Дядя Коля кивнул. Нюра пила не торопясь, то и дело отрываясь от бутылки и поглядывая на ноготь большого пальца, а у Леши в это время стучало в мозгу: "Она меня слабаком обозвала! Слабаком! При всех!!" И прежде чем Нюра допила свою порцию, он уже знал, как надо действовать.
      - Чего ты хватаешь! А ну, отдай! - закричал он тем истеричным голосом, каким кричал на Федю.
      - Ну, чего орешь?! Ну, на! - слегка оторопев, сказала Нюра, отдавая ему бутылку.
      Леша быстро вытер горлышко ладонью и, припав к нему, начал глотать отвратительную жидкость с таким видом, словно собирается выпить все один. Но он недолго глотал. Он вдруг увидел, что дядя Коля поднялся, торопливо сунул стакан в карман, взял бутылку, стоявшую перед ним, как-то странно вытянулся и замер. Заметили это и остальные ребята. Все они сидели спиной ко входу в закоулок, и только дядя Коля сидел к нему лицом. Все, разумеется, оглянулись и... тут же встали. Перед ними стоял высокий немолодой милиционер с офицерскими погонами на плечах. За спиной милиционера, разинув рты и вытаращив глаза, застыли четверо: Матильда, Демьян, Шурик и Сема.
      - Так, Совков! - спокойно сказал милиционер. - Ты, значит, теперь и срок хочешь заработать.
      - За что же срок, Иван Спиридонович? - тихо спросил дядя Коля.
      - За спаивание несовершеннолетних.
      Лицо дяди Коли приняло затравленное выражение, несколько секунд он дергал головой, глядя то на милиционера, то на ребят. Вдруг он нашелся и почти закричал:
      - Дак, Иван Спиридонович! Мне какое дело-то до них?! Они со своим пришли, а я со своим... Я тут сижу, знакомого поджидаю, а они, значит, пришли и это самое... Я еще им сказал: нехорошо, мол, ребята в таком возрасте... - Он умолк, обвел ребят умоляющим взглядом и продолжал: - Ну, ребята! Ну, будьте свидетелями! Так я говорю или нет? Ведь мне же из-за вас... меня же под суд могут...
      Все молчали, потому что просто-напросто растерялись. И только Нюра сохранила самообладание.
      - Ну, так! - сказала она и твердо посмотрела в глаза Ивану Спиридоновичу. - Мы пришли, а он тут уже сидит...
      Милиционер обратился к Леше:
      - Ты что скажешь?
      Леша уже пришел в себя. Он пожал плечами.
      - А что я скажу? Все правильно: мы пришли, а этот гражданин тут.
      - Кто вино покупал? - спросил Иван Спиридонович.
      - Ну, я! Ну и что тут такого?! - громко ответил Леша, понимая, какое прекрасное впечатление произведет подобная наглость на остальных ребят.
      - Ты? - милиционер с явным недоверием оглядел Лешу с ног до головы. - А в каком магазине тебе вино отпустили?
      - Да врет он! Вот ему отпустили, - сказала Нюра, кивнув на Федю. Во-первых, она понимала, что милиционер не поверит Лешке, во-вторых, ей не хотелось прятаться на глазах у всех за спину Тараскина.
      Милиционер посмотрел на Федю. Такому верзиле замороченная продавщица, конечно, могла бы отпустить вино, если бы не посмотрела на его физиономию. Тут можно было поверить. Иван Спиридонович обратился к дяде Коле:
      - Ты давай иди, Совков. Иди, пока я тебя не пригласил.
      - Несправедливо это, товарищ участковый, - сдерживая радость пробормотал дядя Коля. Он бочком протиснулся мимо ребят, забыв, что соврал, будто ждет здесь знакомого, и устремился прочь, унося бутылку.
      - Так! - сказал участковый ребятам. - Где живете?
      Четверо молчали, думая, как бы увернуться от ответа на такой вопрос, но простодушный Федя ответил сразу:
      - В доме восемнадцать. На Костромской улице.
      - Все оттуда?
      - Ага, - ответил тот же Федя.
