36

Только на четвёртый день Краснушкину и Варе удалось вырваться в город.

— Варенька, Вы сразу отправляйтесь домой. Скажите Кате, что я буду к вечеру. А мне надо по весьма важному делу. — Краснушкин усадил Варю на извозчика, сложил к её ногам свёртки и, помахав рукой, зашагал в другую сторону.

Взяв извозчика, он назвал адрес:

— Петровская улица. Да побыстрей, голубчик. Видишь, к больному спешу.

Краснушкин поставил на колени обычный, видавший виды докторский баульчик.

В тихой улочке у небольшого, одноэтажного, с мезонином особнячка пролётка остановилась. Краснушкин, расплатившись с извозчиком и дав на чай за быструю езду, деловой походкой очень занятого человека взошёл на крыльцо, резко позвонил. Открыла дверь средних лет женщина в коричневом платье.

— Кого Вам угодно? — сдержанно спросила она.

— Я доктор. Меня вызвали к больному ребёнку, к госпоже Борейко.

— Пожалуйте, мы Вас ждём, — последовал ответ и Краснушкин вошёл в тёмную прихожую. За ним щёлкнул замок закрываемой двери.

— Пожалуйте в комнаты, — тихо проговорила женщина. В светлом проёме распахнувшейся двери стояла маленькая женщина с платком, накинутом на худенькие плечи.

— Иван Павлович, сколько лет, сколько зим! С самого утра ждём. Я просто извелась. Проходите, проходите.

Краснушкин разделся и, захватив свой баульчик, прошёл за Ольгой. В маленькой комнате навстречу ему поднялся средних лет человек в простой сатиновой косоворотке. Внимательные серые глаза прятались в приветливых лучиках-морщинках.

— Здравствуйте, Иван Герасимович! — сказал Краснушкин. Пожимая друг другу руки, друзья обнялись.

— Ну, устраивайтесь и можете себя чувствовать совершенно спокойно, заметила Ольга, пододвигая стул для Краснушкина к столу. — А я пойду всё-таки на всякий случай на «вахту». Вы знаете, Иван Павлович, мы живём сейчас в строжайшей конспирации. Очень трудно. Всюду аресты, ссылки, тюрьмы. Охранка просто взбесилась…

— Да, что и говорить, — добавил Иван Герасимович. — Работать трудно. Арестовали многих членов Петроградского комитета… Пятого ноября арестовали пять депутатов-большевиков и отправили в ссылку в Туруханский край. Говорят: на пожизненную каторгу. Только чёрта с два! Не выйдет у них этого. Рабочие полны революционного энтузиазма, как никогда ещё. Ненависть к царскому правительству, к войне растёт с каждым днём. Мы накануне революции! В Москве, Риге, Киеве, Харькове, по всей России идут забастовки рабочих, крестьяне бунтуют.

Иван Герасимович говорил, сдерживая волнение. Глаза его широко раскрылись и Краснушкина поразил их чистый свет, сразу преобразивший всё лицо.

Иван Герасимович встал, прошёлся по комнате и, остановившись перед Краснушкиным, сказал:

— Вы нам сильно помогаете, Иван Павлович. И мы очень рассчитываем на Вас.

— Ну, стоит ли об этом говорить. Мы отправляемся через два дня, готовьте посылочки для солдатиков, — улыбнулся Краснушкин.

— Это всё будет готово. Ольга Семеновна, должен Вам сказать, просто умница. Смелый, самоотверженный человек. В погребке этого дома — маленькая типография. И вот она, Дарья Терентьевна, — женщина, с которой Вы здесь встретились, да несколько наших ребят очень много делают. Дом и его хозяйка вне подозрения. Муж — герой войны, отличные рекомендации. Сама она живёт тихо, скромно, с мальчиком, сыщикам и невдомёк… Но опасно, конечно. Характер нужен в таком деле и ум немалый…

Иван Герасимович замолчал. Было слышно, как в соседней комнате прошла, тихо постукивая каблучками, Ольга. Где-то вдалеке проехала пролётка, лениво залаяла собака.

