Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Тамплиеры (№4) - Древо Жизора

ModernLib.Net / Историческая проза / Стампас Октавиан / Древо Жизора - Чтение (стр. 10)
Автор: Стампас Октавиан
Жанр: Историческая проза
Серия: Тамплиеры

 

 


Ее опознали, это была дочь крестьянина из деревни Синистрэ, Жака Сури. Все знали, что она родила неизвестно от кого, и даже поговаривали, будто от самого графа де Жизора. Поначалу все сходилось — и то, что граф стал воспитывать у себя подкидыша, и что Элизабет утопилась. Но потом оказалось, что при подкидыше была найдена записка: «Девочку зовут Мари и она дочь знатных родителей, которые погибли», а всем было известно, что Элизабет Сури, конечно же, будучи неграмотной, никак не могла написать это послание. К тому же, никто не знал, как звали девочку Элизабет Сури, ведь она даже не успела окрестить ее. Еще через месяц в одном из окрестных лесов нашли с проломленным черепом крестьянина Жака Сури. Его убийство надолго заставило всех замолчать.

Целых семь лет Элеонора была верна своему второму мужу. Вероятно, сильная любовь, такая, как любовь Анри, может изменить, хотя бы ненадолго, самую развратную натуру. Но Анри, в конце концов, повзрослел и стал замечать многое из того, что ему не бросалось в глаза раньше. Так ангел, спустившись на землю, не сразу стал бы понимать смысла язвительных острот и не в первый день отметил бы, что людям приходится совершать разные естественные отправления. Первая трещина пробежала во время разговора с Элеонорой перед тем, как она разродилась Ришаром. Заботы о втором сыне поначалу припудрили эту трещину и следующий год стал годом пылкой страсти. Стоило Анри с любовью посмотреть на свою жену, как она примагничивалась к нему, отвечая таким чарующе влюбленным взглядом своих волшебных зеленых глаз, что обоих немедленно тянуло к самому интимному уединению. Однажды королевский канцлер Томас Беккет делал свой доклад о состоянии дел в королевстве, и Анри весьма внимательно его слушал, но все его внимание вмиг улетучилось когда на колено к нему легла горячая ладонь Элеоноры. Он не вытерпел и посмотрел на жену. Взгляд ее был невыносимым — в нем искрился свежий, покидающий свои соты, мед, в нем солнце играло бурными волнами моря, в нем теплый туман опускался на влажную зелень летнего поля.

— Какой ты красивый, — шепнула она ему. — Я хочу тебя. Пойдем.

И, взяв его за руку, повела за собой.

— Ваше величества, куда же вы?! — изумился канцлер.

— А, пошел ты! — прикрикнула на него королева.

— Извините, Томас, — пролепетал Анри. — Продолжим после.

Потом ему было стыдно перед канцлером, но счастье, подаренное Элеонорой, затмевало этот стыд. Беккет был сильным человеком, он ничего не забывал, и он видел, что рано или поздно все это плохо кончится. Доселе Элеонору не в чем было упрекнуть, она была верной и любящей супругой, заботливой матерью, изысканно образованной дамой, перед блестящим умом которой преклонялись лучшие умы Англии. И все же большинство подданных королевства оставались при едином мнении — она ведьма, просто временно затаилась. Об Элеоноре ходили слухи, будто до замужества с Анри она участвовала в шабашах и летала голая на помеле. Многие, очень многие, знали уже о страшном предсказании Бернара Клервоского, произнесенном им на смертном одре Людовику VII: «Рожденная дьяволом к дьяволу возвращается, и муж с нею». Основным толкованием этих слов было таковое: ведьма затаилась, прикинулась целомудренной матроной, чтобы опутать своими сетями мужа и утащить его затем вместе с собой в преисподнюю. Даже те, кто всей душой не хотел в это верить не могли не замечать многих странностей в поведении королевы, главной из которых оставалась ее неприязнь к причастию. Конечно, много бывало монархов, которые никак не заслуживали звания ревностных христиан и относились к Церкви без должного почтения. Но ведь и они, смиряя себя ради интересов государства, исповедовались и причащались как положено.

