Тамплиеры (№5) - Проклятие

— Ваши последние слова выглядят как банальная угроза. И это жаль.

— Что ж, — король потрогал себя за мочку уха, — условия сделки таковы. Я с сегодняшнего дня прекращаю следствие. Выпускаю из темниц всех рыцарей и служек. Возвращаю все крепости, которые были собственностью Ордена до осени позапрошлого года. Ну, разве что, кроме тех, что заняты уже иоаннитами, тут не получится немедленно. Наконец, я выпускаю вас. Причем будет объявлено публично и очень широко, что следствие в отношении Ордена Тамплиеров не выявило ничего предосудительного.

— Что же вы потребуете взамен?

— Лукавить не буду — потребую я у вас много. Вы должны будете рассказать мне, где находится тайная орденская сокровищница. — После некоторого взаимного молчания, король добавил: — Мне нужны деньги, много и быстро.

Жак де Молэ продолжал молчать.

— Дело в том, что его, это ваше золото, мы все равно найдем. Этими поисками занимаются тысячи людей по всему королевству и далеко за его пределами. И я бы не обратился к вам с этим предложением, когда бы не было срочной необходимости.

— Но…

— Что но?!

— Но как вы обойдетесь со всеми этими документами? — Жак де Молэ показал на кожаные футляры с пергаментами.

— Да хотя бы сожгу.

— В следствий участвовало множество людей, поползут странные слухи. Кроме того, часть следователей подчиняется исключительно Авиньону, кстати, я думаю копии этих пыточных записей давно уже имеются у Климента V. Как быть с этим? Перевесит ли одно ваше устное слово такое количество чернил?

— Я понимаю ваши опасения, — Филипп разволновался. Ему показалось, что старик стронулся с мертвой точки, что он уже почти дал принципиальное согласие, и сейчас уже идет обсуждение деталей.

— Не стоит прежде всего преуменьшать значение моего слова. Я уже грворил вам, что Климент V мне очень обязан. Потом, если вы внимательно следили за моим чтением, то обратили внимание, что подавляющее количество признаний носит неполный, неокончательный характер. Подозреваю, что многие допрашиваемые из страха перед пытками просто оговаривали себя. Если кто-то и выражал сомнение в божественной сущности Христа, то держал пальцы крестом, плевал не на распятие, а в сторону и так далее. Получив определенные указания, судьи легко найдут здесь почву для оправдательного приговора. Эти признания будут признаны данными под пыткой. Придется, может быть, казнить парочку слишком ретивых палачей. Только и всего.

Жак де Молэ опустил голову на грудь. Это не понравилось его величеству. Возникла неуместная, можно даже сказать, опасная пауза.

— Я жду ответа, — пока еще миролюбивым тоном сказал Филипп Красивый.

Седая копна поднялась, Филипп увидел лицо Жака де Молэ, и его собственное лицо исказила гримаса ярости. Дело в том, что Великий Магистр улыбался.

— Чему вы смеетесь?! — прогремел стальной рык короля Франции.

— Я смеюсь над вами, над собой. Над жизнью вообще, если угодно.

— Не время философствовать, что вы мне можете сказать по существу?

— По существу, — улыбка улетучилась с лица Жака де Молэ. — Ваше предложение мне нравится, но я не могу его принять.

— Почему, черт возьми?!

— Мне очень хотелось бы, чтобы вы отпустили всех моих рыцарей и вернули им замки. Чтобы восстановилась честь Ордена. Но мне нечем вам заплатить. Единственное, что у меня есть, это моя жизнь.

— То есть вы хотите, чтобы я поверил вам, что у Ордена Тамплиеров нет тайных богатств?

— Вот именно.

— Но я вам не верю.

