События разворачиваются
Каждый месяц в Клубе юных конструкторов производилась генеральная уборка. В такие дни все инструменты и приборы тщательно протирались, а если нужно, то и смазывались. Устаревшие модели разбирались или просто выбрасывались. Из шкафов удаляли все ненужные детали, рее обрезки материалов, которые уже не могли пойти в дело.
Конечно, не все члены клуба одновременно занимались уборкой. Для этого назначались дежурные, по одному от каждого кружка. Так как в клубе было девять кружков, то и уборщиков обычно было девять человек.
Маша навела порядок в шкафу кружка электрохимиков, потом вместе с авиамоделисткой Ниной Изюминой ваялась за мытье полов.
Воду для девочек таскал сам Эдик Лазовский. Смелая, большеглазая Самбо ему очень нравилась. Он жалел, что не может пригласить ее в кино: все-таки неудобно – он в девятом классе, а она в седьмом. Кроме того, Эдик уважал Машу как большого специалиста по гальваностегии и гальванопластике. Маша умела никелировать различные детали: многие девочки в школе носили медные брошки, выращенные ею в растворе купороса, а потом посеребренные с помощью ляписа, купленного в аптеке. Да что там брошки! С помощью своих одноклассников Маша изготовляла тончайшие медные трубочки для различных приборов, медные копии шестеренок, храповиков и других деталей, из которых она многие делала по заказам Эдика.
Во время уборки ребята, конечно, не только работали, но и много болтали. Охотно принимал участие в этих разговорах и Митрофан Фомич. То же самое происходило и сегодня, но Самбо не слышала, что говорят вокруг. Мысленно она была у себя на кухне. Что делает сейчас Петька? Привела ли Заноза своего четырехпалого сообщника? Удастся ли детективу поймать с поличным заговорщиков? И тут ее словно что-то ударило в голову: да ведь она же захлопнула дверцу шкафа! Детективу теперь не выбраться из-под мойки!
Отчаянно торопясь, она протерла насухо свой участок пола, сбегала к умывальнику вымыть руки и, вернувшись в клуб, подошла к учителю, который разговаривал о чем-то с Эдиком Лазовским.
– Митрофан Фомич, разрешите мне уйти. Я очень спешу.
– Вот тебе раз! – прогудел Дер Элефант. – А мы как раз хотели тебе новую работу предложить. Ты что-нибудь слышала о печатных схемах?
– Ага. – Самбо кивнула и оглянулась на дверь.
– Вот мы и хотели, чтобы ты производство печатного монтажа наладила, – сказал Эдик. – Для карманных приемников и радиоуправляемых моделей. Для тебя это плевое дело. Согласна?
– Согласна... только... только я, право, очень спешу. Вы извините меня, Митрофан Фомич.
Эдик пригляделся к Машиному лицу и, когда она повернулась, чтобы уходить, мягко взял ее за локоть.
– Постой, Самбушка! Ты что-то расстроена. Митрофан Фомич, посмотрите на нее: лица нет!
– Какие-нибудь неприятности? – спросил Дер Элефант.
Самбо не сочла нужным что-нибудь скрывать. Чтобы ее не задерживали, она решила все объяснить.
– Никаких особых неприятностей нет, а просто... ну, в общем, у меня под мойкой Петя Калач сидит.
– Что?.. – спросил Эдик.
– Где, ты говоришь, сидит? – спросил Митрофан Фомич.
– Ну, в кухне. В шкафу под мойкой. Петя Калач.
На несколько секунд воцарилось молчание.
– Гм! – сказал Митрофан Фомич. – А ты не объяснишь нам, на какой предмет он... это самое...
Маша оглянулась и поняла, что ей без объяснений не уйти. Как только она сказала, что у нее под мойкой сидит Петя Калач, все уборщики, конечно, побросали работу. Теперь они стояли вокруг нее плотным кольцом. И Самбо торопливо рассказала всем про таинственную историю с вымытым полом, про то, как она заперла Петю под мойкой и про то, что лишь пять минут назад она сообразила, что дверца открывается только снаружи.