Морщились, пошучивали, но все же исполняли свой долг. А вот Элеонора наотрез отказывалась причащаться, да и исповеди ее не отличались рьяностью, в них не чувствовалось никакого раскаяния. Когда же ее пытались убедить в необходимости принятия Святых Даров, она несколько раздраженно отвечала, что не готова к этому таинству:

— Ведь вы же сами, святой отец, говорите, что нельзя причащаться тому, кто перед причастием не очистил свою душу до зеркального блеска. А я чувствую, что у меня на моем зеркале еще есть пятнышки и помутнения. Зачем же я буду осквернять причастие!

Кроме того, в народе не затихали слухи о том, что король Стефан помер не без участия Анри и Элеоноры, и даже будто бы один из тамплиеров задушил его подушкой. Противники этих слухов аргументировали свои доводы тем, что во дворец Стефана, а тем более в его спальню, вряд ли кто-то сумел бы проникнуть незамеченным и так же незаметно скрыться. И все же, расследование смерти Стефана показывало, что он задохнулся — не мог же он сам себя задушить подушкой!

Несколько тамплиеров постоянно находились при Анри и Элеоноре в составе личной королевской стражи. Они принадлежали к ордену Бертрана де Бланшфора, с недавних пор ставшего великим магистром Востока.

Бертран объединил под своей эгидой все восточные комтурии и комтурии, рассыпанные в Пиренеях, Аквитании, Провансе, Анжу, Нормандии и Бретани, и лишь на территориях, принадлежащих французскому королю, располагались комтурии или командорства, подчиняющиеся непримиримому магистру Эверару де Барру. В Англии не любили тамплиеров, даже несмотря на то, что одним из первых девяти рыцарей-храмовников Гуго де Пейна был английский граф Норфолк. К ним относились с великим недоверием, подозревая, что тамплиеры и ассасины — один чорт. Нелюбовь к тамплиерам прилагалась в сердцах англичан к нелюбви к королеве. Каждая собака знала, что во время крестового похода Элеонора переспала со всеми тамплиерами, а потом разругалась со своим главным любовником, Эвераром де Барром. В результате Людовик прогнал Элеонору, а Эверара сделал своим фаворитом. Логично в таком случае было бы как раз использовать тамплиеров Бертрана де Бланшфора против тамплиеров Эверара де Барра в качестве орудия борьбы Англии против Франции, но тут-то законы логики переставали действовать. И Бертран, и Анри и Элеонора были по происхождению своему французами, а англичанам хотелось видеть на троне англичан, и если уж иметь какой-либо рыцарский орден, то опять же свой, английский.

Что бы там ни было в политике, а Анри продолжал наслаждаться любовью Элеоноры, и она родила ему третьего сына, которого окрестили в честь покойного Годфруа Плантажене. После этого Анри, наконец внял просьбам своей жены и, воспользовавшись тем, что ему удалось утрясти разные насущные проблемы на острове, отправился на континент. И он, и Элеонора были непомерно счастливы снова увидеть родные анжуйские и аквитанские земли, славно повеселиться в Туре, проплыть по Луаре от Тура до Нанта, совершить небольшую прогулку по морю и живописному заливу, в который впадает Гаронна, посетить гостеприимные аквитанские города — Бордо, Кастильон, Ла-Реаль, Бержерак, а потом еще Гасконь, грубую и веселую Гасконь, с ее каким-то бешенным азартом к развлечениям, нередко опасным для жизни.

Но, увы здесь-то и произошла размолвка. Элеонора влюбилась. Искрометный гасконец Артюр де Монтескье вскружил ей голову. Он был необыкновенно хорош собой, неиссякаемо остроумен, дерзок и смел, как леопард, и в кошачьих глазах его горело необоримое чувство уверенности в том, что любая женщина может стать его любовницей, достаточно ему лишь этого захотеть.

— Дорогая, я должен заметить тебе, что ты несколько нескромно ведешь себя с этим де Монтескьелем, — однажды проворчал Анри.