— Да я и не очень надеялся.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. АЛЕППО

Хозяина Армана Ги звали Нарзес, он был выходцем из Никеи, последние двадцать лет жил в греческом квартале Халеба, или как он назывался среди европейцев, Алеппо. Нарзес был одним из не слишком многих немусульман в городе, но дела его при этом шли совсем неплохо. Даже более того, он считался одним из самых больших богатеев не в только в городе, но и во всей северной Сирии. И что самое главное, никто ничего не мог сказать о происхождении этого богатства. Ибо двадцать лет назад Нарзес явился в Халеб в одном драном халате и без единой медной монеты в кармане.

Медленно течет время на востоке. Медленно и незаметно.

На третий год своего пребывания в плену, а вернее сказать, в греческом рабстве, Арман Ги все еще продолжал строить догадки относительно того, для чего его купили, что за человек его хозяин и почему он так богат. И ни одна из его догадок не казалась ему самому достаточно убедительной. Одно лишь можно было утверждать с уверенностью, что ни кожевенные мастерские, ни торговля персидской хной, ни шелковые караваны, в организации которых участвовал Нарзес, не могли дать такой прибыли, какой располагал вальяжный усач. Да и уважительное, если не сказать почтительное отношение сарацинских властей к иноземцу и иноверцу тоже требовало объяснения.

Арман Ги искал его и не находил.

И больше всего занимало его то, для чего он был куплен Нарзесом на кипрском невольничьем рынке. Ибо купец не использовал его никак. Или почти никак. Поселил вместе с ноздреватым слугой в небогато обставленном, но уютном домике в глубине огромного сада, который окружал основной дом купца, и был в свою очередь огорожен высоким забором, более похожим на крепостную стену. Стена эта к тому же неусыпно охранялась. Это Арман Ги выяснил в первую же ночь, и повторить попытки к бегству с тех пор был не склонен.

— Для чего же он меня здесь держит? Чем дальше, тем чаще задавал себе этот вопрос бывший комтур. Однажды он так осмелел, не в силах долее выносить тягостное безделье в которое был погружен уже бессчетное число месяцев, что напрямую спросил об этом сирого владельца. Тот искренне удивился. Они играли в шахматы , в тени старого орехового дерева. За спиной пленника журчал небольшой фонтан, в клетках возились попугаи. Один или два раза в месяц грек удостаивал своего раба чести собственного посещения.

— Ты не знаешь зачем куплен? — Купец поднял с доски белую башню.

— И это меня мучает.

Нарзес медленно и с нескрываемым недоумением оглядел раба-партнера.

— Собственно говоря, я не давал тебе обещания, что стану ограждать тебя от мучений. Кроме того — ты мой раб, и если бы я даже дал тебе какое-то обещание, то мог бы спокойно взять его обратно. И потом, подумай вот о чем — человек не знает главного, для чего он появился на свет, так имеешь ли ты право роптать на судьбу, скрывающую от тебя такую мелочь: для чего тебя купили?

Нарзес любил говорить витиевато и обтекаемо, эту манеру он приобрел на востоке, и манера эта была ненавистна бывшему комтуру. Он обратился к шахматной доске и сделал импульсивный ход своим королем, и его шахматное положение тут же сделалось безнадежным, примерно настолько же, насколько была безнадежна реальная его жизнь. Купец поспешил в самых издевательских выражениях прокомментировать высокое искусство противника в наилучшей из игр и начал крушить то, что осталось от его оборонительных порядков.

— Вот видите, я даже как шахматный игрок не представляю для вас никакой ценности.

Нарзес усмехнулся.

— Ну, почему же. Как раз наоборот. Посуди, для чего мне раб, который бы меня обыгрывал все время.

Партия закончилась.

Видя, что хозяин собирается уходить, Арман Ги встал. Тот на прощание прочитал ему краткую нотацию.

— Не ропщи на судьбу, это бесполезно и, стало быть глупо. Ты сыт, одет, не надрываешься на непосильной работе, имеешь возможность развлечься за шахматной доской игрой с таким блестящим противником, как я… Чего же тебе еще нужно?