Затем снова на некоторое время воцарилось молчание. Уборщики недоуменно переглядывались между собой. Но вот долговязый Лазовский наклонился и заглянул Маше в глаза:
– Самбушка! Ты что, с Луны свалилась? Ты не знаешь, чем занимается твоя сестра? Да она же поломоечную машину изобретает!
Самбо тупо смотрела на Эдика.
– Как это – изобретает?
– Изобретает машину для мытья полов. Тебе что, не ясно?
– Люська? – спросила Самбо.
– Что – Люська? – в свою очередь спросил Эдик.
– Люська изобретает?..
Юные конструкторы загалдели:
– Ну Люська, конечно!
– Она поломоечную машину изобретает!
– Ну, машину, чтобы полы мыть.
– Митрофан Фомич, ничего себе: половина клуба про это знает, а родной сестре ничего не известно!
– Да. Удивительно! – пробормотал Дер Элефант.
И Самбо узнала о том, как ее сестра явилась в клуб и заявила, что у нее есть идея, и как Эдик расхохотался над этой идеей, и как Митрофан Фомич счел идею заслуживающей внимания.
В помещении было очень шумно. Рассказывая обо всем этом, ребята ужасно галдели, перебивали друг друга. Молчал только щуплый, узколицый Юра Достоинов, единственный шестиклассник в Клубе юных конструкторов. И вдруг, когда настала пауза, этот Юра тихо спросил:
– А он не задохнется?
– Кто не задохнется? – сказал Митрофан Фомич.
– Ну этот... сыщик, который в шкафу.
Настала мертвая тишина.
– Ой! – вскрикнула Самбо и бросилась вон из помещения.
За ней пустилась Нина, за Ниной – другие конструкторы.
– Митрофан Фомич, мы потом доуберем!.. – быстро сказал Эдик. Митрофан Фомич, разрешите?
Митрофан Фомич молча кивнул, и Лазовский выбежал вслед за остальными.
Учитель окинул взглядом помещение. Пол был уже вымыт, только посреди комнаты все еще стояло ведро с грязной водой, и на нем висела мокрая тряпка. Большой, грузный Дер Элефант посмотрел на это ведро, подошел к нему и уже собрался взять его, но вдруг раздумал. Он вышел в коридор, запер дверь на ключ и частыми, мелкими шажками заспешил к лестнице.
Детектив спасен
Вернемся к Пете. Услышав, как хлопнула дверь, поняв, что Заноза ушла, детектив чуть не разревелся от отчаяния. Он уперся спиной в заднюю стенку шкафа и, наверно, целую минуту толкал ладонями дверцу, стараясь сломать замок. Но в шкафу было душно и очень жарко от проходившей поблизости трубы с горячей водой. Кроме того, пылища поднялась такая, что у Пети першило в горло и свербило в носу.
Вдруг сыщик притих. Ему показалось, что кто-то ковыряет ключом в замке.
Так и есть! Дверь открылась. Петя собрался было закричать Маше, чтобы та быстрее вытащила его, но тут из передней послышался мужской голос:
– Ни на какую картину больше не пойду, пока не услышу отзывы о ней от нескольких знакомых.
– Ну хорошо, Михаил! – сказал женский голос. – Мы, кажется, ушли с картины. Чего же ты еще ворчишь?
– С картины ушли, а часа полтора все-таки потеряно. Тещенька, у вас не найдется что-нибудь поесть?
Тут Петя узнал голос Машиной бабушки, Ксении Ивановны:
– Найдется. Ничего, Вера! Сейчас накормим его – он и перестанет ворчать.
Как я уже сказал, Петя был человеком застенчивым. Услышав голоса взрослых, он пришел в ужас, что его могут обнаружить в чужой квартире, да еще в шкафу под мойкой. Он и не думал теперь просить о помощи; он только припал глазами к щели.
В кухню вошла бабушка. Вошла и остановилась как вкопанная. Вертя пуговицу на вязаном жакете, часто помаргивая, она смотрела на залитый водою пол, на пылесос, стоящий на табурете, на таз с грязной водой...
– Миша! Вера! Идите сюда! – наконец крикнула она. – Да идите сюда скорее, говорю!
