Тамплиеры (№5) - Проклятие

— Ты Наваз?

Не в силах говорить, евнух кивнул.

В чашу его упала белая горошина и растворилась с нехорошим шипением.

— Пей.

— Что?

— Пей.

— А ЧТО ЭТО?

Последовал абсолютно незаметный глазу взмах, и на кончике евнухова носа появился небольшой вертикальный надрез.

— Пей.

Капелька крови упала в вино. Это так подействовало на евнуха Наваза, что он в два задыхающихся глотка выпил содержимое.

— Теперь пошли со мной.

— Ты хочешь меня убить?

— Если бы я хотел тебя убить… — Лако сделал вид, что собирается снова взмахнуть клинком.

Наваз прищурился и указал дрожащей рукой на чашу.

— А что я выпил?

— Яд.

Наваз шумно икнул и схватился обеими руками за горло. Глаза его превратились в слитки ужаса.

— Противоядие я дам тебе за стеной гарема.

— Противоя…

— Да. Советую тебе двигаться побыстрее. Иначе противоядие тебе может не понадобиться.

Евнух вскочил, но ноги его держали худо.

— Дай мне противоядие сейчас. Я пойду сам с тобой.

— У меня его с собой нет. Поспеши, и учти, если я погибну, то это будет и твоя гибель.

Наконец похищаемый проникся тем, что произошло, и сделал все возможное, чтобы как можно сильнее сократить путь к противоядию. Правда на веревочной лестнице пришлось пережить ему несколько неприятных мгновений. Ослабевшие от сидяче-лежачей жизни руки плохо держали широченный зад.

Наконец, вот она — земля.

— Давай противоядие.

— Я же сказал, его нет у меня с собой.

— А где оно? — срываясь на истерический шепот закричал евнух.

— Пойдем, покажу.

Этой ночью можно было видеть на улицах города весьма странную пару. Маленький, страшно коренастый парень одетый так, как одеваются христианские рабы, а рядом с ним рослый толстяк очень похожий своими формами на кумган — весь внизу. Причем парочка эта передвигалась бегом. Из груди кумгана то и дело раздавалось.

— Долго еще?

Направляли стопы свои они на окраину Алеппо.

Два раза их останавливали ночные патрули, но, дело в том, что княжеского евнуха Наваза все стражники знали отлично и пропускали беспрепятственно.

Назавтра, когда евнуха хватились, начальник городской стражи, которому ночные патрульные доложили о своей необычной встрече, счел возможным утверждать, что вышеупомянутый евнух покинул территорию княжеского гарема не просто по своей, воле, но и с охотой.

Сколь бы ужасными не казались Арману Ги новые условия его содержания, большую часть своего времени он посвящал не сетованиям, но недоуменным вопросам. Сидя спиной к спине с потным, трясущимся в лихорадке землекопом, он прижимая к груди руки, стянутые суровой веревкой, и размышлял над прихотливым движением своей судьбы. И постепенно в его сознании выстраивалась некая схема. Все было не случайно. Каждое из его приключений было результатом какого-то умысла. Оставалось лишь понять чьего. И то, как отыскало его послание Ронселена Фо, и то, что ему до такой степени поверил король, который никогда никому не верил на слово, все это не чудо, хотя весьма на него похоже. И уж совсем никаких сомнений не остается в участии какой-то высшей силы в происходящем после кипрского эпизода. Ведь маркиз де Берни чуть ли не силой вынудил Нарзеса купить беглого французского тамплиера. Теперь все стало понятно. Все дело в том, что дом усатого грека максимально близко расположен к развалинам легендарного Рас Альхага, куда, судя по слухам, скрылись после потери Иерусалима и Аккры те, кто воистину стоял во главе Ордена. И эта легенда могла быть сочтена лишь обомшелым преданием, не имеющим ничего общего с реальной жизнью, когда бы в самой этой жизни не было места тем чудесным совпадениям, о коих шла речь выше.

