Опыты научные, политические и философские (Том 1)

Указав, что таков всеобщий закон, мы принялись доказывать путем дедукции, что разнообразные развития однородного в разнородное - астрономические, геологические, этнологические, социальные и т. д. - объясняются как следствия этого закона. И хотя по отношению к органическому развитию недостаток данных не позволял нам проследить в частностях зависимость последовательных усложнений от помянутого закона, но нам удалось все-таки собрать различные косвенные доказательства в пользу нашего положения. Вывод, что органическое развитие порождается разложением каждой затраченной силы на несколько сил, насколько он основывается на указанном прежде общем законе, составляет положение дедуктивной физиологии. Частное было выведено из общего.
      Здесь мы намерены показать прежде всего, что есть другая общая истина, находящаяся в непосредственной связи с вышеприведенною и вместе с нею лежащая в основе всякого вида прогресса, а следовательно, и прогресса организмов, - истина, которую можно даже считать занимающею первое место, если не относительно общности, то относительно времени. Истина эта состоит в том, что условия однородности суть условия неустойчивого равновесия.
      Выражение неустойчивое равновесие употребляется в механике для обозначения такого равновесия сил, при котором введение какой-нибудь хотя бы и ничтожной силы нарушает прежний порядок и приводит к совершенно иному Так. палка, поставленная на нижний конец, находится в неустойчивом равновесии как бы тщательно ни придали мы ей отвесное положение, но, предоставленная самой себе, она начинает сначала незаметно наклоняться на одну сторону и затем с возрастающей быстротой переходит в новое положение. Наоборот, палка, повешенная за верхний конец, находится в устойчивом равновесии сколько бы мы ни выводили ее из этого положения, она снова возвращается к нему. Мнение наше состоит, следовательно, в том, что состояние однородности, подобно устойчивости палки, поставленной на нижний ее конец, не может сохраниться и что из этого должен неминуемо последовать первый шаг в тяготении к разнородному. Приведем несколько пояснений.
      Из пояснений механики наиболее знакомое представляется чашками весов. Как бы верно они ни были сделаны и как бы ни были чисты и предохранены от ржавчины, невозможно удержать обе чашки в совершенном равновесии одна будет опускаться, другая подниматься - они будут усваивать разнородное отношение. Другое пояснение если мы бросим на поверхность жидкости несколько равных по размерам тел, притягивающих друг друга, - как бы мы единообразно ни разместили их - они мало-помалу сконцентрируются в одну или несколько неправильных групп. Далее, если бы можно было привести массу воды в состояние совершенной однородности - состояние полного покоя и строго одинаковой повсюду плотности, - все-таки лучеиспускание теплоты соседними телами, действуя различно на разные ее части, произвело бы неминуемо различия в ее плотностях, а следовательно, и течения и привело бы массу к разнородности. Кусок раскаленного вещества, нагретый сначала равномерно, скоро теряет равномерность температуры: наружные слои, охлаждающиеся быстрее внутренних, будут отличаться от последних И переход к разнородности температур, столь очевидный в этом крайнем случае, имеет место в большей или меньшей степени и во всех других случаях. Действие химических сил доставляет другие пояснения. Подвергнем кусок металла действию воздуха или воды: с течением времени он покроется пленкой окиси, углекислой соли или иного соединения, т. е. его наружные части будут отличаться от внутренних. Словом, каждая однородная агрегация вещества стремится тем или иным путем нарушить свое равновесие - химическим ли, механическим, термическим или электрическим; и быстрота, с какою тело переходит к состоянию неоднородности, составляет только вопрос времени и обстоятельств. Социальные тела обнаруживают закон этот с таким же постоянством. Сообщите членам какого-нибудь общества одинаковые свойства, положения, силы, и они тотчас же станут стремиться к неравенству. Это одинаково справедливо и для представительного собрания, и для управления железной дороги, и для частной промышленной компании-, однородность, хотя бы она и продолжалась с виду, в действительности неминуемо исчезнет.
