Глава 1

Когда они преодолели поворот, и зарево над горящей машиной скрылось из виду, а вокруг снова воцарилась непроницаемая тьма, озаренная лишь фарами “датсуна”, Элли повернулась, посмотрела на профиль Грофилда и спросила:

— Господи, чего же ты натворил?

— Тактика партизанской войны. Я оставил их безлошадными.

Грофилд чувствовал себя превосходно и был очень доволен собой. Он посадил в лужу эту шайку, да так, что, возможно, навсегда вывел из игры. На подступах к Акапулько их будет поджидать другая шайка, но Грофилд уже почувствовал бойцовский азарт и был уверен, что справится и с ними, дайте только срок.

Сейчас он воображал себя Ричардом Контом или Джорджем Рафтом. Оставив тяжелую артиллерию без тяги, он вовремя доставил во Фриско груз апельсинов, а значит, контракт на перевозку достанется его дочерней компании, и, стало быть, Марта сможет пойти к хирургу со своей больной ступней. Сгорбившись за баранкой, Грофилд слышал фоновое стаккато, всегда сопровождавшее этот эпизод, и думал, что ему недостает только сигареты в уголке рта.

Левый поворот.

— Дай-ка козик, — бросил он.

— Что-что?

— Сигару, пожалуйста.

— О-о, я тебя не расслышала.

Грофилд усмехнулся и поудобнее устроился на сиденье, забыв об эпизоде из кино. Не было нужды держать плечи в постоянном напряжении. Музыка в голове стихла, и он сказал:

— Постарайся вздремнуть, если получится. Возможно, потом я посажу тебя за руль.

Она протянула ему зажженную сигарету и ответила:

— Можешь мне не верить, но ты одновременно и честный, и хитрый. Ты не захочешь, чтобы я потом вела машину, и сам это знаешь.

Грофилд посмотрел на нее и опять уставился на извилистую дорогу, идущую в гору.

— Ну что ж, — сказал он. — Но, когда мы доберемся до Акапулько, командовать будешь ты, отыщешь генерала и добьешься встречи с ним. А для этого тебе необходимо иметь свежую голову.

— Я должна бодрствовать, — заявила она, — чтобы развлекать тебя. Ты ведь тоже почти не спал.

— Я прекрасно себя чувствую, — заверил ее Грофилд. — Я водитель от Бога, я могу вести машину всю ночь и не раз это делал.

— Кроме того, — добавила она, — вряд ли я усну, уж больно я взбудоражена.

Грофилд пожал плечами и сказал:

— Меня это вполне устраивает. Решай сама. Но Элли молчала, а когда пять минут спустя Грофилд посмотрел на девушку, она уже спала, склонив голову набок и прислонившись к окну.

Грофилд не врал, говоря, что он — водитель от Бога и получает удовольствие, сидя за рулем, но езда по этой дороге вымотала бы кого угодно. Шоссе извивалось, шло то вниз, то вверх, а то и вовсе в обратную сторону. Дорожных знаков и фонарей не было в помине, дорога на всем протяжении шла в два ряда. Одна отрада: тут не было ни встречного, ни попутного транспорта, и Грофилд постоянно держал дальний свет, с величайшей осторожностью пробираясь вперед, редко когда доводя скорость до тридцати миль в час. Как он ни старался, плечи напрягались, и наконец он ощутил первый прилив боли, которая волнами расходилась от раны. Тогда он заставил себя расслабиться, усесться поудобнее и не очень крепко сжимать руками баранку. Последние сутки рана почти не беспокоила его, и Грофилду не хотелось, чтобы она разболелась опять. Однако спустя какое-то время он снова склонился над баранкой и, щурясь, вглядывался в темноту; плечи и торс напряглись, а пальцы прилипли к рулю.

Лучший друг человека, сидящего за рулем ночью, это радиоприемник, но в этих горах он не действовал, да и радиостанций поблизости не было. Иногда Грофилд пытался поймать хоть что-нибудь, но вылавливал одни помехи, а Элли стонала и ворочалась во сне.