Купец взял под мышку кожаную сумку с фигурами.

— И не гордись, вот что я тебе скажу. Не положено рабу хотеть того, чего не может его хозяин.

С этой загадочной фразы и начались некоторые изменения в жизни плененного тамплиера. Они накапливались медленно и в начале были неразличимы и неощутимы. Источником новых сведений, которые расширяли загороженный цветочными стенами горизонт, стал Лако.

Нарзес до такой степени уверовал в его преданность бывшему комтуру с одной стороны, и в его беспредельную тупость с другой, что разрешил покидать расположение усадьбы и бродить по городу. Таким образом слуге раба жилось много веселее, чем господину слуги.

Лако начал с того, что как следует осмотрел ближайшие окрестности райского застенка. Выяснилось, что усадьба Нарзеса даже больше, чем это могло показаться вначале. Имелась в ней довольно просторная женская половина. После нескольких дней наблюдения за нею, Лако пришел к выводу, что там находится гарем.

— Гарем?!

— Да, мессир.

— Какой тут может быть гарем? Ведь Нарзес — христианин!

— Но он очень давно живет на востоке.

— Да, пожалуй, — задумчиво сказал Арман Ги, — и привычки страны стали ему близки. Причем для любвеобильного человека привычки эти весьма удобны.

Лако ничего не ответил.

— Но постой, тогда наш Симон…

Лако молча кивнул.

— Что, евнух?

— Да, мессир.

Симоном звали высокого, грациозного персиянина, одного из тех жителей усадьбы, кому разрешалось навещать тамплиерского пленника. Крещеный иранец был весьма мягок в обхождении и красноречив. Начитан в творчестве своих соплеменных поэтов. Впрочем, разговоры на литературные темы не расцвели пышным цветом под сенью укромного павильона. Ибо Арман Ги не разбирался ни в персидской поэзии, ни в какой другой.

Говорили о разных прочих предметах. Поведение персиянина всегда казалось Арману Ги немного странным. Он считал его шпионом, а оно, вон оно что — евнух! Впрочем, одно не исключает другого.

— Ну, ладно, а как это меняет наше положение в этом парадизе?

Лако пожал плечами.

— Пока неясно.

Бывший комтур завалился на свое ложе и уставился в расписной, немыслимо опостылевший ему потолок. Да, время движется, и ничего с этим не поделаешь. Что там происходит во Франции? В живых ли еще король Филипп и в силе ли его поручение?

В последнее время бывший контур все реже вспоминал о своем монархе, хотя никогда не переставал в глубине души считать себя его посланцем.

Итак, ожидание продолжается.

Ожидание чего?

Лако стал подолгу пропадать в городе, на базарах и караван-сараях, выведывать и высматривать все, что можно выведать и высмотреть не привлекая к себе особого внимания. Он свел дружбу с несколькими погонщиками верблюдов и подробно выспросил у них все, что попадалось им на пути во время путешествия на восток. О колодцах и самумах, о разбойниках и чудовищах. Караванщики любят поговорить и самая для них сложная проблема — найти слушателя. Лако с удовольствием подставлял свои уши потокам их бесконечных и живописных историй. Он обладал способностью легко усваивать чужие языки, и уже на второй год жизни в Алеппо довольно сносно болтал и по-арабски, и по-курдски.

Ему приходилось в основном довольствоваться общением с сарацинскими караванщиками. Не только франкские, но даже византийские купцы появлялись в городе довольно редко, а если и появлялись, то были, плохо осведомлены о положении дел в христианском, мире.

И вот однажды ему повезло.

Кривоногий коротышка влетел в павильон своего хозяина, когда тот беседовал с евнухом Симоном. Перо сразу понял — что-то произошло. Рабу с его слугой есть о чем поговорить. Выдержав приличествующую подобному случаю паузу, перс церемонно, раскланялся и удалился.

— Итак? — сказал Арман Ги, сверля глазами своего уродца.

