Сергей Макаров

Один из них прямо спросил меня:

– Зачем ты везешь еще одного туриста? Мало их возили в последние годы?…»

А знал ли сам Сергей о страстях, бушевавших вокруг него? Когда время, самый терпеливый лекарь в мире, излечило душевные травмы Макарова, я спросил его, доходили ли до него эти разговоры.

– Конечно, хотя прямо в лицо никто ничего такого не говорил. Но даже если бы не жил я на сборах перед тем чемпионатом мира, затем в Швеции и Финляндии в одной комнате с Николаем – а брата Виктор Васильевич тогда тоже пригласил в сборную, и не возвращался порой в нашу комнату Коля насупленным, обиженным, хотя никаких поводов для огорчений у него вроде бы не было, все равно я догадался бы, что против меня существуют возражения. Я же понимал, что за рамками сборной, если возьмут меня, останутся Шадрин и Лебедев, громадные мастера с громадным авторитетом, что на их фоне я для большинства специалистов никто… И тогда, и до моего приглашения в сборную, и позже слышал я толки о субъективизме и произволе тренеров – и Тарасова, и Кулагина, и Тихонова: мало ли, мол, что. взбредет в голову тренеру, а класс игроков остается классом, не учитывать, не замечать который можно лишь в том единственном случае, когда этого очень хочешь…

Скажу честно, что тогда, в апреле 1978 года я уже не очень понимал тех, кто конфликтовал с Тихоновым из-за челябинского форварда. После Нового года, после триумфального возвращения из Канады, Сергей играл отлично, и это замечали и мои коллеги, и зрители, собиравшиеся на игры с участием «Трактора». В частности, Владимир Леонов, хоккейный обозреватель «Советского спорта», в прошлом хоккеист, мастер спорта, писал: «То, что «Трактор» в прошлом сезоне стал бронзовым призером, теперь уже как случайность не воспринимается. Команда действительно приобрела свое лицо, нашла свой стиль и старается придерживаться его во всех матчах. Правда, случаются и осечки, но их причину следует искать в области психологии. Что же касается самой игры, то, думается, команда идет по правильному пути. И иначе вряд ли в «Тракторе» появился бы такой незаурядный форвард, как С. Макаров. Какая интересная у него обводка! Макаров не боится обыграть двух-трех соперников, уверен в себе. Врасплох его не так-то просто застать. И что особенно радует, не ради собственного удовольствия затевает он порой хоккейный слалом, а старается ради партнера, чтобы тому было удобнее и проще забросить шайбу».

Напомню, идет тот сезон, перед открытием которого говорилось, что никто в «Тракторе» «звезд с неба не хватает».

Другой хоккейный обозреватель, Юрий Цыбанев, в те же дни писал об эпизоде, случившемся в Лужниках, где проходила встреча московских динамовцев и «Трактора».

«Матч показывают по телевидению. 12 000 зрителей (аншлаг). «Ну и чему удивляться? – спросите вы. – Динамовцы накануне обыграли чемпионов, вот их поклонники и отправились дружно на стадион». Не спешите. Симпатии трибун разделились примерно поровну. Бывало так иногда и прежде. Бывало, когда болельщики, скажем «Спартака», приходили поддержать «Трактор», чтобы с его помощью их любимцы могли бы догнать «Динамо». Но в этот раз обстановка в таблице такое предположение исключала. Москвичи пришли именно на «Трактор», и с трибун неслось: «Ма-каров Сер-гей!» Что ж, и подобное бывало, правда, куда реже, когда «Трактор» приезжал в столицу, к примеру, после сенсационной победы над ЦСКА.

Но тут челябинцы выступали после разгромного проигрыша московским армейцам, уступив, кроме того, и совсем сникшим ленинградским».

Стадион скандирует имя молодого хоккеиста, новичка большого спорта, а специалисты не видят в этом дебютанте ничего особенного – «только пылит впустую», бывает ли так?