Рассвело примерно в половине шестого. Грофилд шоферил уже два часа и проехал сорок семь миль. Он так устал, словно крутил баранку часов десять кряду, а рана ныла теперь не переставая. Он проголодался, ему чудился запах кофе.

При свете дня вести машину было немного лучше, и Грофилд наддал ходу. Полчаса спустя, проехав еще двадцать одну милю, он оказался на равнине близ городка Чильпансинго. Справа стояла большая заправочная станция “Пемекс”, с рестораном на втором этаже. Грофилд зарулил на заправку и остановился.

Как только машина стала, Элли проснулась. Она выпрямилась на сиденье, огляделась мутными глазами и спросила:

— Мы приехали?

— Нет. Это городок под названием Чильпансинго. Место для привала.

— О-о. — Протирая глаза костяшками пальцев, она сказала: — Я уснула.

— Конечно. Я этого и хотел.

— Который час?

— Начало седьмого.

— Боже мой! Я проспала почти три часа!

— Идем выпьем кофе.

Сначала они зашли в туалеты и умылись, потом поднялись в ресторан. В столь ранний час посетителей не было, а трое служащих уже работали. Невысокий серьезный молодой человек взгромоздился на стул за кассой, крепко сбитая женщина протирала пол шваброй, а официантка в белой форменной одежде возилась у столика в углу, наполняя сахарницы.

Как только Грофилд и Элли уселись за столик, официантка подошла к ним и с улыбкой подала два стакана воды и два меню.

Грофилд сказал:

— Мы торопимся, ты это понимаешь? Элли кивнула.

— Понимаю.

Она заказала дыню и черный кофе. Грофилд попросил то же самое. Пока они ждали, Грофилд закурил сигарету, но увидел, что Элли скорчила гримасу отвращения, и загасил ее.

— Прости, — сказала она, — это у меня спросонья.

— Ничего. Все равно она была невкусная.

— Если хочешь, я могу немного повести машину.

— Нет. Мне нужно только несколько минут отдыха и чашка кофе.

Когда официантка вернулась с заказом, Грофилд спросил ее, сколько еще ехать до Акапулько, и она ответила:

— Сто сорок километров.

Он произвел подсчеты, и оказалось, что это составляет восемьдесят семь с половиной миль. По меньшей мере, еще два часа при их нынешней скорости, если не больше. Он сказал:

— На Акапулько ведет только эта дорога, так?

— Ода.

— И другим путем туда не добраться?

— Летите, — сказала она, улыбаясь во весь рот, и махнула рукой в сторону окна.

Нахмурившись, Грофилд посмотрел туда и увидел два маленьких самолетика на летном поле и взлетно-посадочную полосу справа.

Какое-то мгновение он обдумывал эту возможность. Хоннер и иже с ним думают, что они прибудут на машине, так что если появиться на аэроплане...

Нет. Хоннер и его люди наверняка знают об этом аэродроме, да и слежку будут вести повсеместно и бдительно, поскольку и им пришло в голову, что Грофилд может попробовать сбить их с толку. К тому же, если они с Элли сядут в самолет, им придется бросить здесь машину, и Хоннер все поймет, когда прикатит сюда немного погодя.

Делать нечего. Грофилд поблагодарил официантку и потянулся за своим кофе.

Откусив кусочек дыни, Элли сказала:

— Я тут все думала.

— О чем?

— Об этих людях в Акапулько. Ты знаешь, о ком я.

— Дружки Хоннера?

— Да. Они будут ждать нас не на въезде в город, а станут искать на дороге, где нас сподручнее всего схватить. Они поедут на север, Хоннер — на юг, а мы сидим на полпути между ними, едим дыню и пьем кофе.

— Я знаю, — сказал Грофилд. — Я пытался отогнать эту мысль прочь, но мне ясно, что именно это они и сделают, приедут за нами.

— В таком случае, как же нам быть?