Поэтому сидя на дне глубокой глиняной ямы со связанными руками и ногами, в толпе вонючих, терзаемых лихорадкой и вшами рабов, Арман Ги, бывший комтур Байе, пребывал в великолепнейшем расположении духа.

Обещанные ему на завтра пытки не страшили его. Не может он попасть в руки ничтожного провинциального членовредителя. Это против правил.

Но может быть он неправильно понял правила? Мелькнула змейка подло отсвечивающей мысли. Но бывший комтур изловил ее железной рукой самоуверенности и не без удовольствия задушил.

Ночь перевалила свою вершину.

Дрожали, сопели, стонали, воняли соседи по узилищу. Перекликались колотушки ночных обходчиков. Храпел, взъерошивая выдыхаемым запахом гашиша свои усищи, Нарзес.

И где-то в глубине роскошной и опасной восточной ночи ковался золотой крючок, который вытащит провиденциального храмовника со дна глиняной ямы.

И ждать долго Арману Ги не пришлось. Ждать ему пришлось меньше, чем он отмерял себе в самых самоуверенных мечтаниях.

На краю зиндана на фоне яркого звездного неба появилась фигура в чалме. Фигура эта молча спустила вниз лестницу — бревно с укрепленными на ней перекладинами. Человек в чалме опустился вниз и был сразу узнан бывшим комтуром — это был Симон.

Отыскав нужного ему человека, Симон сказал:

— Пойдешь со мной.

Арман Ги улыбнулся в темноте.

— Куда это?

— К палачу, — сухо ответил евнух, перерезая рабу веревки на ногах.

Спина араба прижимавшаяся сзади к Арману Ги, перестала дрожать.

Сам тамплиер ни на секунду не поверил, что Симон говорит правду и сейчас предстоит путешествие на пыточный стол. Уверенность бывшего комтура в великолепном исходе дела граничила с безумием, но при этом все более укреплялась. Выбраться со связанными руками из дыры глубиной в двадцать локтей было непросто, но подгоняемый своими радостными ожиданиями пленник сумел преодолеть это препятствие. Потом помог Симону вытащить лестницу. Только после этого были освобождены от пут его руки.

— Почему же ты не разрезал веревки внизу? — с самоуверенным недоумением в голосе спросил Арман Ги.

— Чтобы эти шакалы там внизу поверили, будто я веду тебя именно к палачу.

— А зачем это надо?

— Чтобы они не подняли шум и не разбудили ненароком тех, кому лучше сейчас спать.

— А теперь что?

Симон огляделся.

— А теперь мы покинем кров этого гостеприимного дома.

Евнух был единственным человеком, кому Нарзес доверял ключи от внешних калиток. Наутро у купца были основания пожалеть об этом.

Выбравшись за ограду, Арман Ги пришел уже в почти эйфорическое состояние. То, с какой услужливостью и торопливостью судьба подыгрывала ему, наполняло его легкомысленной радостью. Он чуть не застонал от восторга, когда из дружественной темноты вынырнула фигура Лако.

Приблизившись, слуга приложил палец к губам. И был прав. Невдалеке прошествовал отряд городских стражников. Когда их шаги стихли, Симон сказал Лако:

— Вот твой господин.

— Я вижу.

— Где мой брат?

— В последний момент я решил не приводить его сюда. Это слишком опасно.

— Ты обманул меня. И я с самого начала знал, что обманешь, проклятый франк!

— Говори тише, иначе судьба обманет нас всех.

Переведя взгляд с одного спорщика на другого, Арман Ги быстро уловил суть дела и сказал:

— В любом случае, нам лучше уйти подальше от этого места. И побыстрее.

Симон с трудом сдерживал ярость.

— Где мой брат?

— Пойдем, я тебе покажу, — Лако развернулся и пошел в темноту.

Остальным ничего не оставалось как последовать за самоуверенным слугой.

