Опыты научные, политические и философские (Том 1)

Эти пары узлов, хотя и соединенные нервами, находятся только в весьма слабой зависимости от одной общей управляющей власти. Вследствие этого, если разрезать тело надвое, задняя часть его продолжает подвигаться вперед с помощью своих многочисленных ног, а если разделить цепь узлов, не рассекая самого тела, задние члены пытаются двигать тело по одному направлению, тогда как передние члены стараются двигать его по другому Но в высших Articulata (морские лилии) число передних пар узлов не только увеличивается, но соединяется в одну массу, и так как этот большой головной узел делается распределителем движений животного, то полной местной независимости уже не может быть. В развитии государства, сплоченного из нескольких мелких держав, не представляется ли соответственных этому изменений? Подобно вышеописанным вождям и первобытным правителям, феодальные владельцы, пользуясь верховной властью над группой вассалов, исправляют должности, схожие с функциями первичных нервных центров, и нам уже известно, что они, подобно этим центрам, отличаются некоторым превосходством своей управительной и исполнительной организации. Между этими местными управляющими центрами в феодальные времена существует весьма малая зависимость. Они часто приходят в антагонизм; индивидуально они обуздываются только влиянием многочисленных членов их же сословия и состоят в неполном и неправильном подданстве тому наиболее могущественному члену своего сословия, который стяжал себе положение сюзерена или короля. По мере прогресса в развитии и организации общества эти местные управительные центры все более и более подпадают под власть одного главного управительного центра. Более тесная коммерческая связь между различными сегментами сопровождается и более тесной правительственной связью, и мелкие правители делаются наконец просто чем-то вроде агентов, применяющих каждый в подвластной ему местности законы, постановленные верховным правителем, - точно так же, как описанные выше локальные узлы делаются со временем агентами, приводящими в исполнение каждый в своем отделе приказание главного узла. Параллель можно провести и далее. Выше мы заметили, говоря о появлении первобытных царей, что по мере возрастания их территорий и обязанностей они бывают поставлены в необходимость не только отряжать на место себя других лиц для отправления их исполнительных должностей, но еще и собирать вокруг себя советников для облегчения управительных обязанностей и что этим путем вместо одной управляющей единицы развивается целая группа таких единиц, которую можно сравнить с узлом, состоящим из многих клеточек. Прибавим здесь, что советники и главные сановники, образующие таким образом первое основание министерства, уже с самого начала стремятся к приобретению некоторой власти над правителем. Посредством доставляемых ими сведений и выражаемых ими мнений они влияют на суждения и распоряжения государя. Следовательно, он до известной степени делается проводником, с помощью которого сообщается направление, первоначально данное этими советниками и сановниками, и со временем, когда советы министров становятся признанным источником его действий, король делается чем-то весьма похожим на автоматический центр, отражающий впечатления, получаемые им извне.
      Далее этого усложнения правительственного строя многие общества уже не идут, только в некоторых происходит еще дальнейшее развитие. Наша нация лучше всех может служить примером этого дальнейшего развития и дальнейших истекающих из него аналогий. К королям и их министерствам в Англии присоединились еще другие большие управительные центры, пользующиеся правом контроля, которые, бывши вначале весьма ограниченными, постепенно стали преобладающим, как это бывает с главными управляющими узлами, специально отличающими высшие разряды живых существ. Как ни покажется странным подобное утверждение, но наши парламентские палаты исправляют в социальной экономии должности, во многих отношениях удобосравнимые с должностями масс головного мозга у позвоночных животных. Как каждому отдельному узлу свойственно возбуждаться только специальными стимулами от известных частей тела, точно так же свойственно каждому отдельному правителю поддаваться в действиях своих влиянию исключительных личных и сословных интересов. Как группе узлов, состоящей в связи с первичным узлом, свойственно передавать последнему более разнообразные влияния от более многочисленных органов и заставлять таким образом действия его сообразоваться с более многочисленными требованиями, точно так же свойственно и государю, окруженному вспомогающими и контролирующими властями, приспособлять управление свое к большему числу народных потребностей. Как, наконец, большим и позднее развившимся узлам, отличающим высших животных, свойственно передавать и сочетать сложные и разнородные впечатления, полученные ими от всех частей системы, и распоряжаться действиями своими так, чтобы принять в должное внимание все эти впечатления, - точно так же свойственно большим и позднее развившимся законодательным собраниям, отличающим общества высшего развития, передавать и сочетать желания и сетования всех сословий и местностей и распоряжаться общественными делами по возможности согласно с общими потребностями. Мозг можно бы назвать исчислителем средних величин интересов жизни - физических, умственных и