— Жак де Молэ жив.

Ломбардский купец, встреченный утром на базаре пронырливым Лако, сообщил эту новость.

— А следствие до сих пор продолжается?

— Да.

— Муж упорный в своих намерениях, — сказал Арман Ги, имея в виду короля.

— Пока он не получит деньги, не отступится.

— Молодец, Лако, благодарю за службу. Надеюсь у меня будет случай и способ тебя наградить.

Слуга поклонился.

— Но это еще не все, мессир.

— Что же еще?

— Случайно у погонщика верблюдов из каравана одного шемаханского купца я узнал, что где-то неподалеку в горах, всего в нескольких переходах находится та самая древняя крепость Рас Альхаг.

Арман Ги вскочил с места. По правде сказать, ему давно уже казалось, что это наименование носит совершенно легендарный характер. Разве можно серьезную миссию основывать на предсмертном шёпоте полусумасшедшего старика, имя которого так и осталось неизвестным. Может быть он и не имел никакого отношения к Ронселену де Фо, а просто бредил.

— Рас Альхаг?

— Я убежден мессир… — Лако вдруг вздрогнул, обернулся и по-звериному прислушался.

— Они произносят это имя на свой манер Раш-Ульха, но я догадался, что имеется в виду. И по описанное сходится. У местных крестьян считается местом нечистым. Говорят, что там живут рыцари-великаны. Или раньше жили.

Лако еще раз обернулся.

— Что с тобой?

— Мне надо идти, мессир.

— Почему и куда?

— Я не успею объяснить. Они что-то почувствовали.

Усатый господин очень хитер.

— Как я тебя увижу?

— Я дам о себе знать. Может быть скоро.

Лако вскочил на ноги и почти мгновенно исчез.

Арман Ги остался сидеть на ковре в прежней растерянной позе. В голове кишели самые разнообразные, тревожные, радостные и взаимоисключающие мысли.

Но ему не суждено было разобраться в них. На порог павильона легла продолговатая тень. Это был Симон, на его лице застыла та самая вежливая улыбка с которой он несколько минут назад он покинул своего собеседника.

Не подслушивал ли?

Арман Ги огляделся — нет, тут, кажется, негде скрыться.

— Чем могу служить, любезный друг мой? — стараясь говорить в принятом здесь стиле, спросил тамплиер.

— Служба требуется самая невеликая.

— А именно?

— Позовите сюда слугу вашего… не могу толком выговорить его варварское имя.

Как проблескивает острие кинжала из-под распахнувшихся одежд, так проблеснула угроза сквозь вежливо произносимые персиянином слова. Это было так неожиданно, что смятение в голове и душе Армана Ги усилилось. Но одно он понял глубоким внутренним чутьем — надобно потянуть время. Пусть пока этот негодяй считает, что Лако здесь.

— Совершенно не понимаю, зачем такому изысканному ценителю словесного искусства мог понадобиться мой уродец слуга.

По губам Симона зазмеилась ядовитая улыбка.

— Еще раз обращаюсь к вам с нижайшей просьбой немедленно прислать ко мне вашего Лако.

— О, вы зашли в своем блистательном нетерпении так далеко, что без труда выговариваете столь варварские имена, что…

— Где он?! — взревел, а вернее вспищал евнух.

Арман Ги изобразил испуг всем своим видом.

— Нужно посмотреть там, — он указал в сторону задних комнат.

Симон не говоря ни слова шагнул в указанном направлении, сбив по дороге золоченый кумган с красным вином и растоптав крашеным каблуком персик.

— Здесь никого нет!

— Наверное пошел куда-то, — нахмурил лоб бывший комтур, как бы всерьез стараясь понять, где его слуга.

Симон не стал задавать больше вопросов, он бегом выскочил из павильона.

Лако в этот момент тоже бежал и находился уже на приличном расстоянии от усадьбы Нарзеса. Он не бросился к базару, где неопытный человек мог рассчитывать затеряться в многоцветной, многотысячной толпе.

