Пете открыла Ксения Ивановна. За ее спиной стояли Самбо и Митькина мама, Римма Тимофеевна. Детектив всю дорогу бежал и теперь еле мог говорить.
      – Здрасте!.. Не нашлись?
      – Ничего о них не слышно, – тихо ответила Ксения Ивановна.
      – Мы думали, это они, – сказала Самбо и, приглядевшись к детективу, добавила: – Заходи! Ты что это... какой-то такой?
      Ксения Ивановна пропустила Петю в маленькую переднюю. Взъерошенный детектив помолчал несколько секунд, глядя в упор на Самбо, несколько раз глотнул от волнения слюну...
      – Я... я знаю, где они, – наконец выговорил он. – У них же... у них же третий сообщник! Ты что, не понимаешь?
      – Не понимаю, – серьезно ответила Самбо.
      – Четырехпалый! Забыла?
      Секунд десять Самбо размышляла.
      – Верно! – прошептала она, помолчала еще немного и энергично кивнула головой. – Петька, совершенно верно, Четырехпалый, подтвердила она уже в полный голос. – И они к нему пошли, а не в метро!
      – Машка! – взорвалась вдруг Ксения Ивановна. – Будете вы наконец по-человечески говорить или нет? И так все нервы истрепаны, а они все какими-то загадками да обиняками... Какой-то там Четырехпалый!.. Что это за Четырехпалый? Какой еще Четырехпалый? Говорите! Ну!
      – Пойдемте! – сказал детектив. – В кухню пойдемте, я вам все объясню.
      Все пошли за Петей в кухню. Он хотел показать Ксении Ивановне отпечатки пальцев на ручке электрополотера, но оказалось, что она уже вытерла тряпкой испачканную ручку и спрятала полотер в шкаф.
      Пете и Маше пришлось на словах объяснять женщинам, как они проявляли отпечатки пальцев и каким образом установили, что у Люси есть сообщник, у которого на руке не хватает большого пальца. Самбо еще в передней с первого слова уловила ход мыслей детектива: на руках у Мити Клюквина все пальцы целы, следовательно, у Занозы есть еще третий сообщник – Четырехпалый. В сегодняшних экспериментах с полотером и пылесосом он почему-то участия не принимал, но ясно было одно: сбежав из дому, изобретатели, конечно, не стали кататься в метро, а поехали к Четырехпалому хотя бы для того, чтобы рассказать ему о своих приключениях.
      Самбо это сразу поняла, но обе женщины никак не могли понять. Римма Тимофеевна только что вернулась после безуспешных поисков сына и зашла к Пролеткиным на минутку. Узкое лицо ее обрамлял светлый платок с яркими розами, концы платка были заправлены под воротник коричневого пальто. Она стояла, сложив на животе руки и глядя на ребят без всякого выражения. Ксения Ивановна сидела, тоже сложив руки на животе и тоже глядя на ребят, но она усиленно двигала бровями и часто моргала, тщетно пытаясь уразуметь, что ей втолковывает внучка. Наконец она замотала головой:
      – Какие-то там отпечатки... Какие-то там магнитные кисточки... При чем тут кисточки? При чем тут отпечатки? Ты, Машка, мелешь что-то, а сама не понимаешь что.
      Детектив и Самбо беспомощно переглянулись. К счастью, на подоконнике осталась стоять пластмассовая коробочка с железным порошком и магнитом. Петя попросил лист бумаги, прижал к нему большой палец и на глазах у женщин проявил отпечаток. Затем ребята повторили свой рассказ сначала.
      – Ну, ясно! Ну, довольно! – нетерпеливо воскликнула Ксения Ивановна. – Машка, ну что ты кричишь, словно я глухая или дура какая-нибудь! Это же ясно как день: надо вспомнить, у кого из Люськиных приятелей не хватает большого пальца.
      – Я таких не знаю, – сказала Самбо.
      Ксения Ивановна обратилась к Римме Тимофеевне:
      – Может, у Митьки есть такой друг? Припомните-ка! – Бабушка окинула взглядом Петю, потом Машу. – Удивительно прямо! На вид у них одни глупости в голове, а вот иногда возьмут да и додумаются до такого...