— Вы, — проговорил Иван Герасимович, — тоже рискуете и Варвара Васильевна…

— Ну что Вы! Где же мы рискуем! Вот Вы — это другое дело.

— Что я? — махнул рукой Иван Герасимович. — Профессиональный революционер без риска жить не может. Не обо мне речь… Хотим просить помочь нам в одном деле, очень важном. — Иван Герасимович взглянул Краснушкину в глаза, улыбнулся. — Чтобы не томить, скажу сразу: надо переправить в Варшаву одного человека. Клаву Страхову, Вы её знаете. Ей нужно добраться до Варшавы. А там наши польские товарищи помогут ей. Беда в том, как добраться до Варшавы. Всюду полно шпиков, поезда проверяются. Совсем недавно взяли двоих наших очень опытных конспираторов. Ну как, Иван Павлович? Что Вы скажете?

Краснушкин молчал. Он понимал всю ответственность этого задания. Провезти прокламации и то нелегко, хотя у него и отдельное купе, которое он закрывает своим ключом. Но такой же ключ может быть у Кека или у другого, кто состоит на службе у охранки. Кто поручится, что во время приёма раненых или очередного врачебного осмотра его купе не осматривается? Ведь был же обыск у Вари. Хорошо, что в своё время он распорядился сделать потайной шкаф, якобы для ядов и ценнейших заграничных медикаментов. Замок с секретом и ключ только у него. Но ведь человека туда не засунешь. Как его провезешь? А провал грозил большими бедами… Краснушкин также понимал, что раз просит Иван Герасимович, значит, это ему нужно. Очень нужно.

— Единственная возможность, — проговорил наконец Краснушкин, — это зачислить её в штат санпоезда. Иначе провезти нельзя. Но и здесь возможности очень ограничены. Я распоряжаюсь только санитарками и обслуживающим персоналом. Остальные проходят высочайшее утверждение. Даже сёстры. И опять трудность: ну, положим, мне удастся её взять санитаркой или на кухню, предположим, доедет она до Варшавы. И исчезнет. Как объяснить её исчезновение? В поезде безусловно есть соглядатаи, доносчики полиции, — можно провалить все дело. Следует всё хорошенько обдумать. Я всё разузнаю, обмозгую. Думаю, что всё будет хорошо. Сообщу Вам завтра к вечеру. Пусть Дарья Терентьевна или Ольга Семеновна мне позвонит домой около семи. А сейчас рассказывайте мне обо всём подробно — о себе, о новостях, что пишет «Социал-демократ», есть ли статьи Ленина?…

Варя давно мечтала побывать в госпитале императрицы. О нём ходило много слухов среди врачей. Говорили о новейших рентгеновских установках, чудодейственных препаратах, великолепно оборудованных хирургических кабинетах…

Приехав в Царское Село, Варя разыскала великую княжну Ольгу Николаевну. Найти её не составило большого труда. Княжна вышла в сером платье сестры милосердия, с ослепительно белыми фартуком и косынкой. Она приветливо встретила Варю и охотно согласилась сопровождать её при осмотре.

— Я говорила о Вас маме, — сказала она, подымаясь с Варей по лестнице. — И Вы знаете — она удивилась, узнав, что Вы женщина-хирург. Она даже решила пригласить Вас работать в нашем госпитале.

Варя поблагодарила за высокую честь, но отказалась, сославшись на уважительную причину: в действующей армии у неё муж, служит в артиллерийских частях и сейчас находится под Варшавой.

— Я каждый рейс могу его видеть. Это редкое счастье во время войны, сказала Варя с улыбкой.

— Очень жаль! В госпитале Вы приобрели бы блестящую практику, нужные связи. У нас много иностранцев. Русская женщина-хирург — это очень эффектно! Правда, что Вы всю осаду Порт-Артура провели в крепости и были награждены Георгиевской медалью за храбрость? — неожиданно спросила княжна.