Бывает, бывает…

Но Тихонов, однажды решившись, от решений своих без достаточных на то оснований не отступает.

В Прагу на чемпионат мира 1978 года Сергей поехал форвардом четвертого звена. Строго говоря, в то время наша сборная выступала еще с тремя тройками нападающих, но Тихонов, убежденный сторонник игры в четыре звена, в сущности, уже начал претворять в жизнь свою идею, выношенную и проверенную в рижском «Динамо», где он работал до лета 1977 года. И понятно, почему журналисты уже писали о четвертом звене. Рассказывая об очередном матче нашей сборной в Праге, Юрий Цыбанев отмечал: «…Ни одно звено не отставало, даже четвертое, в котором к Макарову и Лебедеву подключался Петров. Кстати, заметим, что С. Макаров здесь всем нравится. У этого молодого, легкого на гол и на пас игрока есть что-то харламовское – верткость, изобретательность. Он вовсе не искатель свободных мест на площадке, а потому и не выглядит инородным в любой пятерке (Макарову пришлось заменить в динамовском звене получившего сильный ушиб А. Голикова)».

Но почему же Сергей оказался лишь в четвертом звене?

Ответ, конечно, очевиден. Были в сборной игроки и выше классом, и значительно опытнее его. Тогда в команде первое звено составляли трое выдающихся нападающих – Борис Михайлов, Владимир Петров и Валерий Харламов, которые уже несколько сезонов по праву считались первой тройкой современного хоккея. Сильная компания подобралась и во втором звене – вместе с центральным нападающим Виктором Жлуктовым играли первоклассные крайние форварды Хелмут Балдерис и Сергей Капустин. И, наконец, третье звено составили три московских динамовца – братья Владимир и Александр Голиковы, которых опекал блестящий мастер Александр Мальцев, игравший на чемпионатах мира с 1969 года и видевший на своем веку все, что может случиться в хоккее.

Из молодежной сборной, ставшей в январе чемпионом мира, на главный турнир года попал лишь один нападающий – Сергей Макаров. Но вместе с ним в Праге весной 1978 года играл все-таки еще один его партнер по молодежной команде – Вячеслав Фетисов, защитник.

Сборная СССР вернула звание чемпиона мира. После двух лет неудач (Катовице – 1976 и Вена – 1977) – случай невиданный в последние десятилетия! – советские хоккеисты возвращались домой с триумфом.

Аркадий Иванович Чернышев, под руководством которого сборная СССР выиграла четыре Олимпиады и одиннадцать чемпионатов мира, на пражском турнире 1978 года работал корреспондентом журнала «Огонек». В заключительном репортаже он писал; «…Здесь самое время заметить, что Виктор Тихонов хорошо вел матчи. Он давал поиграть всем, он берег хоккеистов и одновременно наигрывал каждого. Вот и в последнем матче он придумал интересный ход – к Жлуктову и Балдерису по очереди, через смену подключались Капустин и Макаров. Учитывалось состояние Капустина, и вместе с тем использовался незаурядный талант молодого хоккеиста из Челябинска.

С удовольствием думаю о том, что минувший сезон не прошел для нашей главной команды даром. Она не только вернула звания чемпиона мира и чемпиона Европы, не только учла ошибки прошлого. Наша сборная решила и другую задачу – она обновила свои ряды. Появились новые, молодые хоккеисты, и прежде всего надо назвать братьев Голиковых. Владимир и Александр молоды, и вместе с опытным Мальцевым они составляют весьма перспективное звено. Был признан лучшим защитником турнира Вячеслав Фетисов, отлично «сработали» Василий Первухин, Зинэтула Билялетдинов и Сергей Макаров, впервые принявшие участие в соревнованиях такого ранга…»

Сезон тот Макаров закончил мастером спорта международного класса – высокое звание было присвоено ему за замечательную игру на чемпионате мира.

Версия насчет «еще одного туриста» оказалась несостоятельной.