В дверях появилась крупная блондинка со скуластым русским лицом. Увидев, что творится в кухне, она сцепила пальцы рук перед грудью.
– Боже ты мой! – тихо сказала она.
Вслед за женщиной вошел небольшого роста, очень подтянутый гражданин. Он тоже окинул взглядом кухню, при этом его худощавое лицо ничуть не изменилось.
– Интересно, что она изобретает? – сказал он и провел рукой по седеющим, зачесанным назад волосам.
Лицо и шея у женщины вдруг стали малиновыми. Она, как Самбо, уперлась кулаками в бока.
– Мишка, ты ослеп? Что они сделали с пылесосом? Из него же вода капает! А ну, проверь пылесос!
Петя, конечно, догадался, что мужчина – это отец Самбо, а женщина – ее мать.
Позднее он узнал, что их зовут Михаил Андреевич и Вера Григорьевна.
Михаил Андреевич взял шнур от пылесоса и воткнул вилку в штепсель. Пылесос безмолвствовал. Тогда Машин папа пощелкал выключателем на самом пылесосе. Тоже никакого эффекта.
– Да. Как видно, спалили, – сказал Михаил Андреевич.
– Ну вот вам, пожалуйста! – заговорила бабушка. – И еще полотер испортили. Нет, граждане, если вы так будете воспитывать детей...
Вера Григорьевна сердито обернулась к бабушке:
– Только, мама, пожалуйста, без поучений! Очень тебя прошу: пожалуйста, без поучений! И без тебя...
Она не договорила. В кухне вдруг появилась красная, запыхавшаяся Самбо, за ней возник один юный конструктор, другой, третий... пятый... восьмой... Сзади всех маячила длинная фигура Эдика Лазовского. Самбо диким взглядом оглядывала кухню, а юные конструкторы, увидев взрослых, вежливо и негромко заговорили:
– Здравствуйте!..
– Разрешите войти?
– Извините, пожалуйста!
– Где Петька? – спросила Самбо.
– Во-первых, какой Петька, а во-вторых, что все это значит? – в свою очередь спросила Вера Григорьевна.
– Петя Калач. Он... он мог задохнуться! – крикнула Самбо и. бросившись к мойке, распахнула дверь.
– Ай! – взвизгнула бабушка, которая первой увидела сидящего под мойкой детектива.
Сыщик на карачках выполз из шкафа.
– Жив! – почти хором сказали юные конструкторы.
Взрослые ничего не сказали. Женщины стояли в полном оцепенении, а Михаил Андреевич вынул портсигар и стал закуривать.
Сыщик поднялся на ноги, но выпрямиться не смог: слишком долго просидел он в низеньком шкафу. Теперь он стоял, согнувшись под прямым углом.
– Ну ладно, – сказал Михаил Андреевич. – Может, кто-нибудь объяснит, что все это значит?
Петя задрал голову, чтобы посмотреть на него.
– Ваша дочь Люся убежала из дому... – прокряхтел он. – Вместе с Митей Клюквиным... Это они пережгли пылесос.
Мама с бабушкой только переглянулись между собой, а папа подавился табачным дымом и долго кашлял. Юные конструкторы сосредоточенно молчали.
– Так. А подробней? – сказал Михаил Андреевич.
– Здравствуйте! – послышался гудящий бас, и все, оглянувшись, увидели Митрофана Фомича. – Вы простите, что я врываюсь, не постучавшись. Вижу – дверь открыта, а тут... такие события...
Машин папа поздоровался с учителем, сказал: "Да, действительно события" – и добавил, что сейчас "вот этот юноша все объяснит".
За это время Петя успел выпрямиться. Кроме того, он немного успокоился и мог говорить более или менее связно. Он рассказал о событиях сегодняшнего дня и о том, что ему говорила Заноза, перед тем как покинуть квартиру. Когда он сказал, что Люся упомянула о какой-то записке, бабушка бросилась вон из кухни, юные конструкторы поспешно расступились перед ней. Через полминуты бабушка вернулась, неся в руке тетрадочный листок.