Спустя некоторое время все четверо, двое братьев и господин вместе со своим преданным слугой, сидели у очага в доме Арши и беседовали. Беседа была недружественной. Достаточно сказать, что оба евнуха были связаны, примерно также, как несколько часов до этого был связан Арман Ги.

Братья вели себя по-разному. На лице Наваза выражалась полная покорность судьбе. Старший брат ярился и шипел от злости. Он никак не, хотел смириться с тем, что его так бесстыдно обманули. И кто? Какой-то уродливый гаденыш с тупой мордой. Впрочем и братец хорош! Зачем было писать это паническое письмо?!

— Зачем ты мне написал, что мы должны бежать, брат?!

— Он сказал мне, что убьет меня, если я так не напишу.

— Он бы не убил тебя, твоя смерть ему не нужна.

— Откуда я мог это знать.

Эта перебранка происходила звенящим персидским шёпотом. Арман Ги не понимал о чем идет речь, но то что братья ссорятся, ему нравилось.

— Что вы собираетесь делать дальше? — переходя на арабский, спросил Симон.

— Мы отправимся вместе с вами в Рас Альхаг.

Лицо евнуха исказила мгновенная судорога, но он взял себя в руки. Он понял, что история, в которую они попали с братом, серьезнее, чем он предполагал вначале. Когда к нему впервые явилась эта ноздреватая тварь и сказала, что нанята его братом Навазом, чтобы передать важное известие, Симон сразу почувствовал, что тут что-то не совсем так. Но перед ним было письмо, написанное собственной рукой горячо любимого младшего брата. Приходилось верить. Наваз писал, что случайно слышал из уст князя Хасара, мол, теперь настала их очередь. В глубине души Симон подозревал, что рано или поздно такой день настанет. Нельзя всю жизнь балансировать на краю пропасти. Семь лет, исполняя секретные поручения своего таинственного хозяина, он догадывался, что рано или поздно сам станет предметом такого поручения. И вот, кажется, его время пришло. Нарзес решил его приравнять к тем десяткам евнухов, которых он, Симон, в течении этих семи лет препровождал в бездонное жерло Рас Альхага. Персиянин никогда не задавался вопросом, зачем тамошнему властителю такое количество скопцов. Считал это столь же бесполезным, как задумываться о природе дьявола. И вот…

— Почему, — Симон сглотнул слюну, — почему в Рас Альхаг?

— Потому, — улыбнулся Арман Ги, — что ты знаешь туда дорогу.

— И потому что тебя там знают, — добавил Лако, — ты будешь наш условный сигнал.

Симон закрыл глаза и прошептал несколько персидских проклятий.

— Ну, ладно, пусть я, но зачем вам мой брат?

— Двое евнухов больше, чем один евнух, — ответил бывший комтур.

Глаза Симона с надеждой приоткрылись.

— Так вы рассчитываете заработать на нас?

— Считай, что так, — пожал плечами Арман Ги.

— Тогда я предлагаю вам сделку получше.

— Интересно будет послушать.

— За нас с Навазом много вам не заплатят. Я занимался этой торговлей не один год и знаю цены.

— Ну и что? — зевнул Арман Ги.

— К тому же — риск. Почти наверняка вы не сможете воспользоваться полученными там деньгами. Поверьте мне, это такое место… Это страшное место. Там совсем другие законы, и еще никто оттуда не возвращался. Я давно понял, не торговлей они там занимаются.

Бывший комтур не торопясь отхлебнул маслянистого варева из глиняной плошки.

— Если хочешь что-то предложить, то уже пора предлагать.

— У меня… на всякий случай… я давно понял, что вечно так продолжаться не может… и вот я припас, в очень надежном месте деньги и ценности кое-какие.

— Вот оно как!