— Де Монтескье, — поправила Элеонора, хмурясь. — Прошу не делать мне этих глупых замечаний. И что-то ты в последнее время такой кислый, как барселонское вино. Сравнивая тебя с этими очаровательными гасконцами, можно и впрямь подумать, что ты английский король.

— Но ведь я и есть английский король.

— Да, но ведь ты француз! Слава Богу, что тут еще нет этого твоего мерзкого Томаса. Противный клерикалишка! Так и сует свой нос, так и принюхивается к каждой простыне, чем это она пахнет. И если старческой мочой, то хорошо, а если молодыми и обильными семяизвержениями, то — «изыди, сатана!»

— Г-хм, — кашлянул Анри. — Ты, я вижу, успела многое перенять у этих грубых гасконцев. Где твоя куртуазность, Элеонора?

— К чорту куртуазность! Хочу быть той, которая я есть на самом деле! А я чувствую себя бурей, птицей, молнией, кем угодно, только не английской королевой. До чего же дураки все эти твои англичане!

Помешать роману Элеоноры с гасконцем Артюром бедняга Анри оказался не в силах, и ему оставалось только закрыть на это глаза и сделать все, чтобы любовное приключение Элеоноры было как можно меньше замечено. Но если даже муж знает об адюльтере своей жены, что уж говорить об остальных. Анри ужасно страдал. Подобно тому, как в Англии Элеонора обожала его за то, что среди англичан он был французом, так теперь, в Гаскони особенно, она разлюбила его за то, что среди французов он выглядел англичанином. Не выдержав, несчастный Анри взял своего старшего сына и отправился с ним в Лимож, где его ждали неотложные дела, связанные с укреплением восточной границы континентальных владений, поскольку, как нетрудно догадаться, Людовик страстно мечтал отодвинуть эту границу на запад и желательно до самого морского побережья.

А тем временем, женщина, бросившая семя раздора между своим первым мужем, королем Франции, и вторым — королем Англии, беззаботно развлекалась в компании жизнерадостных гасконцев. В Арманьяке она была встречена большим отрядом тамплиеров, возглавляемым великим магистром Бертраном де Бланшфором, недавно приплывшим в Марсель из Леванта. Бертран сильно постарел за последнее время, но Элеонора все равно была страшно рада ему. Знакомя его с Артюром де Монтескье, она шепнула Бертрану в ухо с радостным хихиканьем:

— Это мой новый Гернуннос.

Затем, взъерошив рыжие волосы гасконца, она добавила:

— Анри как-то по ошибке назвал его Монтескьелем.note 10 Ужасно точное обозначение. Бедняга Анри, ему пришлось срочно уехать по делам на север. Без него нам так скучно, правда Артюр?

— Я просто умираю от тоски без его величества короля Англии! — подтвердил новый фаворит королевы.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

После, того, как разрушив Милан и разогнав его жителей, император Фридрих Барбаросса получил проклятие от папы Александра III, он не смирился перед папским гневом, а, двинув войска на юго-восток, огнем и мечом дошел до Рима. В отличие от городов Ломбардии и Тосканы, города срединной Италии оказались плохо защищены. Сначала Фридрих разрушил родной город папы Сиену, а затем столь же легко овладел Римом. Давно взлелеянная в его душе мечта о мести надменным римлянам наконец осуществилась. Спустя восемь лет после того, как рыцари германского императора покидали Рим под плевки и улюлюканье, они вернулись сюда гораздо большим числом и устроили в Вечном городе настоящий погром. Папе удалось бежать из Рима, он переплыл по морю в Марсель, а оттуда направился в Авиньон, где встретился с весьма необычной, разношерстной компанией, состоящей из гасконцев, странствующих трубадуров под предводительством графа Раймона Тулузского и Бернара де Бентадорна, и рыцарей тамплиеров, возглавляемых самим великим магистром Бертраном де Бланшфором. Все они сопровождали королеву Англии Элеонору и двух ее малолетних сыновей, Ришара и Годфруа, в путешествии по Лангедоку.