— Да, но никакой особой храбрости я не проявила. Трусила, когда японцы бомбардировали город и тот район, где находился наш Сводный госпиталь Красного Креста.

— Работать под огнём — разве это не храбрость! Теперь понятно, почему Вы стали хирургом, — всего насмотрелись в Артуре, привыкли к виду крови и страданиям, — продолжала княжна.

Варя шла с княжной по палатам. Все почтительно отвешивали поклоны Ольге Николаевне, а военные вытягивались перед ней в струнку. Княжна милостиво кивала им.

— Вот и наш главный хирург, профессор Фёдоров, — указала княжна на пожилого человека в белом халате, который почтительно вытянулся перед ней. Ольга Николаевна протянула ему руку и, указав на Звонарёву, проговорила: Знакомьтесь, профессор, — женщина-хирург, госпожа Звонарёва с маминого санпоезда.

Фёдоров молча поклонился и пробормотал:

— Не имел чести встречать коллегу! Вы какой университет кончали?

— Женский медицинский институт, — ответила Варя.

— У профессора Горемыкина? — справился Фёдоров. — Простите, не расслышал Вашу фамилию.

Варя громко и отчётливо назвала себя и подтвердила, что действительно училась у Горемыкина.

— Это уж не с Вами ли произошла неприятная история у Горемыкина? осведомился профессор.

— Со мной, к сожалению! — ответила Варя.

— Какая история, Варвара Васильевна? — поинтересовалась княжна.

— Горемыкин воспылал ко мне слишком нежными чувствами и получил от меня должное возмездие, после чего мы оба принуждены были покинуть институт.

— С тех пор Горемыкин не может вернуться в институт, а Вам, как видно, удалось стать врачом, — продолжал Фёдоров.

— До этого я около года провела в ссылке в Сибири и пережила там очень многое, — вздохнула Варя.

— Вы были на каторге? — Глаза княжны сделались круглыми от изумления.

— Нет, просто отбывала ссылку в административном порядке, — пояснила Звонарёва.

— Значит, Вы были замешаны в чём-то политическом? — не унималась княжна.

— Мне не до политики, коль скоро на руках трое детей. Просто приписали мне то, чего не было, а как разобрались, так и отпустили…

— Что же Вы всё-таки сделали? — допытывалась княжна.

— Дала по физиономии профессору!

— Но у Вас же есть муж, он должен был за Вас заступиться.

— Я казачка. Мы умеем и сами постоять за себя.

Княжна с любопытством и удивлением смотрела на Звонарёву. Затем энергично тряхнула протянутую ей на прощание руку и произнесла:

— Может быть это и не особенно женственно — бить своих поклонников, но Вы мне определённо нравитесь, Варвара Васильевна.

К ним подошла младшая сестра Ольги Николаевны и что-то сказала по-английски.

— Прежде всего поздоровайся с госпожой Звонарёвой. Она всю осаду провела в Порт-Артуре и сама врач-хирург, каких мы с тобой ещё не видели, — сделала замечание сестре Ольга Николаевна.

— Простите, — извинилась младшая княжна и, присев в глубоком реверансе перед Варей, протянула ей руку, глядя на неё во все глаза.

Варя поняла, что о ней говорили в царской семье и её имя известно при дворе. Это обеспокоило Варю: она опасалась, что станет известна её репутация политически неблагонадежной. Тогда, конечно, ей пришлось бы распроститься с работой в санпоезде императрицы.

Поблагодарив Ольгу Николаевну, Звонарёва вернулась к своему поезду. Здесь её встретил фон Кек и со своей обычной пренебрежительной манерой спросил:

— Чем Вы так радостно взволнованы, Варвара Васильевна?