      Неустойчивость, поясненная этими разнообразными примерами, становится еще более очевидною, если мы рассмотрим рациональное ее основание. Неустойчивость эта представляет следствие факта, что разные части какой-нибудь однородной агрегации подвергаются действию различных сил, сил, которые отличаются или по роду своему, или по своим размерам. Будучи же подвергнуты действию разных сил, они по необходимости будут и изменяться различным образом. Отношения внешнего и внутреннего положения и сравнительной близости к соседним источникам влияний предполагают восприятия этих влияний, разнящиеся по количеству, или по качеству, или по тому и по другому вместе, а из закона "сохранения силы" следует вывод, что в частях, подвергнутых различным действиям, должны произойти и несходные изменения. Итак, неустойчивость равновесия какой бы то ни было однородной агрегации может быть доказана как индуктивным, так и дедуктивным путем.
      Теперь рассмотрим отношение этой общей истины к развитию организмов. Зародыш растения или животного представляет одну из таких однородных агрегаций, равновесие которых неустойчиво. Но это не обыкновенная только неустойчивость однородных агрегаций, а нечто большее. Агрегация состоит тут из единиц, которые сами имеют специальной чертой неустойчивость. Составные атомы органического вещества отличаются слабостью сродства, удерживающего в связи основные их элементы: они чрезвычайно чувствительны к жару, свету, электричеству и химическому действию посторонних элементов, т. е. они особенно способны изменяться под влиянием возмущающих сил. Отсюда следует a priori, что однородное сочетание подобных непостоянных атомов будет иметь сильное стремление утратить свое равновесие. У него будет как бы особая способность становиться неоднородным. Оно станет быстро стремиться к разнородности.
      Сверх того, процесс должен повториться в каждой из последовательных групп органической единицы, дифференцировавшихся от влияния изменяющих сил. Каждая из таких последовательных групп, подобно главной группе, должна постепенно, в силу действующих на нее влияний, нарушить равновесие своих частей, - должна перейти от состояния единообразия к состоянию разнообразия. Так должно идти и далее.
      Поэтому, исходя из общего для всех вещей закона и основываясь на химических свойствах органического вещества, мы можем вывести путем дедукции, что однородные зародыши организмов обладают особым стремлением к состоянию неоднородности, которое может принять или вид того, что мы называем разложением, или вид того, что мы называем организацией.
      Рассуждение наше привело нас пока к заключению самого общего характера. Мы открыли только, что некоторая разнородность неизбежна; но покуда ничего еще не говорили, какая именно эта разнородность. Кроме стройной разнородности, какою отличаются организмы, есть еще нестройная или хаотическая разнородность, свойственная бессвязным массам неорганического вещества; и мы не видели еще причин, по которым однородный растительный или животный зародыш переходит к стройной, а не к нестройной разнородности. Посмотрим, нельзя ли будет, продолжая нить прежней аргументации, бросить хоть некоторый свет на этот вопрос.
      Мы видели, что непостоянство однородных агрегаций вообще и органических в особенности зависит от разницы в степени и способах действия возмущающих сил, приходящих в соприкосновение с составными частями агрегации: подвергаясь различному действию, эти части становятся различными. Ясно, следовательно, что оснований особых изменений, претерпеваемых зародышем, нужно искать в особенности отношений разных частей между собою и к окружающей их среде. Как бы ни было это скрыто от нас, мы все-таки можем принять за основное начало организации, что многочисленные сходные единицы, образующие зародыш, приобретают тот вид и ту степень несходства, какие определяются их относительным расположением.