нравственных, хороший же мозг есть такой, в котором желания, соответствующие этим различным интересам, уравновешены так, что образ действий, ими вызываемый, ни одним из них не жертвует для других. Точно так же и парламент мы можем назвать исчислителем средних величин интересов различных сословий общины, хорошим же считается такой парламент, в котором партии, соответствующие этим интересам, так уравновешены, что их совокупное законодательство дает каждому сословию столько, сколько совместимо с правами остальных сословий. Кроме удобосравнимости в своих функциях, эти большие управительные центры, социальные и индивидуальные, выдерживают сравнение и по тем процессам, посредством которых происходит отправление этих функций. Новейшая психология признала за истину, что головной мозг занимается не прямыми впечатлениями извне, а представлениями этих впечатлений вместо действительных ощущений, производимых в теле и непосредственно оцениваемых чувствительными узлами или первичными нервными центрами, головной мозг получает только представления этих ощущений, и сознательность его называется представительной (representative), для отличия от сознательности первоначальной, непосредственно воспринимающей впечатления. Не знаменательно ли, что мы напали на то же самое слово для обозначения функции нашей палаты общин? Мы называем ее представительным собранием, потому что интересы, которыми она заведует, не прямо ощущаются ею, а представляются ей различными членами, прения же есть столкновение между представлениями зол или благ, могущих последовать за известным образом действий, определение это с равной верностью применимо и к прениям, возникающим в индивидуальной сознательности. Сверх того, в обоих случаях эти главные управительные массы не принимают участия в исполнительных отправлениях. Как после столкновения различных представлений в головном мозге, желания, получающие верх, действуют на подчиненные узлы и через их посредство определяют действия тела, - точно так же партии, одерживающие победу после парламентской борьбы, не сами выполняют свои желания, а поручают выполнение их исполнительным отделам правительства. Выполнение всех законодательных решений все-таки проходит через первоначальные управительные центры, причем сообщаемый импульс передается от парламента к министрам, а от министров к королю, от имени которого все совершается, - точно так же как бывает с теми меньшими, впервые развившимися узлами, которые у низших позвоночных служат главными управляющими деятелями, а в мозге высших позвоночных остаются деятелями, приводящими в исполнение приказания головного мозга. Кроме того, в обоих случаях эти первоначальные центры становятся все более и более автоматичными В развитом позвоночном животном они почти не имеют иного дела, кроме доставления впечатлений к большим центрам и исполнения постановлений этих центров Так и в нашем в высокой степени организованном образе правления монарх давно уже пришел в состояние пассивного орудия парламента, а с некоторого времени и министерства быстро клонятся к тому же состоянию. Между обоими случаями есть аналогия даже относительно исключений в этом автоматизме В индивидуальном существе случается, что при внезапном испуге, например от громкого звука, от неожиданного появления какого-нибудь предмета или от толчка вследствие неверной походки, оно обороняется от опасности быстрым невольным скачком или приведением членов в известное положение прежде, нежели успеет осмыслить грозящую беду и принять разумные меры к предотвращению ее. Это объясняется тем, что эти сильные впечатления на чувства отражаются от чувствительных узлов непосредственно на спинной мозг и мышцы, не проходя предварительно через головной мозг, как это бывает в обыкновенных случаях. Таким же образом в народных кризисах, требующих быстроты действий, государь и министерство, не имея времени передать дело на обсуждение совещательных собраний, сами распоряжаются исполнением известных движений или принятием известных предосторожностей, первичные, теперь почти уже автоматичные, власти возвращаются на мгновение к прежней своей неограниченности. И всего страннее, что в обоих случаях одинаково следует дополнительный процесс одобрения или неодобрения. Индивид, опомнясь от своего автоматического сотрясения, тотчас же разбирает причину своего испуга и переходит к заключению о том, уместно ли или неуместно было его движение. Таким же точно образом совещательные власти государства при первой же возможности обсуждают самопроизвольные действия исполнительных властей и затем, смотря по уважительности причин, пропускают или не пропускают билль of indemnity {Не лишним будет предостеречь читателя от ошибки, в которую впал, один господин, разбиравший эту статью при первом ее появлении Он предположил, что проведенная тут аналогия понимается как специфическая аналогия между организацией общества в Англии и человеческой организацией. Как сказано вначале, такой специфической аналогии вовсе не существует. Параллель проводится тут между наиболее развитыми системами правительственной организации - индивидуальной и социальной; позвоночный же тип приводится в пример потому только, что он есть полнейшее выражение этой наиболее развитой системы. Если бы проводилось специфическое сравнение чего рационально сделать нельзя, - то пришлось бы взять какой-нибудь вид позвоночного, гораздо более низкий, нежели человеческий.}.