Он слишком хорошо изучил здешний базар и все прилегающие к нему улочки. Рыночную площадь очень легко было оцепить таким образом, что выскользнуть с нее не удалось бы даже мыши. Через час, другой это будет сделано. И человек с такой запоминающейся внешностью, как у него, обратит на себя внимание даже самого глупого и ленивого стражника.

Лако бежал к окраине города, туда, где начинались всхолмия, поросшие кустарником, где стояли одичавшие сады, где обычно останавливались цыганские таборы и куда городские стражники предпочитали, без особой надобности, не соваться.

Очень скоро он добрался до небольшой, покосившейся хижины, стоящей на берегу мелкого, тихого ручья. Пахнуло дымом и запахом овечьей кошары. Здесь жила сорокалетняя подслеповатая вдова, с нею-то и свел ноздреватый франк близкое знакомство. Его устраивало в их сожительстве и то, что Арша была немолода, и то, что подслеповата. Что насчет этой связи думала хозяйка одинокой хижины осталось неизвестным, да никого и не интересовало.

Отдышавшись в тени старой чинары, Лако вошел на засыпанный овечьим пометом двор. Хозяйка хлопотала у летней плиты, устроенной посреди двора. Над вонючим кизячным пламенем висел черный, как помыслы дьявола, котелок. В нем что-то булькало.

Хозяйка заметив появление своего сожителя, ничем не выразила отношения к этому факту. Они вообще разговаривали мало, и это только скрепляло их отношения.

Лако миновал кухню, уловил своей волшебной ноздрей, что варево еще далеко не готово и направился к хлеву, где тут же принялся за работу. Взял деревянную лопату и как следует вычистил самый темный угол. Потом разобрал ту часть забора, что нависала над вялотекущем ручьем. Полученными материалами он превратил угол хлева в клетку, такое было впечатление, что он собирается запустить туда какое-то сильное и дикое животное.

Засим последовал ужин, прошедший, опять-таки, в полнейшем молчании. Отставив котелок и заложив угли в плите дерном, Арша совершила ряд приготовлений, которые недвусмысленно свидетельствовали о том, чего она ждет от своего мужчины сразу вслед за ужином. Мужчина повел себя не так, как обычно. Не ответил на ожидания женщины. Он посмотрел на неуклонно истлевающую полоску заката, вздохнул и отправился вон со двора. Обернулся, правда, у самых ворот и сказал озадаченной подруге:

— Я сегодня навещаю гарем, — сказал он это по-французски. И хотя Арша не поняла ни слова, ей польстило, что с нею разговаривают и она успокоилась.

Примерно в это самое время в гости к Арману Ги пожаловал Нарзес. Без шахмат. В лице ни капли благодушия. Бывший комтур ждал чего-то подобного и поэтому не удивился и не растерялся.

Нарзес сел, провел рукой по лицу сверху вниз, но не снял этим движением ни усталость, ни угрюмость с него.

Арман Ги почтительно присел напротив, понимая, что сейчас ему разумнее всего помалкивать, ведь достаточно секундного каприза и слуги черноусого богатея сломают позвоночник говорливому рабу.

— Скажи мне, — заговорил Нарзес, — зачем ты здесь?

Всего чего угодно ждал тамплиер, но не такого начала.

— Я… я ваш раб.

Купец долгим взглядом впился в лицо франка.

— Да, ты мой раб, я даже знаю почему тебя купил. Но вот зачем ты здесь, я не могу понять вот уже целых два года.

— Воля ваша, хозяин, но мой бедный разум не в состоянии постигнуть извив вашей благородной мысли.

Нарзес мрачно усмехнулся.

— Льсти, льсти. Это ты правильно делаешь. Я капризный, мне может вдруг надоесть вся эта путаница и я прикажу разрезать тебе брюхо и набить красным перцем. У меня как раз залежалось сто фунтов пенджабского…

Арман Ги счел, что он не вправе комментировать эти слова хозяина. Тот продолжал.