      Возьмем массу вещества неорганизованного, но способного организоваться, - тело одной из низших живых форм или зародыш какой-нибудь из высших. Рассмотрим его обстановку. Оно помещается в воде, воздухе или организме родича. Где бы оно ни помещалось, во всяком случае наружные и внутренние части его будут находиться в различных отношениях к окружающим деятелям пище, кислороду и различным жизненным стимулам. Но это еще не все. Покоится ли оно под водою, движется ли по воде, сохраняя некоторое определенное положение, или же помещается внутри взрослого организма, - некоторые части его поверхности будут более других подвержены влиянию окружающих деятелей; в одних случаях они будут подвержены большему действию света, теплоты, кислорода, в других - материнских тканей и их содержимого. Поэтому нарушение его первоначального равновесия несомненно. Оно может совершиться двумя путями: или возмущающие силы преодолеют сродство органических элементов, и тогда произойдет хаотическая разнородность, известная под именем разложения; или же, как это случается обыкновенно, перемены не разрушат органических соединений, а только видоизменят их, причем части, более подверженные действию изменяющих сил, больше и изменятся. Так происходят первые дифференцирования, составляющие рождающуюся организацию. С достигнутой таким образом точки зрения мы намерены взглянуть на несколько случаев, оставляя покуда в стороне все соображения о стремлении организма усвоить наследственный тип.
      Обратим сначала внимание на кажущиеся исключения, которые представляют Amoeba, например: у этого существа, как и сходных с ним, студенистое тело остается неорганизованным в течение всей жизни, не претерпевает никаких постоянных дифференцирований. Но факт этот, повидимому прямо противоречащий нашему заключению, в сущности, наиболее подтверждает его. Какова особенность этого отдела простейших? Члены его испытывают беспрестанные и неправильные изменения в форме - они не обнаруживают постоянного отношения частей; то, что впоследствии составит внутреннюю часть, выходит теперь наружу и, как временный член, прилипает к какому-нибудь предмету, которого случайно коснулось. То, что теперь составляет часть поверхности, скоро будет втянуто, вместе с прилипшим к ней атомом пищи, внутрь массы. Таким образом происходит безостановочный обмен мест, и отношение внутреннего и наружного непостоянно. Но по принятой гипотезе, сходные в начале единицы живой массы стали несходными только вследствие несходства их положений относительно изменяющих сил. Нечего, следовательно, ждать какого-нибудь определенного дифференцирования частей в существах, не обнаруживающих никакой определенной разницы в положении своих частей.
      Отрицательное доказательство это подтверждается обилием положительных. Когда мы перейдем от этих протееобразных комков живой слизи к организмам, обладающим неизменным распределением вещества, мы найдем разницу в тканях, соответствующую разнице в относительном положении. У всех высших Protozoa, как и у Protophyta, встречается основное дифференцирование на клеточную оболочку и содержимое клеточки, соответственно основной противоположности условий, заключающихся в терминах, - внутреннее и внешнее. Переходя от организмов, относимых к классу одноклеточных, к самым низшим из составляющихся сочетанием клеточек, мы заметим всюду связь между различием в устройстве и различием в окружающих обстоятельствах. Отсутствие определенной организации в губках, пропускающих повсюду струи морской воды, соответствует отсутствию определенного несходства в условиях. У Thalassicolla профессора Гексли - прозрачное, бесцветное тело, пассивно плавающее по поверхности моря и состоящее главным образом из "массы клеточек, соединенных слизью", замечается грубое строение, очевидно подчиненное основным отношениям центра к поверхности: при всем многочисленном и значительном разнообразии своем части представляют тут более или менее концентрическое расположение.
      После этого первоначального изменения, которым внешние ткани дифференцируются от внутренних, ближайшим по постоянству и значению является то, вследствие которого известная часть наружных тканей дифференцируется от остальных; и это соответствует почти всеобщему факту, что одна часть наружных тканей подвергается более других окружающим влияниям. Здесь, как и раньше, кажущиеся исключения чрезвычайно важны. Некоторые из низших растительных организмов, Hematococci и Protococci, - помещены ли они в массе слизи, или же рассеяны по арктическому снегу - не обнаруживают никаких дифференцирований поверхности, разные части поверхности не подвергаются никакому определенному различию условий. Упомянутая выше Thalassicolla, свободно плавающая по воде и пассивно перекатываемая волнами, последовательно представляет влиянию известных деятелей все свои стороны, и все ее стороны сходны. Усаженные ресничками шары, как Volcox, например, не имеют на своей поверхности частей, несходных одна с другой; и нельзя рассчитывать, чтобы у них были такие части, когда видишь, как они передвигаются по воде во всех направлениях, не подвергая какой-либо части особенным усилиям. Но если мы перейдем к существам, которые или прикреплены где-либо, или, двигаясь, сохраняют определенное положение, мы не встретим более единообразия поверхности. Почечка зоофита, у которой в продолжение периода движения можно отличить только внутреннюю и внешнюю оболочку, пускает корни только тогда, когда верхний ее конец начнет усваивать строение, отличное от нижнего. Свободно плавающий зародыш водяного кольчатого червя, яйцеобразный и не усаженный по всей поверхности волосками, движется одним концом вперед, согласно этому различию обстоятельств происходят в нем и дифференцирования.