— Это вопрос на засыпку, милая. — Грофилд снова посмотрел на самолеты, покрытые блестящей росой, и испытал искушение.

— Сейчас светло, — сказала она. — На этот раз тебе не удастся подкрасться к ним, прошмыгнуть мимо или опередить их.

— Да знаю я, знаю. Не зуди.

— Зудить? Странное слово.

— Вся наша жизнь — странная штука. Ты покончила с дыней?

— Что же мы будем делать, Алан?

— Думать. А чтобы сберечь время, поедем дальше. Они расплатились и спустились к машине. Тут Элли сказала:

— Мне и впрямь хочется повести машину, а ты сможешь думать не отвлекаясь.

Грофилд чувствовал, что лукавит, позволяя уговорить себя, но плечо все ныло, а крутить баранку и впрямь не хотелось, поэтому он просто сказал:

— Дорога чертовски трудная, ты знаешь.

— Я умею водить. Дай мне ключи.

— Ладно. — Он отдал ей ключи. Они сели в машину и покатили на юг. Сразу же за городской чертой дорога снова пошла вверх и принялась виться змеей среди гор.

Сидя на пассажирском месте, Грофилд задумчиво смотрел в ветровое стекло и следил за небом, становившимся все синее, и за грязно-белым капотом “датсуна”, который рыскал туда-сюда, повторяя изгибы извилистой, как штопор, дороги. Грофилд не очень усердно предавался размышлениям, расслабился, и боль в плече пошла на убыль.

Вдруг Элли резко нажала на тормоз, и Грофилд очнулся от полусна-полузабытья. Он поднял глаза, думая, что путь преградили люди с пистолетами, но увидел вместо них целое стадо черных коз. Они спускались с крутого заросшего склона слева, пересекали дорогу, а потом сползали вниз с другого крутого склона справа. Двое молодых конных пастухов в белых рубахах и брюках, темных серапе и соломенных шляпах, похожих на сомбреро, только с полями поуже, сновали взад-вперед по дороге слева и справа от стада, не давая козам разбредаться.

Грофилд посмотрел на них, посмотрел на коз, посмотрел на едва заметную тропу, по которой те шли, и щелкнул пальцами.

— Элли, — сказал он, — если ты говоришь по-испански, мы спасены.

— Только в пределах школьной программы. А что?

— Спроси парней, за сколько они продадут своих лошадей.

— Что?!

— Лошади, лошади. Быстрее, пока они не проехали.

— Но зачем нам нужны...

— Сейчас не время, дорогая. Сначала, por favor, спроси их, сколько они хотят за своих лошадей.

— Ну...

Они вылезли из машины, и Элли на ломаном испанском обратилась к всаднику, ехавшему вдоль ближнего фланга стада. Сначала пастух впал в замешательство, но потом объявил, что лошади не продаются.

— Скажи ему, что деньги американские, — попросил ее Грофилд. — По сто долларов за каждую лошадь, отличными десятидолларовыми банкнотами.

Элли перевела. Всадник, казалось, заколебался, тогда Грофилд вернулся к машине, открыл чемодан, взял деньги и, подойдя, показал их пастуху.

Всаднику было не больше двадцати, а его напарнику на другой стороне дороги и того меньше. Вид зелененьких произвел на него впечатление и заставил задуматься, но и только. Когда Грофилд увидел, что денег мало, он сходил к машине, взял еще сто долларов и с помощью Элли сообщил пастухам, что поднимает до ста пятидесяти долларов за каждую лошадь.

Козы остановились и разразились громким “м-е-е-е”, робко топчась на дороге. Всадники над ними быстро тараторили друг с другом по-испански, который, очевидно, был не только выше козьего разумения, но и непонятен Элли. Потом они выдвинули встречное предложение: сто пятьдесят долларов за одну лошадь.

Но Грофилд покачал головой.

— Две лошади или ничего. Скажи им.