Путешествие это явно затянулось. Оно длилось уже третий год, при том, что король Генри вернулся в Англию. Но Элеонора выглядела веселой. В прошлом году в деревне Ренн-Ле-Шато, принадлежащей Бертрану де Бланшфору, она провела несколько ковенов — там под землей была сокрыта такая же бездонная скважина, как в Жизоре. Затем они отправились в Тулузу, где провели зиму среди трубадурского сообщества, и она простила Бернару де Бентадорну утерю таланта, почитая в нем великого магистра ордена странствующих трубадуров. Эта игра весьма позабавила ее, тем более, что в присутствии тамплиеров, члены игрушечного ордена разрезвились, пародируя нравы и обычаи храмовников с огромным искусством.

По весне огромная свита Элеоноры, засидевшись на одном месте, готовилась двинуться дальше, когда королева Англии явилась однажды на очередную пирушку в рыцарских латах, позаимствованных у самого молодого тамплиера, субтильного Филиппа де Плесси. Взволнованная серьезность осеняла ее лицо, в руках она несла меч, поверх доспехов на ней было надето белоснежное блио, а на плечи накинут белый плащь, когда она повернулась ко всем спиной, то люди увиделии на спине у нее две огромные красные буквы М, вписанные одна в другую.

Сотрапезники приумолкли, ожидая что будет дальше, В тишине Элеонора заговорила низким голосом:

— Я — Мари Мадлен, Мария из Магдалы, единственная спутница Распятого на Голгофе, обращаюсь к вам через уста грешной королевы Англии Элеоноры Аквитанской. Довольно вам бражничать попусту и распевать куртуазные гимны. Слушайте, что я вам скажу. Много лет назад, вместе с Иосифом Аримафейским, я приплыла из Святой земли в Марсель, где провела остаток дней своих, скрываясь под чужим именем и бережно храня обручальное кольцо, которое Иисус, жених мой, вручил мне после Тайной Вечери. Там, в Марселе, я скончалась и была похоронена глубоко в земле. Могилу мою долгое время бережно сохраняли, но потом участок земли, на котором она располагалась, купил старый мошенник и вор Жозе Мэнмуат и поставил там свою грязную таверну, в которой моряки договариваются с публичными девками о плате за свидание. Мало того, он назвал таверну моим именеи — «Мари Мадлен». И вот теперь я призываю вас, доблестных тамплиеров, и вас, рыцарей ордена странствующих трубадуров, и вас, гасконских ополченцев, отправиться в поход на Марсель, по пути уничтожить все винные запасы в городах, которые вы будете проходить, а дойдя до Марселя, разрушить таверну Жозе Мэнмуата и откопать мою могилу. Итак, вперед, мои воины, под знаменем двух М!

— Бон мо! — вскричали трубадуры.

— Босеан! — воскликнули тамплиеры.

— Ме-ме, Мари! Ме-ме Мадлен! — замемекали гасконцы.

Под общий шум Элеонора привалилась к стоящему рядом с ней Бертрану де Бланшфору и выдохнула:

— Ффу-хх! Ну и вспотела же я! Куртуазно говоря, роза покрылась росой! Не понимаю, как вы можете постоянно носить на себе эти железяки! Отведите меня куда-нибудь поскорее, где я бы могла сбросить с себя этот панцирь.

Маримадленский поход двинулся из Тулузы в конце марта, прошел через Кастр, Сен-Пон, Безье, Монпелье, Сен-Жиль, Ним, и, в середине апреля, маримадленцы вошли в Авиньон, где и встретились с римским папой Александром. Он мгновенно определил, что мероприятие носит шутливый, дураческий характер, и легонько пожурил игривых путешественников, особенно за то, что гасконцы притащили собачий череп и стали утверждать, что это череп любимой собачки Марии Магдалины и Иисуса Христа, которую звали Евхаристия и которую Мария привезла с собой в Марсель. Может быть, папа и не ограничился бы легкой взбучкой, а разразился бы испепеляющим гневом, но для борьбы с императором-варваром ему нужны были силы и деньги, а в лице великого магистра тамплиеров, которого он увидел в толпе резвящихся маримадленцев, он мог найти и то, и другое. Во-первых, с некоторых пор орден Бедных Рыцарей Храма стал одной из самых богатых организаций во всем мире, благодаря тому, что Бернар Клервоский освободил их от запрета отцов семи Вселенских соборов заниматься ростовщичеством. Запрет распространялся на всех христиан, и это способствовало тому, что повсюду расплодилось великое множество ростовщиков нехристиан, в особенности евреев. По разумению Бернара (не зря же его называли святым еще при жизни!), надо было позволить заниматься банкирской деятельностью хотя бы кому-то из христиан. Выбор пал на тамплиеров, в результате чего через полвека со дня основания ордена огромное количество европейских и даже восточных феодалов оказалось в долгу перед Тамплем.