— Только что была осчастливлена милостивым разговором с самой императрицей, — многозначительно проговорила Звонарёва. — Её величество были так внимательны ко мне, долго разговаривали со мной, расспрашивали о работе санпоезда. Я, конечно, подробно обо всём рассказала. Они обещали перед отъездом побывать у нас. Я и спешу об этом сообщить начальнику поезда.

По мере того как Варя повествовала о своей мифической встрече и разговоре с императрицей, небрежная вначале поза Кека сменилась на почтительную, руки его сами собой опустились по швам, лицо приняло застывшее, сосредоточенное выражение.

— Так её величество посетят наш поезд до отъезда? — ещё раз справился Кек.

— Собираются, — неопределённо ответила Звонарёва и, кивнув головой, отошла от совершенно обескураженного её словами Кека. Затем она рассказала Краснушкину уже всё без прикрас.

— Вы бы, милая Варя, держались подальше от всяких князей и княжон. Это не наша с Вами компания. Поневоле приходится с ними дело иметь, а в остальное время лучше подальше от них, — наставительно проговорил Краснушкин. — А что напугали Кека — это отлично. Теперь он на Вас станет смотреть с немым обожанием и забудет шпионить. Глядишь, не будет придираться, что я увеличил штат на одну санитарку. — Краснушкин лукаво прищурился и подмигнул Варе.

37

Когда Варя рано утром приехала на Варшавский вокзал, санпоезда не оказалось на месте. Дежурный комендант, ознакомившись с документами Вари, объявил, что состав полчаса тому назад ушёл.

— Этого быть не может! Я отпущена до девяти часов утра, а сейчас нет и половины девятого. Тут что-то не так.

Неожиданно в комендатуру пришёл фон Кек, задержавшийся в городе. Он был обескуражен не менее, чем Варя, и потребовал своей отправки на первом же скором поезде, надеясь догнать санпоезд в дороге. Комендант куда-то позвонил. О чём-то справился и наконец объявил, что сейчас санпоезд направили на особую ветку в нескольких верстах от станции, потому что его намерен инспектировать сам верховный начальник санитарной части принц Ольденбургский.

— Я доставлю Вас туда на дрезине, — предложил комендант.

Кек и Варя согласились, но дрезину нашли далеко не сразу. Пока бродили по путям в сопровождении комендантского провожатого, прошло немало времени. Кек волновался, беспокоилась и Варя: приближался час отправления поезда, и за опоздание могли быть неприятности. Но главное её беспокоило другое. Начальственный осмотр не предвещал ничего хорошего. Варя знала, что вчера вместе с партией перевязочного материала и медикаментов были погружены несколько тюков листовок и прокламаций, размноженных в маленькой типографии Ольги Борейко. И хотя листовки были великолепно упакованы отличить их от тюков ваты могли только она, Варя, да Краснушкин, — всё же на душе было тревожно. Волновалась Варя ещё и потому, что как раз в этот рейс в числе санитарок поезда с ними отправлялась Клава Страхова. Паспорт, рекомендации — всё было заготовлено надёжно: «Опытная санитарка, может исполнять обязанности сестры… Муж в действующей армии, в настоящее время стоит со своими частями в Варшаве…». Всё продумано до малейших деталей, всё точно рассчитано, но мало ли что может случиться…

Варя взглянула на Кека, на его испуганные глаза и почему-то успокоилась. Вдруг появилась мысль, что, может быть, к лучшему, что она запаздывает. Ольденбургский уже наверняка начал осмотр и безусловно будет раздосадован её недисциплинированностью. Что ж, тем лучше — это отвлечёт его от пристрастного знакомства со штатом поезда. «ДА, это верная мысль, подумала Варя. — Надо отвлечь его внимание. Любой ценой…».

Когда Варя и торопливо шагающий за нею Кек подошли к санпоезду, принц Ольденбургский, невысокого роста, щупленький, в генеральской шинели с красными отворотами человек, уже заканчивал своё знакомство с медицинским персоналом. На платформе молчаливо стояли две небольшие шеренги людей: одна — врачи и медицинские сёстры, другая — санитары, санитарки, повар и прислуга.