— Да, я капризный. Но я и любопытный. И когда маркиз де Верни настоятельно посоветовал мне купить тебя, я купил. Он утверждал, что от тебя мне будет какой-то особенный прибыток. Он не говорил прямо, хитрый франк, но сумел меня заинтриговать. Он советовал держать ухо востро и не упустить момент… Вот я и следил. И знаешь, что я тебе должен сказать?

— Я слушаю, хозяин.

— Так вот — одно из двух.

— Одно из двух, — механически повторил бывший комтур.

— Н-да, или маркиз меня просто-напросто обманул, всучив негодный товар, пользуясь моей доверчивостью, умело сыграв на струнах моего богатого воображения. Репутация моя в этом смысле широко известна в здешних местах. Либо…

— Либо, — опять покорно прошептали губы тамплиера.

Купец отпил вина из забытой у ложа чаши.

— Я тебе скажу, но сначала мы разберемся с первым «либо». Я поселил тебя как дорогого гостя, отчасти потому, что помнил слова маркиза о твоем благородном происхождении, отчасти потому, что решил получше тебя оградить от мира внешнего. Я мог бы бросить тебя в общий загон для рабов, но тогда как бы я уследил с кем ты беседуешь, кто подползает к тебе ночью, кто отползает. Мои рабы путешествуют на кораблях и с караванами по всему белому свету, это предоставило бы тебе огромные возможности. Тем более, если учесть как тебя рекомендовал маркиз де Верни. Он говорил о тебе особые слова. Он был почти испуган.

Нарзес снова отхлебнул вина.

— Но меня все таинственное притягивает. И, принимая вызов высокопоставленного храмовника, а ведь именно таким является маркиз, я как бы поднимался над ним. Впрочем, в этом мало славы. Все, чем управляет де Верни — это шайка разбойников в окрестностях Пафа. Это давно уже не прибежище остатков орденской славы и силы, как считают некоторые. Остались одни черные тряпки на головах. Они давно уже никому не молятся, даже своему черному козлу. Мне теперь кажется, что отделываясь от тебя, он всего лишь избавлялся от свидетеля своей бездарности и омерзительного падения. Он счел тебя чем-то вроде шпиона. Почему он тебя не убил, мне неизвестно. И вот я слежу за тобой третий год за каждым твоим шагом, за каждым глотком выпитой воды, за каждым куском лепешки съеденным тобой — и ничего!

— Я не мог быть тамплиерским шпионом. С таким поручением меня мог послать только Великий Магистр, а он к тому времени уже сидел на цепи в Шиноне.

Купец снисходительно улыбнулся.

— Это-то мне известно, но известно также и то, что Орден ваш… одним словом тот факт, что Великий Магистр находится в застенке, а командор Кипра маркиз де Берни превратился в обыкновенного разбойника, не обязательно свидетельствует о том, что Орден храмовников разрушен. Как бы не наоборот. Поэтому очень может быть, что ты приехал от скрытого магистра, от истинного магистра.

Арман Ги покачал головой.

— Не слишком ли это даже для вашего богатого воображения?

— Не дерзи. Ты еще не почувствовал, что твое положение в этом доме резко изменилось?

— Почувствовал.

— Особенно после сегодняшнего бегства твоего мальчишки. Он хорошо притворялся простаком эти два года. Я даже решил попробовать, я рискнул, по совету этого негодяя и болвана Симона, и разрешил выходить, ему в город. И он вел там себя очень умело. Настолько умело, что мои люди, назначенные следить за ним, так и не смогли определить, является он просто глазеющим болваном или просто притворяется таковым. Но сегодняшнее бегство все поставило на свои места.

— Его бегство было для меня полнейшей неожиданностью, клянусь.

Нарзес громко расхохотался.