Уединившись с Бертраном де Бланшфором, папа для начала весьма подробно рассказал ему обо всех прошлогодних ужасах, гибели Милана, падении и разорении Сиены, а затем и самого Рима. Затем он сказал:

— Как видите, война за инвеституру вновь вспыхнула с новой силой. Снова объявился антипапа Пасхалий III, обласканный богомерзким Фридрихом, история повторяется, и кто положит этому конец, неизвестно. Возможно, только вы, самый могущественный орден в мире, можете вразумить германцев, а самому Фридриху вдолбить, наконец, мысль об особенном происхождении императорской власти, которую не смог внушить ему покойный папа Адриан. Милостью Церкви орден тамплиеров возрос и Церковь имеет полное право просить у ордена поддержки в столь тяжелый для папского престола час. Нам нужны займы для организации войска против Фридриха, и нам, нужны надежные командиры в войсках — рыцари-тамплиеры, слава о дисциплине которых затмила собой славу о дисциплине у древних римлян и у франков Карла Великого. Каков будет ваш ответ, дорогой мой сын Бертран?

— Ваше Святейшество, — отвечал Бертран де Бланшфор. — С некоторых пор над тамплиерами не стало никакой другой власти, кроме папы римского, и великие магистры могли с гордостью заявлять, что если папа является наместником Бога на земле, то они являются наместниками папы на земле. Но сейчас ситуация резко изменилась. На востоке, после смерти короля Бодуэна III, новый король Иерусалимский Амальрик решил, что он сам может возглавить борьбу крестоносных воинов против полчищ неукротимых мусульман, продолжающих мечтать о возвращении Иерусалима и всех земель Палестины. Оставленный мною за начальника сенешаль Филипп де Мийи недавно прислал гонца, который передал мне сообщение о том, что Амальрик требует особенного подчинения тамплиеров власти Иерусалимского короля и, мало того, Иерусалимского патриарха, что совсем уж неслыханно! Другое: здесь, во Франции, при дворе короля Людовика обретаются тамплиеры-отщепенцы, подчиняющиеся магистру-самозванцу Эверару де Барру. А он, в свою очередь, прислуживает королю Людовику, да еще и Сионской общине, расположенной в Сен-Жан-ле-Блане под Орлеаном. Разве это не нарушение главных принципов ордена? Разве можно называть их тамплиерами?

— Согласен, — кивнул папа Александр. — Я тоже давно о них думаю и склонен к тому, чтобы осудить их.

— Они вывезли часть казны ордена, составляющую около трети всех сокровищ, — продолжал Бертран де Бланшфор. — Но с тех пор, как они переселились во Францию, прошло уже десять лет. За это время, насколько мне известно, они так и остались при своих деньгах, а наши богатства выросли втрое.

При этих словах великого магистра папа судорожно сглотнул.

— Так вот, Ваше Святейшество, я склоняю пред вами голову и готов часами лобызать крестик, вышитый на носу вашего башмака, а на ваш запрос отвечаю: мы готовы выделить любую сумму для нужд папского престола и под самый маленький процент. Но от вас в этот опасный для ордена Христа и Храма момент требуется некое волевое действие. Мы просим вас издать особую буллу, в которой бы раз и навсегда провозглашалась независимость ордена тамплиеров от какой, бы то ни было власти, кроме папской.