Краснушкин представил Ольденбургскому врачей, сестёр милосердия и, указав на стоявшую напротив шеренгу прислуги, объявил с улыбкой:

— Надеюсь, Ваше высочество не жаждет знакомства с санитарами?

Ольденбургский брезгливо пробежал глазами по напряжённым лицам людей, поморщился:

— Нет, нет. Передайте им сами от меня поздравление с оказание высокого доверия служить в санпоезде императрицы. Пускай хорошенько трудятся.

— Осмелюсь заметить Ваше высочество, — с озабоченным видом сказал Краснушкин, — работы во время рейса очень много, а штат весьма невелик. Придётся добавить санитарок…

— Это уж Ваше дело, — недовольно проговорил Ольденбургский. — У меня и без того забот сверх меры… А это ещё что за фигуры? — Ольденбургский с раздражением смотрел приближающихся к поезду Варю и Кека.

— Кто Вы такие, господа? И почему так свободно разгуливаете около поезда императрицы? — сдерживая нарастающий гнев, спросил принц.

— Я врач-хирург санпоезда и иду к месту своей службы. Направлена сюда комендантом станции. Поезда к назначенному времени не оказалось на своём месте, — спокойно пояснила Варя.

— Титуловать надо! — рыкнул Ольденбургский.

— Я не солдат, чтобы величать Вас. А кричат на женщин только невоспитанные люди, с которыми я предпочитаю не разговаривать. — Варя повернулась спиной к ошалевшему принцу и спокойно направилась к своему вагону.

— Ч-что, что Вы сказали? — заикаясь от злобы, с трудом выговорил Ольденбургский. — Как Ваша фамилия? Фамилия! — Кричал принц, но Варя даже не обернулась.

Воспользовавшись этой сценой, вконец перетрусивший Кек засеменил в сторонку, подальше от высочайшего гнева.

— А Вы кто такой? — остановил Кека гневный окрик принца.

— Я… я… — От испуга Кек не мог выговорить и слова. Лицо его побледнело, глаза, вылезшие из орбит, бессмысленно уставились на начальство.

— Отвечайте, когда Вас спрашивают! — Багровый от ярости и возбуждения, принц вплотную подступил к Кеку.

— Никак нет. Никак нет… — лепетал Кек.

Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена, не подоспей вовремя Краснушкин.

— Не извольте беспокоиться, Ваше величество. Это наш комендант, мною был отпущен в город до сегодняшнего утра.

— Чёрт знает что такое! — гремел принц не обращая уже внимания ни на Кека, ни на всё ещё продолжавших стоять на платформе людей. — Набрали бог знает кого! Титуловать не умеют, грубят начальству… Надо половину разогнать. Наведите порядок…

— Разрешите отпустить людей, Ваше высочество? — спросил Краснушкин. В глубине его умных карих глаз дрожала усмешка. — Приступим к осмотру поезда?

Ольденбургский махнул рукой и пошёл за Краснушкиным к вагонам. Раздосадованный он нехотя осмотрел новое оборудование, рентгеновскую установку, хирургический кабинет. Здесь он снова столкнулся с Варей. В белом халате и косынке, она неторопливо разбирала хирургические инструменты.

— Ах, это опять Вы! Может быть сейчас соблаговолите назвать себя? Снова раздражаясь, спросил принц.

— С удовольствием, Ваше высочество. — Варя посмотрела принцу прямо в глаза и улыбнулась. Свет, падавший от окна, мягко освещал её молодое лицо, лёгкий румяней щёк, спокойные улыбающиеся глаза. Гнев принца постепенно утихал.

— Я Звонарёва, врач-хирург…

— Участница порт-артурской обороны, награждена Георгиевской медалью… Варвара Васильевна — дочь генерала Белого, — добавил стоявший рядом Краснушкин.

— Ну что ж, очень приятно, — одергивая свой китель, приосанился Ольденбургский.