      - Новоселы, значит. - Участковый уполномоченный Иван Спиридонович помолчал, разглядывая ребят. Четверо из них не производили впечатления таких уж отпетых, но вот пятый, с его въерошенными волосами, с кулоном на голой груди, да еще с бутылкой в руке, Ивана Спиридоновича насторожил. Однако он не подал вида, что обратил особое внимание на Лешу. Он спокойно сказал: - Ну, что ж, пойдемте!
      - Куда? - спросил Миша.
      - Да пока не в милицию. На первый раз к вам домой пойдем...
      - А у меня родители все на работе, - сказал Миша.
      - Неважно, с управдомом вас познакомлю, а он уж родителей поставит в известность.
      Прежде чем выйти из закоулка, Леша хотел поставить бутылку на землю, но участковый остановил его.
      - Возьми, возьми ее с собой! Как-никак вещественное доказательство, будет что предъявить.
      И все пустились в обратный путь. Впереди шли пятеро, за ними стройный высокий участковый и далеко позади - Матильда со своими спутниками.
      Каждый из собутыльников старался идти с таким равнодушным видом, словно подобные прогулки он совершал еженедельно, и каждый думал о предстоящем разговоре с близкими, после того как те узнают о сегодняшних событиях.
      Одна только Оля быстро придумала, что она скажет своим родителям, а потом ее стали занимать другие мысли. Ведь Матильда не соврала, сказав, что Красилины привыкли пьянствовать у себя в Сибири с какими-то бичами. Ведь это именно они купили вина, да еще притащили с собой дядю Колю. Так, может быть, история Тараскина с его роковой любовью к Тамаре тоже чистая правда? Оля покосилась на красивый профиль Тараскина, потом на бело-розовую, с приплюснутым носом физиономию Огурцова... А ведь похоже, что этот Мишка просто завидует Тараскину с его удивительной судьбой, а может, его еще и ревность гложет, вот он и утверждает, что Матильда врет.
      Участковый шагал не торопясь, и Оля до прихода во двор успела подумать еще о многом. Она снова покосилась на Лешу. Обычно мальчишки так или иначе обращали на нее свое внимание. Одни поглядывали на нее исподтишка, кто просто с любопытством, а кто и с затаенным восхищением, другие пялили глаза открыто, а этот Тараскин за все время их знакомства взглянул на нее всего лишь разочка два, да и то как на неодушевленный предмет какой-то.
      Чем это можно объяснить? Скорей всего, тем, что Тараскин все еще думает о своей Тамаре, что его до сих пор мучают три чувства: любовь, ревность и раскаяние.
      Оля ощутила легкую неприязнь к этой неизвестной Тамаре. Так ли уж достойна эта девчонка столь серьезного к себе отношения? Вот Тараскин идет рядом с ней, с Олей Закатовой, не обращая на нее никакого внимания, и не знает, что она не раз заставляла говорить о себе всю школу, не подозревает, какая она яркая, необыкновенная натура. Если он это поймет, он, быть может, забудет про свою Тамару, в его душе воцарится покой и он перестанет быть неврастеником, готовым броситься с кулаками на первого встречного. Но как доказать Тараскину эту свою необыкновенность, как заставить его посмотреть на нее внимательней? Вот бы сейчас, на его глазах, совершить что-нибудь такое, на что ни один из всей этой компании наверняка не способен!
      Олин взгляд упал на бутылку в руке Тараскина. После того как горлышко этой бутылки побывало во рту у Нюры, потом у Леши, чувство брезгливости у Оли хотя и сохранилось, но оно уже перестало быть таким непреодолимым, как раньше. Теперь у Оли, пожалуй, хватило бы духа взять это горлышко в рот. А что, если выхватить у Лешки эту бутылку и прямо на глазах у милиционера, на глазах у всего двора сделать из нее глоток-другой? Нет, это действительно мысль! Наверняка это произведет на Тараскина впечатление!
      Хотя Оле и нравилось производить впечатление, она всегда старалась все делать так, чтобы это не привело к тяжелым для нее неприятностям. Вот и теперь она стала прикидывать, к чему ее выходка может привести. Как объяснить родителям сегодняшнее свое поведение, она уже знала, как, впрочем, знала, что ей все равно попадет. А как будет реагировать Иван Спиридонович? Может быть, отведет ее в милицию, может быть, ее поставят там на учет, и это лишь возвысит ее в глазах Тараскина и остальных. Но ведь не отправят же ее куда-нибудь в колонию и даже из школы не исключат... Ну, а что касается нагоняя от родителей, тут уж, как говорится, семь бед - один ответ.
      Оля все еще колебалась, но чем ближе вся процессия подходила к дому номер восемнадцать, тем больше в ней росла уверенность, что она задумала дело стоящее.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Участковый с ребятами появился во дворе дома восемнадцать с одной его стороны, а с противоположной стороны туда вошли две Лешиных бабушки: сестра Антонины Егоровны Татьяна Егоровна и мать Лешиного отца Евдокия Самсоновна. Антонина Егоровна сообщила каждой из них по телефону о том, что за публика будет окружать их внука, поведала об ужасах, увиденных ею сегодня во дворе, и каждая из бабушек пообещала немедленно приехать. Тут же обе созвонились между собой и уговорились встретиться в метро, чтобы по дороге обсудить положение.
      Они очень отличались одна от другой. Востроносенькой сухонькой Татьяне Егоровне было под восемьдесят. Спина ее давно изогнулась, реденькие серые волосы она кое-как закручивала в тощий пучок, и ходила она опираясь на палку с резиновым наконечником. Однако характер у Татьяны Егоровны был живой, и она даже любила посмеяться над тем, что с ней сделала старость. Свою палку Татьяна Егоровна называла клюкой и временами, вертясь перед зеркалом, приговаривала с непонятным удовольствием: "Ну, ведьма! Ну, совершеннейшая старая ведьма!" Вот и сейчас она шагала так быстро, размахивала клюкой так энергично, что Евдокия Самсоновна с трудом поспевала за ней. В черных волосах Евдокии Самсоновны не было ни одного седого волоса, но она была грузна, страдала одышкой и поэтому говорила отрывисто, словно ставила точку чуть ли не после каждого слова.
      Встретившись в метро, родственницы обсудили все, что им рассказала Антонина Егоровна, и пришли к заключению, что та сгустила краски. Живя отдельно от семьи Тараскиных, они считали, что Антонина Егоровна склонна преувеличивать свои волнения, связанные с воспитанием внука.
      Войдя во двор, они увидели, что там стоит грузовик и снимать с него вещи взрослым помогают ребята.
      - А вот и детишки еще приехали, - заметила Татьяна Егоровна, энергично работая клюкой. - С виду вполне порядочные.
      - А вот и милиция, - пробасила Евдокия Самсоновна. - Кого-то. Ведут.
      И правда, в противоположном конце двора показался высокий милиционер, а перед ним - несколько подростков.
      - Ну вот так уж и ведут! - рассердилась Татьяна Егоровна. - Вот вы тоже панику раньше времени... Он сам по себе идет, а они сами по себе.
      Однако скоро она притихла, перестала так сильно взмахивать клюкой, да и шаги ее замедлились. А потом две бабушки совсем остановились, вглядываясь в приближающихся ребят и милиционера.
      В разговоре по телефону Антонина Егоровна подробно описала, как теперь стал одеваться их Леша, обе бабушки, как большинство пожилых людей, хорошо видели вдаль, и все же они не сразу узнали своего внука в лохматом парне, несшем бутылку в опущенной руке. Бабушки убедились в этом, лишь когда Леша оказался шагах в десяти от них и когда произошло следующее. Рядом с Лешей шла стройная миловидная девочка в черной шелковой юбке и голубой кофточке.
      - Ну-ка, Тараскин, дай сюда! - вдруг воскликнула она звонко, выхватила у Леши бутылку, остановилась и стала пить из нее. В следующую секунду бутылка оказалась в руке милиционера, лицо которого стало сразу малиновым.
      - Где живешь? - крикнул он яростно первое, что пришло в голову.
      - Извините, Иван Спиридонович! - по-прежнему звонко сказала Оля. Просто во рту пересохло! - Эту фразу она давно приготовила.
      - Где живешь, тебя спрашивают! - снова прокричал Иван Спиридонович.
      Оля собралась было ответить, но не успела.
      - Ле-о-о-ша! - басом простонала Евдокия Самсоновна, и внимание участкового переключилось на нее.
      - Это ваш? - спросил он, кивнув на Лешу.
      Татьяна Егоровна как-то бочком подскочила к нему, опираясь на палку, сильно вывернув шею.
      - Да, это наш внук, Алексей Тараскин, - сказала она отчетливо, с некоторым вызовом, глядя снизу вверх. - Позвольте узнать, за что вы его?
      - Пройдемте в домоуправление, там узнаете.
      - Нет. Ну, все-таки. Объясните. Пожалуйста! - Сейчас одышка мучила Евдокию Самсоновну сильнее обычного.
      - Пройдемте - объясню. Не будем толпу собирать.
      Действительно, новые жильцы, разгружавшие машины, приостановили работу и теперь смотрели, что происходит. Заинтересованные возгласами участкового, остановились несколько прохожих. Поблизости торчали Демьян, Матильда, Шурик и Сема.
      - Ну, пойдемте! - сказала Татьяна Егоровна и первой устремилась к домоуправлению.
      Мария Даниловна говорила о делах с пожилым бухгалтером, сидевшим за другим столом, когда дверь распахнулась и послышалось суровое:
      - Проходите!
      Вошла скрюченная худенькая старушка, за ней пятеро ребят, за ними грузная пожилая брюнетка и, наконец, участковый.
      - Приветствую! - сказал он угрюмо. - Детская комната у нас на замке: одна ногу сломала, другая - с воспалением легких. - Он, конечно, имел в виду двух сотрудниц детской комнаты.
      - Присаживайтесь! - сказал бухгалтер, указывая на стулья возле стены.
      Две бабушки сели, а участковый не сел.
      - Так что мне приходится вот такими заниматься, - продолжал он и поставил бутылку перед управдомом на стол. - Значит, познакомьтесь: ваши новоселы. Купили это дело и угощаются. Из горлышка тянут. - Он посмотрел на Лешу и обратился к бабушкам: - Он давно у вас так?
      Татьяна Егоровна встала, опираясь на палку. Она говорила громко, но голос ее слегка дрожал.
      - Извините, товарищ, но по росту своему я не могу видеть ваших погон, не знаю звания.
      - Старший лейтенант Сергеев.
      - Так вот, товарищ старший лейтенант, хотите верьте мне, хотите нет, но никогда, никогда в жизни ничего подобного за нашим внуком не наблюдалось.
      Выражение отчаяния, затравленности мелькнуло на лице у Леши, но никто из ребят этого не заметил, потому что каждый думал о себе. И никто из них также не заметил, что Тараскин вдруг засмеялся очень деланным смехом.
      - Бабуся! Ну, я же не такой дурак, чтобы вам об этом докладывать!
      - Леша! - с трудом выдохнула Евдокия Самсоновна. - Зачем. Ты говоришь. Про себя. Такое.
      Леша, разозлившись на бабушек, которые так его подводят, почти закричал:
      - А затем, что я врать не люблю, понятно?! Пусть я хулиган, пусть я какой угодно, но враньем никогда не занимался, сами знаете!
      Татьяна Егоровна села. Бабушки переглянулись, поняли, что их внук, как говорится, работает на публику, и сообразили, что лучше не вмешиваться.
      Участковый обратился к Феде:
      - Значит, ты вино покупал?
      - Ага.
      - Давно этим занимаешься?
      Федя покосился на сестру. Та пристально и строго смотрела на него, боясь, как бы он не ляпнул что-нибудь не то.
      - С детства, - сказал он негромко, и Нюра успокоилась.
      - Тоже, значит, не любит врать, - проворчал Иван Спиридонович и посмотрел на Марию Даниловну. - Вы составьте мне списочек всех этих... И доложите родителям, когда с работы придут.
      - Сделаем! - Мария Даниловна придвинула к себе чистый лист бумаги. Память у нее была прекрасная, и она стала быстро писать, поочередно взглядывая на ребят. - Так, значит... Тараскин Леша - двадцать вторая квартира; Красилина Нюра и Красилин Федя - квартира пятьдесят семь; Закатова Оля - сто семьдесят первая квартира.
      Может, потому, что Миша Огурцов стоял позади Ивана Спиридоновича, управляющая домом не заметила его и протянула список участковому.
      - Пожалуйста, Иван Спиридонович!
      Участковый тоже забыл про Мишу. Он повернулся к Оле и снова покраснел.
      - Ну, а с тобой... у тебя кто дома есть?
      - Я думаю, что дедушка дома, - спокойно ответила Оля. Она давно уже к этому приготовилась...
      - Ну, так вот пойдем к твоему дедушке! Пойдем, пойдем! Всего доброго, граждане!
      Уходя с участковым, Оля оглянулась на Тараскина. Тот смотрел на нее, но было ясно, что он думает не о ней, а о чем-то своем. Ей стало досадно, даже горько.
      Миша стоял в растерянности. На него так никто и не обратил внимания, словно его тут и не было! С одной стороны, хорошо, что дома не будет скандала, но с другой стороны - все это как-то унизительно: что же, его и за человека не считают? Может, напомнить о себе управдому? Тоже как-то глупо...
      - Ну, - сказала Татьяна Егоровна. - Нам, пожалуй, можно идти?
      - Конечно, - вздохнула Мария Даниловна и добавила сочувственно: Беда с ними, с теперешними! Я со своей тоже горюшка хватаю.
      Бабушки попрощались и ушли вместе с Лешей.
      - Так чо? - спросила Нюра. - Нам тоже можно?
      - Идите! Я с вашими сегодня поговорю.
      На Мишу управдом так и не взглянула, и он тихонько вышел вслед за Красилиными. Во дворе Нюра и Федя остановились. Глядя, как Оля входит с участковым в свой подъезд, Нюра сказала тихо:
      - Во, шалая!
      В этот момент их обогнал Миша, и Нюра окликнула его:
      - Эй!
      Миша приостановился, обернулся.
      - Почему же тебя не записали? Ты ведь вроде с нами был...
      От обиды Миша так и вспыхнул.
      - То есть как это "вроде"?! Вот тебе, кстати, рубль за твое вино! Он вернулся, сунул в руку Нюры бумажку и снова зашагал к подъезду через малышовую площадку.
      Миша не плакал очень давно. В последний раз это было то ли во втором, то ли в третьем классе. Но сейчас он чувствовал, как у него першит в горле, как слезы щиплют глаза, слезы досады, слезы злости и на себя и на всех окружающих. Ну что у него за судьба бездарная! Неужели он действительно такое ничтожество, каким его, очевидно, считает Оля Закатова?! Ведь все, ну буквально каждый из тех, с кем он имел сегодня дело, как-то проявил себя, как-то отличился: Тараскин напал на Федора, Красилины купили вина, да еще притащили дядю Колю, и вот теперь Не Такую Как Все персонально повел домой участковый. А он? А его, Михаила Огурцова, управдом даже не соблаговолила занести в свой список, и эти Красилины еще не совсем уверены, был ли он вообще в их компании или нет.
      Миша стиснул зубы, чтобы не всхлипнуть, и в этот момент от носка его ботинка отскочило что-то твердое и довольно тяжелое. Это был большой ржавый болт с навинченной на него увесистой гайкой. Как видно, его затащили на площадку игравшие здесь малыши. Миша остановился, обернулся. Красилины все еще стояли на прежнем месте. Миша быстро поднял болт, повертел головой, ища, во что бы его швырнуть... По четырем углам площадки стояли невысокие чугунные столбы с фонарями наверху в виде белых шаров. Почти не целясь и даже не очень желая попасть в этот шар, Миша бросил болт. Тут же раздался звон, тут же белые осколки упали на желтый песок площадки, на зеленый газон, обрамлявший ее... И тут же Огурцов почувствовал, что его кто-то взял за рукав.
      - Очень хорошо! Очень культурно! - Это сказала коренастая пожилая женщина с большим плоским лицом. Не отпуская Мишиного рукава, она обратилась к Красилиным: - Полюбуйтесь, ребятки, какой элемент у нас в доме поселился! Какой добрый молодец, какой рыцарь, так сказать! Люди вкладывали труд, создавая этот фонарь, материальные средства вкладывали... А для чего? Для того, чтобы мы с вами жили в благоустроенном доме, чтобы у нас сердце радовалось, глядя на наш красивый двор... А этот... просто так, за здорово живешь уничтожает плоды человеческого труда! - Женщина помолчала несколько секунд и продолжала: Вот таких личностей, ребятки, надо немедленно пресекать. Такому хулиганью надо дружно давать отпор. Потому что, почувствовав безнаказанность, подобная личность может до настоящих преступлений дойти. - Женщина взяла Мишу покрепче, уже не за рукав, а за руку повыше локтя. - Так что, ребятки, давайте дружненько доставим сейчас этого молодца в домоуправление, и пусть его папаша раскошелится, возместит материальный ущерб, подумает, как дальше воспитывать своего сына. Давайте, ребятки!
      - Ну да еще! - тихо проворчала Нюра. Она слегка толкнула своего брата и двинулась с ним к своему подъезду.
      - Эх, молодые люди, молодые люди! - Женщина укоризненно закачала головой. - Такие здоровые молодые люди, а побоялись пресечь хулигана. Ничего! Сегодня вы перед ним спасовали, а завтра он...
      Миша не дал ей закончить фразу. Он вдруг заговорил так громко, что Красилины остановились:
      - Ну что вы вцепились в меня?! Я ведь, кажется, не собираюсь убегать! Пожалуйста, я сам к управдому пойду!
      Женщина отпустила его руку и враскачку, тяжелая, коренастая, пошла за ним к домоуправлению. Нюра и Федя смотрели на Мишу, а он высокомерно взглянул на них: теперь, мол, будете знать, с кем имеете дело!
      Участники пиршества покинули двор, а Матильда, Демьян, Сема и Шурик остались на месте, зачарованные всем увиденным и услышанным. Сколько волнующих впечатлений подарили им старшие ребята! Тут и удивительное нападение Тараскина на Федю, и шествие во главе с дядей Колей в закоулок, и распивание вина, и отчаянная выходка Оли и теперь - Огурцова. Шурик хотел было последовать за сестрой, чтобы послушать разговор участкового с дедушкой, но остался: он словно предчувствовал, что события во дворе еще не кончились.
      Матильда снова принялась думать о том, что все ее вранье больше похоже на пророчество, и ей очень захотелось спросить самого Тараскина, правда ли, что он побывал в колонии. Только вот как бы потактичней спросить, чтобы он ей шею не намылил?
      А у Демьяна, Шурика и Семы история, поведанная Матильдой, сомнений не вызывала, и Леша казался им таким героем, о которых только в книжках пишут да которых показывают в кино. Все трое были очень возбуждены. Внутри Демьяна все бурлило, все кипело. От избытка энергии он стал мелкими шажками прохаживаться взад-вперед, ему очень хотелось что-нибудь такое совершить, он с тоской вспоминал свой старый переулочек, где всегда можно было кого-нибудь отлупить. Он стал подумывать, а не стукнуть ли ему, на худой конец, Матильду, но, к счастью для последней, вспомнил, что у нее "хороший хук справа".
      Пока ребята стояли во дворе, грузовик укатил, таскавшие мебель рабочие ушли, и на тротуаре остались вещи, с которыми могли управиться сами новоселы: чемоданы, узлы и большой фанерный ящик с кухонной утварью.
      - Зураб! Стой здесь, сторожи! - это сказала смуглая, черноволосая женщина. Она взяла два небольших чемодана и ушла в подъезд, а возле вещей остался мальчишка. Он был чуть пониже Демьяна, худощавый, с очень узким лицом, длинным носом и с короткими волосами, походившими на черный каракулевый мех. Благодаря судьбу за ниспосланный ему подарок, Демьян теми же мелкими шажками просеменил к нему.
      - Ты чего сюда приехал? - спросил он грозно.
      - А тебэ чего надо? - спросил мальчишка, выпятив узенькую грудь. И Демьян не увидел, а просто почувствовал, что тот сжал кулаки.
      Демьян привык лупить ребят, которые в таких случаях пугались его, начинали канючить: "Ну чего ты пристал, ну что я тебе сделал?!" А этот стоял перед ним как столб и было видно, что он не прочь подраться.