      Римма Тимофеевна вслух перебирала Митькиных знакомых.
      – Вовка Ершов – у него вроде все пальцы на руках... У Андрюшки Лисовского тоже как будто все... и у Володьки Мартынова все... У Коли Либровича тоже все... – Римма Тимофеевна помолчала. – Слушайте! Есть у Митьки еще один... Федька Ладушкин, только я его никогда в глаза не видела: он моему Дмитрию каждый день по телефону звонит, гуляют они вместе, а к нам в дом этот Федька ни разу не приходил. Может, и приходил, да когда нас с отцом не было. Митька с ним недавно познакомился, в пионерлагере.
      – Ну, а телефон... телефон вы этого Федьки не знаете? – спросила Ксения Ивановна.
      Римма Тимофеевна задумалась, покусывая тонкие губы.
      – Мы ему записную книжку красивую подарили. Митьке, значит, на день рождения. А ну-ка, погляжу, не в столе она у него?
      Митина мама ушла и скоро вернулась с маленькой записной книжкой в кожаной тисненой обложке.
      – Телефона нет, только адрес, – сказала она и положила записную книжку на стол.
      "Ладушкин Ф., – прочитали все. – Большая Грузинская, д. 37/1, кв. 22".
      – Это до Белорусского надо ехать, а там пешком, – пояснила Ксения Ивановна.
      – Что ж... поеду, – сказала Римма Тимофеевна и стала заправлять концы платка под отвороты пальто.
      Тут Самбо заявила, что она обязательно поедет с Риммой Тимофеевной. Она сказала, что Римма Тимофеевна для Люси человек посторонний, что Заноза может не послушаться ее и сбежать куда-нибудь еще дальше. И еще она сказала, что Римма Тимофеевна человек взрослый, не понимает детской психологии, а потому не сможет воздействовать на четырехпалого Федьку, если тот откажется сообщить, где скрываются беглецы.
      Ксения Ивановна сначала возражала, а потом всплеснула руками и сказала:
      – Ну ладно, ладно! Поступай как хочешь. Я знаю, что ты всегда настоишь на своем.
      Петя и думать не стал, чтобы расстаться с Самбо и вернуться домой. Ведь это он со своим искусством следователя установил тот факт, что у Занозы существует третий, четырехпалый сообщник. Разве мог он теперь спокойно лечь спать и не увидеть собственными глазами этого четырехпалого Федьку! Петя сказал, что он поедет вместе с Самбо и Риммой Тимофеевной.
      Уже выйдя в переднюю, Римма Тимофеевна вдруг заколебалась:
      – А сколько времени-то? Небось уже двенадцатый час.
      Ксения Ивановна взглянула на ручные часы.
      – Семнадцать минут двенадцатого, – сказала она.
      – Неловко ночью людей беспокоить.
      Ксения Ивановна возразила, что ничего тут неловкого нет, что по такому важному делу можно и в три часа ночи разбудить людей.
      Экспедиция отправилась в путь.
      Пока ехали в метро, пока шли переулками мимо древних деревянных развалюшек, мимо новых многоэтажных домов, пока искали на Большой Грузинской дом 37/1, прошло полчаса. Оказалось, что войти в этот дом можно не с улицы, а только с переулка, и, пока выяснили это обстоятельство, потеряли еще несколько минут.
      Словом, только около двенадцати Римма Тимофеевна, Самбо и детектив вошли под мрачную арку ворот старого-престарого дома, отыскали подъезд с грязной лестницей, освещенной слабенькой лампочкой.
      Квартира двадцать два находилась на первом этаже.
      – Господи! Неловко-то как! – сказала Римма Тимофеевна, глядя на кнопку звонка. Она так и не решилась позвонить.
      Вместо нее позвонила Самбо. Все умолкли. Долго стояла полная тишина, потом кто-то спросил басом:
      – Кто там?
      – Гражданин, извините, пожалуйста, – неестественным голосом проговорила Римма Тимофеевна. – Ладушкины не здесь живут?
      – Ну, я Ладушкин. А что?