      До сих пор, сличая правительственную организацию политического тела с той же организацией в индивидуальном теле, мы рассматривали только управляющие центры. Нам еще остается рассмотреть проводники, через которые центры эти получают сведения и сообщают приказания. В наименее сложных обществах, как и в наименее сложных организмах, нет никакого посредствующего аппарата (internuncial apparatus - как Гонтер назвал нервную систему). Следовательно, впечатления могут распространяться только медленно от единицы к единице по всей массе тела. Но то же прогрессивное совершенствование, которое в животной организации проявляется введением узлов или управительных центров, проявляется и введением нервных нитей, через которые узлы принимают и сообщают впечатления и таким образом управляют отдельными органами. В обществах происходит то же самое. После долгого периода, в продолжение которого сношения управительных центров с различными частями общества совершаются разными другими средствами, является наконец посредствующий аппарат, сходный с подобным же аппаратом индивидуальных тел. Сравнение телеграфных проволок с нервами всем знакомо. Но применимость этого сравнения простирается далее, нежели обыкновенно предполагают. Так, во всем позвоночном подразделении животного царства главные пучки нервов расходятся от позвоночной оси, рядом с главными артериями; точно таким же образом и наши группы телеграфных проволок проводятся по сторонам наших железных дорог Но самая поразительная аналогия еще впереди. В каждый значительный пучок нервов, при выходе его из оси тела вместе с артерией, входит ветвь симпатического нерва, которая, следуя за артерией в ее разветвлениях, регулирует ее диаметр и управляет протоком крови, смотря по местным потребностям. Таким же образом и в группе телеграфных проволок, тянущихся вдоль каждой железной дороги, есть одна проволока, назначенная для регулирования движения по линии, - для замедления или ускорения протока пассажиров и товаров, смотря по требованиям местных условий. Весьма вероятно, что с полным развитием нашей покуда еще находящейся в младенческом состоянии телеграфной системы откроются и другие аналогии.
      Итак, вот общий очерк доказательств, оправдывающих доведенное до мелочей сравнение обществ с живыми организмами. Что те и другие постепенно увеличиваются в массе своей, мало-помалу осложняются, а части их в то же время приходят в большую взаимную зависимость, что те и другие продолжают жить как целые, между тем как поколения составляющих их единиц одно за другим появляются и исчезают, - все это поразительные особенности, которые проявляются политическими телами наравне со всеми живыми телами и в которых оба рода тел, сходясь между собой, разнятся от всех прочих явлений. Проводя сравнение до мелочей, мы находим, что эти крупные аналогии влекут за собой множество мелких, гораздо более тесных, нежели можно бы ожидать. К этим сближениям мы бы охотно прибавили еще и другие. Мы надеялись сказать кое-что о различных типах социальной организации и о социальных метаморфозах, но нам не дозволяют этого пределы статьи.
      VIII ПРОИСХОЖДЕНИЕ КУЛЬТА ЖИВОТНЫХ
      (Напечатано первоначально в "Forteightly Review", май 1870 г.)
      Новые труды г-на Мак-Леннана о культе животных и растений немало способствовали выяснению этой весьма темной области. Следуя в данном случае, как и раньше по другим вопросам, научному методу сравнения явлений, замечаемых у современных нецивилизованных народов, с остатками преданий, сохранившихся у народов цивилизованных, он сделал гораздо понятнее, сравнительно с прежним, как те, так и другие явления.
      Мне кажется, однако, что г-н Мак-Леннан дает лишь весьма неопределенный ответ на один из существеннейших вопросов - каким образом возник этот культ животных и растений? В самом деле, в своей заключительной статье он явно оставляет эту задачу неразрешенной, он говорит, прося это особенно заметить, что "не предлагает гипотезы, разрешающей вопрос о происхождении тотемизма, а лишь гипотезу, разъясняющую отчасти культ животных и растений у древних народов" Так что мы можем все-таки спросить почему же дикие племена так часто обращают в фетишей животных, растения и другие предметы? Что побудило такое-то племя приписывать особые священные свойства одному существу, а другое племя - другому? Если на эти вопросы ответят, что каждое племя считает себя происходящим от предмета своего поклонения, то сейчас же потребуется ответить на следующий вопрос: в силу чего появилась такая странная фантазия? Если бы это встречалось лишь в единичных случаях, мы могли бы отнести их к какой-нибудь прихоти или случайной иллюзии. Но раз оно является, как это и есть на самом деле, в разнообразнейших видах, среди стольких некультурных племен, в различных частях света и оставило немалые следы в суевериях вымерших культурных народов, то мы не можем уже допустить какой-либо специальной или исключительной причины. Мало того, общая причина, какая бы она ни была, может быть допущена лишь в той мере, поскольку она не отрицает у первобытного человека разума, по своему характеру совершенно подобного нашему. Изучая курьезные верования дикарей, мы готовы предположить, что ум у них не такой же, как наш. Но это предположение недопустимо. При том запасе сведений, каким обладает первобытный человек, при том несовершенстве словесных символов, каким он пользуется в разговоре и мышлении, заключения, обыкновенно делаемые им, являются наиболее разумными, судя относительно. Таков будет наш постулат; и, исходя из этого постулата, мы спросим, каким образом первобытные племена приходили так часто, если не всегда, к верованию, что они происходят от животных, растений или даже от неодушевленных предметов? На это я и надеюсь дать здесь удовлетворительный ответ.
      Предположение, из которого исходит г-н Мак-Леннан, что поклонение фетишам предшествовало культу антропоморфических богов, может быть признано мной лишь отчасти. Оно справедливо в известном смысле, но не вполне. Если слова "боги" и "культ" принимать в их обыкновенном определенном значении, то высказанное предположение - справедливо; но если расширить значение этих слов и включить сюда самые первоначальные смутные представления, из которых развились уже определенные идеи о божествах и о культе, то я полагаю, что сделанное предположение - неверно. Первоначальная форма всякой религии - это умилостивление скончавшихся предков, которые предполагаются все-таки существующими и способными причинить благо или зло своим потомкам. Подготовляясь к дальнейшему исследованию принципов социологии, я несколько лет тому назад тщательно расследовал представления, распространенные среди простейших человеческих обществ, и наблюдения различного рода над всевозможными некультурными племенами заставили меня прийти к заключению, согласующемуся с тем, что было недавно высказано в этом журнале профессором Гексли, а именно: "Дикарь, воображающий, что тело покинуто обитавшим в нем деятельным существом, предполагает, что активное существо это не перестает еще жить; чувства и мысли, возникающие у дикаря по этому поводу, и составляют основу его суеверий. Всюду мы находим ясно выраженное или подразумеваемое верование, что каждый человек - двойствен, и когда он умрет, то его другое "я" - останется ли оно тут же, близ него, или отойдет вдаль может, во всяком случае, возвратиться к нему и сохраняет способность причинять вред своим врагам и оказывать помощь друзьям { Критически относящийся к делу читатель может сделать одно возражение: если предлагать рационалистическое объяснение относительно культа животных, то каким образом такое объяснение может опираться на признании верования в духов умерших предков, - верования, которое само по себе требует не меньших разъяснений? Конечно, тут обнаруживается значительная брешь в моей аргументации, но я надеюсь, что буду в состоянии со временем пополнить ее. Пока же, между многими данными, способствующими обобщению приведенного верования, я могу лишь вкратце указать на некоторые главнейшие пункты. 1) Весьма возможно, что тень, следовавшая всюду за дикарем, шевелившаяся всякий раз, как он шевелился, могла в значительной мере породить у него смутную мысль о его двойственности. Достаточно посмотреть, какой интерес возбуждают в детях движения их тени и припомнить, что в первобытном состоянии тень не могла быть истолкована как отсутствие света: на нее смотрели как на особое существо; достаточно допустить, что дикарь весьма легко мог смотреть на тень как на нечто обособленное и составляющее часть его самого. 2) Гораздо более определенная мысль такого же рода могла возникнуть при отражении в воде лица и фигуры первобытного человека. Этот образ ведь передавал еще, по обыкновению, все его формы, окраску, движения и гримасы. Припомним еще, что дикарь зачастую противится рисованию портрета с него, полагая, что, кто снимет с него портрет", тот отнимет и частицу его существа; тогда мы увидим, насколько вероятно будет допустить в нем мысль, что его двойник в воде есть реальное существо, принадлежащее до некоторой степени ему самому. 3) Эхо также весьма немало способствовало утверждению в этой мысли о двойственности, явившейся иным путем. При неспособности понять естественное происхождения эха первобытный человек по необходимости приписывал отзвук живому существу, которое дразнило и увертывалось от его поисков. 4) Мысли, внушавшиеся теми или иными физическими явлениями, оказывались, впрочем, имеющими лишь второстепенное значение; укоренялась же вера в существование второго "я", собственно, благодаря видению снов. Различие, так легко делаемое нами между жизнью во сне и наяву, распознается дикарем лишь весьма смутным образом. Во всяком случае, он не в состоянии объяснить точно улавливаемое им различие. Когда он просыпается и рассказывает всем, кто видел его спокойно спавшим, где он сейчас побывал и что он там сделал, то его грубый язык не в состоянии установить различия между тем, что он действительно видел и что видел во сне, между его настоящими действиями и теми, что ему приснились. Вследствие таких неточностей языка дикарь оказывается не только не в состоянии правильно растолковать другим эту разницу, но и сам не в силах верно представить ее себе. Таким образом, при отсутствии понимания с обеих сторон и он сам, и те, кому он рассказывает о своих приключениях, приходят к тому убеждению, что его другое "я" уходило от него прочь и вернулось назад лишь при его пробуждении. Такое верование, встречаемое нами у различных существующих ныне диких племен, встречается равным образом и в преданиях современных культурных народов. 5) Понятие о втором "я", способном уходить и возвращаться, находит неопровержимое, должно быть, для дикаря подтверждение при случаях ненормальной потери сознания и умственных расстройствах, случающихся иногда среди членов их трибы Человек, упавший в обморок и не могший тотчас же прийти в себя (заметьте значение наших собственных выражений "прийти в себя" и пр. ), как приходит, положим, в сознание спящий, представляется им в таком состоянии, как будто второе "я" на некоторое время совсем ушло прочь от человека и его не могут дозваться. Еще более продолжительное отсутствие второго "я" обнаруживается при случаях апоплексии, каталепсии и других формах приостановленной жизни. Здесь целыми часами другое "я" упорно остается вдали и по возвращении отказывается сказать, где оно было. Далее, новое еще подтверждение дал какой-нибудь эпилептический субъект, в теле которого, во время отсутствия его второго "я", поселился неведомый враг, - ведь как же иначе могло бы случиться, что его второе "я", по возвращении, отзывалось полным неведением о том, что сейчас делалось с его телом? И это предположение, что тело бывает "одержимо" каким-то другим существом, подтвердилось явлениями сомнамбулизма и сумасшествия 6) В таком случае какое же неизбежное толкование должно возникнуть у дикарей относительно смерти? Второе "я" обыкновенно возвращалось после сна, напоминающего смерть. Оно возвратилось и после обморока, напоминающего смерть еще более, оно возвратилось даже после оцепенелого состояния каталепсии, которое чрезвычайно походит на смерть! Не возвратится ли оно и после этого еще более продолжительного состояния покоя и оцепенелости? Разумеется, это очень возможно и даже вероятно. Другое "я" мертвого человека отошло от него на долгое время, но оно все-таки витает где-то вблизи или вдалеке, оно может во всякий момент возвратиться назад и сделать все, что, по словам покойного, он намерен был раньше сделать. Отсюда различные погребальные обряды, помещение оружия и разных драгоценностей рядом с телом умершего, ежедневное доставление ему пищи и пр. Я надеюсь впоследствии показать, что при том знании фактов, какое имеет дикарь, - это толкование самое разумное, к какому он мог прийти Позвольте мне здесь, лишь в доказательство того, как явственно факты подтверждают подобный взгляд на вещи, представить одну из многих его иллюстраций "Церемонии, с которыми они (ведды) вызывают их (тени умерших), немногочисленны и весьма просты Самая обыкновенная - следующая в землю втыкается вертикально стрела и ведда, медленно танцуя вокруг нее, поет следующее заклинание, почти музыкальное по своему ритму:
      "Ма miya, ma miy, ma deya.
      Topang Koyihetti, mittigan yandah?"
      "Мой покойник, покойник мой, бог!
      Где-то теперь ты скитаешься?"
      Это заклинание применяется, по-видимому, при всех случаях, когда требуется вмешательство гениев-покровителей, - во время засухи, в приготовлениях к охоте и пр. Иногда, в последнем случае, обещается покойнику часть мяса и принесенной добычи в виде благодарственной жертвы, если охота окажется удачной; все верят при этом, что духи явятся им во сне и откроют, где надо охотиться. Иногда ведды приготовляют заранее пищу, ставят ее в высохшем русле реки или в каком-нибудь другом уединенном месте, а затем вызывают по имени своих скончавшихся предков "Придите и разделите эту трапезу, поддержите нас, как вы делали это при жизни' Придите, где б вы ни находились - на дереве ли, на скале, или в чаще, - придите!" И они танцуют вокруг сложенной жертвы, то напевая, то выкрикивая заклинания" (Бэли в "Transactions of the Ethnological Society", London, э 5, ii, p. 301-302).}
      Но каким же образом из желания умилостивить эту вторую личность умершего человека (слова "призрак" и "дух" иногда приводят к недоразумениям, так как дикарь убежден, что вторичное существо появляется в форме не менее осязаемой, нежели первое "я"), - каким образом может отсюда возникнуть культ животных, растений и неодушевленных предметов? Очень просто. Дикари обыкновенно различают друг друга по именам, которые или прямо указывают на какое-нибудь личное их свойство, на факт личной жизни, или же отмечают сходство, замеченное в характере человека, с каким-нибудь хорошо известным им предметом. Такое возникновение личных имен, прежде чем появились фамилии, неизбежно. Как легко это делается, мы сами убедимся, припомнив, что и теперь фамилия заменяется иногда первоначальной своей формой, даже когда в этом и нет больше надобности. Я укажу не только на тот крупный факт, что в некоторых местностях Англии, как, например, в округах, выделывающих гвозди, прозвища составляют общее явление, фамилии же не особенно в ходу; я сошлюсь вообще на этот распространенный обычай как среди детей, так и взрослых Грубый человек легко может сделаться известным под кличкой "медведь"; хитрого малого назовут "старой лисицей"; лицемера - "крокодилом". Названия растений тоже опять прилагаются к людям. Например, рыжеволосый мальчуган зовется "морковкой" среди его товарищей-школьников. Нет даже недостатка в прозвищах, заимствованных из области