В июле 1978 года я приехал на работу в Чехословакию. И когда в начале сентября играла в Праге сборная СССР, местные коллеги чаще всего расспрашивали меня о трех новичках сборной – старшем тренере Тихонове и дебютантах команды Фетисове и Макарове. Интерес к Вячеславу был легко объясним: его признали на чемпионате сильнейшим защитником, и этот взлет изумил знатоков игры. А вот что заметили Макарова – и радовало, и несколько все-таки удивляло – дома он все еще у многих вызывал сомнения.

Последнюю точку в приговоре всем сомнениям о будущем Макарова поставил мой давний приятель главный редактор словацкого еженедельника ТIР Фердинанд Кралович:

– Сколько лет у нас будешь жить? Не знаешь пока?… На всякий случай начни сегодня собирать материал о Макарове. Надо будет представить его нашим читателям…

Представили. Спустя несколько лет Макаров отвечал на 77 вопросов читателей TIP.

История третья: «Если бы он отдал шайбу Фетисову…»

В лифте нас поднималось трое. Виктор Тихонов, Андрей Хомутов и я.

Андрей, опустив глаза, стоял в другом углу кабины. Тихонов был откровенно расстроен, и команда это понимала. Да и сами хоккеисты были донельзя огорчены случившимся.

Пражский отель «Интернационал» привычен нынешней команде едва ли не так же, как базы в Архангельском или Новогорске. Сколько раз здесь жили! И сколько раз возвращались отсюда в Москву с успехом. Все обычно складывалось как нельзя лучше. И чемпионат мира 1978 года, и турниры на призы газеты «Руде право» – ни одного пока не проиграли!

И Сергей считал, что остановиться в этом отеле – счастливая примета. И нынешний чемпионат, а за окном холодноватый апрель 1985 года, начался лучше некуда. Матч за матчем – победа за победой. Когда закончился предварительный турнир, в котором разыгрывались медали европейского чемпионата, сборная СССР, выигравшая все семь матчей с убедительнейшей разницей заброшенных и пропущенных шайб, опережала ближайших преследователей – команды США, Канады и Чехословакии на 5 очков, причем у своих главных и наиболее опасных соперников, хоккеистов Чехословакии, Макаров и его партнеры выиграли 5:1.

Чемпионам Европы вручили золотые медали.

А следующий матч первая команда проводит – согласно предварительно составленному расписанию – с четвертой. Значит, опять встречаемся со сборной Чехословакии, только что уступившей нам.

И вдруг – осечка. Не оставляющая, в сущности, надежд. Рассчитывать, в общем, уже не на что. Шансы на золотые медали – лишь теоретические.

Едва вышли из лифта, едва отскочил куда-то в сторону Хомутов, Тихонов спросил:

– А могли отыграться?…

Я понимал – ответ не требуется. Тихонов снова и снова возвращался к проигранному матчу.

От Москвы до Владивостока говорили, спорили о проигранном матче.

Случайная неудача? Закономерное поражение?

Коллеги мои в большинстве своем сходились в том, что команде просто не повезло. Такого мнения придерживались едва ли не все чехословацкие журналисты, пишущие о хоккее. Многие из них подходили к Тихонову со словами утешения. Но была и иная точка зрения – сборная устала, слишком много сил было растрачено в предварительном турнире, где наши крушили всех налево и направо. Вчера восхищались действиями команды, сегодня сомневались – нужно ли это было, верна ли такая турнирная стратегия?

Едва ли могли, разумеется, утешить бесконечные «если бы», например, размышления, как бы сложился матч, если бы Владимир Мышкин вдруг неизвестно зачем не выскочил из ворот и не споткнулся. Но главным среди всех этих «если бы» был вопрос, связанный с Макаровым. Как повернулся бы ход матча, если бы отдал он шайбу Фетисову в третьем периоде, когда удалось ему уйти от соперников и выскочить из-за ворот Кралика?

Говорил мне об этом и старший тренер сборной СССР.

Позже Тихонов писал в своей книге:

«Однажды меня спросили, нет ли соперничества в отношениях между Фетисовым и Касатоновым, с одной стороны, и признанными уже молодыми нападающими ЦСКА, скажем, тем же Макаровым – с другой.

Думаю, на каких-то этапах, в каких-то формах (по-человечески это, согласитесь, понятно) борьба за лидерство велась и ведется, даже если внешне она никак не обнаруживается. Ведь в каждой команде происходит недоступный анализу тренера процесс, определяющий неформальных лидеров коллектива.

Приведу лишь один пример, когда такое соперничество проявилось со всей очевидностью. Перед финалом чемпионата мира 1985 года в Праге наша сборная опережала ближайших конкурентов на пять очков. И в списке бомбардиров тоже лидировали советские хоккеисты – спор за звание лучшего вели Макаров и Фетисов.

Первый финальный матч – с командой Чехословакии – наша сборная проиграла – 1:2. Напомню, что последний и самый реальный шанс отыграться у нашей команды появился в то мгновение, когда Макаров, обойдя соперников, проскочил за ворота Иржи Кралика и мог отдать шайбу на пятачок, куда уже стремительно мчался Фетисов. Увы, паса не последовало: Сергей попытался сам забросить шайбу.

После поражения на собрании команды Вячеслав с горечью и обидой сказал:

– Впервые в нашей команде велась борьба за титул лучшего бомбардира чемпионата…»

– Согласны ли вы с такой оценкой ситуации? – спросил автор Сергея спустя год с лишним после того матча. – И не забыта ли та игра в Праге?…

– Разве можно забыть этот день?

Мог я дать пас Славе, кинуть ему шайбу? Ну, конечно, мог. Почему же не отдал? Не пожадничал, поверьте. Мне показалось, что вратарь ошибся, поехав мне навстречу: теперь он не успеет сместиться в левый от него угол, куда я выскочил из-за ворот. Зазор между его ногой и ближней ко мне штангой был приличный, и я должен был, понимаете, должен попасть в эту щель… Обидно, но не попал. И не думал я вовсе в те мгновения о том, кто станет первым бомбардиром. Да и о чем думать: за пас ведь начисляют очко точно так же, как за гол… А вот я вас хочу спросить, можно?…

– Ну конечно…

– А если бы я отдал шайбу Славе, и он не попал, тогда что? Сваливать на него ответственность? Но это же игра, здесь может случиться всякое… Иногда такие голы не забиваешь…

И еще. Я не оправдываюсь, не хочу оправдываться, но у меня есть и второй вопрос. Почему никто не вспомнил другой ситуации – тот же Слава не отдал мне шайбу, когда я был у пустых ворот, у дальней штанги? Неужели только потому, что мой просчет, если он и был, пришелся на последний период, когда все было обострено? Но если бы мы не проигрывали, если бы Фетисов дал мне пас. то мою неудачу никто бы, вероятно, и не вспомнил… Писали бы только о том, что у нашей команды были возможности увеличить счет… Однако и Слава сам бросал не потому, что хотел отличиться в соревновании бомбардиров —увлекшись схваткой, об этом не помнишь. Просто он считал, что у него положение для броска лучше…

А пока… Вот уже десяток лет все шишки в конфликтных ситуациях достаются мне. Знаете, привык уже к этому. Не сегодня началось…

О конфликтах Макарова у нас еще будет возможность вспомнить не раз.

НА ЮЖНОМ УРАЛЕ

«Пустых трибун боюсь …»

После возвращения в мае 1985 года с чемпионата мира Макаров вместе с товарищами по сборной страны собирался ехать к нефтяникам и газовикам Тюменской области, но его сняли едва ли не с самолета. Неожиданно выяснилось, что ему предстоит выступать на всеармейском совещании комсомольских работников.

Говорил не столько о хоккее, сколько о проблемах олимпийского движения, объясняя причины отказа советских спортсменов от участия в Играх в Лос-Анджелесе. Говорил и о проблемах армейского спорта.

Спустя год герой объяснял автору:

– Наверное, в самом этом факте, в моем выступлении со столь высокой трибуны можно увидеть еще одно признание социальной роли спорта. В том числе, понятно, и в жизни армейской молодежи.

И мои партнеры по ЦСКА, и я нередко выступаем в различных аудиториях перед самыми разными болельщиками. Виктор Васильевич Тихонов написал даже, что Игорь Ларионов и я «лучшие в команде мастера выступлений перед публикой». Не знаю, как насчет наших ораторских способностей, но свою ответственность перед зрителями я, как и другие хоккеисты, чувствую, несомненно: мы же для них играем. Если бы зрителей не стало, наш вид спорта просто потерял бы смысл. Говорю именно о спорте. Физическая культура – это одно, а большой спорт – другое. Он существует, если можно так сказать, для внешнего потребления, для зрителей. Это – наш театр. Театр спортивных команд. Только на первых порах играешь для себя, для своего здоровья (хотя дети об этом и не задумываются) или развлечения, ради собственного соперничества с ровесниками. А потом, став мастером, – для зрителя. Только для него.

Однажды в очередной раз возник разговор о болельщиках.

Сергей снова сетовал на инертность зрителей, на снижение в Москве интереса к хоккею.

– Плохо это… И для самой игры прежде всего. Если трибуны пустуют, то настроение играть, бороться пропадает. Боюсь я пустых трибун…«Припомнили мы тогда и другие виды спорта. Рассказал Макарову о беседе с его знаменитым тезкой, Сергеем Бубкой, которая в те дни состоялась в журнале «Спорт в СССР». Во время Игр доброй воли в Москве президент МОК Хуан Антонио Самаранч назвал Бубку «самым выдающимся атлетом наших дней». Журналист спросил рекордсмена, как он относится к славе, не тяготит ли его ее бремя. Бубка ответил:

– Бывает тяжело. Порой думаешь, что легче установить еще один рекорд, чем отвечать на вопросы журналистов, участвовать в съемках, раздавать автографы… Но все это дань болельщикам, вдохновляющим спортсмена на борьбу, людям, ради которых мы и отдаем все силы во время соревнований…

Макаров согласился с точкой зрения Бубки.

– Конечно, это правильно… Играем, соперничаем, делаем все возможное именно для болельщиков. Им хотим доставить радость. И особенно они радуются нашим победам, когда мы выигрываем Олимпийские игры или чемпионаты мира. Это, считаю, вполне законная гордость за своих соотечественников…

Говорили мы с Макаровым и о непосредственном контакте спортсмена с зрителями в минуты игры. Сергей тогда заметил, что хоккеистам или тому же Бубке труднее, чем, например, теннисистам.

– Вот когда легкоатлеты выступают в залах, в закрытых помещениях, то там зрителям интереснее – они ближе к спортсменам, буквально слышат их дыхание, видят глаза атлетов. Когда спортсмены рядом, зрители подмечают все тонкости борьбы, все оттенки настроения спортсменов. Совсем как в теннисе…

Сравнение с теннисом не удивило. Знал, конечно, что Макаров один из самых сильных теннисистов в армейской хоккейной команде.

А Сергей продолжал:

– Мы с интересом смотрим теннис… Хотя бы уже потому, что многие из нас играют. Хорошо, кстати, что теперь стали больше показывать эту игру по телевидению. Бывая за границей, видели телетрансляции многих турниров «Гран-при», видели, как Макинрой бросал ракетку в публику, как Коннорс демонстративно выражал свое неудовольствие зрителям, переругивался с ними.

У нас в хоккее такое, к счастью, невозможно. Во-первых, аудитория чаще все-таки больше, во-вторых, трибуны дальше от площадки, а в-третьих, нас разделяют высокие стеклянные бортики. «Любезностями» с не понравившимся тебе болельщиком не обменяешься.

А встречи со зрителями не на стадионе, а в различных аудиториях считаю одной из форм пропаганды физической культуры.

Вопросы задаются разные. Хотя они и повторяются. Меня, например, чаще всего спрашивают про нынешних моих партнеров, про нашу пятерку и про детство, про то, как попал в хоккей…

Хоккей в коридоре

У этой книги будут соавторы.

Отец героя. Его брат. Жена. И, понятно, – сам герой.

Сергея Макарова мы увидели, кто бы и как бы теперь ни хитрил, толкуя о своей давней прозорливости, когда этот мастер уже состоялся.

Восхождение оказалось скорым, и мы не успели проследить за ступенями его роста.

Но отец, но старший брат…

…МихаилАндреевичМакаров, отец: Родился я в 1925 году, в Белоруссии. Жил в деревне. А стал рабочим. У станка провел всю свою жизнь: рабочий стаж у меня более сорока лет. Работал в цехе обработки прессовщиком, на заводе металлоконструкций. Думал, что доработаю там до пенсии. Но в 1975 году заболел, простыл, простуда перешла в воспаление легких, и я пролежал сначала в одной больнице полтора месяца, а затем меня направили в другую. Там лечили еще три месяца. При выписке врачи отметили все как есть и сделали вывод – рекомендуется, мол, легкий труд. На сквозняках ни в коем случае не работать. А у нас на заводе какой легкий труд? Кругом – железо. Пришлось идти к директору, чтобы перевели меня на другое место. На легкое, значит. А образование у меня начальное. И все. Директор только руками развел: ну, Михаил Андреевич, и задачу ты нам поставил. Думали, думали, и придумать ничего не могли. Здесь и подсказали знакомые ребята – так и так, иди к нам в кислородный, работа у нас ничего. Будешь следить за приборами: чтобы давление масла, воды было нормальным, анализ кислорода и все такое прочее. Я поступил машинистом в кислородный. Два года проработал, потом сдал на аппаратчика… Аппаратчик уже за всю смену отвечает, за то, чтобы с кислородом все было в норме. В первой смене мастер командует, а во второй или третьей – я. У меня в смене пять человек было. Ничего – работали. Кислород добывали. Установка такая стоит, труба выведена наружу, компрессоры всасывают воздух, он поступает на первую ступень, потом идет на холодильник, охлаждается, и с первого холодильника – на вторую ступень компрессора, там еще больше сжимается… Там, в кислородном, и проработал до пенсии…

А жена, Евдокия Ивановна, она сейчас тоже пенсионер, была техничкой. В заводоуправлении работала.

Четверо детей у нас выросло. Три сына и дочь. Анна, последняя, самая младшая, родилась в 1960 году, а старший, Николай Михайлович, в 1948-м, средний, Юрий, – в 1953-м, а младший из парней, Сережа, в 1958-м. * Сыновья все связаны со спортом, а вот дочь – нет. Анна —библиотекарь в сельскохозяйственном институте у нас в Челябинске.

Юность моя пришлась на войну, не до спорта было. Не то что у ребят. У них все условия, государство, значит, позаботилось. Но сам я потом, после войны, тоже заинтересовался спортом, точнее футболом: он тогда, в послевоенные годы, распространение получил огромное. Все с ума сходили по футболу. Вот и я до 1954 года играл за цеховую команду, за завод, на первенство города. А вот в хоккей никогда не пробовал по-настоящему, хотя на коньках катаюсь до сих пор. Могу еще на каток выйти.

Эх, если бы не война!… Может, и из меня в спорте толк бы вышел…

Отец Сергея в войне не участвовал. А вот дедушка, Иван Федорович, отец мамы, воевал. Прошел войну до конца. И остался жить. И жить ему было суждено долго – до девяносто двух лет. А бабушка его пережила, ей было девяносто семь. Чуть-чуть не хватило до ста.

Михаила Андреевича война застала в юности. Он родился в Бобруйске, а рос, жил потом под Минском, в деревне. На Урал, в Челябинск, попал уже после войны.

Парнишка остался на временно оккупированной фашистами территории. Войну хлебнул в полной мере.

Отец не самый великий рассказчик. Тем более не хочется ворошить ему горькое прошлое. Сережка, когда был в первом классе, приставал: «Папа, расскажи, как вы жили тогда». Отец рассказывал, но сыновьям хотелось знать больше, и историю отца, его сверстников, их беды Сергей постигал, читая книги, смотря фильмы про войну, про партизан.

А в последние годы открыл Василя Быкова.

– По-моему, – говорит Макаров, – он глубже всех показал трагедию Белоруссии в годы войны… Очень люблю этого писателя. Читаю все подряд – что попадает в руки.

Вы читали «Знак беды»?… Тогда, значит, помните, конечно, как жили под немцами на хуторе Степанида и Петрок, это ее муж. Хотите, покажу несколько страниц?

Сергей достал книгу и быстро нашел то, что искал. На нескольких страницах были карандашные пометки.

Вот, слушайте…

«Тут только она поняла, что немец намеревается достать револьвер, и сердце ее неприятно содрогнулось в груди. Но она не тронулась с места, она лишь глядела, как он неловко возится с револьвером, не может его отстегнуть, что ли. Петрок снова взмолился, переступив на коленях ближе, с измятой кепкой в руках, седой, небритый, испуганный. Она же стояла, одеревенев, словно неподвластная смерти и ежесекундно готовая к ней. Но вот фельдфебель отстегнул от кобуры длинную белую цепочку, и, прежде чем Степанида успела что-либо понять, резкая боль обожгла ее шею и плечо. Она вскинула руку, и тотчас острой болью свело на ее руке пальцы, следующий удар пришелся по спине; хорошо, что на плечах был ватник, который смягчил удар. Фельдфебель озлобленно выкрикивал немецкие ругательства и еще несколько раз стегнул ее, но больше всего досталось пальцам после второго удара, спине же было почти не больно. Она уже нашла способ заслоняться от его ударов – не пальцами, а больше локтями, и немец, стегнув изо всей силы еще раза два, видно, понял, что так ее не проймешь. Тогда, опустив цепь, он закричал, от натужной злости багровея белобрысым лицом, но она, словно глухая, уже не слышала его крика и не хотела понимать его. Краешком глаз она видела, что возле палатки и кухни собрались солдаты, некоторые весело ржали, наверно, эта расправа казалась им очень смешной, представлялась веселой забавой, не больше. Что ж, смейтесь, проклятые, забавляйтесь, подумала она, бейте несчастную женщину, которую некому защитить. Но знайте, у этой женщины есть сын солдат, он все вам попомнит. Пускай не сейчас, потом, но придет время, он расквитается за материнскую боль и унижение. И ты встань, Петрок, негоже ползать перед ним на коленях. Пусть! Ее отстегали на своем же дворе под смех и хохот чужих солдат, но она стерпит. Она все стерпит. Терпи и ты».

Макаров листал книгу, находил подчеркнутые им куски, бормотал: «Потом, потом…» Затем нашел то, что искал. «Послушайте еще только два абзаца»:

«Сознание ее и вправду словно провалилось куда-то из этой истопки и этой страшной ночи, она перестала ощущать себя в этом суматошном мире, который все суживался вокруг нее, уменьшался, чтобы вскоре захлопнуться западней. Она знала, ее конец близился скоро и неумолимо, и думала только: за что? Что она сделала не так, против бога и совести, почему такая кара обрушилась на нее, на людей. Почему в эту, и без того трудную жизнь вторглись эти пришельцы и все перевернули вверх дном, лишив человека даже маленькой надежды на будущее?!

Почему и за что, непрестанно спрашивала она себя, не находя ответа, и мысли ее обращались вспять, в глубину прожитого. За стеной во дворе понемногу утихало, переставали топать грубые солдатские сапоги, временами доносились немецкие фразы, но она не слушала эти постылые чужие слова, душевно успокаиваясь, она уже видела другое время и слышала в нем другие голоса людей, сопровождавших ее всю жизнь. Может, только в них и было теперь утешение, если в этом мире еще оставалось место для какого-нибудь утешения…» – Здорово, да?… Начинаешь понимать, как жили люди в то время, что принесли фашисты на оккупированные земли. Из таких книг узнаешь не меньше, чем из рассказов старших, согласны?…

– Согласен. Сергей прав. Такие книги остаются с нами навсегда.

Михаил Андреевич Макаров: Сейчас я думаю, что нам повезло. Так получалось, что на какую квартиру мы бы ни переезжали, всегда жили рядом с заводом, а значит, и со стадионом. Из нашего окна виден был заводской стадион. Стадион ЗМК – завода металлоконструкций, где я работал. Вот детям и удобно было играть в футбол и в хоккей: стадион рядом с домом.

Условия у нас долго были плохие. Сначала жили в одной комнате в двухэтажном доме барачного типа. Тринадцать метров у нас тогда было. Потом, на расширение, дали хорошую комнату в пятиэтажном, рядом поставленном доме. И хотя, как и раньше, жили с соседями, радовались – комната была побольше, восемнадцать метров. У соседей двое детей, у нас четверо. Шума хватало. Но жили мирно.

Николай, брат Сергея, чемпион мира 1981 года: Хотите расскажу одну историю, связанную с увлечением Сергея хоккеем.

Когда мы жили в коммунальной квартире, а у соседей тоже были мальчишки, двое, ребята сделали себе маленькие клюшечки, игрушечные, вроде «сувенирных», которые сейчас выпускают перед чемпионатами мира, и ими гоняли, стоя на коленях, шайбу по квартире. Где играли? А у нас был большой общий коридор. Там и проводили свой «чемпионат СССР». Юра, средний наш брат, болел за «Спартак», Сергей всегда представлял интересы ЦСКА, кто-то из соседей играл за «Трактор», а брат его – за московское «Динамо». Расчертили и вывесили на всеобщее обозрение турнирную таблицу, куда заносили результаты всех матчей. Ребята не только выстругивали сами клюшки, но и соперничали в их раскраске. Писали на них такие же надписи, что были на клюшках мастеров, приезжавших в Челябинск. «Кохо», например. Играли этими клюшками только, повторяю, стоя и ползая на коленях. Иногда шайбу заменяли шариком от пинг-понга. Баталии были азартные, до ссор и слез. Сергей и здесь был заводилой – и в игре, и в спорах.

Потом отцу дали отдельную двухкомнатную квартиру, и игры в коридоре кончились. Оставался лед. И все бы хорошо, но мы росли, и семье было по-прежнему тесно в двухкомнатной квартире. Помню, лет до шестнадцати я спал с Сережкой на одной кровати – еще одну поставить было попросту негде.

Ведь нужны были и столы, чтобы мы делали уроки!

Отец: У меня образование маленькое, а вот сыновья получили дипломы – все трое закончили Челябинский институт физической культуры.

На коньках – с трех лет

Глава эта – не монтаж разных бесед с разными людьми. В апреле 1986 года, когда в Москве проходил чемпионат мира по хоккею, в сто ицу приехали и родители Сергея, и его брат, и однажды в субботу, когда у всех нас совпало свободное время, Макаровы приехали к автору, и начался долгий, неторопливый, к счастью, разговор о детстве и юности знаменитого хоккеиста. Диктофон не был спрятан, но скоро о нем все забыли.

Николай: Я начал заниматься хоккеем довольно поздно – если судить по нынешним временам или сопоставлять мой путь в спорте с тем, что прошел Сергей. Я начал в 10 лет. Наверное, потому, что и приятели мои, сверстники, тоже не записывались в спортивные секции. Довольствовались тем, что играли во дворе или на улице около дома, благо она была практически не проезжей. Гоняли шайбу или мяч клюшками, но играли без коньков, А когда отец смог купить на толкучке коньки с ботинками, то радость моя была ни с чем не сравнима.