— Такое впечатление, что после того как твой слуга удалился, весь его напускной идиотизм, перешел на тебя. — Ты хочешь сказать, он скрылся не по твоему приказу?

— Нет, хозяин, клянусь стрелами Святого Себастьяна.

— Неудачная шутка. Ты не знаешь, что у нас на Востоке стрелами Святого Себастьяна называются иголки, которые загоняются под ногти слишком скрытным людям. О чем он сообщил тебе?! О чем вы говорили?!

— Он просто передал мне рассказ ломбардского купца, который прибыл сегодня в Алеппо.

— Что за новость?

— Жак де Молэ все еще сидит в Шиноне, а следствие все еще продолжается.

— Ну, об этом ты мог бы спросить и у меня, я бы не стал скрывать, — снова хохотнул Нарзес, а потом снова сделался серьезен.

— О том, что было сверх этого сказано, ты пооткровенничаешь с моим палачом. Если, конечно, благоразумие не снизойдет на тебя и ты не выложишь все свои секреты без особого принуждения.

Арман Ги молчал.

— Итак, ты отказываешься говорить, франк, тем хуже. И для тебя и для истины. Ибо она выходит из рук палача искаженной.

Гарем князя Хасара, повелителя Алеппо, представлял собой целый город. Он занимал четыре квартала, заключая в своих стенах шесть садов, пересекаем был двумя десятками ручьев и арыков.

Любимые жены князя, числом одиннадцать, жили отдельно от прочих жен и наложниц, за специальной красной стеной с большими коваными воротами. Ворота эти никогда не открывались, насколько могла вспомнить самая старая из наложниц. Ветви кустов, вплетшиеся в чугунную вязь решетки, скрывали от посторонних и любопытных глаз жизнь высокой половины гарема. О ней (о жизни за стеной), естественно, складывались бесчисленные и, конечно же, фантастические историй. Известны были лишь имена этих одиннадцати счастливиц. Им страстно завидовали все остальные женщины князя. Хотя их собственная жизнь тоже не была похожа на беспросветное бедствование.

Каждая из жен и наложниц имела небольшой домик и служанку. Кормились все сто семь жен и шестьдесят наложниц с княжеской кухни и к празднику князь присылал им подарки. Правда, такой подарок, как возможность пообщаться с самим князем Хасаром выпадала далеко не всем и очень уж нечасто. Все знали, что он очень стар и сильно болен и потому для соответствующих услуг ему вполне хватало и одиннадцати женщин.

Время от времени одну из жен или наложниц изымали из нижнего гарема и тогда считалось, что она переправлена за красную стену. Долго судачившие на эту тему женщины пришли к выводу, что, видимо, кто-то из избранниц там, за красной стеной, впадает в немилость и в такой возраст, когда уже не может согревать старого князя. Для этого больше подходят юные и горячие создания.

Но как определяет своих новых избранниц, если он никогда их не видит, заволновались рассудившие таким образом. Видимо иногда все-таки старый князь показывается на основной части гарема и тайком заглядывает в шатры и павильоны. И та, которая ему понравится, оказывается в раю для одиннадцати гурий. Это открытие наполняло души претенденток на высокую ласку особым трепетом, они стали к ночи особенно изысканно наряжаться и просиживали иногда до рассвета в ожидании тайного визита.

Надо сказать, что как это часто случается, женский ум, даже, если так можно выразиться, собранный в большом количестве, проявил себя своеобразно, но все же не с лучшей стороны. Никто не обратил внимания по какому принципу отбираются кандидатки для перепархивания через красную стену. А чаще всего это случалось с теми красавицами, которые при живом, хотя и невидимом муже, допускали определенные вольности в своем поведении.