— Я дам вам цену десяти евнухов из Рас Альхага. Нет, двадцати, десятикратно за каждого из нас. Мы с братом до смерти будем возносить за вас молитвы. Хоть Аллаху, хоть Зороастру, хоть Христу вашему тоже возносить станем.

— Да-да, — истово закивал Наваз, поняв, что разговор идет нешуточный.

— Молчи, раздвоенный нос, — сердито прошептал ему Лако.

Арман Ги размышляюще поскреб бороду.

— Выходим на рассвете.

— Куда, куда выходим? — заныли персидские братья.

— В Рас Альхаг.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ПОНТУАЗ

Даже псарня перестала радовать короля. Раньше, в минуты дурного расположения духа, он отправлялся к своим собакам, рассказывал о своих неудачах и ему казалось, что они понимают его, по-своему, но именно так как надо. К тому же, как всем известно, собаки не предают. Королевские охотничьи звери по праву считались самыми красивыми в этой части суши. То есть, помимо душевного отдохновения, они даровали его величеству и эстетическое наслаждение. Филипп Красивый любил красивое. Во всем. И в отличие, скажем, от своего буйнопомешанного на дорогом цветастом платье брата Карла, одевался одновременно и строго, и дорого. То есть по-королевски.

Именно поэтому, хранитель королевской печати увидев в урочный час его величество не на псарне, а в оранжерее, к тому же облаченным в какое-то немыслимое рубище, пришел в легкое смятение.

Сопутствовал королю в этой странной прогулке Анри Контский, высокоученый монах, с некоторых пор приглашенный ко двору. Он считался прекрасным врачевателем, знал секреты многих корней, трав и минералов. Новое увлечение его величества многим казалось странным, но никому не приходило в голову высказать свое мнение по этому поводу вслух. Даже детям. Впрочем, никого из них давно уже не было в Понтуазе. Всем, кто пожелал удалиться подальше от отцовского крова, Филипп не стал чинить препятствий.

Когда хранитель печати приблизился, Анри Контский, держа в руках продолговатый, весь в волосатых шишках корень, объяснял королю его многочисленные полезные свойства и откровенно любовался этим замысловатым произведением природы. Монах был еще человеком не старым и потому во владении своими чувствами не достиг полного совершенства. Глаза его сверкали, речь сверкала тоже, он был искренне увлечен предметом своего рассказа. Ногаре поймал взгляд короля и успокоился. Все как прежде, слава Богу. Глаза его величества были бездонны и безжизненны. Блистательная речь вдохновенного ученого мужа ничуть не воспламенила Филиппа. Но прерывать ее течение он почему-то не считал нужным. Хранитель печати остановился в сторонке, ожидая окончания естественнонаучного урока.

Наконец, увлеченный монах заметил канцлера и, будучи человеком умным, тут же сообразил, что мешает своим панегириком в честь редкого корня какому-то важному разговору.

— Дела научные не должны мешать течению дел государственных, — так он выразился, откланиваясь.

Филипп кивнул. Он оценил деликатность монаха, но, по большому счету, ему было все равно.

Ногаре приблизился и поклонился. Нужно было с чего-то начать разговор. Поскольку никакого приятного или хотя бы нового известия у него не было, он решил начать с комплимента.

— Признаться, Ваше величество, странно видеть вас в обществе человека, посвятившего себя поиску эликсира здоровья.

— Отчего же, Ногаре?

— Зачем это человеку, который сам по себе является символом всяческого здоровья.

Король даже не досмотрел в сторону хранителя печати и тому показалось, что комплимент его не достиг цели.

— Должен вам заметить, господин канцлер, что жизнь природы организована сложнее, чем мы можем себе представить. И то, что мы считаем лекарством, при определенных условиях легко может превратиться в яд..

— А-а, — протянул хранитель печати, словно действительно впервые слышал эту мудрость. В голове мелькнула мысль, а не решено ли отравить Жака де Молэ. Или, может быть, король ищет вместе с Анри Контским какие-то одурманивающие корни, что развязывают даже языки на которые наложено заклятие железной воли.