      – Товарищ Ладушкин... вы извините, конечно. Только как бы нам поговорить... Дело у нас очень важное.
      – Какое дело?
      Римма Тимофеевна с тоской смотрела на закрытую дверь и тискала худенькие пальцы.
      – Товарищ Ладушкин, вы такого мальчика, Митю Клюквина, не знаете? Он вашему Феде приятель.
      – Ну, знаю. Бывал.
      – Так вот, гражданин Ладушкин, исчез мальчишка-то. Нам бы поговорить с вами, порасспросить кое о чем.
      – Погодите, оденусь, – сказал гражданин Ладушкин, и за дверью послышались шаркающие шаги.
      Через некоторое время дверь открылась. Римма Тимофеевна и ребята вошли в переднюю, так заставленную старыми шкафами, какими-то ящиками и сундуками, что повернуться было негде. Товарищ Ладушкин встретил экспедицию в майке и широких черных брюках. Он был такого же роста, как Дер Элефант, только жилистый и худощавый, с мясистым носом и резкими морщинами на лице. Скрестив на груди волосатые руки, он смотрел на пришедших подозрительно и недружелюбно.
      – Гражданин Ладушкин, вы очень простите нас, что мы так поздно... – заговорила Римма Тимофеевна. – Вы, наверно, спали, а мы... Вы уж нас простите... Только, понимаете, какое дело, мальчишка мой пропал, Митька. С вашим сыном он в пионерлагере познакомился, а с ним еще девочка убежала, вот ее сестра. – Римма Тимофеевна кивнула на Самбо. Вот мы и пришли... Может, о них ваш Федя чего-нибудь знает?
      – А откуда ему знать? Он четвертый день корью болеет.
      Члены экспедиции переглянулись и стали пятиться к двери.
      – Корью... – пробормотала Римма Тимофеевна. – Ну, тогда извините! Вы уж простите нас, что мы вас разбудили.
      Римма Тимофеевна вышла на лестницу, Самбо хотела последовать за ней, но детектив удержал ее за локоть и обратился к гражданину Ладушкину:
      – Скажите, это правда, что у вашего сына не хватает одного пальца на руке?
      – Чего?.. – не понял гражданин Ладушкин.
      – Я хотел спросить... Ну... Нам казалось, что у вашего сына нет большого пальца... Я только не знаю, на какой руке, на правой или на левой...
      – А куда ему деться, большому пальцу? – сказал гражданин Ладушкин и с еще большей подозрительностью уставился на Петю.
      Римма Тимофеевна, Самбо и детектив смущенно заизвинялись и поспешно удалились. Они услышали, как гражданин Ладушкин захлопнул дверь на английский замок, потом брякнул цепочкой, потом задвинул какой-то засов.
      – Что же это такое? – сказала Самбо. – Значит, он не Четырехпалый?..
      – Да, Четырехпалый где-то еще, – грустно ответил детектив.
      Всю дорогу до метро Римма Тимофеевна гадала, который из Митькиных друзей может оказаться Четырехпалым.
      Вагоны метро были уже на две трети пусты. Римма Тимофеевна и Петя сели, а Самбо по села. Правой рукой она ухватилась за поручень над своей головой, а локтем левой руки закрыла глаза и заплакала.
      – Маш, ну чего это ты? Маша, да ну, будет тебе! – стала успокаивать ее Римма Тимофеевна, а сама еле сдерживала слезы.
      – Это я ее довела всякими там своими подозрениями. Это я ее все время отлупить хотела, вот она и... – Самбо еще плотнее уткнула лицо в локоть и зарыдала так громко, что пассажиры стали оглядываться.
      Римма Тимофеевна успокаивала Машу, но у нее самой дрожал голос и вдоль остренького, внезапно покрасневшего носа скатилась слеза.
      Детектив сидел совсем растерянный, не зная, что ему делать, что говорить. С облегчением он почувствовал, что поезд замедляет бег, приближаясь к станции "Аэропорт".
      – Вставайте! Приехали! – сказал он своим спутницам и первым подошел к двери.
      Самбо и Римма Тимофеевна стали за его спиной.
