С них тут снимают заживо кожу, требуя, чтоб и они отступились от веры в Спасителя. При этом император Византии Исаак Комнин никоим образом не стремится обуздать своего вассала и на все его бесчинства закрывает глаза. Когда я потребовал от гнусного деспота, чтобы он немедленно освободил всех терзаемых им христиан, он нагло ответил мне: „С какой стати вы тут раскомандовались, сир? Освободить эту шваль? Да как бы не так, сир!“ Такой наглости я не мог стерпеть, отдал приказ своим воинам готовиться к бою и начал войну. Должно быть, вам теперь понятно, что даже если мне предложат половину золота Росу, я не оставлю Кипр до тех пор, покуда не завоюю его и не свергну власть проклятого изменника и предателя. Действия наши тут покамест развиваются успешно, и я присылаю вам часть моих трофеев, захваченных после взятия двух крепостей. Когда мне удастся захватить Никосию и Фамагусту, я обещаю привезти вам множество золота, ценных вещей и провизии. Остаюсь ваш верный слуга и милосердный господин — Ричард».

Подарки ненадолго смягчили отношение крестоносцев к Ричарду, но не прошло и двух недель, как они снова стали злословить о нем, изнемогая от жары и обвиняя Ричарда чуть ли не в том, что он и в скверной погоде виноват. Но в начале июня вдалеке показались передовые корабли Ричардовой армады.

Ричард торжествовал. Завоевание Кипра было блестящим. В каких-нибудь три недели весь остров подчинился властной деснице короля Англии и сам император Исаак Комнин попал в плен к Ричарду. В первых числах июня флотилия отбывала к берегам Аккры, в высокой безоблачной лазури сияло златое солнце, теплый ветер надувал паруса кораблей и трепал разноцветные флаги, которыми всегда так любовалась Беранжера. Но теперь она все больше любовалась своим мужем, прекрасным и счастливым Ричардом, завоевателем Кипра и покровителем всех оказавшихся на этом острове изгнанных властителей Палестины — иерусалимского короля Гюи, князя Антиохии Боэмунда III, владыки Торона Онфруа, армянского князя Льва и многих других, помельче. Все они теперь садились на корабли Ричарда и тоже отправлялись в Святую Землю. Тяжелые дромоны и галиоты до отказа загружались многочисленными трофеями, захваченными Ричардом у побежденных киприотов и василевса Исаака — превосходными доспехами, щитами и оружием, лошадьми и мулами, золотой и серебряной посудой, шелковыми и пурпуровыми тканями, русскими мехами, драгоценными каменьями, седлами и сбруями, греческими кроватями и шатрами, быками, коровами, свиньями, овцами, козами, разнообразной домашней птицей, ослами, кобылицами, жеребятами, мягчайшими перинами и расшитыми подушками, кувшинами и огромными медными котлами, знаменитой кипрской несгораемой пряжей и многим, многим другим, включая огромные круглые прибрежные валуны, предназначенные для метания при осаде городов.

На Кипре Ричарду пришлось расстаться с Робером де Шомоном и его тамплиерами. Только ему король мог доверить власть на острове, и отныне Кипр становился вотчиной ордена Храма.

— Прощай, милый Робер, — сказал ему король. — К зиме я приплыву к тебе и мы вместе отпразднуем освобождение Гроба Господня.

Ветер был отменный. Проплыв немного вдоль берега и полюбовавшись живописными развалинами замка Макариосойкос, Ричард отдал приказ держать курс в открытое море. Корабли полетели, как птицы, отчего настроение у всех сделалось еще более восторженным. Хронист Амбруаз, оторвавшись от кубка с чудесным кипрским мускатным вином записал в своей хронике: «Вот галеры в пути, и король, по обычаю своему, впереди, сильный, легкий, будто перо в полете. Подобно быстро бегущему оленю, пересекает он море».

— Ах, Амбруаз, — пожурил его слегка Ричард, подглядев только что сделанную запись, — сколько раз я говорил тебе: не восклицай «Аой!», пока не допел куплета. Мы еще не достигли берега Леванта, а ты уже пишешь, что мы пересекли море.

— Я просто боюсь, что напьюсь и забуду фразу, рожденную сегодняшними восторгами, — оправдывался Амбруаз, возвращаясь к кубку.