неорганических тел и агентов: возьмем хотя бы прозвище, данное Карлейлем старшему Стерлингу, - "Капитан Вихрь". Итак, в самом первобытном, диком состоянии эти метафорические прозвища давались по большей части сызнова при каждом новом поколении, и так должно было действительно происходить до тех пор, пока не утвердились какие-либо родовые названия. Я говорю, по большей части, потому что бывали и исключения в случаях, относящихся к людям, которые отличились чем-нибудь. Если "Волк", стало быть знаменитый в бою, сделается ужасом соседних племен и властелином в своем собственном племени, то его сыновья, гордые своим происхождением, не упустят случая отметить тот факт, что они происходят от "Волка". Они не пожелают, вдобавок, чтобы этот факт был забыт и остальными членами трибы, трепетавшими некогда перед "Волком", стало быть, имеющими некоторое основание трепетать и перед его сыновьями. Смотря по могуществу и знаменитости "Волка", подобная гордость и стремление вселять страх перейдут к его правнукам и праправнукам, равно как и к тем, над которыми они будут властвовать, все потомки будут стараться сохранить воспоминание о том, что их предок был "Волк". Если затем случится как-нибудь, что эта господствующая семья послужит основой для нового племени, то члены его станут уже известны между своими и чужими под названием "Волков".
      Нам не к чему ограничиваться заявлением, что передача прозвищ по наследству может иметь место, - есть доказательство, что она действительно существует. Как прозвища по названиям животных, растений и других предметов даются и теперь между нами, так между нами же происходит и унаследование прозвищ потомством. На один из таких примеров я натолкнулся лично, в области Западной Шотландии, в имении моих друзей, у которых я нередко гостил по нескольку недель осенью. "Возьмите молодого Крошека", - отвечал мне зачастую хозяин на мой вопрос, кто пойдет со мною ловить семгу. Старшего Крошека я хорошо знал и полагал, что это имя, прилагавшееся к нему и всем его родным, представляет его фамилию. Однако через несколько лет я узнал, что его настоящая фамилия была Камерон, но отец его был прозван Крошек, по имени его усадьбы, в отличие от других Камеронов, служивших в тех же местах; дети его также усвоили данное прозвище для отличия от других. Хотя здесь, как вообще в Шотландии, прозвище произошло от названия резиденции, но если бы оно было дано и по имени какого-либо животного, процесс остался бы тот же самый. Унаследование его произошло таким же вполне естественным образом. Нам не придется ставить наш вывод в зависимость от этого звена в цепи доказательств Есть и другие факты, на которые мы можем опереться. Г-н Бэте, в своем сочинении "Naturalist on the River Amazons" (Натуралист на Амазонской реке; 2-е издание, стр. 376), описывает трех метисов, которые сопровождали его в охотничьей экскурсии, и говорит: "Двое из них были братья по имени loao (Иван) и Зефирино Джабути. Джабути, что значит "Черепаха", было прозвищем, данным их отцу за его медленную походку, и, как водится в этой стране, оно перешло в виде фамилии ко всему его роду". Можно прибавить еще сообщение, сделанное г-ном Уоллесом относительно той же самой страны, а именно, что одно из племен на реке Изанна зовется "Джурупари" (Дьяволы), другое прозвано "Утками", третье - "Звездами", четвертое - "Маниока". Сопоставляя вместе два эти заявления, можно ли еще сомневаться в происхождении такого рода племенных названий. Пусть только "Черепаха" сделается достаточно знаменитым (при этом нет необходимости в каком-нибудь действительном превосходстве, довольно иногда и выдающихся гадких свойств) - и вот традиция о происхождении от него, поддерживаемая самими его потомками, если он стоял выше других, или их злонамеренными соседями, если он стоял ниже, может обратиться в родовое прозвание {После того как вышеприведенные страницы были написаны, мое внимание было привлечено одним местом у сэра Джона Леббока, в приложении ко второму изданию его "Доисторических времен" Он указывает здесь на подобное же происхождение племенных названий и говорит следующее: "Пытаясь объяснить культ животных, мы должны помнить, что имена очень часто бывают заимствованы от них.