– Машка, это? Ничего не разберу: опять очки куда-то дела.
Самбо взяла у бабушки листок, взглянула на него.
– Слушайте! – взволнованно сказала она и стала громко читать. "Дорогие мама, папа, бабушка, Маша, Федор Никанорович и Римма Тимофеевна! Мы признаемся во всем. Это мы испортили пылесос и полотер, и это мы все время мыли пол, из-за которого невинно страдала Маша. Мы никому не хотели зла, мы хотели только изобрести поломоечную машину, чтобы облегчить труд человека, но мы знаем, что вы нас не простите. И поэтому мы решили уйти из дому и уехать подальше и добывать на хлеб своим трудом. Прощайте навсегда, навсегда! Ваши неблагодарные Людмила Пролеткина и Дмитрий Клюквин".
О том, что происходило в последующие минуты, трудно рассказать связно. Вера Григорьевна уставилась в одну точку, кусая губы, тиская пальцы. Бабушка побежала к Митиным родителям. Юные конструкторы говорили каждый свое. Самбо оглядывалась во все стороны и растерянно повторяла:
– Ну зачем же она скрывала!.. Ну, от мамы, от бабушки еще туда-сюда... а от меня? Ну, сказала бы откровенно, и я бы ей ничего не сделала... Я бы, наоборот, даже помогла... И тогда ничего бы не было... и ничего бы не случилось... Зачем она скрывала! – Все это Самбо говорила таким тоном, словно оправдывалась, и вид у нее был такой расстроенный, как будто она чувствовала себя во всем виноватой.
Вернулась бабушка, а с ней пришли супруги Клюквины – Федор Никанорович и Римма Тимофеевна. Худенькая, некрасивая Римма Тимофеевна плакала и сморкалась. Коренастый, с большой лысиной Федор Никанорович, как видно, чувствовал себя неловко. Он прижал небритый подбородок к груди, он то закладывал руки за спину, то прятал их в карманы брюк, то совал их в карманы пиджака.
– Из-за тебя все это, черт жестокий! – сказала, плача, Римма Тимофеевна. – Запугал мальчишку ремнем, вот теперь ищи его!..
– А я что? – смущенно бормотал Митькин отец. – "Ремнем, ремнем"! Как будто я... это... каждый день... Я его уже сколько... это... пальцем не трогал...
Спокойней всех держались Люсин папа да Митрофан Фомич. Учитель стоял у дверного косяка, скрестив руки на груди и задумчиво посматривая маленькими глазками на всех собравшихся в кухне. Михаил Андреевич невозмутимо курил, прислонившись спиной к холодильнику. Однажды они переглянулись между собой, оба сразу заулыбались и тут же отвели друг от друга глаза. Вера Григорьевна заметила это.
– Ты, кажется, смеешься? – сказала она сердито.
Тут Михаил Андреевич и в самом деле рассмеялся: он закрыл лицо пятерней, и плечи его затряслись.
– Верочка! Уверяю тебя, – еле выдавил он, – ты сама будешь хохотать, когда все это кончится. Хочешь, поспорим?
Дер Элефант сильно наклонил голову, быстро повернулся и стал пробираться сквозь толпу конструкторов в переднюю.
Вера Григорьевна сузила глаза и уперлась кулаками в бока. Только сейчас Петя заметил, что она очень похожа на Самбо.
– Я не хочу спорить, – сказала она напряженным голосом. – Я хочу, чтобы ты позвонил в милицию и заявил, что у тебя пропала дочь. Тебе ясно?
Михаил Андреевич перестал смеяться. Он стал уверять жену, что волноваться и звонить в милицию еще рано, что Люсе и Мите наверняка скоро надоест разыгрывать из себя несчастных беглецов и они сами вернутся домой, как только проголодаются или устанут. В кухню вернулся Митрофан Фомич. Он уже был совершенно серьезен. Он сказал, что полностью согласен с Михаилом Андреевичем.
– Хорошо, – уже спокойнее сказала Вера Григорьевна. – Так что же ты предлагаешь? Вот так стоять да покуривать?
– Зачем покуривать! Попробуем сами их найти, – возразил Михаил Андреевич и добавил: – Товарищи, чего ради мы торчим в кухне? Тут душно и тесно... Пойдемте в комнату!
Розыски
Все перешли в самую большую комнату – комнату девочек.
– Присаживайтесь, граждане! – сказала Ксения Ивановна.
Конструкторы уселись рядышком на диван-кровати. Остальные разместились на другом диване и на стульях. Михаил Андреевич закурил новую папироску.
– Итак, наш военный совет считаю открытым, – провозгласил он шутливо, но, покосившись на жену, добавил уже серьезно: – В самом деле, товарищи, у кого из вас есть соображения по этому поводу?
Едва оправившись от сидения под мойкой, детектив понял, что для него снова настал момент проявить свои способности. Застенчивость помешала ему заговорить первым, он только шепнул Маше:
– Пусть посмотрят, какие вещи они взяли: может быть, это нам что-нибудь скажет.
Самбо огласила Петино предложение, и Ксения Ивановна ушла к себе в комнату. Скоро она вернулась.
– В общем, так, – сказала она и стала загибать пальцы на левой руке: – Люська захватила с собой один чулок, все свои трусики, порванное летнее платье и Машкину шерстяную юбку. У них эти юбки одного цвета, легко было спутать.
Бабушка повернулась к Вере Григорьевне:
– Ты мне хоть голову отруби, а Михаил прав: они где-то поблизости шатаются. Чтобы Людмила задумала далеко убежать да стала хватать что попало – это ты уж меня прости, не такая она дура!
Теперь даже Вера Григорьевна рассмеялась. Однако она тут же сказала, что но может сидеть сложа руки, пока ее дочь шатается без взрослых по огромному городу.
Снова стали думать, как найти беглецов. Вдруг шестиклассник Юра Достоинов что-то пробормотал, глядя на носки своих ботинок.
– Что? – спросил Михаил Андреевич.
Юра снова пробормотал, и снова никто ничего не понял.
– Что ты там бормочешь? – сказала Самбо. – Говори громче!
– Я говорю – в метро, наверно, катаются, – тихо сказал Юра. – Я, когда был поменьше и обижался на родителей, всегда уходил из дому и катался в метро.
Все рассмеялись, но Эдик Лазовский вскочил с дивана и горячо заговорил, что Достойнов высказал очень дельную мысль, что все ребята, собравшиеся здесь, должны немедленно отправиться в метро и заняться розысками.
– Не забывай, дорогой, что в метро десятки станций, сотни поездов и многие тысячи людей, – прогудел Дер Элефант.
Эдик остановился перед ним, заложив руки за спину и чуть наклонившись вперед.
– А система, Митрофан Фомич? Вы системе никакого значения не придаете? Если мы будем просто ездить в поездах да осматривать станции, разумеется, мы никого не найдем... Но если мы будем действовать по четко разработанному плану...
– Ну погоди, погоди! А что это за план?
– А план... план хотя бы такой. Беглецы наверняка не станут ездить взад-вперед по одной и той же линии; они станут кататься и по кольцевой, и по всяким радиальным линиям. Например, отсюда до Сокольников, затем от Сокола до завода Лихачева и так далее. Следовательно, они будут пользоваться переходами. Переходов не так уж много, Митрофан Фомич. Мы расставим в переходах свои посты – по одному человеку на каждом, – и вот увидите: не больше чем через два часа беглецы попадутся.
В конце концов взрослые решили, что лучше хоть как-нибудь действовать, чем сидеть в комнате да разговаривать.
Предложение Юры Достоинова, особенно план Эдика показались Пете верхом тактической мудрости. Детектив готов был локти кусать от досады, что не он первый все это придумал. Он попросил разрешения позвонить по телефону родителям, и Самбо отвела его в комнату, где стоял аппарат. Минут десять Петя трепетным голосом разговаривал то с матерью, то с отцом, то снова с матерью. Он растолковывал каждому из них, в каких волнующих событиях ему приходится участвовать, он дал честное-распречестное слово, что встанет завтра в семь утра и выучит все уроки, он так умолял позволить ему задержаться часов до десяти, что родители, поворчав, согласились.