      - А вот как врежу щас! - сказал Демьян, надеясь все-таки устрашить противника.
      - Ну, врэжь! - коротко ответил Зураб. Он еще больше округлил глаза и оскалил крупные, очень белые зубы.
      Делать было нечего. Демьян стукнул Зураба в ухо. В ту же секунду словно пулеметная очередь прошлась по его физиономии, по груди, по плечам - так часто Зураб замолотил кулаками. "Зря я связался с этим", мелькнуло в голове Демьяна, но отступать было стыдно, и он отвечал на град мелких ударов сравнительно редкими, но увесистыми тумаками. Матильда, Семка и Шурик, конечно, наблюдали эту сцену, и Семка не выдержал: он ничего не имел против Шурика, но от избытка чувств все-таки ударил его по скуле. Шурик стукнул его в нос, тут же вцепился в густые Семкины волосы. Оба вертелись на месте, молчали и только кряхтели. Семка старался попасть кулаком Шурику в лицо, но тот волос его не отпускал. "И эти туда же!" - подумала Матильда.
      В это время из подъезда вышла девчонка, поменьше ростом, чем Зураб, такая же длинноносая, с такими же черными глазами, но не маленькими, а огромными и с волосами как черные крылья, распахнутые до кончиков плеч. Девчонка постояла секунды три на ступеньке перед подъездом глядя на драку, вдруг коротко вскрикнула: "Вах!", подбежала к фанерному ящику, выдернула из него небольшой медный таз для варенья с длинной деревянной ручкой и бросилась на помощь брату.
      - Русико, нэ подходи, я сам! - закричал Зураб, но было поздно: старинный медный таз опустился на макушку Демьяна и раздался такой звук, словно в гонг ударяли. Ошеломленный этим звуком, Демьян оступился и сел на асфальт как раз в тот момент, когда из Олиного подъезда выходил участковый.
      - Что за дом такой окаянный! - процедил сквозь зубы Иван Спиридонович.
      Сначала он растащил за шиворот Сему и Шурика, которые сразу потеряли интерес к потасовке, затем двинулся к Зурабу, Демьяну и Русико, возле которых уже стоял красивый человек кавказского типа.
      - Пачэму дэротесь? За что вы его? - спрашивал он грозно то сына, то дочь.
      - Я стоял, ничего нэ дэлал, - возбужденно говорил Зураб. - Он подходит, говорит: "Зачем сюда приехал?" И мнэ по морда.
      - Это правда? - спросил участковый Демьяна, который успел подняться.
      Тот уклонился от прямого ответа.
      - А чего они вдвоем на одного?! А она меня еще сковородкой!..
      Мужчина обратился к девочке:
      - Русудан! А тебэ нэ стыдно? Ты ведь все-таки дэвочка.
      В отличие от брата и отца, Русико говорила почти без акцента. Держа за ручку таз, который почти касался ее лодыжки, она пожала плечами.
      - Я выхожу, смотрю - Зураба бьют. Ну что мне было делать?
      - Нэ мэня бьют, а я бью! - запальчиво сказал Зураб. - Зачэм нэправду говоришь!
      Иван Спиридонович устало вздохнул. Впереди у него было много дел поважней, а он тут путается со всякой мелкотой, что вообще не входит в его обязанности. Чутьем он угадал, что драку начал Демьян, поэтому сказал ему:
      - Значит, таким образом: ты давай сейчас домой, а если еще повторится - с родителями поговорим.
      - Семка, пошли! - сказал Демьян и ушел с братом в свой подъезд.
      Шурик тоже заспешил к себе. Ушел и участковый, козырнув отцу Зураба и Русико, а тот обратился к Матильде:
      - Много у вас таких хулиганов?
      Матильда вздохнула:
      - У нас все такие.
      - Пачему - все?
      - Так. Все. Вот только сейчас один фонарь разбил, и его в домоуправление повели...
      Новый жилец немного помолчал, подумал.
      - Зураб! Русико! - вдруг сказал он громко. - Если кто обидит - бей сразу по морда! Разрешаю. - Он посмотрел на Матильду. - Они у мэна очень умэют. Сам учил.