      Начала, проявляющиеся таким образом в низших жизненных формах, замечаются и в развитии высших форм, хотя здесь и нельзя проследить их так далеко, как там, потому что они затемняются усвоением наследственного типа. Так, "имеющая вид тутовой ягоды" масса клеточек, в которую обращается оплодотворенное яйцо позвоночного, начинает скоро обнаруживать разницу между наружной и внутренней частями своими, соответственно основной разнице в окружающих обстоятельствах. Клеточки периферии, достигнув большего развития, нежели внутренние клеточки, сливаются в оболочку, замыкающую остальное, клеточки, лежащие ближе к наружным, соединяются с этими последними и увеличивают густоту зародышевой оболочки, между тем как центральные клеточки становятся жидкими. Сверх того, часть зародышевой оболочки становится скоро зародышевым пятном, и, не утверждая, чтобы причина этого заключалась в несходстве отношений различных частей зародышевой оболочки к окружающим влияниям, мы все-таки ясно видим, что в этих несходных отношениях заключается возмущающий элемент, стремящийся расстроить первоначальную однородность зародышевой оболочки. Далее зародышевая оболочка мало-помалу разделяется на два слоя - внутренний и наружный, один находится в соприкосновении с жидкой частью желтка, другой - с окружающими жидкостями: это различие обстоятельств находится в явном соответствии с последующим различием в строении. Появление сосудистого слоя между этими слизистым и серозным слоями, как их называют, допускает подобное же толкование. Как в этих, так и в разнообразных сочетаниях, которые начинают затем обнаруживаться, мы замечаем действие общего закона размножения последствий, вытекающих из одной причины - закона, которому было приписано усиление разнородности {См. статью' Прогресс, его закон и причина.}.
      Ограничив наши замечания наиболее общими фактами развития, мы думаем, что успели уяснить их до некоторой степени. Что неустойчивое равновесие однородного зародыша должно нарушиться вследствие несходного действия окружающих влияний на разные его части, - это заключение априористическое. Столь же априористическим кажется и то заключение, что разные единицы, подвергшиеся различным влияниям, должны или разложиться, или претерпеть изменения, которые приведут их к жизни в соответствующих обстоятельствах: что, иными словами, они должны приспособиться к своим условиям. Но мы можем сделать почти такой же вывод и помимо ряда предыдущих рассуждений. Наружные органические единицы (будут ли это клеточки массы, "имеющей вид тутовой ягоды", или наружные частицы отдельной клеточки) должны усваивать функции, требуемые их положением, а усваивая эти функции, они должны принять характер, обусловленный их подправлением. Слой органических единиц, прилегающих к желтку, должен служить для ассимилирования (уподобления) желтка и, таким образом, должен быть приспособлен к ассимилирующим отправлениям. Процесс организации становится возможным только при этих условиях. Можно сказать, что как первые породы животных, размножившихся и распространившихся по разным странам земли, дифференцировались на несколько различных пород - вследствие приспособления к условиям жизни, точно так же и первоначально единообразное население клеточек, образовавших оплодотворенную зародышевую клеточку, распадается на несколько различных населений клеточек, развивающихся несходно в силу несходства окружающих их обстоятельств.