— Но пока не об этом, Ногаре.

Хранитель печати подобрался.

— Я весь внимание, ваше величество.

— Сегодня у нас праздник.

— Праздник?

— Вот именно. Сегодня тринадцатое октября.

Ногаре зажмурился от ужаса, как же он сам не подумал об этом!

— Сегодня ровно четыре года как Орден Тамплиеров находится под следствием, четыре года как Великий Магистр этого Ордена сидит в крепости.

— Точно так, Ваше величество.

— Ровно четыре года как вы и ваши люди ищете золото Храма.

Тут ответить было нечего.

Король медленно прошелся вдоль тщательно обработанной грядки.

— Кроме того, господин канцлер, через месяц с небольшим будет три года как Генрих Люксембургский, это косое ничтожество, победил меня в споре за корону Империи.

— Это прискорбно, Ваше величество, но я докладывал еще тогда, что тут не обошлось без происков этой авиньонской лисы, я хотел…

— Что теперь говорить, — король заложил руки за спину и покачался с носка на пятку.

— Говорят он достиг немалых успехов.

— Кто, ваше величество, Генрих?

— Вот именно. Он ведь присоединил к владениям Империи Богемию, там теперь правит его выкормыш.

— Не хочу показаться навязчивым льстецом, но мне кажется, таким образом он просто расширил пределы того наследства, которое вы неизбежно…

Король фыркнул.

— Что вы мелете, Генриху едва за сорок. Единственная его хворь — косота.

— Косил-то он всегда в одну сторону, в направлении папского престола, а что касается здоровья, то как мне стало известно, оно пошатнулось. Какие-то колики донимают его последние месяцы.

Филипп Красивый, ничего не отвечая, пошел к выходу из оранжереи. Ногаре, оступаясь, затрусил вслед за ним по междурядью.

— А может быть, может быть вот что, Ваше величество — не отправить ли нам в Сиенн опытного человека. Врача.

— Чтобы что?

— Чтобы молодость лет римского императора не вставала больше непреодолимой стеной на пути планов одного весьма достойного человека. Ведь это может быть очень хороший лекарь, известный, он выкажет искреннее желание побороть колики Люксембурга.

Филипп остановился так резко, что Ногаре чуть было не налетел на него.

— Вы знаете, я вас удивлю, господин канцлер. Может быть вы даже не поверите мне. Но с некоторых пор меня совершенно не интересует кто будет следующим императором Священной Римской империи.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. РАС АЛЬХАГ

Путешествие по горам для человека, привыкшего к оседлой, более того, комфортной жизни, является тяжелым испытанием. Особенно если путешествующий знает, что конечной целью путешествия является пасть дьявола. Уже к концу первого дня, оба евнуха сбили ноги, ободрали руки о ветки колючих кустарников. Оба обливались потом. Но если Симон при этом молчал, то Наваз непрерывно ныл. Причем нытье младшего брата доставляло старшему значительно большие мучения, чем все камни и колючки.

Наваз не только жаловался на боль и неудобства, но и требовал непрерывно, чтобы брат рассказал ему, что там их ожидает в крепости этой, куда кануло столько людей с теми же увечьями, какие выпали на долю и им самим.

И Арман Ги и Лако делали вид, будто не обращают внимания на эти братские беседы, но на самом деле прислушивались внимательно. Так уж случилось, что нормального мужчину зачем-то занимает жизнь оскопленного. Непонятно почему. То ли это накопление опыта, на тот случай, если, не приведи господи, самому придется оказаться в подобной ситуации, то ли еще что-то. Но так или иначе, большинство мужчин боится таинственной операции по превращению в бесполое существо больше, чем даже самой смерти.

Бывшему комтуру тоже нелегко давался переход. Все-таки три года сидячей жизни давали себя знать. Но рыцарская закалка оставалась тем стержнем, на котором крепилось терпение тамплиера.