Евнухи и обслуживающие красавиц старухи за немалую, правда, мзду, оказывали девам помощь в поиске возможности согрешить. Не один и не два раза через ограду гарема перебирались ослепленные страстью молодые люди, чтобы, хотя бы даже рискуя жизнью, заключить в объятия одну из княжеских жен. Чаще всего это были женихи так и не успевшие назвать жительниц гарема своими женами там, в прошлой жизни, на воле. Кроме разлученных влюбленных появлялись и просто охотники до всякого рода приключений, особенно рискованных.

Ведь князь был очень, очень стар, он иногда месяцами не показывался перед народом. Он являл свой лик только тогда, когда слухи о его смерти перерастали в настоящие волнения. И эти появления, по словам тех кто его видел, не шли на пользу, его славе — плохо выглядел князь Хасар несмотря на все усилия врачей.

Год проходил за годом, и ограда гарема начала ветшать. И в прямом и переносном смысле. Ограда, это прежде всего люди. Ведь даже великая китайская стена, когда была оставлена стражей, перестала быть сколько-нибудь серьезным препятствием. Так вот стражники гарема постепенно утратили бдительность. Более того, многие из них сами стали промышлять на ниве сводничества. Образовалось несколько укромных, надежных лазов через которые почти каждую ночь проникали охваченные страстью молодые люди и попадали в объятия томящихся гурий. И тогда под благоухающими растениями роскошных садов, под прозрачным покрывалом соловьиных трелей совершалось божеское дело любви, хотя бы и беззаконной.

Возвращаясь к замечанию, сделанному чуть выше, надобно заметить, что именно те из княжеских женщин, что переходили в своем пренебрежении матримониальными обязанностями всякую разумную грань, оказывались, в конце концов, за красной стеной. И повторяясь, отметим, что это не только не отпугивало от дьявольского соблазна прелюбодеяния всех остальных, но даже не подталкивало к правильным выводам.

Интересно, что исчезали из пределов райского сада и слишком неосторожные и деятельные старухи и евнухи. Правда на их счет никто не заблуждался, не считал, что они потребовались в верхнем гареме.

Лако решительно и спокойно приблизился к стене, окружавшей гарем в той части, где она скрывалась от любопытствующих глаз купою развесистых карагачей. Он отлично знал все условные сигналы принятые здесь.

Ответ прозвучал также по всей установленной форме. Сверху со стены спустилась веревочная лестница. Нормандский крепыш стремительно по ней вскарабкался. Бросил монету в протянутую руку молчаливого стражника, торгующего честью своего господина. Гостю указали ступеньки по которым он мог спуститься вниз. Тут его поджидала старуха, она знала, где расположены шалаши, готовые принять ночного гостя. На ладонь старухи легла вторая монета.

Далее последовало короткое путешествие по изящному мостику через залитый серебром ручей. За ним стояло звенящее от соловьиных усилий сиреневое облако. Мерцали фонарики во тьме.

— Туда, — прошептала старуха, — ее зовут Айгуль. Я буду ждать тебя здесь и отведу обратно.

Лако кивнул и, мягко ступая войлочными подошвами, пошел в указанном направлении. Но не долго он вел себя так. Стоило тени основательно проглотить его, как он свернул вправо, миновал несколько кустов (розовых, судя по тому как они кололись) и вышел совсем к другому павильону. Сквозь заросли, почти вплотную подступившие к его стенам, было хорошо видно, что внутри горит огонь. Двигаясь так, чтобы не создавать никакого шума, Лако приблизился к окну и осторожно заглянул внутрь.

У медного очага с несколькими вяло горящими поленьями ароматического дерева, спиной к наблюдающему сидел человек в белой чалме. Оплывшие плечи обтянуты богатой тканью, с пальцев правой руки свисают гранатовые четки. В левой чаша.

Лако быстро обогнул угол и через секунду возник перед скрытно кайфующим евнухом. Он не просто стоял, а поводил медленно и угрожающе коротким клинком дейлемитской сабли перед бледной от ужаса физиономией хозяина павильона.

Левой рукой Лако достал что-то из своего пояса и спросил: