкал и щелкал зажигалкой.
      - Что ж другу-то не помогаете, Константин? - внимательно следя за его манипуляциями, поинтересовался Борис Евсеевич.
      - Сейчас, сейчас. Курну только разок, - пообещал кому-то (не круглому Боре) Константин, щелкнул еще раз, прикурил, наконец, сделал затяжку, засунул сигарету в пепельницу, а зажигалку в брючный карман, рывком отодвинул кресло и ринулся в бой.
      * * *
      Он находился в секретном закутке и смотрел в тайный глазок. Оптика широкого захвата позволяла видеть картину битвы целиком. Но он следил только за Кузьминским. Ударил литератор, и подвернувшийся под руку злобный дружок Гуткина, перелетев через останки стола, лег и отключился. Теперь литератору врезали, но он хорошо держал удар - голова лишь мотнулась. Для своего возраста и образа жизни Кузьминский был просто блестящ.
      Бикса рваная. Козел гнойный. Тварь отвратная. Палящим жаром от паха к лицу прошла ненависть. Сейчас бы незамеченным в эту кашу, толкнуть первого попавшегося на него и через чужую спину - перо в бок... Усмиряя себя, он большим пальцем прикрыл глазок.
      Поодиночке их убирать - дело даже не опасное. Смертельное. Команда Смирнова начнет беспощадную охоту, от которой не уйти. Сделать так, чтобы их сразу всех, скопом. Смирнова, Спиридонова, Казаряна, Кузьминского, Сырцова. И бравого полковника Махова в придачу.
      Не о том думалось, не о том. Зачем, по какой причине, с какой целью здесь Кузьминский? Если запущен сюда Смирновым или Сырцовым, чтобы углы обнюхать, то драка, в которую он влез, ему как рыбе зонтик. Открылся, показался, обнаружился.
      Если просто гулял в соответствии со своими бретерскими замашками и вздорным характером, то участие в драке вполне объяснимо. Если просто гулял...
      Ничего не решив, но слегка успокоившись, он снова заглянул в глазок. Лихой бой уже затихал.
      * * *
      Лихой бой действительно затихал. Явившийся из казино отряд быстрого реагирования вместе с постоянными охранниками конторы раскидали, наконец, дерущихся. Командир, опытным глазом определив, кто кого и кто за кого, приказал, и его удалые бойцы растащили запаленных участников по разным углам. Команду Кузьминского - к стойке, команду Гуткина - к кассе. Оторвавшись от созерцания полуоторванного рукава своего роскошного кашемирового пиджака, Кузьминский показал два пальца бармену (двойную порцию требовал) и, получив стакан, в два глотка опорожнил его.
      Борис Евсеевич в одиночестве продолжал сидеть за своим столиком на нейтральной полосе. Вежливо поклонившись, один из законспирированных хозяев конторы встал рядом с ним и во вдруг образовавшейся тишине обратился к присутствующим:
      - Господа! Нашему заведению нанесен существенный ущерб. Я надеюсь, что инициаторы драки возьмут определенные расходы на себя.
      - Не беспокойся, шеф, возместим, - не повышая голоса, успокоил взволнованного оратора Борис Евсеевич. - Я и тезка. Возместим, Борис Матвеевич?
      - Хрен с ними, возместим, - страдальчески морщась, согласился Гуткин. Он лежал в кресле, в углу у кассы.
      - Инцидент исчерпан? - поинтересовался Борис Евсеевич у законспирированного. Тот еще раз поклонился. - Тогда приберите тут.
      Константин опять курил. Он подошел к Кузьминскому, внимательно осмотрел его лицо и уверенно предрек:
      - Завтра сильно посинеешь.
      - Да иди ты! - огорчился Кузьминский и вдруг громко завопил на весь зал: - А ты что припозднился? Если б сразу влез, то я, может, и не посинел бы!
      Холуи уже мели, подбирали обломки, расставляли кресла и столики. Глядя на них, Константин, не ответив на упрек, предложил:
      - Пошли к Борису Евсеевичу.
      - Пошли, - согласился Кузьминский, но никуда не пошел - общался с барменом. Пообщался и вдруг вспомнил. Опять на весь зал: - Пацаны! А как матч закончился?!
      Никто не знал. Шумок прошел по конторе: спрашивали друг друга. И как спасение из кассы раздалось:
      - Четыре-один.
      - Они забили все-таки, Костя! Они забили! - заорал Кузьминский и, подхватив заготовленные барменом стаканы, ринулся к столику Бориса Евсеевича, где уже сидел Константин. Бухнувшись в кресло, поделился: - За триста баксов рожа может и посинеть. Не барыня. Пусть синеет! Я даже требую, чтобы она посинела. За мою синюю вывеску, дорогие мои мальчики!
      Дорогие его мальчишки, Боря с Костей, подняли - куда уж деваться предложенные им стаканы и покорно выпили за синюю вывеску. В радости неуемный, как и во всем, Кузьминский наконец осознал:
      - А Гришки-то нету! Во иллюзионист! Был, был и растворился в воздухе!
      Подтверждая репутацию иллюзиониста, Гришка тотчас объявился в дверях.
      - Подай костыль, Григорий! - завопил голосом, как он считал, летописца из "Бориса Годунова" Кузьминский.
      - Тебе, может, после драки действительно нужен костыль? - невинно осведомился Гриша.
      - А ты что, погодой интересовался, выходил свежим воздухом подышать?
      - Что-нибудь выпить себе возьму, - проигнорировал ехидные вопросы Абрамов и направился к стойке.
      - Домой, а? - предложил Константин.
      - Деньги получим, и домой, - согласился литератор.
      - Подождите меня пару минут. Сейчас сведения из Питера, и я тоже уйду с вами, - сказал Борис Евсеевич, не отрывая глаз от бегущей строки.
      - Вот они, зелененькие! Вот они, дурные! - ласково приговаривал Кузьминский, неизвестно зачем пересчитывая полученную тысячу. - Так. Твои пятьсот, мои пятьсот.- Он разложил купюры на два веера. Озаботился ни с того, ни с сего: - Костя, какой сегодня день?
      - Суббота, Витя, - сообщил Константин.
      - Выходной, следовательно. Имею полное моральное право пьянствовать весь день беспробудно. Составишь компанию?
      - Зачем ты бьешь свою жену в воскресенье? - меланхолично процитировал Константин. - Ведь для этого есть понедельник, вторник, среда, четверг, пятница и суббота.
      - С одной стороны, ты безусловно прав. И не только каждая неделя наша, наш - каждый день. Как любил говаривать Гена Шпаликов, светлая ему память, с утра выпил - и весь день свободный.
      - Поедем, - вдруг собрался Борис Евсеевич и встал.
      Пристыженные Константин и Виктор сообразили, что, увлеченные фактом своего выигрыша, забыли следить за бегущей строкой.
      - Ну и как дела, Боря? - осторожно спросил Кузьминский.
      - Питерцы подвели.
      - Проиграли?
      - Да нет. Выиграли, паразиты.
      - А ты ничью им писал. На много подзалетел?
      - Мелочевка. Пара кусков, - махнул рукой Борис Евсеевич и признался: Но все равно обидно до слез.
      - Забыться и заснуть, а? - предложил ему любимый свой способ забвения Кузьминский.
      - Нет, по домам, - определил свои планы на сегодняшний вечер Борис Евсеевич и позвал: - Гриша!
      Тотчас подошел от стойки Абрамов с наполненным какой-то цветной жидкостью стаканом, увидел, что соратники уже стоят, и обиженно заныл:
      - Вы что - отваливаете? Могли бы и меня подождать. Через час-полтора уже будут все результаты испанского тура.
      - Машина меня отвезет и вернется. На всю ночь она в твоем распоряжении, - успокоил кинозвезду Борис Евсеевич и позвал Константина и Виктора: - Пошли, ребята.
      Они возвращались тем же путем, которым шли сюда. Сзади шагал Джон, на ходу брезгливо разглядывая сбитые костяшки распухших пальцев на обеих руках.
      Шофер и Вава ждали хозяина у "паккарда". За "паккардом" стоял подогнанный местной службой ларцевский "опель". Здесь быстро работали.
      - Я поеду с друзьями в их машине, - объявил своей команде Борис Евсеевич и добавил: - Если они не возражают, конечно.
      Друзья не возражали, хотя в их глазах явственно читалось: пожалуйста, ради бога, но зачем?
      Константин и Виктор сели впереди, предоставив весь простор заднего сиденья упитанному Борису Евсеевичу.
      - Поехали? - спросил Константин, оглядываясь на Марина.
      - Хорошо-то как! Ушел оттуда, и обида ушла, - не ответив, сообщил о своем со стоянии Борис Евсеевич. Он вольготно расположился на заднем сиденье, закрыв глаза и разметав руки по спинке. И вдруг, словно очнувшись, кинулся вперед: - Всех, кого надо, сумели сфотографировать, Константин?
      - Мы тебя не поняли, Борястик, - после некоторой заминки сказал Кузьминский.
      Круглый Борястик коротко посмеялся.
      - А что тут понимать? Зажигалочка-то штучной работы, да и великовата. И желание покурить появлялось у Константина только тогда, когда в зале обнаруживались новые люди. Он и в драку не полез, потому что из-за кулис по необходимости выскочили очень не любящие публичность господа.
      - Ты один такой наблюдательный? - напряженно спросил Кузьминский.
      - Я вообще наблюдательный. Всегда наблюдательный.
      - Ну уж раз всегда наблюдательный, то скажи: больше наблюдательных в зале не было?
      - По-моему, не было.
      - Вот и замечательно! - нарочито обрадовался Кузьминский. - Сейчас Костик даст по газам, мы отрываемся от твоей шпаны и в Тимирязевский лесок. Видишь, уже темнеет. Там я удавлю тебя собственными руками и в кусты заброшу. И не будет больше наблюдательных. Ни одного.
      - А зачем? - зевнув, спросил Борис Евсеевич.
      - Я же сказал: чтобы не было ненужных нам наблюдательных.
      - Сложи веер своего павлиньего хвоста и умерь пыл, Витя. Просто для того, чтобы немного подумать, - посоветовал Марин. - Я не собираюсь вас провоцировать, тем более шантажировать. Я в курсе того, чем занимается Сырцов. Я догадываюсь, что заинтересовало Смирнова в этой букмекерской конторе...
      - Ты не только наблюдательный, ты еще и догадливый,- язвительно перебил его Кузьминский.
      - Я догадываюсь, что заинтересовало Смирнова в этой букмекерской конторе, - повторив, упрямо продолжал Борис Евсеевич. - Что и кто. И для меня вырисовывается, хотя, честно признаюсь, не до конца отчетливо, общая картина противостояния двух сил. Меня теперь не устраивает объяснение, что Сырцов-де занимается поиском мошенников, устраивающих концерты с фальшивыми звездами. Мне необходимо знать перспективу расследования Сырцова-Смирнова. И, узнав, по возможности помочь им.
      - А собственно говоря, Боря, какое до этого твое собачье дело?
      - Вот об этом я хочу лично поговорить с Александром Ивановичем Смирновым.
      - Многого хочешь.
      - Многого, - подтвердил Борис Евсеевич.
      - Мы напортачили, Витя, - вступил в разговор Константин, - или, скорее, я напортачил. Так что объясняться придется в любом случае. И лучше будет, если мы привезем с собой Бориса Евсеевича с его претензиями и намерениями. Александру Ивановичу легче будет с нами разбираться.
      - Мы как телки, - взъярился Кузьминский. - Обосрались - и в хлев. "Подотрите нас, бедненьких!" - И безнадежно махнул рукой. - Хрен с тобой, Костя, поехали к Иванычу. Но с одним условием, Боб... - Это уже Борису Евсеевичу, имя которого Виктор варьировал, как хотел. - Охрана твоя и лимузин твой распрекрасный окончательно отбывают в стойло или куда им угодно. Только не с нами. Переговори со своими холуями и помчались.
      - Прямо сейчас? - удивился Борис Евсеевич.
      - А чего кота за хвост тянуть? Раньше покаемся, раньше прощены будем.
      В знак согласия Борис Евсеевич без слов вылез из "опеля" давать распоряжения своей команде. Константин обоими кулаками ударил по баранке и тоскливо пожаловался на случай, на судьбу, на себя:
      - Надо же было, чтобы все так сложилось. Я - неумелый поц, Витя.
      - Неумелый поц - это для безрезультатных сексуальных игр, Костя. Мы с тобой - просто легкомысленные, не до конца просчитавшие все, ретивые дилетанты. Успокойся, я тоже хорош: мог бы в поводыри к "святым местам" не такого умного, как этот глазастый зверь, подобрать.
      Возвратился оживленный Борис Евсеевич, бухнулся на обжитое место.
      - Ну как, разобрали меня по косточкам?
      - Велика честь, - срезал его Кузьминский. - У нас для разборки есть более достойные товарищи.
      - А именно? - насторожившись, спросил Борис Евсеевич.
      - Мы сами. Оба-два. Костя с Витей.
      - И каковы успехи в этом нелегком деле?
      - Определенные, - заверил Кузьминский. - Поехали, Костя.
      Как поется в песне из кинофильма "Айболит-66", какие-то там герои всегда идут в обход. В обход повел свой "опель" и Константин, на Ярославку через Новогиреево. Борис Евсеевич не был в курсе местопребывания пресловутого Смирнова А.И. и поэтому спокойно наблюдал промышленный пейзаж вдоль шоссе Энтузиастов.
      Свернули направо и по 2-й Владимирской выскочили на улицу Металлургов, прокатили по ней немного, и Кузьминский сказал:
      - Здесь. - Подождал, пока не припарковались как следует, и потребовал у Константина: - Давай.
      Не таясь, тот протянул Виктору так называемую зажигалку. Кузьминский бодро выскочил из "опеля" и нырнул через узкий проход в ближайший двор. Но некто Вадим Устрялов, по любовному прозвищу "Рыжий Вадик", жил не здесь. Он жил через два дома отсюда, но Кузьминский не хотел, чтобы наблюдательный Борис Евсеевич проследил, по какому адресу он направился.
      Беззаветно преданный Деду Рыжий Вадик был суперспециалистом в электронике, радиоделе, звукозаписи. И, кроме того, его увлечением были всякие диковинки. Именно он снабдил экспедицию в букмекерскую контору соответствующей техникой.
      - Ты один? - сурово спросил Кузьминский у открывшего дверь Вадима.
      - Один, один, - успокоил Вадик. - Мои на даче. Отстрелялись удачно?
      - Почти, - слукавил Кузьминский и отдал зажигалку.
      - Что значит "почти"? - забеспокоился Вадик.
      - Малые организационные трудности, никак тебя не касающиеся, - смутно объяснил Кузьминский. - Когда все будет готово?
      - Через два часа.
      - И прямо с отпечатками к Деду?
      - Куда от него, старого хрыча, денешься, - улыбаясь, любовно произнес Вадик. И вдруг, присмотревшись, ахнул:- Это кто же так с твоим личиком поступил?
      - Нынешнее мое личико - часть разработанного мной остроумнейшего плана успешно проведенной операции, - с гордостью заявил Виктор. - Я от тебя Деду позвоню. Можно? - И спохватился: - Только бы не хотелось, чтобы ты слушал этот разговор.
      - Каяться будешь? - догадался Вадик и упредил всевозможные извинения: - Не обижаюсь, Витя. Валяй, а я в свою лабораторию пойду. Времени - в обрез.
      ...Константин рванул по прямой.
      - Это мы куда? - перепугался Кузьминский.
      - Через Свободный на шоссе, а там по МКАД до Ярославки.
      - Через Измайлово и Черкизово ближе!
      - Зато на светофорах не будем спотыкаться! - прокричал Константин. Любил скорость. Субботний ве чер с безлюдьем и тремя прямыми. Есть шанс показать себя и "опель". От Вадика они отъехали ровно в девять. Без двадцати десять Константин заглушил мотор у смирновской калитки. Борис Евсеевич с нескрываемым любопытством через окошко рассматривал жилище матерого сыщика.
      - Весьма скромненько, но вполне достойно, - решил он вслух.
      - Золотые слова, - поддержал его уже вылезший из машины Кузьминский. И к месту ты их вспомнил. На всякий случай напоминаю: веди себя, Боря, скромненько и по возможности достойно.
      Борис Евсеевич повел себя как приказано. Почтительно склонив круглую свою голову, он пожал протянутую ему Смирновым руку, отступил на шаг назад и поклонился:
      - Чрезвычайно рад знакомству с вами, Александр Иванович.
      - Приятно слышать, - формально откликнулся Смирнов и жестом пригласил незваного гостя в дом.
      В столовой заботами Лидии Сергеевны был накрыт легкий ужин. Борис Евсеевич цепким взглядом вмиг увидел и старинный стол на львиных лапах, и замысловатый буфет, тоже дореволюционный, и высокие стулья, и вольтеровское кресло при новейшем телевизоре, и хорошего вкуса картины по стенам. С некоторой завистью оценил настоящий уют, которого сам не смог достичь в своих хоромах даже с помощью профессиональных дизайнеров, запросивших мешок баксов.
      - Как вы сумели устроить дом так, что, войдя в него, хочется остаться здесь навсегда? - польстил Борис Евсеевич.
      За Смирнова ответила Лидия Сергеевна:
      - Прожитой жизнью, в которой наш дом жил с нами.
      Дав время Борису Евсеевичу до конца прочувствовать стиль этого дома как в обстановке, так и в общении, Смирнов, весело разглядывая волчьи глаза бизнесмена, представил ему дам:
      - Знакомьтесь, Борис Евсеевич. Моя жена, Лидия Сергеевна, и дочка Ксения. - Подождал, пока все обменялись поклонами и приступил к исполнению роли гостеприимного хозяина. - Несмотря на то что вы попировали в златых чертогах, мы все же рискнем предложить вам слегка закусить.
      - Предварительно, конечно, выпив, - быстро завершил смирновскую фразу почти протрезвевший и теперь уже похмельный Кузьминский.
      - Не за что выпивать, - сурово остановил его хозяин.
      - Не зверствуй, Иваныч! - взмолился литератор. Не обращая на него внимания, Смирнов пригласил к столу.
      - Витя, - тихо позвала сердобольная Ксения. Кузьминский повернул к ней свое трагическое - брови домиком, безнадежные глаза часто моргали - лицо, которое, когда Ксения, отступив чуть в сторону, открыла стойку буфета, вдруг расцвело в лучезарной улыбке. Ряд, как говаривал поэт, чудесных изменений милого лица. И было отчего: за Ксюшиной спиной, оказалось, стояла бутылка "Абсолюта", бутылка "Чивас регал" и три бутылки сухого вина. Все работы, как говаривал еще один поэт, хороши, выбирай на вкус.
      Бориса Евсеевича посадили между хозяином и хозяйкой, а Кузьминский и Константин прибились к Ксении: ошую - Кузьминский, одесную - Константин.
      Выпили и закусили, выпили и закусили, обмениваясь дежурными тостами и выразительными междометиями. Выпивали по своим наклонностям: Смирнов и Кузьминский - водку, Борис Евсеевич и Лидия Сергеевна - виски, Ксения и Константин - сухое вино.
      Первой неожиданно заговорила всерьез Ксения. Понимая, что ее могут не допустить к настоящему разговору, она задала вроде бы невинный вопрос:
      - Борис Евсеевич, насколько мне известно из средств массовой информации, вы - держатель контрольного пакета акций, то есть, по сути, владелец крупнейшего акционерного общества закрытого типа, контролирующего большинство универсальных магазинов Москвы. Мне не понятен интерес, который проявляете вы к скромным особам скромного дома, не имеющим ни малейшего касательства к делам торговли и предпринимательства. В чем этот интерес, Борис Евсеевич, если не секрет?
      - Вот так сразу - быка за рога? - изумился Борис Евсеевич.
      - Ксюшка! - озадаченно рявкнул причисленный к "скромным особам" Смирнов.
      - Нет, Александр Иванович, можете не ограждать меня от острых вопросов. Я отвечу, я хочу ответить милой Ксении. Во-первых, Ксюша... Я могу вас так называть? Во-первых, как мне известно, все дела, в которых присутствует криминал, в той или иной степени интересуют и Александра Ивановича и Лидию Сергеевну.
      - Борястик, а не уголовник ли ты? - ужасным голосом вскричал поправивший здоровье Кузьминский.
      - Нет пока, - быстренько удовлетворил его любопытство Борис Евсеевич и продолжил: - А во-вторых, Ксюша,- он подчеркнуто обращался только к девушке, - некая тайная экспансия, помимо захвата шоу-бизнеса и, как полагаем мы с Александром Ивановичем, игорного незаконного дела, будет неуклонно расширяться, подчиняя себе все новые и новые зоны в экономической структуре нашего города.
      - Ну и пусть себе расширяется! - беспечно разрешила Ксения.
      - Это черный бизнес, Ксюша, не просто связанный с уголовным миром, но порожденный им.
      Вот и начался серьезный разговор, который хозяевам не хотелось бы вести, так сказать, на общем собрании. Лидия Сергеевна очаровательно улыбнулась новому знакомому и задала прямо-таки дамский вопрос:
      - Ужасно заинтриговали вы меня, Борис Евсеевич, названием вашего акционерного общества: "Мирмар". Как будто из "Тысячи и одной ночи". Вроде "сезама". "Сезам, откройся!" "Мирмар, откройся!" Но все-таки что это значит, если не секрет?
      Борис Евсеевич искренне рассмеялся и охотно ответил:
      - Вот уж не думал, что в связи с нашим названием могут возникнуть подобные ассоциации. "Мирмар" - это мир Марина, а Марин - моя фамилия.
      - Фи, как неинтересно! - опять выскочила Ксения. - Значит, если ты, Витя, заимеешь какой-нибудь свой мир, - она обратилась к Кузьминскому, ну, допустим, нечто вроде винной лавки, он назовется "Мирку", да? Что-то из румынской жизни.
      - Хотя ты и моя благодетельница, Ксения, но, к сожалению, ты еще и курица несообразительная, - покровительственно заявил литератор, имевший несравнимо больший опыт в словообразовании. - Не мир Кузьминского, а Кузьминского мир, что в названии будет выглядеть как "Кумир", полностью соответствуя моему положению как в литературном мире, так и в мире вообще.
      - Вроде никто не пьет, - озабоченно заметил коварный Смирнов. - Тогда, Лида, убирай бутылки, чай пить будем.
      - Я тебя не понял, Иваныч, - угрожающе произнес Кузьминский, вмиг отряхнувшийся от своего тетеревиного токования. - Ты ведь и себя лишаешь.
      - Я - садист-мазохист, - гордо заявил Смирнов. Что вызвало немедленную реакцию раздраженного литератора.
      - Боже, какие слова-то он знает!
      Лидия Сергеевна добилась своего: шел необязательный легкий треп, при кот ором серьезный разговор был бы не только неуместен, но и просто невозможен. Поэтому Борис Евсеевич получил право сказать то, что и сказал:
      - Мне бы хотелось поговорить с вами, Александр Иванович, приватно.
      - Со мной и Лидией Сергеевной, - твердо поставил свои условия Смирнов.
      - Буду только рад.
      Дед встал из-за стола и распорядился:
      - Ксения, остаешься за хозяйку. Проследи, чтобы Витька не напился до чертей. Пройдемте ко мне, Борис Евсеевич.
      И солдатская комната отставного полковника была уютна. По-солдатски. Лежак под черно-красным одеялом, конторка, книжные стеллажи во всю стену, стенд с коллекционным оружием, журнальный столик, два кресла, одно из которых было предложено гостю:
      - Садитесь, Борис Евсеевич, и начинайте. - Смирнов устроился в другом кресле, а Лидия Сергеевна присела на лежак.
      - Начну, пожалуй. - Борис Евсеевич поощрительно похлопал себя по лысине. - Я чувствую приближающуюся опасность для своего дела, да и для себя. У меня законный, хорошо отлаженный, приносящий верный доход бизнес, которому я посвятил жизнь, и я не хочу подвергаться опасности... - Замолк, ожидая вопросов. Но вопросов не последовало, и ему пришлось продолжать: Опасность эта исходит от жестко организованной и, что весьма нехарактерно для чистой уголовщины, дисциплинированной и осторожной тайной криминальной структуры. - И опять замолк.
      - Вы повторяете все то, что говорили Ксюше, - недовольно напомнил Смирнов. - Ваши рассуждения общего, так сказать, порядка вряд ли могут нас увлечь. Мы ждем конкретики, Борис Евсеевич.
      - Если бы я владел этой конкретикой! - патетически воскликнул Борис Евсеевич.
      - Тогда что? - поймала его на слове Лидия Сергеевна.
      - Тогда бы я предложил ее вашему вниманию, - попытался осторожно вывернуться бизнесмен.
      - Юмор - это хорошо, - одобрил его Смирнов. - Но от нас-то вы чего хотите?
      - Вот это разговор, которого я ждал, - обрадовался Борис Евсеевич. Так сказать, конкретика с вашей стороны. Я хочу, дорогие Александр Иванович и Лидия Сергеевна, чтобы вы расширили в некотором роде горизонты ваших расследований. Не только локальные преступления в поп-индустрии, но надвигающийся на каждого честного предпринимателя рэкет со стороны хорошо организованного и беспощадного синдиката, если можно так назвать криминальное сооб щество. Выявление, разоблачение и уничтожение этого синдиката - вот как бы я определил цель нового масштабного расследования, в котором дело о махинациях в шоу-бизнесе было бы лишь составной частью его.
      - Вы что-то малость путаете, Борис Евсеевич. Мы с Лидией Сергеевной не занимаемся никаким расследованием...
      - Да, да! - перебил Смирнова с местечковой бесцеремонностью темпераментный Борястик. - Блистательная Анна наняла Сырцова...
      - Пригласила, - недовольно поправил его Дед.
      - Прошу извинить, естественно, пригласила!! - поспешно согласился хозяин "Мирмара", увидев смирновские глаза. - Но ведь каждому информированному человеку в Москве известно, что если Сырцова, то наверняка и Смирнова. Ни в коей мере не желая принижать заслуг Георгия Петровича, я уверен, что в каждом его успешно завершенном деле есть немалая толика ваших интеллектуальных усилий. - Борис Евсеевич вдруг замолк, услышав резкий смех Лидии Сергеевны.
      - Простите меня, Борис Евсеевич, - с трудом справившись с собой, извинилась она. - Я просто представила, как мы вдвоем с Александром Ивановичем, подобно спортсменам, поднимающим тяжести, с нечеловеческими усилиями выталкиваем вверх немыслимой тяжести штангу нашего интеллекта. Наши искаженные лица, наша напряженная мускулатура и ваш восторг, как зрителя, нашими интеллектуальными усилиями.
      Борис Евсеевич окончательно понял, что витиеватость и уклончивость речей здесь не проходят, и решительно поменял тональность. Заговорил деловито и искренне.
      - Георгий Петрович в поиске и, безусловно, найдет все нужные концы. Но он идет снизу. От и до, к каждому поодиночке. Так вот, у меня вполне достоверные сведения, что большинство продюсеров, контролирующих и, если хотите, обслуживающих основной отряд эстрадных исполнителей, уже у них под сапогом. Возродившийся подпольный тотализатор - их детище. И, само собой, все рестораны и казино, при которых функционируют букмекерские конторы, в их руках. Все это осуществлено за крайне короткий срок. Менее чем за полгода. Так что экспансия - не фигура моего красноречия, а ужасающая реальность. Саранча идет на нас, саранча! - Он передохнул слегка и продолжил: - Безусловно, Сырцов докопается до всего этого, но время, время! А он - один. Я прошу вас, Александр Иванович и Лидия Сергеевна, не просто консультировать, а активно включиться в расследование. Техническое обеспечение и все расходы я беру на себя. Включая достойный вашего легендарного мастерства гонорар.
      - Все чудесненько, Борис Евсеевич, - похвалил его Смирнов. - Но вы забыли об одном: мы - старые люди, а для таких дел - просто очень старые.
      - Я не призываю вас заниматься слежкой и стрелять из пистолетов. Для этого вы можете нанять нужных людей.
      - Опять нанять! - яростно отметил Смирнов. - Нанятые мне не нужны.
      - А какие вам нужны? - быстренько среагировал Борис Евсеевич.
      - Александру Ивановичу никакие не нужны, - тихо сказала Лидия Сергеевна. - Мы вряд ли примем ваше предложение.
      - Лидия Сергеевна! - умоляюще взвыл Борис Евсеевич, почуяв, с чьей стороны исходит основная угроза его прекрасно задуманному плану.
      - Уймись, Боря, - без предупреждения перейдя на "ты", попросил Смирнов. - Вот-вот приедут Георгий Сырцов и еще один мой друг...
      - ...который привезет с собой отпечатанные фотографии с только что проявленной пленки! - радостно продолжил за Смирнова Борис Евсеевич.
      - Недаром уверял меня Виктор, что ты догадливый и наблюдательный. В связи с этим предложение: не мог бы ты присоединиться к нам в изучении, так сказать, нового иконографического материала?
      - С восторгом! - согласился уже просто Боря и добавил с надеждой: - А потом еще разок поговорим, да? - Он умильно глянул на Лидию Сергеевну. Абсолютно конкретно и с учетом возрастных особенностей каждого из нас.
      - Помимо того, что ты догадливый и наблюдательный, ты еще и нахальный, Боб! - усмехнулся Смирнов. - Пойдем к молодым, может, до приезда гостей водочки успеем выпить.
      Успели-таки по разу "причаститься", прежде чем без предупреждения и даже стука распахнулась дверь, на пороге объявился Сырцов и радостно сообщил:
      - А вот и мы! - Пропустил вперед Рыжего Вадика и вдруг заметил среди вставших в связи с их появлением из-за стола Бориса Евсеевича. Хотел было что-то сказать, но его опередил Смирнов, решив представить Бобу вновь прибывших.
      - Мой друг Вадим Устрялов.
      Вадик поклонился, а Кузьминский от стола прокричал:
      - А я его скрывал от Борястика! - По-видимому, круглый Борис Евсеевич исключительно провоцировал всех на амикошонство. Невозмутимый Смирнов продолжил:
      - Мой друг Георгий Сырцов.
      Сырцов тоже поклонился и, мгновенно перехватив инициативу у своего учителя, сам представил незнакомца:
      - А это Борис Евсеевич Марин, предприниматель, владеющий большинством промтоварных магазинов нашего чудесного города. Сейчас занят строительством бензоколонок на самых хлебных местах. Энергичен, хваток, смел. Личное состояние подкатывает к сотне миллионов в долларовом исчислении. Рад познакомиться, Борис Евсеевич.
      Сырцов продемонстрировал такое наступательное обаяние, что многое видавший в этой жизни Борис Евсеевич почел за лучшее в данной ситуации в словесное фехтование не вступать, а плыть по течению разговора, по возможности не особо теряя лицо.
      - К моему глубокому сожалению, вы несколько преувеличили мое личное состояние, Георгий Петрович, - огорченно признался он и пожал Сырцову руку.
      - Будя, будя прибедняться-то! - проворчал Кузьминский.
      - Не обращайте внимания на этих нахалов, Борис Евсеевич. Просто у них такая дурная привычка: непременно для начала покусать новичка, - утешила Лидия Сергеевна Марина.
      - Очень милый и весьма своеобразный у вас дом, - поблагодарил Лидию Сергеевну Борис Евсеевич.
      - Дом и люди в нем, - опять влез в разговор Кузьминский.
      Чересчур много внимания особе предпринимателя, чересчур. Лидия Сергеевна ласково спросила у вновь прибывших:
      - Поужинаете, мальчики?
      - Пока нет, - за двоих ответил Сырцов.
      - Водочки с устатку? - Немыслимое из ее уст предложение.
      - Пока нет. - Сырцов был тверд, как утес, о который в бессилии бьются волны.
      - Жжет? - все понял Дед.
      - Не то слово, Александр Иванович, - признался Сырцов. Смирнов встал, осмотрел всех присутствовавших и удивился:
      - Во дело! Хотел на конфиденцию избранных пригласить, а, оказывается, все нужны за исключением малолетней Ксюшки.
      - Я попрошу! - всерьез заорала Ксения и кулаком трахнула по столу так, что мелодично зазвенели хрустальные бокалы.
      Дед понял, что перебрал, и успокоил в обиде отвернув шуюся от него девицу:
      - Уж и пошутить нельзя! Я пошутил, Ксюшенька, пошутил!
      Ксения улыбнулась и ответила часто здесь поминаемой фразой открытки сороковых годов:
      - Шути, любя, но не люби, шутя.
      - Вместо конфиденции - круглый стол! - возгласил успокоенный Смирнов, - а кто его приберет?
      Быстро убрали со стола. Смирнов самолично стянул скатерть. Как по команде, все окружившие столешницу сосредоточенно уперлись в нее руками. Ни дать ни взять - военный совет, только карты генерального наступления не хватало. Вадим Устрялов открыл кейс и, подняв, вытряхнул его над столом. На коричневой плоскости возникла внушительная горка сильно выгнутых от спешной сушки фотографий.
      - Вадик, ты - стахановец! - похвалил своего левшу Смирнов. - А может быть, и ударник коммунистического труда! Когда успел?!
      От слов Смирнова Вадик даже зарделся и, чтобы скрыть смущение, пробурчал сурово, стараясь ни на кого не глядеть:
      - Успел, коли надо. Трудно было только на приличную четкость выводить.
      Азартный Кузьминский уже рассматривал на фотографиях заваленные стены, усеченные лица, пол-лица, четверть, скошенный общий план. Естественно, зажигалка в нервных руках - не "Контакс" на штативе. Налюбовавшись, Виктор обнял за плечи стоявшего рядом смущенного Константина.
      - "Доктор Мабузо"! "Руки Орлака"! Ты, Костя, - славный продолжатель традиций немецкого экспрессионизма двадцатых годов.
      15
      - Разрешите? - уже войдя, справился Андрей Альбертович.
      Галина Васильевна внимательно осмотрела парадный его двубортный костюм, слегка диковатый, ядовито-синий галстук, портфель, блестящие в металле башмаки. На миг перевела взгляд на не пошевелившегося Кирилла Евгеньевича, у окна пялившегося на неприбранный двор, и разрешила.
      Андрей Альбертович прошел к столу, выдвинул стул, сел, бухнул на раритетную карельскую березу свой портфель и поздоровался с горбатовской спиной:
      - Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич!
      Кирилл ненадолго обернулся:
      - Здравствуйте, Андрей Альбертович, - и возвратился к созерцанию задворок.
      Галина Васильевна поняла, что разговор придется вести ей, и, еще раз окинув насмешливым взглядом экзотический наряд сыщика, спросила:
      - Надеюсь, Андрей Альбертович, вы сегодня, наконец, с полным отчетом?
      - Так точно, Галина Васильевна! - успокоил ее Андрей Альбертович и для убедительности приподнял над столом свой крутобокий портфель.
      Галина Васильевна продолжила ледяным тоном:
      - Надеюсь, вы ознакомите нас с вашими выводами?
      - Что значит с выводами? - обиделся Андрей Альбертович, шаря во внутреннем кармане пиджака. - Что значит с выводами? - Извлек очешник, вытащил очки, водрузил их на нос, с достоинством глянул на Галину Васильевну. - Я серьезно и добросовестно работал, уважаемая Галина Васильевна! - Он завалил портфель набок, щелкнул замком, извлек из портфеля виниловую папку. - Здесь, - помахал ею, - полный отчет о моих действиях и затратах.
      - Нас меньше всего интересуют ваши действия и наши затраты, - сказал от окна Кирилл Евгеньевич. - Где результаты, Андрей Альбертович?
      - Нет, позвольте! - возмутился тот. - Я должен изложить все поэтапно, чтобы ни у кого не возникало сомнений в моей профессиональной честности. Предполагая возможность сомнения заказчика по поводу тех или иных аспектов дела, я подготовил всесторонний отчет-справку, который сейчас зачитаю.
      - Может, своими словами? - предложил Кирилл Евгеньевич.
      - А в отчете что - слова не мои? - обиделся Андрей Альбертович, вытащил из папочки пачку листов с отпечатанным на машинке через интервал текстом и, чтоб не успели еще раз перебить, скоренько приступил к чтению. Бубнил заунывно, но довольно внятно: - "Отчет-справка о проделанной работе и финансовых затратах по этой работе сыщика Рябухина А.А., выполнявшего задание граждан Горбатова К.Е. и Праховой Г.В.". - Прочитав шапку, Андрей Альбертович глубоким вдохом набрал воздуху и забубнил с новой силой: "Смысл задания, полученного мной, Рябухиным А.А., состоял в том, чтобы определить и расследовать причины, по которым Горбатов Д.Е. совершил убийство неизвестной..."
      - Вы!.. - выкрикнул Кирилл Евгеньевич, но оборвал себя.
      Андрей Альбертович поднял на лоб очки, честно посмотрел на Горбатова:
      - Что - я?
      - А-а-а! Да ладно, продолжайте, - огромным усилием справился с собой Горбатов.
      - В дальнейшем прошу не перебивать, - Андрей Альбертович пальцем отыскал место, до которого дочитал, но для связности повторил: - "... по которым Горбатов Д.Е. совершил убийство неизвестной, и отыскать, если таковые имеются, истинных инициаторов этого преступления. Определив тупиковую бесперспективность разработки линии, связанной именно с этим преступлением, по причине гибели Горбатова Д.Е., которая фактически обрывала возможные нити, тянувшиеся к так называемым инициаторам, я посчитал более целесообразным исследовать историю гибели другого лжепевца по аналогии. Я был убежден, что оба эти преступления зародились в одном месте, и если я досконально пройдусь по цепочке второго дела, то обязательно выйду к истокам и первого. Пользуясь хорошими своими связями в "Аэрофлоте" я по спискам пассажиров..."
      Начали глухо бить напольные часы. Рябухин оторвался от бумаг, про себя считая удары. Хотя без забот мог бы и на свои наручные посмотреть. Подсчитал и объявил:
      - Десять часов.
      * * *
      Он проснулся и глянул на наручные часы, которые забыл снять. Было ровно десять. Он лежал на дивных простынях на необъятной ширины кровати красного дерева с медальонами. Времен, надо полагать, одного из французских Людовиков. Луи Каторза, к примеру.
      ...Вчера, а точнее, уже сегодня, возвратясь от Деда в два часа (для одних - поздний вечер, для других - уже раннее утро), он, не предвидя на утро особых хлопот, решил основательно выспаться. Но ему не позволили сделать это. Он только-только сбросил в передней башмаки, как зажурчал звонок многоцелевого "Панасоника". Трубку брать совсем не хотелось, но он все же взял ее. Угрюмо сказал в микрофон:
      - Вас слушают. - Знал, что вышло нелюбезно, но желал, чтобы так вышло.
      - Господи, меня слушают! - умилилась трубка неповторимым голосом популярнейшей певицы. - Счастье-то какое!
      - "Приколет розу вам на грудь цветочница Анюта!" - хрипло спел Сырцов и ласково поздоровался: - Здорово!
      - Приколет, приколет, - пообещала Анна. - В самое ближайшее время. Ты что там делаешь?
      - Дрова рублю, - сообщил он. - Не заметил, как кончились дровишки-то.
      - Захвати вязанку для моего камина и ко мне.
      - А надо? - спросил он тихо, тайно надеясь, чтобы было надо.
      - Что надо?
      - Поздней весной камин топить?
      - Пошутили, и будя, - решила Анна. - Можешь подъехать?
      - Могу.
      - Жду через двадцать минут. Цербера я предупрежу.
      Она действительно приколола (засунула черенок в карман блейзера) розу ему на грудь, а на плечи положила теплые руки. Он за талию осторожно привлек ее поближе, откинул со лба знаменитые ее кудри и нежно поцеловал в губы. Они одновременно прикрыли глаза, ощущая неодолимое желание. Потом посмотрели глаза в глаза и поняли все друг о друге. Он долгое время (по причине занятости) был без женщины, а она (неизвестно по какой причине) стосковалась без мужика. А теперь к взаимному удовольствию вот они мужчина и женщина.
      Первая близость прошла без подготовки, без слов, без особых ласк. Просто лихорадочно освободились от гнетущей тяжести.
      Потом не спешили. Слегка выпили, немного поболтали.
      - Не торопись, - ласково просила она и определяла ритм замедленным кругообразным движением таза. Она помогала ему и сдерживала его, зная, что высокое наслаждение в предощущениях, а не в конце. Он поддался, он сдался, он следовал за ней. Они растягивали мгновенья до минут, чтобы желание нарастало и нарастало.
      Они и кончили, с мучительным напряжением сдерживая себя, в том же затяжном ритме, чтобы пронзительное общее их завершение было не целью, а результатом.
      Не истерзанное диетами ее тело было плотным, гладким, с нежной упругой кожей. И владела она им со спокойной эмоциональностью, мастерски. Она была талантлива во всем. И в этом занятии тоже.
      Они следовали по горной гряде от пика к пику и, покорив вершину, сладостно утомленные, тихо и незаметно уснули...
      Он на четвереньках дошагал до края кровати и сел, спустив ноги на ковер, слегка разочарованный, что Анны не было в постели. Но именно в этот момент от дверей ванной комнаты в развевающемся воздушном пеньюаре шла уже хорошо поработавшая над собой, свежая, как глоток колодезной воды, Анна. Он поспешно прикрылся простыней. Она подошла к нему, уперлась коленями в его колени, наклоняясь, поцеловала в лоб.
      Он обеими руками проник под пеньюар. Ягодицы легли в его ладони. Он гладил их, осторожно сжимая их, уверенно лаская. Она взяла его за уши, влажным слабым ртом раскрыла его губы и нашла язык...
      - Еще? - спросила она детским голосом. Он, не удержавшись, кивнул.
      * * *
      Михаил Семенович Кобрин ждал свой "линкольн" у закрытого на ремонт магазина "Кубань" неподалеку от метро "Парк культуры". В превосходном настроении. Был даже момент, когда он бесшабашно отбил на тротуаре некое подобие матросской чечетки. Вот, наконец, и они. Лимузин бесшумно остановился рядом с ним. Выскочил Артем и, виновато глядя в хозяйские глаза, объяснил:
      - В пробку на Самотеке попали, шеф. Еле вырвались.
      - Какие могут быть пробки в воскресение? - стараясь казаться суровым, не поверил Михаил Семенович.
      - Мне не верите, спросите у Славика. Он подтвердит!
      - Потому что сговорились, - продолжил было игру в строгость Михаил Семенович, но не выдержал, обнаружил свое прекрасное настроение в широкой улыбке. - Ладно уж, прощаю. Я сегодня всем все прощаю.
      - С удачей вас, Михаил Семенович? - поощренный хозяйской улыбкой, спросил Артем.
      На этот прямой вопрос Кобрин ответил радостно, но неопределенно:
      - Гора с плеч, Артем! Я развязался! Как сказал Маяковский: "Я свободен от любви и от плакатов!"
      - От каких плакатов? - удивился Артем. То, что босс освободился от надоевшей любви, он знал давно: кобринская жена постоянно жила за границей.
      - От красочных, - с легкой издевкой ответил Кобрин, открыл дверцу и, слегка нагнувшись, сообщил водителю: - Славик, сейчас - домой, загоняем машину в стойло и весело втроем отмечаем мою небольшую удачу. Идет?
      - Другой бы драться, а я - пожалуйста! - темпераментно откликнулся Славик.
      Михаил Семенович был уже наполовину в автомобиле, когда ему в голову пришла ужасающая мысль:
      - В доме же выпить нет ни черта! Вчера же эти сратые "пионеры" все вылакали. Надо отовариваться, бойцы. Где?
      - Тоже бином Ньютона, - сказал начитанный Славик.- Сразу же за поворотом на Комсомольский - магазинчики, в которых все есть. Дорого, правда...
      - Не играет рояли! - пророкотал Михаил Семенович и бухнулся на заднее сиденье. Что тут за езда! Метров двести, направо и остановились.
      - Что брать? - спросил Артем, не сомневаясь, что отовариваться придется ему.
      - Жратвы-то у нас навалом, полный холодильник, - размышлял Михаил Семенович. - Значит так: пару бутылок хорошей водки, бутылочку "Чивас Регал", если он есть. Если нет - "Балантайн", коньяка настоящего теперь нигде нет, возьми каких-нибудь ликеров позаковыристее, в красивых флаконах, чтоб глаз радовали. Да, и водички! Всякой-всякой! Сосудов пять-шесть. У тебя хоть сумка есть?
      - Вот ведь неугомонный! - восхитился Артем. - Да дадут, дадут мне здесь сумки. Не в совке живем!
      Хлопнув передней дверцей, он сильным движением кинул себя на тротуар, в два шага достиг дверей беленького магазинчика и скрылся в нем.
      Медленно подъехала темно-синяя "тойота" и остановилась за их "линкольном". Из нее с разных сторон неторопливо вышли двое в черных длинных плащах с поднятыми воротниками. Один подошел слева к Славику, другой справа к Михаилу Семеновичу, одновременно рванули дверцы на себя. Одновременно и негромко выстрелили из двух противоестественно длинных пистолетов, выстрелили каждый по три раза. Пока они стреляли, "тойота" обогнула "линкольн" и двое почти на ходу скрылись в ней.
      Артем отошел от кассы и вдруг увидел через стекло беспечно распахнутую в сторону движения дверцу "линкольна". Бросив чеки, он выскочил на тротуар. Нервно взревев мотором, с места рванула "тойота". Из "линкольна" высовывалась мертвая рука.
      Артем, присев на колено, с двух рук палил из своей "беретты" по уносившемуся от него скромному японскому автомобилю. Он успел выстрелить четыре раза, прежде чем "тойота" достигла церкви Николы в Хамовниках и, визжа тормозами на крутом повороте, на ходу спряталась за ней.
      Наваливалась толпа. Размахивая "береттой", Артем орал:
      - Не подходи! Не подходи!
      Увидев пистолет, люди пятились. Артем заглянул в салон. Михаил Семенович лежал головой к проезжей части, а Славик, наоборот, головой к тротуару. Будто валетом уснули. Славик в последнем движении, падая от выстрелов и запоздало спасаясь от них, рукой распахнул дверцу. Это он, Артем, не захлопнул ее, выходя. Славик лежал лицом вверх. Одна пуля вошла ему в глаз и разворотила висок, две прострелили грудь. Кровь уже стекала с сиденья на пол.
      У Михаила Семеновича не было головы. Вернее, вместо головы был некий бело-красный набалдашник без лица. Ему целили в голову и все три раза попали.
      Не хотелось, чтобы Славикова рука торчала из машины. Артем, стараясь быть бережным, попытался положить эту руку на сиденье. Но Славик лежал на самом краю, и рука упала. Кистью в кровавую лужу.
      - Славика-то за что? - не понимая, что произносит вслух, и не слыша себя, спросил неизвестно у кого Артем. Сзади шумно и коллективно дышали. Он обернулся. Любопытных собралось уже очень много.
      * * *
      Они отдыхали, когда в дверь спальни негромко и коротко постучала одна из мышек-девушек, добровольных рабынь, занимавшихся непростым хозяйством Анны.
      - Ты спятила? - удивленно поинтересовалась Анна у двери.
      - Аня! - Она разрешила мышкам звать себя так. - Срочно к телефону!
      - Ты спятила? - опять удивилась звезда.
      - Полковник милиции Махов! Требует, чтобы немедленно! - стараясь, погромче пропищала мышка. - Трубку дать?
      Анна прикрыла Сырцова простыней и разрешила:
      - Давай.
      Мышка (здоровенная румяная девица), стараясь не смотреть на нечто ужасно длинное под простыней, сунула в руку певицы отводную радиотрубку и тут же смылась от греха подальше. Анна положила трубку себе на живот, подбила за головой подушки, подтянулась, уселась в них и поднесла трубку к уху:
      - Да, я слушаю вас, Леонид.
      Сырцов откинул простыню, на локтях подполз как можно ближе, надеясь услышать разговор. Но радиотрубка урчала невнятно.
      - Господи! - ахнула Анна, и Сырцов впервые в жизни увидел, как смертельно бледнеют. Малозаметно лицо (потому как под тоном), а от подбородка - в гипсовую белизну. Ее глаза смотрели на Сырцова и не видели его, они вообще ничего не видели. А трубка журчала и журчала.
      - Да, - наконец согласилась с чем-то Анна. - Да. Обязательно. - И возвратила трубку на живот.
      Сырцов снял трубку с живота, отшвырнув ее в ноги. Тихонько погладил Анну по тому месту, где эта трубка лежала, и спросил осторожно:
      - Кого убили, Аня?
      - Мишу Кобрина, - назвала имя Анна и от этого пришла в себя. - Леонид позвонил мне, потому что всюду ищет тебя. Он до половины двенадцатого будет там, а потом у себя. Это и велел тебе передать, если ты как-то объявишься.
      Сырцов незаметно глянул на часы, было без четверти одиннадцать.
      - Считаю, что ты объявился, и передаю.
      Она плакала, а он с солдатской быстротой одевался.
      * * *
      Андрей Альбертович снял очки, держа их в руках и слегка дирижируя ими, торжествующе воспроизводил уже по памяти заключительные фразы отчета-справки.
      - Итак, последнее звено цепочки соединило лже-Владлена с известным шоу-продюсером Михаилом Семеновичем Кобриным. Выяснилось, что гастроли дублеров Дарьи и Владлена организовывались именно им. Выяснилось также, что, вступив в сговор с фальшивым Владленом, Кобрин, боясь разоблачения, через своего телохранителя связался с криминальной группировкой, осуществляющей заказные убийства, которая и осуществила ликвидацию так называемого Владлена. С девяностопроцентной уверенностью могу утверждать, что и смерть лже-Дарьи - дело рук Михаила Семеновича Кобрина. Хотя в данном случае он не прибегал к услугам киллеров. Будучи через Дарью хорошо знаком с Горбатовым Д.Е., он сумел, воспользовавшись неустойчивостью последнего, спровоцировать его на агрессивные действия против женщины, которая использовала имя обожаемой им певицы. Таковы первые выводы тщательно документированного расследования, проведенного мной за истекшую неделю.
      - Все, что вами сказано об убийстве неизвестной женщины и участия в этом моего покойного брата - только зыбкая версия. - Кирилл Евгеньевич был сдержан, холоден и, боясь завестись, не смотрел ни на Андрея Альбертовича, ни на Галину Васильевну. Он сидел за своим бюро вполоборота и глядел в любимое окно.
      - Версия, - частично согласился Андрей Альбертович,- но никак не зыбкая. Я жду вашего согласия на продолжение расследования, в течение которого эта одна из версий станет единственной и доказуемой.
      - Вы собираетесь напрямую выходить на Кобри на? - спросила Галина Васильевна.
      - Безусловно, да. - Андрей Альбертович глянул на часы (на этот раз на свои наручные) и удивился продолжительности совещания. - Ого, уже десять минут двенадцатого.
      - Вы спешите? - спросил Кирилл Евгеньевич. - Мы вас больше не задерживаем.
      Андрей Альбертович собрал бумажки, сбивая, подровнял их и уложил в виниловую папочку. Раскрыл, щелкнув варварским отечественным замком портфеля, и внезапно прекратил сборы. Сказал, осуждающе рассматривая профиль Кирилла Евгеньевича:
      - Так все же как? Вы санкционируете продолжение расследования?
      Ни Кирилл Евгеньевич, ни Галина Васильевна ответить не успели, их опередила секретарша Светлана. От дверей она обратилась к детективу:
      - Андрей Альбертович, вас к телефону.
      - Прошу извинить меня, но я на всякий случай оставил моим людям номер вашего телефона.
      Андрей Альбертович двинулся к двери. Не глядя ему вслед, Кирилл Евгеньевич передернулся:
      - Мерзавец.
      - Но дотошен и въедлив. - Не отрицая, что ушедший господин - мерзавец, Галина Васильевна все же старалась быть объективной. - Он неплохо работает, Кира.
      - Вот только на кого?
      - Пока на нас с тобой.
      Андрей Альбертович неожиданно быстро вернулся. Войдя в кабинет, он сказал от порога:
      - Мне позвонил знакомец из 107-го отделения милиции. Только что на углу Садового кольца и Комсомольского проспекта киллерами убит Михаил Семенович Кобрин.
      * * *
      Въезд на Комсомольский с Садового перекрыли. Тоскливой цепочкой-очередью автомобили медленно спускались на набережную вдоль Крымского моста. Действуя не столько убеждением, сколько нахальством, Сырцов пробился на своем "гранд чероки" сквозь оцепление и стал впритык за черной "Волгой", которая - он знал - возила полковника Махова.
      А сам полковник, без плаща, в идеальном, будто на прием собрался (а может, и вправду собирался), костюме, сидел на белой табуретке у входа в магазинчик (из магазинчика и табуретка) и меланхолически наблюдал за тем, как шустро действовала бригада. Подошел Сырцов, без слов шлепнулись ладонями.
      - Быстро ты, - констатировал Махов.
      - Анна сразу же меня разыскала...
      - В своей постели, - уточнил Махов.
      - Да пошел ты! - не зная, что сказать, грубо ответил Сырцов.
      - У нее что - бритвенного прибора нет в доме? - Махов кивнул на небритые щеки Георгия.
      - Некогда мне было бриться, понимаешь, некогда! Сюда спешил по твоему зову.
      - Машенька! - не оборачиваясь, позвал продавщицу из магазина Махов. Еще стульчик у тебя найдется для моего друга?
      - Найдется, Леонид Константинович! - сразу с табуреткой объявилась Машенька, которой, очевидно, хотелось еще разок глянуть на красавца полковника.
      - Спасибо, лапонька. - Махов отобрал у нее табуретку, поставил рядом со своей и пригласил Сырцова: - Садись, думать будем.
      - Может, водички вам? - предложила Машенька. - Или пивка?
      - Со временем, - уже холодно отозвался Махов. Машенька понимающе согнала улыбку с лица и незаметно исчезла.
      Мерили рулеткой мостовую, в салоне "линкольна" бессмысленно - но таков порядок - колдовали над отпечатками, с трех фотоаппаратов снимали внутри, снаружи, сверху, снизу.
      - Из твоих разработок к этому ничего не прикладывается? - спросил Махов.
      - Пока не знаю. А порешили всех, кто был в машине?
      - Нет, телохранитель живой. Он за водкой в магазин побежал.
      - А теперь коротко, Леня, а?
      - Сразу же как охранник Артем вошел в магазин, за "линкольном" остановилась "тойота". Двое в черных плащах, лица закрыты воротниками, вышли из нее и с двух сторон по три пули Михаилу Семеновичу и шоферу. "Тойота", обойдя "линкольн", приняла киллеров почти на ходу. Выбежавший из магазина Артем палил в почти безнадежный угон. Номера на "тойоте" были вполне читаемы. Двое ушлых из публики запомнили их в точности. Наверняка угнанная. Вот, пожалуй, и все.
      - Где-нибудь здесь в переулках их ждали на подставе. "Тойоту" не нашли?
      - Ищем, Жора, ищем. Идеи?
      - Нет пока идей. Вот ведь какое безобразие!
      - А должны быть! - разозлился Махов. - Ты ведь наверняка этого Кобрина пытался взять на просвет. Значит, знаешь больше, чем я.
      - Водку Артем для кого покупал? Для себя?
      - Для хозяина. Гулять вместе с Артемом и шофером собирался.
      - С какой радости?
      - Просто от радости. Артем говорит, что Кобрин прямо-таки ликовал в связи с завершением какого-то дела.
      - Какого - он, конечно, не знает?
      - Именно так, мой проницательный друг.
      - Теперь главное - узнать, что это за дело, Леня.
      - Счас сделаем! - восторженно уверил Махов и тут же спросил пародийно жалким голосом: - А как?
      - Не знаю, Леня, - серьезно ответил Сырцов. - Ты этого Артема трепал основательно?
      - Да нет. На скорую руку и только по обстановке здесь.
      - Может, я попробую?
      - Нет смысла. Пока в затяжной истерике.
      - Не косит?
      - Считаю, что нет. Да и доктор подтвердил.
      - Незадача. С собой на Петровку его возьмешь?
      - Обязательно. В медпункте его откачают, и я поработаю с ним всерьез.
      - Где он?
      - В "микрике" сидит. Его доктор валерьянкой отпаивает.
      - Пойдем на него посмотрим, а?
      - Смысл?
      - Без смысла. Просто так.
      Махов неохотно поднялся с табуретки. "Микрик" стоял на тротуаре у палатки с собачье-кошачьим кормом. Махов остановился у палатки, а Сырцов заглянул в открытую дверцу "микрика". На первом - у двери - сиденье скучал человек в белом халате, а на первой же скамье в глубине, забившись в угол, сидел Артем.
      - Как дела, Артем? - не очень ловко спросил Сырцов. Плохо узнавая знакомое лицо, Артем тихо ответил:
      - Хорошо.
      - Не узнаешь меня, что ли?
      - Узнаю.
      - Тогда скажи мне что-нибудь.
      Опять его заколотило. Он кивал головой, тер ладонями колени. Вдруг взвыл почти:
      - Славика-то за что?!
      - Гражданин, а гражданин! - сказал за сырцовской спиной женский голос. Сырцов обернулся. За ним стояла продавщица Машенька с двумя объемистыми пластиковыми пакетами. Она с любопытством рассматривала Артема. Гражданин, а гражданин! Вы свое забыли!
      И, неделикатно оттолкнув Сырцова, поставила на пол "микрика" пакеты.
      - Это не мое, - твердо сказал Артем. - Это хозяйское.
      - Но вы ж это покупали! Я все здесь оставляю, - решила Машенька. И Сырцову: - Вы - свидетель.
      - Иди отсюда, родная, - посоветовал Сырцов, и она ушла, оглядываясь.
      Полковник Махов любовался рекламками, с которых преданно улыбались холеные собаки.
      - Что ж! Камин затоплю, буду пить...
      - "Хорошо бы собаку купить", - вспомнил бунинские строчки Сырцов.
      - Хорошо бы, - согласился Махов.
      На бешеной скорости примчался "газик", лихо развернулся перед начальством. С переднего сиденья выпрыгнул местный капитан и доложил-похвастался:
      - Нашли! Нашли мы эту "тойоту", товарищ полковник!
      * * *
      Перед тем как ехать к Деду, Сырцов отмылся как следует, побрился наконец-то, оделся как жених и наодеколонился мужским "Опиумом". Решил легко перекусить, зная, что основательно его покормят у Смирновых-Болошевых. Так, чтобы не сосало: пару бутербродов с любимым рокфором, кружка крепкого сладкого чая. Уже успешно поборолся с безмерно томящим желанием закурить (третий год, как бросил, а все тянуло). Он вымыл посуду и прибирался (не любил возвращаться в неряшливый дом), когда дребезжаще протяжно зазвонил телефон.
      - Георгий Петрович! - отчаянно прокричала трубка. - Виктор погиб!
      От сердца оторвалось нечто и рухнуло в пропасть желудка, задев сразу же задрожавшую диафрагму. Сырцов сглотнул горькую слюну и спросил страшным голосом:
      - Кузьминский? Где? Когда?
      - Да какой Кузьминский? Вы что, меня не узнаете? Это Валерий говорит, Валерий! Вы к нам приезжали еще по поводу Горбатова.
      Прошиб пот, и пришла слабость. От немыслимого облегчения. Вспомнил он Валерия. Да и про того, кто звался Виктором, вспомнил. Сержант - водила "воронка".
      - В могилу меня загонишь, лейтенант, - сказал он расслабленно. - Ну что там с вашим Виктором? По порядку рассказывай.
      - Я ж не пальцем деланный, Георгий Петрович! - про должал энергичный Валерий. - Я ведь просек, на кого вы баллон собираетесь катить. Ну и приглядываться к Виктору стал. В пятницу незаметно просек его с одним непонятным товарищем, но потом упустил и товарища этого, и его. А сегодня утром - я на дежурстве сейчас, я с дежурства звоню - вдруг в оперативной сводке читаю: в машине - одиннадцатой марке "жигулей", это его машина, Викторова, - упавшей в пропасть на сто девятнадцатом километре, обнаружен и опознан по документам труп Виктора Бруева. Вот такие у нас происшествия, Георгий Петрович. Вам это надо?
      - Надо, Валерий, надо. И спасибо тебе. - Интересные игры начались, интересные. - Как ты считаешь, что это? Несчастный случай или убийство?
      - Я-то считаю, что убийство. Но пока так, по подозрению. Оперативная группа уже на месте разбирается. Разберутся, и буду точно знать.
      - И позвонишь мне, - вкрадчиво попросил лейтенанта Сырцов. - За мной должок, Валера. Теперь о том товарище непонятном, с которым ты Виктора просек. Внешность, одежда, особые приметы.
      - Товарищ как товарищ. Рядовой, можно сказать, товарищ. Росточка небольшого, белесый, нос картошкой, глаза маленькие, глубоко посаженные, цвета не разобрал. Голова будто в плечи утоплена, почти без шеи. Ну, одним словом - корявый такой мужичок. Светло-зеленая куртка на турецкий свитер, коричневые штаны, черные ботинки - все дешевое. И сумка. Сумка хорошая, настоящий "Адидас", я такую хочу купить, но дорого.
      - Купишь, - пообещал Сырцов. - Опознать его сможешь?
      - Ноу проблем! - щегольнул Валерий.
      - А по фотографии?
      - Тот же ответ, Георгий Петрович!
      - Если ты мне понадобишься, в Москву сможешь вырваться?
      - И с удовольствием! Когда?
      - Да подожди ты! - Сырцов слегка ошалел от молодого напора. - Оставь свой телефон, я, когда ты понадобишься, позвоню.
      - А скоро?
      - Сам не знаю. Думаю, дней через пять, через недельку.
      - В общем, неизвестно когда, - огорчился Валерий.
      - В любом случая я тебя вызову. Должок-то за мной.
      Сырцов вернулся на кухню, потрогал заварной чайник. Еще горячий. Налил одной заварки, и ароматом цейлонского чая смыл отвратительный привкус панической горечи. Пора было ехать.
      * * *
      Дед подергал себя за мочку уха, потрогал нос, будто слепой, ощупал, как не свое, лицо и с жесткой уверенностью сказал:
      - Протекло у нас, Жора.
      - Где? - вызывающе спросил Сырцов, который не особо верил в утечку.
      - Вот и мне интересно - где? Давай думать. Лида?
      - Ты же сам только что предложил подумать. Я не подумала еще, Саня.
      - Тогда хоть общую картинку нам нарисуй. Мы с Жорой в мелочах запутались. А ты со стороны, кистью Сурикова, так сказать. Картинка под условным названием "Утро стрелецкой казни".
      Они уже пообедали. Ксюшка, слава богу, в Москву подхватилась. Можно посидеть привычно и спокойно втроем. Устроились равнобедренным треугольником за круглым столом.
      - Итак, начало: два убийства, - определила для себя исходные Лидия Сергеевна. Определила и замолкла. Стряхнула тыльной стороной ладони со стола несуществующие крошки и, мысленно проверяя себя, заговорила неторопливо: - Два убийства, раскрытие которых вне компетенции московской милиции. И, естественно, люди, заинтересованные в скорейшем выяснении обстоятельств и причин преступления и выявлении преступников, обратились к частному сыску. Одна характерная особенность: в самой малой степени заказчики были обеспокоены гибелью так называемого Владлена, две стороны, пригласившие детективов, в первую очередь потребовали расследования дела несчастной Лизаветы...
      - Бедная Лиза, - сослался на Карамзина Смирнов.
      - Не шути так бездарно, - холодно оборвала его Лидия Сергеевна.
      - Да я не шучу! - искренне возмутился Дед.
      - Продолжать? - спросила Лидия Сергеевна и, дождавшись мрачного кивка Деда, продолжила: - Если Жора пошел естественным путем, тщательно проверяя и исследуя все этапы именно этого трагического события, то некто Андрей Альбертович, нанятый Горбатовым-старшим, единственной задачей которого была хотя бы частичная реабилитация Горбатова-младшего, полностью отверг возможность добиться успеха в этом направлении и кинулся расследовать дело лже-Владлена по весьма проблематичной аналогии. Действительно, с точки зрения борющегося за отчетность милиционера дело Лизаветы-Даниила по всем параметрам закрыто. Есть убийство, есть убитая и есть убитый убийца. Но это для милиции, а не для частного детектива. По сути своей, вся эта ясная и так округло завершившаяся криминальная история есть черный ящик, содержание которого крайне необходимо определить. Но черный ящик- вне связей, вне нитей, вне цепочки, на то он и черный ящик.
      - Я вам уже сто раз говорил, - раздраженно перебил ее Дед, - что двойное убийство если не совершено, то наверняка организовано ментами, бывшими или настоящими!
      - Как раз к этому я и подхожу, Саша, - смиренно согласилась Лидия Сергеевна. - Андрею Альбертовичу, я смею утверждать с почти стопроцентной уверенностью, этому бывшему милицейскому оперативнику, с высокой колокольни наплевать на изолированный черный ящик. Ему нужна цепочка. Для того, как он утверждает, чтобы в конце ее обнаружить организатора всех преступлений или для того, чтобы проверить эту цепочку на прочность? Я склоняюсь ко второму варианту. Андрей Альбертович - двойной, дорогие мои. И вдруг смерть водителя-милиционера, и вдруг убийство Кобрина. Еще недавно так уверенные в том, что дело Лизаветы-Даниила своей закрытостью не представляет для них никакой опасности, некие неизвестные нам негодяи совершают убийства именно тех, кто связан напрямую с этим делом. Что заставило их убивать? Ответ один: смертельная для них опасность, возникшая в связи с успешной твоей работой, Жора. И вывод: у нас утечка.
      - Ничего себе картина "Утро стрелецкой казни"! - покачал головой Смирнов. - С чем боролись, на то и напоролись! От чего ушли, к тому пришли. Теперь я с вас, паразитов, не слезу. Ваши соображения по поводу утечки!
      - Возможностей раз-два и обчелся, - вяло заметил Сырцов.
      - Давай раз! - азартно потребовал Дед.
      - Мой тамошний друг Валерий...
      - Отпадает! - безоговорочно отверг такую возможность Смирнов. Недопустимо опасное расширение круга лиц в деле, завязанном на убийстве. Давай два!
      - Тогда единственное: наш с Константином номер по выяснению направления работы этого Андрея Альбертовича не прошел.
      - Почему не прошел? - удивился Смирнов. - Прошел. Мы узнали, чем он занимается.
      - Я не о том. Я о том, что мы сильно рисковали, сообщив Горбатову-старшему некоторые наши соображения по поводу роли его брата.
      - Ты считаешь, что Горбатов, дав честное слово Костику, тут же нарушил его? - спросила Лидия Сергеевна звонким и напряженным голосом. Она не любила, когда тянули на интеллигентов.
      - В общем-то не считаю, - признался Сырцов. - Но больше возможностей для утечки нет.
      - Прямых, - сказал Дед. - От нас к ним. А опосредованных?
      - Ей-богу, и представить себе не могу, где они, эти опосредованные возможности, - честно заявил Сырцов.
      - Ладно. У тебя других дел по горло. А этот вариант проработаю я, решил Смирнов.
      - Есть мысли? - удивился Сырцов.
      - Такого говна у меня всегда навалом.
      - Саша, - мягко укорила Лидия Сергеевна.
      - Что Саша? Что Саша? Это слово каждый день в телевизоре, а мне нельзя?
      - Я не про слово. Я про твое хвастовство.
      - А-а-а! - успокоился Дед. - Но я не хвастаюсь, Лида, это действительно так, от всяческих идей башка лопается.
      - Значит, идеи дурацкие, раз башка лопается. От хороших идей в голове ясность. - Она извинилась перед Сырцовым: - Прости нас, Жора, за эту мелкую склоку, но ты знаешь своего дружка. Последнее слово должно быть обязательно за ним.
      - Хи-хи, - мерзко сказал Смирнов.
      - Ты что? - поинтересовалась Лидия Сергеевна.
      - Это я насчет последнего слова. За кем оно. Хи-хи.
      - Ну а я что говорила? - удовлетворенно заметила Лидия Сергеевна, обращаясь к Сырцову. - Все, покончили с балаганом. Какие у нас еще дела? Что беспокоит в первую очередь?
      - Беспокоит многолинейность дела. Фотографии из букмекерской конторы раз... - Сырцов загнул мизинец на правой руке. - Работы по многим весьма примечательным фейсам - непочатый край. Убийство Кобрина тоже нельзя без внимания оставлять - два, - загнул безымянный. - Продюсеры поп-эстрады, на которых недвусмысленно намекнул шустрый Евсеевич, - это уже три. - Согнулся и средний. - Дорогой Андрей Альбертович - четыре. - Теперь торчал только большой. - И, наконец, утечка. Вот вам и кулачок. - Сырцов показал супругам свой впечатляющий кулак. - Но кулак - он только на руке. А в деле он расползается по пяти линиям. По пяти. А технический исполнитель, по сути, один я.
      - Я же сказал: утечка моя, - осерчал Дед. - Фигу рантов тотализатора отдай Костику. Он - паренек аккуратный и свой в футбольных кругах. До продюсеров мы еще доберемся. А Андрея Альбертовича на данном этапе трогать нецелесообразно и опасно.
      - А хочется, ох как хочется потрогать эту тварь! - признался Сырцов.
      - Еще потреплешь, - пообещал Дед. - Но, Жора, я тебя серьезно предупреждаю: будь осмотрителен и осторожен. Ты после утечки - их главный враг. И когда им покажется, что единственный выход для них - твоя ликвидация, они без раздумий попытаются тебя ликвидировать. Кончилась пора элегантного цивилизованного поиска. Началась взаимная охота без правил. Запомни это твердо и обещай нам помнить об этом всегда. Обещаешь, пижон несчастный?
      - Обещаю! - хмуро заверил Сырцов.
      - Теперь, обратно же, о твоем кулачке. Остается тебе один пальчик убийство Кобрина, которое необходимо размотать до того, как его размотает милиция, если она размотает.
      - Ленька размотает.
      - Может, и размотает. Но нескоро, ибо будет действовать строго в соответствии с законом. Как правильно замечает писатель Хруцкий в своих книгах, не признающееся законом, но, безусловно, главное оружие сыскаря агент и кулак, о котором ты пока повествовал в чисто символическом смысле. Опереди Махова, Жора.
      - Постараюсь, - успокоил Деда Сырцов. - Но говоря о персонажах подпольного тотализатора, вы упустили один момент: помимо бывших футболистов и околофутбольных дельцов, там мелькали разные, до слез уголовные, рожи. Их Константину не отдашь.
      - Ну не одна у тебя будет линия, а полторы. Справишься, вон бугай какой здоровый! - с тихой завистью сказал Смирнов.
      - Ребятки, - воспользовавшись паузой, задушевно обратилась к распетушившимся от азарта мужикам Лидия Сергеевна. - Пока вы тут шашками махали, я вдруг поняла одно: не могут уголовники даже в союзе с уволенными ментами самостоятельно проворачивать столь дорогостоящие операции. И тем более не могут только одной грубой криминальной силой заставить весьма состоятельных дельцов шоу-бизнеса работать на них. Их мощно финансируют. Кто?
      - Шестая линия, - обреченно вздохнул Сырцов.
      - Пора старую гвардию вводить в бой, - решил Смирнов.
      - Наполеон при Ватерлоо! - восхитилась Лидия Сергеевна.
      - При Аустерлице, - поправил Дед, - ибо мы должны выиграть эту битву.
      - И говорит, как в той эпохе! - умилилась она. - Как торжественно прозвучало "ибо"!
      - Лидка! - прикрикнул Смирнов. - Кто ты есть? Жена. И молчи в тряпочку...
      - А они согласятся? - прервал его Сырцов.
      - Куда им деваться? - недоумевающе ответил Дед.
      Старой гвардией Смирнов называл с титешных лет младшего своего известного журналиста-международника Спиридонова, в молодости соратника по муровскому бытию, а ныне народного артиста России кинорежиссера Романа Казаряна и Витеньку Кузьминского, конечно.
      Действительно, куда им деваться? Старый хромой черт заставит кого угодно заполошно бегать по его указке. Особенно тех, кто безмерно любил этого старого хромого черта.
      А они любили его, любили преданно и нежно, так, как любят люди свою неповторимую молодость, дела своей молодости, истинных друзей этой молодости.
      - Для порядка их предупредить надо хотя бы, - недовольно сказал Сырцов, которому, с одной стороны, конечно, в одиночку хотелось справиться, но опять же, с другой, он понимал, что это будет по-настоящему неоценимая помощь. Связи Спиридонова и Казаряна, их знание людей из деловых и правительственных кругов, их умение анализировать и сопоставлять разрозненные, казалось, факты, выявляя общие причины и закономерности, помогут ему, Сырцову, без метаний и ученических поисков, выйти на людей, тайно финансирующих их подопечных. Ну а Витенька Кузьминский войдет куда можно и куда нельзя, всех очарует, всем заморочит голову, всех убедит в том, что он сам - балда и перезрелый плейбой, и все для того, чтобы выведать для него, Сырцова, необходимые сведения.
      - Я их уже предупредил, Жора, - вкрадчиво сообщил Дед и улыбнулся.
      - И?.. - спросил Сырцов, твердо зная, что "и" уже есть.
      - И они приступили к осторожному зондажу. Ты думаешь, Лидка одна у нас умная, а я совсем наоборот? Я, конечно, валенок по сравнению с ней, но валенок до ужасти сообразительный.
      - Опять ломается, - удрученно констатировала Лидия Сергеевна.
      - Вроде все, - проигнорировал (сделал вид, что не услышал) выпад деловой уже Смирнов. - Что делать сегодня будем?
      - Вы бы Дарью навестили. Ведь такое на несчастную девочку обрушилось!
      - А ты?
      - Я через часок подойду. Вас к вечеру сменю. А к ночи Ксюшка подъедет. На самое тяжелое - в ночи утешать.
      - По-моему, в ночи Дарью утешать - прямая обязанность Жорки, - объявил Смирнов и, не сдержавшись, хихикнул.
      - Не поняла! - грозно объявила Лидия Сергеевна.
      - А что тут понимать? - придурился Дед. - Мне Берта надысь сообщила со стопроцентной гарантией достоверности, что ее Дашка неровно дышит к нашему Жорке.
      - Ты, выходит, не только пошляк, но еще и сплетник, - огорчилась Лидия Сергеевна.
      ...Смирнова и Сырцова на крыльце Дарьиной дачи встретила сильно встрепанная Берта.
      - Господи, как хорошо, что вы зашли!
      - С Дашей худо? - быстро спросил Сырцов.
      - С Дашей более-менее все в порядке.
      - Тогда в чем дело? - в один голос осведомились гости.
      - Только что Артем явился. Пьяный в дым. Орет, ругается, плачет.
      - Ну, что пьяный, понятно. После разговора с Ленечкой Маховым не запить - трудно. И что плачет - тоже ясно почему. Но на кой хрен он сюда приперся?
      - Дарью собирается защищать.
      - От кого? - продолжал допрос настырный Дед.
      - От всех, - кругля глаза, сообщила Берта.
      На кухне за грубым струганым столом сидел на струганой же скамейке Артем. Рядом стояла Дарья, ласково гладя его по всклокоченным волосам. Безотказное средство спастись от своих напастей, как известно, - утешать человека несчастнее тебя. Дарья гладила его по голове и уговаривала:
      - Ты устал, Тема. Давай мы тебя спать уложим? Берта уже постель приготовила.
      - Еще день, - строго отметил Артем. И жалобно попросил: - Дарья Васильевна, налейте, а?
      - Налей ему, Даша, - от двери посоветовал Смирнов.
      - Умрет, - убежденно сказала Даша и подняла вверх сильно початую бутылку.
      - Отрубится, - не согласился с ней Дед. - А мы его, бездыханного, в койку отнесем.
      Страшные люди, как он и ожидал, появились. Артем шатко поднялся со скамейки и, шаря правой рукой под кожаной курткой, устрашающе, как ему казалось, приказал пришельцам:
      - Руки за голову и к стене!
      Но пришельцы почему-то не испугались. Один из них, седой и старый, сказал:
      - Твой пугач на экспертизе. Что же ты под курткой шуруешь? Чешешься, что ли?
      - Правда, - горестно подтвердил Артем и несколько опомнился. Пришли не бандиты и киллеры, а бывшие менты. Тоже не подарок. Он опустился на скамейку, уперся локтями в столешницу и, уложив голову в ладони, заплакал, часто хлюпая носом.
      - Выпить хочешь? - спросил Смирнов.
      Артем кивнул:
      - Хочу.
      - Дарья, дай стакан, - уверенно распорядился Смирнов.
      - Может, не надо? - засомневалась Даша, пряча бутылку за спину. Деду надоело церемониться. Он подошел, отобрал бутылку.
      - Дай стакан. А лучше - два, чтобы водичкой запил. У тебя водичка шипучая есть?
      - Он две сумки полные со всякими напитками привез.
      - Ишь ты! - удивился Дед. - Как же он в таком виде с двумя сумками добрался?
      - На леваке, - отчетливо произнес Артем, врубаясь.
      Сумки стояли, прислоненные к буфету стиля кантри. Дарья из буфета достала стаканы, а из сумки первый попавшийся под руку пятидюймовый снаряд с содовой. Увидев содовую, Смирнов попросил:
      - И мне стакан, Даша. Надо Лидке втык сделать. Ни с того ни с сего послеобеденная изжога.
      Налил Артему сто пятьдесят.
      - Умрет, - взялась Дарья опять за свое.
      - Ничего, отрубится. - Смирнов налил стакан содовой и приказал Артему: - Пей.
      Артем, не очень понимая, где вода, а где водка, все же выпил оба. Дед, удовлетворенно покивав, с чувством исполненного долга уселся на противоположную скамейку. Сырцову тоже надоело стоять. Подошел, примостился рядом. Выпив, Артем неотрывно смотрел в стол. А Дед, попив водички, закурил беломорину. После инфаркта он разрешал их себе ровно шесть штук в день, и от этого каждая папироса стала праздником. От первой затяжки глаза у Деда сделались счастливо-сонными. Сырцов посмотрел на Артема и предупредил:
      - Сейчас петь будет.
      Артем поднял голову и запел, с усилием разевая все время слипавшийся рот:
      - Сиреневый туман над нами проплывает...
      - Концерт по заявкам, - прокомментировал Сырцов.- Ваша любимая, Александр Иванович.
      Артем помнил только один куплет и, спев его, огорченно замолк, потому что не знал, чем можно еще заняться. И, слабея, поплыл.
      - Внимание! - предупредил Сырцов. - Отключка!
      - Вам бы, Георгий, в футбольные комментаторы податься, - от буфета злобно заметила Дарья. - Цены бы вам не было!
      Голова Артема рухнула на стол.
      - Понесем? - предложил Дед. - Куда его, Дарья? В комнату у прихожей?
      - Нельзя. Туда нельзя, - убежденно сказала Дарья. - Там часто Славик ночевал. Давайте в гостевую.
      - Второй этаж, - констатировал Смирнов. - Понесли, Жора. Ты тулово, а я, помолясь, ноги.
      - Вы - инфарктник, - напомнил Сырцов. - Вам тяжести таскать нельзя.
      Дед хотел возразить, но помешала Дарья.
      - Я помогу Александру Ивановичу, Георгий.
      - Одну ногу - ты, а другую - я, так что ли? - пробурчал Дед.
      Понесли втроем обмякшее тело. Дарья не столько помогала, сколько придавала ненужную лихорадочность действу. Самое трудное было - винтовая лестница. На ней беднягу Артема даже разок уронили.
      В комнате, где совсем недавно ночевал Константин, старательно скрывавший, что задыхается, Смирнов скороговоркой распорядился:
      - Кладем на пол. Здесь его Жора разденет и перекантует на кровать. Справишься, Жора?
      - Идите и отдышитесь как следует, а я уж с ним разберусь.
      Ботинки и брюки поддались сразу. Да и кожан не проблема. Труднее всего было с рубашкой. Можно, конечно, Артема и в рубашке оставить, ничего ему не сделается, но Сырцов любил основательность: делать так делать, раздевать так раздевать. До исподнего. Раздев, откинул одеяло и дотянул громоздкое тулово до стенки, собравшись с последнею силой, забросил ноги на матрац. Выровнял тело строго по линии кровати, накрыл одеялом и подошел к окну. Прямо в стекло упиралась ветка сирени с уже взорвавшимися почками. Он хотел тронуть пронзительной яркости светлую зелень и дотронулся до стекла.
      ...-Я сделаю, сделаю, Александр Иванович, - заверила Дарья. - И не надо беспокоиться. Со мной все в порядке.
      Вернулись на кухню, уютнее всего было здесь. Смирнов согласно кивнул Дарье, взял бутылку "Абсолюта", вылил остатки в стакан и сказал в размышлении:
      - Выпить, что ли? Чего добру пропадать?
      - Выпейте, выпейте! - радостно согласилась Дарья. Дед поднял стакан, но вошел Сырцов.
      - Лидии Сергеевне скажу, - пригрозил он.
      Дед посмотрел на него презрительно и бесстрашно выпил.
      - Как он там? - спросила Дарья.
      - Спит как убитый, - неосторожно оговорился Сырцов.
      - Как убитый, - повторила за ним Дарья и встала из-за стола. - Как убитый.
      Она прижала оба кулачка к губам и заплакала. Дед вскочил, тронул ее за плечо, попросил осторожно:
      - Не надо, девочка.
      Она обняла его за шею, щекой прижалась к его груди и затихла.
      - Я неточно выразился... - попытался исправить положение Сырцов.
      - Э, да что там! - Дарья поцеловала Деда в щеку и освободила его от своих дочерних объятий. - А вы выпить хотите, Георгий? В сумках этого добра - море разливанное.
      - Хочу, но не могу. Мне в Москву за баранкой возвращаться... Где Берта? - вдруг спохватился Сырцов.
      - Она на меня почему-то в обиде и теперь у себя в комнате при гостях прислугу изображает, - огорченно пояснила Даша.
      - Ах ты моя пупочка! - неизвестно чему обрадовался Дед и оглушающе заорал сочным, отнюдь не старческим басом с угрожающими шаляпинскими интонациями: - Берта Карловна, родное мое!
      Берта тотчас объявилась.
      - Берта Григорьевна, - поправила она. - Чего изволите, Александр Иванович?
      - Изволю тобой любоваться, - объявил Дед, взял со стола какую-то бумажку, сложил ее и спрятал в карман брюк.- Садись, Григорьевна!
      - Разрешите? - будто бы у всех, но главным образом у Дарьи спросила Берта. Всем стало неловко, но находчивый Смирнов без слов ухватил Берту за упругую талию и силой усадил рядом с собой. Усадил, а руку не отпустил.
      - Александр Иванович, - почти шепотом укорила Берта, - в такие дни...
      - Месячные у тебя, что ли? - заинтересовался Дед.
      Смотревший в окно Сырцов невинно сообщил:
      - Лидия Сергеевна идет.
      - Что вы такое говорите?! - с опозданием возмутилась Берта. - И уберите руку, пожалуйста.
      - Говорю, что думаю, - беспечно отозвался Смирнов.- А руку надо убрать, ты права, Лида идет. Но запомни, мать: на время!
      Дарья побежала встречать гостью и вернулась с Лидией Сергеевной, которая, внимательно посмотрев на мужа, спросила, мало сомневаясь в ответе:
      - Ты что - выпил?
      - "По сто! Выпьем, ей-богу, и счет!" - пропел начало "Шотландской песни" в своей текстовой интерпретации отставной полковник.
      - Не беспокойся, счет я тебе предъявлю, - заверила Лидия Сергеевна и обратилась к Дарье: - Он не утомил вас, Даша? Он, когда в кураже, да еще если малость выпьет, страшно надоедливый.
      - Он - замечательный, - мягко не согласилась Дарья и добавила, впервые за весь разговор робко улыбнувшись: - Безобразник.
      - Я, пожалуй, пойду, - сообщил Сырцов и посмотрел на Дарью.
      Она подошла к нему, взяла его руки в свои и беспомощно попросила:
      - Может, останетесь, Георгий?
      - С радостью, - он незаметно для остальных ласково сжал ее ладони, но не могу. Через полтора часа у меня встреча с полковником Маховым.
      - Тогда идите, - грустно сдалась она. Он поочередно без слов поцеловал ей обе руки и шагнул к двери. Там остановился, развернулся и отвесил элегантный поклон.
      - Во дает! - вскричал Смирнов. - Лидка, гордись! Твоя школа!
      * * *
      Здесь тоже утешали. И утешались. Вне расписания они посетили свою тайную квартиру. Утешались яростно и безоглядно. Теперь отдыхали.
      - Галя, - позвал Кирилл. Они не смотрели друг на друга, лежа на спинах, они смотрели в потолок.
      - Не надо, Кира. Прошу тебя, не надо, - тихо взмолилась Галина.
      - Что - не надо? - плохо скрывая раздражение, спросил он.
      - Душу рвать. И себе, и мне.
      - Не буду. Но прошу тебя, ответь мне на простой вопрос: что мне делать?
      - Ничего, - убежденно сказала Галина Васильевна.
      - Ничего? Я ничего не буду делать, а тот, кто вложил в Данины руки пистолет, будет делать все, что захочет?
      - Дани нет, Кира. И его не возвратить.
      - Он мертв, а мерзавцы будут жить!
      - Кобрин тоже мертв, Кира. А он - главный виновник гибели Даниила. Возмездие свершилось. И остановимся на этом. Ненависть сожрет нашу любовь, вот чего я боюсь пуще смерти. В этом мире нас только двое. Я и ты. Ты и я. И никого, и ничего нам не надо.
      - Ты и я. Я и ты, - повторил он. - А еще твой муж. А еще моя жена. А еще неизлечимая боль и ни на минуту не отпускающее чувство вины перед мертвым Даней.
      - Боль пройдет, и чувство вины притупится. И вообще никакой твоей вины нет.
      - Я преступно мало уделял внимания Дане. В этом моя вина.
      - Ты - добрый. - Она повернулась на бок и поцеловала его в щеку. Ты - умный. - И поцеловала в нос. - Ты- слабый. - Поцеловала в лоб. - Ты мнительный и закомплексованный. - Она поцеловала его в губы и села на краю кровати. - Выпить хочешь?
      - Я напиться хочу.
      - Ну, напиться я тебе не дам, - заверила Галина и, накинув махровый халатик, отправилась на кухню. Кирилл слез с кровати и стал одеваться.
      - Это что такое? - войдя, гневно удивилась Галина. - Куда это ты собрался?
      - Никуда. Просто одеться хотел.
      "В трусах и майке хорош будешь", - решила она и поставила принесенный ею поднос на столик у кровати. Галина Васильевна все любила и умела делать красиво: на подносе стояли два запотевших стакана с прозрачным, густоватым напитком, в котором плавали круглые льдинки и две чудесные вишенки. А к краям стаканов соблазнительно были прицеплены кружочки лимона.
      Они рядком присели на кровать, и Галина произнесла тост:
      - За то, что все прошло...
      - Что уже прошло? - перебивая, в недоумении спросил он.
      - Все скверное и ужасное в нашей жизни - прошло, - твердо решила она.
      - А муж? А жена? - усмехнулся Кирилл.
      - Что нам они? - спокойно возразила она и отхлебнула из стакана.
      - Почему ты не уйдешь от него?
      - А ты от нее?
      - Я не могу от нее уйти, потому что она погибнет без меня. Она ничего в этой жизни не умеет, кроме как книжки читать. И она очень больна. А ты все-таки почему?
      - Дети, - коротко ответила она.
      - Не надо про детей. Ты их и видишь раз в полгода. Их мать - твоя мать, и они уже почувствовали это. Я видел, как они встречали тебя. Как красивую и добрую дальнюю родственницу.
      - Им там, в Австрии, хорошо. Во всяком случае, лучше, чем в моем доме. Но я их заберу к себе, обязательно заберу!- убеждала себя Галина.
      - Когда разведешься, я полагаю. Но почему ты не разводишься?
      - Ты меня не любишь, вот что, - сказала Галина и поставила стакан на поднос.
      - Я тебя люблю, - подчеркивая каждое слово, ответил Кирилл.
      - Тогда почему ты позволяешь чужому миру влезать в наши отношения? У нас свой единственный мир: ты и я.
      - Позволяй миру или не позволяй, он все равно влезет. А у нас с тобой не мир, Галя, а искусственный мирок, созданный как гомункулюс алхимиками.
      - Любовь - не алхимия, Кира. Моя любовь к тебе проста, реальна и всеобъемлюща, - страстно заговорила она.- И эгоистична, страшно эгоистична, куда уж денешься. Я хочу, чтобы ты был мой, мой. И пусть тебе это покажется кощунством, Данина смерть, принесшая страшное горе тебе и, смею сказать, мне, в конце концов принесла тебе и мне горький покой и гармонию катарсиса. Тебя перестало рвать на куски твое чувство долга, Кира.
      - Это ужасно, что ты говоришь! - Он автоматически выпил стакан до дна, поставил его на поднос и повторил: - Это ужасно!
      - Я откровенна с тобой до конца, до дна. И это неопровержимое доказательство моей любви к тебе. Ты боишься остаться без интеллигентных подпорок в виде афишируемой порядочности, подчеркнутой скромности, фальшивой незаинтересованности в успехе, в тонкости чувств, чурающихся пота и крови. Чувства не тонки, не грубы, чувства, если они настоящие чувства, всеохватывающи, и только. В этом "только" весь смысл, Кира. Оно соединяет нас и отъединяет ото всех.
      Он посмотрел на нее жалкими глазами:
      - Что мне делать, Галя?
      - Любить меня, дурачок, - сказала она и прижала его голову к своей груди. Халат мешал, и она, на мгновение оторвавшись от него, сбросила его. На мгновение, только на мгновение. Она мягко уложила его на бок и, словно успокаивая как младенца - соском в рот, дала ему большую грудь. Правой рукой она придерживала его голову, а левой делала то, от чего Кирилл тихонько постанывал.
      16
      Он был известен на Москве. В юности, в середине восьмидесятых, сын министра, плейбой, наглый и добродушный хозяин жизни, он и женился, как ему было положено тогда, на женщине своего круга. Династический брак с Галиной Праховой одобрили оба отца - банкир и министр. И он продолжал быть хозяином жизни, ибо тогда министр еще был главнее банкира. Но все проходяще. Министру пришлось убежать на скромную пенсию, и плейбою пришлось есть из жениных рук.
      Конечно, у него было и гуманитарное образование, полученное без особого напряга, были старые связи, благодаря которым он занимал должности, позволявшие не надрываться на работе и получать вполне достойный минимум. Но папа и та светлая жизнь не приучали его к минимуму. И не приучили.
      Сейчас он был пресс-атташе крупной спортивной организации и, понятное дело, как журналист проходил по богемному ведомству. Он любил клубиться среди коллег, артистов, режиссеров и дамочек при искусстве. И проводил время там, где собирались те, которым он тайно завидовал. Хотя он завидовал всем.
      Его не прельщали нуворишские вертепы, в которых ночами резвилась артистическая молодежь, не помнившая его десятилетней давности праздничного существования. Он посещал профессиональные клубы, где знаменитости по старой памяти узнавали его.
      Кузьминский нашел его с третьего (после Домжура и Дома актера) захода в нижнем буфете Дома кино. Пресс-атташе поил водочкой средних лет киноактера, который, напиваясь на халяву, должен был слушать.
      Кузьминский подошел к стойке, взял для начала сто и блюдечко с оливками, развернулся к залу и сделал вид, что только что заметил пировавших:
      - Антон! Эдик!
      Пресс-атташе Антон поднял глаза, а реактивный артист Эдик - руку. Приветственно.
      - А-а-а, Витя, - вяло обрадовался уже сильно теплый Антон. В трезвом виде он остерегался Кузьминского. Этот в любой момент мог умыть и за пошлые жалобы, и за глубокомысленно-идиотские сентенции, к которым имел слабость разочарованный в людях и гнетущей действительности Антон. Но сейчас он был доволен, что его узнал известный кинодраматург и прозаик. - Иди к нам.
      Кузьминский поставил тарелочку и стакан на стол, хлопнул по плечу Антона, шлепнулся ладошками с Эдиком и уселся.
      - Как жизнь? - страдальчески спросил Антон, имея в виду, так сказать, всеобъемлющий план. Воспользовавшись философской отстраненностью собутыльника, Эдик быстренько налил себе из бутылки заключительную сотку, выпил, и собрался откланяться.
      - Мне пора, Тоша. Спасибо тебе. А Витя меня заменит. Заменишь, Витя? Пресс-атташе согласно кивнул.
      - Как жизнь? - повторил он, на этот раз требовательно.
      - Чья? Твоя, моя, современного общества? - уточнил Кузьминский, выпил и, раскусив, пососал оливку.
      - Современного общества, - выбрал объект Антон. - А значит, твоя, моя.
      - Хрен-то! Моя - это только моя приватная жизнь, Антон. Оно, конечно, человек, как утверждают марксисты, животное общественное, но марксисты, утверждая это, об одном не подумали: я - не животное. Давай поговорим о чем-нибудь другом, Антон. О качестве здешней водки, к примеру.
      Услышав милое слово "водка", Антон потянулся за бутылкой и, увидев, что она пуста, удивился:
      - Ай да Эдик! И когда успел ее прикончить?
      - Успел, как видишь. Что, кстати, является косвенным подтверждением хорошего качества здешней водки. И второй вопрос снят с повестки дня.
      - Нет, - не согласился Антон и встал, - не снят. Окончательный вердикт по качеству водки будет вынесен по проведении повторной, контрольной дегустации.
      Шутил и одновременно проверял себя на устойчивость. Удовлетворился проверкой и направился к стойке. Поулыбался там с буфетчицей, вернулся с полной бутылкой, поставил на стол и отбыл за закуской. Принес колбаски и сыру. Утомился от походов к стойке и, уронив руки вниз, растекся по стулу, отдыхая. Встал и Кузьминский, чтобы сходить за очередной своей соткой. Проследив за ним и дождавшись его возвращения, Антон спросил с пьяноватой обидой:
      - Моей, значит, брезгуешь?
      - Что значит твоя или моя? Она одинаковая, Антон.
      - Моя, - упрямо повторил тот. - Моя, потому что я ее купил.
      - А я привык пить на свои.
      - А я привык угощать на свои.
      - По-моему, ты ошибаешься. Не на свои, а на праховские.
      Антон часто поморгал глазами, соображая, что ему сказали. И понял: его оскорбили. Вскочил и взревел так, чтобы всем страшно было:
      - Что ты сказал?!
      - Что ты услышал, голубок.
      - Что ты сказал?! - повторил Антон и стал медленно двигаться на Кузьминского.
      - Может, я не прав, - примирительно пошел на попятную Кузьминский. Может, сегодня ты пьешь и угощаешь на свои. Может, у тебя сегодня зарплата.
      - Ха! Зарплата! Это ты от зарплаты до зарплаты, - сказал Антон, усаживаясь на стул.
      - От гонорара до гонорара, - поправил Кузьминский.
      - Один хрен, - не принял поправки Антон. - А я в деле, понимаешь, в деле! И праховские миллионы мне до феньки.
      - Тогда ты молодец, - похвалил его Кузьминский.
      - Давай выпьем, - вспомнил, наконец, о приятном Антон.
      Выпили. Кузьминский половинил. Антона после дозы потянуло к лирико-психологическим размышлениям. Покровительственно глядя на литератора, он рассуждал:
      - Что есть материальная зависимость? Лишение свободы, тюремное заключение без видимых стен и решеток, рабство, рабство! А теперь я свободен, потому что независим. Теперь я - хозяин малой своей жизни, а не моя сучка Галька.
      - Она что - разорилась?
      - Она стала еще богаче, Витя. Я, я сделал так, что она стала богаче. Но нынче она, самая богатая дамочка в Москве, в моих руках.
      - За твои успехи, Антон, - серьезно сказал Кузьминский и поднял стакан.
      - За мои успехи ты должен пить мою водку, - вдруг вспомнил обиду Антон.
      - Выпьем и твою, - пошел на компромисс Виктор.
      Антон налил себе еще и, выпив, спросил в недоумении, расширенными глазами растерянно глядя на Кузьминского:
      - А о чем я говорил?
      - О любви, мой друг, о любви, - подсказал Кузьминский.
      - О любви! - передразнил его Антон и взъярился ни с того ни с сего: Я ей дам любовь, этой суке!
      - Дай, - согласился Кузьминский.
      Антон ошарашенно замер и спросил с подозрением:
      - Что тебе дать?
      - Не мне. Ей. Любовь.
      - Любовь - это сон упоительный! - пробормотал Антон и грозно добавил: - Я ей дам сон!
      - Дай, - опять согласился Кузьминский. - Дай ей и сон.
      - Подначиваешь, да? - разозлился Антон.
      - Разве можно подначивать, все время с тобой соглашаясь?
      - Значит, не веришь?
      - "Веришь - не веришь" - это игра такая. И я в нее не люблю играть.
      Антон из своей бутылки разлил по двум стаканам. Виктор не сопротивлялся. Молча выпили. Антону очень захотелось доказать писателю, что он, Антон, не говно, а говно - именно он, писатель. И все другие прочие. Необходимо возвратиться к разговору об этой суке. Нет, не писатель главное говно. Он просто говно. Главное говно - эта сука.
      - О чем мы говорили? - еще раз спросил Антон.
      - О любви.
      - Что ж, поговорим о любви! - обрадовался пресс-атташе.
      - А лучше "поговорим о странностях любви", - предложил Кузьминский.
      - Именно о странностях! - Антон возликовал, услышав столь нужное ему определение. - Обязательно о странностях. - Передразнил Лермонтова: - "Вы странный человек". А я - не странный! Она приходит от него в высоких чувствах, истомленная нежными пистонами, а я ее раком! И по жопе, по жопе! Все терпит, высокомерная курва! И старается, работает, подмахивает. Они по вторникам и пятницам трахаются, и я ее по вторникам и пятницам! Терпит, все терпит!
      - Лопнет когда-нибудь ее терпение. Кстати, кто она?
      - Как кто? - обиделся на непонятливость Кузьминского рассказчик. Галька. Моя благоверная. Стерва. Сука. Тварь.
      - И с такой живешь? Ну если раньше из-за бабок, то сейчас почему?
      - Нравится потому что! - гримасничая, сообщил Антон.
      - Садист, что ли?
      - Нет, не садист, - серьезно возразил Антон. - Мне по острию ходить нравится. Я ее замазал так, что могу сдать в любой момент. Но и она, если захочет, может заложить меня с потрохами.
      - Ты ее - за глотку, а она тебя - за яйца?
      - Именно, Витя! - обрадовался сообразительности Кузьминского Антон. Но у нее только страх, а у меня еще и удовольствие от остроты ощущений.
      - Тогда ты не садист. Ты - мазохист.
      - Фуюшки! - в очередной раз возликовал Антон. - Я - сверху!
      - Как и положено в этом деле мужику.
      - Ты не понял, Витя! Мне есть что топтать. Ее изысканную любовь, ее надежды на тихое семейное счастье, ее мечты о будущем. А ей топтать нечего!
      - Это уж точно, - охотно согласился Кузьминский.
      - Не понял, - насторожился Антон.
      - Чего уж тут понимать. Ты - сверху.
      - Я - сверху, - удовлетворившись объяснением, повторил Антон. - Я теперь во всем сверху, понимаешь, во всем! - Загорелся вдруг в желании облагодетельствовать: - Хочешь, я твое собрание сочинений издам? Без всякой для себя выгоды, просто так. Сколько ты там томов написал? В Финляндии отпечатаем. На роскошной бумаге, в бумвиниле с золотым тиснением, целофанированная суперобложка. У меня там связи, я там наш рекламный журнал печатаю. О деньгах не думай, денег - навалом. И гонорар по пятьсот за лист. Аванс хоть сейчас можешь получить. - Полез в карман пиджака и вытащил толстую пачку стодолларовых, тысяч на двадцать. - Сколько тебе?
      - Давай об этом в другой раз поговорим. О таких вещах в забегаловке не договариваются.
      - А я договариваюсь.
      - А я - нет.
      Помолчали. Но вскоре Антон вдохновился новой идеей:
      - Сейчас допьем и в гости поедем. К Олегу. У него сегодня прием. Да ты его знаешь! Олег Радаев, певец такой знаменитый.
      - Бывший, - напомнил Кузьминский. - И что мне там делать? Вместе с хозяином, дуэтом так сказать, петь про то, что коммунизм зовет?
      - Ты - скотина, Кузьминский. У тебя ничего святого за душой.
      - Чего нет, того нет, - весело согласился литератор.
      - Ты - подлец, - дополнил характеристику собеседника пресс-атташе.
      - Рыло начищу, - предупредил Кузьминский.
      - Руки коротки, - вскинулся Антон.
      - Я и короткими, - пообещал литератор, и по его глазам пресс-атташе понял, что этот действительно сможет и короткими.
      - Ну, бей, бей!
      - В следующий раз, - пообещал Кузьминский и встал. Сейчас надо уйти так, чтобы Антон, задыхаясь в ненависти, помнил только обиду и забыл о разговоре. А для этого: - Но аванс ты получишь сейчас.
      Он наотмашь тыльной стороной ладони врезал по одутловатой щеке. Антона кинуло на спинку стула. Он вскочил в ярости, но, увидев пустые глаза Виктора, понял: этот убьет- и сел.
      - В следующий раз так в следующий раз. - И взревел: - Но бойся меня, скот!
      О том, что ему надо бояться, Кузьминский услышал уже у выхода. По двум мраморным пролетам он поднялся в вестибюль-раздевалку, где уже в полной боевой готовности пожилые гардеробщицы ждали вечернего наплыва. Кузьминский завернул в коридорчик и постучал в скромную дверь.
      - Войдите! - мелодично отозвались за дверью.
      Моложавая подобранная дама была единственной в комнате с тремя столами. Но и она собиралась на выход, уже в плаще подкрашивала губы.
      - Уходишь? - не здороваясь, удивился Кузьминский и, подойдя к даме, поцеловал ее в макушку. Она обернулась к нему и мазнула губами по его щеке. Успокоила:
      - Не бойся, не испачкала.
      - Сегодня, значит, не клубишься?
      - Сегодня приглашенные. Так что дома наверняка интереснее.
      Он обнял ее сзади за талию, положил подбородок на ее плечо, покачал легко из стороны в сторону, тихонько спросил почти в ухо:
      - Как живешь без меня, Ляля?
      - Все быльем поросло, - тяжело дыша, сказала Ляля и взмолилась: Отпусти меня, Витька!
      - Я к ней со всей душой, удовольствие хотел дамочке доставить, а она в крик...
      - Ты - мерзавец, Витька. Зачем пришел?
      - Позвонить, - честно признался Кузьминский.
      - Нет, ты действительно мерзавец! - почти восхитилась обаятельной наглостью бывшего любовника Ляля. - Как можно такое говорить?!
      - И так нельзя, и эдак нельзя! - протянул Кузьминский.- И чего уж хочет эта дамочка - прямо не знаю!
      - Дамочка хочет, чтобы ты не попадался ей на глаза! Специально замуж вышла, чтобы от него отвязаться, а он тут как тут!
      - Так я позвоню?
      - Звони, горе ты мое, - разрешила Ляля и вернулась к прерванному занятию - красить губы.
      Кузьминский набрал номер и, услышав казаряновский голос, начал с места в карьер:
      - Обнаружился весьма перспективный скелет в шкафу, Рома. Симпатичный такой скелетик. По-моему, родственник того скелета, которого ты наверняка отыщешь в гардеробной своего клиента. Так что имей это в виду во время великосветского визита.
      - Все понял, Витя. Подробнее говорить не можешь? - откликнулся догадливый Казарян.
      - А надо?
      - Да, пожалуй, сейчас не надо. Обсудим подробно, когда будет информация со всех сторон. Что делать собираешься?
      - Блевать, Рома. Я только что из помойки похлебал.
      (- Б-р-р-р, - выразила отвращение Ляля.)
      - Продезинфицируйся, - посоветовал Казарян.
      - Сейчас к Жорке поеду. Там и продизенфицируюсь. Ни пуха, Рома.
      - К черту.
      Он положил трубку. Ляля была недалеко - можно было дотянуться. Не вставая, погладил ее по крутому бедру.
      - Отстань, - вяло потребовала она, отступила, чтобы он не мог ее достать, положила зеркальце и помаду в косметичку, бросила ее в сумку. - Я пошла, Витя.
      - А я? На кого ты меня покидаешь? - Он встал и направился к ней.
      - Не подходи! - в панике заорала она. - Не подходи! - И кинулась к двери.
      - Это почему же я не должен подходить? - обиженно удивился он.
      - Потому что я все еще неровно дышу к тебе, балда! - быстро проговорила она и выскочила за дверь. И уже из-за двери крикнула: - Уходить будешь, захлопни дверь!
      * * *
      Кинорежиссер, народный артист России, армянин Роман Казарян позволил жене Зое помочь ему надеть блейзер (смокингов не признавал) и поправить узел галстука от Версаче на идеально отутюженной рубашке. В заключение Зоя отряхнула его от невидимых глазу пушинок и с удовольствием отметила:
      - Готов, жених.
      - Пора по бабам! Пора по бабам! - темпераментно спел на мотив россиниевской увертюры Роман и порекомендовал жене: - Жди меня, и я вернусь, только очень жди!
      - Иди, балаболка, - засмеялась Зоя.
      Ехать-то всего ничего. Через пять минут его черная "Волга" въехала в арку высотного дома на Котельниках и остановилась у подъезда.
      Здесь жила кинозвезда. Странные и непредсказуемые коленца выкидывает человеческая судьба. Первым Наталью в роли целомудренной и одновременно сексапильно ядреной таежной девы снял Казарян. Она сразу же вошла в моду, ее беспрерывно снимали лет пять-шесть. А потом ей стукнуло тридцать, и снимать стали реже. Чем дальше, тем реже приглашали, а вскоре перестали снимать совсем. В отличие от неуравновешенных и слабых товарок по несчастью она не бегала по инстанциям с мешком восторженных писем зрителей-поклонников, не спилась, не сдвинулась по фазе. Расчетливо и ловко она нашла нужного любовника. Из зав. отделом ЦК любовник вскорости стал секретарем руководящей и направляющей, а Наталья - кинозвездой. Забывчивые кинорежиссеры разом вспомнили о ярком даровании и снимали ее, снимали... Она каталась по заграницам, не сходила с обложек киноизданий, чуть ли не еженедельно давала интервью в газетах, на радио, на телевидении. И вдруг, откуда ни возьмись, август девяносто первого. Наш секретарь Юрий Егорович, проходивший в кинематографических кругах под кликухой "Папашка", по запарке крепко наделал в штаны и со страху ушел в подполье. Страх-то был вполне обоснованный, так как Юрий Егорович был не последним в финансовых фокусах своей конторы.
      Осознав бесперспективность продолжения романа, Наталья с помощью Казаряна, который трепал тогда бывшего секретаря по поручению Смирнова, выставила Юрия Егоровича за дверь.
      Но Юрий Егорович оказался колобком. Он от всех ушел и к капиталам пришел. Тайные миллионы позволили ему утвердиться в банковских кругах, а приобретенные на руководящих партийных должностях неколебимая значительность, умение внушать непосвященным уважительный трепет и бесовская беспринципность вскинули его на самый верх, и он стал президентом крупнейшего частного "Депорт-Домус банка". А в прошлом году доказал, что он колобок особенный, не чета колобку из сказки. Уж вроде бы вон она, лисичка, сейчас сгамкает, но нет, Юрий Егорович, замешанный в грязном и кровавом деле бывшего гэбиста Витольда Зверева, сумел отмазаться и отмазать свой банк. Умелый и мудрый: не лисичка - лис Смирнов щелкнул острыми зубами и безрезультатно. Наш колобок бойко покатился дальше.
      Полтора года тому назад Юрий Егорович овдовел, а через год удивил как банковский, так и кинематографический люд: женился на Наталье, змее подколодной, которая в свое время бесстыдно его предала. Но, как говорится, время - лучший лекарь. Теперь это была неразлучная пара.
      Квартира в доме на Котельниках принадлежала Наталье, но встретили Романа Казаряна быки явно из банковской охраны. Едва он ступил в подъезд, как из динамика раздался обходительный голос:
      - Проходите, пожалуйста. Вас ждут, Роман Суренович.
      Массивная - дуб с железом - дверь бесшумно распахнулась. В вестибюле за стеклянной перегородкой у пульта управления перед экранами телевизоров, обозревавших подъезд и подъезд к подъезду, сидели двое в камуфляже. При появлении Казаряна они дрессированно встали:
      - Здравствуйте, Роман Суренович.
      - Здрахствуйте, здрахствуйте, - пошутил Казарян и прошел к лифту.
      Дверь открыла самолично кинозвезда, чему Казарян удивился необычайно:
      - Господи, неужто горничной нет?
      - Такого гостя должна встретить хозяйка. Хотела тебя в подъезде встретить. Но не успела. Рада видеть тебя молодым и красивым, Ромочка.
      Она поправила ему галстук (не давал бабам покоя его галстук!), осторожно притянула обеими руками за уши и от души поцеловала в губы. Его же руки по кавказской привычке тихонько легли на ее зад. Погладил округлости и заверил:
      - А ты обвально хорошеешь, моя недоступная мечта. Ослепнуть можно.
      Не совсем, конечно, прав был Казарян, но отчасти комплимент соответствовал действительности: холеность и беззаботность, гарантируемые большими деньгами, сделали нестарую еще красотку победительной львицей.
      - Брешешь ты, как всегда, Рома, но приятно. Пошли.
      Она вела его в свой будуар-кабинет. Мало что изменилось в этом доме. Идя за ней и глядя в нежную ложбинку ее шеи, он сказал:
      - Я уж думал, что ты в связи с новым статусом в загородном замке обитаешь, ан нет, по-прежнему здесь.
      Она устроилась на причудливом диванчике, а Казаряну кивнула на светлое веселенькое кресло; закинула длинную (знала, что показывать) ногу на другую длинную ногу:
      - Это мой мир, Рома. И я никогда от него не откажусь.
      - А где место в этом мире нашему дорогому Юрику? - поинтересовался Казарян, устраиваясь в субтильном креслице. Кресло поскрипывало.
      - Рядом. Юрий откупил две соседние квартиры. Там теперь его мир.
      - А спальня на границе двух миров? - наивно предположил Роман. Наталья подначку простила:
      - Ты все такая же язва, Рома. Но за это я тебя и люблю.
      - Тогда через пятое измерение в другой мир, а, Ната? Я с ним хочу побеседовать.
      - Ты об этом говорил мне по телефону. Его нет, но он скоро будет. Просил извинить. Ему крайне необходимо заскочить на минутку поздравить Олега Радаева.
      - С чем этого мудака нынче поздравляют?
      - Ну зачем же так, Рома! У известного певца - юбилей. Тридцать лет творческой деятельности.
      - Обязательно творческой! - вдруг ни с того ни с сего необычайно разозлился Казарян. - Редактор вонючего проституирующего листка заявляет: "Те образованные люди, которые знакомы с моим творчеством, знают..." Режиссер двух клипов оповещает общественность: "В моем творчестве красной нитью проходит..." Модельер, сшивший пару неудобоносимых юбок, делится сокровенным: "Ощущая в себе последнее время небывалый творческий подъем..." Так называемый композитор, сложивший из трех нот нечто именуемое песней, по сравнению с которой собачий вальс - предел музыкальной изощренности, откровенничает: "Противоречивость и трагическая раздвоенность моего внутреннего мира - вот истоки моего творчества..." Все творят, мать их за ногу! И никто не хочет профессионально, честно, добросовестно, а значит и трудно, работать!
      - Что ты, Рома? - удивилась Наталья.
      Удивился и сам Роман:
      - Действительно, чего это я?
      Тут появилась и горничная. Очаровательная молодка вкатила в комнату двухэтажное сооружение на колесиках, которое содержало несчетное количество бутылок отборных алкогольных напитков и, как говорится, сопутствующих товаров. Остановив чудо-коляску как раз между кинорежиссером и кинозвездой, прислуживающая очаровашка сделала намек на книксен, улыбнулась гостю и бесшумно удалилась.
      - Не опасаешься держать столь спелый персик под боком у Юрика? непринужденно спросил Роман.
      - Не опасаюсь, - беспечно и уверенно ответила она.
      - И зря, - предупредил знавший себя, а потому и мужиков вообще, умный Казарян.
      - Он уже мало что может, Рома, - пооткровенничала Наталья.
      - В этой ситуации важна она, а не он. Если она очень захочет, то он сможет. Или, в крайнем случае, будет самодовольно считать, что смог.
      - Ты, я думаю, приехал не для того, чтобы обсуждать сексуальную потенцию моего мужа. Что тебе от нас надо, Рома?
      - Получить кое-какую информацию от Юрика, - откровенно признался Казарян.
      - Какую информацию?
      - Самую пустяковую, крошка.
      - И для получения пустяковой информации ты издали показал Юрику внушительную дубину. Ты на что намекал, Рома?
      - Я ни на что не намекал, дорогая. Я просто очень боялся, что вы откажетесь - вон вы теперь какие, и рукой не достанешь! - меня принять, и для упрощения дела слегка погрозил пальцем впечатлительному Юрику. Пальцем, заметь, а не дубинкой!
      - Не только Юрию, но и мне. Что бы это значило, Рома?
      - Говенная ты хозяйка, Ната, - дал понять, что ему надоел допрос, Казарян. - Даже выпить гостю не предложишь.
      - Извини. Виновата, исправлюсь. - Наталья кинула в два длинных, как ее ноги, стакана пару льдышек и из тяжелой бутылки налила в них многолетнего виски. Подняла свой и, издеваясь (над ним, над собой - неизвестно), провозгласила: - За твой визит, принесший в этот дом радость!
      - Радость безмерная, нет ее причины! - голосом Робертино Лоретти пропел Казарян, выпил и уже речитативом продолжил музыкальную тему: - Ты, говорят, запела, Ната?
      - Слишком громко сказано, - тайно гордясь, произнесла она. - Просто я подготовила двухчасовую сольную программу, в которой и художественное слово, и отрывки из кинофильмов, где я снималась, и танец, и, да, пение, Рома!
      Он помнил, как она пела. Очень громко, но противно. Казарян пытался с нею лейтмотивную песню писать для первого ее фильма, но пришлось отказаться. В результате она только рот под фонограмму раскрывала.
      - И раскручивает тебя мудак Олег Радаев, в связи с чем Юрику сегодня приходится свидетельствовать ему свое почтение, - догадался Казарян.
      - Олег по-дружески помогает мне. И только.
      - И только! - поиронизировал Казарян. - Ладно, теперь о другом. У нас ведь сугубо светская беседа? Покажи-ка мне апартаменты Юрика. Или он тебя к себе не пускает?
      - Ох, Ромка, Ромка! Хитрости твои восточные - напросвет. Картины посмотреть хочешь, да?
      - Я о его коллекции много слышал, но ни разу не видел.
      - А кто видел? Он с ними, как скупой рыцарь с дукатами, беседует один на один. Но что ж, давай посмотрим, пока он в отлучке. Только должна тебя огорчить, здесь не все. Добрая половина - в загородном доме.
      - Что ж, посмотрим злую, - согласился Казарян.
      - Что? - не поняла Наталья.
      - Раз добрая половина там, то здесь злая, - доверчиво объяснил кинорежиссер.
      Через свежепрорубленную дверь проникли в банкирские хоромы и сразу же оказались в сотворенном из целой квартиры выставочном, по последнему слову музейной техники, зале. Наталья включила подсветку.
      - Да-а-а, - протяжно произнес Казарян. А что еще сказать?
      - Днями закончили в двух квартирах евроремонт, - гордо сообщила Наталья, чем вернула Казаряна из ошарашенного состояния в состояние обычное.
      - Теперь евро! Все теперь евро! - патетически воскликнул он и забормотал, забормотал: - Евроремонт, евробомонд, евроаборт, еврокомпот.
      - Будешь картины смотреть или нет?! - прервала его шаманское камлание Наталья.
      - Буду, буду! - тут же сдался Казарян.
      Не было какой-либо целенаправленности в секретарском коллекционировании. Брал что попадалось под его жадно ищущую руку. Но, надо сказать, с неплохим выбором. Особой шелухи, за исключением нескольких второстепенных передвижников, не наблюдалось. Чудесный, чего уж тут греха таить, уголок портретов конца восемнадцатого - начала девятнадцатого века, стена исторических (российские, несправедливо забытые академисты) полотен, стенд замечательных графиков, многочисленные мирискусники, и вот они (казаряновская страсть), столпы серебряного века. Нет, Юрик, у двух армян - отца (профессора-литературоведа) и сына (бывшего сыщика, а ныне кинорежиссера) и полнее эти живописцы представлены, и качественнее. Но вот эта Гончарова, пожалуй, младшему армянину не помешала бы. Как и Машков. Как Григорьев. Как и Яковлев.
      Но в чем всех обошел Юрик, так это в театральных и кинематографических работах. И двадцатые годы - Попова, Экстер, Лисицкий, Родченко, не говоря уже о Татлине, Егорове, Тышлере, Головине, и тридцатые - Эрдман, Вильямс, Дмитриев, Акимов, и сороковые, и пятидесятые, и шестидесятые...
      Кое-какие сведения о том, как добывались эти эскизы, у Казаряна имелись. После юбилейных выставок авторам или их наследникам намекалось, что неплохо было бы подарить вдохновителю и организатору, персонифицированному в страстном любителе искусств Юрии Егоровиче, не все, конечно, но кое-что из выставленных работ. И дарили. Не все, конечно, но дарили.
      Наталья молча ходила за Казаряном, стараясь не мешать, и присматривалась к тому, где и перед чем задерживался ушлый знаток. Она и сама малость поднаторела в коллекционировании, но по сравнению с кинорежиссером, конечно, была дилетанткой, не более того. А ей не мешало бы знать реальную ценность картин во всяком исчислении: историческом, эстетическом и, естественно, финансовом. На всякий случай.
      - Он все-таки прорвался в святая святых! - раздался шутливо грозный возглас. - Как ты допустила, жена моя?
      Юрий Егорович пришел с противоположной стороны. Он еще не переоделся. В полном параде стоял в начале экспозиции (если вести отсчет от его дверей) и победительно смотрел на Казаряна. Жаждущий, как всякий коллекционер, комплиментов.
      - Разве истинного любителя кто-нибудь может задержать? соответствующе откликнулся Казарян, без энтузиазма наблюдая, как Юрий Егорович шел к нему с протянутой для рукопожатия рукой. Но что поделаешь, знал, на что шел. Придется руку подать.
      Поздоровались, Юрий Егорович хитро заглянул в восточные глаза и бодро спросил:
      - Ну и как вам, Роман Суренович? - подразумевая, что "как" - это "вот так"!
      Юрий Егорович смотрел добродушно, спросил благожелательно. Будто и не нахлестал его по мордасам вышеупомянутый Роман Суренович лет пять тому назад, не тревожил немолодую его печень боксерским кулаком года за полтора до этой милой интеллигентной встречи, будто не рявкнул на него сегодня по телефону...
      - Первостатейно, - честно оценил коллекцию Казарян. Хотел было спросить о способах приобретения театральных и киноработ, перед которыми они стояли, но сдержался, отложил на потом, когда эта дубинка может понадобиться по-настоящему. Повторил, ответно улыбнувшись: - Первостатейно. Завидки берут.
      - Ну уж, не прибедняйтесь, Роман Суренович. О вашем собрании легенды ходят.
      - Делу время, делу время, потехе - час! - из Пугачевой спела (недаром певицей стала) Наталья. - Рома насмотрелся, Юрий. Пора и поговорить.
      - Где, котенок? - встрепенулся секретарь-банкир. - У меня, у тебя?
      - У меня, конечно, - величественно решила поющая кинозвезда.
      Устроились: Наталья - на диванчике, Роман Суренович и Юрий Егорович по креселкам.
      - Будто и не было этих пяти лет! - ностальгически вздохнул Казарян. Ну что уж там, право, вспоминать! Настоящим надо жить, настоящим! Будем жить настоящим, дорогие хозяева?
      - У тебя к нам вопросы, а не у нас, - не поддаваясь казаряновской игривости, сказала Наталья. - Вот ты и живи настоящим.
      - Но для начала выпьем, - решил банкир и разлил по стаканам все то же виски. Едины вкусы в этом объединенном доме. Поднял свой стакан. - Сегодня, сейчас мы нашли единственную точку соприкосновения, хоть как-то объединяющую нас. За живопись, приносящую всем нам радость!
      Он действительно нашел нечто, за что все трое согласно могли выпить без оговорок. Выпив, Казарян, не заботясь о том, какое впечатление он производит на светских хозяев, расстегнул верхнюю пуговицу крахмальной рубашки, оттянул вниз узел галстука, вытянул ноги по ковру и решительно шлепнул ладонями по подлокотникам креслица - приготовился работать.
      - Давай, Рома, давай, - ободрила его Наталья.
      - Не буду ходить вокруг да около, - определил стиль беседы Казарян. Я хочу задать вам несколько вопросов, на которые, не скрою, вам будет трудно, нежелательно, а иногда и просто невыгодно отвечать.
      - Ты не пугай, ты спрашивай, - посоветовала Наталья.
      - Но отвечать в любом случае придется, - презрительно не слыша ее, продолжил кинорежиссер, - потому что при ином, неприемлемом для меня варианте, я буду вынужден использовать весьма огорчительные для вас меры воздействия.
      - Неужто бить нас будешь?! - притворилась испуганной Наталья.
      - Котенок, - предупреждающе, по слогам, протянул Юрий Егорович.
      - Пардон, - извинилась Наталья. - В хоккей играют настоящие мужчины.
      - Слушаю вас, Роман Суренович, - подвел итог вступлению банкир.
      - Вопрос первый... - Казарян сделал паузу для того, чтобы подтянуть ноги, поставить на колени локти, а подбородком упереться в сдвинутые кулаки. - Первый и, по сути дела, основной. Ваш банк, Юрий Егорович, в последнее время финансировал или финансирует новые, так сказать, проекты в поп-бизнесе?
      - Финансирую я, а не банк. И только один проект - концертную программу своей жены, - не размышляя, быстро ответил Юрий Егорович.
      - Хорошо, если так. Это можно проверить. Спросим по-другому. Следовательно, ни одна из продюсерских контор не пользуется поддержкой вашего банка?
      - Вы говорили о прямом финансировании конкретных проектов последнего времени. Отрицательно я ответил только на этот вопрос.
      - Значит, я могу считать, что на продолжение вопроса вы ответили положительно?
      - А вы точнее сформулировали способ наших взаимоотношений с клиентами подобного рода. Не финансирование, а финансовая поддержка.
      - Не вижу разницы, - категорично заявил Казарян.
      - Это только на первый взгляд, Роман Суренович.
      - А на второй? - поторопил нетерпеливый армянин.
      - Финансирование предполагает долгосрочное кредитование, я бы даже сказал, инвестиционное кредитование. Финансовая же поддержка определяется конкретными сроками на конкретные суммы под конкретные проценты. Если вы спросите, проводили ли мы подобные операции, то я отвечу, что да, проводили. И не только в сфере поп-бизнеса.
      - Ни хрена не понял, ну да ладно, - признался Казарян.- Вопрос второй: может ли кто-нибудь из крупных пайщиков банка профинансировать проекты, о которых я упоминал?
      - Во-первых, вы ни о чем не упоминали, Роман Суренович, а во-вторых, кого вы имеете в виду, говоря об одном из крупных пайщиков?
      - Ну, допустим, только допустим, о Галине Васильевне Праховой. Четверть вашего банка, насколько мне известно, ее?
      - Почему не может - может. Исключительно из своих личных средств.
      - Ее личные средства - акции вашего банка, и для того, чтобы вложить в дело энную сумму, она должна продать часть своих акций на эту сумму. На сколько уменьшилась доля Праховой за последнее время, Юрий Егорович?
      - Я не могу, не нарушая банковской этики, ответить на ваш вопрос.
      Казарян, обычно не терпящий условностей, лавирования в общении, устал. Он расстегнул вторую пуговицу на рубашке, помотал головой и, поймав Натальин взгляд, подмиг нул ей. Та поспешно налила ему стаканчик. Казарян поднял наполненный стакан:
      - Спасибо, Ната. - Никого не дожидаясь, выпил и сделал заявление: Кстати, об этике, этикете и даже эстетике. Мне понятно твое стремление повесить мне на уши не лапшу даже, а прямо-таки итальянские спагетти в надежде заморочить мне голову. Стремление объяснимое, но для меня не приемлемое. Вне этики, этикета и эстетики я по-нашему, по-простому, можно так сказать, по-советски говорю тебе, Юрик: кончай вертеться и бляки распускать.
      - Я попросил бы вас, Роман Суренович... - многозначительно не договорил банкир.
      - Проси, - милостиво согласился Казарян. На это у объяснявшегося штампами Юрия Егоровича достойного ответа не нашлось. Он мямлил:
      - В общем, я в некотором смысле и не прошу... Я, скорее, требую...
      - Требуй, - пошел и на это Казарян.
      - Вы должны вести себя культурно! - в отчаянии вскричал банкир. Здесь дама!
      - Дама меня простит. Ты меня простишь, Ната?
      - А я и не обиделась и не возмутилась, Рома.
      Странные желания обуревали бедную кинозвезду. С одной стороны, ей хотелось, чтобы Казарян не пузырил ее такую гладкую, такую удобную жизнь, а с другой - страстно ей желалось, чтобы тот же Казарян стер с самодовольного личика ее супруга хамскую уверенность хозяина, ощущавшего свое всесилие и безнаказанность.
      - Спасибо за доброе слово, родная, - поблагодарил ее Казарян, встал, подошел к Юрию Егоровичу, поднял из кресла за атласные борта смокинга, заглянул в глубоко сидящие карие глазки и сказал легко и просто: - Правду будешь говорить, сукин кот? Делаю тебе первое и последнее серьезное предупреждение.
      ...Только крикнуть, только свистнуть... Могучие преданные ребята врываются сюда и - дубинкой по голове, руки в наручниках за спину, ногами по ребрам, по почкам, по наглой морде - и уже коленями перебирая по грязной земле, ползет к тебе, моля и плача: прости, прости! А ты его острым ботинком в пах, в живот...
      Юрий Егорович на миг прикрыл глаза.
      - "Не спи, не спи, художник! Не предавайся сну", - предложил Роман Казарян. Дальше продолжил своими словами: - Я понимаю, хочется видеть сладкий сон про то, как меня в укромном лесочке от души метелят твои дюжие быки. А ты стоишь рядом и радуешься. Нет, Юра, не предавайся сну, не надо. Хоть, как поется, пусть это был только сон, но какой дивный сон, отряхнись от него, отряхнись.
      И сам следуя своему совету, Казарян толчком в грудь возвратил банкира в уютное кресло - отряхнулся. Юрий Егорович вздохнул, жалеючи себя и свою мечту. Еще раз прикрыл глаза, но дивный сон не ушел. Поразмышляв, спросил. Не как бывший борец за светлые идеалы и светский человек, а попросту:
      - Что у тебя есть Казарян для того, чтобы брать меня за горло?
      - Заговорила роща золотая... Правильным путем идете, дорогой товарищ. А на ваш прямой и грубый вопрос отвечу, что уже неделю мой друг Алик Спиридонов усиленно работает над статьей по материалам прошлогоднего страшного дела, из которого ты успешно выкарабкался. Я так полагаю, что ты миллиончик зеленых, не меньше, тогда по лапам раскидал. Ведь и в налоговую инспекцию надо было запустить, и ревизорам ЦБ прилично откинуть. Но Спиридонов не берет, такая вот беда, Юрик. И уже сейчас по результатам его журналистского расследования можно сказать, что тебя прикрыли и отвели в сторону те, кому ты позолотил ручку.
      - Вы не сумеете ничего доказать на суде! - вскричал, не помня себя, банкир. - У вас нет, у вас не может быть основополагающей документации.
      - Не суетись, Юрик. Кое-что имеется. Может, действительно на обвинительный приговор при суперадвокате и не хватит, но для возбуждения уголовного дела вполне достаточно. А ты понимаешь, что такое президент банка под следствием. Легкая паника среди вкладчиков и клиентов - и твой банк безнадежный должник, что в переводе на общепонятный русский язык обозначает банкрот.
      - Не блефуешь? - на всякий случай спросил Юрий Егорович.
      - То есть не беру ли я тебя на понт? Успокойся или, наоборот, разволнуйся, - как хочешь, - на понт я тебя не беру, нет смысла. Ты же сам понимаешь, где твоя слабина, и я на нее тебе указал.
      - Что надо Смирнову? - задал главный вопрос во всем разобравшийся банкир.
      - Точные сведения о том, кто финансирует недавно возникшую новую структуру, которая прибирает к своим рукам индустрию развлечений.
      - Формально ее не финансирует никто, - устало ответил банкир. - За исключением договора с Радаевым на подготовку программы и гастрольного турне Натальи, наш банк с развлекательным бизнесом ничто не связывает.
      - Да я сейчас тебе, Рома, договор покажу! - неизвестно отчего вдруг обрадовавшись, предложила свои услуги Наталья, легко и стремительно подскочила к секретеру, выдвинула ящик.
      - А вот это ты зря, подружка! - рыком осудил ее Казарян и в три прыжка достиг двери.
      Закинув руку за спину и задрав блейзер, он вырвал из-под брючного ремня персональную машинку "магнум" и, расставив ноги и раскинув руки, распластался по стене в позе темпераментного грека, собирающегося исполнить знаменитый танец "Сиртаки". А "магнум" был пристроен к дверному косяку на уровне возможного появления головы входящего, который не заставил себя ждать. Он, видимо, очень торопился и поэтому совершил незначительную ошибку: не остановился на пороге, а сделал шаг в комнату. Незначительная ошибочка, но вполне достаточная, чтобы облегчить бывшему сыскарю работу. Казарян сделал первое па в греческом танце и оказался за спиной убедительно накачанного человека в рябеньком пиджаке и с пистолетом в руках. "Кольт" молодого человека смотрел в будуар-кабинет, а Казарянов "магнум" трогал холодным носом чувствительную шею охранника.
      - Роняй пугач и руки в гору! - приказал Казарян страшным голосом.
      "Кольт" с глухим стуком упал на ковер, а подрагивающие руки вознеслись. Не хотелось, конечно, но все время в напряжении дурачка под прицелом держать... Эстет и знаток живописи умело ударил контрагента рукояткой "магнума" за ушко. Молодой человек сделал проваливающийся шаг и упал лицом на жесткий афганский ковер.
      - Сигнал только в дому или еще и на вахту? - спросил Казарян у Юрия Егоровича.
      - Этот только домашний. На вахту у меня в кабинете, - послушно разъяснил банкир.
      Кинорежиссер глянул на него. Банкир трясся - не врал.
      - Вот и ладушки, - удовлетворился четким ответом кинорежиссер, присел на зад поверженного и левой рукой пошарил в карманах пестрого пиджачка. Должны же быть у него наручники, должны... А, вот и они!
      Подтянул тряпичные руки к спине, защелкнул наручники, ключики положил в карман блейзера и поднялся. Вернул "магнум" на место под ремень, попутно объяснив:
      - Обычно я им пупок грею, но на этот раз, чтобы любимую мою Зою зря не волновать, на спине пристроил.
      - Что ты наделала, идиотка! - обращаясь к жене, плачуще заныл Юрий Егорович. - Ведь они убийцы, профессиональные убийцы, им только повод дай!
      - Скучно было до невозможности, - игнорируя муженька, сказала, жадно раздувая ноздри правильного носика, Наталья Казаряну. - А тут такое волнующее представление! Бой быков! Но ты в порядке, мой тореадор Ромочка!
      - А если бы этот бычок по глупости в меня выпалил? - чисто риторически поинтересовался Казарян, наблюдая за охранником.
      - Тоже было бы завлекательно. Но не так эффектно, - нагло заявила Наталья.
      - Боже, какая идиотка! - продолжал причитать Юрий Егорович.
      Бычок пошевелился, пискливо постонал, перевалился на бок и сел на ковре, стараясь понять, что же произошло. Так и не поняв, попытался, плечом упираясь в пуфик, стоявший рядом, подняться, по-собачьи глядя на Юрия Егоровича.
      - Обделался, Родион, обделался, - подтвердил его самооценку банкир вроде бы сочувствующе, но тут же презрительно распорядился: - На место, на место иди! И сиди смирно, не рыпайся.
      - А руки? - понурился Родион.
      - Руки тебе нужны только для того, чтобы в носу ковыряться. И так посидишь, - вступил в беседу Казарян. - Сиди и жди. Может, со временем я тебя и расстегну.
      Родион вопросительно глянул на банкира. Тот кивнул. Пришлось уходить. Казарян подобрал с ковра осиротевший "кольт", спрятал его в боковой карман, вернулся в свое кресло и предложил:
      - Вернемся к нашим баранам. На чем мы остановились, Юрик?
      Юрик, занятый ненавистью к жене, не врубался. Признался виновато:
      - Не помню, Роман Суренович.
      - Ай. Ай. Ай. - раздельно произнес Казарян. - Воспроизвожу твои слова: "Формально наш банк с развлекательным бизнесом ничто не связывает". И что же далее? Неформально?
      - Насколько мне известно... - академично начал банкир, но вздорный кинорежиссер, передразнивая, перебил:
      - "Насколько мне известно!" Ты же самый главный пуп в банке, и поэтому подобная формулировка меня не устраивает. Я бы хотел услышать вроде: "По моему указанию..."
      - С моего согласия, - выбрал компромиссный вариант Юрий Егорович, финансирование новых проектов шоу-бизнеса проводилось опосредованно, через третью юридическую сторону. Чаще всего через спортивные организации и фонды.
      - И что же тебя подвигло на согласие?
      - Предельно выгодные для нас условия, - сознался в корыстной слабости банкир.
      - По-моему, ты врешь, - грустно сказал Казарян. - Так я и поверю, зная тебя, что ты, ошалев от алчности и не помня себя, погнался за длинным рублем. Ты и живой, и не в тюрьме только оттого, что предельно осторожен. А операция с малозаконной третьей стороной весьма смахивает на криминальную махинацию. Зачем это тебе, когда, как я знаю, положение банка вполне устойчиво? Незачем тебе все это. Похоже, на тебя всерьез наехали, Юрик. Кто и с чем?
      - Переговоры со мной велись через Радаева. Я могу надеяться на то, что все, о чем я вам скажу, останется между нами или хотя бы не выйдет на уровень гласности?
      - Надейся, - посоветовал Казарян.
      - Надежды маловато. Хотелось бы уверенности...
      - Да что ты жмешься, будто ссать хочешь? - не вытерпела, возмутилась Наталья. - Начал закладывать, так закладывай до конца!
      - Если не принимать во внимание некоторую грубость изложения, совет вашей жены своевременен и абсолютно правилен.
      - Итак, о Радаеве... - эпически начал Юрий Егорович.
      - Да ладно о Радаеве! - И Казарян уже разозлился. - Чем они тебя придавили?
      - Подробнейшей и отчасти документированной информацией о нашей не совсем законной прошлогодней операции, связанной с событиями, происшедшими в криминальном мире.
      - Это когда вы вместо того, чтобы отмыть, три четверти уголовного общака под шумок междусобойной войны тихо прикарманили?
      - Можно и так выразиться.
      ...Двое в камуфляже наблюдали, как Казарян вышел из лифта и направился к выходу. Когда он проходил мимо них, они встали и попрощались дуэтом:
      - До свидания, Роман Суренович.
      - Ах да, - спохватился задумавшийся кинорежиссер, вернулся и просунул в полукруглую дырку в стеклянной стене ключи от наручников и увесистый "кольт". - Там Родион томится. Расстегните его и отдайте ему пистолет.
      Ничего не поняли камуфлированные, но дверь открыли. Казарян вышел на волю и сладко потянулся. В общем, можно быть довольным собой.
      17
      Почему понедельник - день тяжелый? А потому что рабочий. Первый рабочий день недели. Смирнов зевнул во всю пасть, лязгнул искусственными челюстями и, открыв калитку, выкатил свой велосипед в проулок. Время лечебной физкультуры для инфарктника - десять верст на двух колесах по местным тропинкам. Но крутить педали не очень-то и хотелось, а хотелось выкурить вторую - вне плана - утреннюю папиросу.
      Он увел велосипед из зоны, которая могла просматриваться бдительной Лидией, и, пройдя немного, безбоязненно и оттого в полную оттяжку закурил, привалив двухколесное чудо техники к забору Дарьи.
      - Здравствуйте, Александр Иванович! - сладко пропел женский голос из-за забора. Но соло исполнила не певица, сидевшая на лавке у крыльца, а Берта Григорьевна, притулившаяся к хозяйке.
      - Чего это вы здесь спозаранку? - от изумления забыв поздороваться, растерялся Смирнов. - Ты же, Дарья, в это время дрыхнешь без задних ног!
      - А нас из дома выгнали! - похвасталась Берта Григорьевна.
      - Это как же понимать?
      - Да идите же сюда! - испугавшись чего-то, вдруг свистяще зашипела Дарья. - Нам громко разговаривать нельзя.
      Берта нажала на кнопку, и Смирнов, миновав калитку, покорно покатил велосипед к скамейке. Подойдя на расстояние шепота, шепотом же и повторил:
      - Это как же понимать?
      - Мастер у нас в доме, - уважительно сообщила Дарья.- Мою технику записывающую и воспроизводящую- проверяет, что-то там у меня в последнее время барахлит. Конечно, я понимаю, не ко времени все это, но что делать? Заранее с ним договорилась, а у него на два месяца вперед все расписано. Еще, что ли, два месяца ждать?
      - Такой важный? - удивился Смирнов.
      - Такой умелый. И единственный. Нарасхват.
      Глазастый Смирнов вмиг соединил спецфургончик за забором с шурующим на даче мастером. Указал кивком на фургончик:
      - Его?
      - Его, его! - заверила Дарья. - Суперлаборатория на колесах.
      - Все я про вас понял. Ничего интересного. А на велосипеде кататься все равно не хочется, - признался Смирнов.
      - Надо, Федя, надо! - назидательно подбодрила его Берта Григорьевна.
      - А я что говорю? - мрачно согласился Смирнов и щелчком направил окурок в урну. Не попал, прошел к урне, подобрал окурок и бросил в дырку для мусора. Вернувшись, шепотом извинился: - Пардон, - и вдруг, осененный, взвился: - Бабы, ну что вам здесь кучами сидеть? Пошли гулять! Подснежники распустились вовсю!
      - Мне велено никуда не отлучаться, - сказала Дарья обреченно.
      В подтверждение ее слов на крыльцо вышел рыжий мастер, увидел Смирнова, мельком поздоровался:
      - Здрасте, - и обратился к хозяйке: - Как я и предполагал, Дарья Васильевна, все дело в записи. Запись у вас не на автоматике, а в ручном режиме, а вы пользовались пультом весьма и весьма небрежно. Разболтались приводы, ослабли контакты. Я кое-что сделал, поправил что мог, несколько изменил схему управления. Пойдемте, я вам покажу что и как, чтобы вы в дальнейшем, извините, не портачили.
      - Пойдемте. - Даша покорно встала.
      - Ты надолго, хозяйка? - спросил Смирнов.
      - Надолго, - за нее ответил мастер, и они направились в дом.
      - Увели, - констатировал сей прискорбный факт Смирнов. Но лишить природного оптимизма было трудно. - А, может, все и к лучшему, роскошная моя Берта? Мы с тобой- в обратном переводе на русский - в четыре глаза, так сказать. На природу, а? В чащу, а? В интим, а?
      - Да уж и не знаю, Александр Иванович, - вяло посомневалась Берта.
      Но Смирнова было уже не остановить. Подхватив пышную даму за локоток, он поднял ее со скамейки и, ненароком трогая за разные места, укутал, как младенца, в вечную ее павловопосадскую шаль.
      - Вот ты и готова, радость моя. Потопали.
      Берта Григорьевна движением плеч освободилась от запеленутости, двумя руками проверила прическу, улыбнулась, показав прекрасные зубы и, яростно кокетничая, согласилась:
      - Потопали.
      Катя левой рукой велосипед, отставной полковник ностальгически мечтал на ходу:
      - В былые-то времена усадил бы я тебя, Берта, на раму и покатили бы мы с тобой щека к щеке. Ехал бы я и распалялся. А распалившись, свернул в густые кусты и...
      - И что же вам мешает сделать это сейчас? - с соответствующим придыханием откликнулась Берта.
      - Отсутствие на велосипеде рамы, недоступное счастье мое, - лукаво объяснил Смирнов. - Нету на нынешних рамы! Одни зигзаги!
      Берта глянула на велосипед, с сожалением убедилась в его правоте: не было рамы, и все тут. Выбрались в лесок, исхоженный такой лесок, обжитый. По пути и бревнышко лежало подходящее - сухое, чистое, вытертое задами неприхотливых дачников.
      - Присядем? - предложил Смирнов.
      - Мы же гулять собрались, - удивилась Берта и уселась на бревно.
      В общем-то ей гулять и не хотелось. А умный Смирнов нашел и теоретическое обоснование их столь быстрому привалу.
      - Гулять, дорогая Берта, это не значит только усталыми и нежными ножками по неровной и сырой земле топать. Гулять - это ощущать безмерный мир, любоваться непредсказуемой природой, чувствовать себя частицей вселенной.- И покончив с поэтичностью, деловито пообещал: - Ты сиди, а я тебе цветочек найду.
      Меж серых останков прошлогодних, мягких, нерешительно зеленых, народившихся трав рос маленький голубовато-розовый цветок. Смирнов осторожно сорвал его.
      - Прелесть, прелесть! - восхитилась Берта. Цветок лежал у нее на ладони. Смирнов присел рядом с ней на бревно:
      - Красоту любишь?
      - Кто ж ее не любит?
      Смирнов из нагрудного кармана, не вынимая пачки, вытянул беломорину, размял каменный отечественный табак (крошки в виде сучков просыпались ему на брюки) и, не закурив, заговорил:
      - Жил в начале века один такой весьма забавный господин - Борис Савинков-Ропшин. Так вот он однажды изволил выразиться, что, мол, морали нет, есть только красота. И соврал, потому что в этом звонком афоризме ничего, кроме пижонства и позы, нет. Красота - это первозданность, чистота, невинность, и поэтому она нравственна изначально. Безнравственный человек не может любить красоту. Она ему враждебна, и он чувствует это.
      - К чему вы мне об этом говорите? - спросила Берта.
      - Ты не можешь любить красоту, - с огорчением заключил он.
      - Это почему же? - злобно забазарила Берта Григорьевна.
      - Потому что ты - сука, Берта. Продажная сука, - грустно констатировал Смирнов и, прикурив от зажигалки, втянул в себя ядовитый дым.
      - Да как вы смеете?! - грудным голосом воскликнула Берта и возмущенно поднялась с бревна.
      - Сидеть! - гавкнул, как цепной пес, Смирнов так страшно и недобро, что ноги ее подкосились и она, уж не чуя как, вновь оказалась сидящей на бревне. - Теперь насчет того, сметь мне или не сметь. Только что мой друг Вадим Устрялов, досконально обыскав дачу, сообщил, что обнаружил звукозаписывающее устройство, которое постоянно фиксировало все разговоры, ведущиеся в музыкальном салоне, столовой и на кухне. То есть в тех местах, где постоянно общаются гости и хозяева.
      - Но какое я имею к этому отношение? - слегка успокоилась Берта.
      - Прямое. Самое прямое. Тот же искусный и глазастый Вадик выяснил, что звукозаписывающее устройство включается вручную и что пульт управления этого устройства находится в твоей комнате.
      - Это подлость! Подлость! Кто вам дал право влезать в чужую частную жизнь?!
      - Анекдот расскажу, - пообещал Смирнов. И рассказал: - Поезд идет бесконечным тоннелем. Естественно, все купе закрыты, а сортиры тем более. И вдруг у одного пассажира страшно прихватывает живот. Или разорвет его или... В общем, умолил он соседа по купе, расстелил газетку и присел. Натурально, звуки, запах... Сосед, чтобы как-то скрасить свое существование, закурил. Тот, что тужился над газетой, поднял голову, посмотрел осуждающе и напомнил: "А вагон-то для некурящих!" Не надейся, Берта, вагон для курящих.
      - Какая мерзость! - содрогнулась Берта Григорьевна.
      - Мерзость, - согласился Смирнов. - Я тебя в лесок увел, чтобы этой мерзостью не запачкать приличных людей. Усмирить тебя, к ногтю прижать, дать понять, что тебе от меня никуда не деться, и уж только потом - к людям. Говори.
      - Что говорить? Что ты - старый негодяй и провокатор, бессердечный и жестокий мерзавец, готовый без раздумья растоптать чужую жизнь? Ты погубил меня, погубил!
      - Видал дур на своем веку, но такой... - изумился Смирнов. - Ты и вправду ничего не понимаешь или меня за идиота держишь?
      - Что я должна понимать, что?
      - Хотя бы одно: ты сдала Мишаню. Душегубы, узнав из разговора Георгия и Даши, который ты записала, что он в раздрызганном своем состоянии представляет потенциальную для них опасность, без раздумий убили его. Ты активная соучастница убийства, Берта.
      Она завыла в полный голос. Он вспомнил про затухшую папиросу и, прикурив, на две затяжки присосался к коричнево-грязному чинарику. Он курил, а она выла. Без слез, заунывно, как собака по покойнику, в одном регистре. Наконец, икотно дергаясь, зарыдала. Подождав, когда она дойдет до настоящей истерики, он встал и спокойно дважды съездил ладонью по ее лицу.
      - За что? - хрипло спросила она, горько и уже тихо заплакала. Он протянул ей большой мужской носовой платок и приказал:
      - Вытрись!
      Она послушно высморкалась и возвратила платок. Он изучающе, как Левенгук через микроскоп инфузорию, рассматривал ее. Удовлетворился осмотром и протянул ей руку:
      - Пошли.
      Она отшатнулась было в боязни новой пощечины, но, поняв, что больше бить не будут, встала, зябко закуталась в шаль и согласилась мертвым голосом:
      - Пошли.
      Мимо и слова не проронивших Вадима и Дарьи Смирнов провел Берту в ее комнату. Усадил на кровать, посоветовал:
      - Можешь полежать, отдохнуть недолго. Отдохнешь, а уж потом я с тобой поговорю всерьез.
      Она без звука мягко завалилась на бок. Он вырвал из-под нее шаль и этой шалью накрыл ее как следует.
      А потом была лекция, которую прочитал эрудированный специалист Вадим Устрялов:
      - В салоне три микрофона. Один у рояля, прикреплен к отопительной батарее, второй под журнальным столиком и третий в абажуре торшера. На кухне - два. Под столом, естественно, и в посудном шкафу. И еще три в столовой. Опять же под столом, у парных кресел и в подоконнике. Вот и все.
      - А в других комнатах? - на всякий случай спросил Смирнов.
      - Исключено, - слегка обиженно ответил Вадим. - Я проверял досконально.
      - Ну а теперь, как действует: что берет, что не берет.
      - Берет любой звук в этих трех помещениях вплоть до шепота.
      - Шепот, робкое дыхание... - бормотал Смирнов.
      - И робкое дыхание тоже, - заверил Вадим. - Аппаратура первоклассная, на Западе часто используется при промышленном шпионаже. Но ничего особенного, не ноу-хау. Так что меня ничем не удивили.
      - Тебя удивишь, - почему-то недовольно то ли похвалил, то ли осудил Смирнов и неожиданно встрепенулся: - Мы тут треплемся вовсю, а Берта включила аппаратуру и пишет наши секретные разговоры, зараза!
      - Такого не может быть, - строго и без колебаний возразил Вадим. - Все контакты заблокированы.
      - Ты ничего там не повредил? - забеспокоился Смирнов.
      - Александр Иванович, - протяжно укорил его Вадик.
      - Молчу, шеф, молчу! - охотно сдался Смирнов.
      Разговор шел на кухне. Смирнов и Вадик сидели за столом друг напротив друга, глаза в глаза, а в малом отдалении, подперев щеку кулаком, пригорюнилась Даша. И слушала их, и не слушала. Но паузу уловила. Сказала, жалуясь:
      - Что ж это за напасть такая? Одни предатели кругом, одни предатели!
      - Я могу тебя неправильно понять, Дарья, - сурово предупредил Смирнов.
      - Да вы-то тут при чем? - отмахнулась она. - Я же сама, сама их в товарищи выбирала. И выбрала, идиотка! Почему так, Александр Иванович?
      - Ну, идиотка - это слишком сильно сказано. Но то, что ты малость тщеславная и сильно доверчивая дуреха, - это уж наверняка. Как тебе пофартило, так ты сразу и поплыла по ласковым и теплым волнам, не замечая, что и волны, и искусственное море устроили тебе те, кто сладко кормится около беспечной пловчихи.
      - Как же мне теперь с Бертой разговаривать?! - мучительно простонала она.
      - Сейчас я с ней побеседую с полчасика, а потом вернусь и сообщу, как надо тебе с ней разговаривать, - подчеркнув слово "надо", пообещал Смирнов и встал. - Вы меня здесь подождите.
      - У меня времени в обрез, - предупредил деловой Вадик.
      - У меня тоже, - жестко оборвал его Смирнов и ушел к Берте.
      Берта успела повернуться лицом к стене, обратив к Смирнову мощное, полукругом, бедро. На звук открываемой двери не отреагировала. Он чувствительно, но без злости, хлопнул по этому выдающемуся бедру. Хотел было сказать нечто издевательское, но замер вдруг, скользящим взором поймав неживой остановившийся взгляд. На прикроватной тумбочке со своей фотографии смотрел на него высокомерный и обаятельный Олег Радаев.
      * * *
      Хоронили Михаила Семеновича Кобрина на еврейской половине кладбища. Не по строгому обряду, а как положено теперь хоронить богатеев всех рас и национальностей. Сначала - венки. Не совковые, бюрократические привычные из тяжелой хвои, с химически яркими искусственными розами и кумачовыми с казенными словами лентами, а некие экзотические гирлянды из живых цветов, подобные тем, которыми украшали в Индии в былые времена знатных гостей. Потом - гроб. Не красно-черное чудище, которое в финале заколачивают плотницкими гвоздями, а некое сложное сооружение из красного дерева, напоминающее ампирный комод и царскую карету одновременно: с бронзовыми ручками, с бронзовыми защелками, в непонятных, почти каббалистических золотых прибамбасах.
      И, наконец, процессия. Процессия, которая вела свою родословную от бесконечной кавалькады иномарок, приползшей к кладбищу медленной змеей. Кому холодно, те в строгих английских плащах, кому терпимо, те в траурных черных костюмах. Немногочисленные дамы исключительно в черном. Черная кожа, черные меха, черные кружевные платки, черные шляпки, черные вуалетки и подведенные черным сосредоточенно горестные глаза.
      Как это у обыкновенных? Загнать катафалк по дорожке поближе к могиле, быстренько подтащить гроб к неряшливой яме, для порядка дать поговорить двоим-троим, послушать в скорби пятерку медных дударей. Окрыленные предстоящими чаевыми могильщики быстренько закидают яму землей, поклониться холмику - и на поминки.
      Не так, не так у больших!
      Коллеги усопшего - продюсеры и менеджеры Иван Емцов, Вагиз Нигматуллин, Денис Яркин, Савелий Бакк, Борис Гуткин и Олег Радаев несли гроб на плечах от самых ворот кладбища, не думая о своем здоровье и не жалея сил. Правда, рядом с каждым шагало по быку, которые богатырскими ладонями принимали основную тяжесть на себя. Но все это - мелочь, мелочь, которую друзья покойного не принимали во внимание, ибо их горе было безгранично.
      За гробом шла, спешно прибывшая из-за границы, вдова, окруженная малозначительными родственниками, ревниво оберегавшими ее право на безмерные страдания.
      Шеренгами шли артисты. Склоненные головы, прижатые к груди руки, безнадежно опущенные плечи, остановившиеся, не могущие понять, откуда такая несправедливость, глаза...
      Портил все неорганизованный, недисциплинированный, в странную премешку хвост.
      * * *
      Вот они! Пришли-таки, засранцы. Смирнов с палочкой, наглая рожа Кузьминский, Сырцов, осторожно ведущий под руку Дарью. Казарян со Спиридоновым не соизволили. Конечно, и этих бы было достаточно. Но сегодня не до них. Сначала безопасность, а возвращение долгов на потом.
      Жаль, что идут в хвосте. Ничего не поделаешь, они эпизодические персонажи в этом спектакле. Да и в его спектакле тоже. Пока.
      Он стоял за памятником с шестиконечной звездой и надписью на иврите, который по необъяснимому желанию заказчика и по извращенной фантазии скульптора-архитектора был подобен древнекельтским сооружениям из трех каменных столбов. Весьма удобно для скрытого наблюдения. Памятник этот стоял неподалеку от ворот и, когда неорганизованный хвост торжественной процессии миновал памятник, он направился к выходу, шагая в такт замедленной поступи несущих гроб и подсчитывая шаги - свои и несущих. Не переставая считать, он дошел до скромной "шестерки", открыл дверцу и уселся на водительское место. Закрыл глаза, откинул голову на подлокотник и считал, считал.
      ... Вот они повернули на малую дорожку... Вот они подошли к могиле...
      * * *
      Шестерка верных друзей покойного Михаила Семеновича поставила гроб на изящную разножку и застыла, как говорилось в телерепортажах о смерти вождей, в скорбном молчании. Клерки из их контор, которые приволокли к могиле несчетные венки, почтительно удалились за соседние памятники, оставив шефов наедине с горем. Шефы стояли, уронив головы и вперив печальные взоры в свежую глиняную крошку. Тяжело, как двухпудовую гирю, поднял, наконец, голову Олег Радаев и обвел отрешенным взглядом окрестности.
      * * *
      Продолжая считать, он включил мотор. Продолжая считать, он тронул "шестерку" с места. Продолжая считать, он повернул за угол и стал невидимым для тех, кто колбасился у кладбищенских ворот: водителей персоналок, торговок цветами, нищих и просто зевак. Дав скорость, он перестал считать и, найдя на соседнем сиденье дощечку пульта, нажал на кнопку.
      * * *
      В одномоментном грохоте взрыва вознеслись вверх и разлетелись в стороны куски гроба и останки Михаила Семеновича. Пала пирамида из венков. Пали и люди - живые и уже неживые...
      * * *
      Дарья протянула ему обе руки, и Сырцов принял их в здоровенные свои ладони.
      - Как спала? - участливо спросил он.
      - Никак не спала, - призналась она. - А ты?
      - Да и я почти не спал. С Дедом всю ночь проговорили.
      - Есть о чем поговорить, - согласилась она и села за струганый стол. А мне говорить было не с кем. Артема отпустила, Берта в перманентной истерике...
      - Что это с ней?
      - Любимого ее артиста вчера... - Не договорив, Даша вскинула глаза на Сырцова. - Слава богу, что мы вчера в хвосте были, слава богу.
      - Слава богу, - подтвердил он. - Поэтому и живем мы с тобой.
      - Я не о том, Георгий, слава богу, что я не видела этой кровавой каши. Спасибо тебе, что ты сразу меня увел.
      Разговаривали они на кухне. Сырцов обвел взглядом пустынный стол, газовую плиту без кастрюлек и сковородок, надраенную металлическую мойку.
      - Не завтракала?
      - Не хочу, - шлепнула она ладошкой по столешнице. - И не буду!
      - Уймись, - приказал он и открыл холодильник.
      ...Она трескала яичницу за милую душу. Настоящую мужскую яичницу толстенную, с мелко крошенной ветчиной, щедро посыпанную вегетой и черным перцем. Потом, прихлебывая крепчайший чай, она поведала Сырцову, давно уже по солдатской привычке заглотившему все, что лежало на его тарелке:
      - Ужасно люблю мужскую готовку. Вот когда мы с Костей жили...
      - Может, о Косте потом? - перебил он.
      - А сейчас о чем?
      - Обо всем понемногу. Была такая рубрика в газетах.
      - Ты без вывертов говорить можешь? - обиделась Даша.
      - Я все могу, - самоуверенно заявил Сырцов. - Наелась? Тогда пошли.
      - Куда?
      - Туда, где нас не могут подслушать.
      - А здесь разве могут?
      - Черт его знает. Первый этаж все-таки.
      - И кто же нас подслушивать собирается?
      - Все, кому не лень! - разозлившись рявкнул он. - Пошли!
      - А посуду кто мыть будет?
      - Ты издеваешься надо мной, Дарья? - ласково спросил он и опять взревел: - Я, я помою! - И снова перепад: - После того, как поговорим, родная.
      Устроились в музыкальном салоне. Она - в кресле, он- на вертящемся табурете.
      - Говори, - предложила Дарья. Он растер ладонями лицо, вскинулся, и решился.
      - Смерть Лизы и Дани, смерть Михаила Семеновича, этот взрыв - тебе сильно досталось в последнее время... - Он замолк, подыскивая слова.
      Она воспользовалась паузой и сухо заметила:
      - Не надо мне об этом говорить. Я знаю, что мне сильно досталось.
      - Прости, прости, - поспешно повинился он. - Я как раз о другом, совсем о другом. О том, как предотвратить новые возможные если не несчастья, то наверняка крупные неприятности. Но я в затруднении, Даша, и не знаю, как поступить. Наверное, не стоило об этом говорить, потому что, кроме предположений и догадок, по сути, у меня ничего нет. - Он снова прикрыл ладонями лицо и, упираясь локтями в колени, глухо продолжил: - Но ты стала, уж поверь, мне очень дорога, и я не могу допустить, чтобы ты подверглась опасности.
      - Я ничего не понимаю, Жора, - испуганно призналась она.
      Он встал с табурета, подошел к ней, присел на корточки, заглянул в глаза и почти зашептал:
      - Я предполагаю, Даша, нет, я почти уверен, что Артем- один из участников убийства Михаила Семеновича.
      - Что ты говоришь! Что ты говоришь! - в ужасе закричала Дарья.
      - Вчера Леонид Махов, нарушая все и вся, дал мне ознакомиться с материалами дела...
      - И они до этого докопались?
      - Ни до чего они не докопались. Докопался я. - Поднялся (неудобно) с корточек, вернулся на крутящийся табурет и ужаснулся, до чего все просто и подло.
      - Говори. - Она за последнее время научилась собираться в кулак.
      - Сначала пойду по элементарной логике, которая сразу же предполагает несколько недоуменных вопросов. Как могла за отрезок времени в минуту-полторы, не более, "тойота" прицепиться к кобринскому лимузину, когда и водитель, и ждавший машину Кобрин, как я понимаю, тщательно проверялись? Но если даже "тойота" зацепилась за "линкольн" заранее, то почему зацепилась? В машине не было их объекта. Откуда киллер из "тойоты" узнал, что Кобрин сядет в машину у магазина "Кубань"? Как стало им известно, что кобринская машина остановится в начале Комсомольского проспекта?
      - На все твои вопросы есть один ответ: они следовали за машиной Кобрина в расчете на то, что рано или поздно можно будет использовать удачно сложившуюся ситуацию. Они ее и использовали, Жора, - ответила на все вопросы Дарья.
      - Допустим, хотя организаторы таких убийств отнюдь не рассчитывают на чистую импровизацию. Такие убийства тщательно готовятся. Ну да ладно. Теперь самое главное. Выскочивший из магазинчика Артем произвел по стремительно удалявшейся "тойоте" четыре выстрела. В брошенной убийцами в Оболенском переулке "тойоте" обнаружены четыре пробоины. Экспертиза определила по пулям, застрявшим в корпусе машины, что выстрелы действительно произведены из Артемового пистолета.
      - Он его получать сегодня поехал, - вспомнила Дарья.
      - Все вроде сходится, да? - не приняв во внимание ее реплику, продолжил Сырцов. - Все, да не все. По показаниям многочисленных свидетелей первый выстрел прозвучал, когда "тойота" была уже метрах в пятидесяти от стрелявшего Артема, а четвертый - когда она достигла перекрестка. Это метров восемьдесят-девяносто. Я - стрелок, смею тебя заверить, наверняка не хуже твоего Артема, из идеально пристрелянного своего длинноствольного "байарда" в самом лучшем случае смог бы попасть в такую цель только с первого выстрела и, при самом невероятном допуске, со второго. Причем в спокойной обстановке. А трясущийся от возбуждения и растерянности Артем из пистолета ближнего боя уложил в цель все четыре пули с небывалой кучностью. Одна пуля в крышу, одна в заднее стекло, две - в багажник. Вывод может быть только один: все четыре выстрела в "тойту" были произведены заранее для доказательства полного алиби Артема. Они сделали только одну, на первый взгляд незначительную, ошибку: водитель "тойоты" чуть раньше, что объяснимо экстремой, рванул с места. И это "чуть" разрушает всю так хорошо задуманную и расписанную дезу.
      - Жора, - позвала она и встала. - Жора.
      Он подошел к ней, взял за плечи. Она, дрожа, приникла к нему.
      - Успокойся, Дашенька, успокойся, - просил он. И она, обняв его за шею, просила:
      - Спаси меня от злодеев, Жора.
      - Все будет хорошо, родная моя, - обещал он и тихонько раскачивался, успокаивающе баюкая ее. Она вздохнула, поднялась на цыпочки и, все же не дотягиваясь, за шею склонила его голову. Для того, чтобы поцеловать в губы. Поцеловала и полной своей беззащитностью навсегда закабалила его:
      - Ты - моя единственная надежда, Георгий, - и еще раз поцеловала. Долго.
      Задохнувшись, они оторвались друг от друга.
      - Даша, - не зная, что сказать, просто произнес ее имя Сырцов.
      - Я понимаю, я все понимаю! - лихорадочно заговорила она. - Ни ко времени, ни к месту, ты прости меня, прости!
      Она толкнула его в грудь, отрываясь от него, отбежала к окну и заплакала.
      - Не надо, Даша, - попросил он.
      Она рывком обернулась:
      - Не буду, не буду. Все, все! Пойдем, я тебя провожу.
      - Куда? - изумился он.
      - С глаз моих долой! - горько пошутила она и подхватила его под руку.
      Они спустились по лестнице, вышли во двор и уселись на скамейку у крыльца. Она виском прилегла на его плечо и тихо гладила его руку. На крыльцо из дома вышел Смирнов и, увидев их, заорал:
      - Хай класс, мальчики и девочки!
      - Значит, хорошо сыграли? Нигде не наврали? - странным голосом спросила Дарья, не поднимая головы с сырцовского плеча.
      Смирнов вынул из уха изящную радиопуговицу, подкинул ее на ладони и похвалил своего любимого Вадика:
      - Ну, рыжий, ну, молодец! Такую мне контрольную прослушку обеспечить!
      - А мы? Мы - молодцы? Мы хорошо сыграли? Нигде не наврали? - уже злобно повторила Дарья, выпрямившись и ненавистно глядя на Смирнова. Поначалу Дед не разобрался и бойко ответил:
      - Система Станиславского! Качалов и Книппер-Чехова! Партер в моем лице рыдал и плакал! - Но, ненароком увидев ее лицо, вмиг сменил пластинку. Спасибо тебе, Даша. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, и поэтому спасибо вдвойне. За помощь, за поддержку, за сочувствие.
      - То, что сказал Георгий про Артема, правда? - требовательно спросила Даша.
      - К сожалению, правда, девочка.
      - Он не может ошибаться?
      - Он редко ошибается.
      - Значит, вы специально договорились с Жорой не сообщать мне об этом заранее, чтобы я случайно не сфальшивила, узнавая не новую для меня новость? Вы с Жорой экспериментировали надо мной, как академик Павлов над собаками?
      - Даша, - жалобно попросил неизвестно о чем Сырцов. Не услышав его, Дарья давила Смирнова:
      - Я вас спрашиваю, Александр Иванович!
      - Мы на всякий случай подстраховались, - виновато промямлил Дед.
      - Спасибо за откровенность. - Даша встала. - Запись в доме выключена?
      - Давно! - поспешно ответил Дед.
      - Тогда я пойду к себе. Отдохну. - Она, стараясь не задеть Сырцова, обошла его по широкой дуге. Он успел спросить у ее спины:
      - От нас?
      - И от вас тоже, - ответила она, не оборачиваясь, и скрылась в доме.
      Смирнов заменил ее на скамейке и сказал, чувствуя себя виноватым и перед Сырцовым:
      - Неловко все как-то получилось. - Понимал, что отдуваться-то Георгию.
      - Да что уж теперь! - нервно закончил разговор Сырцов, чтобы начать другой: - Я думаю, все произойдет сегодня, Александр Иванович.
      - Твои-то пареньки в работе?
      - По точкам, не более того. На скрытую слежку их не выпускаю. Сырые еще, могут наследить.
      - И чему ты их на ваших курсах учишь?
      - Не на курсах, а в академии, - поправил его Сырцов.
      - Один хрен. Скоро тебе ехать, Жора.
      - Знаю. Я джип у вас оставлю, а "девятку" возьму, ладно?
      - Она же твоя, чего спрашиваешь?
      - Боюсь Ксению без колес оставить. Если что, пусть на джипе. Я пойду, чтобы все без спешки. - Сырцов встал и, глядя на редкие смирновские волосенки, попросил: - Вы, Александр Иванович, извинитесь за меня перед Дашей еще раз.
      - И за себя тоже, - поднялся и Смирнов. - Иди. И ни пуха тебе ни пера.
      - К черту, - без улыбки ответил Сырцов и вышел за калитку.
      Смирнов то ли постучал, то ли поскребся и, не открывая двери, спросил умильно:
      - Ты спишь, Даша?
      - Сплю! - криком ответила она из-за двери.
      - Ты уж прости меня, старого дурака. Это все я. Жорка ни при чем.
      - Оба хороши! - отозвалась она.
      - Ты спи, спи, я больше тебя беспокоить не буду, - заверил ее Смирнов и на цепочках отбыл.
      Эту он не жалел. Перегнулся через большое, накрытое пледом тело, взял с тумбочки портрет, перетянутый черный лентой, и спел, стараясь, чтобы получилось как у Олега Радаева:
      И вновь начинается бой,
      Какое-то сердце в груди...
      И Ленин такой молодой,
      И юный Октябрь впереди!
      - Я хочу умереть, - не оборачиваясь, трагически заявила Берта.
      - Сделаешь дело и умирай себе на здоровье, - милостиво разрешил он. Времени у тебя - только подмыться, помыться и накрасить морду лица. Вставай.
      * * *
      Через полтора часа домоправительница популярной певицы, всем известная в дачном поселке Берта Григорьевна, празднично яркая и оживленная, объявилась на пятачке, где у автобусной остановки функционировала стандартная палатка, в которой ей и прибрести надо было стандарт: минеральную и сладкую воду, упаковку пива, сухое печенье, орешки, пару шоколадок. Она перечисляла, что ей надо, а любезная (знала постоянную покупательницу) продавщица выставляла через оконце все требуемое на стойку. В поисках кошелька Берта, у которой, как и большинства дам, в сумке был полный бардак, вывалила все содержимое ее на стойку рядом с закупленным товаром. Нетерпеливый грубиян потребовал через Бертино плечо у продавщицы ответа:
      - "Балтика" есть?
      - Есть, - ответила продавщица. И показала на витрину.
      - Ну и обдираловка у вас тут! - осудил и цены, и продавщицу грубиян и опять же через Бертино плечо протянул деньги. Правой рукой, а левой, когда продавщица склонилась над пивным ящиком, выбрал из рассыпанного Бертой барахла нечто, похожее на пуговицу от блейзера, только потолще и без рисунка.
      Рыжий Вадик из своего спецфургона сделал телевиком десять крупных планов. Для страховки.
      Берта с тяжелой сумкой шла домой, а грубиян неизвестно куда.
      * * *
      Раньше в этой больнице лечились самые важные лица страны, а теперь самые богатые. Пропуск, слава богу, был заказан. Миновав проходную, Константин Ларцев ухоженной, тщательно подготовленной к позднему весеннему цветению территорией прошел ко входу и через мраморный вестибюль направился к лифтам.
      У индивидуальной палаты-апартаментов под номером 801 на белом стуле, растопырив ноги, сидел толстомордый охранник в белом халате поверх кожи. Тухлым взглядом оценив Константина, он спросил гундосо:
      - Чего надо?
      - Не чего, а кого. Бориса Гуткина.
      - Зачем?
      - Не твоего ума дело, - взвился Константин. - Иди и доложи.
      Охранник, гипнотизируя, секунд пять смотрел на Константина. Ларцев поторопил его:
      - Действуй, действуй, Бен.
      - Я - не Бен, я - Сема! - горестно и миролюбиво заговорил вдруг охранник, встал со стула, истово перекрестился. - Нету больше Бена, нету! И, наконец, узнал назойливого посетителя. - Так это вы были с тем мужиком, который с нами у жучков сцепился?
      Константин в знак примирения похлопал чувствительного Сему по бицепсу и напомнил:
      - Иди и доложи.
      Обе руки бывшего футбольного администратора, а ныне продюсера были на растяжке. Борис Гуткин находился в позе человека, делающего одно из упражнений утренней зарядки - в положении лежа дотянуться ладонями до пальцев ног. Не дотянулся - замер на полпути.
      - Со счастливым спасением тебя, Боб, - поздравил Ларцев. - Вызвонил меня на предмет?
      - Охохохо, - пожаловался Гуткин. - Здравствуй, Лара. Присаживайся. Выпить хочешь?
      - С чего бы это? - удивился Константин.
      - Ни с чего, а за что. За мое счастливое спасение.
      - Рано, - твердо сказал Константин, устраиваясь в кресле.
      - Что - рано? - испуганно спросил Гуткин. - Считаешь, меня еще доставать будут?
      - Рано сейчас. Двенадцать часов. А я раньше пяти не принимаю.
      - Так бы и говорил! - разозлился Гуткин. - А то пугаешь, пугаешь!
      - Зачем позвал?
      - Есть, есть Бог! - в который раз восторженно осознал божье присутствие Гуткин. Счастьем для него было, повторяя и повторяя, рассказывать, как Бог его спас. - Ты представляешь, когда мы подняли и понесли гроб, я вдруг почувствовал, что у меня расшнуровался левый ботинок. И не отойдешь - неудобно ведь, не качнешься - гроб на плече, так и тащился до могилы, боясь наступить на шнурок. Умучился- страсть. Как только гроб поставили, я сразу - за спину Бена и нагнулся, чтобы незаметно шнурки завязать. Тут и рвануло. Сто килограммов Бена мне на спину, и я руками в землю. Я треск своих ломающихся костей слышал, Лара. Меня поначалу за покойника приняли, когда "скорая помощь" трупы разбирать стала. Я весь в кровище, кости наружу, сверху вдрызг изуродованный мертвый Бен... Потом я заорал. От боли, от страха, от счастья, что живой, - не знаю.
      - Повезло, - согласился с ним Константин.
      - Кто мне шнурки развязал, Лара?
      - Бог, что ли? В таком разе он скоро тебе башмаки чистить будет!
      - Не кощунствуй, - строго предупредил Гуткин.
      - Когда о деле говорить начнешь?
      - Сейчас, сейчас, - пообещал Гуткин, прикрыл глаза, помолчал и, непроизвольно раздувая ноздри своего большого носа, в ненависти почти заорал: - Нельзя, нельзя допустить, чтобы эти суки остались безнаказанными!
      - Кто эти суки, Боб? - быстро спросил Константин.
      - Не знаю.
      - Но догадываешься. Что у тебя есть?
      - Спокойнее, Лара. - Гуткин был уже сосредоточен и деловит. - Я знаю, что ты принимаешь участие в расследовании, которое по поручению Анны ведет Сырцов. Я знаю, кто такой Сырцов, и знаю, кто еще за ним стоит. Я полностью доверяю этим людям и хочу, чтобы они довели это расследование до конца. Взвизгнул вдруг: - До точки!
      - Хочешь, так сказать, стимулировать расследование своими бабками?
      - Это само собой. А главное, я хочу посчитаться за смерть ребят и Бена.
      - Бен был твоим телохранителем?
      - И другом, - добавил Гуткин.
      - Вроде Семы, который у дверей, - усмехнулся Константин: - Тело хранитель. Он охранил твое тело, Боб. Насколько мне известно, первый случай выполнения прямых своих обязанностей.
      - Не говори так, Лара.
      - А как мне говорить, если ты все время в сторону?
      - Это ты все время в сторону. Кто речь о телохранителях завел?! уличил его Гуткин и, удовлетворившись, приступил к деловой части: - Ты спрашиваешь, что мне известно об этих скотах, и я опять повторяю: ничего. Но у меня есть ниточка к ним.
      - Давай ниточку, - согласился и на такую малость Константин.
      - Дам, - пообещал Гуткин. - Но заранее предупреждаю: все, что я тебе сейчас скажу, не может служить официальными моими показаниями и в любой момент я могу отказаться от них.
      - Видно, сильно ты нагрешил, Боб.
      - Слушать меня будешь? - взъярился Гуткин.
      - Ну нагрешил и нагрешил. Чего орать-то?
      - Когда возродился подпольный футбольный тотализатор, - элегически продолжил Гуткин, - я, честно признаюсь, решил использовать свое знание футбольного мира и многолетние тесные связи в нем для того, чтобы крупно заработать и одновременно прищемить хвост темным владельцам тотошки. Во залудил! - сам восхитился своим красноречием Гуткин.
      - То есть их купленные игры перебить своими купленными играми, тотчас сообразил Константин. - Три игры на юге - твои?
      - Все не так просто, Лара. Если идти до конца, то до меня не дойдешь, нету меня в этом деле. Но если всерьез и по-честному, то все провернул я.
      - И много на этом взял?
      - В том-то и дело, что ни хрена! - вновь осерчал Гуткин. - Даже в убытке остался.
      - Это ты-то? - страшно удивился Константин.
      - Я, я, именно я! - прокричал Гуткин, дернулся и, естественно, потревожил сломанные руки. Поскулил слегка.
      Константин вежливо дождался момента, когда утихли страдания собеседника.
      - И не подстраховался? Не верю.
      - Если бы я напрямую действовал, то, конечно, бы подстраховался. Но моими были только бабки. Всю операцию в автономном плавании проводил один мой человек, про которого никто не знает, что он мой человечек.
      - Что за человечек, Боб?
      - Смогу ли я тебе его назвать - будет ясно в конце нашего разговора. А пока давай разговаривать без лишних имен.
      - Хрен с тобой. Давай.
      - Так вот, эти суки, уж не знаю каким образом, все просчитав, вышли на моего человечка. Хотя и догадываюсь, каким образом. Мой человечек - фигура довольно известная в футбольных кругах именно южного региона...
      - И в криминальном мире того же региона, - перебив, добавил Константин. - Хочешь, назову фамилию, имя, отчество, год рождения, а также рост и вес твоего человечка?
      - Ну назови, назови!
      - Севка Субботин, Всеволод Робертович Субботин, пятьдесят девятого года рождения, рост - один метр семьдесят восемь сантиметров, вес в восемьдесят шестом году - семьдесят два килограмма.
      - Сейчас он толстый, - только в одном не согласился Гуткин и обиженно поинтересовался: - Как догадался?
      - Балда ты, Боб. Он же с Ростова, с интернатских лет с тамошней уголовщиной повязан. Потому и у нас больше сезона не задержался. Ты же помнишь, каким брезгливым был наш интеллигент Николай Васильевич. Как только про его блатные делишки узнал, так в момент и выставил. Даже Васильич, человек не от мира сего, узнал! Севка же первый, на кого пальцем укажут при любой сомнительной ситуации. Нет, ты - не конспиратор, Боб! При таком твоем чутье - загадка, как ты в бизнесменах оказался, да еще, говорят, и процветаешь.
      - Иссяк? - злобно полюбопытствовал Гуткин. - Он что- мешок денег за спину и по командам, да? Ни в одном случае он не позволил себе прямых контактов. Все по меньшей мере через два колена.
      - Вот они по цепочке и вышли.
      - Ты, Лара, давай выбирай: или слушать меня будешь, или свою сообразительность показывать.
      - Ну, извини. Слушаю тебя, слушаю.
      - Так вот. Через четыре дня после того, как мы кон сорвали, является ко мне Севка и - весь в слезах и соплях - в ноги. Не хочешь, говорит, моей смерти, тогда отдай весь выигрыш. Я по доброте душевной...
      - ...и от страха перед неведомыми извергами... - перебив, дополнил Константин.
      - ...и от страха перед неведомыми извергами, - яростно подтвердил Гуткин, - отдал ему те сто пятьдесят тысяч, а их штраф в полста он сам заплатил.
      - А ты говоришь - в убытке. При своих остался.
      - А накладные расходы? - возмутился Гуткин. - Двадцать пять кусков на ветер!
      - Мы деньги считаем или о деле говорим?
      - О деле, - остыл Гуткин. - Я ненавязчиво попытался узнать от него, кто его тряс, но он ни в какую. В общем, напуган до хронического поноса.
      - Ну и что ты предлагаешь?
      - Чтобы Сырцов его повторно потряс. Как профессионал.
      - А он опять в отказку.
      - Лара, Севка - не пальцем деланный и после этого взрыва понимает, что им отделаться от нежелательного свидетеля - раз плюнуть. А он нежелательный. Для него выбор: или в неопределенности под страхом жить, или, рискуя, навсегда покончить с источником страха. Севка - паренек отчаянный. Можно попытаться. Под гарантию, конечно, что он в любом случае останется в стороне.
      - Никаким образом он остаться в стороне не сможет, Боб, ты это прекрасно понимаешь. Просто так его выдернуть невозможно. За ним - хвосты.
      - Так пусть Сырцов ему пообещает обрубить хвосты!
      - А если это будет не в возможностях Сырцова?
      - Главное, пообещать, Лара. - Гуткин устал. Устал говорить, устал убеждать, устал держать голову над подушкой. Уронил затылок на веселенькую наволочку и вперил взгляд в белый потолок.
      - Севка Сырцова не подпустит, - сказал Константин.
      - Тебя-то подпустит?
      - Меня - должен.
      - Вот ты и начни.
      - Ладно, - согласился Константин и, прощально погладив нежную кожу подлокотников, рывком выкинул себя из расслабляющего кресла. - Севкин телефон давай.
      - Четыре - два - шесть - восемьдесят девять - сорок четыре, - по памяти назвал номер Гуткин и предупредил: - Записывать не надо, запоминай.
      - Запомнил, - успокоил его Константин.
      - Может, выпьешь? Мне тут нанесли всякого болеутоляющего.
      - Я же сказал - не буду! - рассердился Константин. - Да, Боб, а что за дамочка мне звонила?
      - Моя секретарша.
      - Ох и рисковый ты мужик, ох и рисковый! - восхитился мужеством страдальца Константин и попрощался: - Выздоравливай, дружок.
      18
      Пешочком, пешочком добрался до дома, где проживала известная певица Дарья, корявый гражданин с лицом смерда из племени кривичей. Прокричал в домофон:
      - Это я, Генрих! - и ему открыли.
      Открыл ему Артем. Он и стоял, ожидая, в распахнутых дверях. Небрежно пожал руку Генриху и недовольно осведомился:
      - Что ж ты так, в открытую? И меня не бережешь, и сам не бережешься.
      - Дела уж такие, Тема. Тут не беречься надо, а опережать.
      - Загадками говоришь. Может, объяснишь, что к чему?
      - В дом сначала пусти, - то ли попросил, то ли потребовал Генрих. И тут же придурился: - Никогда не видел, как богатые артисты живут.
      - Да какая она богатая, - махнул рукой Артем. - Проходи.
      Генрих ходил по комнатам, восхищенно вздыхая, рассматривал развешанные по стенам фотографии знаменитостей с дарственными надписями, оценивал взглядом мебель, на ощупь - матерьяльчик на гардинах, даже в ванную комнату заглянул, поинтересовался, какая стиральная машина. Уже на кухне сделал выводы:
      - Да, не так, чтобы... - И без спроса уселся за стол. - Чего это ты за мной ходил? Не доверяешь, что ли?
      - Кто тебя знает, - откровенно ответил Артем, - может, и возьмешь что-нибудь по забывчивости.
      - А тебе перед хозяйкой ответ держать... Тоже правильно. Может, попить дашь? Я чебуреками напихался, изжога замучила.
      Артем открыл холодильник, со знанием выбрал бутыль с содовой, взял из сушилки стакан и поставил все это перед жаждущим Генрихом.
      - А ты? - поинтересовался Генрих, наливая себе из бутылки.
      - А я чебуреков не ел. - Артем полустоял, полусидел, опершись задом о подоконник. - Зачем пожаловал?
      Прежде чем ответить, Генрих врастяжку и с удовольствием опорожнил стакан, деликатно отрыгнул газ и только после спросил:
      - С тобой ведь окончательный расчет произвести надо?
      - Надо, - непонятно усмехнувшись, согласился Артем.
      - Вот сегодня и произведем.
      - Производи, - насмешливо поторопил Артем.
      - Не я. Сам хочет с тобой поговорить и расплатиться.
      - Так зови его сюда.
      - Он, Тема, не из тех, кого зовут. Он сам кого надо зовет.
      - И все бегут на его зов, да?
      - Бегут, Тема, бегут. - Генрих плеснул себе еще полстакана, выпил, прислушался, что у него там в желудке, удовлетворился и встал. - Пошли.
      - А надо? - спросил Артем, оторвав зад от подоконника.
      - Если денежек больше не хочешь, тогда не надо, - оставил решение проблемы на рассмотрение Артема Генрих.
      - Ладно, - решил Артем, и они вышли в прихожую.
      В прихожей Артем сбросил шлепанцы, тщательно зашнуровал высокие кроссовки и, прежде чем надеть плотную куртку, извлек из подзеркального ящичка пистолет со сбруей.
      - Не доверяешь, - огорчился Генрих, наблюдая за тем, как Артем приспосабливал на левом плече сбрую и влезал в куртку. - А я вот он перед тобой - голенький! Можешь обыскать.
      - Ты как хочешь, а мне спокойнее при стволе. Мне слово "расплатиться" не очень понравилось, Генрих.
      - Ну раз так, оберегайся как хочешь, - не возразил ему Генрих.
      Они вышли из подъезда и внимательно осмотрелись. Подышали весенним воздухом еще пару минут.
      - Ты при машине?
      - А ты что - пешком? - удивился Артем.
      - Пешком, Тема, пешком, - прибеднился Генрих.
      - Что, с транспортом напряженка?
      - Не люблю я баранку крутить. Где твоя машина?
      - Не моя. Хозяйская, - поправил его Артем и направился к Дарьиному "форду".
      От Крутицкого вала на Таганскую, с Таганской на Садовое, с Садовой на Самотеку, и по Олимпийскому прямиком к саду Центрального дома армии. Артем крутил баранку, а Генрих указывал дорогу.
      Машину оставили у военной гостиницы, и к саду проследовали любимым Генриховым способом - пешком. Миновали ворота. Смерд глянул на свои наручные часы.
      - Рановато прибыли. Подождать придется. - И даже обрадовался такому обстоятельству. - Ну ничего, на скамеечке посидим, на солнышке погреемся, на воду посмотрим. Ничего лучше безделья на свете нет, Тема!
      Все шло по Генрихову плану. Они устроились на стоящей в сторонке скамейке, подставились уже закатному солнцу. Только вот с водой неувязка почти весь пруд занимал нерастаявший еще в стоячей воде серый ледяной остров.
      Генрих раскинул во всю ширь руки по спинке скамейки и тупо удивился, глядя на грязную льдину:
      - На градуснике нынче восемнадцать, а она, зараза, не тает!
      - Тебе-то что? - злобно задал вопрос Артем. - Где твой бугор?
      Из двух вопросов Генрих для ответа выбрал первый:
      - Как это что? Поздняя весна все-таки. - Вдруг увидел нечто, приведшее его в азарт. - Гляди, ну дают!
      У единственного работающего ларька при входе двое в коже, схватив друг друга за грудки, подобно двум дзюдоистам, исполняли некий предварительный танец в ожидании выгодной ситуации для проведения изощренного японского приема. Переростку в рыжей коже, видимо, надоел этот нерусский балет, и он, оторвав правую руку от черной кожи и держа противника на вытянутой левой, от души и размашисто врезал по лицу своего партнера. Стоявший неподалеку третий переросток, до этого, надо полагать, надеявшийся на мирное разрешение конфликта, бросился разнимать бойцов, за что и схлопотал от обладателя черной куртки.
      Артем с неподдельным интересом наблюдал эту весьма завлекательную картинку.
      Время. Генрих, не меняя позы, нашел за спиной Артема в скамеечной загогулине прикрепленный к рейке скотчем перстень и продел в него средний палец.
      - Во дают! - еще раз восхитился он и стал потихоньку перетягивать свою правую руку поближе к руке Артема, который в оживлении от веселого представления обеими руками упирался в край скамейки.
      Левой ощутимо хлопнуть, как бы в ажитации, по колену, а правую незаметно на мгновение положить на Артемову напряженную ладонь. Он и не заметит, что комарик укусил.
      - Перстенек какой занятный! - удивился за спиной Генриха хороший бас, и тот почувствовал, что локтевой сустав его разъят на составные. Боль пришла не сразу, а лишь после того, как бас оценил снятую со среднего пальца правой руки свою находку. - Чего только люди не изобретают!
      - Ай, ай, ай! - кричал Генрих от боли и от вида своей противоестественно вывернутой руки. Артем с ужасом смотрел на Сырцова. Опомнился, полез за пазуху...
      - Не дергайся, - посоветовал ему Сырцов. Сзади Артема уже стоял переросток в рыжей коже, с малоприметным пистолетом в руке. Периферическим зрением Артем обнаружил пистолет и признал Сырцова:
      - Вы...
      - Я, - подтвердил Сырцов. - Я, Артем, я.
      - Больно! Больно! - уже членораздельно кричал Генрих.
      - Потерпи, - предложил Сырцов. - Потерпи, пока я тебя не обшмонаю. Штучка эта должна у тебя под рукой быть...
      Сырцов знал, что искать и где искать. Из верхнего наружного кармана Генрихова пиджака он вытащил миниатюрное нечто, заботливо укутанное в вату.
      - Что это, Георгий Петрович? - еще не остыв от возбуждения, полюбопытствовал паренек в рыжей коже.
      - Не отвлекайся, Сережа, - предупредил его Сырцов, но, растянув вату и увидев ампулу размером не более слабительной таблетки сенаде, не удержался от того, чтобы под видом объяснения тайно похвастаться: - Впрочем, объясню. Если что не так, меня ноющий хмырь поправит. Вот это,- он показал Сереже перстень, - мини-шприц с мгновенно действующим препаратом, заставляющим клиента шоково отключиться на несколько минут. А это, - он, держа ампулу двумя пальцами, большим и указательным, предъявил ее Сереже, - ампула с цианом, которую вот этот воющий таракан положил бы на зубок бесчувственному Артему. Потом, несильно ударив его по подбородку, раздавил бы тонкое стекло и тихо удалился. Через какое-то время дворник этого сада обнаружил бы труп покончившего жизнь самоубийством, запутавшегося в мерзостях, пакостника Артема. - И обратился к Генриху: - Правильно я говорю, душегуб?
      Генриху было не до ответа. Он баюкал руку, раскачиваясь, как болванчик, и ноя почти на мотив колыбельной. Наконец-то оправился от шока Артем и, не видя ничего, кроме поганой хари Генриха, хрипло заговорил:
      - Так бы меня здесь и оставил, тварь? Я же тебя сегодня водичкой поил, я ж тебя сюда на машине вез, а ты сидел и спокойно рассчитывал, как меня удобнее на тот свет отправить, да? Да? Да?
      Он беспамятно выкрикивал свои "да". Сережа по кивку Сырцова слазил Артему за пазуху и вытащил из сбруи прикладистый "магнум".
      - Заткнись, - приказал Сырцов, и Артем послушно умолк. Брезгливо на него смотрел Сырцов, а на смерда Генриха - с отвращением. - Ты меня слышишь, душегуб? - Смерд, продолжая петь колыбельную, неровно, как больной Паркинсоном, покивал. - Я тебе должен пару вопросов на скорую руку задать. - И рявкнул ни с того ни с сего:- Встать!
      Условный рефлекс шестерки, не смеющей ослушаться командного рыка, вскинул Генриха на ноги. Ни черта он не понимал, кроме одного: стоять надо навытяжку. Сырцов взглядом оценил его выправку и неожиданно рванул вывернутую руку резко вниз. Генрих протяжно взвыл. Но внезапно затих, поняв, судя по вялой идиотической улыбке, появившейся на его синих устах, что такие родные, такие любимые его кости возвратились на место. Счастье было недолгим, так как, не поднимаясь со скамейки, Артем нанес ему неожиданный удар ногой в пах. Опять пришлось Генриху переломиться от невыносимой боли.
      - Сережа, что ж ты за ним не смотришь? - укорил за невнимательность своего ученика Сырцов. - Хорошо хоть в кроссовках, а будь при башмаке? - И Артему: - Скромнее веди себя, сучонок. С тобой разговор еще впереди.
      Высказавшись, Сырцов осторожно разогнул Генриха и ласково, как хрупкую старушку, усадил на скамейку.
      - Спасибо, - не открывая глаз, поблагодарил Генрих, стараясь глубоко дышать. Сырцов терпеливо ждал. Отпустило. Генрих открыл глаза и откинулся на спинку скамьи в полном изнеможении.
      - Говорить можешь? - спросил Сырцов. Он, широко расставив ноги, сверху смотрел на поверженного.
      - А что? - спросил смерд. - Что теперь говорить?
      - Я буду задавать прямые вопросы, а ты на них честно отвечать. Идет?
      - Идет, - согласился Генрих и тут же нарушил оговоренный порядок, сам выскочив с вопросом: - Как же вы нас вели? Я ж все время проверялся. Не было хвоста, не было!
      - При маячке в вашей тачке на кой хрен глаза мозолить?- исчерпывающе ответил Сырцов. - С твоими вопросами завязали. Мой, аналогичный твоему: за тобой присмотр был?
      - Вы же наверняка проверялись и убедились, что не было.
      - Ты вон тоже проверялся... - для порядка усомнился Сырцов, но в общем-то первым ответом удовлетворился. - А стационарный контроль за этой точкой имелся?
      - Я на такие дела один хожу, мне свидетелей не надо, - автоматически ответил Генрих и, вдруг поняв, что сказал, от закономерного последующего вопроса скуляще охнул в ужасе. Глазенки лезли из орбит.
      - Ну до чего же хорошо ответил! - восхитился Сырцов.- На все мои вопросы сразу. Теперь имеет смысл поговорить с тобой основательно. Но для этого разговора нужно время, а его, как я понимаю, у тебя в обрез. Когда у тебя отчет?
      - Не понял, - решил придуриться Генрих. На всякий случай.
      - Со мной в пятнашки играть не стоит, змей, - предупредил Сырцов. Для начала я тебе руку только вывихнул, а сейчас и сломать могу.
      - Не надо, - попросил смерд, - я все скажу.
      - Вот и говори.
      - В пять, в семнадцать ноль-ноль я должен в случае благоприятного исхода...
      Сидевший в двух метрах от него Артем рванулся, но бдительный Сережа его опередил: навалившись, скрутил правую Артемову руку до боли.
      - С-с-суки! - заклеймил всех Артем, свистящим "с" облегчая боль. Понимая, что он рыпаться больше не будет, Сережа ослабил прихват.
      - Не нравится, когда о твоей смерти говорят, как о благоприятном исходе, а, стервец? - жестко поинтересовался Сырцов. - А смерть Михаила Семеновича для тебя - тоже благоприятный исход?
      - Он был скотина и мерзавец, ваш Михаил Семенович!- отчаянно заявил Артем.
      - А Славик? - тихо спросил Сырцов.
      - Суки! Суки! Суки! - заорал Артем.
      - Сука - ты! - спокойно сказал Сырцов. - И не отвлекай меня больше от дела. Сережа, если будет дрыгаться и орать, бей его по башке. - Понаблюдал за тем, как исполнительный Сережа извлек из-за пояса пистолет с увесистой рукояткой, и вернулся к своему барану: - Итак, в семнадцать ноль-ноль...
      - ...в семнадцать ноль-ноль подтверждающий звонок, - закончил его фразу Генрих.
      - Это в случае благоприятного исхода. А в случае неблагоприятного?
      - В восемнадцать ноль-ноль по тому же телефону трижды по два звонка с интервалом в минуту. Трубку снимать не будут.
      Сырцов глянул на свое запястье. Было пятнадцать двенадцать.
      - У нас - час сорок пять минут. Сережа, там телефон есть?
      - Есть, Георгий Петрович!
      - Зови ребят и поехали, - распорядился Сырцов.
      - Петя! Вова! - крикнул Сережа.
      К скамейке подошли Петя с Вовой - припалаточные драчуны.
      Сырцовскую "девятку" вел Сережа, а на заднем сиденье Петя караулил Артема. За рулем "форда" сидел Сырцов, а Вова сзади присматривал за Генрихом.
      Через площадь Борьбы, на Палиху, по Лесной к трамвайному парку и в переулочек. Небольшой магазинчик в старом доме был на ремонте, правда ремонтирующих не было. Сережа открыл висячий замок, два дверных на металлических мини-воротах, и они гуртом проникли в раскуроченное помещение.
      На раскладном стульчике за так называемым столом, составленным из двери и малярных козел, сидел перед бутылкой "Смирновской" гость издалека лейтенант Валерий.
      - Скучаешь? - дежурно спросил его Сырцов.
      - Теперь понял, как под арестом сидеть! - откликнулся бодрый после двухсот пятидесяти Валерий.
      - Арестантам водки не дают, - напомнил Сырцов и приказал своим паренькам: - Ребятки, покажите ему душегуба.
      Петя и Вова выставили Генриха для лицезрения на свет заляпанного штукатуркой окна. Валерий глянул и узнал бесповоротно:
      - Он.
      - Что на это скажешь, душегуб? - поинтересовался Сырцов.
      - Я первый раз вижу этого человека. Я не знаю его, - твердо оттого, что не врал, сделал заявление Генрих.
      - Тебе его знать и необязательно. Важно, что Валерий тебя узнал. Валерий, где ты видел этого мерзавца? И с кем?
      - У нас в городе он встречался с сержантом-водителем Виктором, который погиб в тот же день, - спокойно доложил Валерий. - Я видел их вместе в городском сквере.
      - Что на это скажешь, Генрих? - ласково обратился к душегубу Сырцов.
      - А ничего не скажу, - от отчаяния развязно ответил Генрих. Недоказуемо.
      - Что недоказуемо? - спросил Сырцов.
      - Не повесите на меня убийство, не выйдет! - закричал вдруг Генрих.
      Придерживаемый Сережей Артем рванулся было, но не вырвался. Прохрипел только:
      - С самого начала они решили меня кончать, с самого начала!
      - Ну а ты как думал? - удивился его наивности Сырцов.- Думал, поможешь им и с громадным кочаном зеленой капусты - в красивую жизнь? Никогда не слыхал про бесплатный сыр в мышеловке?
      - Он - киллер, он - наемный убийца! - кричал Артем.
      - А ты кто? - тихо полюбопытствовал Сырцов.
      * * *
      Что ж, вполне, вполне. Импровизация, конечно, но деваться некуда, придется импровизировать. Инстинкт зверя, неизвестно как предрекавший скрытую и грозную опасность, заставил его против собственной воли проконтролировать акцию Генриха.
      Он вернулся в скромную свою "восьмерку", отогнал ее на Лесную, извлек из багажника кейс и проник в подъезд кирпичной пятиэтажки, расположенной напротив ремонтируемого магазина. Он не торопился, так как знал, что Сырцов будет трепать Генриха не менее часа, и поэтому основательно разработал план отхода. Повезло: владельцы склада галантереи прорубили для своих надобностей второй - во двор - выход.
      На чердак проник без труда. Опять же не торопясь, собрал снайперскую винтовку, бесшумно спустился к окну верхней площадки и через оптический прицел заглянул в ремонтируемый магазин. Сырцов, сволота, стоял в углу плохо различаемой (если б не знал, то бы и не понял, кто это) тенью. Как хотелось кончить его! До томной расслабки, до полусна. Нет, нельзя. Он оторвался от окуляра, потряс башкой - отгонял соблазн. Кончишь Сырцова, и Махов в тот же момент выйдет напрямую к нему. Без доказательств и улик полковник, не сомневаясь, устроит так, что придется погибнуть в перестрелке. И он уже никогда не сможет обыграть и Сырцова, и Махова, и Смирнова...
      * * *
      - Ну, Андрея Альбертовича ты сдал. За что я тебя и хвалю. Но от Андрея куда ниточка, золотой ты мой Генрих? - ласково спросил Сырцов, только что угостивший взволнованного киллера стаканом водки. За старательность угостил. Генрих пожевал соленый огурец, заботливо предложенный лейтенантом Валерием, и ответил на вопрос самым главным для себя вопросом:
      - Какой мой интерес?
      - Отпущу в бега. Достаточно? - холодно ответил Сырцов.
      Генрих понимал, что это единственно возможный для Сырцова вариант. И для него в данных обстоятельствах тоже. Посомневался на всякий случай:
      - Слово?
      - Слово мое дорого стоит, Генрих, чтобы тебе его давать. Я сказал, а ты мне верь. Другого выхода у тебя нет. Кто над Альбертовичем?
      - Летчик, начальничек, - бесстрашно выложил Генрих.
      А бояться стоило: один из верхних в уголовном мире, чудом избежавший смерти в прошлогодней кровавой каше Роберт Феоктистов по кличке "Летчик" был изуверски жесток потому, что упорно разыскивался милицией за три доказанных убийства. Терять ему было нечего.
      - Не шути, Генрих, - предупредил Сырцов.
      - А я и не шучу, - загордился тот оттого, что удивил сыскаря. - Я с ним два раза встречался...
      - И двоих в связи с этими встречами на тот свет отправил? - перебил его Сырцов.
      - Я все тебе сказал, - заявил Генрих. - Пускай меня в бега, начальник.
      Он действительно сказал все, но в бега уйти ему не пришлось. С негромким щелчком пуля вошла ему между глаз.
      - Ложись! - завопил Сырцов и первым рухнул на пол. Петя, Вова и Сережа последовали за ним. Ошалевший от внезапного страха лейтенант Валерий подзадержался за импровизированным столом. - Падай, лейтенант, - уже с пола закричал Сырцов, и лейтенант Валерий встал на четвереньки.
      Перекатившись к окну, Сырцов ждал. И не дождался. Второго выстрела не последовало. Прикинув, откуда стреляли, он решил:
      - Всем оставаться здесь, - кинулся к двери и, стоя за стеной, ногой распахнул ее. И сейчас не стреляли. Твердо понимая, что стрелок уже наверняка ушел, Сырцов в безнадежной старательности бросился к кирпичной пятиэтажке, хотя бы для того, чтобы по свежаку застать следы.
      Единственным следом оказалось распахнутое на последней площадке лестницы окно. И больше ничего - ни отпечатков, ни гильз, ни следов отступления. Но и без следов Сырцов понял, что отступал стрелок через черный ход во двор и на Лесную, к автомобилю. С концами, с бесповоротными концами.
      Сережа, Петя, Вова и Валерий сидели на полу и, поочередно прикладываясь к горлышку, кончали литрового "Смирнова". Нетронутый мертвый Генрих лежал на спине, раскинув руки. Крови вокруг головы было мало.
      - Ушел, Георгий Петрович? - спросил Сережа.
      - Стрелок-то? - уточнил Сырцов. - Ушел. - Присел рядом с ребятами и, не глядя на мертвого Генриха, попросил: - Дайте хлебнуть.
      Ему протянули емкость. На дне было граммов двести. Он их и уговорил. Без закуски, в два широких глотка.
      Окоченевший от ужаса, отчаяния и безысходности, скованный наручниками Артем стоял в углу.
      * * *
      Константин пришел в гости к Севе Субботину, а Севы дома не было. И вообще его не было. Любопытная и бесстрашная соседка, разглядев, видимо, через глазок, как Константин безрезультатно звонил и звонил в безмолвную Севину дверь, объявилась на площадке.
      - Зря звоните.
      - Его нет дома?
      - Он умер, - злорадно сказала соседка. - Погиб.
      - Как так? - тупо поинтересовался Константин.
      Именно этого вопроса жаждала энергичная дама, из породы тех, кого хлебом не корми, дай только о людях посудачить.
      - А как мужики погибают? По пьянке, конечно!
      - Под машину попал? - растерянно предположил Константин.
      - С балкона выпал! - с удовольствием сообщила соседка. И, боясь, что слушатель удовлетворится этой скудной информацией, поспешно приступила к рассказу: - Сегодня ночью выпал. Я, конечно, специально не прислушиваюсь, но у него среди ночи вдруг громко шуметь стали. Наверное, собутыльников привел. Я в стенку постучала, и у него все затихло. Успокоилась, легла спать, а утром - ни свет ни заря - крик и топот на площадке - милиция. Меня и дворника нашего в понятые. Оказалось, что он один ночью шумел. На столе в кухне громадная бутылка стояла полупустая и стакан. А закуска самая ничтожная: кусок колбасы, квашеная капуста да хлеб. Допился до чертей и свежим воздухом подышать на балкон вышел. А там и опрокинулся.- Соседка перевела дух и вдруг до нее дошло, что странный визитер-то этот весьма предупредителен, и она спросила: - А вы кто такой будете?
      - Старый знакомый. Из Ростова, - быстро нашелся Константин. - Пять лет его не видел. Приехал, вот и на тебе!
      - Фамилия ваша как будет? - строго поинтересовалась соседка покойного Субботина.
      - Хорошая фамилия. Чисто русская, - сказал Константин и нажал кнопку лифта.
      Подъемник ласково зажурчал. Дамочка пронизывающе глянула на Константина и кинулась в свою квартиру. Звонить в милицию, надо думать.
      19
      - Много трупов, Жора, - пожаловался полковник Махов и отхлебнул любимого своего кофейку.
      - Трупов много, а дело - одно, - подхватил Сырцов.
      - Пока ничем не доказано. Веревочек нет.
      - Они есть, эти связи, Леня. Их только найти надо.
      - Только! - передразнил Махов и допил до дна миниатюрную чашечку.
      Ранним вечерком они в сырцовской квартире ждали Деда для общего серьезного разговора. Пока - в разминке - перебрасывались репликами.
      - Выпить хочешь? - утвердительно спросил Сырцов. Он заметил, как Махов с брезгливой раздражительностью рассматривал пустую кофейную чашку.
      - Хочу. Но не буду. Мне от тебя - снова в лавку.
      - Понемножку. Для комфортности.
      - Считаешь? - посомневался на миг Леонид и со стуком поставил чашку на блюдце. - Для комфор тности... Ну если для комфортности... Давай!
      Знал полковничьи вкусы бывший подчиненный полковника Сырцов. На журнальном столике объявились бутылка "Балантайна", ледок в тарелке, водичка в пластиковом сосуде, порезанный кубиками сыр. Выпили по первой.
      - А где же твой Константин? - с наслаждением пожевав "Грюера", спросил Махов.
      - Гуткина помчался караулить. Ответственность, считает, за него несет.
      - Да не тронут этого Гуткина! - рассердился Махов.
      - Я ему то же самое говорил - не верит.
      - Интеллигент? - догадался Махов. - Футболист-интеллигент? С чувством неизбывной вины?
      - Так точно, ваше высокоблагородие. Да ну его в задницу! У нас сейчас дела поважнее. По взрыву что-нибудь накопали?
      - Кое-что, - невнятно ответил Махов и глянул на свой "Ролекс". - Где же Дед?
      - А мне рассказать подробнее не хочешь?
      - Лишний раз повторяться не хочу, - виновато признался Махов и разлил по второй.
      Выпить не успели, потому что раздался звонок в дверь.
      Дед был жизнерадостен, как и положено было в свое время простому советскому человеку. Излучал оптимизм и веру в будущее. Хлопнул по плечу Махова, дал легкий любовный подзатыльник Сырцову и, взяв кремово-коричневую бутылку в руки, ознакомился с маркой виски. Веселым взором.
      - Игрив, - отметил Махов.
      - И по-детски проказлив, - добавил Сырцов.
      Александр Иванович Смирнов презрительно не услышал дурацких реплик. Приказал, ни к кому конкретно не обращаясь:
      - Стакан!
      - Небось за рулем? - с вопросительным укором заметил Сырцов, молниеносно смотавшийся на кухню за стаканом.
      - Меня Ксюшка привезла. И отвезет, - торжествующе сообщил Дед, наливая себе дозу. В кресле развалился, кайфовал в предчувствии удовольствия. - Она сюда от Любы позвонит, когда надо.
      - А когда надо? - быстро спросил Махов.
      - Когда ты мне надоешь, - так же быстро ответил Смирнов.
      - А когда надоем?
      - Когда ответишь на все мои вопросы. Вопрос первый: мы пьем или не пьем?
      - Пьем, - решил Махов и взял стакан. - За вас, учитель!
      - Глубоко мыслишь и хорошо говоришь, - похвалил отставной полковник полковника действующего и сцедил в себя желанную дозу. Закусил кубиком сыра, осмотрел собеседников празднично распахнутыми глазами. - Замечательно пошла. Отличный продукт, Жора.
      - Вопрос второй... - поторопил его Махов.
      - Вопрос второй... - послушно произнес за ним Смирнов. - Как говорят ораторы, по счету, но не по значению. Как живешь, Леня?
      - Жора, ты его теперь лучше знаешь, - сказал Махов.- Он еще долго резвиться будет?
      Дед по ассоциации быстренько процитировал Некрасова:
      - "Красавица Маша-резвушка сидела с морковкой в руке..."
      - Да он не наигрался, - подытожил Махов.
      - А пусть себе играется, - махнул рукой Сырцов. - Вопросы тебе, Леня, буду задавать я.
      - А ты кто такой? - подобно Паниковскому взревел Смирнов. - Я тебя породил, - и уж из Гоголя, - я тебя и убью!
      - И так много убитых, Александр Иванович, - совсем серьезно заметил Махов.
      - А вот этого говорить мне не следовало, - рассердился Смирнов. Нехорошо ты сказал, Леня, подло сказал по отношению ко мне!
      - Чего это вы завелись? - удивился Сырцов.
      - Не понял - молчи! - опять заорал Дед. - Ладно, будем говорить серьезно. - Он демонстративно отодвинул стакан и спросил без предисловий: Ответь мне, начальничек: взрывом кончали всех или одного?
      - Кончили почти всех, - уточнил Махов.
      - Это я знаю. Но кого им было нужно ликвидировать? Персонально?
      - Еще не разобрался.
      - И не разберешься, - мстительно изрек Смирнов. - Мой совет: привлеки как консультанта по финансовым делам убиенных Железного Шарика, Круглого Боба, Бориса Евсеевича Марина.
      - Кто такой, этот ваш Круглый Боб? - осведомился Махов.
      Смирнов не ответил. Он потянулся к шикарному полковнику и на ощупь оценил материальчик на шикарных штанах.
      - Где порточки брал?
      - Теперь не берут, теперь покупают.
      - Где купил?
      - А черт его знает.
      - Не в "Мирмаре" ли?
      - Может, и в "Мирмаре".
      - Значит, у Железного Шарика, Круглого Боба.
      - Теперь я понял, какой Марин, - сказал Махов. - Считаете, согласится?
      - Сам рвется в бой, - ответил за Деда Сырцов.
      - Боится, что и до него доберутся?
      - Наверное, так, - неопределенно согласился Дед. - Я ему позвоню, а ты завтра в его офис заедешь.
      - Не много ли чести? - вдруг завелся Махов.
      - Ну ублажи нувориша, что тебе стоит! - благодушно отозвался Смирнов.
      - Ладно, ублажу. Но что он должен сделать конкретно? Документацию поднять?
      - И документацию тоже. Но главное, чтобы по новым человечкам во всех их лавках прошелся, по тем, кто теперь выруливает на хозяев.
      - А как он это сделает?
      - Его заботы. Он - умный, стервец, я думаю, справится.
      - Но мне Жора сказал, что Спиридонов, Казарян и Витя Кузьминский обнаружили концы к Олегу Радаеву. - Махов хотел локализировать свою задачу и задание Круглого Боба.
      - Много наш Жора говорит, - ворчливо отметил Смирнов.
      - Я много говорю? - искренне удивился Сырцов. - Я молчу как рыба.
      - Не встревай, - осадил его Смирнов. - Ленечка, неужели ты не чувствуешь, что размах здесь на монополию?
      - Я много чего чувствую, - мрачно откликнулся Махов.- Ладно, сделаем. Еще что честной сыскной корпорации надо от бюрократа-милиционера?
      - Сведения о киллере Генрихе, - встрял в разговор - сумел-таки Сырцов.
      - Он не профессиональный киллер, Жора, - объяснил Махов. - И не Генрих вовсе.
      - Излагай, что накопали, - поторопил его Сырцов.
      - Федор Федорович Заволокин, кликуха "Бедняк", воровская профессия домушник довольно высокой квалификации, трижды судим, в последние пять лет не мелькал. Место работы - Москва.
      - Чудеса! - удивился Сырцов. - Такого, чтобы домушник в киллеры, не бывает!
      - Теперь все бывает, - философски ответил Махов.
      - А раньше хорошо было, потому что ничего не было, - издевательски поддержал его Смирнов и обнародо вал свое мнение: - Все всегда было, Леня! По его старым делам прошлись?
      - Игорек Нефедов сейчас в них роется. - Считая, что ответил на все вопросы, Махов глубоко вздохнул, плеснул себе в стакан виски, туда же водички, бросил льдинок, освобожденно выкарабкался из-за журнального столика и, болтая содержимое стакана, прошел к окну.
      - Устал, - сочувственно заметил про него Дед.
      - Утомился, - согласился Сырцов.
      Не обратив внимания на убогие подначки, Махов от окна сказал:
      - У меня несколько вопросов к Жоре. Разрешите, Александр Иванович?
      - Разрешу, когда выпьем, - заявил Смирнов. - Вот я налью не как милицейский жлоб - только себе, а себе и другу Жоре. И тост произнесу за хозяина этого гостеприимного дома. За тебя, Жора!
      Махов одобрительно хмыкнул, вернулся на место и выпил вместе со всеми - как положено. Но, выпив, упрямо вернулся к своему:
      - Теперь я могу задавать вопросы Жоре, Александр Иванович?
      Сырцов знал, какие вопросы собрался задавать Махов. И не особо хотел на них отвечать. Пронзительно глянул на Деда. Тот все понимал, но поделать ничего не мог - разве что беспомощно пожал плечами и грустно разрешил Махову:
      - Можешь, Леня, можешь.
      Махов глубоко вздохнул и, чувствуя себя хозяином положения, начал. Но не с вопроса, а с укоризненной преамбулы:
      - Я сквозь пальцы гляжу на твои малозаконные игры, Жора. Не перебивай, пожалуйста, я сам за тебя скажу. Да, твои кунштюки часто, очень часто идут на пользу родной милиции, да, я пользуюсь твоей информацией, да, ты помогаешь мне свободно ориентироваться в ситуациях, которые рассмотреть в подробностях мне, в силу моего положения, невозможно...
      - Кончай комплименты, - прервал его Смирнов, - и переходи к аргументам.
      - И фактам, - нарочито пискнул, вспомнив знаменитую газету, Сырцов.
      - Много шутишь, Сырцов! - взревел Махов.
      - Все, - поднял руки Сырцов. - Я испугался.
      Дед непроизвольно хрюкнул. Но так как он одновременно баловался шипучей водичкой, то изволил хрюкнуть в стакан, оттого создал одномоментный фонтан, обрызгавший роскошный штатский прикид полковника. Полковник аккуратно стряхивал с английского пиджака еще пенившуюся водичку и бешеными глазами смотрел на Деда.
      - Ты уж прости меня, неряшливого старика, Леня, - вполне искренне повинился Дед и, потянувшись, попытался помочь Махову отряхнуться от брызг.
      - Я сам, - обиженно сказал Махов и вдруг понял, что запал пропал и выволочка распоясавшихся приват-сыскарей не получилась и не получится. От этого обиделся еще пуще: - Это вы нарочно устроили, Александр Иванович!
      - Побойся бога, Леонид! - на чистом глазу взмолился Дед.
      - Я-то боюсь, а вы - нет! - не мог успокоиться Махов.
      Тогда Смирнов ласково сыграл с ним в поддавки:
      - Ты же вопросы Жоре хотел задать.
      - И задам! Еще как задам! - грозно, но неопределенно пообещал Махов.
      Сырцов все понял как надо и азартно закричал в ответ:
      - Задай мне, Леня, задай!
      - Собаки. Вы - собаки, - обругал выдохшийся Махов дружную пару и безнадежно приступил к вопросам: - Где Артем Зюзин, Жора?
      - В надежном месте, - быстро ответил Сырцов.
      - Это я знаю, потому что не могу его найти.
      - Не ищи его еще сутки, а? - нахально попросил Сырцов, чем завел нервного Махова по новой:
      - Ты думаешь, что ты один такой умный, да? Что я не просчитал эти выстрелы по "тойоте", да? Что в милиции идиоты служат, да?
      - Ты - умный, Леня, - успокоил его Смирнов. - И ты все, как и Жора, просчитал. Но, дорогие мои, это умозаключение, и только. Вы будете говорить, что он при всех условиях не мог уложить эти пули в уходившую на скорости машину, а он будет говорить, что стрелял и попал. Теоретически и в порядке фантастики такое возможно, Леня?
      - В порядке фантастики все возможно, - хорохорился еще Махов.
      - То есть твердых доказательств нету, - безжалостно продолжал Дед. - И официальным допросом ты ни хрена из него не выбьешь. А наш Жорик где лаской, а где таской...
      - Таской! Именно таской! А кто вам позволяет таской?- перебил его Махов.
      - Обстоятельства, - скромно признался Смирнов. - Через сутки он тебе его отдаст, Леня.
      - Возьмешь его сейчас - вытянешь еще одну пустышку. Он, этот Артем, не настолько тупой, чтобы себе могилу копать, - добавил Сырцов.
      - А тебе зачем он нужен? - миролюбиво спросил Махов. Сдался.
      - Еще раз пробежаться по контактам Кобрина в последние его три дня, откровенно ответил Сырцов. - Мне бы хоть за его маршруты ухватиться!
      - Что ж, дело, - солидно похвалил его Махов, - раз персонажей нет.
      - Появятся, у меня они появятся! - пообещал Сырцов, а Смирнов не изволил с ними согласиться:
      - Персонажей у вас навалом. Только никак вы с ними не разберетесь.
      - Мы - в говне, а некто Александр Иванович Смирнов посреди цирковой арены весь в белом, - поиронизировал Махов.
      - Вот именно! - обрадовался Смирнов. - Но только вы в своем дерьме, а не в моем. Отмываться пора, пареньки!
      - Мы бы с радостью, но как? - покорно подыграл Деду Сырцов.
      - Пора кончать вокруг паутины бегать, ниточки пересчитывая, пора в центр, к господину пауку! - мудрено посоветовал Смирнов.
      - Истинный, настоящий паук - пока невидимка, - убежденно сказал Сырцов.
      - Но ему-то безусловно необходим паук видимый, реально существующий для агентов, клиентов, исполнителей, короче - для повседневных связей с подчиненным ему миром черного бизнеса и криминальных группировок. Такой, чтобы был бы ему беспредельно предан. Или зависел от него в жизни и смерти.
      - Феоктистов. Летчик, - подсказал Смирнову Махов.
      - Спасибо вам за подсказку, - издевательски поблагодарил Сырцов. - А то я бы и сам ни о чем не догадался.
      - Забываешься, Жора, - мягко пригрозил Смирнов.
      - Александр Иванович, вы же не знаете, как я в эту сторону землю рою! - в бессилии ударил кулаком об стол Сырцов. - Видимый паук Летчик такой же невидимый, как невидимка.
      - Плохо роешь, - безжалостно оценил сырцовские деяния Дед. Функциональный организатор не может быть невидимкой. Ему необходимы открытые связи для распоряжений, карательных санкций, финансовых операций. Выходите на Летчика, ребята.
      - Легко сказать, - повел головой Махов. - Он третий год во всероссийском розыске.
      - Я знаю, Леня, - посочувствовал Смирнов. - Но без него мы не достанем нашего главного шалуна. А так хочется!
      - Чего его доставать! - ворчливо не согласился с учителем Сырцов. - Он у нас под боком. С именем, отчеством и фамилией.
      - Молчи! - заорал Дед. - Спугнешь, дурак!
      А Махов, укоризненно глядя на дружка, разъяснил ему ситуацию:
      - Вроде ты и в МУРе служил, Жора, а элементарных вещей не знаешь. Такого желанного клиента нельзя по имени называть до тех пор, пока это имя не произне сет первый абсолютно надежный свидетель.
      - Ну да. Сейчас Александр Иванович ударит в бубен, а Леня зайдется в священной пляске. Шаманы потому что, - насмешливо сказал Сырцов.
      - Идеи есть? - требовательно оборвал его Смирнов.
      - Идей - навалом! - бодро отрапортовал Сырцов. - Кое-кого придавить как следует надо. Этим и займусь с утра пораньше.
      - Боже! - саркастически воскликнул служивый полковник, старательно разливая по стаканам. - Я, ответственный государственный чиновник, с кем связался!
      - С кем? - поинтересовался Дед, принимая протянутый ему сосуд.
      - Со злостными нарушителями закона, - пояснил Махов. - За что пьем?
      - За справедливость, - решил Дед. - Да, пусть она торжествует!
      - А как насчет рабского чувства справедливости? - ехидно вспомнил его любимые слова въедливый Сырцов.
      - Чувство справедливости в ущемленном человеке - действительно рабское чувство. Но я хочу выпить за справедливость в божеском смысле. Да будет наказан порок и пусть добродетель торжествует.
      Подняли стаканы в значительном молчании, но выпить не успели, потому что забренчал продолжительно дверной звонок.
      - Кого еще черт несет? - помянул всуе нечистого Смирнов и заинтересованно спросил: - Баба, Жора?
      - А я откуда знаю? - на ходу раздраженно ответил Сырцов. Он с невыпитым стаканом шел открывать входную дверь.
      Ксения без лишних слов поцеловала его в щеку и бодро осведомилась:
      - Мой старичок у тебя?
      - Я тебе дам старичок! - прокричал из комнаты Смирнов. - Ты же предварительно позвонить обещала!
      Ухватив под могучую руку Сырцова и слегка повиснув на ней, Ксения от дверей разочарованно осмотрела немногочисленную компанию.
      - Нету у нас Костика, нету! - громоподобно прошептал ей на ухо догадливый Сырцов.
      - Нужен мне ваш Костик! - дернулась она и, оторвавшись от неучтивого кавалера, бухнулась на диван рядом с Дедом.
      - Не очень-то и хотелось, - не глядя на нее, пробурчал он из старого анекдота про зайца.
      - Что-нибудь из малоприличного фольклора? - вмиг сообразила Ксения.
      - Из просто неприличного, - признался Дед. Она отобрала у него стакан, понюхала и строго спросила у Сырцова:
      - Он много выпил?
      - Да только-только по первой разлили! - темпераментно соврал тот.
      - И все-то ты врешь! - не поверила Ксения, дедуктивным взором изучив обстановку на журнальном столике. - Давайте по последней, и мы с Александром Ивановичем отбываем. Лидия Сергеевна приказала к десяти дома быть.
      - Это она тебе приказала, - обидчиво уточнил Дед, а забытый полковник Махов позвал:
      - Ксюша.
      - Слушаю, вас, Леонид, - покорно откликнулась виноватая (не поздоровалась) Ксения.
      - Ваше драгоценное здоровье, наша юная богиня! - возгласил полковник, надеясь смутить напористую девицу. Дед и Сырцов отсалютовали стаканами, но опять зазвенел звонок. На этот раз телефонный.
      - Ну не дают выпить! Не дают! - стремительно заглотнув виски, возмутился Дед, первым сорвал трубку и поднес ее к мохнатому уху: Референт господина Сырцова слушает! - И притих, слушая. Послушав, заговорил нормальным голосом: - Да. Да. Здравствуй. Сейчас. Сию минуту. - Прикрыл микрофон и зашипел: - Тебя Дарья, Жора.
      - А он мне о Костике! - не сдержалась злопамятная Ксения.
      Блуждая глазами, чтобы заинтересованные зрители не уловили их выражения, Сырцов вроде бы рассеянно слушал бульканье телефонной трубки. А компания затихла, желая в этом бульканье разобрать что-нибудь членораздельное. Первым понял, что ничего не услышать, Махов и, пользуясь паузой, быстренько разлил по очередной.
      - Леня, что вы такое делаете? - возмущенно зашептала Ксения.
      - Тсс-сс! - засвистел удалой полковник, прижимая палец к губам и укоризненным взором указывая на сосредоточенного Сырцова: не следует, мол, мешать важному разговору.
      Сырцов мямлил в трубку:
      - Да. Да... Сбор всех частей... Я думаю, скоро... Мне еще возражать... Не думаю... Что ж тогда делать... Всего хорошего, Даша. - Положил трубку и, вызывающе оглядев всех, сообщил: - Вам всем привет от Даши.
      - Он думает, что он очень хитрый, - поделилась с Дедом и Маховым своими наблюдениями Ксения и уже напрямую: - Твои готенготские фокусы, милый Жора, понятны даже первокласснику. - И ласково обратилась к Деду: Нам пора, уважаемый Александр Иванович, труба зовет.
      - В которую Лидка дует, - заключил Смирнов.
      - Воистину так, - согласилась Ксения и погладила его по щеке. - Уже колючий...
      - Посошок на дорожку! - бойко возвестил Махов.
      - Посошок на дорожку, - эхом откликнулся Смирнов и, удрученно глянув на Ксению, беспомощно развел руками. Что уж тут поделаешь? Общество требует. Приходится посошок этот принять... И Ксения поняла, что борьба бесполезна.
      Она строго проследила за тем, как мужики "оформляли" посошок. Сделали они это по-русски и по-солдатски, игнорируя факт, что пьют качественный заграничный напиток. Залпом, не разбавляя, с клекотом и кряком.
      - Ты, Жора, не очень уж старайся, - предупредила тонким голосом Ксения. - Тебе, как я поняла, сегодня еще гостей принимать.
      - Змея ты, Ксюшка, - вздохнул Сырцов.
      - А что я такого сказала? - удивилась Ксения и распахнула глаза, а Дед чистосердечно заступился за девушку:
      - Ты, Жора, зря на нее окрысился. Сказала, что пришло в голову, и все.
      - Простодушное дитя пролепетало! - саркастически согласился с ним Сырцов. - Костика мне никак простить не можешь?
      Махов встал и твердо заявил:
      - Поднялись, бойцы! Мне в контору пора.
      В дверях Ксения сказала:
      - Извини, Жора, что я посуду не помыла.
      Прощаясь с Маховым и Смирновым, Сырцов рассеянно откликнулся:
      - В этой квартире есть кому посуду помыть.
      - Тогда привет Дарье! - отозвалась совсем расшалившаяся Ксения уже от лифта.
      * * *
      Осторожно оттягивая перчатки, Дарья, стоя в дверях комнаты, серьезно осматривала вылизанное к ее приходу холостяцкое обиталище Сырцова. В коротенькой мальчиковой кожаной курточке, обтягивающих дорогих черных джинсах, с вольно разбросанными искусным парикмахером волосами, она была девочкой из парижского предместья. Весьма состоятельной девочкой.
      Сырцов стоял за спиной, за компанию оглядывая свою любимую берлогу. Она резко обернулась и казенно сказала то, что обычно говорят в таких случаях:
      - А у тебя уютно и очень мило.
      - Ты курточку сними, - предложил он, увидев, что она справилась с перчатками.
      - Сейчас, сейчас, - заторопилась она и, не давая ему возможности помочь ей, быстро скинула куртку, быстро вернулась в прихожую, быстро, встав на носки, повесила куртку на высокую (Сырцов под себя ее продумал) вешалку и, проверив руками прическу, спросила: - Они догадались, что я к тебе приду?
      - И еще как! - заверил он.
      - Ну и шут с ними! - отчаянно воскликнула Дарья.
      - Ксюшка велела тебе привет передать.
      - Змея, - вторя ему, констатировала Даша.
      - Дурочка еще. Играется.
      - Это я дурочка! - Она бесстрашно заглянула ему в глаза. - В гости к тебе набилась и пришла вот. Зачем?
      - Просто так, - попытался ей помочь Сырцов. - Пришла, и слава богу. И слава богу, что без причины. Как добрые люди в гости друг к другу ходят.
      Они разговаривали стоя. От неловкости.
      - Друг к другу. - Дарья осторожно дотронулась указательным пальцем до его груди. - Ты мне друг, Георгий?
      - Я тебе друг, - напористо, будто сомневаясь, подтвердил он. Ему неудобно было стоять, но пока правила поведения диктовала она.
      - А я тебе подруга, да? - непонятно спросила Дарья.
      - А ты мне подруга, - отчетливо выговаривая (начинал раздражаться), откликнулся он.
      - Подруга, и все, - в сомнамбулической растяжке проговорила она.
      Сырцов с солдатской прямотой разрубил гордиев узел:
      - Давай выпьем, Даша. Со свиданьицем. - И, не дождавшись ответа, направился на кухню. Когда вернулся с подносом, она по-прежнему стояла. Садись, Даша. Неловко как-то стоя выпивать.
      - Выпьем потом, если вообще выпьем. Я сейчас говорить буду, - с отчаянной решимостью заявила она. - Слушай меня внимательно, а когда надо будет, отвечай.
      - Отвечу. За все отвечу, - попытался сострить он. Поднос поставил на журнальный столик и замер перед ней. Руки по швам.
      - Я все понимаю, - начала она и замолкла. Он хотел шутливо восхититься этим, но, увидев, как нервно подрагивают ее пальцы, понял, что сейчас шутковать не следовало. Дарья вздохнула в последний раз и продолжила: - Ты тогда нес меня на руках. Но чтобы уложить пьяную идиотку, у тебя другого способа не было. Ничего другого не оставалось, как нести ее на руках. И слюнявые ее пьяные поцелуи пришлось вытерпеть...
      - Даша! - крикнул Сырцов.
      - Пока молчи, - потребовала она. - Ну а в последний раз, когда мы с тобой радиоспектакль для злодеев устроили, тем более все понятно. Ты, как профессионал, хотел, чтобы все было правдоподобно... И объятья, и поцелуи...
      - Даша! - еще раз позвал он.
      Но она не слышала. Глядя на нечто, находившееся за плечом Сырцова, она заговорила о главном. Для себя.
      - Я действительно все понимаю, но поделать с собой ничего не могу. Понимаю, что все по делу, но поверить в это никак не могу и не хочу. Впервые за много лет у тебя на руках мне стало покойно и я почувствовала, что защищена от неожиданностей и бед. Ты меня целовал для записи, а я, когда ты меня целовал, забывала о записи. Да и обо всем другом забывала. Она высказалась, жалко улыбнулась, впервые за монолог посмотрев на него, и повинилась: - Прости меня за нахальный такой напор. Я навязываюсь, потому что по-другому не могу. Но если скажешь, чтобы я ушла, я уйду немедленно, Жора.
      - Не уходи. Я тебя очень прошу, не уходи, - попросил он.
      * * *
      К девяти в больнице затихло. Константин уже два часа сидел в конце коридора восьмого этажа и через стеклянную перегородку опустевшего лекарственного закутка держал этот коридор в поле зрения. На прострел, во всю длину. Дежурная сестра сидела в нише, и ее не было видно, а богатырь Сема, особенно его толстые ляжки, просматривались отчетливо. Константин не думал, что просто сидеть на стуле- столь утомительное занятие. Сам виноват, ибо самолично устроил себе эту работенку. Но после смерти Севки Субботина им овладело неведомое беспокойство. Беспокойство и ответственность за безрукого пока и беспомощного поэтому прохиндея Борьку Гуткина. Сырцов, когда он рассказал ему о своих подозрениях, долго и искренне смеялся. По его прикидкам, Борька Гуткин в настоящее время ни на что и никому не нужен, и поэтому вся его затея с охраной загипсованного продюсера казалась Сырцову бессмысленной тратой времени. Может, и прав Сырцов. Только он никогда себе не простит, если с никчемным Гуткиным что-нибудь случится.
      Следовало пройтись, посмотреть, что и как. Константин бесшумно открыл дверцу закутка и двинулся по коридору. Ворсистая толстая бордовая дорожка делала его шаги абсолютно неслышными. Сестра, читавшая любовный роман, не заметила его. Не заметил и богатырь Сема. Но по другой причине: он дремал, свесив голову набок и пустив слюну по подбородку.
      - Спишь, мерзавец? - негромко, но резко задал вопрос Константин прямо в богатырское кумачовое ухо. Сема раскрыл до предела кроличьи глаза и, ничего со сна не видя, лихорадочно поискал правой лапищей пистолетную кобуру. Нашел, но и одновременно прозрел и узнал:
      - Это вы.
      - Это я, - согласился Константин. - А если бы не я?
      - Виноват. И не заметил, как сморило.
      - Надо замечать, Сема, - назидательно посоветовал Константин. - Как он там?
      - А вы посмотрите.
      - Не хочу, чтобы он видел меня, а то разволнуется, подумает невесть что...
      - Да он спит! Я ему две таблетки родедорма дал.
      Гуткин спал, вытянув перед собой гипсовые руки. Константин смотрел на него с умилением: вот ведь какой беспомощный, но он, Константин, беспомощного этого безусловно защитит. Поиронизировал над собой - а что остается делать? - и вышел к Семе. Зевнул. Сема подумал, что он это от нервности, и успокоил:
      - Да не волнуйтесь вы. Сюда и муха не залетит.
      - Муха, муха-цокотуха, позолоченное брюхо... - возвращаясь в аптечный закуток, бубнил на ходу Константин,- муха по полю пошла, муха денежку нашла...
      * * *
      Отплакавшись, Дарья осторожно выпила самый чуток, оживилась, разрумянилась и, тихо смеясь, посчитала себя счастливой. О чем и сказала:
      - Я счастливая! - Сказала и, поняв, что после этого ничего уже больше не скажешь, ощутила беспокоящее неудобство. Ведь тот, кому сказаны эти обязывающие слова, никак не подряжался нести легкое бремя ее счастья. Она ужаснулась, что связала его своей слабостью и ненужной доверчивостью, и постаралась освободить Сырцова от моральных пут: - Сейчас счастливая, на минуту счастливая. Пройдет эта минута, и все возвратится на свои места. Не бойся, Георгий, меня, я от тебя ничего не требую, я не имею права требовать от тебя чего-то.
      Сырцов осторожно улыбнулся. Мистическим образом он был в курсе всех ее душевных движений. Вместе с ней испытал он прилив мгновенного счастья, тяжелое неудобство от неуместной открытости, вместе с ней попытался взять всю тяжесть окончательных решений на себя.
      Он слегка потянулся через журнальный столик и положил свою здоровенную ладонь на ее маленькое плечо. Она, порывисто склонив голову, прижалась щекой к уверенной этой ладони. Щека была нежной и упруго мягкой. Для него. Ладонь была теплой и уверенно твердой. Для нее. Прикрыла глаза, потерлась щекой о его ладонь.
      - Я хочу, чтобы ты была счастливой всегда, - сказал он.
      Она раскрыла глаза и ударила его голубым светом.
      - Свет в окошке, - сказал он про неописуемые глаза. А потом и про нее, про Дарью. - Ты для меня - свет в окошке.
      Она старалась - слишком было бы хорошо - не поверить ему:
      - Если ты просто хочешь меня успокоить или просто сделать мне приятное, то не говори таких слов, пожалуйста.- Она вроде бы давала ему возможность пойти на попятный, но на самом деле втайне от самой себя тихонько приручала.
      Он сейчас обо всем догадывался. И сказал то, что она хотела услышать:
      - Другого я не могу сказать. - И повторил: - Ты для меня - свет в окошке.
      Она обеими руками сняла его ладонь со своего плеча, осторожно перевернула ее и, рассматривая на ней плетенье линий, спросила:
      - Где тут у тебя линия любви?
      Он высвободил руку (Дарья обиженно вскинула на него глаза), положил ладонь себе на сердце и признался:
      - Здесь.
      - Там нет линий.
      - Там нет линий, - согласился он. - Там - любовь.
      - Я заставила тебя это сказать! - торжествующе не согласилась она, а он покорно согласился:
      - Ты заставила меня это сказать. Потому что ты для меня- свет в окошке.
      Она счастливо рассмеялась и спросила:
      - Который час, Георгий? - Ее изящные часики были на открытом запястье, но она хотела, чтобы он определил время.
      - Без десяти одиннадцать, - ответил он, не взглянув на свои наручные.
      - Откуда знаешь? - удивилась она.
      - Будильник за твоей головой на комоде.
      На нее напал смех. Она смеялась и смеялась. До слез. Утерев слезы, она высморкалась в платочек и сказала:
      - Я остаюсь у тебя. Ты хочешь этого, Георгий?
      - Да, - односложно ответил он. Ей показалось этого недостаточно, и она сурово глянула на него. Он быстро произнес полный ответ: - Да, я хочу этого.
      - Пусть все будет покойно и привычно, - решила она.- Как у мужа с женой. Не будем торопиться. Для начала надо убрать со стола, вымыть посуду, постелить постель...
      Говоря это, она поднялась и, не откладывая дела в долгий ящик, приступила к осуществлению первого пункта только что намеченного плана: ставила на поднос чашки, тарелки, рюмки, бутылки...
      - Мы и не выпили по-настоящему! - горес тно удивился он.
      - А по-настоящему и не надо, - весело заявила она и, прихватив поднос, отправилась на кухню мыть посуду.
      Ему оставалось выполнить последний пункт ее простого, как все гениальное, плана. Он стелил постель и ждал ее.
      Где она раздобыла эту давно забытую им футболку с надписью во всю грудь: "Лав ми" (в английской транскрипции, конечно)? Футболка-ночная рубашка чуть не доходила ей до колен. Она подошла к нему, и он, склоняясь, неслышно поцеловал эти трогательно-прекрасные колени.
      - Не спеши, - попросила она, нежным толчком отодвинулась от него, прошла к дверям и выключила свет.
      За окном светилось здание мэрии, и он - во сне ли, наяву - спокойно наблюдал, как ее силуэт на фоне окна, освобождаясь от бесформенной футболки, обретал идеальную стройность. Силуэт двинулся, и Дарья попросила девчоночьим голосом:
      - Подвинься, пожалуйста.
      Он подвинулся. Находившееся на малом расстояние ее тело излучало ощутимое тепло. Даша глубоко и почти неслышно дышала. От ее дыхания его ключице стало горячо. Он положил ладонь на ее прохладную талию. Она подвинулась к нему, твердыми сосками щекотно касаясь его вдруг судорожно подобравшегося живота, и еще раз попросила:
      - Не спеши.
      Он не слышал. Он осязал угол плеча, мягкую упругость груди, ощутимую неровность податливых ребер, округлый холм бедра, твердую косточку у колена...
      Она не спешила. Она, чтобы ему было возможно изучить ее всю, легла на спину и закрыла глаза. Она ничего не хотела видеть, только чувствовать его осторожную ласковую ладонь у себя на груди, на животе, на лобке. Томно стало внутри, в низу живота, сладостно заныла поясница... Она снова повернулась на бок и ощутила его готовность. Шепча непонятное, губами добралась до его рта, языком нашла его язык... Задохнулась и вернулась к прежнему положению - на спину.
      Он склонился над ней, стараясь увидеть ее всю.
      - Только не спеши, - попросила она и раздвинула ноги. Она ждала, а он по ее просьбе не спешил... Дождалась...
      * * *
      В два семнадцать (только что глянул на часы) Константин страстно и судорожно зевнул. Еле смог не лязгнуть челюстями. Тыльной стороной ладони потер глаза и вдруг увидел увеличивающуюся тень, с последней ступеньки служебной лестницы переходившую на пол коридора. Метрах в двадцати от его аптечного закутка. Рухнула в живот диафрагма, и Константин понял, что ему очень страшно. Пистолет, у него был пистолет, который он выпросил у Сырцова. Где он? Ларцев забыл, куда его сунул. Он в растерянности тихо встал и почувствовал, что пистолет оттягивает брючный карман.
      Тень удлинилась и похудела, наверное, некто прижался к краю лестничной стены. Плохо прижался, потому что Константин увидел кожаный рукав.
      - Стой, - сдавленно прохрипел он. Ларцеву стало стыдно своего страха, и он прокричал: - Стой!
      Рука исчезла. Тогда Константин, поборов себя, вырвал из кармана пистолет. Исчезла и тень. Остался лишь еле слышимый глухой топот по ковровой лестнице.
      - Стой! - уже почти восторженно завопил Константин и бросился вслед убегавшим шагам. "Кожа" обгоняла его на полтора этажа. Уйдет, сейчас уйдет. Сам не ожидая такого от себя, Константин оста новился на мгновение и выстрелил.
      Гром небесный в лечебном раю.
      И второй раз гром. Это "кожа" ответила своим выстрелом.
      Все затихло. Ни топота, ни выстрелов. Вдруг раздались безумные звонки на всех этажах. Звенело так, что у Константина задергалось правое веко.
      - Что тут такое? - через пролет спросил у Константина реактивный Сема.
      * * *
      Нежно запел поставленный на минимум "Панасоник". Сырцов снял трубку и посмотрел на Дашу. Она спала, положив обе ладони под щеку. Трубка истерично вещала:
      - Почему не отвечаете, почему не отвечаете?
      - Минутку, - шепотом остановил нервного абонента Сырцов. Он вырвал штекер, спустился с тахты и пошлепал босыми ногами на кухню с "Панасоником" в обнимку. Подключился:
      - Говорите.
      - Жора, да? Жора, да? - беспокоилась трубка.
      - Жора, Жора, - подтвердил Сырцов. - Костя? Это ты?
      - А ты не верил! - ликующе обличил Константин. - Они здесь были, я их спугнул!
      - Буду через пятнадцать минут, - пообещал Сырцов и повесил трубку, не дав Константину высказаться.
      Уже одетый, он захотел посмотреть на Дашу. Она спала в той же позе на боку, ладони под щеку. Он поцеловал ее в другую - верхнюю - щеку и бессмысленно спросил:
      - Ты спишь?
      Она улыбнулась во сне и, не просыпаясь, в полусне успокоила его:
      - Сплю, сплю, родной.
      Вздохнула и опять ушла в радостное небытие.
      Без десяти три джип "гранд чероки" тихо и мощно взрычал, выскочил на Садовое, свернул к Новоарбатскому мосту, а с моста на набережную и помчался, не замечая светофоров.
      Без двух минут три Сырцов был у ворот элитной больницы. Джип пристроился рядом с черной "Волгой", на крыше которой пульсировала лиловая мигалка. Водитель "Волги" доброжелательно поздоровался:
      - Здравствуйте, Георгий Петрович!
      - Здорово! - Сырцов выпрыгнул из высокого джипа и с энтузиазмом поинтересовался: - Шеф-то твой орал со сна?
      - Ворчал, - сообщил о маховской реакции шофер. - Я его в час ночи только привез, а в половине третьего его разбудили... - И проговорился: Тут заорешь!
      Махов, развалясь в кресле, сидел в вестибюле и под укоризненными взглядами охранников и дежурного администратора раздраженно смолил любимый свой махорочно вонючий "Житан". Константин сидел чуть наискосок от него и пальцем старался что-то отскрести от зеркальной поверхности столика, стоявшего меж двумя креслами. Увидев Сырцова, Махов призывно поднял руку, а Константин продолжал свое общественно полезное занятие.
      - Ты кому оружие доверяешь? - укорил полковник штатского сыскаря, когда тот подошел поближе. - На лестничной площадке вот этот гражданин, указал Махов в сторону виноватого Константина, - высокохудожественную картину прострелил. Пейзаж "Закат на Оке" называется.
      Сырцов, никак не отреагировав на ехидное замечание, спросил:
      - Что это могло быть, Леня?
      - Глупость, по-моему, - легкомысленно решил Махов.
      - С чьей стороны?
      - В первую очередь со стороны Константина Ларцева,- ответил Махов и нарочито приветливо улыбнулся своему визави за зеркальным столиком.
      Ларцев наконец-то оторвал взор от стеклянной поверхности:
      - Я со страху выстрелил, понимаете, со страху!
      - Я не вас, Константин, достаю, - полковник поднялся, - я своего приятелю Жору корю. Пошли к Гуткину.
      - Он снотворное принял, - вспомнил Константин. - Жалко будить.
      - Нас разбудили, не пожалели, - пробурчал Махов и направился к лифту.
      Дежурный врач, Махов, Сырцов и Константин Ларцев стояли над распростерто растянутым королем шоу-бизнеса Борисом Гуткиным. Все трое - в белых халатах. Гуткин открыл глаза и увидел белые халаты. Попытался в сонной еще мути догадаться:
      - Что, консилиум будет? А почему так рано?
      Врач присел на табуретку у его изголовья, заглянул в припухшие со сна глаза, на шее (руки-то в гипсе) прощупал пульс, следя за секундной стрелкой и, удовлетворившись, небрежно разрешил:
      - Можете спрашивать. Но недолго. Даю вам десять минут, - и, создав легкий ветерок крахмальными полами расстегнутого халата, удалился.
      Оклемавшийся Гуткин с тоской посмотрел ему вслед и спросил Константина - как у родного по сравнению с остальными оставшимися:
      - О чем будете спрашивать, Лара?
      - Я не знаю. Я спрашивать не буду, - Константин изображал смирение. Пока искренне. - Они будут спрашивать. Они - менты, им и карты в руки.
      - Спрашивайте, граждане милиционеры, - вспомнив старое, как положено при дознании, обратился к белоснежным ментам грустный Гуткин. Тоненьким каким-то голосом.
      - Вы уж прямо как на допросе, Борис Матвеевич, - ободряюще упрекнул его Махов и заменил на табуретке покинувшего их врача.
      - А что, допроса не будет? - оживился слегка продюсер.
      - Вопросы будут, а допроса не будет, - снова успокоил его Махов.
      - Где вопрос, там и допрос, - на ходу сочиненным афоризмом откликнулся Гуткин.
      - Остроумно, - оценил Махов. - Но не будем отвлекаться. Три минуты из десяти, нам отведенных, уже прошли. Борис Матвеевич, то, что вы рассказали о Всеволоде Субботине присутствующему здесь Константину Ларцеву, это действительно все, что вам известно?
      - Как на духу, ребята, - заверил Гуткин.
      Махов зачем-то пощупал гипс на ближайшей гуткинской руке, неопределенно хмыкнул и поведал:
      - Всеволод Субботин умер, Борис Матвеевич. И умер, скорее всего, оттого, что знал нечто уличающее опасных преступников. Если вы знаете это нечто и если вы не расскажете нам об этом, вас убьют, как убили Субботина. И ни ваш доблестный Сема, ни вся краснознаменная милиция вас не спасут. Большим добряком был полковник Махов. Сделал паузу, изучая белое, один в один с гипсом на руках личико Гуткина, и столь же прозаично продолжил:Если же вы сообщите нам эту конфиденциальную информацию, то с ее помощью мы успеем обезвредить этих негодяев.
      - Нету у меня никакой информации, нету! - рыдал Гуткин. - Что знал, все сказал Константину. Как на духу! Вот те крест! - В запарке и полной забывчивости Гуткин сделал попытку перекреститься, дернул правой рукой и визгливо застонал от боли.
      - Какой крест, Боб? - изумился Константин. - Ты же иудей!
      - Мой папашка - выкрест, - облегченно (боль утихла) сообщил Гуткин. И я - крещеный.
      - Дела! - еще раз удивился Константин, но Махов не отвлекся:
      - Допустим, вы перекрестились. Я должен вам верить, Борис Матвеевич? Вы правду говорите? До дна?
      - Как я могу заставить вас поверить мне? Как? - в отчаянии воскликнул Гуткин и всхлипнул.
      - Что ж, тогда вам бояться нечего. - Махов решительно поднялся с табуретки и, подтянув рукав, поглядел на часы.- Уложились в девять минут. Пошли, Жора.
      - А что же мне делать? - требовательно спросил продюсер.
      - Выздоравливать, - посоветовал Махов. - Вам ничего не грозит.
      И двинулся к двери, приобняв Сырцова за плечи.
      - Костя, не уходи! - взмолился Гуткин.
      - Не уйду, не уйду, - успокоил его Константин и уже третьим по счету пристроился на табурете.
      - Спустимся пешком, - предложил Махову Сырцов. - Ты мне раненую картину покажешь...
      Пуля попала в трубу бело-черного буксирчика, Сырцов попытался просунуть в дырку мизинец, но мизинец в дырку не пролезал. Сырцов почему-то огорчился.
      - Расскажи про Субботина.
      Они стояли на площадке между седьмым и шестым этажом. Их голоса гулко отдавались в лестничной шахте. Махов негромко сказал:
      - Липа.
      - Что - липа?
      - Случайное самоубийство - липа. Он не падал с балкона.
      - Доказательства есть?
      - Сугубо медицинские. Перебиты кости, расколот череп - все как при падении с высоты. Но на кожном покрове нет следов встречи тела с асфальтом, на который он будто бы упал. И на штанах нет, и на рубахе. Так-то, Жора.
      - Та-ак, - как попугай, повторил за ним Сырцов, соображая. - Так-то... Надо полагать, его предварительно откуда-то скинули упакованного в мешок, а потом подбросили под балкон. По-другому не выходит, Леня.
      - Именно, - согласился Махов. - Его перед тем, как сбросить, пытали. Медики уже установили, что почки смещены, печень многократно повреждена. Такие травмы при падении исключены. Сверху ничего, а внутри все отбито. Длинненьким таким мешочком с песком, скорее всего, прохаживались.
      - Пошли, - поморщившись, сказал Сырцов, и они в ногу зашагали по мягким бордовым ступеням. На ходу Сырцов спросил:
      - Как ты думаешь, на кой хрен устроена здесь эта липа?
      - Продолжение из серии акции устрашения. После взрыва на кладбище ликвидация Генриха-Федора, убийство Субботина, покушение на Гуткина. Мно гочисленно и разнопланово. Поди, мол, разберись, что в этой цепи главное.
      - Но здешняя липа уж больно липовая. - Сырцов провел рукой по перилам, посмотрел на ладонь, проверяя, вытирают ли перила в этом богатом заведении, убедился, что вытирают, но все же отряхнул ладонь от невидимой пыли двумя шлепками о брюки. - Кто же такое ночью делает? Днем народу снует много, под видом врача и машинку с глушителем. Тихо, незаметно, культурно, никого не беспокоя. А тут без разведки, один в полном безлюдье. Он что, Леня, нас за дураков держит?
      - Он засуетился, Жора.
      - Скорее, задергался, - поправил полковника Сырцов. - Чует - подходим.
      * * *
      В половине одиннадцатого Сырцов еще спал. Он лежал на животе, широко раскинув руки по тахте, обнаженный, сбросив легкое одеяло. Ему было жарко. Бугры широких плеч, рельефная мускулатура конусообразной спины, могучая круглая шея и неудобно повернутая голова на подушке со скорбным мальчишеским профилем. Поза крайне неудобная, но спал беззвучно, ровно и неуловимо дыша. Даша присела и поцеловала его в нос. Он недовольно охнул. Она поцеловала его в щеку. Он шумно вздохнул и перевернулся на спину, лицом вверх. Глаз не открывал. Она поднялась и приказала:
      - Вставай, соня!
      Он так стремительно открыл глаза, что она на мгновение испугалась. Только на мгновение, потому что он улыбнулся, сморщив нос, и она улыбнулась в ответ.
      - Привет, - сказал он. - Который час?
      - Половина одиннадцатого. Ты спишь девятый час.
      - Откуда знаешь?
      - Мы же с тобой в два угомонились, - с простодушной неосторожностью напомнила она и вдруг внезапно и жарко покраснела. Как девочка. Она была все в той же футболке-рубашке с призывной надписью "Лав ми".
      Он, прикрыв свой срам одеялом, рывком кинул ноги на пол, уселся на край тахты и поймал ее загребущими руками. Пристроил между ног и шепотом спросил:
      - Под майкой ничего нет?
      - Только я, - призналась она и опять покраснела.
      Его лапищи проникли под майку, задержались на талии, легкими касаниями погладили гладкие бедра и нежные ягодицы, поднялись, задирая рубашку... Она лихорадочно помогала ему. Футболка путалась в рукавах, на шее.... Она со злостью отшвырнула ее и опустила руки. Она показывалась ему, и он рассматривал ее.
      Рассмотрев, он губами дотянулся до ее левого соска. Сосок отчетливо округлился и жаждуще отвердел... Очередь правого...
      Даша тихонько застонала и толкнула его на спину. Он упал, а она легла на него.
      Потом, уже отдыхая, она с азартом вспомнила:
      - Я же стол на кухне для завтрака накрыла!
      ...Сырцов - бритый, умытый - и Даша семейно завтракали на кухне. Правда, какой завтрак в двенадцать часов? В общем, ели. Допив вторую чашку кофе, Даша гордо сказала:
      - У меня сегодня дела. Я опаздываю.
      - И у меня сегодня дела. Я тоже опаздываю, - обрадовался такому совпадению Сырцов. Ему показалось замечательным, что они разбегутся сейчас, а вечером сбегутся. И опять семейная пара. И никто не сидел дома в одиночестве и ждал.
      - Но это только сегодня, - огорчила его Даша. - А так- я у тебя домохозяйкой буду.
      - Не выдержишь! - убежденно возразил он.
      - Так много работы в твоем доме?
      - Наоборот, мало.
      - Тогда будем жить у меня. Пока те хоромы с пылесосом обойдешь умаешься.
      - Я в хоромах жить не привык, Даша, - сказал Сырцов и понял, что разговор приобретает ненужно рискованный оборот. Он тут же вывернулся: - У меня уютнее и конспиративнее. Твои ретивые поклонницы сюда не доберутся.
      Дарья глянула на свои драгоценные часы и важно заявила:
      - Обо всем поговорим вечером, - шустро собрала чашки-ложки и уже у мойки ахнула: - Я опаздываю.
      В прихожей Сырцов прощально осмотрел шикарную девочку-мальчугана и, вручая ей ключи, предупредил:
      - Если я подзадержусь, не беспокойся.
      Дарья бросила ключи в сумочку и ответила:
      - А если я подзадержусь, беспокойся. Я хочу, чтобы ты беспокоился обо мне.
      20
      Пятый день пареньки с курсов в порядке производственной практики сначала водили, а потом пасли по точкам частного детектива Андрея Альбертовича Рябухина. Первые два дня Сырцов пареньков контролировал, чтобы не засветились во время слежки. Ну а когда на все точки вышли, предоставил им самостоятельность, так как в стационарном наблюдении вероятность провала очень мала.
      У подъезда на старушечьей лавочке Сырцова ждал связник-проводник. Из тех, кто брал с ним Генриха-Федора. Рыжий кожан Сережа. При виде выходившего из дверей Сырцова Сережа, как положено, встал и восторженно доложил:
      - А я только что певицу Дарью видел! Она в вашем доме живет, да?
      По наивности двусмысленный вопрос. Сырцов ответил в том же духе:
      - В гости ходит... Иногда, - и перешел к делу: - Где он?
      - С утра был в своей конторе...
      - Неважно, где он был, - перебил раздраженный разговором о Дарье Сырцов. - Где он сейчас?
      - В своем филиале, - обиженно, без подробностей, сообщил Сережа.
      Филиалом звался подвальный закут на задах солидной фирмы, где Андрей Альбертович проводил, как понял Сырцов, наиболее деликатные допросы. Рябухин и его верный пес Виталий входили туда через главный вход фирмы, а уж затем усердный Виталий затаскивал допрашиваемых с черного, с глухого безоконного двора. В один прекрасный вечер Сырцов посетил - доблестные арендаторы, естественно, отсутствовали - это заведение, и что тоже естественно, с черного (вход со двора) крыльца.
      - И бык при нем? - поинтересовался Сырцов, устраиваясь за баранкой "гранд чероки".
      - При нем, Георгий Петрович, - вместе с ним огорчился Сережа, аккуратно влезая в гостеприимно распахнутую дверцу.
      - Шума не хочу, - поделился своими опасениями Сырцов. - Но боюсь, без шума не получится.
      Сережа сочувственно покивал. "Гранд чероки" вскарабкался по переулку и выбрался на Садовое кольцо. Начались дела, намеченные Сырцовым на сегодняшний день.
      * * *
      "Форд скорпион", недолго попетляв по арбатским переулкам, прибился к тротуару у подъезда дома, в котором жила Анна. На приподнятой площадке, у входа в подъезд, как и всегда, колбасились юные поклонницы и - реже поклонники великой артистки.
      - Дарья, - ахнула одна "сприха".
      - А говорили, что они поругались! - кого-то уличая, воскликнула другая.
      - Здравствуйте, - вежливо поздоровался с Дарьей узнавший ее привратник в вестибюле. Был очень обходителен, ибо святое дело: "и звезда с звездою говорит", как сказал поэт.
      Анна открыла дверь, и Дарья порывисто поцеловала ее в щеку. В ответ Анна потрепала ее за ухо, оценила:
      - Хорошо выглядишь, Дашка, - и пригласила: - Заходи. Кофейку сейчас попьем.
      Дарья сняла мальчиковую курточку, повесила ее на вешалку, от кофе отказалась, отговорившись, что только что его пила.
      Она прошла в гостиную- зал и здесь, у стойки бара, Анна предложила иной вариант - выпить по малости коньячку. Даша согласилась, но "чуть-чуть".
      Анна зашла за стойку и со сноровкой опытной барменши налила две дозы. Шикарным рывком катнула по гладкой доске стакан в сторону Дарьи и подняла свой:
      - Со свиданьицем, - подождав, пока Даша выпьет, выпила сама.
      - Ты сегодня радостная, как телка на весеннем лугу. Удача в личной жизни, да?
      - Да нет, вроде все по-старому, - стесняясь лгать, промямлила Дарья.
      - Все врешь, Дарья, - уличила Анна.
      - А зачем? - на всякий случай Дарья обиделась.
      - Для приличия. А я тебя без приличий спрашиваю: сегодня всю ночь безоглядно с Жоркой Сырцовым трахалась, да?
      - Зачем ты так, Аня! - взмолилась Дарья.
      - Ну, не трахались, не трахались! Пусть будет так - всю ночь любили друг друга.
      - Откуда знаешь? - покраснев, спросила Дарья.
      - Ты же с Жоркиного телефона мне звонила, коровища, а номерок-то на моем аппарата фиксируется. Впредь осторожней будь.
      - Не хочу быть осторожной, - гордо заявила Дарья. - Не хочу!
      - Счастливая, да? - грустно догадалась Анна.
      * * *
      Чрезвычайно серьезный стажер Петя обеспокоенно отрапортовал:
      - Они пока еще здесь, Георгий Петрович. Но по всем признакам собираются рвать отсюда когти навсегда. Амбал уже отнес один тяжелый ящик к машине.
      - И за вторым пошел? - поинтересовался Сырцов.
      - Наверное...
      Прижимая ящик к выпяченному животу, амбал Виталий выволок его из тесного коридора на дневной свет и слегка ослеп от этого пронзительного весеннего света. Ровно настолько, сколько понадобилось Сырцову, чтобы незамеченным подойти к нему и приставить холодный ствол "байарда" к его потному лбу. Прозревший Виталий, заведя глаза под лоб, увидел устрашающих размеров ручной братоубийственный снаряд.
      - Ящик пока не отпускай, - негромко попросил амбала Сырцов. - Петя, ящик прими, а ты, Сережа, браслеты цепляй.
      - Куда его? - осведомился Сережа, защелкнув наручники, а Петя, с трудом удерживая тяжеленный ящик в опущенных руках, спросил:
      - А что с ящиком делать?
      Сырцов для начала решил разобраться с ящиком. Засовывая "байард" в сбрую, он полюбопытствовал у Виталия, что в ящике. До сих пор не понимая, что происходит, Виталий покашлял, но, твердо поняв, что отвечать надо обязательно, объяснил:
      - Посуда всякая, чашки, ложки, вилки, тарелки, чайник электрический, утюг.
      - Утюгом, значит, пытали? - вопросом выразил свое изумление сообразительный Сырцов. - Отважные же вы ребята!
      - Мы не пытали... - безнадежно заныл Виталий.
      - Брюки гладили, - насмешливо предположил Сырцов. - Ладно, об утюге потом. Что там Альбертович делает?
      - Бумаги собирает. И меня ждет.
      - А дождется меня, - обрадовал амбала Сырцов.
      - Куда его, Георгий Петрович? - повторил вопрос Сережа.
      - В их машину, - распорядился Сырцов. - И ящик туда же. Ну и, естественно, караульте их ненавязчиво.
      - Кого их? - удивился Петя.
      - Виталия и ящики, - терпеливо разъяснил Сырцов и вошел в темный дверной проем.
      Поначалу было просто темно, а затем черно, как у негра в аппендиксе. Сырцов брел на ощупь, не включая - от греха - карманный фонарик. Сейчас должна быть последняя дверь. Сырцов ногой распахнул ее и увидел Андрея Альбертовича, на коленях стоявшего у картонной коробки. Не поднимая головы, Андрей Альбертович успокоил предполагаемого собеседника:
      - Сейчас пойдем, Виталий.
      - Никуда-то мы с тобой не пойдем, - устало огорчил его Сырцов, но для поддержания в клиенте необходимой для разговора бодрости добавил: - Пока.
      Андрей Альбертович поднялся с колен, не испугавшись и даже не удивившись.
      - А потом?
      - А потом что-нибудь придумаем.
      Они были когда-то шапочно знакомы, даже провели вместе пару дел и сейчас внимательно разглядывали друг друга- все-таки лет пять-шесть не виделись.
      - Давай придумывай побыстрее, - поторопил Сырцова Андрей Альбертович.
      - Придумал, - обрадовал его Сырцов и наотмашь врезал коллеге по уху. По-простецки, но на полную силу. Андрея Альбертовича кинуло к стене, где он ненадолго прилег рядом с ободранным табуретом. Ошарашенно поднялся. Видимо, гудело в башке. Беспомощно присел на гнилую табуретку и спросил:
      - Что тебе надо, Сырцов?
      * * *
      - Так что тебе надо, Дашка? - отхлебнув кофейку, спросила Анна. Она уговорила-таки гостью на кофе. Дарья тоже поднесла свою чашку к губам, но пить не стала, а лишь сымитировала глоток. Робко ответила:
      - Я опять хочу петь, Аня, - будто повинилась.
      - Ну и пой себе на здоровье, - пожала плечами Анна.
      - Как? Миши-то нет. А сама я ничего не умею.
      - Тоже мне - проблема! Была бы шея, а хомут всегда найдется. В конторе-то у него наверняка кой-какие людишки имеются.
      - Не хочу я с ними.
      - Тогда новых найди. Только свистни - прибегут.
      - И новых не хочу.
      - Так чего же ты хочешь? - Анна потихоньку раздражалась.
      - Я хочу, как ты! - отчаянно ляпнула Дарья, но, поняв некую двусмысленность своего восклицания, быстренько поправилась: - Не петь, конечно. Как ты, спеть никто не может.
      - Хорошо, когда люди правду говорят, - перебила Анна.- Правду всегда приятно слышать. Продолжай в том же духе.
      - Я хочу быть независимой, как ты. Чтобы мной не манипулировали те, для которых главное - бабки. Я хочу петь там, где хочу петь, я хочу петь тем, кому хочу петь, я хочу петь то, что хочу петь. И хочу зарабатывать столько, сколько заработала, а не столько, сколько откинет мне очередной Миша.
      - Многого хочешь, - усмехнулась Анна. - Кто же такого не хочет? Но не получается, Дарья.
      - У тебя же получается...
      - Если бы... - печально сказала Анна. - Чаще всего я пою не то, что хочу, а то, что хотят другие. Публика, устроители гастролей. Они не требуют, нет, но вкусы-то известны, а я сдаюсь...
      - Но ты ведь всегда можешь настоять на своем.
      - Могу. - Анна допила кофе и поставила чашку на блюдце. - Но не настаиваю.
      - Почему?
      - Потому что я хочу быть хорошей для всех. От этого все хороши со мной. И становится приятно и комфортно жить.- Анна говорила с истеричной горечью.
      Дарья для приличия помолчала, сочувствующе глядя на закуривавшую Анну. Дождалась, когда та сделала первую глубокую затяжку, и задала вопрос. О себе, естественно, как всякий истинный артист:
      - Что же мне делать, Аня?
      Анна выпустила дым через сморщившийся от улыбки нос и покровительственно успокоила:
      - Не боись. Что-нибудь придумаем. Сказал же один умник, что жить в обществе и быть независимым от этого общества нельзя. Мы все зависим друг от друга. Но отвечать за себя, за свои поступки мы можем и должны. Пешкой быть, конечно, противно. Особенно в лапах коммерческой шпаны. Вот от шпаны-то я и постараюсь помочь тебе освободиться.
      - Об этом и прошу, Аня, - смиренно потупилась Дарья.
      - Но учти, без профессионалов в чисто финансовых делах тебе не обойтись.
      - Ты-то обходишься...
      - Хрен-то обхожусь! Без так называемых продюсеров и менеджеров, которые без спроса лезут тебе в карман и в душу, да, обхожусь. Но чисто финансовыми моими делами занимается специалист, не имеющий никакого отношения к шоу-бизнесу.
      - Вот бы мне такого! - помечтала Дарья.
      - И моторный администратор необходим. Лучше всего какого-нибудь бойкого паренька своим любовником сделать, чтобы предан был.
      - Аня... - почти беззвучно взмолилась Дарья.
      - Да, я совсем забыла, что у тебя Жорка... - И вдруг великую певицу осенило: - А что, если Жорку администратором сделать?!
      - Не захочет, - рассмеялась Дарья.
      Анна подмигнула:
      - Ладно, попросим Железного Шарика, чтобы делового, но застенчивого подыскал.
      - А кто такой Железный Шарик?
      - Железный Феликс, как тебе известно, Дзержинский,- с удовольствием приступила к объяснению Анна. - Был Железный Шурик. Это председатель КГБ Шелепин. А теперь у нас с тобой - Железный Шарик.
      - Тоже из ГБ? - испугалась Дарья.
      - Типун тебе на язык! Миллионер, владелец "Мирмара" Борис Евсеевич Марин.
      - А почему Железный?
      - Потому что железный.
      - А почему Шарик?
      - Потому что круглый и катится.
      - И накатывает? - поинтересовалась Дарья.
      - У тебя время есть? - задумчиво спросила Анна.
      - А что?
      - Через час Железный Шарик ко мне закатится. Вот и посмотришь, какой он.
      * * *
      - Тварь ты! Последняя тварь! - заорал на Андрея Альбертовича Сырцов. Он ходил по подвалу, легонько подвывая, как от зубной боли. - Ты же знал, сволота, что этот "ТТ" погубит мальчишку!
      - А что я, что я? Меня попросили, и я достал, - не оправдывался, а, скорее, удивлялся непонятливости собеседника Андрей Альбертович. Он как сел, так и сидел: задвинув ноги под табурет, спина прямая, ладони на коленях.
      - Ладно. Проехали, - решил Сырцов. - Теперь о Генрихе. Как он там прозывается? Федор Федорович Заволокин? Я полагаю, что его ты вербовал. Как же ты мог заставить переквалифицироваться домушника в киллеры?
      - Я его не заставлял переквалифицироваться. Мне было поручено его обломать и приручить - и только.
      - Утюгом приручал?
      - Зачем же так грубо? - укорил Сырцова Андрей Альбертович. - Утюгом поломать можно, а приручить нельзя. Компроматом, Жора, компроматом.
      - Вот ты и разговорился. Это хорошо, - похвалил его Сырцов. - А компромат откуда у тебя?
      - От Антона Николаевича Варицкого, - уважительно назвал фамилию Андрей Альбертович.
      Но Сырцов отодвинул упомянутого персонажа на потом. Его интересовало другое:
      - Характер компромата? Чего Генрих должен был испугаться больше, чем государственной власти, милиции, соседей, прохожих?
      - Уголовщины, Жора. Феденька три года в осведомителях от МУРа в блатном море старательно плавал.
      - Чьим агентом он был, Дрюня? - быстро спросил Сырцов.
      - Имени-фамилии в бумагах не было, только псевдоним- "Одинокий", - и все. Но Генрих и Одинокого испугался до медвежьей болезни. Так что работать с ним было одно удовольствие. Сдался сразу, на спину и лапы вверх, как котенок. Чеши мне пузо кто хочет!
      - А кто хотел?
      - Я передал его певцу знаменитому, Радаеву Олегу.
      - Значит, он был твоим шефом?
      - Нет, с Радаевым я редко встречался. Все дела - через Варицкого.
      - Как же ты, бывший мент, под такой рваниной ходишь?
      - Он сын министра, между прочим. - Видно было, что Андрей Альбертович уважает многие признаки былой ли, настоящей ли, все равно - власти. И сейчас он словно титул возгласил. Прямо его сиятельство Антон Варицкий.
      - Да говно он, твой Варицкий, жидкое вонючее говно!- припечатал Сырцов.
      Андрей Альбертович не стал спорить с хозяином положения и, помолчав, прикинул, что за свою разговорчивость уже может потребовать и вознаграждения.
      - Отпусти меня, Жора.
      - Куда? - особо не удивясь, спросил Сырцов.
      - В Тамбовскую губернию. К теще.
      - "Тамбов на карте генеральной кружком означен навсегда. Он прежде город был опальный, теперь он, право, хоть куда", - процитировал эрудированный Сырцов. А не столь начитанный Андрей Альбертович слегка обиделся на Лермонтова за Тамбов:
      - Как это не обозначен? Тамбов - областной центр.
      Сырцов, устав стоять, привалился спиной к кирпичной стене:
      - Я думал, что в ярости разотру тебя, подлую предательскую скотину, в мелкую пыль разотру. Для начала даже по уху дал...
      - Левое ухо до сих пор ничего не слышит, - перебив, пожаловался Андрей Альбертович.
      - Бога благодари, что правое пока слышит, - подбодрил его Сырцов. Желал я злодея наказать, а какой ты злодей!..
      - Не злодей, не злодей! - обрадовался Андрей Альбертович.
      - Ты - ничто, пустота в оболочке. Что ж, прикажете пустоту молотить кулаками, ничто уничтожать? Что же мне с тобой сделать, Дрюня?
      - Отпусти меня, Жора, - снова попросился в Тамбовскую губернию Рябухин.
      - А куда это вы вдруг засобирались? - вспомнил Сырцов. - Заспешили, засуетились. Отчего?
      - Запахло жареным, - признался Андрей Альбертович.
      - Тебя предупредили?
      - Меня взрыв на кладбище предупредил. Хотя про эту берлогу ни Радаев, ни Варицкий не знали, решил я когти рвать. И отсюда, и из Москвы.
      - Что же мне с тобой сделать? - задумался Сырцов.
      - Отпусти, а? - то ли подсказал, то ли попросил Рябухин.
      - Я тебя Лене Махову сдам, - наконец решил Сырцов.
      - Он меня убьет! - в отчаянии взревел Рябухин.
      - Он тебя и пальцем не тронет.
      - Сам-то не тронет. Он просто посадит меня в камеру с уголовниками!
      - Твои заботы, - равнодушно откликнулся Сырцов на рябухинский крик души.
      * * *
      Железный Шарик, он же Круглый Боб, он же финансист, предприниматель и миллионер Борис Евсеевич Маркин устроился в середине обширного дивана, по краям которого сидели две знаменитые певицы. Он, как петух на насесте, повертел головой, переводя подчеркнуто восхищенный взгляд с одной патентованной красотки на другую, и сообщил отсутствующим зрителям:
      - Я в раю, и рядом - райские птицы с колдовскими голосами.
      - Цыпочки, - грубым голосом сказала Анна.
      - То есть? - обалдело удивился Марин.
      - А что тут понимать? - агрессивно продолжила Анна.- В моем беззаботном отрочестве, прошумевшем в незабвенном Кочновском переулке, так ко мне обращались застенчивые ухажеры. Прешь, бывало, с подружкой, а сзади: "Цыпочки!" Обернешься неосторожно на зов, и тут тебе вопрос от кавалера: "Говно клюете?" Так вот и ухаживали за мной в те времена. Да и сейчас далековато нам с Дарьей до райских птичек. Цыпочки мы, цыпочки!
      Борису Евсеевичу рассказ понравился. Он покровительственно улыбнулся Анне, для которой, знал отлично, шокинг - любимый прием в диалоге.
      - Наша непредсказуемая примадонна в своем репертуаре, - бойко констатировал он. - Кстати, насчет поклевать. Я с утра не жрамши.
      - "Навозну кучу разрывая, петух нашел жемчужное зерно", - совсем распоясалась Анна и крикнула очередной своей рабыне: - Марина!
      Марина возникла в дверях тотчас.
      - Мариночка, лапочка, сообрази пожрать, а? - нарочито униженно попросила Анна, чтобы доставить той удовольствие. - Что-нибудь у нас найдется?
      - Я свиные отбивные вмиг поджарю, - с энтузиазмом заверила Марина.
      - Трефное, Боб, - предупредила Железного Шарика Анна.
      - Запретный плод сладок, - весело ответствовал он.
      - Тогда, пока Марина там колдует, поговорим, Боб, о Дарье.
      Молчавшая до сих пор Дарья за прошедшее время хорошо подготовилась к драматическому моменту. Беспомощно прижав кулачки к груди, она со скрытым страданием воскликнула:
      - Помогите мне, Борис Евсеевич!
      Участливый Марин тотчас изменился в лице. Заметно было, что Дашин вопль тронул сердце миллионера, и он спросил голосом, которым взрослые лепечут часто с малыми детьми, сочувственно и шепеляво:
      - Финансовые затруднения, деточка? Да уж куда вам, Дашенька, с деньгами-то дело иметь!
      - Тебе все деньги! - раздраженно укорила Анна. - Не в деньгах счастье, Боб.
      - А в чем, моя хорошая? Ты скажи в чем, и я, бросив все свои деньги, побегу за настоящим счастьем.
      - Знала бы, и сама побежала. Передовые люди всех времен говорят, что счастье - в любви к ближнему, - почти серьезно сказала Анна.
      - Тогда я счастлив, - твердо заявил Борис Евсеевич. - Я бескорыстно, без гнусных намерений, люблю вас, мои прелестные девочки.
      - И твои обильные бабки при тебе, - дополнила картину Анна. - Ты счастлив вдвойне, Боб!
      Опять забытая Дарья демонстративно шумно вздохнула. Марин спохватился и вернулся к роли заботливого папаши:
      - К вашим услугам, Дашенька!
      - Уж не знаю, как и начать... - нарочито заробела Дарья.
      - Начну я, - жестко вмешалась Анна. - Как тебе известно, Боб, Дашкин продюсер Мишаня покинул лучший из миров. И Даша осталась без присмотра. Конечно, найти очередного шоу-жулика - не проблема, только свистни. Но загвозд ка в том, что Дарья под завязку наелась мошеннических проделок своих благодетелей-устроителей и хочет сама вести свое дело при консультации опытного и энергичного финансиста. Ты - опытный, энергичный и дьявольски умный финансист, Боб. Я все правильно сказала, Дарья?
      - Не совсем, - отчасти возразила Дарья. - Я не смогу одна вести свои дела как следует. Я хочу, я мечтаю, я прошу, чтобы ты, Аня, помогала мне. И, конечно же, Борис Евсеевич.
      - То есть хотите войти в Анино дело на паях, так сказать? - уточнил Круглый Боб.
      - Ну, слишком громко сказано, - скромно не согласилась Дарья. - Какой я компаньон Ане?
      - Надеюсь, с этим вы сами разберетесь, - сказал Марин и слегка призадумался, глядя голубыми своими глазами в потолок. Вероятно, там и нашел решение всех мучивших его вопросов. - Что ж, если Анна согласится осуществлять общее, так сказать, руководство, то я готов помочь, тем более я и так в меру своих скромных сил и возможностей помогаю Ане. Но есть определенные "но". Я очень занятой человек, Даша, каждый мой день рассчитан по минутам...
      - То-то занятой, - возмущенно удивилась Анна. - И треплешь, треплешь языком без остановки...
      - На визит к тебе, дорогая, в моем расписании отведено два часа, пояснил Борис Евсеевич, - а я пока использовал из них только тридцать пять минут. Так вот, Даша, в самое ближайшее время я ничем не смогу вам помочь, потому что по поручению двух детективов...
      - По просьбе, - перебив, уточнила Анна.
      - Смирнов и Сырцов не просят, - не согласился Борис Евсеевич. - Они поручают. И исключительно в приказном порядке.
      - А Жорка Сырцов - Дашкин любовник, - сообщила Анна.
      - Тогда совсем хорошо, - не моргнув глазом мгновенно среагировал Марин. - Тогда я могу быть откровенным с вами обеими! Ты, Анна, так сказать, их клиент, вы, Даша, близкий, если можно так выразиться, человек (Анна хихикнула), и я выкладываю карты на стол. По их поручению я провожу конфиденциальную ревизию всех дел, которые вели так нелепо погибшие шоумены, и проверку людей, которые теперь продолжают эти дела.
      - Ленин умер, но дело его живет! - вновь не удержалась Анна. - Твой Мишаня, Дашка, как Владимир Ильич, и его дело тоже живет.
      - К сожалению, до вашей конторы я еще не добрался, Даша, и, естественно, совершенно не в курсе ваших дел. Но, надеюсь, в ближайшие две недели я сумею успешно выполнить поручение наших добрых знакомых и, будучи полностью в курсе, смогу вам помочь. В определенном, исключительно финансовом аспекте, конечно.
      - Ты, главное, расклад сделай, а уж потом я подключусь, - сказала Анна. - Две недели можешь потерпеть, Дарья?
      - Две недели потерплю, - робко согласилась Даша.
      - Вот и чудесненько, - успокоилась довольная Анна, а Борис Евсеевич вспомнил о главном:
      - Еще бы пожрать от пуза, тогда не просто чудесненько, а чудесно было бы!
      Будто услышав крик его души, на пороге опять возникла Марина и сообщила, обращаясь только к Анне:
      - Все готово.
      - Пошли на кухню, дорогие гости, - пригласила Анна и встала. Круглый Боб на лету поймал ее ручку и в очередной раз восхитился:
      - Кудесница! Богиня!
      - Какая? - быстро спросила Анна. - Венера? Цирцея? По-моему, в совмине Олимпа именно Цирцея отвечала за продовольственную программу.
      * * *
      - Ну и где он? - сурово потребовал у Кузьминского ответа недовольный и собой, и миром, и Кузьминским Сырцов. Он орлиным взором осматривал крутой овал стадиона "Локомотив", на трибунах которого жидкими островками расположились зрители, наблюдавшие за невеселым футбольным спектаклем на грязно-зеленой предмайской лужайке.
      - "Игде, игде!" - передразнил нечаянно получившееся плебейско-хамское сырцовское произношение. - Раз пресс-атташе, значит, в ложе прессы.
      - И где же ложа прессы? - уже нарочно утрируя, спросил Сырцов.
      - Там, где сидят люди, которым футбол до феньки, - объяснил всезнающий Кузьминский.
      И точно: в ложе прессы молодые и не очень люди в вольных одеждах оживленно трепались, не глядя на футбольное поле. Антон Варицкий в ажитации размахивал пивной банкой.
      Кузьминский, облокотясь о железное перильце, брезгливо наблюдал эту сцену. Ему быстро надоело, и он позвал:
      - Антон!
      Варицкий обернулся на зов, узнал, приветственно покивал, давая понять, что узнал, допил, закинув голову, баночку до дна (отчетливый кадык три раза дернулся вверх-вниз) и, поставив опорожненный сосуд на скамейку, не спеша направился на зов Кузьминского.
      - За "Спартак" болеете? - спросил он и, не дожидаясь ответа, презрительно заговорил: - Не команда в этом году, а сборище суетливых пацанов. Вот в прошлом году "Спартачок" был "Спартачком"!
      - Так на кой хрен ты здесь торчишь? - грубо спросил Кузьминский.
      Он-то от души болел за "Спартак".
      - По долгу службы, Витенька, по долгу службы.
      - А пиво хлещешь тоже по долгу службы?
      - Ага, - весело откликнулся Варицкий. - Если бы не служба, водку бы жрал!
      - Да сядете вы наконец! - гавкнул на них двумя рядами выше сидевший болельщик, которому развязная троица мешала смотреть матч. Они покорно подчинились. Антон, подмигнув им, сказал громким шепотом так, чтобы шепот слышал истовый болельщик: - Смотри не смотри, все равно ни черта не увидишь!
      - Так какого черта вы здесь ошиваетесь? - задал справедливый вопрос гневный поклонник футбола.
      - Гражданин, а вернее, товарищ по несчастью прав, - строго глядя на Варицкого через разделявшие их прутья, согласился Кузьминский, - чего мы тут забыли?
      - А что предлагаешь? - деловито осведомился Антон.
      - Выпить, - кратко и убедительно высказался Виктор.
      Одному напиваться, засаживать тайно ото всех стакан за стаканом занятие, безусловно, малоприятное. Последнюю неделю Антон крепился, пробавляясь пивом "Крепкое", и чувствовал себя превосходно. Но в хорошей компании рюмочку-другую за занимательной беседой, на которые Витька великий спец, сам бог велел.
      - Считаешь? - для вида посомневался Варицкий.
      - Иначе не предлагал бы.
      Варицкий лихо - со скамейки на скамейку - перепрыгнул заборчик и уже сам распорядился:
      - Пошли.
      - Иди, иди, - поторопил его сверху настырный болельщик. Добравшись до прохода и ощутив свою недосягаемость, Антон саркастически ответил:
      - А ты здесь оставайся. Только ни на что не надейся. Сегодня тебе ничего не покажут.
      - Гуляй, козел! - оставил за собой последнее слово болельщик.
      ... - Куда? - на асфальтовой площадке под сенью, так сказать, редких сосен хлопотливо осведомился Варицкий.
      - В Сокольники, - безапелляционно предложил Кузьминский.
      Пустой (до окончания матча оставалось еще минут пятнадцать) сорок первый троллейбус доставил их до конструктивистской двойной избушки станции метро за десять минут. В предвкушении, не торопясь, широкой аллей дошли до новенького в стиле модерн начала века входа в знаменитый парк. Перед тем как выбрать дальнейший маршрут, Кузьминский посоветовался с общественностью:
      - В "Фиалку"?
      - Я заведений с холуями не люблю, - признался Антон.- Мне бы туда, где стойка с самообслугой.
      - Тогда в шашлычную, - принял окончательное решение Кузьминский.
      Швыряться дензнаками Варицкому не позволили. Сошлись на том, что второй круг, если понадобится, будет оплачен им, Антоном. Покочевряжившись, Антон успокоился. Сырцов с метровой полосой чеков от кассы направился к окну выдачи горячей пищи, а Кузьминский у стойки набирал на поднос бутылки, стаканы и тарелки с закусками.
      Демократичность российских заведений подобного рода определяется ассортиментом емкостей, из которых употребляют горячительные напитки. Шашлычная была из самых демократичных, так как здесь манипулировали стаканами. Но еще не гранеными, а гладкими. Можно считать, пред последняя ступень. Как литератор и кинематографист, Кузьминский вмиг понял, что в данном случае не содержание диктует форму, а форма определяет содержание, разлил всем по полстакана и предложил, как водится:
      - Со свиданьицем.
      Синхронно выпили водочки "Довгань", запили фантой, закусили сразу горячим - пока шашлык не остыл. Истомленного недельным воздержанием Варицкого взяло почти сразу. Подобрел до того, что, наконец, обратил внимание на молчаливого спутника Кузьминского.
      - А вы, как я догадываюсь, поклонник литературного таланта нашего Виктора?
      - Поклонник, - односложно согласился Сырцов.
      - Давайте знакомиться. Я - Антон Варицкий, журналист. - Антон милостиво протянул руку любителю Витенькиной литературы.
      - Давайте знакомиться, - повторил вслед за ним Сырцов. - Георгий Сырцов. Сыщик.
      Радостная отпущенность обернулась вдруг опустошающей слабостью. Антону стало тяжело держать руку протянутой, и он убрал ее, на всякий случай спрятав за спину. Он машинально произнес:
      - Очень приятно.
      - Чего уж тут приятного, - возразил Сырцов и неожиданно предложил: Давайте по второй.
      Кузьминский послушно разливал, а Варицкий осуждающе смотрел на него. Он сообразил, что подставил его писатель, виновник всех его бед. Кузьминский верно понял состояние Варицкого и присоветовал лекарство от нервного колотуна:
      - Выпей вторую, Антон, и сразу легче станет.
      А невозмутимый сыщик добавил:
      - Нервишки успокоятся, в голове прояснится, и вам будет явно легче отвечать на мои вопросы.
      Не спорить же с подлыми провокаторами. Варицкий пил, кося глазом: пьют ли эти негодяи? Они выпили, и с удовольствием. Закусывал один Кузьминский. Сырцов и Варицкий смотрели в глаза друг другу. Боролся Антон недолго, сдался, найдя своему органу зрения удачное применение - стал следить за оливковой ягодкой, которую сам же гонял вилкой по тарелке.
      Сырцов начал не с вопроса, а с информации:
      - Два часа тому назад я сдал в МУР Андрея Альбертовича Рябухина.
      - Ну и что? - с пугливым вызовом спросил Варицкий.
      - Ничего лучше дурацкого "ну и что" не мог придумать,- презрительно констатировал закусывавший инженер человеческих душ. - Слабо, Тоша, очень слабо!
      - А что, я должен был подпрыгнуть от восторга и радостно вскричать: "Как замечательно, что сыщик Сырцов сдал какого-то Рябухина в МУР!"? Витьку Кузьминского пресс-атташе не боялся, и поэтому, желая ответить ему как можно язвительнее, забыл о страхе вообще.
      - Уже лучше, - похвалил его писатель.
      - За исключением фигуры речи насчет какого-то Рябухина, - дополнил литератора Сырцов. - Теперь к вопросам, Антон Николаевич.
      - На которые я вряд ли захочу отвечать, - взбодрился от своей первой удачной реплики Варицкий и от второго стакана.
      - Недопонимает? - спросил Кузьминский у Сырцова.
      - Недопонимает, - подтвердил Сырцов. - Знаешь, Витя, какой-то, как изволил выразиться господин Варицкий, гражданин Рябухин ведь вскоре заговорит, если уже не говорит, на дознании. И, естественно, в душевном разговоре одной из первых всплывает фамилия нашего сегодняшнего собутыльника, которого в ближайшее время обеспокоят визитом культурные, но весьма настырные пареньки из МУРа. В моих силах задержать этот визит, а в дальнейшем устроить так, что господин Варицкий сможет выйти из весьма щекотливой ситуации с наименьшими потерями. Если, конечно, он ответит на мои вопросы исчерпывающе правдиво.
      - Я вам не верю, - сказал опять погрустневший Антон.
      - Ну прямо Станиславский на репетиции, - сострил Кузьминский.
      - Он - говно из-под желтой курицы, а не Станиславский, - буднично заметил Сырцов.
      Такое терпеть нельзя. Нельзя! Варицкий ударил жирным кулачком по столу.
      - Да как вы смеете?! - вскричал он и попытался встать из-за стола.
      - Сидеть! - гаркнул Сырцов страшным голосом (у Варицкого от этого рыка подкосились ноги, и он возвратился на стул) и продолжил уже в нормальных громкости, тональности и регистре: - Ты хоть понимаешь, курицын сын, что пистолет "ТТ", прошедший через тебя, замазан в убийстве? Это по меньшей мере пятерик, твердый пятерик!
      - Какой пистолет? Не знаю никакого пистолета. - Варицкий хотел сказать это твердо, уверенно, но получилось совсем не так - прошелестел.
      - Ну не дурак ли? - устало пожаловался Кузьминскому Сырцов.
      - Он малость не в себе, Жора. Сейчас еще немного выпьет и заговорит, успокоил сыщика писатель. - Выпьешь?
      - Выпью, - решился (может, и вправду полегчает) пресс-атташе и вяло махнул ладошкой.
      - И заговоришь? - горлышко бутылки замерло над стаканом Варицкого.
      - И заговорю. - Варицкому так хотелось спасительной дозы, что он в момент сдался.
      Кузьминский и Сырцов наблюдали, как жадно и некрасиво пил Варицкий. Они дали ему возможность слегка закусить. Да ему ничего и не хотелось, кроме солененькой ягодки. Он обсосал косточку и положил ее на край тарелки. Косточка скатилась по пологому отко су. Все трое смотрели на нее. Первым отвлекся от завораживающего зрелища прагматичный Сырцов. Его поджимало время.
      - С кем ты контактировал напрямую по эстрадным и футбольным делам? деловито задал он первый вопрос.
      - Я не контактировал... - Варицкий испугался этого конспиративно-криминального слова. - Я был посредником при финансировании ряда проектов в шоу-бизнесе, и все.
      - Ты - посредник. А кто финансировал?
      - "Департ-Домус банк".
      - Это учреждение и здание. А кто конкретно, персонально?
      - Моя жена, Галина Васильевна Прахова. Она - одна из основных владелиц акций этого банка.
      - Так все-таки кто же: Прахова или банк?
      - Скорее всего, банк через Прахову. - До того поплыл от страха и водки Варицкий, что свою жену назвал строго по фамилии.
      - Один конец, - понял Сырцов. - А другой?
      - Не понял? - поспешно попросил разъяснений Варицкий.
      - Банк финансировал. Кого он финансировал?
      - Как кого? - удивился Варицкий. - Я же сказал: шоу-проекты.
      - Совсем одурел наш пресс-атташе, - вступил, наконец, в беседу Кузьминский. - Тебя спрашивают, какому человечку понадобились бабки для осуществления шоу-проектов. Фамилия, имя, отчество. Партийность, семейное положение, бывал ли за границей.
      - Это зачем? - испугался Варицкий.
      - Для красоты слога, - признался Кузьминский. - Кто он, Тоша?
      - Радаев Олег Русланович, - поспешно сообщил Варицкий.
      - Почему Радаев сам - напрямую - не связался с президентом банка? спросил Сырцов.
      - Не знаю, честно не знаю. Вышел на меня, а через меня- на Прахову.
      - Сложновато, - сказал Сырцов. - Но с тобой-то контакты поддерживал постоянно?
      - Регулярно, - уточнил Варицкий.
      - Потом Радаев почил в бозе, - напомнил Сырцов. - И дальше что?
      - А дальше ничего, - заверил Варицкий.
      - Уточняю вопрос: кто после смерти Радаева вел от имени менеджеров и продюсеров дела с банком через тебя?
      - Да времени-то прошло всего ничего, - быстро нашел выход из щекотливого положения Варицкий.
      - Вполне достаточно, чтобы восстановить связи. Кто тебя взял за пищак, глиста увертливая?
      - Вы, - убежденно ответил пресс-атташе.
      - А кроме меня?
      Не назвать страшно, а назвать еще страшнее. Но не отвечать уж совсем нельзя.
      - Вас-то одного вполне достаточно.
      Они сидели в левом завороте зала, в котором окно выдачи не функционировало. Тащиться с подносом сюда посетителям было лень, и здесь было пустынно. Только в углу дружно "отдыхала" за напитками компания ко всему привыкших палаточников.
      Сырцов, не поднимаясь, просто потянулся и хлобыстнул тыльной стороной ладони по мордасам сына министра и мужа миллионерши, которого от нешуточного удара кинуло на пластмассовую спинку хлипкого полукреслица. Не ожидавший такого негодяйства Варицкий перестал дышать и будто погрузился в морскую пучину. Сырцов с Кузьминским терпеливо ждали, когда он вынырнет. Вынырнул наконец-то. Выдохнул из широкой груди использованный воздух, без паузы набрал свежую порцию, выдохнул ее и только после этого тонким петушиным голоском возмутился:
      - Да как вы смеете?!
      И снова схлопотал по роже. Без объяснений, за что и почему, без комментариев. В первый раз было ошеломительно, ну а во второй - больно. Из потревоженного носа, из левой ноздри осторожно потекло теплое. Варицкий пальцем провел у себя под носом. На пальце была кровь. От жалости к себе он готов был заплакать, но плакать ему не дали. Сырцов вытер носовым платком натруженную руку и, засунув ее в карман брюк, вольно вытянул под столом ноги и пообещал:
      - Добью до инвалидности третьей группы.
      - Этот - добьет, - подтвердил Кузьминский.
      - Что вам от меня надо? - жалобно просил Варицкий.
      - Опять двадцать пять! - огорчился Кузьминский, и Сырцов заговорил быстро и монотонно, в ритме и тональности рэпа:
      - Имечко, имечко, можно и фамилию. Быстренько, Тоша, быстренько, голубок, быстренько, тварь ползучая, быстренько, гнида паскудная. Хозяин кто, нынешний твой хозяин?
      Слова эти были страшнее побоев. Пропадать так пропадать. Только не сейчас.
      - Роберт. Роберт Феоктистов.
      - Летчик, - не удивился, а, скорее, удовлетворился Сырцов.
      - А ты, дурочка, боялась, - ободрил сына министра Кузьминский. - Ну а теперь надевай штанишки.
      * * *
      Поломал-таки свое неукоснительно исполняемое дневное расписание Марин. Даша с Анной были так очаровательны! Они попели ему своими драгоценными голосами, и столь великодушный, бескорыстный с их стороны жест не мог остаться без столь же великодушного и бескорыстного ответа. Растроганный Борис Евсеевич рассыпался в словах и комплиментах, заверяя прелестницу, что век бы так сидел.
      - Но это же не входит в ваше расписание, - тихо пошутила Дарья.
      - Не входит! - восторженно согласился Борис Евсеевич. - И к черту расписание!
      - Какой лихой! - засмеялась Анна и, будучи деловой женщиной, озабоченно осведомилась: - И во сколько обойдется тебе твоя лихость?
      В ответ Марин, начитавшийся Карнеги (или, может, Паркинсона), назидательно ответствовал:
      - Плох тот руководитель, в отсутствие которого начинает сбоить отлаженная машина. - От себя же добавил: - А я - хороший руководитель.
      - Тогда руководи, - подначила Анна.
      Руководящее указание Марина было просто, как все гениальное:
      - По кабакам и прочим злачным местам!
      - Но я же не одета... - жеманно посопротивлялась Дарья.
      - Если бы... - подчеркнуто огорчился находчивый Борис Евсеевич. - К сожалению, вы одеты, и утешает лишь одно: одеты вы чудесно.
      - Не шибко богатая выдумка, Боб, но что с тобой поделаешь, - сказала Анна и пошла переодеваться.
      Анна установила личный рекорд, ибо через пятнадцать минут, в темной юбке, в легком свитере под сереньким, очень дорогим пиджачком, удачно подкрашен ная и тщательно (грива дыбом) причесанная, она вошла в комнату:
      - Поехали.
      Охранник в изысканной униформе и шофер в ливрее послушно стояли у неохватного взглядом маринского лимузина. При виде привычно свободной барственной троицы они, распахнув автомобильные дверцы, старательно и одновременно поклонились.
      Марин никак (виделись уже) на поклон не отреагировал, а дамы рассеянно и приветливо поздоровались:
      - Здравствуйте! Здравствуйте!
      Все трое устроились в заднем салоне. Шофер повернулся к ним (стекло пока еще было опущено) и бойко спросил:
      - В офис, Борис Евсеевич?
      - В Шереметьево. У нас там рейс через пятнадцать минут.
      - Мы же по кабакам собрались, - сказала к радости Бориса Евсеевича наконец-то по-настоящему удивленная Анна.
      - По кабакам, - лукаво подтвердил Марин. - А что, в Питере кабаков нет?
      ...Их встретил на входе в аэропорт некто в небесно-голубом с золотом местный начальничек, не самый главный, конечно, но все-таки. Он поздоровался, ошарашенно и в ликовании узнав звезд, помог дамам выйти из машины, интимно поторопил дорогих гостей:
      - Поспешим, друзья мои. Посадка уже заканчивается,- и твердо зашагал впереди.
      Анна спросила вполголоса:
      - Когда ж ты успел позвонить, Боб?
      - Из твоего сортира. По мобильному, - торжествующе поведал Марин, чтобы сюрприз получился.
      - Ай да сюрприз из сортира! - захохотала Анна.
      Через час их встречали в Пулково. Еще один в небесно-голубом.
      * * *
      Кузьминский с Сырцовым отвезли на леваке слабо сопротивлявшееся тело Варицкого, который от страха и неопределенности накушался водки до перманентного изумления, домой. Куда везти, Сырцов знал, так как сын министра жил у своей жены, дочери банкира, которого в свое время начинающий частный сыщик тщательно и ненавязчиво пас. Они сдали тело хлопотливо причитавшей домоправительнице и с облегчением удалились из высотки на Кудринской площади.
      В баню бы лучше всего пойти. Отмыться. Но многочисленные сегодняшние заботы в рай не пускали. Они устроились в маленьком заведении на Садовом, где подавали хороший кофе по-турецки. Они прихлебывали, но ушли эмоции и возвратилась необходимая рассудительность.
      - И? - наконец произнес Кузьминский.
      - Две линии пересеклись в одной точке, - математически сформулировал Сырцов.
      - Как гневно писал в тридцатых годах о шпионе Сергей Михалков: "На перекрестке двух дорог им повстречался враг". Враг будет разбит, Жора?
      - Победа будет за нами, - автоматически закончил фразу Сырцов. Мерзавец Варицкий и дурак Артем назвали одно и то же место.
      - А великолепный Тоша указал и время каждодневного сбора, - дополнил Виктор. - Но ведь такая скотина, что безоглядно верить ему никак нельзя.
      - Но и не верить нельзя, - сказал Сырцов. - Скорее, недопустимо.
      - Когда решил идти?
      - Сегодня.
      - Не торопишься?
      - Тороплюсь. Но все равно опаздываю.
      - Я с тобой, Жора, а?
      - Сегодня разведка. Только разведка, Витя. А в разведке двое вместо одного - двойная опасность. Так что побереги меня.
      - То есть не идти с тобой, да? - понял Кузьминский.
      - Как догадался? - в шутливом недоумении восхитился Сырцов и вдруг совсем спокойно и добро предложил: - Пойдем, Витя. Я тебя домой отвезу. Ребятки мой драндулет здесь поблизости оставили.
      - А что мне дома-то делать?
      - Отдохнешь, поспишь.
      - В половине-то девятого! - возмутился Кузьминский.
      "Гранд чероки" нахально устроился во внешнем дворе барской усадьбы, где ныне заседали когда-то единые, а нынче расползшиеся по многочисленным, враждующим друг с другом организациям, еще недавно советские, а теперь русские писатели.
      Они полюбовались чуток темно-синим красавцем, а потом бесцеремонно влезли в него и помчались по Садовому к Мещанским.
      Контраст меж празднично сияющей и глубокой синевой "гранд чероки" и облезло белым двенадцатиэтажным бараком-домом Кузьминского был настолько разителен, что Сырцов недовольно пробурчал:
      - Ты бы, Витек, квартиренку поменял. Доплатил и поменял. Не бедный же.
      - Некогда, - вздохнул Кузьминский, выпрыгнул из джипа, в последний раз обернулся к Сырцову: - Я буду волноваться, Жора.
      - После двенадцати.
      - Что после двенадцати?
      - Волнуйся после двенадцати, если спать не будешь.
      * * *
      Из окон ресторана виделась неподвижно плоская, цвета нечищеного серебра, вода Финского залива, и от этого все знакомое было незнакомо, все внове: и ресторанный зал, и публика, и оркестр на возвышении, и совсем еще недавно такие привычные и близкие люди за столом. Слад кая тоска неузнаваемости. Сладкая тоска по тому, что прошло. Сладкая тоска по тому, что не произойдет никогда.
      Дарье захотелось плакать, и она вымученно улыбнулась. Марин поймал ее улыбку и, правильно вычислив ее как предвестницу тихих слез, смешно кинул свою голову щекой на стол, чтобы с просительной лаской заглянуть в Дашины глаза. Даша улыбнулась еще раз, и желание плакать оставило ее. Она положила ладонь на кругло-гладкую миллионерскую голову и искренне похвалила:
      - Вы - кудесник, Борис Евсеевич.
      - Я готов быть кем угодно, лишь бы вы не плакали. Вы ведь плакать собрались? - проницательно осведомилась голова на скатерти.
      - Передумала, - сказала Дарья и рассмеялась.
      - Ну и слава богу! - возрадовался Борис Евсеевич и, подняв голову со стола, орлиным взором отыскал не вовремя отлучившегося метрдотеля. Видимо, помимо финансовых своих талантов, Борис Евсеевич обладал способностями гипнотизера и экстрасенса, потому что исчезнувший было метрдотель материализовался у их столика как бы из воздуха.
      - Внимательнейшим образом слушаю вас, Борис Евсеевич.
      - К финалу, Марик, изобрази нам что-нибудь эдакое...- Борис Евсеевич руками показал нечто пышное и волнообразно колеблющееся.
      - Понятно, - моментально сообразил Марик. - А из напитков?
      Беседу прервала Анна. Она лениво спросила метра:
      - А почему в вашем заведении народонаселение такое серое?
      - Чего не знаю, того не знаю, - после паузы, ничего путного не придумав, чистосердечно признался Марик.
      Анна же и поделилась своими соображениями:
      - Все тут серые оттого, что нас с Дашкой не узнают.
      - Они просто стесняются, - льстя, защитил клиентов ресторана метр.
      - Если бы даже стеснялись, то все равно ненароком поглядывали бы, мрачно возразила Анна. - Эти люди нас не любят.
      - Все отменяется, Марик, - заявил, просчитывающий все на три хода вперед неунывающий Марин. - Обойдемся без финала. Как тот композитор, имя которого я малость подзабыл, чью неоконченную симфонию исполняют в каждом приличном концерте. Так что не все неоконченное - плохо. Но я вижу твои встревоженные глаза, Марик. Успокойся. Мы не завершим только симфонию. Счета это не касается.
      - Хоть ты нас развлекаешь, Боб, - ворчливо похвалила его Анна.
      - Туда, где вас узнают, девочки! Туда, где вас любят, красавицы! Туда, где вами восхищаются, великолепные мои артистки!
      - Твои темпераментные речи, безусловно, беспощадно правдивы и необычайно глубоки, наш безотказный Вергилий, - по достоинству оценила Анна слова и намерения Бориса Евсеевича. - Но такого места нет ни на одном из кругов ада.
      - А на кой нам ад? Пусть по нему Вергилий с Данте шляются, если им так этого хочется! - поддержал разговор весьма образованный для миллионера Круглый Боб. - И не Вергилий я вовсе. Я счастливый человек, ибо имею возможность сделать приятное обожаемым мною дамам. Я счастливый и состоятельный человек, Анна. И я найду такое место!
      Анна еще раз с отвращением осмотрела громадный зал и спросила в недоумении:
      - Так какого худенького мы здесь сидим?
      * * *
      В половине десятого Сырцов открыл дверь своей квартиры и вошел в непроглядно тихую прихожую. Щелкнул выключателем и по нетронутому расположению второпях разбросанных мелких вещиц понял, что после их почти одновременного ухода Дарья сюда не возвращалась. На полке подзеркальника лежала забытая ею черепаховая расческа. Он посмотрелся в зеркало, поправил пробо р драгоценной этой расческой и сказал себе, симпатичному, тому, который в зеркале:
      - Она просила беспокоиться. А я не беспокоюсь. Почему же?
      Покончив с лирикой, он, раздевшись до трусов, быстренько по мелочи прибрался - не любил, как всякий строевой, беспорядка, почистил зубы, принял контрастный душ и стал готовиться в путь.
      Униформа. Сначала камуфлированный комбинезон. Толстые носки и шнурованные почти до колен кованые башмаки. Задом наперед надеваемая легкая пулезащитная жилетка с застежкой на спине. На левое плечо - сбруя с привычно прижавшимся к боку "байардом". Поверх - боевой жилет с многочисленными карманами. Две запасные обоймы? На месте. Нож для метания? На месте. Наручники? На месте. В длинный карман на голени вогнал бебут десантный нож. Для сегодняшней прогулки, пожалуй, достаточно.
      Проверяя себя на звон, стук и бряк, Сырцов трижды подпрыгнул. Не звучал. В прихожей опять подошел к зеркалу и Дашиной расческой опять поправил пробор, хотя (он это сознавал) каскетка все равно нарушит прическу. Надел каскетку и вдруг понял, что идти-то особо не хочется.
      - Ай-ай-ай, дядя! - укорил он того, в зеркале, и, погасив всюду свет, вышел из квартиры, не зная, когда вернется и вернется ли вообще.
      "Гранд чероки" неспешно бежал по уже отдыхавшей от автомобильных потоков, желтоглазой Москве. Садовое кольцо, Крымский мост, мертвая в своей нелепой помпезности Октябрьская площадь, Ленинский проспект, Градские больницы.
      Не доезжая Гагарина, у разрыва между зданиями перед магазином спорттоваров он загнал свое автомобильное чудо на широкий тротуар вплотную к бетонному фундаменту прутьевой ограды.
      Теперь на безотказных своих двоих. Вот те хвост! Путь к знакомому спуску перегораживал новенький, пахнувший свежими досками забор. Еще хорошо, что выехал с запасом. Спотыкаясь на невидимых колдобинах, Сырцов довольно шумно обошел по периметру огороженную обширную территорию и разыскал, наконец, знакомую тропу, змеевиком самогонного аппарата спускавшуюся вниз.
      На середине спуска он не столько увидел, сколько ощутил находившуюся поблизости скамейку. Он глянул на светящийся циферблат своих наручных часов. Было без десяти одиннадцать. Но тропа была сегодня тропой войны, и он вслух поправил себя:
      - Двадцать два пятьдесят.
      Еще можно было что-то произнести вслух. Он сел на скамейку, чтобы в последний раз перед решающим рывком расслабиться. Он умел это делать. Он раскинул руки по неудобной спинке, вытянул ноги, поднял лицо к звездному небу, закрыл глаза и ушел в бездумное бытие-небытие. Ровно через пятнадцать минут (им самим отведенный срок) внутренний будильник без звонка безотказно сработал, и он, рывком подняв веки, услышал тишину. Тишина- опасна, ибо каждый звук, разрывающий ее, кажется катастрофическим, отвлекая от главного дела нервную энергию и распыляя столь необходимое внимание. Кроме того, тишина могла выдать.
      Сырцов бесшумно преодолел крутой спуск, некогда столь любимый жаждущими плотской любви парочками, где под сенью густых кустов они предавались нехитрым сексуальным забавам во все времена года. Даже на морозном снегу. Но - не та молодежь, не те времена. Одиночество на обширном пространстве опасно, ибо для охотников облегчаешь задачу: ты - одно живое существо в их заповеднике. Значит, зверь, подлежащий уничтожению.
      Слева и вверху сияла самоварным золотом корона белоснежного небоскреба Академии наук. Сырцов, не дойдя до набережной, подлеском двинулся направо. Перемещение в угрожающем пространстве было медленным и прерывистым. Сырцов постепенно превращался из зверя в натасканную охотничью собаку, через определенные промежутки времени замиравшую в напряженной стойке.
      Бессмысленного (на набережной он кончался никогда не закрываемыми воротами) забора, отделяющего Нескучный сад от Парка культуры и отдыха или, как любил выражаться Дед, парка культуры имени отдыха, он достиг в двадцать три пятьдесят пять. Не в ворота же идти! Сырцов крался вдоль забора, твердо зная, что нет такого забора, в котором русский человек, ленивый и предприимчивый, не проделал бы дыру. Он опять поднимался вверх, на этот раз подробно изучая забор. Обнаружил три дыры и не воспользовался ими. Они были столь же опасны, как и ворота, в первую очередь потому, что, если он их с легкостью обнаружил во тьме, то с еще большей легкостью их днем могла обнаружить бдительная охрана, которая сейчас несла настороженный караул. Дырки нужны были Сырцову для того, чтобы просчитать ее посты.
      Замерев, умерев, исчезнув, он стал ждать. Они, конечно, обучены, но разве можно чему-нибудь всерьез обучить постоянно самоутверждающегося в гнусной лихости уголовника? Ну вот и дождался: по ту сторону забора, рядом с верхней дырой, некто, собрав хархотину, смачно сплюнул. Поехали дальше, к следующей дыре. Здесь дурачок тайно закурил. Огонька сигареты видно не было, но заграничный дым сладко дразнил ноздри бросившего курить два года тому назад Сырцова. В раздражении он по ветру определил приблизительное местонахождение курильщика. Третий был уж совсем прост: прохаживался и очень старался не шуметь, шумя при этом многообразно.
      Сырцов под прикрытием двух сросшихся берез у ограды (как раз между нижней и средней дырой), будто выполняя упражнение на разновысоких брусьях, с мощной ветки на забор и вниз, на землю, в три маха бесшумно преодолел бетонное препятствие.
      Опять игра в покойничка. Сырцов умер на пять минут.
      И движение, наступательное движение вперед. Без звука, плавно, как в воде, замедленно, как в рапиде, почти не дыша.
      Он не знал, как это почувствовал, но почувствовал, и инстинктивно, не включая в свои физические действия разума, встретил стремительно метнувшуюся к нему тень неуловимым ударом ребра ладони по предполагаемой шее, по сонной артерии. Он ничего не знал, он ни о чем не успел подумать, рука пошла сама по себе и сделала свое дело. Не вскрикнув, не охнув, не пикнув, незадачливый охотник рухнул у ног строптивой дичи. Сырцов огорченно присел на корточки для того, чтобы рассмотреть паренька. Может, из старых знакомых? Нет, незнаком. Не парень - мужик. Неужто законник? Сырцов расстегнул камуфляж, рванул борт так, чтобы обнажить плечо временно отключенного, и увидел то, что и ожидал: искусно наколотый погон. В звании разбираться не стал, застегнул пуговицы и стал думать.
      - Э-э-э... - бессмысленно и почти неслышно промычал испорченным горлом законник и приоткрыл глаза. Открыть их до конца Сырцов ему не позволил. Он легко, но акцентированно ударил рукояткой "байарда" клиента за ушко, чтобы тот не мешал ему думать. Что делать с этим молодцом, не к месту и не ко времени нарвавшимся на него? Бросить в надежде на то, что придет в себя тогда, когда не будет опасен? Со всех сторон неубедительно. Добить? Но он никогда не сможет сделать этого. Вязать? Тоже не ахти что, но выбора не было. На этот раз не расстегивал - рвал камуфляж на длинные куски, которыми собирался вязать законника. Для начала приспособил кляп и закрепил его лентой, чтобы клиент не выплюнул...
      ...Первый, бросвшийся на него спереди, завалил Сырцова на спину, но Сырцов, падая из сидячего положения, успел сгруппироваться и обеими ногами страшно ударил нападавшего в живот. Напавший исчез в никуда. Но на миг прилегший Сырцов на этот миг оказался беззащитен, и чья-то воняющая грязным потом широкая и твердая грудь упала ему на лицо. Он успел схватить потного за выпуклости в паху. Т от по-вороньи закаркал от боли, но все равно миг был проигран. На него навалились скопом.
      * * *
      Как там в свое время пела Пугачева? "Этот мир придуман не нами..." Нет, этот мир был придуман ими - веселыми, раскованными, отвязанными. Колонна-стая разнообразных и разноцветных автомобилей, беззаконно перекликаясь клаксонами, подкатила к аэропорту, и столь же разнообразные и разноцветные, как их автомашины, владельцы транспортных средств и пассажиры под нестрашные выстрелы захлопываемых дверок высыпали на освещенную площадь и окружили нервным шевелящимся кольцом главных, любимых и самых дорогих для всех в этот вечер Анну, Дарью, застенчивого Бориса Евсеевича.
      Добрые милиционеры и недобрые полупьяные носильщики наблюдали увлекательное зрелище. Милиционеры умильно, носильщики с презрительным отвращением. Таксистам и калымщикам лень и неинтересно было наблюдать, они и не такое видели в своей многособытийной жизни.
      Неизвестно как - по волшебству или сам по себе - врубился на полную мощность чей-то автомобильный магнитофон с вальсом из "Летучей мыши".
      Круг раздался, и немыслимый красавец подхватил Анну. Другой, столь же неотразимый, подхватил Дашу, и две пары по кругу в плавной стремительности понеслись в элегантном танце. Шли в танце, вращались в образованном любящими их людьми круге, жили в этом замечательном мире. И мир завихрился в их глазах. Сливаясь в одно, проносились добрые лица, звучала музыка, фанфарно утверждая, что жизнь - это праздник, и был мгновенный сердечный обвал, обозначивший мелькнувшее счастье, и было паренье, паренье...
      - И я за все заплачу. Можешь не беспокоиться, - успокоил небесно-голубого начальника Борис Евсеевич Марин, с грустной полуулыбкой продолжая любоваться затихающим танцем.
      - Они с утра должны лететь, а я их среди ночи вызвал, - бубнил, набивая себе цену, небесный бугор.
      - Ничего, не обижу, друг, - еще раз заверил Борис Евсеевич. - Когда летим?
      - Когда захотите, - со снисходительной улыбкой сказал Хоттабыч в голубой форме.
      - Прелестно, - с благодарной улыбкой сказал Марин и повторил: Прелестно. - Обещающе похлопал Хоттабыча по плечу и крикнул своим дамам, которые зазывно и беспечно хохоча, отдыхали среди бескорыстных и верных поклонников после вальса. - Девочки, когда летим?!
      - А когда можно? - первой откликнулась Дарья.
      - Всегда! - громко объявил Борис Евсеевич, утверждая свое могущество.
      - Летим! Летим! - в полный голос пропела Анна и, сняв свой фирменный пиджачок, раскрутила его над головой, изображая вертолет.
      Зацелованный двумя звездами начальник разрешил полное безобразие: по летному полю к служебному Як-42 провожать дорогих гостей шла вся пестрая банда.
      ...И было прощание, и было расставание, и были обильные поцелуи и видимые сквозь иллюминаторы беззвучные крики провожавших...
      В пассажирском отсеке, отделенном от грузового стационарной перегородкой, царил уют. Расположились по-домашнему, раскинувшись по диванам.
      - Все-таки пристегнитесь! - весело посоветовал штурманец. - Взлетаем!
      И скрылся в кабинете. Тотчас взлетели.
      Когда самолет вышел на крейсерскую высоту, штурманец вновь объявился в пассажирском салоне. С гитарой в руках.
      - Это что же ты принес, негодяй?! - фальшиво раз гневалась Анна.
      - Гитару, - робко, но серьезно ответил штурманец. Вроде бы и шутила Анна, а вдруг - нет?
      - Давай ее сюда! - потребовала Анна. Он поспешно и радостно передал ей бесконечно демократичный музыкальный инструмент. Она умело потрогала струны, предупредила: - Тебе одному петь не будем. Зови весь экипаж.
      - Сей момент! - возликовал штурманец. - Только на автопилот перейдем!
      ...Пела Анна, пела Дарья, а когда они отдыхали, пел блатные песни расхрабрившийся штурманец. Под всеобщее одобрение взыскательной публики. Праздник был с ними. Первым опомнился командир корабля. Он взглянул на часы и распорядился:
      - Пора. Ноль часов пятьдесят минут. Через четверть часа садимся.
      21
      - Который час? - небрежно поинтересовался Сырцов, будто у соседа по трамваю спросил. А спросил он у Роберта Феоктистова, который, ловко и щегольски завернутый в кожаный плащ, стоял перед ним, по-эсэсовски расставив ноги.
      - Без десяти час, Жора, - вежливо ответил Феоктистов, Летчик.
      - Мерси-и, - тонким голосом издевательски протянул Сырцов и глянул на свои руки, сведенные вместе его же собственными наручниками. - Что ж ты меня спереди заковал? Для моего устрашения и для собственной безопасности надо бы за спиной.
      - Во-первых, мне опасаться нечего, - спокойно объяснил Летчик. - А во-вторых, ты, закованный сзади, выпятишь молодецкую грудь и возомнишь себя то ли Олегом Кошевым, то ли Зоей Космодемьянской.
      Сырцов сидел на скамейке неподалеку от колеса обозрения. Летчик стоял перед ним, и за его спиной создавали строй пятеро быков. Сырцов без интереса осмотрел их всех и в меру удивился:
      - Ишь ты, образованный. Сколько классов за спиной, Летчик?
      - Классы - это у тебя, - без обиды сказал Летчик. - А у меня незаконченное высшее. Три курса ГИТИСа.
      - То-то я смотрю: исключительно театральные эффекты. Поаплодировал бы тебе, как режиссеру, и твоим актерам, талантливо и правдиво играющим тупых быков, но, к сожалению, руки заняты.
      - Эта сука еще и издевается! - возмутился один из пятерки, тот, которого дважды так удачно приделал Сырцов.- Роберт, я его в клочья разорву!
      - Разорвешь, и уже больше ничего не будет. Никакого удовольствия, охладил палаческий пыл быка по-прежнему невозмутимый Летчик. - А мне поиграться с ним хочется. Так что малость охолонь, Крот.
      - Точно, крот! - обрадовался Сырцов. - Ни хрена увидеть не может. Давай в нору, Крот, под землю! Может, там чего-нибудь получится.
      - Убью гада! - в блатной истерике взвыл Крот и кинулся на Сырцова в полном беспамятстве. Чем не преминул воспользоваться скованный сыщик. Его окантованный железом башмак описал молниеносную дугу и краем врезался в открытую челюсть Крота. Тот отлетел от скамейки метра на четыре и на время прилег бесформенной кучей. Нетронутая еще четверка рванулась из-за спины хозяина к Сырцову.
      - Стоять! - приказал им сокрушающим голосом Летчик, и четверка застыла, как в детской игре "замри". Не сочтя нужным оглядываться и проверять исполнение приказа, Летчик сделал три необходимых шага к скамейке и, положив туго обтянутую тонкой перчаткой ладонь на плечо Сырцова, спокойно, почти приглашая, позвал: - Пойдем, Сырцов.
      - Куда? - формально забазарил Сырцов. - Вместе с тобой мне нигде лучше не станет. А тут хоть посижу.
      - На экскурсию, - непонятно объяснил Летчик.
      - Если хочешь исполнить последнее желание приговоренного к смертной казни, то не угадал. Да и нет у меня никакого желания, и приговоренным себя не чувствую.
      - Говорлив, - сказал Летчик и предположил: - Испугался, что ли?
      Сырцов отвечать на этот вопрос не соизволил. Он встал, покрутил головой, пошевелил энергично плечами - размялся.
      - Пойдем. Хоть какое-никакое разнообразие.
      По пути попалась куча, постепенно обретавшая человеческие очертания.
      - Вот тебе и урок. Сколько раз тебе, Крот, говорено: не высовывайся, вальяжно на ходу высказался Летчик. Человекообразная куча ответила унылым мычанием.
      - Я ему челюсть сломал, - понял Сырцов и сердобольно заметил: - Его в Склифосовского везти надо, чтобы кости как следует сложили.
      Они отошли от Крота метров на пятнадцать, и только тогда Летчик сказал:
      - А зачем ему как следует складывать? Омары трескать? В любви объясняться отчетливым шепотом? С хорошей дикцией пламенные речи произносить? Водочка и под мягкую черняшку пойдет, бикса рваная и под требовательное мычание под него ляжет, а пламенные речи будет произносить за него купленный мной шустрый адвокат.
      - Больной ты добряк, - оценил монолог Сырцов.
      Они подошли к колесу обозрения, по ступеням поднялись к кабине, замершей на старте. Летчик открыл дверцу и предложил:
      - Садись. На Москву сверху посмотришь.
      - В последний раз? Прощаясь? - невесело усмехнулся Сырцов.
      - В последний раз. Прощаясь, - подтвердил Летчик.
      Они стояли у кабины лицом к лицу, с доброжелательным любопытством разглядывая друг друга. Хорош был, конечно, Летчик, но малость пониже Сырцова и в плечах пожиже.
      Мощен и убедителен был Сырцов, но уже легли у рта горькие складки обреченности, потускнели глаза.
      - Садись, - повторил Летчик и извлек из кармана сверкающий "кольт". Сырцов слегка дернулся головой и, ничего не сказав, полез в кабину. Не отводя от него пистолета, Летчик устроился на сиденье напротив и распорядился в никуда: - Поехали. Три круга.
      Чуть скрипя, колесо стронулось с места. Медленно уходила вниз асфальтированная земля. Сырцов пошел по бессмысленному, безнадежно нескончаемому кругу. Белка в колесе.
      - Говорить хочу, - заявил Летчик, мимо Сырцова глядя на светлую полосу Ленинского проспекта. А Сырцов рассматривал Новый Арбат. И не стал возражать.
      - Говори. Не с Кротом же тебе беседы беседовать.
      - А, собственно, чем ты так уж отличаешься от Крота? Он убегает, ты догоняешь. Он в нору, ты землю роешь. Крот и фокстерьер. Животные, в жизни которых ничего, кроме погони, не существует. Но ты хоть кой-какие иностранные слова знаешь. Что ж, на бесптичье и жопа - соловей.
      - Жопа-соловей - это ты про себя? - простодушно удивился Сырцов.
      - Это почему ж? - в свою очередь, не успев как следует оскорбиться, удивился Летчик.
      - Попердываешь да заходишься в соловьиных фиоритурах, - доходчиво объяснил Сырцов.
      - Тяжеловесно, но ничего, - одобрил полемический дар пленника Летчик. - Но ты, хоть и знаешь слово "фиоритура", бездарно проиграл. Не помог тебе культурный багаж.
      - В дымину пьяный, но сообразительный Тоша после нашего ухода вмиг отрезвел и тотчас предупредил любезного друга? - спросил Сырцов. - Ну да, я проиграл. Но и ты не выиграл. Да и что ты можешь выиграть?
      Летчик не стал возражать. Он ласково предложил:
      - Смотри на Москву, Жора. Тебе осталось два с половиной круга.
      Они были на самом верху. Во все стороны за горизонт раскинулся бесконечный и бессмертный город. Сверкающими лучами сбегались к центру древние улицы, тяжелым блеском светились многочисленные уже золотые купола храмов, самодовольно пронзали тучи шпили высотных домов, островом Буяном возвышался Кремль...
      - Ты - наглый и невежественный завоеватель, - сказал Летчик. - А я коренной москвич, который, как всякий настоящий москвич, без Москвы жить не может...
      - ...и каждую ночь любуется ею с колеса обозрения, - продолжил за него Сырцов. - Какой ты настоящий москвич! Ты - гнусный и подлый убийца, Летчик.
      Сырцов сказал это небрежно, почти между прочим. И в полумраке было видно, как заиграли тонкие ноздри породистого носа велеречивого убийцы. Летчик вздохнул, недоуменно посмотрел на "кольт" в своей правой руке и спросил:
      - На легкую смерть надеешься, мусор? Не будет тебе легкой смерти!
      - Кто ж на смерть надеется? - удивился Сырцов. И нахально: - Я на хорошую жизнь надеюсь!
      Они завершили первый круг и пошли на второй.
      - И зря. Зря надеешься. - Блатной накат гнева испарился, и Летчик купался в садистском удовольствии. - Сегодня я кончу тебя. Но не огорчайся, ты недолго будешь на том свете в одиночестве. Скоро мы с Володей Демидовым отправим вслед за тобой и Смирнова, и Казаряна, и Кузьминского, и журналиста этого, Спиридонова. Всю вашу шарагу.
      - Ты Лидию Сергеевну Болошеву забыл, - холодно подсказал Сырцов.
      - И Лидию Сергеевну Болошеву, - согласно присоединил к списку обреченных единственную женщину Летчик.
      - А что потом? - спросил Сырцов. - После того, как вы с Володей Демидовым нас всех закопаете?
      Первый раз вслух произнес имя и фамилию своего бывшего коллеги и бывшего приятеля Георгий Сырцов. Менее года тому назад Владимир Демидов перестал быть майором милиции и приятелем Сырцова. Теперь он - дружок злодея в беспределе.
      Феоктистов думал. Действительно, а что потом? Что потом, когда упьется кровью ненависть? Что потом, когда уйдет все сжигающее желание исполнить страстно задуманное? Что потом, когда исчезнет черная цель в его черной жизни?..
      - Тебя меньше всего должно интересовать, что будет потом, потому что твоего "потом" уже нету.
      - Я не о себе, я о тебе.
      - А я о тебе. Смотри на Москву. Тебе осталось полтора круга.
      Они опять были на самом верху. Сырцову уже не хотелось смотреть на любимый город. Он умело сплюнул за низкий борт кабины и затаился, дожидаясь, когда плевок достигнет асфальта. Дождался. Внизу звонко шлепнуло. Сырцов повернулся к Летчику и, опять намеренно его заводя, посочувствовал:
      - Не получается хорошей беседы, да, Летчик? А какой прекрасный спектакль задумывался недоучкой-режиссером!- На слово "недоучка" Роберт дернулся, но промолчал, лишь судорожно улыбнувшись. Сырцов продолжил: Перед дрожащим от ужаса нич тожеством сверхчеловек, бесстрашно поправший все человеческие и божеские законы, говорит о своем счастье одиночества, о безмерной власти над суетным миром, о презрении к смерти, от страха перед которой трепещет у твоих ног жалкий недочеловек. Здесь,- Сырцов спаренными кистями указал на пол кабины, - я - презренный извивающийся червяк, там, Сырцов задрал голову, глазами указывая на звезды, - ты, немыслимой силой своей вознесенный к звездам. Так ты собирался говорить о себе. Я сказал за тебя, а теперь скажу за себя. О тебе. Ты - загнанный в угол хорек, который в безнадежном положении, в блатной и актерской истерической показухе хочет обмануть себя красивой и роковой позой.
      Летчик молчал. Кабина приближалась к земле. Когда миновали выходную калитку и вновь стали подниматься, Летчик опустил пистолет, который всегда был наизготове при встрече с землей. И сообщил бесстрастно:
      - Последний круг.
      В этот раз молчал Сырцов. Он прикрыл глаза и расслабился. На высоте трехэтажного дома сырцовский башмак угодил в голень сидевшего напротив Летчика, а сам хозяин башмака броском перевалился через невысокий бортик. Сырцов успел сгруппироваться (как-никак бывший десантник) и приземлился на четыре точки, если считать за две спаренные руки. Удар от падения слегка сотряс внутренности, но не до внутренностей здесь было. Спасаясь от возможных пуль Летчика, он трижды перевернувшись, откатился к основанию гигантской вилки, на которой крутилось колесо. Защищенный металлическими конструкциями, он попытался встать и встал. Со всех сторон, хрипя и матерясь, рвались к нему, гулко стуча сапогами, разгневанные уголовники.
      - Спокойно! Не стрелять! - приказал глас с небес.
      Оставшийся за главного на земле поднял голову. Возносившийся к звездам Летчик морщился от боли и смеха.
      - Что с ним делать, Роберт?
      - В мешок его, в мешок!
      Ушлые уголовники скрутили Сырцова, даже всерьез посопротивляться не дали. Да и что он мог без рук? Мигом подтащили мешок и натянули его на ноги.
      - Сырцов, ты меня слышишь? - спросили с небес. Сырцов не ответил. За него ответил главный, взмахом руки потребовавший на время словоизвержения вождя отложить операцию по запихиванию сыскаря в мешок:
      - Он тебя слышит, Роберт!
      - Не захотел умирать хорошей смертью - умрешь, как обосравшийся кот, в мешке! Прощай, красноречивый сыскарь! Ты умрешь, а я буду жить! - И спокойнее своим уголовничкам (не мог не покрасоваться): - Упакуйте его, а я еще раз Москвой полюбуюсь.
      Он был на полпути к Луне, а Сырцов - в мешке, где отвратительно воняло, и он понял, что воняло Севой Субботиным. Шустрые ребята затянули горловину, повалили мешок на бок и, пока небожитель витал в облаках, бесконтрольно принялись молотить мешок ногами, постепенно заводясь и входя в раж.
      * * *
      Стараясь не шуметь, Дарья открыла дверь, шаря по стене, нашла выключатель, зажгла в передней яркий свет и легкокрылой бабочкой впорхнула в полутемную комнату, в которой никого не было. Включила свет. Вокруг было чисто и прибрано до того, что комната казалась гостиничным номером. Она вернулась в прихожую и рассмотрела себя в зеркале, угасшее свое лицо, усталые собачьи глаза...
      - Он просил не беспокоиться, - сказала Дарья. И вопросительно: - А я беспокоюсь?
      * * *
      В раже они молотили, молотили, молотили ногами ненавистный мешок с ментом.
      ...Откуда взялись эти в камуфляже, с автоматами наперевес, без лиц? Только черные дыры стволов, как страшные глаза, только страшные глаза, как дыры стволов...
      Уголовников взяли врасплох и скрутили вмиг. Лишь главный успел крикнуть:
      - Летчик, мусора!
      За что и был отключен умелым ударом по темечку рукояткой бебута. Один из чернолицых, тяжелый и мощный мэн, обрушился на Сырцова, сидевшего в раскрытом мешке и еще не чувствовавшего себя живым:
      - Ты почему сигнала не подавал?
      Сырцов попытался встать и шагнуть из мешка, но запутался и упал набок. На вторую попытку не было сил, и он снизу свистяще, хотя в двух словах, произнесенных им, не было свистящих звуков, спросил:
      - Где он?
      Летчик, влекомый колесом, достиг зенита. Спросил с высоты громким, поставленным голосом:
      - Ты живой, Сырцов? - опередив мэна, замешкавшегося в ответ на сырцовский вопрос.
      - Живой! - стараясь, чтобы получилось громко, слабо выкрикнул Сырцов. Но Летчик услышал.
      - Жаль. Но ты не победил меня. - Сильный голос гордо подчеркнул слово "меня". - Ты просто передернул карты и выиграл.
      - Спускайся, козел! - за Сырцова заговорил громыхающим басом мэн. Спустишься, и поговорим о правилах игры!
      Безлицые ребята споро занимались делом: фундаменталь но паковали придавленных к асфальту бойцов уже не существовавшей команды Летчика; ребятам некогда было смотреть в небеса. Вверх смотрели трое: камуфлированный мэн, измордованный, грязный, все-таки вставший на ноги Сырцов и возникший рядом неизвестно как полковник Махов в штатском.
      Летчик стоял в кабине во весь рост и смотрел на поднимавшуюся и уходившую от него Москву. Посмотрел в последний раз и взмахнул рукой. В полосе света, исходившего из неведомого источника, играющей серебряной рыбкой блеснул пистолет. "Кольт" через несколько мгновений с жестяным звуком треснулся об асфальт и, видимо, подскочив и вторично прозвенев, улегся в тишине.
      Кабина преодолела половину пути к земле. Теперь Летчик был над бездной. Будто осуществляя в бассейне классический прыжок с вышки спиной в два оборота прогнувшись, он оттолкнулся ногами от скамейки и полетел.
      Обычно с высоты падают лицом вниз, стараясь руками и ногами безнадежно смягчить удар. Он не хотел падать. Он хотел лететь. Летчик.
      Но все-таки приземлился. Он и сейчас, в смерти, был красив. Раскинув руки по асфальту, он будто заснул умиротворенно. Но он был мертв. Жила только струя крови, вытекавшая из невидимой трещины в затылке.
      Только теперь Сырцов ответил на злобный вопрос мэна:
      - Извини, Леша. Я хотел, чтобы мы его взяли живым. Я думал, он выскочит из кабины, чтобы самолично меня терзать. Вот и подзадержался с сигналом. А потом не смог.
      - А если бы мы подзадержались, кретин? - раздраженно поинтересовался Леша.
      Леша, Алексей Панкратов, полковник Панкратов, командир спецотряда, был знаком Сырцову с прошлого года, когда они совместно действовали в двух операциях по ликвидации крупных бандформирований, остатки которых они сегодня добрали. Тогда они понравились друг другу до невозможности и стали приятелями. Нынче вот ссорились.
      - Я ж хотел как лучше... - виновато закончил Сырцов.
      - А получилось как всегда, - бессознательно вместе с Сырцовым воспроизвел генеральный афоризм премьер-министра полковник Панкратов.
      - Да пойми же ты! - без перехода разозлился только что смиренный Сырцов. - Он нам был нужен живым. Живым!
      - Утихни, Жора, - посоветовал Махов. - В любом случае Летчик нам живым не дался бы.
      Все трое в последний раз посмотрели на мертвого Летчика и, не торопясь, направились к скамейке, на которой совсем недавно восседал закованный Сырцов. Уселись, и тут Панкратов увидел, что Сырцов до сих пор в браслетах. Обрадовался, как дитя.
      - Сейчас мы тебя, закованного, вместе с уголовниками и в "воронок"! немудрено пошутил и крикнул: - Тишков! Гарик! - У скамейки незамедлительно возник впечатляющий такой шкаф. - Раскуй сироту.
      Неизвестно как, но и без ключа Тишков справился с этим делом за полминуты, кинул браслеты на скамейку и спросил:
      - Можно идти?
      - Гуляй, - разрешил Панкратов и раскрепощенно раскинул руки. - Вот и все, дорогие мои мальчишки!
      - Без потерь? - спросил Махов.
      - Откуда им быть? Ребятки, когда Жорка всех караульных собрал на себя, по его отметкам спокойно проникли на территорию, тихонько повязали возвратившихся на посты часовых, а потом всем составом провели чёс. Так что к последнему рывку перед нами были только те, кто колбасились здесь на площадке перед колесом. Да и этих Жорка опять отвлек.
      В опровержение хвастливых полковничьих слов нежданно трескуче раздались три отчетливых пистолетных выстрела и пронзительная автоматная очередь.
      - А ты говоришь, все, - всерьез, без подначки, в восстановившейся тишине сказал Махов.
      - Вот теперь действительно все! - не сдался Панкратов.- Последнего дурака, не пожелавшего больше жить, ребятки кончили.
      - А не одного из ребяток? - посомневался Махов.
      - Последней была очередь моего автомата, Леня, - поучительно заметил Панкратов.
      На всякий случай в ожидании непредвиденного посидели молча минуты три. Ничего не произошло, и они поняли окончательно, что ничего и не произойдет.
      - Нам с Жорой пошептаться надо, - ни к кому обращаясь, заявил Махов.
      - Конспираторы! - обиделся Панкратов и встал. Вдохнул необъятной грудью порцию холодного ночного воздуха и успокоил сам себя: - Ну и хрен с вами. У меня и без вас дел по горло.
      И точно: уже пробирались по парковым аллеям сюда, к колесу, спецмашины - "воронок", санитарная, труповозка...
      - Он что-нибудь сказал, Жора? - спросил Махов, наблюдая, как в отдалении, уже окруженный своими ребятами, размахивал руками, распоряжался Панкратов.
      - Он назвал его, в открытую мне назвал.
      - Мы и так знаем, кто он.
      - Но теперь его можно по имени назвать вслух, - взъярился вдруг Сырцов. - Бывший твой зам, бывший майор милиции Владимир Демидов. Берегись, Демидов!
      - Все, - понял Махов. - Улетучилась вместе с Летчиком, - невольной игры слов он не заметил, - последняя наша слабая надежда, лопнула последняя ниточка.
      * * *
      В начале четвертого (ночи? утра?) Сырцов беззвучно - профессия научила - открыл дверь своей квартиры и, осторожно прикрывая ее, включил свет в передней. Первое, что он увидел, была мальчиковая курточка на вешалке, впопыхах зацепленная за крючок подкладкой наружу. Здоровенный лейбл глянул на Сырцова красным глазом. Сырцов прочитал про себя золотые буквы под ним. Получилось "Дольче кабано". Что такое "дольче" он знал от любившего пофорсить Кузьминского, щеголявшего не раз в разговоре названием знаменитого феллиниевского фильма "Дольче вита", что означало "Сладкая жизнь", а что такое "кабано"? Что-то из семейства парнокопытных? Как лучше? Сырцов попытался перевести с иностранного вслух:
      - Сладкая свинья? Сладкий кабан? Сладкий поросеночек?
      Улыбнулся и на цыпочках (в кованых-то башмаках!) вошел в малоосвещенную косым коридорным светом комнату.
      На тахте, не раздевшись, спала Дарья. Она сняла только сверкающие башмаки, один из которых валялся посреди ковра, другой стоял у тахты. Сырцов подобрал тот, что лежал, и аккуратно приставил его к тому, что стоял. Разогнулся и посмотрел на Дарью. Она спала на животе, повернув голову в полупрофиль. Выражение лица - страдальческое. Снилось, надо понимать, что-то весьма невеселое. От нее прелестно пахло французскими духами.
      - Сладкий поросеночек, - без выражения повторил он свой вольный перевод с итальянского.
      Вдруг он резко почувствовал другой запах - дикая вонь. Он долго соображал, откуда он, пока не понял, что от него самого. И даже не от него (Сырцов передернулся), от покойного Севы Субботина.
      Он рванул из комнаты. В ванной Георгий разделся догола, уложил комбинезон, жилетку и исподнее в замечательную шведскую стиральную машину "Электролюкс", а бронежилет запихал на антресоли. Почти неслышно работало шведское техническое чудо, а он, стоя под деликатным дождичком душа, рассматривая свои синяки. Отогревшись, приступил к главной процедуре отмыванию. Густо намыленной жесткой губкой он отдирал от себя нечистые лапы уголовников, гнилой вонючий мешок, липкий взгляд отошедшего в небытие Летчика.
      В чистых трусах, благоухающий туалетной водой Сырцов повторно навестил комнату. Дарья спала, не поменяв позы. Французскими духами уже не пахло, их тонкий запах перебил тяжелый аромат, принесенный Сырцовым.
      Он сходил в ванную и вооружился освежителем воздуха. На третий пшик Дарья открыла один глаз (второй был в подушке) и хрипато спросила:
      - Ты что делаешь, Жора?
      - Дрова рублю, - ответил он любимым в таких случаях присловьем Казаряна.
      Она перевернулась на спину и, глядя в потолок, пожаловалась:
      - А я тебя ждала, ждала...
      - Ты спала, - поправил он, продолжая распылять освежитель.
      - Ужасно воняет, - вторично пожаловалась она. - Это что, тройной одеколон?
      - Ты вовремя проснулась, а то бы почувствовала, что такое настоящая вонь, которую я сейчас старательно уничтожаю предназначенным для этого дезодорантом, - неизвестно зачем занудливо объяснил Сырцов.
      - Что с тобой, Жора? виновато поинтересовалась она.
      - Да ничего, все в порядке! - ответил он бодро.
      Рассветный серый свет из окон уже начинал робко бороться с желтым коридорным. Даша скинула с тахты ноги, обеими руками уперлась в ее край и сделала мучительную попытку в утренней мгле рассмотреть его лицо. То, что она увидела, показалось ей совершенно незнакомым.
      - Мы опять чужие, да? - спросила она.
      Он с хрустом надвинул крышку на баллон.
      - Я - уже или еще, не знаю, - не я, Даша.
      Она поднялась с тахты, отчаянно робея, подошла к нему и увидела его торс в пока еще розоватых синяках. Ужас, охвативший ее, помог вновь признать родным это побитое, истерзанное, измученное тело. Она ладонями и щекой прижалась к его ушибам и, страдая, спросила потерянно и нежно:
      - Как это, милый? Откуда? Зачем?
      Он, стесняясь, неуместно хихикнул и попытался сострить никулинской фразой из "Бриллиантовой руки":
      - Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся - гипс.
      - Ты вправду терял сознание? - всполошилась она. - Тебе необходимо лечь, лечь немедленно! Где постельное белье? Ах да, в тумбе!
      Она металась по комнате, поднимала ветер вздымаемой простыней, боксерскими ударами взбивала подушки, тщательным треугольником откидывала край одеяла. Она суетилась, невнятно причитая, и это было замечательно.
      - Запыхалась, - виновато призналась Даша, разогнувшись наконец-то. Она быстро и легко дышала, а отдышавшись, скомандовала: - Ложись немедленно.
      - А ты? - автоматически спросил Сырцов, продолжая стоять столбом.
      - И я, и я, - успокоила она, подскочила и, как медсестра (видела в кино), осторожно приобняв его за талию, повела к готовой постели. Он не сопротив лялся. Дошли до тахты, и Сырцов сел на отведенное ему место треугольник простыни, открытый откинутым углом одеяла. Даша легонько, стараясь не касаться синяков, положила обе ладони ему на плечи. Несильным нажимом пыталась уложить его на спину. Он поддался и лег. Тогда она сделала еще одну - героическую - попытку: забросить и ноги его на тахту. Она обняла эти тяжелые ноги, как охапку дров и попыталась встать. Не удалось. Она присела отдохнуть на ковер, и вдруг, к ее удивлению, ноги взметнулись вверх и сами по себе устроились на ложе. Не так, так эдак, но дело было сделано. Она поднялась с ковра и строго предупредила: - Я сейчас вернусь.
      Ну, не "сейчас", конечно, а минуток так через пятнадцать Даша появилась в той же полюбившейся ей майке с надписью "Лав ми", что и в прошлую ночь. Сырцов лежал на спине поверх одеяла и тупо смотрел в потолок. Она прилегла рядом и погладила его бицепс, ощутила под рукой холодную каменность мускулатуры. И все про него поняла. Зашептала, зашептала:
      - Это ступор, Жора, спазматический шок от потрясения. Со мной дважды такое бывало на первых концертах на публике. Что ж мне с тобой делать? Что мне делать?
      Даша растерянно шептала, а руки ее уже знали, что им делать. Они летуче ласкали окаменевшее тело. Потом взялись за дело и мягкие губы, переставшие причитать. Он глубоко и протяжно вздохнул, не меняя позы. Она с трудом стянула к коленям его трусы. И притихла, прижавшись к нему холодными сосками, теплым животом, горячим лобком. Когда все было готово, она перекинула через него ногу и с тихим стоном села на кол. Медленно и мягко, стараясь излишне не тревожить больное его тело, она поднимала и опускала свой маленький круглый зад, шепотом объясняя, почему она это делает:
      - Это для тебя сейчас просто как лекарство, чтобы расслабиться. Ты лежи, лежи спокойно, я сама, я сама, я сама!
      - А что это для тебя? - спросил Сырцов, еще не включившись до конца.
      - А для меня это счастье быть с тобой, - ответила Даша, замедлив ритм перед последним приступом.
      И вот он, последний приступ. Нет больных и здоровых, нет заботливых медсестер и страдающих пациентов. К черту лекарства! И уже он был сверху, а она внизу, и она на боку, и он на боку, и были вместе, прижавшись друг к другу в ожидании высшей точки и в судорожных схватках на высшей точке.
      Она поцеловала его в ямочку на подбородке:
      - Спи. Тебе обязательно надо хорошо поспать, - на всякий случай оставив ладонь на его животе, прилегла рядом и мгновенно заснула.
      Заснул и он, сам себе приказав проснуться в восемь. В восемь утра ему необходимо было сделать телефонный звонок. Ровно через два часа.
      22
      Рассеянно поцеловав невыспавшуюся жену, Кирилл Горбатов, подхватив в прихожей подготовленный еще с вечера кейс, вышел сначала на лестничную площадку, затем во двор и - в город.
      В город он выехал, конечно. Через квартал Кирилл прибил к тротуару свой автомобиль напротив знакомого телефона-автомата. При его образе жизни часто надобились телефонные жетоны, и он запасался ими во множестве. Услышав родной голос, Горбатов опустил пластмассовый кружок в щель и виновато заговорил:
      - Это я, Галка, здравствуй. Я сегодня задержусь до двенадцати. Так вышло. Срочный звонок, и я не мог отказаться от свидания. Приду и все объясню. Не опоздаю, буду ровно в двенадцать.
      Кирилл облегченно вздохнул и вновь уселся за руль. Через двадцать минут, ровно в десять, он был у своей галереи, у закрытого входа которой его ждал Георгий Петрович Сырцов, свежий, как огурчик, и элегантный, как рояль.
      - Я не опоздал! - на всякий случай оправдался Горбатов, показывая Сырцову свои замечательные швейцарские часы. - Ровно десять. Здравствуйте, Георгий Петрович.
      - Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич. Я не в претензии,- успокоил его Сырцов.
      - А что - закрыто? - удивился Горбатов, подергав бронзовую ручку.
      - Вы же в одиннадцать открываетесь, - напомнил Сырцов.
      - Но кто-то уже должен на месте быть, - раздраженно давя кнопку звонка, пояснил Кирилл.
      - Две дамы уже прошли. Строго на меня так посмотрели. Видимо, решили, что я - потенциальный грабитель, и закрылись как можно тщательнее.
      В дверном окошке появилось почтенное старушечье лицо.
      - Открывайте, Марья Тихоновна! - крикнул Горбатов. Не "откройте", а "открывайте". Показал, что сердит. Мария Тихоновна пощелкала многими замками и открыла.
      - Доброе утро, Кирилл Евгеньевич. А мы вас сегодня и не ждали. (Был вторник, когда, как все знали, хозяева галереи укрепляли спортом свое здоровье в бассейне или на корте.)
      - Извините за невольную резкость, Мария Тихоновна,- устыдился своего раздражения Горбатов. - И доброе утро. Уже все на местах?
      - Светлана давно в кабинете, а мы только что пришли,- доложила Мария Тихоновна и покосилась на Сырцова. Решив, что этот с хозяином, официально поздоровалась.
      Они двинулись мимо Марьи Тихоновны, мимо вставшей у столика другой пожилой дамы, в одни ампирные двери, в другие ампирные двери.
      - А куда мы идем? - недоуменно спросил Сырцов.
      - Как куда? - удивился в свою очередь Кирилл. - В Данин зал. Двойной портрет в красном вас ждет. Вы ведь за ним пришли?
      Сырцов, наконец, вспомнил, что в свое время ему сделали царский подарок.
      - Спасибо, еще раз спасибо, Кирилл Евгеньевич. Но я бы хотел поговорить...
      - Поговорим, обязательно поговорим, - рассеянно бормотал Горбатов и вдруг крикнул: - Светлана!
      В анфиладе мигом зазвучали бегущие каблучки. Светлана, замерев в лепных дверях, приветливо поздоровалась:
      - Здравствуйте, Кирилл Евгеньевич, здравствуйте, Георгий Петрович.
      - Вы знакомы с Георгием Петровичем? - заинтересовался Кирилл Евгеньевич. (Как ей не быть знакомой, коли вышеупомянутый Георгий Петрович навестил ее пару дней тому назад и ласково, но обстоятельно допросил.)
      Сырцов, увидев растерянные Светланины глаза, поспешил на выручку:
      - Я же вас дважды навещал, Кирилл Евгеньевич, и каждый раз общался с очаровательным вашим секретарем, - и доброжелательно поздоровался с девушкой.
      - Света, мы в Данин зал, а вы, будьте добры, приготовьте все, чтобы упаковать картину размером метр двадцать на девяносто, - распорядился Горбатов.
      - Георгий Петрович что-то купил? - спросила Светлана и улыбнулась Сырцову.
      - Из Даниного зала ничего не продается, - сурово напомнил Горбатов. Подарок Георгию Петровичу. От меня лично.
      - "Двойной портрет в красном"? - уже по размеру картины догадалась Светлана.
      - Да, - нервно подтвердил Горбатов. - Мы будем ждать вас, Светлана, в зале.
      По пути Кирилл Евгеньевич захватил из соседнего зала привратницкий стул, на ходу объяснив:
      - Один стул в том зале есть. Я каждый день после закрытия прихожу, сажусь и смотрю, смотрю... А сегодня посидим вдвоем, да?
      Так и сделали. Уселись посреди зала и долго рассматривали странные эти картины. Первым, да и то исключительно из вежливости, отвлекся Горбатов:
      - Вы о чем-то хотели говорить со мной, Георгий Петрович.
      - Да, - подтвердил Сырцов и встал. Прошелся до "Двойного портрета", вернулся и, смотря на Кирилла Евгеньевича в упор, жестко сказал: - Да.
      - Вам трудно начать этот разговор? - в обвальном ощущении надвигавшейся катастрофы понял Горбатов.
      - Да, - в третий раз произнес Сырцов. - Я мучительно думал, следует ли вам говорить то, что я вам сейчас скажу, или оставить вас в безмятежном неведении. Я не знаю, имею ли право разрушать вашу благополучную жизнь...
      - Да говорите же! - перебив криком, взмолился Кирилл Евгеньевич.
      Тогда Сырцов без подготовки произвел залп из всех орудий:
      - Пистолет "ТТ", который, в сущности, и стал причиной смерти Дани, был передан вашему брату Гали ной Васильевной Праховой.
      - Я не совсем понял вас... - проблеял, чтобы что-то сказать, раздавленный Кирилл Евгеньевич.
      Выложив главное, Сырцов успокоился. Назад теперь не вернешься.
      - Тогда по порядку. - Он присел на стул и положил ладонь на кисть горбатовской руки, вцепившейся в колено Кирилла Евгеньевича. - Пистолет был тайной собственностью известного вам частного детектива Рябухина. По просьбе Антона Николаевича Варицкого Рябухин передал ему этот пистолет. Варицкий вручил пистолет Праховой. В день отлета Даниил навестил Галину Васильевну здесь, в галерее. Вот и все.
      - Он не был здесь тогда, он не был! - стараясь сам поверить в то, что говорит, яростно возразил Горбатов. - Галя бы мне сказала, обязательно сказала!
      - Светлана хорошо помнит этот визит, Кирилл Евгеньевич, потому что тогда она видела Даню в последний раз. Спросите ее.
      Будто по сырцовской команде появилась Светлана с громадным листом оберточной бумаги, двухметровым пластиковым пакетом и твердым, как точильный камень, плоским мотком скотча.
      - Я все приготовила, Кирилл Евгеньевич, - доложила она от дверей. Горбатов глянул на Сырцова расширенными от ужаса глазами и резким движением скинул со своей руки сырцовскую ладонь. Руки ему были нужны для того, чтобы охватить голову. Согнувшись и прикрыв десятью пальцами глаза, он глухо сказал:
      - Потом, Света, потом. Мы попозже заглянем в кабинет.
      Светлана вопросительным взглядом обратилась за разъяснениями к Сырцову. Тот мелко покивал и поджал губы: иди, мол, к себе, девочка, не до тебя сейчас. Светлана тоже поджала губы. В обиде. И ушла.
      Сырцов и Горбатов сидели рядком в молчаливом безразличии, как в очереди к зубному врачу. Каждый со своими болячками. Вдруг Кирилл Евгеньевич порывисто вскочил, подбежал к "Двойному портрету в красном", неумело сорвал его со стены и, неровными быстрыми шагами вернувшись к стульям, поставил картину Сырцову на колени.
      - Возьмите ее, Георгий, - беспамятно бормотал он. - В благодарность за все. Берегите ее, и пусть она будет память о Дане, да и обо мне. Хотя что вам обо мне вспоминать? Таких безмозглых, слабых и слюнявых кретинов не вспоминают. Повесьте ее на стену и смотрите, смотрите, и вы поймете, как надо видеть этот мир. Так, как видел его Даня.
      Сырцов встал, держа картину в руках. Осторожно спросил:
      - Я могу быть вам чем-нибудь полезен, Кирилл Евгеньевич?
      - Вы уже сделали все, что могли, - сказал Горбатов и, вдруг испугавшись, что Сырцов его неправильно поймет, без паузы пояснил: - Вы сделали все, что было нужно мне, вам, Гале... - Сказал, напрягся и вдруг заторопил, заторопил Сырцова, как засидевшегося гостя: - Идите, идите, Георгий!
      Толкая Сырцова в спину, он довел его до выхода и с порога смотрел, как Сырцов, пристроив неупакованную картину на заднее сиденье, садился за руль джипа.
      Сырцов включил зажигание и глянул на внутреннее зеркало заднего обзора. Две женщины в одном красном в три глаза укоризненно смотрели на него.
      * * *
      Кирилл Евгеньевич вошел в приемную, остановился, стараясь понять, куда он пришел, так до конца и не понял, невидяще посмотрел на Светлану и проследовал в свой или, точнее, в их с Галей кабинет. Светлана успела спросить у его спины:
      - А где Георгий Петрович? Я все приготовила...
      Но он, не ответив, прикрыл за собой роскошную тяжелую дверь. Постоял недолго посреди такого обжитого, такого уютного служебного обиталища, а потом, отодвинув стул, сел за круглый стол. Вновь обхватил руками голову, недолго постонал без слез и все-таки заплакал. Слезы капали на стол. Кирилл плакал и рассматривал выпуклые прозрачные маленькие лепешки на лакированной карельской березе.
      В половине двенадцатого Горбатов вышел из кабинета и предупредил Светлану:
      - Я буду через полтора часа.
      В двенадцать Кирилл Евгеньевич своим ключом открыл дверь дома свиданий. Он задержался в прихожей, разглядывая себя в громадном зеркале, и увидел заплаканного слабака-интеллигента.
      - Это ты, Кира? - раздалось звучное жизнелюбивое сопрано. - Дождалась наконец-то.
      Он знал, откуда донесся этот голос. Горбатов пригладил волосы и решительно направился в спальню.
      Галина ждала его в одной ночной рубашке. Она сидела на кровати, и темные соски ее огромных грудей в воинственном предвкушении торчали сквозь полупрозрачный шелк.
      - Дождалась наконец-то, - повторила Галина, в томлении и в сладостной неге прикрыла глаза. - Иди ко мне, Кира. Иди!
      Горбатов молча стоял у двери. Не женщина, которую он когда-то безвольно желал, не кустодиевская купчиха, как он ее когда-то любовно называл, - жаждущее чудовище сидело на кровати, страстно готовящееся поглотить его и, поглотив, раствориться в гнусно-похотливом экстазе.
      - Почему ты сделала это? - тускло спросил он.
      - Я еще не делала этого, - игриво и двусмысленно ответила она, не увидев еще его лица.
      - Почему ты сделала это? Почему?! - взвыл он.
      Галина открыла глаза и испугалась так, что под шелком пошла мелкой мурашкой.
      - Что я сделала, Кира? - жалко осведомилась она, зная, что она сделала, и понимая, что он теперь тоже знает.
      - Ты убила Даню, - сказал Кирилл Евгеньевич и покачнулся от накатившейся слабости. Чтобы не упасть, он побелевшими пальцами с синими ногтями вцепился в дверной косяк.
      - Что ты говоришь, что ты говоришь, что ты говоришь...- повторяла Галина Васильевна, явно не зная, что говорить.
      - Ты дала ему пистолет, из-за которого его убили!
      - Кира, он сам попросил и я не могла ему отказать! - Она кричала.
      - Ты ничего не сказала об этом мне!
      - Он потребовал от меня клятвы, что я тебе ничего не скажу!
      Галина Васильевна потихоньку успокаивалась: Кирилл полез в частности, а их она была готова объяснить. И вдруг он замолк. Он смотрел в пол, и его пошатывало.
      - Тебе плохо, Кира? - тревожно спросила она и поднялась с кровати.
      - Не подходи ко мне, - тихо попросил Горбатов.
      Галина остановилась на полпути.
      - Тебе же плохо, Кира.
      Нет, он не запутался в частностях.
      - Ты убила Даню. Почему ты сделала это?
      Ярость безнадежности овладела ею. Галина рванула ворот рубашки - шелк издал тихую пулеметную очередь - и, обнаженными грудями вперед, пошла к нему.
      - Ты - мой, только мой, и я никому тебя не отдам! - Она надвинулась на него как оползень, поглощая и прижимая к стене. Горбатов, в ужасе толкая ее слабой ладонью в подбородок, попытался отодвинуть ее от себя. Ему не удалось это.
      - Ты - чудовище, - сказал Кирилл Евгеньевич и опустил руки, которые никогда уже не обнимут ее. То был конец всему.
      Галина упала на колени, потом на бок и, прижимаясь щекой и его брюкам, просила:
      - Убей меня, убей! - и ей казалось, что она просит искренне.
      - Я не буду тебя убивать, Галя. Достаточно того, что ты убила Даню. Почему ты сделала это?
      Голос Кирилла Евгеньевича был ровен, с машинными, компьютерными интонациями. Ничего не вернуть, ничего. Она, опершись о руку, полуприсела на ковре и тихо заговорила, будто про себя:
      - Ты - единственное, что у меня есть. Ты - мой муж, ты - мой любовник, ты - мой сын, о котором надо постоянно заботиться, и в этом мое счастье. Ты - мой сын, но я не хотела, чтобы и ты имел сына. Мне нужен был ты, ты один.
      Горбатов повернулся и вышел. Ее рука ослабла. Галина Васильевна опустилась на ковер и лежала очень долго. Старинные часы в гостиной пробили один раз, и этот звук заставил ее подняться. Она встала, одним широким движением разорвала рубашку до конца и, уронив ее, как халат, голая прошла к большому зеркалу в прихожей. Сначала Прахова просто стояла перед своим отражением. Затем ладонями приподняла неохватные, тяжелые, никому теперь не нужные груди, погладила себя по животу, по предназначенным к безудержной постельной работе бедрам, внимательно осмотрела курчавую осиротевшую промежность...
      Она знала, кто виноват во всем, что случилось сейчас. Галина не спеша и тщательно оделась, сделала легкий макияж и, в последний раз оглядевшись, аккуратно подобрала рвань ночной рубашки.
      * * *
      Бойко звучала разговорчивая и всезнающая московская радиостанция из миниатюрного приемника в изголовье тахты, на которой когда лежал, а когда сидел, с которой от внутреннего жжения иногда вскакивал воспаленный Антон Николаевич Варицкий. Каждые полчаса, отслушав очередную порцию последних известий, Антон Николаевич смирял бушевавший в нем колотун хорошей дозой французского коньяка "Энесси". Хотя, что сейчас пить, ему было безразлично, хоть политуру. Непрозрачная бутылка стояла на письменном столе, и к ней надо было ходить. А ведь ничто не мешало ему поставить эту бутылку вместе со стаканом у тахты и не напрягаться. Но Варицкого гнал на очередную прогулку колотун, и бутылка играла роль хоть какой-то цели в этом лихорадочном движении.
      Толком не поспав, Антон Николаевич включил приемник в восемь утра, чтобы услышать, как обещал Летчик, информацию об автокатастрофе, в которой погиб известный частный детектив Георгий Сырцов, а услышал странное сообщение о том, что в Парке культуры и отдыха в час тридцать была спецназом почти без выстрелов проведена какая-то молниеносная операция. Попытка корреспондента радиостанции получить хоть какие-либо сведения о цели этой операции натолкнулась, как теперь обычно случается, на холодное молчание командира отряда спецназа полковника Панкратова и ироничные междометия начальника первого отдела полковника Махова.
      И ни слова о Сырцове, ни единого слова! Вот тогда-то и была извлечена из НЗ матово-серая бутылка, которая сейчас была почти пуста.
      - В Москве тринадцать часов тридцать минут, - сообщила радиостанция. Ровно двенадцать часов с тех пор, как пошуровали в парке спецназовцы. Антон Николаевич замер на тахте в ожидании продолжения. И дождался: - Как стало известно из хорошо информированных источников, операция преследовала цель ликвидировать крупную банду матерых уголовников, контролировавшую ряд контор в игорном деле и шоу-бизнесе. Из тех же источников получена информация, что операция увенчалась полным успехом. Главарь банды, четвертый год находившийся в розыске рецидивист и убийца Роберт Феоктистов по кличке "Летчик", погиб при задержании.
      Бобик погиб. Ну и хрен с ним. Только бы знать, хорошо это или плохо. Хорошо или плохо? Скорее, хорошо, потому что ничего сказать про него, Антона Николаевича Варицкого, Летчик не сможет, уже не сможет! Ну а если Сырцов догадается, кто сдал его Летчику? А может, не догадается? Он же не заставлял Сырцова лезть на рожон, он просто сообщил сыщику требуемую им информацию. Не догадается? Не догадается!
      Уже не колотун требовал выпивки, а уже малый праздник в нем желал отметить радостное сообщение. Антон Николаевич решительно вылил в стакан остатки коньяка и, перед тем как поднять стакан, оглядел безопасный для него мир в тихом ликовании. В дверях кабинета стояла Галька Прахова, жена, подлая сука, б..дь.
      - Твое здоровье, крошка! - Он приветственно поднял стакан, одним глотком осушил его, выпучил глаза и, вспомнив, удивился: - Сегодня же вторник! Чего же так рано? Или у тонконогого искусствоведа не стоит? Тогда мне придется тебя трахать в порядке одолжения. Я пока новый бутылек поищу, а ты раздевайся догола и становись на четыре точки.
      Антон Николаевич не говорил бы так, если бы видел лицо Галины. Но он, хотя и смотрел на нее, лица не видел. В затуманенных алкоголем и веселым ощущением безопасности глазах был смазанный цветастый хоровод, который, не торопясь, пошел по кругу.
      Тоша Варицкий, как уже говорилось, в свое время был, так сказать, принцем Эдинбургским периода застоя, франт и денди. И, как настоящий денди, имел выходные трости, несколько штук - для вечерней прогулки, для скачек, для стадиона, тяжелая трость для загородных пикников... Теперь они, забытые, разместившись на специальной подставке у двери, являлись лишь частью интерьера. Галина Васильевна Прахова решила вернуть одной из них прикладное ее назначение в самом примитивном понимании и для этого выбрала трость для загородных пикников. С нарочито узловатой палкой в правой напряженной руке она твердым солдатским шагом подошла к законному мужу и ударила беспечного Тошу этой палкой. Удар пришелся по шее. От шоковой боли Варицкий инстинктивно вскинул руки, закрывая голову, и получил по ребрам. Он уже не знал, что закрывать, но зато она знала, как бить. Она била, била, била, она убивала причину всех своих бед.
      - А! А! А! - прерывисто вскрикивал он, жалко отзываясь на каждый ее удар.
      Она перебила ему нос, сломала левую ключицу, надорвала ухо. Придерживая левую руку правой, он упал на колени, стараясь отгородиться от нее журнальным столиком, но она обошла столик и склонилась над ним.
      - Больно, скот? - насмешливо поинтересовалась она.- А мне не больно?
      Внушающие нестерпимый страх ее пустые глаза были рядом, а тяжелая хрустальная пепельница - напротив, на журнальном столике. Он схватил пепельницу и, спасаясь, отмахнулся от своего ужаса.
      Пепельница попала Галине в висок. Она стала приседать и, так и не присев, опрокинулась на спину. Антон за журнальным столиком тоже прилег. Колющей пульсацией отдавало в перебитом носу, пронзительно ныла ключица, но все было пустяком. Его не били, и это так прекрасно.
      - Что случилось? - прозвучал богатый интонациями голос домоправительницы. Переждав шум и грохот за дверью, она решилась, наконец, в наступавшей тишине открыть дверь. - Что здесь произошло?
      - Уйдите, - слезно попросил он. Ему так хотелось отдохнуть!
      - Галина Васильевна, Галина Васильевна! - в первый раз тревожно, во второй - в панике позвала домоправительница и, наклонившись к хозяйке, заорала страшным без модуляции голосом: - Ты убил ее, свинья! Ты убил ее, негодяй!
      Она увидела стылые Галины глаза. Не жаждущее чудовище, не кустодиевская купчиха, не подлая сука - на ковре, широко раскинув руки и неудобно подвернув правую ногу, лежала женщина, просто женщина, всеми средствами боровшаяся за свою неправедную любовь. Мертвая.
      * * *
      Излюбленный ход тандема Смирнов-Сырцов: изящная провокация, загоняющая противника во временной и психологический цейтнот, при котором ему некогда думать, сопоставлять факты, остерегаться, при котором остается лишь одно действовать в одном-единственном направлении, так, а не иначе, как наперед просчитали за него Смирнов с Сырцовым. Прошлым летом подобной комбинацией они загнали в угол и взяли, как тепленького фраерка, Большого всероссийского пахана, знавшего все ходы и выходы в этом мире. А сегодня ночью они проделали это с Летчиком.
      Попался бы он сам на нечто подобное? Теперь, когда ему известно об их операции все или почти все, казалось, что нет. Но это сейчас, когда задним умом силен. Все-таки нет, не попался бы, он бы слегка подзадержался, из осторожности, на такт, ломая заданный и диктуемый сыщицкой парой ритм.
      Бывший майор милиции, бывший зам. начальника отдела МУРа, а ныне временно не работающий гражданин Демидов Владимир Игнатьевич десять месяцев тому назад с ощущением хорошо исполненного дела принял с достоинством добросовестно, как ему казалось тогда, заработанные шестьсот тысяч долларов из рук прелестной дамочки Светланы, представлявшей интересы некоей группы, которая с помощью основательной банковской поддержки контро лировала и проводила тайные многомиллионные финансовые аферы с черными криминальными капиталами. В момент получения шестисот кусков все было превосходно: его стараниями единственный человек, представлявший для них опасность, частный детектив Георгий Сырцов был мертв, а они все - Светлана, банкиры, военизированная сеть групп, физически осуществлявшая все деликатные акции, жизнелюбиво здравствовали и процветали. И вдруг все перевернулось: погибла Светлана, приказала долго жить хорошо законспирированная военизированная тайная сеть, попадали, как кегли, банкиры, а почивший в бозе Сырцов неожиданно воскрес. Опять сработала четкая, действующая как по хронометру, тонкая смирновская интрига. И он, Демидов, тогда попался на нее. Нет, не попался! Он выскочил вовремя из криминального поезда, пущенного Сыр цовым и Смирновым под откос. Он предусмотрительно и ловко сумел выскочить из поезда в тот самый миг, когда расплющило вагон, в котором он только что находился. Добровольно ушедший из органов, майор Демидов оказался в безопасном пространстве, огражденном от сырцовско-смирновско-маховских посягновений полным отсутствием прямых доказательств его связи с преступниками.
      Нет, он никогда не ошибался. Во всяком случае, по-крупному. Операция по устранению Михаила Кобрина и иже с ним была необходима. И задумана неплохо. Кто знал, что осуществлена она будет столь топорно? Нельзя было давать этим пиявкам из шоу-бизнеса хоть самой малой надежды на самостоятельность, нельзя было позволить им срывать бешеные бабки помимо него и без него.
      Исполнители, вся беда - в исполнителях. Когда он сам брался за дело и делал его от начала до конца, когда он сам был и организатором, и исполнителем, все получалось как надо. Взрыв на кладбище, ликвидация дурака Генриха - никаких концов. Как ни бьют энергичными хвостами его недавние коллеги, все безрезультатно. И не будет результата никогда.
      Владимир Игнатьевич в раздумье шел по главной аллее парка, готовящегося к официальному открытию, которое должно состояться завтра в день - по-старому, по-советски - солидарности трудящихся всего мира, а по-нынешнему - праздника весны. Короче, к Первомаю. Деятельно махали метлами дворники, хищно щелкали ножницами садовники, возили по различным плоскостям мягкими кистями пестрые маляры и, в основном, малярши.
      Пахло красками, распустившимися почками, робко пробивавшейся к летней жизни, еле народившейся листвой. Пахло весной, обновлением, мечтательной тоской о лете.
      Владимир Игнатьевич дошел до площадки, где на циклопической бетонной ноге возвышалось колесо обозрения. Здесь. Он присел на скамейку. Три маленьких чернявеньких человечка, почтительно и в отдалении сопровождавших его, пристроились на других - на каждой по одному - скамейках. На расстоянии видимой сигнализации.
      О многом он знал, почти обо всем догадывался, но не ведал, что на этой самой скамейке пятнадцать часов назад сидел закованный Сырцов. Он сидел на сырцовской скамейке и смотрел на колесо, на котором так любил кататься Летчик. Что ж, любишь кататься, люби и саночки возить. Не пожелал возить саночки Летчик, и вот они неудержимо помчались с горы и выбросили с высоты беспечного ездока на асфальт, на асфальт...
      Из его жизни вслед за Олежкой Радаевым ушел последний терпимый им собеседник, вор в законе с незаконченным высшим театральным образованием. Смерть Радаева, который - он был уверен в этом - даже при самом легком нажиме (что, что, а нажать Смирнов с Сырцовым умели) развалился бы на куски, похоронив под этими кусками и его, была необходима. А смерть Летчика? Пожалуй, и эта смерть лучший выход для Летчика, и для него тоже. Все концы отрублены, и он опять в безопасном пространстве. Один? Безопасное пространство без этих двоих стало безвоздушным.
      Кто у него остался на прямом контакте? Клерк из министерства, работающий в управлении, которое курирует розыск? Этот сратый полкаш, задача которого всего ничего - только держать в курсе криминальных событий, вечно трясущийся от страха и выходящий с ним на прямую связь в редчайших случаях, будет молчать, потому что молчание - его безопасность. Трое черненьких, сидящих по трем скамейкам? Их он, Демидов, внаглую, не называясь никак и только показав не очень толстенькую пачку зеленых, выкупил у районных ментов, которые прихватили беспаспортных вьетнамцев на месте их незаконного проживания. Выкупил всех скопом, человек пятнадцать, но выбрал только троих, вот этих, ибо чутьем опытного сыскаря почувствовал: за ними не только безобидные торговые махинации, за ними - чернота вплоть до убийства. Слегка поднапрягшись, он легко сориентировался в черноте, и они были приручены окончательно. Но он не давил, он благодетельствовал. Он поставил их на зарплату, превышающую их оптимальные доходы от спекуляции. Теперь они могли каждодневно не беспокоиться, что им послать детям, женам, родителям в родной социалистический Вьетнам.
      И задача была проста и понятна. Они должны быть преданными псами. Они понимали, что во имя благополучия их семей они - псы. Они и были верными псами на поводке. И еще: они были его рабами.
      Не с постоянно делающим в штаны от страха полкашом, не с тремя же полурабами-полуживотными интеллектуально общаться?
      Тогда, десять месяцев тому назад, предполагалось, что все чрезвычайно просто и мило: с шестьюстами тысячами он независим и на много лет беззаботен в этом мире. Оказалось, не в мире, а в безопасном пространстве, в безвоздушном пространстве. Однажды он слышал, как Смирнов читал стишки поэта Мартынова: "От города неотгороженное пространство есть. Я вижу, там богатый нищий жрет мороженое за килограммом килограмм". Взяв шестьсот тысяч, он ушел из города, в котором жили Махов, Сырцов, Смирнов со своей компанией веселых и свободных стариков, на неотгороженное безопасное пространство. Он - богатый нищий?
      Лишив себя общения с их городом, он возненавидел их потому, что они отринули его. И целью жизни стало доказать им, себе, городу, в котором ему нет места, что они все- дерьмо под его ногами. Власть, тайная власть над людьми и деньги, укрепляющие эту власть, - вот путь, предназначенный ему. Да, он одинок, но это одиночество "над": над людишками, над городом, над Сырцовым и Смирновым. Они- дерьмо под его ногами. Но все они живут, весело и остроумно перебрехиваются, без забот и страха вступая в каждый новый день, и не ощущают над собой его власти. Как же он их ненавидел!
      Необходимость диктовала: на полгода следовало лечь на дно. Пусть утихнет розыскная лихорадка, пусть стабилизируется положение в шоу-бизнесе, пусть его подставные человечки обретут вид независимых продюсеров и менеджеров, пусть пока только на себя поработают фиктивные владельцы тайных букмекерских контор. Но все они у него в руках: каждый из них замазан и на каждого у него имеется убийственный компромат. Они, не разу не видевшие его и не знавшие даже его имени, они, деятельно и беззаветно забивающие бабки, его холуи, и только. Через полгода можно будет без опаски, через третьих лиц, повязать их по новой и спокойно взглянуть на них сверху, как на дерьмо под ногами.
      Через полгода. Хитрец Смирнов наверняка просчитал эти полгода, и вся его команда затаилась на шесть месяцев в ожидании, когда он, Демидов, обнаружит себя. Наверняка все его людишки у них на просвет. Один неосторожный шаг, и эта стая схватит, заломает, скрутит его. Нет, полгода это их выигрыш. Он не имел права ждать полгода. Как же он их ненавидел!
      Владимир Игнатьевич ласково глянул на одного из трех чернявеньких человечков, которого он определил старшим, и кивнул.
      Старший вьетнамец бодро подбежал к его скамейке и доложился полудетским, полуптичьим переливчатым голосом:
      - Надо что-то делать?
      - Надо, азиат ты мой ненаглядный, надо, - подтвердил Демидов и поднялся со скамьи. Через голову, скорее, даже над головой вьетнамца посмотрел на ту сторону Москвы-реки.
      - Что надо делать? - уже уточнял трудолюбивый азиат.
      - Уберем их, ходя? - как бы посоветовался с ним Демидов.
      - Уберем, уберем, - радостно согласился старший.
      - Ну, раз ты так решил - уберем обязательно. - Демидов потянулся, взмахнул кругообразно руками, повел плечами, словно сбрасывая со спины надоевшую ношу, хлопнул счастливого вьетнамца по плечу. - Тогда пошли.
      Понимая это "пошли" как начало операции, добросовестный исполнитель опять попросил конкретных указаний:
      - Куда?
      - Я водку жрать, а ты собачек кушать! - сострил Демидов. Поняв, что господин изволил пошутить, старший охотно осклабился - глаза ушли с лица, все тридцать два зуба наружу - это он считал, что улыбается.
      Владимир Игнатьевич шел по главной аллее, а три маленьких человечка почтительно сопровождали его.
      * * *
      Маета привела Махова в этот прозрачный весенний день в министерство: по суетным его делам необходимо было заглянуть в свежую всероссийскую сводку. От дежурного он вышел в десять часов двенадцать минут. Но под сень Ленина, уверенно стоящего на головах революционных рабочих, крестьян, солдат и матросов, уже собирались истовые последователи марксизма-ленинизма. Портреты основоположников, лики нынешнего потного вождя... Сине-белые по весне лица беспрерывно заходившихся в ярости стариков и старух на фоне кроваво-красного игрища знамен казались тотемными масками.
      Махов, у которого было время, прошел сквозь их ряды, еще раз пытаясь понять природу бешенства старшего поколения и цели малых вкраплений в эти ряды азартных молодых людей. И старые и молодые рвались к неведомым битвам, им хотелось уничтожить, стереть с лица земли, развеять по ветру. Кого неважно, ибо все, кроме тех, кто собирался сегодня у ног Учителя, виноваты. Махов старался их понять и не понимал, потому что, по его мнению, нормальный человек не сможет выжить долго в яростном постоянстве вражды и нетерпимости. Ему было жалко митингующих в их ущербности, а они, отчужденно расступаясь перед ним - уверенным, благополучным, хорошо одетым,ненавидели его.
      Машину Махов отпустил - до спиридоновского дома хотелось дойти пешком. Вниз по Крымскому валу, через Крымский мост, по ступенькам на Кропоткинскую набережную и с набережной в крутой Остоженский переулок. Без трех минут одиннадцать Махов повернул рычажок старинного дверного звонка, по окружности которого было написано "Прошу крутить".
      - "Съезжалися к загсу трамваи, там красная свадьба была. Жених был в своей прододежде, из блузы торчал профбилет!" - выразительно исполнил куплет романса, который певал когда-то Олег Баян, персонаж пьесы "Клоп", известный журналист-обозреватель Александр Спиридонов, хозяин квартиры. И пред ложил: - Предъявите, будьте добры, профбилет, господин хороший.
      - Здравствуйте! - спешно поздоровался Махов: - Все в сборе?
      - Здорово, Леонид, - откликнулся Спиридонов. - Усе. Только тебя и миллиардера ждем.
      Сбор всех частей. На диване у журнального столика сидели Казарян с Кузьминским и по праздничному делу баловались сухинцом. Смирнов из кресла без зависти и слегка презрительно наблюдал за их детскими играми в ожидании более выразительных развлечений. В парном кресле устроился было маховская ныне правая рука капитан Игорек Нефедов, но при виде начальства тотчас вскочил. Лидия Сергеевна и хозяйка квартиры Варвара Владимировна, стоя на балконе и будто бы любуясь московской панорамой, оживленно сплетничали. На одном из трех кожаных индийских пуфиков, вытянув ноги и опершись спиной о длинный египетский комод, распластался усталый Сырцов.
      - Садитесь, товарищ полковник, - предложил, отступая от кресла, Нефедов.
      - Нет уж! - темпераментно возразил Махов и бухнулся на диван между Казаряном и Кузьминским. - Я - к сухарю. Кончил дело - гуляй смело.
      - Ха! - выразил междометием свое неодобрение маховскому легкомыслию Смирнов.
      - Не понял, - невинно признался Махов.
      Но тут прозвучал антикварный звонок, позволивший бывшему полковнику отделаться загадочным:
      - Сейчас поймешь.
      Вкатившись и поздоровавшись общим поклоном, Борис Евсеевич Марин произнес, не садясь, краткую, но внушительную речь:
      - Судя по тому, что в этот чудесный весенний и отчасти праздничный день мы вынуждены... - Марин дал понять, что и он вынужден заниматься делами, - ситуация в вашем расследовании приобрела если не критический, то в любом случае серьезный характер. Вы вежливо, но настойчиво потребовали моего присутствия на, как выразился Александр Иванович, летучем совещании.
      - Ну, выражаюсь я не так, - возразил Дед.
      - ... И мы знаем, как он выражается... - дополнил Казарян.
      Марин, нимало не смутившись, продолжил:
      - Надеюсь, мое присутствие на этом совещании может стать полезным в разрешении проблем, стоящих перед вами. Нет, нет, я не хочу сказать, что от моей персоны зависит что-либо существенное в вашей ответственной и тонкой работе, которая, насколько я понимаю, подходит к завершению. Вам остается лишь поставить точку. И если мои сведения и скромные соображения помогут вам сделать это, я буду счастлив.
      - Как говорит! - экзальтированно восхитился Кузьминский.
      - Хорошо говорит, - согласился Дед. - А какой скромный!
      - Умение оценить обстановку и истинное значение собственной роли в этой обстановке - необходимейшее качество талантливейшего предпринимателя, - прокомментировал известный журналист Спиридонов, с подчеркнутым уважением разглядывая Круглого Боба.
      Пошла игра в футбол, где, как обычно, в качестве мяча использовался вновь прибывший. В игре обычно принимали участие все, и теперь даже Лидия Сергеевна с Варварой Владимировной объявились в балконных дверях. Но Борис Евсеевич уверенно и с ходу перевел разговор на сугубо деловые рельсы:
      - По поручению Александра Ивановича Смирнова...
      И был прерван новой попыткой сбить его с панталыку. Опять Смирновым:
      - По просьбе.
      - По просьбе-поручению Александра Ивановича Смирнова, или Деда, как его любовно называет мой приятель Витя Кузьминский, - Круглый Боб впервые сделал ответный выпад, - я...
      - А почему вы стоите, Борис Евсеевич? - грудным голосом несказанно удивилась Лидия Сергеевна.
      Тут же ликующий Нефедов, вскочив с пуфика, подтащил тяжеленное кресло прямо под зад стоявшему посреди гостиной предпринимателю. Деваться было некуда, Борис Евсеевич обреченно уселся на мягкое и слегка понимающе рассмеялся:
      - Непросто с вами.
      - А с тобой - просто? - легко перейдя на "ты", спросил Дед.
      Марин захохотал, а Кузьминский осведомился:
      - Слегка размялся, Боб? Тогда давай дальше.
      Но изготовившегося Бориса Евсеевича опять сбили. Озабоченный Дед осуждающе удивился:
      - Какого хрена, дамы? Где настоящая выпивка? - И обратился к владельцу "Мирмара" извинительно: - Я опять вас перебил, Борис Евсеевич. Простите за старческую несдержанность.
      - Итак, по поручению Деда, - Марина сбить оказалось непросто, - я вплотную занялся скрытной, но от этого не менее тщательной, по сути аудиторской, проверкой финансового состояния дел трагически погибших при взрыве шоу-продюсеров. И, конечно, меня интересовало отношение к этим делам сотрудников контор вышеупомянутых продюсеров. Откровенные концы, ведущие в "Департ-Домус банк" обнаружились в заведениях Кобрина и Радаева. Исполнительные продюсеры этих контор - фактически доверенные лица банка и в настоящее время полные хозяева этих дел.
      - А как у других? - быстро спросил Смирнов. - Емцов, Нигматуллин, Яркин, Бакк?
      - Там сложнее, - признался Борис Евсеевич, глядя, как Лидия Сергеевна перегружает с подноса на журнальный стол завлекательные бутылки, чистые стаканы и закуски. - Столь откровенных выходов на "ДД" нет, как нет и определенных претендентов на освободившиеся престолы.
      - В случаях Радаева и Кобрина связи выходили в "ДД" на кого конкретно? - задал вопрос Спиридонов. Ожидая ответа, он подошел к столику, не спросясь, налил себе виски и бросил в стакан пару ледышек.
      - Алик! - осудил его Казарян.
      - Это я от нервозности, - объяснил свое самоуправство Алик. - Итак, Борис Евсеевич.
      - Все связи осуществлялись через так нелепо погибшую вчера Галину Васильевну Прахову, и на ней, по сути дела, замыкались.
      - Обрадовали, весьма обрадовали, - выпив, уныло поиронизировал Спиридонов.
      - А ты чего ждал? - рассердился Казарян. - Все было понятно уже вчера, когда я вечером позвонил нашему трогательному другу Юрию Егоровичу. Уже не нашкодивший кот, а оскорбленная невинность. Опять ушел от нас этот из говна слепленный колобок!
      - Он не ушел, Рома, - не согласился Спиридонов. - Он укатил за уголок и спрятался. Но, слово даю, я достану его!
      Не теряя времени даром, не прерывая разговора, налили себе и Кузьминский, и Казарян, и спрятавшийся в толпе от бдительного ока жены Смирнов.
      - Алик, уймись! - пригвождающе взирая на кульбиты Деда, сказала Лидия Сергеевна и потребовала от Маринина: - Вы считаете, что сотрудники покойных Емцова, Нигматуллина, Яркина и Бакка не осуществляли махинаций, подобных аферам в конторах Кобрина и Радаева? Прошу однозначного ответа: да или нет.
      - Категорично ответить в данном случае не готов.
      - А не в данном? - давила Лидия Сергеевна. - По истечении определенного срока?
      - Требуется повторная проверка, уже по людям - не по делам. А там посмотрим, - неосторожно выразился Борис Евсеевич, и тотчас получил от Деда:
      - Где - там?
      - Что - где? - наконец-то сбился Борис Евсеевич.
      - Где смотр еть будешь, миллионер. И куда, - устрашающе сказал Смирнов и, не меняя строгого выражения лица, незаметно подмигнул озадаченному бизнесмену. То ли подмигнул, то ли тиком дернулся. На всякий случай подмигнув ответно, Борис Евсеевич заверил:
      - Смотреть буду в тех конторах, которые вас интересуют. И куда надо вам, а значит, и мне.
      - Охохохо! - не то зевнул, не то вздохнул дотоле молчавший полковник Махов и с удовольствием отхлебнул из стакана: остался верен сухинцу.
      - А вы догадываетесь, куда вам надо смотреть? Чтобы это было надо нам? - въедливая Лидия Сергеевна вовсе не желала выпускать Бориса Евсеевича из своих нежных лап.
      Но тот уже пришел в себя и ответил, перепрыгнув через две ступеньки в беседе:
      - Помимо связей с "ДД" вам требуется знать о иных возможных выходах из упомянутых контор на неизвестных и, скорее всего, криминальных персонажей. Или на одного персонажа, некоего Икса. Я правильно понял вас, Лидия Сергеевна?
      - Скорее всего, он свои миллионы действительно заработал, а не под шумок украл, - вслух поразмышлял Кузьминский. - Котелок у него варит, и варит очень даже впечатляюще. Я простил тебе миллионы, Боб.
      - Спасибо, - поблагодарил воспрянувший Борис Евсеевич.
      - Теперь, зная, что нас интересует некто Икс, вы бы не смогли, Борис Евсеевич, по-новому взглянуть на результаты вашей проверки? - мелодично спросила Лидия Сергеевна.
      - А он существует, этот Икс? - задал встречный вопрос Борис Евсеевич. За Лидию Сергеевну ответил Смирнов:
      - Да, Борястик, да!
      - Вероятность его существования? - потребовал уточнения Борястик.
      - Стопроцентная, - нервным и единственным словом принял участие в беседе Махов. Гарантия официального лица- это уже весьма серьезно. Борис Евсеевич глубоко и шумно сделал затяжной вдох носом, демонстрируя, что находится в размышлении, и, поразмыслив, решил ответить на вопрос Лидии Сергеевны:
      - С этой точки зрения возможны серьезные варианты. Тем более что уцелевший Икс должен выйти к ним на встречный курс.
      - Исключается, - отвергла такую возможность Лидия Сергеевна. - Мистер Икс лег на дно по крайней мере на полгода. До гибели Радаева и уголовника Феоктистова он контактировал только с ними. Даже Прахова не выходила на него. Сейчас его люди, которые и не знают, что они его люди, уверенные в полной своей независимости, начнут действовать самостоятельно, что, по мнению Икса, должно привести нас к мысли о его отходе от этих дел. Когда все окончательно успокоятся, а обычно менты успокаиваются по истечении трех, - правильно я говорю, Леня? - месяцев, - Лидия Сергеевна с удовлетворением отметила подтверждающий кивок Махова, - он по цепочке из подставных лиц восстановит связи с человечками в конторах, на которых у него наверняка имеется убийственный компромат, и они станут тем, что они и есть на самом деле, - его холуями.
      - Вы говорите о нем, как о хорошо известном вам человеке, - вдруг понял Марин.
      - Он нам и вправду хорошо известен, Борис Евсеевич,- грустно призналась Лидия Сергеевна.
      - Кто же он?
      - Мистер Икс, - за всех ответил Махов и допил винцо. Ни с того ни с сего вдруг прорвало зашедшегося от ненависти Игоря Нефедова. Он вскочил с пуфика, ударил кулаком по дверному косяку, не рассчитав силы, без соразмерности, и еще сильней взорвался от неожиданной боли:
      - Я этому Мистеру Иксу, слово даю, ноги из жопы повыдергаю! - И уже произнося слово "жопа", смущенно опомнился. - Что это я говорю, что это я говорю? Здесь же женщины?!
      Лидия Сергеевна не сдержалась и прыснула. Реактивный Борис Евсеевич моментально пришел пареньку на выручку:
      - Если вы знаете этого человека, если вы стопроцентно уверены в том, что все преступления совершил или инициировал он, если вы собираетесь повыдергивать ему ноги из задницы, то, собственно, за чем дело стало?
      - За доказательствами, Борис Евсеевич, - признался Махов и налил себе из бутылки неплохого молдавского. - У нас одни косвенные и ни одного прямого.
      - Понимаю. Все, кто представлял для него непосредственную угрозу, сознательно и хладнокровно уничтожены. И что же вы собираетесь предпринять? - Борис Евсеевич на глазах набирал уверенность.
      - Ждать, чтобы через полгода с вашей помощью по цепочке из подставных лиц аккуратно выйти на него, - доходчиво объяснил Махов.
      - Хуже нет, чем ждать да догонять, - возвестил Марин.
      Дед поправил его:
      - Хуже нет, когда догоняют.
      Борис Евсеевич не смирялся:
      - Но ведь вы и не собираетесь его догонять. Значит, Мистеру Иксу хуже не будет.
      - Догонять будешь ты, - как о решенном сказал Смирнов, - выявляя его человечком по продюсерским конторам.
      - Допустим, - согласился Борис Евсеевич. - Но вы же сами считаете, что эти люди задействованы втемную. Вычислю я их, ну и что?
      - Да ты сначала вычисли, а потом и рассуждай! - рассердился Смирнов.
      - Я стараюсь рассуждать постоянно, а не в отведенное милицией специальное время, - с ехидным достоинством заметил Марин. - Я единственная теперь ваша надежда?
      - Борис Евсеевич, - строго напомнил Казарян. - Не забывайтесь.
      - Пардон, - охотно извинился Железный Шарик. - Он очень опасен, этот ваш Мистер Икс?
      - Очень, - серьезно ответил Смирнов. - Ему нечего терять. Год тому назад он потерял все: честь, совесть, друзей. Ему осталось одно - доказать, что он сверхчеловек, которому не нужны ни честь, ни совесть, ни друзья. И единственным его средством для доказательства этого может быть лишь власть над жизнью и смертью всех других - недочеловеков.
      - Представляю, как он ненавидит вас, - понял Борис Евсеевич. - Не боитесь, что он перестреляет вас всех поодиночке?
      - Поодиночке - нет, - успокоил и его, и себя Смирнов. - Покушение на одного из нас, первое же покушение- его конец, и он это понимает.
      - Тогда всех скопом, - принял решение за Мистера Икса Марин.
      Смирнов не обиделся и не разозлился. Усмехнулся только:
      - А где он нас всех-то скопом соберет?
      - Бестактный ты, Боб, прямо жуть! - оценил поведение бизнесмена приделавший ножки второму стаканчику Кузьминский. - Иваныч же - просто зануда. И говорят, говорят, а выпить так хочется!
      - Ты же пьешь! - справедливо возмутился Дед.
      - Я не выпиваю, а так, прихлебываю, между прочим. Выпивать надо всем вместе, здоровым коллективом, так сказать, в любви и согласии.
      - Ты абсолютно прав, - заверил его Борис Евсеевич. - Но разрешите напоследок задать вам самый главный для меня сейчас вопрос. Вы сегодня были со мной очень, я бы сказал, настойчиво откровенны. Почему?
      Усталый Сырцов, нарочито продремавший весь разговор, подтянул ноги, оторвал затылок от египетского комода и с кряхтеньем поднялся с пуфика. Все смотрели на него. А он, зевнув с зубовным лязгом, подошел к креслу Бориса Евсеевича и присел перед ним на корточки:
      - Когда вы не знали, а всего лишь догадывались о расстановке сил и возможных наших действиях, Борис Евсеевич, то любая утечка информации через вас была бы недоказуема. Теперь же, если подобная утечка произойдет, мы будем твердо знать: она просочилась по вашему каналу. И, как умный человек, а все мы только что убедились в недюжинном вашем уме, вы будете в обозримом будущем молчаливы, как тургеневский глухонемой Герасим.
      - Ты удовлетворен ответом, Боб? - осведомился неугомонный Кузьминский.
      - Удовлетворен. - Марин был негромок и задум чив. Он смотрел, как утомленный монологом Сырцов наливал себе в стакан из тяжелой темной бутылки. Дождался, когда тот примет первую сегодня свою дозу, и признался опять, как в начале разговора: - Тяжело с вами.
      - Будто с тобой легко, - проворчал Смирнов.
      - Со мной - терпимо, потому что я один. А вы что - заранее все отрепетировали?
      Сырцов хлебнул из стакана и ответил за всех:
      - Импровизация. Как в джазе, на заданную тему.
      - Мы пьем или не пьем?! - взревел доведенный до точки кипения Кузьминский.
      23
      Водить Казаряна и Спиридонова было бессмысленно; небожители, олимпийцы, они существовали как бы над схваткой, и их повседневные контакты вряд ли смогли чего-нибудь дать. Водить Сырцова и Смирнова - не просто опасно, а смертельно опасно; и опасность не в том, что им ничего не стоило просечь любую слежку, а в том, что они могли незаметно поменяться местами с наблюдателями, со всеми сопутствующими подобной ситуации обстоятельствами. Из дам задействована только Лидия Сергеевна Болошева. Но она скорее резидент, чем активный агент, выходящий на связи. Кузьминский тоже не особо перспективен, так как и Смирнов, и Сырцов использовали его локально и обычно в самый последний момент. Да и вообще все они - Казарян, Спиридонов, Болошева, Кузьминский, не говоря уже о Смирнове с Сырцовым, - слишком хорошо обучены, чтобы их без опаски водить.
      Оставался один Константин Ларцев. Бывший футболист, судя по инциденту в подпольной букмекерской конторе, связан с ними и, скорее всего, используется для контактов с артистическим миром и сбора информации в футбольной среде. Он сейчас с ними, но не в их команде. Он в курсе всех дел, но не закабален многолетней привычкой остерегаться. И контакты его не просто связи для получения сведений, они еще и дружеские отношения.
      Он водил Ларцева. Это было несложно. У второго тренера всегда достаточно забот по месту основной работы. С базы он отлучался только вечером, но часто оставался на ночь с командой. Первые четыре дня не дали ничего. Но он был спокоен и терпелив, зная, что слежка никогда не дает мгновенного результата. За ним надо много-много ножками ходить. Наконец, на пятый день его подопечный вырулил на перспективного клиента.
      Первым перспективным клиентом оказался его же, Демидова, человек, номинальный владелец тайной букмекерской конторы, бывший футболист и золотой мальчик семидесятых годов Дмитрий Буланов. Тот, что в своей конторе устраивал секретный закуток для всесильного и неведомого босса. Буланов никогда не видел босса, но знал, что босс существует и недреманным оком следит за ним.
      ...Вчера вечером они с Костиком Ларцевым прилично набрались, горячо рассуждая о сложностях бытия. Костик на перепутье, да и он, Дмитрий Буланов, перед камнем, на котором начертано "Направо пойдешь...", "Налево пойдешь...", "Прямо пойдешь...". После смерти Летчика Дмитрий чувствовал себя сиротой. Но это - вчера. А сегодняшним утром надо готовиться к сумасшедшему вечеру: в России, в Европе играется очередной футбольный тур. Забот полон рот. Он с понимающим видом поприсутствовал при проверке связи и электроники, обсудил с барменом ассортимент и цены, в очередной раз проинструктировал, уча вежливости и напору, балбесов-охранников, условился с кассиром о высшей ставке на сегодня и вконец (похмельный все-таки) утомился. Самое время отдохнуть минуток двести.
      В его прохладном кабинете, за его столом, на его удобном кресле уверенно сидел маленький человек и строго смотрел на него.
      - Ты кто такой? - от растерянности довольно хамски поинтересовался Буланов.
      - Я - вьетнамец, - вежливо представился маленький человечек.
      - Тебя кто сюда пустил?
      - Никто. Я сам, - сказал вьетнамец и сделал улыбку: глаза ушли с лица, все тридцать два зуба - наружу. Похмельному Буланову стало значительно хуже, чем раньше. Он подошел к столу, оперся о него обеими руками (чтобы было грозно) и задал первый вопрос по делу:
      - Что тебе надо?
      - Мне ничего не надо, - сладко протянул вьетнамец. - Хозяину очень надо.
      - Какому еще хозяину?
      Вьетнамец снова сделал вид, что улыбнулся.
      - Мой хозяин. Очень добрый хозяин.
      - А ну давай отсюда! - мучительно преодолевая себя, заорал Буланов.
      - Громко кричать нельзя, - тоненьким голосом пропели за его спиной, где откуда ни возьмись возник еще один вьетнамский певец с пистолетом в правой руке.
      Смиряя дрожь, Буланов плюхнулся в кресло так, чтобы видеть обоих представителей Юго-Восточной Азии. Игнорируя вооруженного, он спросил у сидевшего за столом:
      - Так что нужно твоему хозяину?
      - Он и твой хозяин тоже, - сообщил сидевший за столом. - Наш хозяин очень хочет знать, о чем ты говорил вчера с Константином Ларцевым.
      * * *
      После игры Константин решил навестить временного инвалида Борьку Гуткина, который, вырвавшись из медицинского стационара, вернулся в свою трехэтажную квартиру в Матвеевском. Скромный ларцевский "опель" остановился у палисадника, за оградой которого энергичная хозяйка Римма Федоровна (в свое время Римец-девочка, оторви да брось, из околофутбольного окружения) производила первый весенний постриг розовых кустов.
      Константин хлопнул дверцей, и Римма подняла голову. Узнала, распрямилась и небрежно поздоровалась, будто виделись они вчера:
      - Привет, Костик.
      - Римец, а ты мне не рада! - обиженно заметил Константин.
      - И ездют, и ездют... - подражая кому-то, проворчала Римма.
      - Придуриваешься или охамела от сытой жизни? - живо поинтересовался Константин.
      - От такой жизни не то что охамеешь - на стенку полезешь! - серьезно ответила Римма. - Борька трясется от страха, я трясусь. Один идиот Сема не трясется, и то потому что идиот. Тоже мне охранник!
      - Телохранитель, - уточнил Константин. - Найдите другого, поумнее. Бабки-то не перевелись?
      - Телохранитель, - повторила Римма. - Тело охраняет. Пока еще живое. Нашего кретина Борька никогда не поменяет, считает, что при нем ему везуха. Ты зачем приехал? Надо что или водку трескать?
      - Нет в тебе душевной тонкости, Римец. Такие понятия, как беспокойство за ближнего своего, участие, сочувствие, тобой напрочь исключаются?
      С внезапностью террористического взрыва из уст бывшей околофутбольной девы бабахнул Тютчев:
      Нам не дано предугадать,
      Как слово наше отзовется,
      И нам сочувствие дается,
      Как нам дается благодать...
      - Римка, да ты стала книжки читать! - искренне изумился Константин.
      - А что мне делать одной-то в этих хоромах? - одновременно жалуясь и гордясь, заметила Римма. - Пошли в дом.
      Будто услышав ее слова, на высоком крыльце, особо не отдаляясь от дверей, объявился Сема, угрожающе держа правую руку за пазухой. Римма бросила секатор на молодую траву, стянула резиновые перчатки, скатав их в комочек, отправила вслед за секатором и, подойдя к ступеням, наконец-то расцеловалась с Константином. Монументальный Сема на крыльце глядел поверх их голов вдаль. Полюбовавшись этим памятником самому себе, Римма заметила:
      - Бдит балбес.
      Они поднялись по ступенькам. В дверях Константин приветственно похлопал Сему по плечу.
      ...Он эту завлекательную картинку наблюдал из старенькой "Оки", скромно приткнувшейся к бровке тротуара через два подъезда от гуткинских апартаментов. Теперь - ждать. Полчаса. Час. Полтора.
      Через час сорок Ларцев покинул гостеприимные гуткинские пенаты. Что ж, минут через пяток можно и начинать. Но начать не дали: не успел Ларцев сесть в свой "опель", как подкатила смена - светлый приплюснутый "паккард" остановился рядом с неброским детищем германской ав топромышленности, и из американского чудища выскочил, как молодой, патриарх отечественной попсы. Визитеры - и отбывающий и прибывший - слегка приобнялись, похлопали друг друга по спинам, о чем-то перемолвились и разбежались каждый по своим делам: Ларцев - в "опель", а патриарх - в гуткинский дом.
      Опять ждать. Демидов без эмоций отнесся к этому. Усмехнулся только, вспомнив любимое смирновское словечко - "маета". Вспомнил и в который раз подкатило нечто, застилавшее глаза. Ненависть, ярость, боль? Подумал о другом: как они его вычислили? Да и вычислили ли? Не стал ли он маниакалом? Ни одного живого конца к нему, ни одной дельной зацепки, ни одного человека, который мог назвать его по имени. Засуетился зря? От первых неудач, от тревожного ощущения тотального гона, от участия в этом гоне Смирнова и Сырцова? Отряхнуться и не паниковать. Сыскари сделали свое дело: покойные Радаев и Кобрин разоблачены, выявлены их связи с главарем всего синдиката, захватившего верхушку шоу-бизнеса, рецидивистом Феоктистовым-Летчиком, ликвидирована система по давления и запугивания, вместе с Галиной Праховой исчез и основной канал финансирования. Сыскари сделали свое дело и должны отдыхать. Пора и ему отдохнуть эти полгода. Стоп. Каждый человек - немного страус. Страус и он. Головку на полгода в песок - как хорошо! Тепло, темно и безопасно. Безопасно потому, что в тепле и мраке кажется, что и любой другой ничего не видит.
      Но видят, видят. Сырцов со Смирновым наверняка насторожились, узнав о лихой переквалификации Генриха из скокаря в киллеры - крайняя редкость в уголовном мире. А въедливый Махов, конечно, прошерстил все дела бывшего скокаря и наверняка вышел на то, где тогда еще капитан Демидов отцепил от срока не слишком замазанного Генриха, чтобы сделать из него своего агента. А уж прокачать каналы Радаева и Летчика - задачка для Махова элементарная.
      Нет, он не страус. Он не сунет голову в песок, оставляя на всеобщее обозрение беззащитный бесхвостый зад, он не позволит им в благодушном спокойствии ожидать, когда он объявится. Он их достанет неожиданно, не готовых к встрече с ним. Он выберет момент, когда они соберутся вместе все - Смирнов, Сырцов, Казарян, Спиридонов, Кузьминский, Махов - все те, кто год тому назад вышвырнул его из своего мира, и тогда он сделает так, что и они покинут и свой мир, и мир вообще. Все вместе и в одно мгновение. Они обязательно соберутся, они не могут не собраться, ибо быть вместе для них - главная в жизни радость. Их сходки в доме Смирнова, где в свое время погубили себя киллеры Паши Рузанова и боевики главного уголовного авторитета Большого, и в остоженской квартире журналиста Спиридонова, которая всегда под ненавязчивым наблюдением местной ментовки, для него не подходят. Но есть одна, но почти стопроцентная, вероятность, что их клиенты - восторженная попса - не упустят возможности восславить подвиги сыскарей. Если это произойдет, в чем Демидов был уверен, единственный шанс обнаружить место и время триумфальной встречи - контакты Константина Ларцева.
      Патриарх, провожаемый приветливым Семой, возвратился на крыльцо неожиданно быстро, через пятнадцать минут. Похоже, тут не дружеский визит, а деловая встреча. Уже интересно.
      "Паккард" укатил. Демидов глянул на себя в зеркальце заднего обзора. Темные - приклеенные - борода и усы, светозащитные очки, каскетка с длинным козырьком. О чем не подумал, о том не подумал, - вылитый террорист Салман Радуев. В голове мелькнуло созвучие: Радаев - Радуев; он усмехнулся, кинул на сиденье каскетку, снял очки. Так-то стало лучше, ибо бородатый и усатый, в небрежном молодежном прикиде он гляделся как обычный персонаж литературно-художественной богемы. Да и не даст он Семе как следует рассмотреть себя.
      Храбрый Сема, увидев в глазок гнилого интеллигента в бороде, распахнул дверь и раздраженно спросил:
      - Что надо?
      Демидов коротко ударил его в солнечное сплетение, врезал по опускавшемуся темечку кастетом и втащил ватное тело в прихожую.
      Три вьетнамца неслышно возникли из-за его спины. Демидов уступил им дорогу и, прикрыв за собой дверь, вернулся в неприметную "Оку".
      Римму Федоровну самый младший вьетнамец обнаружил на кухне. Он приставил к ее затылку такой большой в маленькой руке "кольт" и сказал строгим голосом:
      - Не надо оборачиваться. Садитесь на стул и смотрите в окно. Не надо двигаться. Все будет хорошо.
      Самый старший в это время в кабинете ласково приветствовал Бориса Матвеевича, который, оберегая свои руки, на спине возлежал на удобном диване:
      - Здравствуйте, Борис Матвеевич. Наш хозяин хочет узнать, что говорили вам гости, которые были у вас сегодня.
      - Какой хозяин? Какие гости? - в ужасе пролепетал Гуткин. Он попытался сесть, но вьетнамец помоложе твердой ладошкой удержал его в прежнем положении. А старший терпеливо объяснил:
      - Наш хозяин, очень добрый хозяин. А гости от вас ушли. Совсем, совсем недавно. О чем вы говорили?
      - Да ни о чем мы не говорили!
      - Два часа не говорил с футболистом? Двадцать минут молчал с певец? удивился старший вьетнамец. Удивился и предложил: - Не может быть. Вам нужно вспомнить.
      - Да не помню я, не помню, о чем мы говорили! Пустяки все! - плаксиво заверил Гуткин.
      - Какие пустяки?
      - Ну, здоровьем моим интересовались, сочувствовали,- поспокойнее заговорил Гуткин.
      - Мы тоже интересуемся вашим здоровьем, - сказал старший. - И сочувствуем. Такая беда - руки вам сломали. Они уже хорошо срослись, да?
      - Срослись, - подтвердил Гуткин. - Хорошо.
      - Жалко опять их ломать. Но хозяин сказал: "Если он не будет говорить, сломайте ему руки опять в том же самом месте". Хозяин приказал, и мы сейчас сделаем.
      Гуткин посмотрел в невыразительные вьетнамские глаза, в которых прочитал лишь одно: они сделают это. Попросил:
      - Не надо.
      * * *
      Не знаешь, где найдешь - где потеряешь. Удача? Не сглазить, не сглазить. Но пахнет, пахнет удачей. Интуиция никогда его не подводила. И узкопленочные - молодцы. Им было дано задание узнать, о чем говорил Ларцев с Гуткиным, а они, добросовестные черти, поинтересовались, зачем в этот уютный домик заявился и знаменитый певец.
      Удача? Не желавший тревожить свои срочные вклады в банках патриарх приехал к Гуткину подзанять наличность для, как он выразился, финансового оформления сабантуя по поводу успешного завершения кое-какого дельца. Так и выразился, стервец. Десять зеленых кусков на предоплату сабантуя!
      Только бы сошлось. Но не может, не может не сойтись. Патриарх не сказал: "Я устраиваю сабантуй". Он сказал: "Я финансово оформляю сабантуй". Не его, общий!
      Теперь только не опоздать, только бы зацепиться!
      Светлый "паккард" стоял в сером, закрытом серыми стенами серых корпусов, асфальтовом дворе. Патриарх был демонстративно консервативен и проживал не в новомодных коттеджах, не в шикарных новостроях с бассейнами и кортами, а в доме на набережной.
      Дом. Здесь к телефону не подключишься. Дистанционная подслушка тоже невозможна: одиннадцатый этаж, окна на Москву-реку; подъезд, лестничные площадки легко просматриваются, можно засветиться. Слежка, только слежка. Контакты и объекты посещения. Работа для родимых узкопленочных. За работу, товарищи!
      24
      Вьетнамские товарищи простую работу делали хорошо. Остаток дня после продолжительного отдыха патриарх посвятил двум визитам - к несравненной Анне и к собственному своему администратору, а вечер провел с друзьями в Доме композитора. Друзья были композиторы не из шалавой попсы. Их можно проигнорировать. А Анна и шустрый администратор патриарха требовали присмотра. Анну отдал вьетнамцам, а сам решил вести администратора. Наверняка патриарх поручил ему какое-то предварительное и черновое дельце.
      Администратор был жаворонок и домосед. Прибыв к себе домой в десять вечера, судя по погасшим окнам, завалился спать в одиннадцать. Демидов в своей "Оке" просидел всю ночь, боясь возможных ночных неожиданностей. Но ничего не случилось, и он позволил себе подремать за баранкой холодной микролитражки с трех до восьми.
      В половине девятого администратор уселся за руль иномарки чешского производства и покатил по всяким своим делам, среди которых наверняка было и порученное ему патриархом. Первое дело - не дело: на пару минут отметиться - заскочил в контору. Второе дело - плевое дело: заехал в парикмахерскую, где его постригла смазливая дева, не закрывавшая (было видно через витринное стекло) рта во время всего двадцатиминутного процесса приведения в порядок администраторовой шевелюры. Затем администратор поуба вил время: под кока-коловым ярким тентом уличного кафе бесконечно (как потом оказалось - пятнадцать минут) тянул через соломинку из жестяной банки темную жидкость. Молодежь вокруг предпочитала пепси, а администратор коку.
      В десять двадцать администратор бросил банку в пластмассовое ведро, поднялся и влез в стоявший неподалеку свой автомобиль. Поехали.
      Басманная, Садовое, поворот на Кутузовский и по хорошему тракту, не сворачивая. МКАД - и уже воздух другой, теплый, весенний, без душных запахов человеческого плотного общежития.
      После МКАД верст двадцать пять - тридцать, не более, и вот она, цель путешествия озабоченного администратора. Машина замерла у загородного ресторана в стиле рюс почему-то с элементами альпийской псевдоготики. Ресторан еще не открылся (какой ресторан для нуворишей открывается раньше двух?), но обслуга уже лениво колбасилась, делая вид, что трудится. Следовательно, кто-то из главных в конторе. Она находилась в задней, простой, без признаков какого-либо архитектурного решения, кирпичной пристройке. Туда и направился администратор.
      Обнюхать углы? Походить вокруг, посмотреть, что, как, где и откуда, прикинуть варианты прихода и ухода, возможные посты, определить места для узко пленочных, точки основной и запасной подстав. Рано, рано, и вообще не следует торопиться.
      Через десять минут администратор энергично вернулся в полуиностранную "фелицию" и, сделав лихаческий разворот, помчался в обратный путь. Без двадцати час неразлучная парочка - "фелиция" с "Окой" - были у дома на набережной. Администратор пристроил свой автомобильчик рядом с "паккардом" и решительно кинулся в подъезд. Демидов остановился неподалеку от своей любимой "восьмерки", за рулем которой послушно восседал старший из черноглазеньких.
      Они поменяли свои средства передвижения: теперь администратор мчался в "паккарде", сидя рядом с патриархом на заднем сиденье, а он - от греха вел уже не "Оку", а испытанную на все случаи жизни "восьмерку".
      Свернули на этот раз на Бородинский мост у Смоленской площади. А в остальном все по-прежнему: Кутузовский, МКАД; свежий воздух и шикарная точка общественного питания.
      Патриарх и администратор отбыли в контору, а он ждал. Недолго. Через пять минут из пристройки выкатилась группа в составе четырех деятельных персонажей. Впереди шагал, взмахами коротких ручонок указывая на прелести окружавшей ресторан природы, кто-то из здешних организаторов, за ним потенциальные клиенты. Арьергардом следовал (смокинг, галстук-бабочка) невозмутимый и почтительнй метрдотель. Ресторан уже функционировал, но посетителей, судя по автомобилям на стоянке, было человек пять, не более, и поэтому свободные от работы наглые, гренадерского роста официанты с любезными улыбками стояли у главного входа, ожидая знатного гостя. Дождались и малым гуртом - все вместе - скрылись в чертогах чревоугодия.
      Патриарх нигде долго не задерживался. Через десяток минут он, уже усаживаясь в "паккард", давал последние указания главному, склонившемуся, чтобы лучше слышать, у открытой дверцы.
      Пора. "Восьмерка" с дальней обочины выехала на проезжую часть, вырулила, будто после долгого путешествия, к въезду на ресторанную стоянку и остановилась неподалеку от "паккарда". Но долго постоять рядом с чудом американского автостроения ей не удалось, так как "паккард" почти тотчас тронулся, увозя в столицу великого певца.
      Демидов спрятал в бардачок бинокль и вылез из "восьмерки". Без усов и бороды, на этот раз не в богемном, а нуворишском прикиде: костюмчик за тысчонку баксов, итальянские башмаки ручной работы, златая цепь в распахнутом вороте рубахи от Тиффани. И походочка лениво-бесцельная, угрожающе расслабленная - соответствующая. От дверей, брезгливо морща нос, осмотрел безлюдный зал.
      Подбежал один из гренадеров и, оценивающе разглядывая цепь, предложил услуги:
      - Чем могу быть вам полезен?
      - Пожрать от пуза. Сегодня даже позавтракать не успел.- Здесь не врал.
      - Обедать будете? - Гренадер прощупывал клиента. - Есть дежурный обед...
      Все-то он понимал про холуя и знал, чем приятно удивить того. Жестом фокусника вытянул из внутреннего кармана пиджака купюру стоимостью поболее дежурного обеда и протянул ее официанту:
      - Это тебе за совет. А что мне внутрь забрасывать, еще подумаю. У окна меня усади.
      Официант бережно, как больного, проводил его к столику. Отодвинул стул и поинтересовался ненавязчиво:
      - Не надумали пока?
      - А чем у вас знаменитый певец подхарчился?
      - Так он не ел ничего! - разочарованно сообщил официант.
      - Принял, значит, свои пятьсот под ладошку и сделал ноги, - понял он все, как надо.
      - Уж вы скажете! - восхитился недогадливостью клиента гренадер. - Он и не пил ничего.
      - Не ел, не пил, - раздражился клиент. - Что же он тут делал?
      - На субботу зал снимать приезжал.
      - И снял?
      - С его-то бабками!.. Снял, конечно.
      - А у вас что, банкетный зал имеется? - спросил он так, чтобы официант понял, что этот и банкет заказать может.
      - Имеется, у нас все имеется. Но он вот этот снял, в котором мы сейчас с вами беседуем. - Гренадер с гордостью осмотрел варварскую роскошь зала. А вам что, тоже вечерок для компании организовать надо?
      - Мне надо, чтобы ты организовал мне пожрать. И побыстрее.
      - Надумали что-нибудь? - вторично осведомился официант.
      - Не буду я думать! - осерчал он. - Ты думай, чем меня ублажить.
      - На какую сумму? - предусмотрительно спросил официант.
      - Без ограничений! Действуй, - закончил он дружескую беседу. Теперь бы и уйти официанту, но требовалось уточнить некоторые детали:
      - Напитки?
      Сейчас бы для раскрепощения после напряженного - чет или нечет? ожидания неспешно спустить в желудок стаканчик-другой ледяной водочки и затаиться до тех пор, пока не распустится внутри мягко согревающая огненная роза. И любить, любить открывающийся после этого в своей невыразимой яркости и четкости окружающий тебя мир. Окно в зелень, скачущие пятна солнца на подвижных листьях, ослепляющие, скатертной белизной столы, тяжелый блеск ножей и вилок, цветастый платок, накинутый на настольную лампу... А потом мент-гаишник на дороге, и все в тартарары...
      - Безалкогольные, - твердо решил он.
      Собственно, с чего это взыграл? Ну, сабантуй у патриарха, ну, соберутся его гости. Но кто сейчас может гарантировать, что среди гостей будут Смирнов, Сырцов, Казарян со Спиридоновым, Кузьминский, Махов? Нет, еще не время для радостного раскрепощения. Не надо успокаиваться, надо беспокоиться.
      * * *
      Он беспокоился до середины субботнего дня. А в три часа пополудни перестал, потому что, небрежно прогуливаясь в ресторанных окрестностях, просек трех пареньков, делавших вид, что они то ли заблудились, то ли гуляют. Одного из пареньков он мгновенно узнал, отчетливо, как на крупном плане в кино, вспомнив это русопятое личико, виденное в магазине у Лесной сквозь оптический прицел снайперской винтовки.
      Сырцовские ребята с курсов на охране объекта. В качестве практики. Он хорошо знал беззаботного авантюриста Сырцова, чтобы поверить, будто пареньков тот прихватил для свой личной безопасности. Парни будут охранять тех, за жизнь которых Сырцов беспокоится пуще, чем за свою.
      Он перестал беспокоиться, ибо теперь беспокоился Сырцов.
      В четверг, в тот день, когда хотелось водочки и когда так и не выпил, он, достойно пообедав и будто для моциона расхаживая вокруг, ненавязчиво поинтересовался входами и выходами гостеприимной ресторации. Входов, они же и выходы, было четыре: парадный для беззаботных толстосумов, окованная жестью двухстворчатая дверь на кухню, покатый люк-окно в продовольственный склад-подвал и хилое крылечко административной пристройки, железная дверь которой закрывалась (он в четверг дождался этой операции) в шесть часов вечера удалявшимися на отдых конторскими работниками во главе с пожилым господином (скорее всего, бухгалтером) на два сейфовых замка.
      Три первых входа оставались открытыми вплоть до закрытия ресторана. И если что и будет охраняться, так они. Следовательно, надо войти в закрытую дверь. Один вопрос: есть ли проход из конторы в собственно ресторан?
      В пятницу, когда смена знакомого официанта-грена дера не работала, он, выпивший, в поисках туалета позволил себе заблудиться в лабиринте ресторанных подсобок. Был проход из конторы, был! Патриарха не повели внутренними проходами только потому, что больно непрезентабельны они были. Коридоры (конторы и подсобных помещений) соединялись Т-образно, где коридор конторы был вертикалью, поддерживающей двустороннюю линию коридора ресторанного. В точке соединения находилась дверь, запиравшаяся на задвижку со стороны конторы. В тот же вечер он опробовал перспективные ключи к сейфовым замкам конторской двери. С совсем малой поправкой подобрал подходящие и, слегка их уточнив, свободно открыл железную дверь. И тут же закрыл ее.
      Из главного коридора подсобок поворотом на девяносто градусов мимо собственно кухни следовал проход в гостевой зал. Этот проход предназначался для избранных, проход же для официантов был расположен зеркально, с другой стороны кухни, где были окна выдачи.
      Итак, путь: через контору, поворот налево, поворот направо и в зал. Отход: из зала той же дорогой - поворот налево, поворот направо, пограничная дверь закрывается на задвижку, через железную дверь на крыльцо, с крыльца к забору, через малый лесок - и к джипу "мицубиси", который тайно уже притулился в кустах неподалеку от дороги, соединяющей два магистральных шоссе.
      После первых его выстрелов вьетнамские друзья начинают поливать очередями из автоматов окна ресторана, отвлекая внимание и ярость охраны на себя. Вероятнее всего, что его чернявеньких прикончат сырцовские пареньки, но что делать, ему телохранители в ближайшем будущем не понадобятся.
      У двери с задвижкой помещался запломбированный пожарный короб. Не "УЗИ", не скорострельный винчестер, не укороченный "АК" - ему для дела был необходим полноценный строевой "калашников" на большой магазин. Он удачно поместился в коробе рядом с алым наконечником скрученной пожарной кишки и под новой пломбой с пятницы же ждал серьезной работы.
      В четыре часа, в шестнадцать ноль-ноль, большой зал закрыли и сводный отряд официантов, среди которых суетился и его знакомый, приступил к подготовке сабантуя. С безопасного расстояния Демидов в бинокль рассмотрел, что и как. Длинный стол тянулся от входа в зал к огромному, во всю стену, окну, через которое он и наблюдал подготовительную суету.
      Во главе стола сядут великолепная Анна и патриарх, а желанные почетные гости вдоль стола сразу же за ними. От торца, обращенного к окну, до двери, из которой он выйдет, метров десять - двенадцать. Что ж, можно прямо из двери палить и поливать от пуза без всякой опаски промахнуться.
      Он решил отдохнуть часика полтора. На майской травке было бы еще холодновато, и он продремал на заднем сиденье "мицубиси" ровно полтора часа.
      * * *
      А мог бы и подольше: гости стали съезжаться только к восьми вечера. Первым, естественное дело, явился патриарх. Приехал и забегал, замахал указующе руками - по своему разуменью осуществляя хозяйский пригляд. Через полчаса стаями в две-три машины изволили прибыть большинство поп-звезд, а когда подходило к девяти, подкатили к стоянке сырцовский "гранд чероки" и "вольво" Кузьминского. Эти что, и пить не будут? Но нет, из "чероки" выпорхнула певица Дарья, а из "вольво" - смирновская воспитанница Ксения, лишенные возможности приехать на своих автомоби лях явно для того, чтобы заменить на водительских местах как Сырцова, так и Кузьминского. Он в лихорадочном кураже видел всех, кто ему необходим для подведения окончательных итогов: старикашку Смирнова, наглую армянскую тварь Казаряна, сытого самодовольного Спиридонова, пижона и подонка Кузьминского, карьерного суку-службиста Махова и Сырцова, Сырцова...
      Уже смеркалось, когда над успокоившимся столом поднялся патриарх. Он, бережно держа на весу бокал с опавшим шампанским, беззвучно разевал рот. Пора.
      * * *
      Еще в джипе он надел нитяные перчатки и внимательно протер сейфовые ключи, которые сейчас по очереди - первый в верхней замочной скважине, второй в нижней - глухо щелкнули. Дверь дьявольски завизжала, когда он потянул ее на себя. Так показалось ему, но для уходившего в черноту мира это был лишь один из многих и малых ночных звуков. Мягко прикрыв за собой дверь, он в полной темноте простоял двадцать контрольных секунд, затем открыл еще одну - беззамочную - дверь и включил карманный фонарь. Он на миг остановился в коридоре, ведущем к двери с задвижкой. Небрежный настил дощатого пола попискивал под мягкими кроссовками.
      Он оттянул задвижку. В ресторанном коридоре горела дежурная лампочка. Демидов погасил фонарь, сунул его в один из многочисленных карманов боевой жилетки, сорвал пломбу с пожарного ящика и взял в руки автомат.
      Четырнадцать шагов налево по коридору и поворот направо. Вот она, последняя прямая. Финишная прямая. Он замер перед решающим рывком. Сейчас все начнется, сейчас. И все кончится сейчас же. Ну, соберись!
      Он собрался, на миг прикрыл глаза и сделал шаг.
      - Отдай мне автомат, Володя, - негромко приказал мощный бас.
      В противоположном конце коридора, опираясь на богатую камышовую трость, стоял безоружный Смирнов. Старый мент не у дел, полуинвалид, Дед. И один, один! Только одного? Всего лишь одного?
      - Отдай мне автомат, Володя, - грустно повторил Смирнов.
      Одного. Одного, но объединяющего всех. Его не будет, и не будет никого.
      - А-а-а! - как "ура" в атаке, изверглось из Демидова. Медленно поднимался автомат.
      - Умри, паскуда, - предложили за его спиной, и он понял, что опоздал. С пистолетом одним рывком уравнял бы шансы, но с автоматом... Он в развороте нажал на гашетку, и автоматная очередь пошла искать того, кто за спиной...
      Но уже ритмично гавкал "ПМ" в руках Нефедова и пули- полная обойма рвали ему шею, плечо, грудь...
      ...Он попал в смирновскую ловушку. Почему? Почему? И последним проблеском сознания понял: не действия его просчитывал Дед, он предугадывал его желания...
      Слепая душа его прозрела вдруг и увидела далеко внизу свое тело, над которым склонился мудрый Дед. Подбежал Сырцов, втроем ворвались в коридор Казарян, Спиридонов и Кузьминский, объявился Махов. Его тело было с ними, и душа, обретя покой, ослепла навсегда и отлетела в черную бесконечность.
      * * *
      Сырцов тряс Смирнова за грудки (Дед мотался в его руках, не сопротивляясь) и выкрикивал:
      - Что же ты делаешь, старый хрен, что же ты делаешь?!
      - Сделал, - вяло поправил его Смирнов. - Все кончено, Жора.
      Сырцов отпустил его и, стараясь не заплакать, негрубо оттолкнул от себя. Глянул на развороченного Демидова и опять обратился к Деду:
      - Зачем вы под пулю лезли, Александр Иванович?
      Смирнов тоже посмотрел на то, что осталось от бывшего майора милиции.
      - Он всего лишь волчонок, который сам себя затравил.
      - Он не волчонок, он - хорек, - возразил Махов, а Нефедов, которого била мелкая дрожь, сказал, будто оправдываясь:
      - Он бы не отдал вам автомат. Он бы все равно выстрелил.
      - Наверное, - для того чтобы Нефедов не терзал себя, согласился Смирнов.
      - Я - старый, мне скоро помирать, рискну я, зачем же молодым под пули лезть? Так, Саня, да? - злобным вопросом попытался понять Смирнова самый давний его друг Алик Спиридонов.
      - Не так, - твердо возразил Смирнов.
      - А как? - напирал Спиридонов.
      - Не знаю.
      - Витька! - приказал Кузьминскому Казарян. - Мигом два стакана водки Санятке и Игорьку. Одна нога здесь, другая там!
      На удивление послушный литератор кинулся в зал.
      - Игорю положено, а Саньке - нет, - заявил Спиридонов.
      - Сысоев! - вдруг рявкнул полковник Махов, и Сысоев, добрый молодец в официантской униформе стал, как та избушка на курьих ножках, к нему передом, а ко всем задом.
      - Слушаю вас, Леонид Константинович.
      - Ты почему полковника Смирнова в коридор выпустил?
      - Мы должны были в дверях Демидова вязать, а не товарища полковника, разумно объяснил Сысоев. - Заминка у входа, он тут как тут, а мы не готовы.
      - Он прав, Леня, - поддержал оперативника Смирнов.- И не терзай его. Если есть тут кто виноватый, так это я.
      Возник Кузьминский с двумя фужерами водки. Он услышал последние слова и предложил, остро жалеючи старика:
      - Врежь, Иваныч.
      - Не здесь, - решил Смирнов. - Пошли в зал.
      Подчиняясь ему, полковник Махов дал указание подчиненным:
      - Сысоев, ты с ребятами разберись тут.
      Все несколько секунд постояли, посмотрели на то, с чем полагалось разобраться Сысоеву с ребятами, и молча двинулись в зал.
      Притихшая попса смирно сидела на местах. Патриарх робко спросил:
      - Что там у вас?
      Никто из вернувшихся в зал не захотел отвечать. Смирнов взял у Кузьминского фужер и, не садясь, предложил:
      - Давайте выпьем. Выпьем за упокой грешной души.
      25
      Вся в белом (каратистские подштанники и перепоясанная распашонка) босая Ксения руками и ногами колотила длинный мешок, подвешенный к толстой ветви старой березы. С кресла-качалки на террасном крылечке Дед, покачиваясь, без удовольствия наблюдал за этим жалким подобием контактной схватки.
      Сырцов грудью прилег на калитку и, пригорюнясь, подпер щеку кулаком. Ожидал, когда Ксении надоест забавляться. Он оставил свой джип у Дарьиного забора, а сюда прибыл пешком. Поэтому и не был замечен.
      Ксюшке не надоедало. Она, азартно скалясь, продолжала лупить мешок. Мешок бесчувственно содрогался. В конце концов надоело не Ксении, а Сырцову, и он заорал в ритм наносимым ударам:
      - Ксе-ня, Ксе-ня, шай-бу, шай-бу!
      Ксения резко замерла, будто застигнутая на месте преступления, но, узнав визитера, откликнулась расслабленно:
      - А, это ты. Привет, милый Жорж.
      - Здорово, старуха, - ответствовал Сырцов, щеголяя, оперся обеими руками о калиточный верх и легко перемахнул через забор. - Здравствуйте, Александр Иванович.
      Вот на Сырцова было смотреть одно удовольствие, и Дед радостно мурлыкнул:
      - Здравствуй, Жора.
      - Это Жора приехал? - донесся из глубины дома голос Лидии Сергеевны.
      - Жора, Жора, - подтвердил Смирнов.
      - Жора, Жора, - признался Сырцов.
      - Жора, я буду готова через пять минут.
      - Жду, - согласился Сырцов. Проходя мимо Ксении, он отметил озабоченно: - Девушка, от вас лошадкой разит.
      - А-а-а! - пытаясь по-японски взреветь, взвизгнула она и пошла на него в каратической стойке.
      Оберегая парадный прикид, Сырцов увернулся и от первого контакта, и от второго. Ксения атаковала снова и снова, а он уходил и уходил. И только когда она все-таки зацепила его любимый блейзер, он перешел к активным действиям. В очередной ее выпад он поймал боевую девушку за правую ногу и двумя руками вознес над землей. Ксения повисла вниз головой, но не сдавалась - пыталась ухватить Сырцова за безупречно выглаженные брюки. Он не позволял.
      - Ну как она? - осведомился Дед, продолжая благодушно покачиваться.
      - С неподготовленным справится запросто, - высказался Сырцов. - А в неожиданности и с первоначально подготовленным.
      - Жорка, отпусти! - жалобно потребовала Ксения.
      - Больше приставать не будешь? - для порядка спросил он и осторожно голова, спина, зад - уло жил ее на молодую траву.
      - Очень мне надо к тебе приставать... - Ксения раскинула руки-ноги и призналась: - Устала.
      - Ксюшка, простудишься! - озабоченно предупредил Дед, а Лидия Сергеевна, которая, обойдя кресло-качалку, подошла к отрезвившейся паре, приказала:
      - Ну-ка, вставай, вставай.
      Ксения послушно поднялась и поцеловала Лидию Сергеевну в щеку.
      - Слушаюсь, товарищ полковник.
      - А Жора прав: попахиваешь конюшней, попахиваешь. Давай-ка в душ!
      - Да ну вас всех! - обиделась Ксения и убежала в дом.
      - Ну, как говаривал Гагарин, поехали! - скомандовала Лидия Сергеевна.
      Сырцов с нескрываемым восхищением рассматривал ее. За шестьдесят, а какова: правильные черты лица не искажены годами, изящна, подобрана, элегантно порывиста в движении, - не моложавая, просто молодая дама.
      - Нет, теперь таких не производят, - высказался вслух Сырцов.
      - Ты сделал мне комплимент? - догадалась Лидия Сергеевна. - Весьма приятно.
      - Вы поедете или нет? - поторопил их из качалки Дед.
      ...Выехали на Ярославку, развернулись у санатория "Подлипки" - и на Москву.
      - Дарья уехала? - спросила Лидия Сергеевна.
      - Вчера вечером проводил. Первые ее гастроли после всего этого.
      - Бедная девочка!
      - Все-то у вас бедные, Лидия Сергеевна. И Дарья, и Ксюшка, и Дед, и даже я.
      - А разве не бедные? Бедные, если я вас жалею. - Она рассмеялась, откинулась на сиденье, прикрыла глаза, вновь раскрыла и вернулась в прежнее положение. - Мы не опоздаем?
      - Волнуетесь? - попытался догадаться Сырцов.
      - Волнуюсь - не то слово. Как это бывает у спортсменов перед стартом?
      - Легкий колотун в предчувствии куража.
      - Наверное, так сейчас и со мной, - призналась Лидия Сергеевна.
      ..."Гранд чероки" остановился у плиточного тротуара перед дворцовым подъездом "Мирмара".
      - Когда за вами заехать, Лидия Сергеевна?
      - Я еще в магазин хочу забежать, Саше пару приличных рубашек купить. А то совсем он у меня пообтрепался. К четырем у новоарбатского глобуса. Тебя не затруднит?
      - Не затруднит, - автоматически ответил он и, глядя, как она шагала по отмытым плитам, пожелал ей в спину: - Ни пуха ни пера.
      * * *
      Неизвестно по какой причине ликовавшая Анна распахнула дверь и восхитилась:
      - Жорик пришел, Жорик!
      В дверях же она приникла к нему, умело приникла. Под тонким халатом никаких других ограничительных тряпок не было, и он даже через рубашку ощутил тяжесть грудей, мягкость живота, горячность чресел...
      - Не надо, Аня.
      - Прямо так и не надо? - удивилась она, расстегивая на нем рубашку. Дарью ты проводил и, считай, на две недели холостой. Да и ко всему прочему твоя Дарья ненужно целомудренна. А я - необходимо бесстыдна. Хочешь, я тебя здесь в прихожей, прямо на галошах трахну?
      - Не хочу, - неуверенно сказал Сырцов.
      - Не имеет значения. Все равно трахну, - решила она и поцеловала его в шею.
      - Кофейку сначала, - деликатно, но твердо отстранился Сырцов.
      Анна расхохоталась и повлекла его к кухне, насмешливо кося глазом на несколько смущенного сыщика. Пока она варила кофе, Сырцов делал вид, что заинтересованно рассматривает весьма стандартный интерьер итальянской кухни.
      - Я что наметила, все исполнила, - сказала Анна, с джезве в руках садясь за стол. - А ты, как я понимаю, нет. Зачем приехал, Жора?
      - Поговорить. Просто поговорить.
      - Говори, - разрешила она и разлила кофе по чашкам.- Как сказал какой-то поэт, рассказывай, люблю твои рассказы.
      - Железный Шарик чрезвычайно сообразительный господин, - задумчиво начал Сырцов. - Но мы тут покумекали и решили, что не до такой степени.
      - Не поняла, - настороженно отозвалась Анна. - До какой степени?
      - До той степени, чтобы без подсказа просечь у букмекеров Костю Ларцева, чтобы без подсказа связать Костю со мной и Дедом, чтобы без подсказа просчитать наши цели и задачи. Не могло этого произойти без тебя, Анюта.
      - Ну и что? - невинно распахнула глаза Анна. - Наверное, в пустячном разговоре что-то и сказала Бобу.
      - Что такое монополия? - опять же задумчиво продолжил Сырцов. Единовластие прежде всего. И как всякое единовластие, она бесконтрольна и не имеет сдерживающих ее границ.
      - Это ты к чему, Жора? - попыталась перебить Анна. Но не удалось: Сырцов дул в свою дуду:
      - Теперь вы с Железным Шариком монополисты в шоу-бизнесе...
      На этот раз она уже раздраженно закричала:
      - Какие еще монополисты? Что ты говоришь?!
      - Обыкновенные. Спиридонов прошелся по следам Круглого Боба и без особых хлопот выяснил, что доли подставных лиц, орудовавших в конторах покойных продюсеров, за бесценок выкуплены вами - тобой и Мариным.
      - Имел дело с конторами один Боб, - малость сдала компаньона Анна. Вот ты с Бобом и разговаривай.
      - С ним сейчас Лидия Сергеевна разговаривает. А я уж с тобой.
      - И что же ты хочешь еще сказать?
      - Не сказать - повторить. Монополия бесконтрольна и тем самым подвержена соблазну идти к большим бабкам любыми путями. Любые пути весьма опасны, Анюта. Они рядом если не с уголовщиной, то с криминалом. Аккуратнее будьте, дорогие мои, и не вынуждайте нас прибегать к крутым мерам.
      - Еще кофейку? - отрешенно предложила Анна.
      - Спасибо, но мне пора.
      - Выходит, не я тебя трахнула, а ты меня! - вдруг засмеялась неунывающая поп-звезда. - Подлец ты, Жора, но и молодец.
      * * *
      Он повернул ключ зажигания и глянул на автомобильные часы. Было без пяти четыре. Успевал, но все равно следовало поторапливаться, потому что полковник милиции запаса Лидия Сергеевна Болошева неукоснительно точна. Через минуту он свернул с Пречистенки и покатил по Садовому. После Смоленской площади у него был ориентир: голубой земной шар.