— Ну, брат, ты должен меня пожалеть, что нас ждет там, скажи! Что-то ужасное, да?!

Симон молчал, сцепив зубы, и топтал изодранными сафьяновыми чувяками пыльную узкую тропу.

— Ты не можешь не знать, брат. Не можешь! Ты стольких свел в эти горы! Ты не можешь не знать. Что там с ними происходит?!

Молчал Симон, по-прежнему молчал.

Арман Ги в другой ситуации может быть и сам бы подумал, а стоит ли лезть в пасть неизвестному и непонятному здешнему дьяволу, но теперь, побуждаемый новой идеей своей избранности, упорно перебарывал приступы усталости и мистического страха, которым веяло от персидского диалога. Перебарывал и решительно двигался вперед.

Переночевали у небольшого костра. Перекусили черствыми лепешками. Под покровом ночи нытье и причитания стали менее отчетливыми, а после и вообще заменились всхлипами.

Хозяин и слуга по очереди сторожили своих ценных пленников.

Перед рассветом Лако, сменяя бывшего комтура, сказал, что окружающие горы не кажутся ему необитаемыми.

— Да, я тоже обратил внимание на следы овечьей отары.

— И еще верблюды. Несколько тряпок, потерянная бусина. Время от времени здесь проходят небольшие караваны.

— Ну, это мы и так знаем, ведь он, — указательный палец метнулся в сторону Симона, — не раз путешествовал сюда. Уж, наверное, не пешком.

— Да, господин.

Утром двинулись дальше. Горы по-прежнему не казались гостеприимными, серые обнаженные камни, редкая, осторожная на вид растительность. Вьющийся над головой стервятник. Внимательный взгляд то и дело наталкивался на следы, оставляемые обычно караванами. Небольшими и состоящими скорее из мулов, чем из верблюдов. Если последний является кораблём пустыни, то мул лучшее средство транспортировки поклажи в бесшумно бушующем море каменных волн.

Все указывало на то, что скрытая в горах южной Каппадокии таинственная крепость под названием Рас Альхаг, соединена с миром довольно оживленной тропою и путешествующие по ней не считают нужным очень уж скрываться.

— Все, — заявил вдруг Симон у подножья высокой скалы, возле которой делал резкий поворот небольшой прохладный ручей.

— Что все? — удивился Арман Ги.

— Дальше дорога мне неизвестна.

— Почему?

— Потому что я доставлял свой «товар» до этой скалы, и здесь меня ожидали слуги черного магистра.

— Черного магистра?

— Да, так зовут хозяина Рас Альхага.

Арман Ги огляделся, стараясь определить путь дальнейшего путешествия.

— Так ты сам не видел никогда этого черного магистра?

— Нет.

— Кто же тебе платил деньги?

— Никто, никогда мне никаких денег не платил.

— Не понимаю, зачем ты тогда занимался тем, чем ты занимался.

— Я слуга моего господина. Видимо кто-то рассчитывался с Нарзесом прямо в Халебе.

— Но с кем-то ты здесь все же встречался?

— Да, с людьми черного магистра. Но я никого не видел в лицо.

— Почему это?

— Они прятали свои лица под покрывалами.

Арман Ги сплюнул.

— На этом востоке все считают своим долгом прятать лицо. Я сначала думал, что это только кипрская мода.

Симон пожал плечами и не стал комментировать это замечание бывшего комтура.

— А откуда ты узнавал в какой день и в какой час ты должен оказаться здесь с грузом, или как ты говоришь, с «товаром»?

— Об этом мне говорил Нарзес.

— А ему кто сообщал?

Симон развел руками.

— Нарзес был знаком с черным магистром?

— Не знаю. Навряд ли.

— Что за неуверенность в твоем голосе?

— Хозяин делился со мною далеко не всеми своими тайнами. Я не знаю, был ли он знаком с властителем Рас Альхага.