— Я издам такую буллу, — сохраняя достоинство, кивнул папа.

— Это еще не все, — диктаторским тоном продолжал Бертран де Бланшфор. — Имения тамплиеров должны быть освобождены от церковной десятины.

— К-хмм! — кашлянул папа, — Мне потребуется очень большая сумма для борьбы с Фридрихом.

— Я же сказал, что мы готовы выделить любой займ, — сказал Бертран и посмотрел на папу так, что тому померещилось, будто он хочет схватить его за горло. — А кроме того, мы дадим займы и Фридриху.

— Что? Фридриху?! — вскричал папа.

— Да, — кивнул великий магистр. — Но назначим ему большие проценты, а когда придет время платить, мы сделаем так, чтобы он снял с себя последнюю рубашку. Приготовьтесь к тому, что победа над ним вас ожидает не раньше, чем лет через пять-шесть. Но это будет сокрушительная победа, это будет незримый, но страшный удар по Барбароссе, который сотрет его в порошок. Готовы ли вы ждать эти пять-шесть лет ради такого триумфа?

— Ради такого — готов.

— А десятина?

— Я освобожу вас от нее.

— Прекрасно. И последнее. Священники орденских церквей должны быть освобождены от епископской юрисдикции. Пусть ни один епископ не сует свой нос, как и кем совершаются литургии в наших церквах.

— Ну, это уж слишком! — возмутился папа. — Что скажет мое высшее духовенство?

— Так надо, — сказал Бертран де Бланшфор, гипнотизируя папу своим сверлящим взглядом.

— Согласен, — махнул папа рукой.

— Да, вот еще, — пользуясь моментом его слабости, решил дожать до конца Бертран. — Пусть все сокровища и реликвии, найденные тамплиерами, навсегда останутся в руках ордена.

— А нельзя ли без этого пункта?

— Нельзя.

— Что ж, включу и его, но чтоб это было ваше последнее требование. Мое терпение на исходе.

— Большего мы от вас не требуем Ваше Святейшество, и смиренно преклоняем колена, тронутые вашей любовью к нам и заботой о процветании ордена тамплиеров и всего христианского мира. Благословите грешного раба Божия Бертрана.

— Благословляю во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь! — с легкой улыбкой произнес папа. — Ну хорошо, а теперь скажите мне, что за безобразие вы тут затеяли с этим шутовским походом?

— Французы, Ваше Святейшество, оттого так славятся в битвах, что умеют хорошо повеселиться, и оттого так набожны, что умеют иногда и посмеяться над своей набожностью, — улыбнувшись в ответ, произнес великий магистр.

— Ну-ну, баловники, — покачал головой папа. — Только смотрите, не развратничайте. Помните, что говаривали древние: «Развратом разрушается достояние отечества»

— Pene bona раtria lасеrаrе, — сказал Бертран, вспоминая подземелье под Жизорским вязом.


Кентерберийский аббат Томас Беккет, занимающий должность королевского канцлера, с каждым годом приобретал все больший авторитет, и потихоньку его уже начали сравнивать с самим Бернаром Клервоским. Он развернул активнейшую деятельность, добиваясь от государства предоставления больших свобод для Церкви. Король Генри II, вернувшись один, без королевы, в Англию, всю свою досаду излил в борьбе с Томасом. Он добился того, чтобы собор в Кларендоне издал шестнадцать постановлений, полностью перечеркивающих все, чего добивался Томас, и сам отправился в Кентербери, везя с собой эти постановления с тем, чтобы он их подписал.

Перед самой этой поездкой Генри получил известие о том, что Элеонора возвращается из Марселя морским путем в Англию. Шутовской маримадленский поход закончился. Добравшись до Марселя, баловники устроили потешный штурм города, закончившийся тем, что и впрямь была обнаружена таверна с названием «Мари Мадлен». Ее разрушили до основания, а когда стали рыть в подвале, произошло настоящее чудо — был найден сундук с золотыми монетами, общей стоимостью в пятьсот бизантов или пять тысяч турских ливров. Десятую часть этого сокровища Элеонора взяла себе, а остальные раздала участникам похода, причем, львиная доля досталась тамплиерам, особо постаравшимся при разрушении таверны и раскопках. Трубадуры сложили множество кансон, воспевающих прозорливый женский ум и сравнивающих неудачный поход Людовика VII в Святую землю с удачным походом его бывшей жены в таверну «Мари Мадлен».