      Кончился тоннель. Перед глазами замелькали редкие пассажиры на перроне станции.
      – Вот они! – вдруг на весь вагон закричала Самбо. – Вот они! Вот они!
      Петя увидел Занозу и Митьку, идущих вдоль перрона вместе с каким-то гражданином, который явно нетвердо держался на ногах.
      Пока поезд останавливался, пока открывались двери, к противоположной стороне платформы подошел поезд, идущий в обратном направлении. Оба поезда остановились почти одновременно. Выйдя на перрон, наши герои увидели, что Люся, Митька и неизвестный гражданин садятся в один из первых вагонов поезда, идущего к центру.
      – Бежим! Скорей! – вскрикнула Самбо и понеслась через платформу к этому поезду.
      Петя помчался за ней. Двери захлопнулись сразу, как только ребята ворвались в вагон. Растерявшаяся Римма Тимофеевна осталась стоять на платформе.

      Самбо и детектив оказались в предпоследнем вагоне, а Митька с Занозой – во втором. Вбежав в вагон, Самбо снова заплакала, но теперь она уже не прятала лицо в локоть.
      – Ну куда она едет! Ну что ей там нужно? – сказала она, скривив рот и глядя полными слез глазами на детектива.
      Петя понял, что сейчас он должен быть мужчиной, взять все руководство на себя.
      – Слушай! – сказал он Самбо. – Перестань реветь! Действовать нужно. Во-первых, мы на каждой станции должны перебегать из вагона в вагон. Так мы приблизимся к ним. Во-вторых, во время этих перебежек мы должны следить, не вышли ли они из поезда.
      Это деловое предложение очень благотворно подействовало на Самбо. Она сразу подтянулась, вытерла слезы и тут же предложила подойти к передней двери вагона, чтобы легче было перебежать на остановке в следующий вагон.
      Ребятам повезло. Когда поезд подошел к станции "Динамо", платформа ее оказалась совсем пустой. Самбо и детектив рванулись и, миновав один вагон, заскочили в следующий за ним. То же самое проделали у Белорусского вокзала, затем на станции "Площадь Маяковского". А когда они выскочили на платформу станции "Площадь Свердлова", то увидели следующую картину: из переднего вагона вышел неизвестный гражданин, за ним – Люся и Митя. Неизвестный, чуть покачивающийся гражданин очень уважительно, с поклоном пожал руку Занозе, затем так же распрощался с Митькой и ушел в центральный зал станции, к эскалаторам. Заноза и Клюквин к эскалатору не пошли. Они прошли в самый дальний конец платформы, туда, где стояла будка дежурного по станции, и стали смотреть на какую-то синюю машину, стоящую возле этой будки.
      – Это же поломоечная машина, – прошептала Самбо. – Это же они ее осматривают!
      Изобретатели пошептались о чем-то, глядя на машину, потом повернулись, чтобы уйти, но тут же остановились, разинув рты, увидев Машу и Петю.
      Самбо рванулась к ним, детектив побежал за ней.
      Обняв Занозу, Самбо снова разрыдалась.
      – Люська! Ну дура! Ну зачем ты таилась!.. Разве я знала, что ты поломоечную машину... Ну что я тебе, не помогла бы? Разве... разве я не человек? – Самбо, заливаясь слезами, обняла Занозу за голову и стала целовать се в макушку. – Люська! Глупая ты какая!.. Ну глупая!..
      Клюквин стоял неподвижно и оцепенело смотрел на своего соавтора по изобретению.
      Заноза растрогалась. Она поцеловала сестру, похлюпала носом и сказала прерывающимся голосом:
      – Я сама хотела тебе обо всем рассказать... а потом... потом подумала, что, может быть, не нужно...
      Самбо перестала обнимать сестру и плакать над ней. Она наклонилась, опираясь руками о колени, и, глядя Занозе в лицо, спросила ее уже другим, более деловым тоном:
      – Люська, а что вы тут делаете? Ведь скоро закроют метро! Заноза поколебалась, посмотрела на Клюквина.
      – Митька, сказать? – спросила она его.