На полпути от Фамагусты до Триполи Ричарда ожидал еще один блестящий успех — огромный дромон, везущий в Аккру , из Киликии продовольствие и различные средства защиты, предназначенные для осажденных сарацин, корабли Ричарда атаковали его и после жаркой схватки протаранили ему бок в двух местах, так что корабль пошел ко дну. Часть экипажа была спасена и взята в заложники.

На второй день плавания в голубом мареве стали вырисовываться очертания гор Ливана.

— Смотри, Беранжера, — восклицал Ричард, — вот она, Святая Земля, к которой я плыл всю свою жизнь, и которую я подарю тебе.

Возлюбленная прижималась к своему супругу и снизу вверх смотрела на его бороду, на одном из рыжих волосков которой, стекая, замерла слеза восторга.

Сердце Ричарда готово было лопнуть от счастья. Он любил и был любим, болезнь, которая еще недавно угрожала ему смертью, исчезла, канула в небытие, не оставив на память о себе ни одного прыщика, он завоевал Аквитанию и Лангедок, Мессину и Кипр, и теперь никак не мог не завоевать Святую Землю. Да что там! Он воскресит не только славу Годфруа Буйонского, но и славу Александра Македонского, захватит Месопотамию, Персию, Индию… Ему хотелось громко петь, и он пел старинную песню о том, как ладьи Вильгельма Завоевателя плыли покорять берега Англии. Он пел так, что слышно было на всех кораблях его флотилии и на всем берегу, проплывающем уже слева по борту. Сказочные очертания византийских и франкских замков медленно плыли мимо, как в чудесном сне — Маргат, Тортоза, Триполи, Инфрё, Ботрон, Жибле с необычайно высокой башней, Сагунта. Здесь еще одно сарацинское судно было атаковано кораблями Ричарда и потоплено. И снова волшебные замки поплыли один за другим — Д'Амур, Рас-Джедра, Рас-эр-Румель, Сидон, Загеран, Адлун, Наркасим. Когда спустилась ночь, они причалили у стен прославленного Тира и встретились с его знаменитым защитником, Конрадом Монфератским. Утром поплыли дальше, миновали Рас-аль-Абиад, Кандолин и приплыли в Казал-Эмбер, из которого, как на ладони, уже видна была панорама древней Птолемаиды, которую госпитальеры переименовали в Сен-Жан-д'Акр, а в просторечии все равно продолжали называть Аккрой, или, по-арабски, Аккой. Все пространство вокруг города покрывали палатки крестоносцев, а чуть поодаль — шатры Саладина.

Ричарду понравилось это место, он решил раскинуть свой лагерь на высотах Казал-Эмбера. Свою ставку он обосновал на холме Тель-эль-Фуххар, у подножия которого бил отличный ключ, называемый местными жителями Коровьим. Как только в лагере осаждающих узнали о приезде Ричарда, тотчас же все зло, копившееся в сердцах против него, растаяло, и люди устремились на холмы Казал-Эмбера приветствовать короля Львиное Сердце. Заслышались звуки труб — это впереди всех шли музыканты. Сгущались сумерки, и в них все ярче становился свет приближающихся факелов, все громче раздавались приветственные крики. И вот уже только что разбитый, но не успевший привести себя в порядок, лагерь Ричарда оказался захвачен этой ликующей толпой крестоносцев.

— Слава Ричарду! Слава! Веди нас, Львиное Сердце, и мы захватим Сен-Жан-д'Акр, возьмем в плен Саладина и пойдем за тобой к Святому Граду, к Гробу Господню.

Ричард стоял перед восторженно приветствующими его крестоносцами, воздев к небесам руки, и как только голоса стали немного стихать, он громко и необычайно красиво запел кансону, которая сложилась а его голове прямо сейчас, будто сойдя с небес и проникнув в Ричарда сквозь распахнутые ладони. Поистине это было неземное пение, стихи кансоны отличались каким-то замысловатым размером, рифм на концах строк не было, но казалось, что каждое слово рифмуется с предыдущим, и каждая строка, словно мать, порождает новую строку. Собравшиеся быстро подхватили припев и, когда дело доходило, дружно подтягивали королю-трубадуру, раскачиваясь в такт пению. Казалось, этой кансоне не будет конца, но вдруг Ричард оборвал ее на полуслове и громко засмеялся, так что и все засмеялись, чувствуя сильнейший прилив любви к этому человеку, в коем многим виделся чуть ли не сам Архистратиг Михаил, нисшедший с небес дабы покарать дракона.