Когда Петя вернулся в комнату девочек, Митрофана Фомича уже не было: он ушел домой проверять контрольные работы.
Петя узнал, что взрослые за это время разработали свой план действий: сначала они позвонят по телефону всем родным и знакомым, к которым могли бы заглянуть беглецы, потом, в случае надобности, объедут тех родственников и знакомых, у которых телефона нет. Бабушка Маши, Ксения Ивановна, останется дома для связи.
Потом юные конструкторы по очереди звонили своим домашним, предупреждая их, что задержатся. Только без десяти восемь участники розысков вышли на улицу.
Дом, в котором жила Самбо, находится недалеко от станции метро "Аэропорт". Когда ребята ввалились в вагон, Эдик пересчитал их.
– Двенадцать человек, – сказал он. – Пошли посмотрим, сколько в метро переходов.
Все подошли к висевшей на стене вагона схеме московского метро и стали изучать переплетение синих, зеленых, красных и желтых линий. Пассажиры поглядывали на ребят, большинство – добродушно, с затаенной улыбкой, кое-кто – угрюмо и подозрительно. Юные конструкторы были в той самой одежде, в которой они явились убирать помещение клуба, а для таких дел, как известно, в роскошные туалеты не наряжаются. Маша могла бы переодеться, но она этого не сделала из солидарности с остальными; теперь на ней был красный шелковый плащ, а из-под него видны были грязные тренировочные брюки. На Нине Изюминой был довольно длинный мамин халат с полинявшими цветочками, сверху его прикрывало голубое пальто. Мальчики считали зазорным в середине октября надевать пальто. Они щеголяли в пиджаках с оборванными пуговицами, в старых форменных гимнастерках с протертыми локтями. На Эдике Лазовском был хороший пиджак и невероятно засаленный рабочий комбинезон, который он из своеобразного пижонства уже два года не отдавал в стирку. Приличней всех выглядел Петя, но и тот был изрядно помят после сидения под мойкой. Бесчисленные вихры на его голове поднялись дыбом, и к одному из них прилип темный шматок паутины.
Проехали "Динамо", "Белорусскую", "Маяковскую", а команда Эдика все еще толпилась перед схемой и отчаянно галдела, стараясь сосчитать изогнутые стрелочки, которыми были обозначены переходы: эти стрелочки в некоторых местах так были переплетены, что ребята то и дело сбивались со счета.
Поезд снова стал замедлять ход.
– "Площадь Свердлова". Выходим! – скомандовал Эдик. Когда все вышли, он отвел ребят в самый конец перрона, где было поменьше народу.
– Так все-таки, сколько же переходов?
– Тринадцать!
– Восемнадцать!
– Шестнадцать!
Эдик помолчал, покусывая губу под темными усиками. Красивое лицо его выглядело озабоченным.
– По-моему, тоже шестнадцать. А впрочем, у меня у самого в голове каша с этими переходами. Только вот что мне ясно: чтобы отсюда попасть, предположим, на "Проспект Маркса", надо подняться по эскалатору и потом снова спуститься. А для того, чтобы попасть сюда со станции "Проспект Маркса", как надо поступить?
– Вниз... по тоннелю пройти, – упавшим голосом сказала Самбо.
– Вот в том-то и дело! И со многими пересадками так. Короче говоря, чтобы действовать наверняка, надо расставить не шестнадцать постов, а штук... минимум двадцать. А нас только двенадцать человек. Вот в чем ошибочка!
Обескураженные ребята помолчали.
– Если хочешь знать, тут не двадцать человек нужно, а сто двадцать, – сказал Гриша Ломков; это был черноволосый лохматый парень с раскосыми глазами.
– Почему сто двадцать? – спросил Достоинов.
Ломков стоял, сунув руки в карманы брюк, подняв плечи. Он угрюмо смотрел вдоль перрона, по которому сновали пассажиры: одни входили в вагоны прибывшего поезда, другие выходили из них.