      Он сказал своим ребятам еще несколько слов, но уже не по-русски и ушел, а Зураб и Русико остались. Скоро они получили от Матильды подробную характеристику каждого из юных новоселов. Услышали они и трагическую историю Лешиной любви, которая очень взволновала пылкую Русудан.
      - Таких изменщиков, как эта Тамар, обязательно резать надо, сказала она. - Правда, Зураб?
      Но Зураб возразил: по его мнению, Леше следовало зарезать не неверную Тамар, а своего соперника Альфреда.
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Антонина Егоровна услышала из кухни, что кто-то вошел в квартиру, и решила, что это Леша, открывший дверь своим ключом. Но, выглянув в переднюю, она увидела, что с ним пришли две бабушки. Это огорчило Антонину Егоровну: она собиралась держать совет с родственницами в отсутствие внука. Однако тут же ее насторожило какое-то странное, даже какое-то торжественное молчание, с которым ее сестра и сватья вытирали ноги, снимали и вешали пыльники. Но еще больше она встревожилась, когда Евдокия Самсоновна наконец проговорила:
      - Хотели пораньше. Но. Милиция задержала. В домоуправление нас. Водили.
      - Господи ты боже мой! - прошептала Антонина Егоровна и добавила чуть громче: - Пройдемте в комнату. Поняв, что объяснений все равно не избежать, Леша вошел вместе со всеми в большую комнату и присел на уголок тахты. Три бабушки расположились в креслах.
      - Татьяна, расскажи, - пробасила Евдокия Самсоновна, и Татьяна Егоровна поведала обо всем пережитом во дворе и в домоуправлении.
      После этого, должно быть, целую минуту длилось молчание. Каждая из трех бабушек пребывала в свойственной ей позе: Евдокия Самсоновна сидела, откинувшись на высокую мягкую спинку кресла не только спиной, но и затылком; Татьяна Егоровна, подавшись вперед, положила худенькие пальцы на ручку клюки; Антонина Егоровна, одетая в свой затрапезный халат, сидела в кресле выпрямившись, положив ногу на ногу и обхватив пальцами колено.
      - Леша! Ну а ты что на все это скажешь? - спросила она.
      Леша встал, прошелся взад-вперед перед тахтой, потом остановился, расставив ноги и заложив руки за спину. Он не думал о том, что нападение - это лучший способ защиты. Он просто был зол на бабушек, которые не хотели войти в его положение.
      - Дорогая баба Тоня! Может быть, ты помнишь, как еще вчера отец называл меня трусом, и размазней, и всякими другими словами...
      - Помню, Леша. Он погорячился. Уверена, он сейчас жалеет об этом.
      - А я вот думаю, что отец был совершенно прав, что я на самом деле был размазней и трусом.
      - А теперь взял. И сразу. Перевоспитался, - вставила Евдокия Самсоновна.
      - Подожди, баба Дуся, дай договорить! - оборвал ее Леша и снова обратился к Антонине Егоровне. - Так вот, баба Тоня, да будет тебе известно, что сегодня утром я пообещал набить морду парню, который вот настолько выше меня и которому вообще в тяжелой атлетике выступать надо!
      - Я, Леша, наблюдала эту сцену с балкона, - сказала Антонина Егоровна. - Я очень перепугалась, по правде сказать.
      Две другие бабушки одновременно кивнули, давая понять, что Антонина Егоровна описала им эту сцену.
      - Ага? Ты наблюдала! И ты перепугалась! - Торжествуя, Леша уже почти кричал. - А ты знаешь, как этот тяжелый атлет реагировал? Он стушевался передо мной! Струсил, короче говоря! А знаете вы все, что он и его сестричка потом сделали? Пошли за вином, чтобы наладить, так сказать, отношения!
      Татьяна Егоровна приоткрыла было рот, желая вставить слово, но Леша и ее прервал:
      - Баба Таня, да подожди! - Он снова обратился к ее сестре: - А ты, баба Тоня, если не ошибаюсь, сама видела, как меня один из этой шпаны сигаретой угощал да еще спичкой чиркал: прикурить давал.