Навигатор Жан де Жизор тоже стоял в этой толпе и смотрел на счастливого Ричарда и его раскрасавицу жену. Великий магистр тамплиеров де Сабле, поддавшись общему безумству, надрывал глотку, крича славу королю Львиное Сердце. Рядом с ним стоял гохмейстер тевтонцев Герман фон Зальца и басом орал свое немецкое «хайль!». А навигатор вспоминал свое детство, турнир в Жизоре, великолепного рыцаря Глостера, которого тоже, кстати, звали Ричардом — уж не в его ли честь назвала своего сына распутная Элеонора? А ведь именно он, Жан, победил тогда Глостера, отдав ему мысленно приказ упасть с лошади. И теперь навигатор тоже принялся мысленно внушать Ричарду: «Упади! Шмякнись! Лопните твои глаза! Перекосись рот!» Заклинания не действовали. Ричард лишь однажды будто почуял что-то и в некотором беспокойстве поискал глазами в толпе, но тотчас отвлекся и громко спросил собравшихся:

— Кто хочет перейти в мое войско?

— Я-а-а-а-а-а-а-а-а!!! — прокатилось по бурной толпе, и лес рук взметнулся вверх.

— Сколько вам платит король Филипп?

— Три. Три бизанта. Целых три бизанта. Всего три бизанта.

— Я буду платить вам четыре бизанта в месяц.

— Да здравствует Ричард Львиное Сердце!

— Да здравствует его жена Беранжера!

— Гроб Господень, защити нас!

— Так хочет Господь!

Дело не обошлось одними восторгами и обещаниями. Многие воины действительно перешли в войско Ричарда. Филипп-Август остался без прислуги боевых машин. Не только рядовые крестоносцы, но и крупные сеньоры оказались перебежчиками, к примеру, племянник и Филиппа и Ричарда, Анри де Шампань. Долгое и унылое сидение под Аккрой вмиг превратилось в нечто праздничное, величественное, похожее одновременно и на священнодействие, и на торжество, и на веселую забаву. Ричард даже пополнил длинный список имен этого прекрасного, подобного Венеции, города, переименовав Сен-Жан-д'Акр в Иерусалим-сюр-мер.note 17 На одном из холмов Казал-Эмбера Ричард стал возводить высокую башню, которую привез в разобранном виде из Сицилии, и, когда она была возведена, лагерь сарацин стал легко простреливаться с ее вершины.

Не прошло и пяти дней после прибытия короля Англии как в тамплиерский замок Монкретьен, расположенный неподалеку от Морских ворот города, явились парламентеры, предложившие добровольную сдачу города. Их требования были минимальные — чтобы крестоносцы не мешали им покинуть Аккру и вывезти свое имущество.

— Я согласен, — сказал король Франции, -но только уходить пешком, унося с собой столько, сколько каждый может тащить на себе.

Парламентеры долго переговаривались между собой и, наконец, с тоской в глазах согласились с условием Филиппа-Августа. Но тут вмешался присутствовавший при переговорах навигатор Жан де Жизор. Он сказал, прикасаясь пальцем к своей щеке, украшенной клеймом в виде лапчатого креста:

— Вот знак, которым наградил Саладин всех, кто покидал Иерусалим четыре года тому назад. Пусть каждый, кто уходит из Сен-Жан-д'Акра, получит подобное клеймо, только не на щеке, а на лбу, чтоб отличаться от ветеранов исхода из Святого Града.

В лицах парламентеров родилось возмущение, увидев которое, Ричард Львиное Сердце произнес свое слово:

— Нет, я против этого. Я ставлю свое условие капитуляции города. Крест на лбу — позор для мусульманина. Крест в сердце — благодать для христианина.

Пусть каждый житель города, который хочет остаться в живых и не отправиться на галеры, отречется от своей веры в Магомета и примет единственно правильную веру — в Господа нашего и Спасителя, Иисуса Христа Сына Божия.

Выслушав короля Англии, парламентеры молча переглянулись между собой, встали и начали прощаться со своими врагами, ничего не объясняя — и так было ясно, что это условие они не принимают. Когда они покинули замок Монкретьен, Филипп-Август накинулся на Ричарда с упреками, что тот все испортил, и если можно было добиться сдачи Сен-Жан-д'Акра без боя, то теперь придется проливать за него кровь.