Элли перевела. Снова последовало торопливое совещание. Оба задумались, а когда Грофилд заметил, что они искоса поглядывают, не пойдет ли он опять к машине за деньгами, ему стало ясно, что сделка состоялась. Демонстративно сунув стопку денег в карман, он громко сказал Элли:

— Ну, ничего не выйдет. Да и ладно. — Он махнул рукой, как бы говоря, что передумал и решил бросить торги.

Тогда ближайший к ним всадник снова заговорил с Элли, и она перевела его слова:

— Он говорит, что за седла и одеяла придется платить дополнительно.

— Еще пятьдесят долларов за все.

Она передала его слова, и весь мир вдруг превратился в улыбки и кивающие головы. Грофилд принес остальные деньги, всадники спешились, и все пожали друг другу руки. Всадники, низведенные до положения пешеходов, снова погнали своих коз, а Элли и Грофилд так и стояли, держа лошадей за веревки.

— Ну, — сказала Элли, — теперь у нас две лошади. Как раз то, о чем я всегда так мечтала.

Грофилд вскочил в седло с сияющей улыбкой до ушей, как на рекламе сигарет. Лошадь почувствовала незнакомого седока, заволновалась, но Грофилд сказал:

“Тпру, малыш” — и принялся повторять иные уместные в таких обстоятельствах выражения из вестернов, и животина успокоилась.

— Дай мне поводья своей лошади, — сказал Грофилд Элли. — А сама поезжай за нами в машине.

— Это же надо, а? — ответила Элли. — А я забыла в Филадельфии свой фотоаппарат.

Глава 2

Самое интересное заключалось в том, что здесь жили люди. Они проводили тут дни и ночи — в горах, через которые цивилизация с горем пополам ухитрилась проложить одну-единственную двухрядную дорогу. Она извивалась, ломалась, корчилась и грозила того и гляди прекратить существование. Едущий по этой дороге автомобилист мог утратить строгость мышления и предположить, что окружающие его горы недоступны и негостеприимны не только для него, но и для всех остальных людей. Однако это было весьма далеко от истины.

Взять хотя бы пастухов, навроде тех, у которых Грофилд приобрел лошадей. Они жили на скромный доход от маленьких стад коз или крупного рогатого скота, на ночь оставляя их в загонах в долинах, а днем выводя на пастбища на высокогорных склонах. Иногда они пересекали шоссе — эту тонкую серую ленточку, примету мира завтрашнего дня. Жили тут и фермеры. Склоны, казавшиеся слишком крутыми, чтобы по ним можно было ходить, на самом деле обрабатывались. Их засевали в основном бобовыми культурами, предварительно вспахав ровными изогнутыми бороздами, обнажавшими черную землю, так что временами пейзаж напоминал картинки из детских книжек — крупные черно-зеленые холмы, сплошь покрытые полями.

Грофилд гарцевал на коне, ведя вторую лошадь в поводу, а Элли ехала за ними в “датсуне”. Он думал, что встреча с этими пастухами, гнавшими стадо коз, — большое везение. Причем не столько из-за покупки лошадей, хотя и это было хорошо, сколько из-за того, что эта встреча направила его мысли в нужное русло и подсказала, как избежать столкновения с людьми, которые норовили перехватить его и наверняка уже были в пути, направляясь из Акапулько на север.

И все же их поймают, если они быстренько не найдут подходящее местечко. Они ехали вверх по склону, а верхушки холмов имеют свойство что-то сулить. Грофилд ударил своего жеребца пятками по бокам, пустив его спорой рысью. Обеим лошадям не очень нравилось ощущать под копытами мощеную дорогу, поэтому Грофилду приходилось то и дело их понукать.

На гребне холма, где дорога сворачивала налево, огибая торчащий скальный выступ, правая обочина была посыпана щебнем и превращена в обзорную площадку, с которой открывался прекрасный вид. Сейчас Грофилду было не до красот, а вот сама площадка ему понравилась. Он проехал мимо, чтобы не оставлять на гравии отпечатков подков, потом остановился и спешился.