      Клюквин тоже поколебался, помолчал.
      – Ну... валяй, – не очень-то охотно согласился он.
      В ином случае Заноза раз десять заставила бы Машу поклясться, что та не выдаст ее, не будет ей мешать, но сейчас, после трогательной встречи, она прониклась таким доверием к сестре, что сразу, понизив голос, сказала:
      – Мы хотим поломоечную машину разобрать.
      – Что? Как это разобрать?.. – вытаращила глаза Самбо.
      Люся еще больше понизила голос:
      – Ну, разобрать, понимаешь? Чтобы узнать, как она устроена.
      Самбо завертела головой.
      – Подожди! Ты подожди!.. Петька, как ты думаешь: последний поезд еще не скоро уйдет?
      – Минут через десять уйдет, – сказал детектив.
      – Тогда, значит, есть время. Люська, скорее! Расскажи подробнее, что вы такое задумали.
      – Клюквин, рассказать? – спросила Митю Заноза.
      – Н-ну, валяй, – по-прежнему неохотно согласился Клюквин и даже отвернулся, сунув руки в карманы пальто.
      Все четверо медленно пошли вдоль платформы, и Заноза повела свой рассказ.
      В том, что они с Клюквиным собирались только попугать домашних, чтобы им не попало за полотер и пылесос, она так и не призналась. Заноза сказала, что они в самом деле собирались бежать, но не знали, куда им деться, и долго ездили в метро. Судя по всему, изобретатели неплохо провели время. Они захватили из дому все свои сбережения (один рубль девяносто копеек) и все время питались мороженым. Они сделали несколько кругов по кольцевой линии метро, побывали на станции "ВДНХ" и на станции "Новые Черемушки".
      Потом они, в который раз уже, попали на "Площадь Свердлова".
      – Тут, Маша, ты понимаешь... мы поняли свою ошибку и поняли, как волнуются, наверно, наши родители, и решили вернуться домой.
      Я уж не буду излагать все, что врала сестре Заноза. Я уж лучше расскажу, как было на самом деле. Об этом я узнал лишь год спустя, когда Люсю даже перестали звать Занозой.
      Короче говоря, изобретатели почувствовали усталость, почувствовали, что проголодались (на одном мороженом долго не проживешь), и пришли к заключению, что, пожалуй, уже пора возвращаться домой. Они прошли в конец платформы, чтобы сесть в передний вагон, и тут Клюквин обратил внимание на две машины, стоявшие у стены. Обе они были на колесиках, обе они были запрятаны в синие капоты, обе имели ручки, чтобы их удобней было возить. Одна машина была поменьше, а другая – большая, с какой-то невысокой мачтой, на которую был намотан провод. Митя заинтересовался машинами, спросил у Люси, как, по ее мнению, для чего они служат. Люся не смогла ответить на этот вопрос. Недалеко от машин прохаживалась девушка – служащая метро, в светлом кителе и красной фуражке. Клюквин только потом заметил, что у нее лицо сердитое и заплаканное: то ли она поссорилась с кем-то, то ли ей от начальства попало. Он обратился к ней, указывая на машину поменьше:
      – Тетенька, скажите, для чего вот эта машина?
      – Пылесос, – сказала девушка и отвернулась.
      – А вон та, которая побольше?
      – Поломойка, – не глядя на Клюквина, ответила девушка в красной фуражке.
      Изобретатели оцепенели. Они долго в полном обалдении смотрели друг другу в глаза. Потом Клюквин снова обратился к девушке:
      – Тетенька, эта машина для того, чтобы полы мыть?
      – Чтобы полы мыть, – ответила девушка.
      – Тетенька, а скажите, как эта машина устроена?
      – А я почем знаю! – сказала девушка и ушла к середине платформы встречать очередной поезд.
      Митя стал на четвереньки и заглянул под машину. Но кузов машины стоял очень низко от пола, поэтому Клюквин ничего не разглядел. Он сунул руку под машину и стал ощупывать ее нутро.
      – Ничего не понять... – пропыхтел он. – Вот... вот вроде резинки какой-то... вроде она винтом сделана... А к чему она, не понять.