— Победа обязательно должна быть скреплена кровью, — возразил Ричард, не без презрения глядя на своего бывшего любимого друга. — Если вы, ваше величество, приплыли сюда не воевать, а договариваться о мире, то вам лучше было бы сидеть в Париже. Я не принимаю ни одного из ваших упреков и хочу заметить вам, что если мы возьмем в плен весь гарнизон города, то в наших руках окажутся лучшие полководцы Саладина — Сафадин, Маштуб, Каракуш, Мафаидин, а с ними вместе весь цвет сарацинского воинства. Вот наша цель. И тогда дорога на Иерусалим окажется для нас куда более легкой. Я не прав?

Филипп-Август пыхтел и злился, но ему нечего было возразить. Когда он покидал замок Монкретьен, к нему подошел навигатор Жан и сказал:

— Ваше величество, уверяю вас, что мы найдем способ, как обуздать ретивого Ричарда.

— Это было бы очень кстати. Ришар и впрямь зарвался. Он забыл, как приносил мне омаж в Бонмулене, а ведь с тех пор не прошло еще и трех лёт. Проклятье!.. Позвольте, отчего вы вдруг сделались таким его ненавистником?

— Хотя бы потому, ваше величество, что Ричард отдал вам Жизор, не спросясь у меня.

— Вот как? Ответ честный. А вы что же, не хотели становиться моим вассалом?

— Об этом уже поздно говорить. Жизор стал вашим владением, я — вашим вассалом, и буду служить вам верой и правдой.

Три дня башня Казал-Эмбера щедро осыпала лагерь сарацин стрелами. На четвертый день Ричард предложил защитникам Аккры передать Саладину новое условие — крестоносцы прекращают всякие военные действия, а Саладин за это возвращает им все захваченные земли, включая Иерусалим, а также Честной Крест, захваченный султаном во время битвы под Хиттином. В ответ гарнизон Аккры совершил отчаянную вылазку, дошел до грозной башни и даже успел частично разрушить ее основание, прежде чем крестоносцы отбросили смельчаков обратно к стенам города. Сразу после этого началась основательная подготовка к решительному штурму Сен-Жан-д'Акра.

Эти дни были счастливейшими в жизни Ричарда. Утром он просыпался в объятиях красавицы Беранжеры, сладостная ночь любви птицей проносилась в его памяти, последний поцелуй, и вот уж Ричард среди своих солдат, готовящихся к взятию главного Палестинского порта. Цель близка и прекрасна, и он уже слышит, как цокают копыта его скакуна по древней мостовой Иерусалима, как поют ангелы в небесах над его головой… Но однажды утром все это внезапно кончилось. Проснувшись, Ричард ощутил сильное недомогание. Он был весь мокрый, его трясло, и что самое ужасное — вся кожа зудела и чесалась. Он испуганно принялся искать на теле зловещие прыщи. Беранжера, проснувшись, удивленно смотрела на странное поведение мужа.

— Что случилось, Ричард? — спросила она с улыбкой. — Ты осматриваешь себя с таким видом, будто впервые узнал, что у тебя две руки и две ноги.

Ричард с тяжким вздохом откинулся к расшитым кипрским подушкам.

— Нет, ничего, мне просто показалось, будто к нам в постель забрались насекомые, — ответил он, утешая себя надеждой, что всего-навсего перегрелся вчера на солнышке.

Но к вечеру недомогание и лихорадка усилились, королю пришлось лечь в постель раньше времени и приказать жене устроиться на ночлег в другом месте. Ночью у него разболелись зубы и стали кровоточить десны, утром губы оказались осыпанными множеством гноящихся язвочек. Лишь одно утешало — ни в паху, ни под мышками не появлялось ни одного прыща. Наконец врачи, осмотрев больного, «утешили» его еще больше:

— Ваше величество, это болезнь, которую одни называют леонардией, другие — арнолидией. Зараза уже начала распространяться по всему лагерю, и вы оказались одним из первых, кто ее подхватил.

Узнав о том, что болезнь заразна, Ричард приказал Беранжере немедленно сесть на корабль и отправиться в Триполи, а если и там окажется это поветрие, плыть дальше, в Фамагусту, где искать убежища у тамплиеров. Беранжера рыдала и не хотела оставлять своего мужа, но опасность заразиться все же пугала ее столь сильно, что она, в конце концов, согласилась и отправилась в Триполи. Ричард тем временем слег не на шутку и первый приступ на стены Аккры пришлось совершать без него. Лишившись любимца, крестоносцы пали духом, и приступ оказался безуспешным. Рыцари Филиппа принялись обвинять рыцарей Ричарда, что те действовали без должной смелости, начались взаимные оскорбления и даже стычки. Леонардия распространялась и уже появились смертельные случаи. Ричард страдал невыносимо — более от бездействия, чем от недуга. У него стали выпадать ногти и волосы, кожа по всему телу шелушилась и слезала. Он приказал, чтобы ждали его выздоровления, а пока что обстреливали как следует город из осадных метательных орудий, валунами, привезенными из Сицилии и Кипра. В один из дней болезни, в шатер Ричарда на холме Тель-эль-Фуххар, явился посланник от Саладина, родной брат султана, Малек-эль-Адил-Мафаидин. Он сообщил, что Саладин свален тою же болезнью, которая приковала к постели Ричарда.

— Мой брат, как и все мы, очень уважает вас, ваше величество, — сказал Мафаидин на лингва-франка почти без акцента, — У вас и Саладина много общего в характере и благородстве натуры. Даже внешне, как мне кажется, вы чем-то похожи друг на друга.. Брат прислал вам лекарство, которое поможет быстрее встать на ноги. Вот оно. Разумеется, вы можете испытать его сначала на ком-то другом, но уверяю вас, Саладин никогда не опустился бы до такой низости, чтобы отравить соперника столь подло.

Ричард поблагодарил Мафаидина, подарил ему перстень с рубином, а Саладину передал золотой кубок, украшенный сапфирами. Когда Мафаидин ушел, Ричард тотчас же принял лекарство, в соответствии с советами саладинова брата. Амбруаз и лекарь Тромпо пытались было его отговорить, рекомендуя прежде испробовать средство на ком-нибудь из пленных сарацин, заразившихся леонардией, но Ричард ответил:

— Пока я буду проверять, умрет он или не умрет, минует еще как минимум два-три дня. Сколько же мне прикажете валяться и гнить? Нет, Саладин не мог прислать мне яду, это не такой человек, я чувствую, что он полон благородства.

К счастью, снадобье и впрямь оказалось не ядом, а лекарством, и болезнь под его воздействием начала отступать. Через пару дней к выздоравливающему Ричарду вновь явился Мафаидин. На сей раз он привез разных плодов и кривой меч, осыпанный бриллиантами. Ричард вручил ему для Саладина старинный римский щит, украшенный золотом и серебром. Мафаидин передал, , что его брат готов отдать Ричарду Наблус и Иерусалим и вернуть Крест Христов, но при условии, что Ричард принесет ему омаж.

— Передайте любезному Саладину, — вежливо отвечал Ричард, — что я в свою очередь готов ограничиться освобождением Святой Земли и не идти завоевывать Дамаск и Багдад, если Саладин принесет омаж мне.

Мафаидин сокрушенно развел руками, но видно было, что такой ответ понравился ему и понравится Саладину.

В первых числах июля Ричард окончательно выздоровел. Треть его лагеря была свалена болезнью, но две другие трети король повел за собой на штурм Сен-Жан-д'Акра. Филипп-Август, который, как выяснилось от разного рода осведомителей, тоже вел переговоры с Саладином, тем временем руководил действиями своих осадных машин и развлекался стрельбой из арбалета, метко сбивая стрелами защитников Аккры с крепостных стен и башен. Он был в трауре после гибели одного из своих лучших маршалов, Обри Клемана, но увидев, что выздоровевший Ричард ведет свои полки на штурм, велел тотчас же отменить траур и тоже выступать. Новые парламентеры вышли навстречу обоим королям и предложили новые условия. Саладин шел на сей раз на очень большие уступки. Он обещал вернуть все завоеванные им земли крестоносцев за исключением лишь Аскалона и Заиорданья, но с условием, что армии, приведенные в Палестину Филиппом-Августом и Ричардом Львиное Сердце вместе с армией Саладина двинутся за Евфрат и помогут султану завоевать западную Персию. Это условие весьма повеселило Ричарда.

— А что, — смеялся он, — мне это нравится. Я с удовольствием повоевал бы не против Саладина, а бок о бок с ним.

— Нет, — резко и угрюмо возразил Филипп-Август, — время, когда Саладин мог выдвигать условия, миновало. Либо он без боя отводит все свои войска за Иордан, либо пусть пеняет на себя.

— В общем-то, верно, — прекратив смеяться, кивнул Ричард. — Если нам очень понадобится Персия, мы завоюем ее и без Саладина. Только зачем она нам сдалась? Мы не принимаем условий.

Парламентеры снова вернулись ни с чем, и штурм возобновился. Пять дней продолжались боевые действия и переговоры, пока наконец не было заключено соглашение, устроившее и Филиппа, и Ричарда. Город целиком отдавался в руки крестоносцев со всем своим серебром, золотом, оружием, продовольствием, кораблями, лошадьми и скотом. Жители города имели право покинуть Аккру с некоторым количеством имущества, но не раньше, чем Саладин передаст Филиппу и Ричарду Честной Крест, полторы тысячи пленников-христиан и двести тысяч бизантов. Военачальники Маштуб и Каракуш попадали в число заложников.

Торжественный день наступил. Ранним теплым июльским утром ворота города распахнулись и крестоносцы начали входить в Иерусалим-сюр-мер, как называл Аккру король Ричард. Первыми вошли полки Конрада Монферратского, за ними двинулись французы Филиппа-Августа, и хотя армия Ричарда Львиное Сердце вступала в завоеванный город после Конрада и Филиппа, любопытство жителей сосредоточилось на английском короле, ибо все знали, что не будь его, вряд ли крестоносцы смогли бы так быстро овладеть неприступной твердыней.

Трудно было представить себе среди победителей человека, который бы не разделял в эту минуту всеобщего торжества и ликованья. И все же, таковой был. Навигатор ордена Креста и Розы Жан де Жизор.

Он отчаялся. У него ничего не получалось. Интриги, сплетаемые им, завязывались в добротный узел, готовый вот-вот придушить дело крестоносцев, но вдруг, в какой-то миг, этот узел сам собой распадался. Единственным реальным достижением навигатора пока что была пропасть между Филиппом и Ричардом, день ото дня становящаяся все более широкой и бездонной. Ему уже почти совсем удалось склонить Филиппа к тому, что надо вернуться во Францию и напасть на владения Ричарда — Нормандию, Бретань, Турень, Анжу и Овернь. Ричард целиком устремлен на Иерусалим и не сразу бросит свои поход.

Но Филипп продолжал обдумывать этот совет навигатора и пока не принял окончательного решения. И навигатор начал нервничать, побаиваться, что и тут его интрига сорвется; что-то словно бы надломилось в таинственной и страшной силе Жана де Жизора. Неужто после смерти Ормуса? С каким рвением навигатор предпринимал все усилия, чтобы распространить в лагерях крестоносцев леонардию. Даже переусердствовал — поветрие перескочило и в лагерь сарацин. А толку он все равно не добился — Ричард не умер, выздоровел, количество умерших оказалось не таким уж ужасным, и вот теперь войска вступали в завоеванный Сен-Жан-д'Акр. Тамплиеры входили следом за армией Ричарда, а шедшие за ними иоанниты закрыли ворота и не стали впускать оставшихся у стен города других крестоносцев под тем предлогом, что город и без того переполнен, яблоку упасть негде. Великий магистр госпитальеров Гарнье де Нап распорядился немедленно занять все входы и выходы и все опорные башни города, дабы сразу подчеркнуть, что Сен-Жан-д'Акр — город, где хозяевами являются рыцари ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

Подметив, что многие из крестоносцев оказались вне завоеванного города, навигатор в тот же вечер отправился в их лагерь. Ему не потребовалось разжигать возмущение — там его и так было предостаточно. Он лишь аккуратно подливал масла в огонь, вступая в разговоры и с искренним видом негодуя на Филиппа и Ричарда, которым достались все лавры, а те, кто с самого начала принимал участие в жестокой осаде, оказались ни с чем, их даже не впустили в Аккру.

— Я гляжу, и среди тамплиеров есть честные люди, — сказал один из крестоносцев, побеседовав с навигатором ордена Креста и Розы. Он похлопал Жана по плечу и добавил: — Если бы все были такими, а то… Нет, чует мое сердце, не выйдет толку из этого похода, уж больно не похожи Филипп и Ричард на Годфруа и Боэмунда.

Возвратившись в завоеванный Сен-Жан-д'Акр, навигатор застал там разгар веселья и грабежа. Город стонал под натиском победителей. Лишь в тамплиерском квартале, куда он сразу же отправился, сохранялись порядок и дисциплина. Тамплиеры спешили восстановить здесь свое присутствие, прерванное годами владычества сарацин.

На другой день навигатор узнал о радостном для него известии — король Франции, наконец-то, тоже заразился леонардией и уже основательно слег, разбиваемый лихорадкой. Схема новой интриги мгновенно сложилась в голове Жана де Жизора.