— Говоря по совести, это неважно. Был Нарзес приятелем этого черного магистра, или не был, мы все равно отправимся дальше.

Евнух криво ухмыльнулся.

— Но я действительно не знаю дороги.

— Ты не мог не видеть в какую сторону угоняют тех, кого ты сюда доставил.

— Мог. Люди под покрывалами требовали, чтобы я уходил первым. И не оборачиваясь.

Арман Ги пожевал губами.

— Сколько лет, говоришь, ты занимался своим подлым ремеслом?

— Почти семь.

— За это время должна была протоптаться тропа, хотя бы и в камнях.

Лако, во время этого разговора рыскавший с изучающим видом вокруг места встречи, остановился, наклонился, как бы принюхиваясь, потом выпрямился и призывно свистнул.

— Вот видишь, — удовлетворенно сказал Арман Ги Симону, — пошли.

— Я не понимаю, чему ты так радуешься, — сквозь зубы сказал евнух, — не знаю уж, что там в крепости творят с нами, скопцами, но ведь так может случиться, что с вас там, например, сдерут шкуру.

— Если на барабан господу, то я согласен, — захохотал бывший комтур, произнеся старую альбигойскую поговорку.

— Мы можем не дойти, — проныл Наваз, пытаясь встать.

— Почему-то мне кажется, что крепость где-то неподалеку, и ночевать мы будем не под открытым небом.

Арман Ги оказался прав. Едва начало смеркаться, шедший впереди Лако обернулся и подал знак — приготовиться.

— Вон там, — сказал он, указывая в просвет между двумя большими валунами.

— Да, это башня! — воскликнул бывший комтур и сам зажал себе рот.

— Мы совсем рядом, — сказал слуга, — но они нас не заметили.

— Или вы не в состоянии определить, следят за вами или нет, — ядовито прошипел Симон.

Арман Ги несколько раз крутнулся на месте, пытаясь высмотреть предполагаемых наблюдателей. На востоке, он знал, такие разбойничьи гнезда имеют охранительные щупальца, иногда выдвинутые на много миль от стен. Достаточно вспомнить Старца Горы и его замок.

Лако небрежно заметил.

— Там никого нет. Подходы к крепости никем не охраняются.

Это сообщение произвело на спутников Лако отрицательное действие. Сформулировал замелькавшие в голове мысли Симон:

— Надо полагать, что Черный Магистр настолько грозен, что может позволить себе беспечность.

Арман Ги нахмурился и ничего не ответил.

— Мы идем дальше, — таково было его решение.

Крепость Рас Альхаг по мере приближения к ней все больше поражала воображение. Общая сумрачность постройки усугублялась громадными размерами отдельных камней, из которых крепость была сложена и темно-серым их цветом. Создавалось впечатление, что сооружение это возводилось некогда для существ превышающих среднего человека раза в три. Невольно всплывало воспоминание о легендарных гигантах, коим молва приписывала основание Рас Альхага. Молва повествовала об этих существах скупо и, как бы, испугано.

Постройка была, несомненно, старинной, это было ясно хотя бы из того, что несмотря на особую устойчивость кладки, в некоторых своих местах она имела честь обрушиться. Отчего? От действия всепроникающего времени? Или это следы грозовых разрядов высшей воли, выместившей на крепости местных гигантов свое загадочное неудовольствие?

Вряд ли представлялось возможным найти ответы на эти вопросы.

Единственное, что портило картину древней, грозной, непроницаемой величественности — это странные белые и цветные точки, и полосы в углах бойниц и в провалах между зубцами башен. Крепость, по мере приближения к ней, , начинала напоминать кусок заплесневелого черного хлеба.

И только оказавшись совсем рядом путники поняли в чем тут дело.

Белье!

— Это сушатся чьи-то рубахи, — растеряно сказал бывший комтур.