      Кроме всего этого, для доказательства нашего положения надо заметить, что оно находит самые ясные и обильные подтверждения там, где условия наиболее просты и общи, где явления менее запутаны, - в образовании обособленных клеточек Строения, возникшие вокруг ядер в бластеме и определяющиеся ядрами, как центрами влияний, видимо, сообразуются с этим законом; части бластемы, соприкасающиеся с ядрами, иначе обставлены, чем те, которые не находятся с ними в соприкосновении. Образование оболочки вокруг каждой из масс зернышек, на которые распадается содержимое клеточки водоросли, - пример подобного же рода. И если бы возвещенный недавно факт, что клеточки могут образоваться около пустот в массе вещества, способного организоваться, подтвердился, - мы приобрели бы другой хороший пример, потому что части вещества, ограничивающие эти пустые пространства, подчиняются влияниям, несходным с теми, которым подчинены остальные части. Если, следовательно, мы можем с такой отчетливостью проследить закон изменения в этих первоначальных процессах и в тех более сложных, но аналогичных им, которые проявляются в первых изменениях яйца, то у нас есть сильный повод предполагать, что закон этот - закон основной.
      Но начало это, как не раз уже было замечено понятное в представленных здесь простых формах, не дает ключа к подробностям органического развития. Оно совершенно недостаточно для объяснения родовых и специфических особенностей и оставляет темными для нас более важные отличия семейств и порядков. Почему из двух яиц, брошенных в один и тот же пруд, из одного выходит рыба, а из другого пресмыкающееся - этого оно не может объяснить нам. Что из двух различных яиц, помещенных под одну и ту же курицу, могут выйти цыпленок и утенок - такой факт не может быть соглашен с развитой выше гипотезой. Нам не остается здесь иного исхода, как ссылаться на необъяснимый принцип наследственной передачи. Способность неорганизованного зародыша развиваться в сложный взрослый организм, в котором повторяются до мельчайших подробностей черты предков даже и тогда, когда зародыш был обставлен иными условиями, нежели предки, составляет способность недоступную нашему пониманию. Что микроскопической частицей бесстройного, по-видимому, вещества усвоено влияние, в силу которого происшедший из нее человек, спустя пятьдесят лет, станет подагриком или сумасшедшим, - это истина, которая была бы невероятною, если б не подтверждалась ежедневными примерами. Но хотя способ, каким передается наследственное сходство во всех его усложнениях, составляет тайну, превышающую понимание наше, однако можно принять, что оно передается согласно вышеизъясненному закону приспособляемости, - и мы не лишены оснований предполагать, что это верно. Что приобретенные особенности, происходящие от приспособления известной организации к окружающим условиям передаются потомству - это факт утвержденный. Приобретаемые таким образом особенности заключаются в различии строения или состава одной или нескольких тканей. Это значит, что в агрегации подобных органических единиц, составляющих зародыш, группа, служащая для образования особых тканей, принимает специальный характер, который вызван был в родиче приспособлением его тканей к новым обстоятельствам. Мы знаем, что это общий закон органических видоизменений. Далее, это единственный закон органических изменений, для которого у нас есть какие-нибудь доказательства {Это было написано еще до выхода в свет Происхождения видов. Я оставил все это без изменений потому, что тут виден ход мыслей, приведший меня к таким выводам.}. Нет ничего невозможного, чтобы закон этот был и всеобщим законом, распространяющимся не только на те маловажные изменения, которые наследуются потомками от ближайших предков, но даже и на те обширные изменения, которыми отличаются виды, роды, порядки и которые наследуются от предшествовавших рас организмов. И таким образом может быть, что закон приспособляемости единственный закон, управляющий не только дифференцированиями какой-либо расы организмов на несколько рас, но и дифференцированиями расы органических единиц, составляющих зародыш, на несколько рас органических единиц, составляющих взрослый субъект. Понимаемый таким образом процесс развития каждого организма будет состоять частью из прямого приспособления его элементов к разным окружающим обстоятельствам частью же из усвоения свойств, происшедших от аналогичных приспособлений элементов всех организмов-предков.