Настроение его при виде хорошенькой молодой женщины явно улучшилось.

— К госпоже Звонарёвой я не имею претензий, — сказал он, выходя из купе. — Хорошенькие женщины имеют право дерзить нам, мужчинам. Хе-хе! Но вот Кека надо выгнать. Кто его направил сюда?

— Министр двора по распоряжению её величества, — доложил Краснушкин.

— Пока что я, а не её величество, ведаю санитарной частью, недовольно проговорил Ольденбургский.

— Поезд её величества государыни императрицы. Она и считает себя вправе распоряжаться личным составом, как находит нужным, — напомнил Краснушкин.

— Личный состав поезда находится в моём личном ведении! Императрица никогда не назначила бы Вас начальником своего поезда, если бы не знала Ваше отношение к одной грязной особе, протеже очаровательной мадам Сухомлиновой! Ведь Вы были, если мне не изменяет память, её врачом? А я, услышав о немилости императрицы, решил обязательно Вас назначить начальником поезда. Был твёрдо убеждён, что Вы не допустите влияния «святого старца» на Вашу работу. Иначе поезд превратится в публичный дом на колёсах. Особенно приглядывайтесь к деятельности Кека. Никаких денег и материальных ценностей ему не доверяйте, следите, чтобы он не организовал картежных игр среди раненых. Всех облапошит этот титулованный шулер.

Заметив княжну Голицыну, принц добродушно пошутил с ней, справившись, сколько офицеров она ранила в сердце или поразила своей красотой.

— Я тут скорее жертва, чем охотник. Влюбилась сразу в дюжину молодых гвардейцев и теперь не знаю, на ком остановить свой выбор, — с притворным смущением кокетливо проговорила юная княжна.

— Напишу матери письмо, чтобы поскорее выдавала замуж, пока ты не наделала глупостей и не влюбилась без памяти в какого-нибудь непутёвого офицеришку.

— Я молодых не люблю. Мне больше нравятся почтенные генералы Вашего возраста, — стрельнула Голицына глазами в принца.

— Я тебе в деды гожусь! Нечего мне зубы заговаривать. Ты у кого в подчинении? — справился Ольденбургский.

— У Звонарёвской. Она строгая и никакого легкомыслия не допускает, пожаловалась княжна.

— И правильно делает. Звонарёва хороший врач? — справился принц у подошедшего Дистерло.

— Звонарёва? Прекрасный. Я впервые вижу такую талантливую женщину-хирурга, — ответил Дистерло. — Да притом с большим характером. Она крепко держит в руках весь персонал и всех раненых. Умеет пробрать до самых печёнок. Мужчины на неё не обижаются, как на хорошенькую женщину, а женщинам импонирует её положение и специальность. К ней относятся с уважением и побаиваются её острого языка, — пояснил Дистерло.

— Кто её направил сюда? — справился принц.

— Сам начальник поезда приходится ей деверем и давно знает Звонарёву как врача. Она в известной степени его ученица в области терапии.

— Вы, я вижу, тоже находитесь под влиянием её женских чар, — уже совсем по-дружески проговорил Ольденбургский.

— Любви все возрасты покорны, — в тон ему ответил Дистерло.

Гнев принца совсем улёгся.

— Я, кажется, был резок поначалу. Старый солдат, я могу нагрубить под горячую руку, — извиняющимся тоном проговорил он. — Звонарёва действительно очаровательная женщина. Приятно иметь таких в своём подчинении. Кека постарайтесь убрать с помощью Фредерикса. Пусть пришлёт кого-нибудь взамен этого шулера.

Ольденбургский милостиво со всеми простился, наказал Краснушкину обращаться к нему во всех случаях, когда потребуется помощь. После этого принц отбыл, отдав коменданту станции приказание отправить санпоезд немедленно, чтобы наверстать задержку.

…Поезд мерно постукивал колёсами. За окном мелькали телеграфные столбы, поля, припорошенные снегом, далёкие, сливающиеся с голубоватым туманом перелески.

Варя сидела на аккуратно заправленной шерстяным одеялом вагонной полке и смотрела в окно. В купе вошёл Краснушкин, сел рядом. Варя посмотрела на него и, облегчённо вздохнув, улыбнулась. Краснушкин тоже ничего не сказал, только сжал лежавшие на маленьком столике холодные Варины руки.

Поезд, прогрохотав на стрелках колёсами, с ходу миновал какой-то полустанок: мелькнул маленький кирпичный домик путевого обходчика с сарайчиком и невысоким стожком сена под деревянной крышей. На протянутой от крылечка к сарайчику верёвке тяжело полоскалось на ветру мокрое бельё.

38

Батареи артдивизиона стояли в тылу, в районе города Насельска. Наступившие холода плохо сказались на здоровье Борейко. Как ни крепился он, надеясь побороть слабость, болезнь его одолела. Проснувшись утром, он попытался подняться, но пронизывающая острая боль в позвоночнике снова свалила его в постель. Жаркий пот покрыл всё тело, потемнело в глазах. Когда пришёл Звонарёв, Борейко лежал на спине, с усилием сдерживая стоны.

— Тебе плохо, Боря? — испуганно спросил Звонарёв.

Борейко не ответил, только медленно повёл головой по подушке, будто сказал: «И не спрашивай, — плохо».

Борейко отправили с Блохиным в Варшаву. Со дня на день ждали прибытия санпоезда, а с ним Вари и Краснушкина. Поместив своего командира в ближайший госпиталь, Блохин отправился по делам. До прибытия поезда ему многое надо было успеть сделать, а главное, повидаться с польскими товарищами — с Анелей Шулейко, старой знакомой Енджеевского. Она занимала небольшой особнячок на краю города, работала на пересылочном медицинском пункте, помогая при отправке раненых, а в свободное время шила модные шляпки для панночек. К ней ходило много разных людей, и никто не догадывался, что добрая, живая на острый язык пани Анелька в своей кладовушке среди разноцветных тряпочек и мишуры держала целый склад нелегальной литературы, что частенько в её маленьком домике появлялись незнакомые люди и, переждав день, к ночи отправлялись с «верным человеком», старым здешним учителем, в прифронтовой посёлок. Много людей переправила Анелька из России за границу, и ещё ни разу не подвели её осторожность и ум.

Пани Шулейко встретила Блохина, как родного, усадила на лучшее место за столом, накормила, напоила. Небольшого роста, изящная, она быстро и уверенно ходила из комнаты в кухню, из кухни в комнату, накрывая на стол, подавая кушанье. Между делом, неторопливо и обстоятельно, она рассказала Блохину, что поезд ждут сегодня вечером или завтра утром. Откуда она это знает? Очень просто: дежурный телеграфист на станции — поляк, её добрый знакомый, он получил уведомление, чтобы подготовили раненых к отправке. И сегодня её просили дежурить на эвакопункте, хотя и не её смена. Срочно сортируют тяжелобольных и легко раненых офицеров и просто солдат. Начальство решает кого отправлять в первую очередь.

Рассказывая, Анеля собрала со стола и помыла посуду. Руки её не оставались без дела. Они жили своей деятельной жизнью. Сев к столу, Анеля стала разматывать мотки цветной шерсти.

— С Вами мы условимся так: Вы будете находиться при своём командире. Его отправят в первую очередь: он офицер, и в тяжёлом состоянии. Когда придёт поезд, поможете грузить раненых. Там увидимся с Варварой Васильевной. Она скажет, что делать дальше. В сутолоке, которая там поднимется, мы перенесем под носом у шпиков всё что угодно. У вокзала будет ждать наш Стась с пролёткой. Всё очень просто. Поезд будет стоять несколько часов, но лучше взять всё, что нам подготовлено, сразу, — это я знаю по опыту.

Погрузка раненых началась часов в десять утра. Но ещё ночью, когда пришёл поезд, Блохин успел повидать Варвару Васильевну и Краснушкина и сообщить им о болезни Борейко. От них он узнал ошеломляющую новость: среди санитарок поезда находится Клава Страхова. Её нужно переправить к польским товарищам. В этом ей должны помочь Блохин и Пани Анеля. Так сказал Иван Герасимович.

Утром пошёл мокрый снег. Большими липкими хлопьями он сёк лицо, забивал глаза, мешая смотреть, покрывал белоснежной простыней платформы, железнодорожные пути, ложился пушистым мокрым слоем на серые солдатские одеяла лежавших на носилках тяжелораненых. Блохин уже давно «определил» Борейко, поместив его на нижней полке в офицерском вагоне. Вместе с «лишними» вещами своего командира он и новенькая санитарка поезда вынесли тюки ваты, бинтов, медикаментов, предназначенные для местного госпиталя, всё это уложили на носилки и передали дежурной сестре эвакопункта Шулейко. Расписавшись в получении, Шулейко распорядилась перенести всё это в кладовую, расположенную рядом с приёмным покоем. Она открыла дверь и, пропустив вперёд носилки, вошла сама.

— Пани Анеля, — глухо проговорил Блохин, разгружая носилки, — Вам привет из Питера и горячая просьба. — Иван Герасимович просит помочь нашему товарищу.

Анеля бросила быстрый оценивающий взгляд на санитарку, встретилась с её спокойными, умными серыми глазами.

— Не боитесь? — тихо спросила она.

— Нет. Не в первый раз, — последовал спокойный ответ.

— Хорошо. Филипп Иванович расскажет, что делать дальше.

Тем временем Блохин отложил помеченные Варей тюки с прокламациями в сторону, сверху положил грязные халаты, простыни, наволочки. Шулейко, разговаривая с Клавой, внимательно наблюдала за действиями Блохина, одобрительно кивала головой.

— Теперь всё, друзья. Здесь задерживаться нельзя. — Она открыла дверь и громко добавила: — Не очень щедрое Ваше начальство. Маловато принесли. Несите ещё.

Клава с Блохиным вышли на перрон. Снег валил пуще прежнего. Небо посерело. Сквозь плотную снежную пелену трудно было различить фигуры людей. Блохин взглянул Клаве в лицо. Из-под белых пушистых снежных бровей смотрели улыбающиеся милые серые глаза, которые будто говорили: «Всё будет хорошо. Не волнуйся! Кругом товарищи — видишь, как все помогают. Не пропадем».

— Поезд будет стоять в Варшаве два дня. Завтра к вечеру я буду у Шулейко, — заговорила Клава. — Адрес я знаю от Вари. Меня отпустят к мужу, — Клава улыбнулась, — который со своей частью стоит неподалёку от Варшавы. Тут все точно сделано, даже если проверят — не придерёшься. Теперь, наверное, долго не увидимся, дорогой Филипп Иванович… Желаю Вам удачи. Берегите себя от пули и от дурного глаза.

— И Вам, Клавочка, желаю счастья и удачи. Передайте от нас, солдат-большевиков, ему привет. Пусть тоже бережёт себя. Уже скоро. Не за горами тот час, когда все свидимся. На него вся надежда наша.

Прошло два дня. Блохин провожал поезд один. Звонарёв, оставшийся на батарее за командира, не смог выбраться. Грустная, уставшая, с покрасневшими от бессонных ночей глазами Варя передала Блохину письмо и тысячу наказов для своего Серёженьки. Помолчали, думая об одном: как сейчас Клава? Одна, среди опасностей, поджидавших её на каждом шагу. Маленькая мужественная женщина! Но страха не было. Вспомнилось её красивое, удивительное лицо, серьёзные умные глаза, и почему-то рождалась уверенность, что она пройдёт через все преграды, пройдёт мимо жандармов, шпиков и сыщиков, стерегущих её на пути к человеку, имя которому — Ленин.