– По каждому переходу в минуту, наверно, тысяча человек проходит, – сказал Ломков, – и все главным образом взрослые. Попробуй заметь среди них двух вот таких шпингалетов! Станешь справа – не увидишь, кто идет левее, станешь слева... В общем, фиговый твой план, товарищ Лазовский!
– Согласен: фиговый. Предложи хороший, – сказал Эдик.
Никакого лучшего плана Гриша не смог предложить. Тогда решили для очистки совести подежурить на наиболее важных переходах и к десяти часам собраться здесь, на прежнем месте.
Петю и Машу Эдик направил на Киевский вокзал, предупредив, что это объект очень трудный: как на всех привокзальных станциях, толкучка там страшная. К тому же там сходятся целых три линии метрополитена.
Детектив и Самбо двинулись в путь. Двинулись они не одни, а вместе с Юрой Достоиновым и Ниной Изюминой. Все четверо поднялись наверх по эскалатору. Здесь, в довольно мрачном зале, полном людей, идущих в разных направлениях, маленький Юра Достоинов занял свой пост, а остальные трое спустились по другому эскалатору. На станции "Площадь Революции" Петя и Маша простились с Ниной, которая побежала по лестнице вниз, в коридор, ведущий к станции "Площадь Свердлова". Самбо с детективом сели в поезд и поехали на Киевский вокзал.
Они плохо представляли себе, как расположены там переходы, поэтому, прибыв на место, решили сначала осмотреться.
От входа, ведущего с улицы, можно было попасть на одну из трех линий метро. Если, минуя эскалатор, пройти по верхнему коридору, то окажешься на калишшско-кунцевской линии. Если спуститься по эскалатору на промежуточную площадку, а от нее свернуть направо, попадешь на линию, идущую через центр к станции "Щелковская". Если не сворачивать направо, а продолжать спускаться по эскалатору, окажешься на кольцевой.
Решено было, что Петя займет пост в верхнем коридоре, а Маша будет дежурить на площадке между эскалаторами.
Уже минут через десять детектив понял, что Гриша Ломков был совершенно прав. Каждую секунду перед ним проходил не один, а полтора-два десятка людей. И все куда-то спешили. Спешили пассажиры дальних поездов с увесистыми чемоданами, спешили пригородные пассажиры с авоськами и пластмассовыми сумками. Спешили и те, кому не нужно было на поезд. Спешили мужчины и женщины в рабочей одежде и люди нарядные. Спешили мамаши, тащившие за руку маленьких детей, мелькали перед нашим сыщиком военные и ремесленники, старики и старухи, юноши и девушки, мальчишки и девчонки... Среди последних Петя замечал похожих то на Митю Клюквина, то на Занозу. Тогда он бросался в погоню, пробираясь сквозь движущуюся толпу, его толкали, и он толкал... Кончалось дело тем, что он терял из виду тех, кого преследовал, или же выяснялось, что это вовсе не Митя Клюквин и никакая не Заноза.
Детектив ничего не ел с двух часов дня; кроме того, он был измучен сидением под мойкой. В глазах у него рябило, в ушах звенело, под ложечкой сосало. Он все чаще и чаще останавливал прохожих, спрашивая у них, который час, но время, как всегда в таких случаях бывает, тянулось удивительно медленно.
Вдруг Петя вспомнил, что еще в кухне у Самбо, когда он только что вылез из-под мойки, у него мелькнула какая-то исключительно важная мысль. Петя отчетливо помнил, как ему захотелось тут же высказать эту мысль, но в это время что-то ему помешало: то ли юные конструкторы явились, то ли Митрофан Фомич, то ли еще что-то произошло... Сейчас детектив с новой силой ощутил, что это была исключительно важная мысль, что от нее зависит успешная поимка беглецов. Ощущение важности мысли осталось, а сама мысль из памяти испарилась.
Детектив перестал следить за толпой. Он прислонился спиной к проходной стене и стал вспоминать: о чем же он тогда подумал, в кухне у Маши? Он перебрал в памяти все события, начиная с того момента, как его извлекли из-под мойки, но ничего путного вспомнить так и по смог.
– Шагай, шагай! Уже девять сорок. Опоздаем! – пропыхтел какой-то гражданин, тащивший за полной женщиной два чемодана.