      Однако ж наши аргументы не уполномочивают нас к такому широкому умозрению, мы привели его только как внушаемое, а не как выведенное. Все, что мы хотели показать здесь, состоит в том, что дедуктивный метод содействует истолкованию некоторых из наиболее общих явлений развития, - и это, надеемся, нам удалось показать. Что все однородные агрегации находятся в состоянии неустойчивого равновесия - это истина всеобщая, из которой выводится и непостоянство всякого органического зародыша. Из известной чувствительности органических соединений к химическим, термическим и другим возмущающим силам мы вывели необыкновенное непостоянство каждого органического зародыша - наклонность переходить к разнородности, далеко превосходящую подобную же наклонность других однородных сочетаний. Тем же самым путем рассуждения пришли мы к дополнительному выводу, что самые первые части, на которые распадается зародыш, находясь порознь в состоянии неустойчивого равновесия, обладают точно такою же склонностью к дальнейшим изменениям и т. д. Кроме того, мы нашли a priori, что во всех других случаях утрата однородности есть следствие различия в характере и размерах силы, приходящей в соприкосновения с различными частями; следовательно, и в этом случае различие обстоятельств составляет первоначальную причину дифференцирований. Мы прибавили к этому, что так как изменение частей, испытывающих различное действие, не расстраивает жизненной их деятельности, то они должны согласовать эту жизненную деятельность с влияющими силами, т. е. должны быть приспособлениями; то же относится и ко всем последующим изменениям. Итак, путем дедуктивного рассуждения мы значительно проникаем в метод организации. Хотя мы и не в состоянии - и вероятно, всегда будем не в состоянии - понять, каким образом зародыш принимает особую форму своей расы, мы можем все-таки понять общие начала, управляющие самыми первыми изменениями его, и, помня единство плана, всюду очевидное в природе, мы можем подозревать, что эти же начала управляют и всеми последующими изменениями.
      Спор между современными зоологами открывает еще иное поле применению дедуктивного метода. Мы думаем, что вопрос о том, существует или не существует необходимое соотношение между разными частями какого-нибудь организма, решается a priori.
      Кювье, первый из провозгласивших это необходимое соотношение, основывал на нем свои восстановления вымерших животных. Жоффруа Сент-Илер и де Бленвиль с разных точек зрения оспаривали гипотезу Кювье, и чрезвычайно интересный спор этот, опиравшийся на палеонтологию, возобновлен недавно в несколько измененной форме: профессор Гексли и Овэн являются один противником, другой защитником этой гипотезы.
      Кювье говорит: "В сравнительной анатомии есть принцип, верного развития которого достаточно, чтобы рассеять все затруднения: это - соотношение форм в организованных существах, с помощью которого можно, строго говоря, определить всякое организованное существо по куску какой-нибудь его части. Каждое организованное существо составляет целое, единую и совершенную систему, части которой соответствуют друг другу и своими взаимными реакциями содействуют одной и той же окончательной цели. Ни одна из этих частей не может быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно определяет все остальные". Кювье приводит при этом разные пояснения: он доказывает, что форма плотоядного зуба, обусловливая известное действие челюсти, предполагает особенную форму мыщелков, предполагает члены, приспособленные для схватывания и удерживания добычи, и, следовательно, когти, известное устройство когтей лапы, известную форму лопатки, и заканчивает, говоря: "Коготь, лопатка, мыщелок, бедро и все другие кости, взятые отдельно, определяют зуб или какую-нибудь иную часть, и человек, основательно знающий закон органической экономии, мог бы по одной из них воссоздать целое животное".
      Очевидно, что защищаемый здесь метод восстановления основан на принятии физиологически необходимой связи между этими разными особенностями. Употребленный здесь аргумент состоит не в том, что лопатку известной формы можно считать принадлежностью плотоядного млекопитающего, потому что мы постоянно видим, что оно имеет подобную лопатку, - а в том, что лопатка должна быть у этих животных: без нее были бы невозможны плотоядные свойства. Кювье утверждает, что необходимое соотношение, которое он находит столь очевидным в этих случаях, существует между всеми частями системы; однако ж он допускает, что вследствие ограниченности наших физиологических знаний мы во многих случаях не в состоянии заметить этого необходимого соотношения и вынуждены основывать свои заключения на наблюдаемых нами сосуществованиях, причин которых мы не понимаем, но которые оказываются неизменными.