Приехав в Кентербери, Генри узнал, что настоятель обители находится в храме, и отправился туда. После того, как он был тут в последний раз, главный храм аббатства заметно преобразился стараниями Томаса. Одна его сторона до сих пор оставалась в лесах — там шли отделочные работы. «Ишь ты, — подумал Генри, — хочет, чтоб у него храм был не хуже, чем в Оксфорде или Винчестере!» Эта мысль не потешила его ибо он знал, что если придется каким-то образом избавиться от непослушного попа, работы наверняка остановятся, и замысел Томаса по обновлению собора неизвестно когда потом воплотится.

Войдя в храм, король увидел священника, к которому приехал, стоящим на коленях перед распятием. Он медленно приблизился к нему и увидел, что глаза у Томаса закрыты, а под веками угадывается, что зрачки закатились вверх. Некоторое время Генри стоял, смотрел на это неподвижное лицо и с неудовольствием гадал, ломает ли Томас комедию или действительно находится в молитвенном экстазе и не слышит ничего вокруг себя. Наконец глазные яблоки под прикрытыми веками шевельнулись, зрачки стали опускаться, а глаза медленно открываться. Генри почему-то смутился и сделал три шага назад, очутившись за спиной у аббата.

— Король Англии Анри Плантажене? — спросил Беккет, и на Генри особенно подействовало, что фраза, прозвучала по-французски.

— Да, Ваше Преосвященство, — ответил король по-английски, и дальше весь этот разговор так и продолжался в странной манере, будто Беккет был француз, а Анри англичанин.

— Ты приехал для того, чтобы узнать от меня свою дальнейшую судьбу?

— Не совсем так. Я привез вам конституции Кларендонского собора. Но, в общем-то, вы правы. Я чувствую, что моя дальнейшая судьба каким-то образом зависит от вас.

— Судьба всех королей зависит от Бога, но монахам иногда бывает она ведома. Так что ты хотел узнать? Что-нибудь про свою Элеонору?

— Да, святой отец, я хотел бы узнать о ней что-нибудь от вас.

— Хотя бы о том, почему она так упорно отказывается от таинства принятия Святых Даров, не так ли?

— Да, если уж начинать, то именно с этого.

— Тут многое кроется в ее поведении, — отвечал Беккет, поворачиваясь, наконец, к королю в полоборота. — Но, пожалуй, не самое главное. Она боится утратить некую колдовскую силу, которая позволяет ей в ее сорок лет выглядеть не старше двадцати пяти. Она боится, что тогда не сможет иметь больше любовников, да и вы разлюбите ее, ваше величество.

— Вы говорите, что это не главное, что же тогда главное?

— На самом деле она боится гораздо больших бед для себя, ибо старение неизбежно ведет к смерти, а смерть возносит одних в высоты, где царствует неземное блаженство, а других низвергает в бездонные пропасти, вроде той, которой она недавно поклонялась. Вот чего она боится больше всего — этих страшных черных дыр. Они являлись мне в моих виденьях. Элеонора старается черпать из них свои силы и заодно умоляет их как можно дольше продлить ее существование здесь, на земле, как можно дольше не забирать ее к себе.

— Вы говорите ужасные вещи, Святой отец, — содрогнулся король.

— Еще ужаснее то, что я скажу вам сейчас, Ваше величество, — еще немного обернувшись, промолвил аббат Кентерберийский.

— Я готов выслушать от вас любое признание, — покорно приготовился слушать Генри.

— Вы обречены, если не возьметесь за ум. Вам необходимо смириться с моими требованиями, прогнать от себя распутную девку, как это сделал ее предыдущий супруг.

«Ах вот оно что, — мысленно усмехнулся король. — Все свелось к тому, чтобы я ослабил королевскую власть над церковной. Старый плут, он все-таки ломает комедию!»