      Пока он елозил по мраморному полу перед машиной, девушка в красной фуражке проводила поезд и подошла к ребятам. Она все еще была чем-то очень расстроена, на ресницах у нее блестели слезы.
      – А ну давай отсюда! Чего ты здесь щупаешь? – сказала она плачущим голосом.
      Митька поднялся и ушел с Занозой под одну из арок, отделявшую платформу от центрального зала.
      – Хочешь узнать, как она сделана? – почти шепотом спросил он.
      – Ну? – сказала Заноза.
      – Метро когда закрывается?
      – Не знаю. Не то в полпервого, не то в час.
      – Нам нужно гаечный ключ достать или хотя бы плоскогубцы. Потом снова пойдем в метро и будем скрываться, пока его не закроют. А когда его закроют, ночью подберемся к машине и... там, понимаешь, нужно только несколько гаек отвинтить и снять эту штуку... как она называется... капотом, кажется. Ну, словом, которая весь механизм закрывает. И все узнаем!
      Люся была человеком отнюдь не трусливым, но все же и ее взяла оторопь.
      – А ты... ты уверен, что нас не поймают?
      – Ну и пусть поймают! Лишь бы после того, как мы машину осмотрим. За пылесос нам попадет, за полотер попадет, за то, что убежали из дому, попадет... Чего нам еще бояться?
      Заноза в раздумье грызла ноготь на указательном пальце. Митькины слова ей показались очень убедительными. В самом деле: попадет им за многое, и неужели все зря? А вот если они узнают конструкцию поломоечной машины, тогда окажется не зря, что они испортили пылесос, испортили полотер, не зря пропадали в метро, не зря остались в метро на ночь. Люся представила себе, с каким уважением станет относиться к ней после этого Эдик Лазовский. Она перестала грызть ноготь и тихо спросила Клюквина:
      – А где ты достанешь гаечный ключ или плоскогубцы? Домой ведь ты не пойдешь!
      – У Мишки Бузыкина достанем, – ответил Клюквин. – Он в сороковой квартире у нас в доме живет.
      – А почему у Бузыкина?
      – Потому что его мать и отец оба в ресторане работают. Они только после двенадцати возвращаются. А у него инструменты есть. Я сам видел: целый ящик!
      – Ладно. Поехали! – сказала Заноза.
      Они приехали на станцию "Аэропорт". С большими предосторожностями, опасаясь встречи с родителями, проникли во двор своего дома, поднялись на лифте к сороковой квартире. Им пришлось долго звонить, потому что Мишка Бузыкин крепко спал. Минуты через две за дверью послышалось:
      – Кто там?
      – Мишка!.. Мишка, отопри! Это я, Клюквин!
      Дверь открылась. Заноза увидела круглоголового, остриженного под машинку Мишку, на котором ничего не было, кроме трусов. Он сонно моргал глазами и даже не взглянул на нее.
      – Мишка, гаечный ключ есть или хотя бы плоскогубцы?
      Мишка даже не поинтересовался, зачем в такой поздний час нужны инструменты. Он широко зевнул и ответил:
      – Плоскогубцы... они в ящике у меня.
      Мишка, шлепая босыми ногами, направился в комнату. Клюквин пошел за ним. Через несколько секунд он вернулся уже без Мишки.
      – Порядочек! Во! – сказал он, показывая Люсе большие плоскогубцы.
      Как видно, Мишка, отдав Митьке инструмент, тут же завалился спать.
      Клюквин сам выключил в передней свет, сам открыл дверь и подтолкнул к ней Занозу:
      – Пошли.
      Они благополучно спустились по лестнице, благополучно, никого не встретив, выбрались из двора и пришли к станции метро. Тут оба заколебались: а пустят ли их в такой поздний час в метро? Но им очень повезло. К ним подошел небольшого роста небритый дяденька и, чуть покачиваясь, сказал:
      – Ребятки, вам в метро?
      Клюквин и Заноза молча кивнули.
      – Ребятки, вы, конечно, извините, я немножко выпимши. Я боюсь, что меня в метро не пустят, а денег на такси нет. Вы возьмите меня за руки, будто вы мои дети, с вами меня пропустят: все-таки детишки же!