Без четверти десять Петя смог покинуть свой пост и спуститься к Самбо на площадку между эскалаторами.
Петя быстро нашел ее в толпе: помог яркий красный плащ.
Маше тоже нелегко далось дежурство. Скуластое лицо ее побледнело, глаза смотрели замороченно. Прежде чем сесть в поезд, ребята еще раз поднялись наверх, где стояли будки телефонов-автоматов. Маша позвонила домой. К телефону подошла бабушка. Она сказала, что беглецы еще не нашлись, что родители все еще ищут их по знакомым. Самбо еще больше помрачнела. Она молчала, пока спускались по эскалатору, долго молчала в поезде. Только один раз она обернулась к детективу и сказала ему в самое ухо под грохот колес:
– А вдруг Люська в самом деле решила удрать! А?
– Найдутся, – сказал Петя и снова принялся ломать себе голову: о чем же он подумал тогда, в кухне у Самбо?
Все конструкторы уже были в сборе на станции "Площадь Свердлова". Все заметили, что Самбо волнуется, и всем было немножко неловко, что они прекращают поиски, но пора было возвращаться домой. Кто-то бормотал, что у него родители волнуются, кто-то вздыхал, что домашних заданий на завтра много.
– Самбушка, поверь моему слову, – ласково сказал Эдик, – психовать еще рано: никуда она не денется, твоя Заноза.
– А я и не психую, – тихо ответила Самбо и отвернулась.
Сели в поезд, поехали назад, к "Аэропорту". Конструкторы нарочито громко уверяли друг друга, что беглецы наверняка сегодня же вернутся, что в крайнем случае их в два счета разыщет милиция. Самбо стояла у двери спиной ко всем и упорно смотрела сквозь стекло, за которым неслись черные полосы кабелей, проложенных на стене тоннеля, мелькали лампы, освещавшие путь. Когда вышли из метро на Ленинградский проспект, Нина Изюмина предложила еще раз зайти к Маше, чтобы узнать, не нашлись ли беглецы.
– Мы даже в квартиру входить не будем, – сказала она. – Мы подождем на лестнице, а ты спросишь у бабушки и нам скажешь.
Так и сделали. Войдя в подъезд, Самбо открыла дверь квартиры своим ключом; ребята остались ждать на площадке. Через полминуты Маша выглянула из двери:
– Никаких новостей. Мама в милицию пошла. Заявлять.
Все попрощались с Машей, и те, у кого был телефон, сказали, что еще позвонят ей перед сном.
Минут через пять детектив был уже у себя в подъезде. Он уже не думал ни о Самбо, ни о беглецах. Он думал лишь о котлетах с картошкой, бутербродах, о сладком горячем чае.
Он вошел в кабину лифта, закрыл за собой дверки и большим пальцем нажал кнопку восьмого этажа. Машинально Петя взглянул на свой большой палец, и... в тот же миг котлеты и чай с бутербродами вылетели у него из головы. Сыщик вспомнил наконец, о чем он подумал в кухне у Маши!
А лифт все поднимался. За стеклом кабины уплыл вниз второй этаж, третий, четвертый, пятый... Сыщик нажал кнопку "стоп", и кабина повисла между шестым и седьмым этажами.
Надо было обдумать положение. Петя знал, что если он явится домой, то сегодня родители его уже никуда не отпустят. Конечно, он мог бы позвонить Самбо, по телефону навести ее на верный след беглецов, но, едва подумав об этом, Петя почувствовал, что не в силах пойти на такую жертву. Жалким и беспомощным казался ему теперь план Эдика расставить посты в метро по сравнению с его, Истиной, замечательной догадкой. Ведь эта догадка родилась в результате кропотливой следовательской работы, безукоризненных логических умозаключений. Сообщить о ней Самбо, а самому улечься спать детектив просто не мог. Он предвидел, что сегодня ночью ему будет страшный нагоняй, но он предвидел и другое: родители быстро смягчатся, узнав, каким блестящим ходом он разыскал пропавших изобретателей. Он нажал кнопку первого этажа, и кабина пошла вниз.