— Вы молчите, — произнес «старый плут», хотя он вовсе не был старым, ему было всего на три года больше, чем Элеоноре. — Я понимаю смысл вашего молчаний. Вы думаете: «Старый жонглер опять затянул свою опостылевшую песню». Но, уверяю вас, вы заблуждаетесь. За несколько минут до вашего появления здесь, я мысленно беседовал с душой Бернара Клервоского, которая ныне вкушает от высших блаженств и находится в самом Эмпирее. Когда я спросил его о вас и Элеоноре, он четко ответил мне: «Происходят от дьявола и к дьяволу отыдут». Я еще раз спросил его, и он ответил мне той же фразой, слово в слово.

— Признаться, я уже слышал об этом страшном предсказании аббата Бернара, — пробормотал Генри в некотором замешательстве.

— Так услышьте же его еще раз, теперь из моих уст. — Томас окончательно повернулся к Генри и посмотрел королю прямо в глаза. — Из уст того, кто искренне желает блага не только Англии, но и вам лично, ваше величество. Вы слабый человек, прельстительный образ, запавший в вашу душу с детства, владеет вами и ведет за собою в ад. Доверьтесь мне и освободитесь от этой женщины. «Происходят от дьявола и к дьяволу отыдут», — вот пророчество, страшнее которого и быть-то не может. Но оно может не сбыться, если вы возьмете власть над собой в свои руки и встанете на путь спасения. Подойдите ко мне, я благословлю вас.

И как некогда ребенком, когда он послушно и доверчиво подходил к священнику в Ле-Мане, Анри подошел под благословение Кентерберийского аббата.

Уезжая, король все же оставил Беккету постановления Кларендонского собора со словами:

— Взгляните на них, ваше преосвященство, быть может, вы подпишете хотя бы некоторые.

Папа Александр сдержал свое слово и издал буллу, в которой тамплиеры освобождались от всякой власти, кроме папской, их имения не должны были отныне платить церковную десятину, а священники орденских церквей были изъяты из епископской юрисдикции. Папа выполнил все требования, включая и то, что касалось сокровищ, найденных тамплиерами где бы то ни было, даже если это окажутся мощи святых. Для приличия папа включил в буллу несколько малозначительных пунктов, которые что-то запрещали тамплиерам. Отныне высшее руководство ордена должно было называться не Ковчег, а Капитул; вменялось сократить, количество чинов в иерархии ордена, дабы не уподобляться чинам ангельским, коих так же, как в ордене, девять; а также папа потребовал от тамплиеров, чтобы они несколько ограничили себя в потреблении вина, ибо уже даже стало входить в поговорку выражение — «пьян, как храмовник».

В обмен на буллу папа потребовал немалых денег, но сумма, названная им, все же составила лишь треть той, на которую могли быть способны тамплиеры с их богатствами. Бертран также сдержал свое слово, назначив лишь один процент в год, в то время, как обычно тамплиеры брали и пять, и семь, и даже десять процентов. Кроме всего прочего папа издал особый указ, в котором подтверждалось, что единственным великим магистром ордена является Бертран де Бланшфор. Правда, в указе ничего не говорилось о тамплиерах Эверара де Барра, но с ними и так все было ясно. Рано или поздно они должны воссоединиться с основным орденом, либо будут уничтожены. Имея при себе копию буллы, заверенную в папской канцелярии, великий магистр направился в Нормандию, чтобы оттуда переплыть в Англию, а по пути заглянуть в Жизор, побеседовать с глазу на глаз с комтуром Жаном и восстановить, наконец, в Жизоре настоящую комтурию. Когда кавалькада, состоящая из тамплиеров, оруженосцев и слуг выехала на поле перед Жизорским замком, Бертран усмехнулся — здесь ничего не изменилось, все так же справа темнел густой Шомонский лес, слева стоял серокаменный, невысокий, но крепкий замок, а посредине возвышалась краса и гордость этих мест — неимоверный по своим размерам старинный вяз Ормус.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24