      Люся и Митька переглянулись, взяли пьяного дяденьку за руки и пошли с ним в метро. Он даже не позволил им заплатить за себя. Он разменял двадцать копеек и дал каждому изобретателю по пятаку, чтобы они опустили его в автомат. В метро их пропустили, только девушка, дежурившая у турникетов, проворчала вслед:
      – Сам нажрался и еще детей за собой таскает!

      – Ну и вот, – закончила свой рассказ Заноза, – вот мы и хотим спрятаться здесь, пока станцию не закроют и пока все отсюда не уйдут. А потом посмотреть, как она устроена, эта машина.
      – Люська! – сказала Самбо. – Да вас же наверняка поймают, неужели ты не понимаешь!
      – Ну и пусть потом ловят, – ответил за Люсю Клюквин. – Ничего нам особого не будет: мы не для баловства ведь, а для дела.
      Самбо замолчала. Она знала, что Занозу не переспоришь, вместе с тем она понимала, что нельзя позволять ребятам оставаться на ночь в метро.
      – Вот она, поломоечная машина, – понизив голос, сказала сестре Люся.
      Все остановились, издали глядя на синюю машину.
      Потом Самбо тихонько потянула Петьку за рукав назад, и они стали шептаться за спиной изобретателей.
      – Петька, сейчас подойдет последний поезд... Мы хватаем их, вталкиваем в вагон, и ты доставляешь их домой.
      – А ты?
      – А я остаюсь и узнаю конструкцию машины. Я у Митьки плоскогубцы отниму.
      – Ты что, в милицию захотела?
      – Не бойся, может, еще и не попаду! А если мы ничего не узнаем про машину, Заноза мне такого предательства не простит. Понимаешь, говорила, говорила по-хорошему, выведала у нее все, а потом раз – и силой в вагон! Это же вроде предательства, понимаешь?
      Петя не возражал против поручения доставить изобретателей домой. Он их доставит в целости и сохранности, будет чувствовать себя героем в доме Пролеткиных, потом придет к себе домой и оправдается перед своими родителями, сказав, что снова помог отыскать сбежавших ребят. Однако то, что Самбо задумала сама остаться в метро, казалось ему чистым безумием.
      Со стороны противоположной платформы слышался нарастающий гул. Это приближался поезд, идущий к "Аэропорту".
      – Петька, приготовиться! – тихо сказала Самбо. – Я Митьку хватаю, а ты Люську.
      – А что твоему отцу сказать?
      – Скажи все как есть. Петька, приготовиться, поезд идет!
      В тот момент, когда поезд ворвался на станцию, Самбо выхватила большие плоскогубцы, торчащие из кармана Клюквина, сунула их себе в карман плаща и потащила изобретателя через центральный зал на другую платформу. Детектив схватил Люську сзади за локти и стал подталкивать ее впереди себя.
      – Машка! Как не стыдно! Как не стыдно! Бессовестная ты! заплакала Заноза.
      – Люська! Ну милая, мама волнуется! – одновременно с ней закричала Самбо. – Я сама останусь здесь. Я сама узнаю конструкцию! Мама волнуется!
      – Бессовестная! Бессовестная! Бессовестная! – продолжала плакать Заноза.
      Самбо втолкнула изобретателей в вагон, помогла Пете удержать их, пока не захлопнулась дверь.
      Всю эту довольно бурную сцену наблюдал дежурный по станции. Он подошел к Маше:
      – Девочка, поездов больше не будет. Ты почему осталась?
      – А я не еду, я провожала, – сказала Самбо и пошла к тому эскалатору, который был подальше от дежурного.
      Самбо не очень-то представляла себе, что она будет делать ночью на станции, как она с помощью одних плоскогубцев сможет разобрать поломоечную машину. Но она понимала: если бы она не осталась, чтобы завершить Люсино дело, то Заноза очень долго считала бы ее предательницей. А сестры хотя и часто ссорились между собой, но все же очень любили друг друга. И еще кое-что заставило Самбо пойти на эту авантюру. Она представляла себе, как бродит одна по трем центральным станциям метро, соединенным длинными переходами и неподвижными эскалаторами, как ей будет жутко и одиноко одной в этом опустевшем подземном лабиринте... И Самбо представляла также, с каким удовольствием она будет рассказывать ребятам об этих похождениях, свидетельствующих об ее отчаянной храбрости.
      Самбо подошла к эскалатору. Он был уже совершенно пуст, но двигался наверх. На эскалатор Маша не пошла. Она решила спрятаться в одной из арок, соединяющих центральный зал с платформой. Она стала под сводом арки, но тут со стороны платформы к ней подошел милиционер.
      – Девочка, поездов больше не будет. Давай подымайся, – сказал он.
      Волей-неволей Самбо пришлось стать на эскалатор и поехать вверх.
      Она думала, что из ее затеи ничего не выйдет, что ей ничего не остается, как сесть в троллейбус, пока те еще ходят, и отправиться домой. Но, как только Самбо поднялась в вестибюль на "Площади Революции", планы ее снова изменились.
      Свет в вестибюле был наполовину погашен. Никто не дежурил у выхода с эскалатора, как это бывает обычно. Слева Самбо увидела эскалатор, ведущий к "Площади Революции", справа, за поворотом, как видно у самого входа в метро, слышалась пьяная ругань, возмущенные женские голоса, строгие милицейские окрики:
      – А ну, гражданин, перестаньте хулиганить!
      – Ты давай силу не применяй! По указу пойдешь! Тебе сказано, поезда не ходят уже. Понял?
      Вдруг какая-то женщина громко заплакала, послышался шум возни, кряхтение, снова пьяная ругань.
      Самбо поняла, что надо действовать. Она бесшумно добежала до другого эскалатора, пригнулась так, что ее макушка оказалась на одном уровне с резиновыми поручнями, и стала спускаться по уже неподвижным ступенькам. Спускаться в такой позе было очень трудно: каждую секунду голова могла перевесить и Маша рисковала полететь носом вниз. Но она так и не разогнулась, пока не прошла больше половины эскалатора.
      – Эй! Кто там есть? – послышался сверху мужской голос.
      Самбо оглянулась. На самом верху, держась за поручни, стоял милиционер. Наклонный ход эскалатора был освещен тускло, но красный Машин плащ бросился милиционеру в глаза, а ее странная поза вызвала у него самые худшие подозрения.
      – А ну, гражданка, вернитесь! – Милиционер еще не заметил, что перед ним девчонка.
      В одно мгновение Самбо подумала о многом: о том, что вот сейчас ее заберут в милицию, о том, что родители зря прождут ее еще несколько часов, пока их самих в милицию не вызовут. Подумала Самбо и о том, что из милиции обязательно сообщат в школу, родителей вызовут на педсовет, а потом ее одну вызовут на совет дружины и, может быть, снимут перед линейкой галстук.
      И такое отчаяние взяло Машку, что она больше ни о чем не стала думать. Она оглянулась еще раз на милиционера – тот все еще стоял наверху – и со всех ног понеслась вниз.
      – Эй, вернись! Вернись, говорю! – закричал милиционер.
      Самбо услышала наверху топот, затем продолжительный свисток. Этот свисток звучал удивительно громко и раскатисто под сводами пустого эскалаторного хода.
      Самбо бежала быстрее милиционера, обутого в тяжелые сапоги. Она влетела в центральный зал станции и заметалась по нему, не зная, куда ей деться. Первое, на что она наткнулась, была громоздкая синяя поломоечная машина, та самая поломоечная машина! Машина ползала по мраморному полу, делая его чистым и влажным, а ею управляла немолодая женщина в синем халате. Женщина удивленно взглянула на Самбо, но продолжала работать. Тогда Самбо метнулась к одной из арок, соединявших зал с платформой, но тут же наткнулась на другую женщину, уже совсем молоденькую. Одетая в черный комбинезон, повязанная красным платочком, она стояла на какой-то подставке и протирала тряпкой бронзовую фигуру студентки с книгой в руках.