В принципе ничего особенно странного в том, что стражи Черного Магистра чистоплотны, не было, и даже в том, что стираные подштанники предложены на обозрение всей округе… но как-то это не вязалось с образом обиталища сумрачных, непостижимых изуверов.

Растерянность и недоумение гостей усугубились, когда из-за каменного выступа появилось широкое лицо и, увидев четверку путников, взвизгнуло по-бабьи и скрылось. Чуть позже из-за стен донеслись ширящиеся звуки дикого переполоха.

— Это бордель! — с чувством сказал Арман Ги.

— Или гарем, — таинственно улыбнулся Наваз.

— Надо войти, — неуверенно сказал Арман Ги, указывая на открытые ворота.

— В любой бордель можно войти без всякого опасения, — заметил Симон, — но не во всякий гарем.

Арман Ги окинул раздраженным взглядом гаремного специалиста. Но основные претензии сейчас были не к нему, а к провидению, которое вырвало его, бывшего комтура Байе из лап палача чтобы что? Чтобы бросить в толпу визжащих баб? Неужели в ней может скрываться главная тамплиерская тайна!

Трудно сказать, сколько бы длилось это недоуменное состояние, если бы в распахнутые ворота крепости не начали выбегать какие-то люди в разноцветных покрывалах с прорезями для глаз, и в руках у них не обнаружились бы мечи обнаженные и копья изготовленные.

— Слава богу, — сказал бывший комтур. И его можно было понять. Зашатавшаяся было перед его глазами картина мира, вновь обрела устойчивость.

Лако, следуя примеру своего господина, отбросил на камни меч и кинжал. И вся четверка была немедленно и сердито пленена.

Спустя некоторое время бывший комтур и его слуга сидели в маленькой каменной комнатенке, на куче прелой соломы. В высоко под потолком расположенном окне посверкивали звезды. Плененные молчали. Слишком странным показалось им увиденное для того, чтобы обмениваться торопливыми мнениями.

По поведению людей в покрывалах было понятно — вот-вот нежданных гостей отведут к местному хозяину. Арман Ги продолжал надеяться на лучшее, но его томила неизвестность.

Молчаливые покрывала приняли без особого азарта двух доставленных ими евнухов, явно они не рассматривали их как подарок, или ценный товар. Бывший комтур стал сомневаться, являются ли эти сверхобрезанные настолько звонкой монетой, как об этом думалось.

Не понравилась бывшему комтуру и внутренность легендарной крепости. Она была своеобразно обжита, но жизнь, протекавшая в ней, слишком уж не соответствовала ни размерам сооружения, ни его репутации. Она даже компрометировала гордое название Рас Альхаг.

Оставалось ждать, может быть встреча с местным начальством что-то разъяснит.

Тяжело, мучительно заскрипела дверь, такое впечатление, что ей было противно служить на этом месте и подчиняться недоумкам под покрывалами.

Пленники встали и направились к темному проему. Но Лако неожиданно наткнулся на острие копья, появившееся из темноты. Так ему было велено остаться на гнилой соломе. Господин желал беседовать только с господином. Лако не слишком возражал, слуга, он и есть слуга.

После довольно долгого блуждания по темным, сырым коридорам и лестницам, тускло освещенным светом смоляных факелов, Армана Ги ввели туда, где по замыслу и должна была, видимо, состояться беседа.

Довольно большая зала, перегороженная широченной золотой занавесью. Слева углубленный в пол каменный бассейн с горячей, парящей, приятно пахнущей водой. На противоположной стене три трехфакельных светильника, почти не издающих дыма. И все. И ни живой души.

Впрочем, за расшитой золотом занавесью что-то чувствовалось. Чье-то присутствие. И не просто присутствие. Слышались шлепки, тупые удары, тяжелые вздохи, могучие взревывания. Если бы нормандскому комтуру приходилось когда-нибудь видеть гиппопотама, он бы подумал, что именно его массируют за золотой занавесью.