      Профессор Гексли показал недавно: 1) что этот эмпирический метод, который ввел Кювье как совершенно подчиненный, назначенный только в помощь рациональному методу, есть в действительности тот самый, который Кювье употреблял обыкновенно; так называемый рациональный оставался мертвой буквой; 2) что сам Кювье во многих местах признавал настолько неприменимость рационального метода, что, в сущности, отказался от него, как от метода. Мало того: Гексли утверждает, что принимаемый закон необходимого соотношения неверен. Вполне признавая физиологическую зависимость одной части от другой, он отрицает неизменяемость этой зависимости. "Таким образом, зубы льва и его желудок состоят в таком отношении, что желудок переваривает пищу, которую зубы раздирают; они соотносятся физиологически, но нет основания утверждать, чтобы это было необходимое физиологическое соотношение, в том смысле, что не могло бы быть других зубов и другого желудка, столь же пригодных для животного, питающегося живым мясом. Число и форма зубов могли бы быть совершенно отличными от нынешних, устройство желудка могло бы быть значительно иное, и отправления этих органов могли бы совершаться так же хорошо."
      Этого достаточно, чтобы дать нашим читателям понятие о настоящем положении полемики. Мы не намерены пускаться в подробности и хотим только показать, что вопрос может быть решен путем дедукции. Но прежде нежели сделаем это, обратим внимание на два соприкасающихся пункта.
      Защищая учение Кювье, профессор Овэн пользуется odium theologicum. Он приписывает своим противникам "внушение и скрытую защиту доктрины, ниспровергающей призвание Высшего Духа". Не говоря ни слова о сомнительной пристойности подобного осуждения в деле науки, мы думаем, что обвинение это неудачно. Чем же гипотеза необходимого соотношения частей отличается от гипотезы действительного соотношения частей, что ставило бы ее в особой гармонии с тезисом? Защита необходимости сосуществования или последовательности скорее всего и есть унижение Божественной силы. Кювье говорит. "Ни одна из этих частей не может быть изменена без изменения других, и, следовательно, каждая взятая отдельно определяет все остальные", т. е. соотношение не могло бы быть иным. Гексли же говорит, напротив, что мы не имеем права утверждать, что соотношение не могло бы быть иным, и имеем немалые основания думать, что одинаковые физиологические цели могут быть достигнуты разными способами. Одна доктрина ограничивает возможность творения, другая отрицает предполагаемый предел. Которую же следует больше обвинять в скрытом атеизме?
      В другом пункте, о котором упомянуто, мы склоняемся на сторону Овэна. Мы думаем вместе с ним, что рациональное соотношение (в самом высшем смысле этого слова) там, где оно может быть указано, служит лучшим основанием для дедукции, нежели эмпирическое, подтверждаемое только накопившимися наблюдениями. Ставя первой посылкой, что под рациональным соотношением мы понимаем не такое, которое давало бы повод думать, что в нем можно было бы проследить какой-либо план, а такое, отрицание которого непонятно (и таков вид соотношения, подразумеваемого законом Кювье), - мы утверждаем, что наше знание соотношения отличается большей определенностью, нежели простое индуктивное. Нам кажется, что Гексли из боязни впасть в заблуждение, делающее Мысль мерилом Вещей, упустил из виду, что наше понятие необходимости определяется некоторым безусловным единообразием, обнимающим все роды наших опытов, и что, следовательно, органическое соотношение, которое не может быть понимаемо иначе, как оно есть, опирается на более широкую индукцию, нежели та, которая определяется только наблюдением над организмами. Справедливо, однако, что такие органические соотношения, отрицание которых немыслимо, весьма редки. Если мы найдем череп, позвонки, ребра и ряд других костей какого-нибудь четвероногого величиною со слона, мы можем быть уверены, что ноги подобного четвероногого были значительной величины - много больше ног крысы, право предполагать соотношение это необходимым основывается не только на исследованиях движущихся организмов, но и на всех опытах над массами и опорами масс.