— Так красиво, — говорит Монтесума. — Да, это красиво — все это безумие. Хотя это конец. Гибель всей нашей цивилизации.

На алтарь кладут очередную жертву. Монтесума заносит нож и убивает — равнодушно, бесстрастно и как бы походя, как будто вставляет в ухо серьгу. Убивает одним ударом, вырывает сердце и снова бросает его вампиру. Остальные жрецы расчленяют тела и сбрасывают их вниз — на ступени широкой лестницы на пирамиду, как будто эти кровавые приношения могут остановить пришествие Кецалькоатля. Но его ничто уже не остановит. Ничто. Кони уже у подножия пирамиды. Броня испанцев сияет — это отблески пламени. Мечи обнажены. Знамена испанской короны летят по ветру. Кортес — впереди.

Монтесума узнает бога. Он оборачивается к богу-ребенку и говорит:

— Будь все по-другому, ты бы правил до конца священного года. Но сейчас у нас нету другого выбора, кроме как пожертвовать самым дорогим, что у нас есть. Не печалься.

— Ты даже не знаешь, — говорит мальчик-вампир, — как я хочу умереть.

Грохот тяжелых сапог по камню. Все ближе и ближе. Четкий, ритмичный — пугающий.

— Тогда ложись на алтарь.

Мальчик стоит — неподвижный и безучастный, как кукла, — пока жрец снимает с него одеяния бога. Полностью обнаженный, он ложится на холодный камень. Он не боится смерти. Он уже умирал. Он уже умер. Дым ароматных курений из четырех жаровен по углам алтаря застилает луну.

Он думает: «Моя смерть не остановит гибель этого мира. ОН это знает, и я это знаю. Но он должен хоть что-то предпринять. А я, как всегда, должен сыграть роль в чьем-то чужом спектакле. По крайней мере на этот раз я могу умереть по-настоящему. Я стал тем, кто я есть, в предсмертной агонии горящего города — так, может быть, мне суждено умереть точно так же?»

Нож опускается. В дыму ароматных курений — мгновенный просвет. Он видит сияющую луну, а потом...

Шаги уже совсем близко.

Рука с ножом застывает в воздухе. Кто-то перехватил ее — не дал ударить. Святотатство! Жрецы в потрясении замирают.

— Вставай! — грубый голос. Знакомый. Голос из полузабытого сна. — Вставай, Хуанито. — Это святой отец, брат Ортега. — Так вот как мы встретились снова... и я вовсе не удивлен... поганые языческие ритуалы, игрища дьявола...

— Нет. — Тихий голос Кортеса.

Мальчик садится на алтаре. Монтесуму разоружили и скрутили руки ему за спиной. Его держат двое испанцев. Жрецы тихо плачут. Испанцы пихают жреца, одетого в кожу, снятую с высокорожденной женщины. Монтесума и Бог-из-за-Моря смотрят друг другу в глаза. Оба знают, что это не просто война между двумя народами. Это действительно битва богов. Противостояние двух миров.

— Эти люди — закоренелые язычники, и тому доказательство — присутствие этого дьявольского отродья. — Отец Ортега обвиняюще тычет пальцем в мальчика-вампира. — А мы думали, что избавились от него навсегда.

— Мне кажется, эта встреча — хороший знак, святой отец. — Кортес улыбается Хуанито. — Приговоренный мной к смерти и спасенный от смерти мной же. Какова ирония судьбы.

— Я пытался ему объяснить, капитан, кто ты на самом деле. Но он видит только свои иллюзии.

— Мы позаботимся об его иллюзиях.

Солдаты уводят Монтесуму — который держится с гордым достоинством, как и подобает правителю — в комнату за алтарем.

— Давайте сюда ваших бесов! — кричит отец Ортега. Солдаты тащат большой деревянный крест вверх по ступеням. — Посмотрим, как они устоят перед Господом нашим Иисусом и Девой Марией.

Мальчик-вампир тоже идет в комнату за алтарем. Скользко. Весь пол залит кровью. Повсюду валяются расчлененные трупы. Отрезанные головы жертв насажены на деревянные колья. Жрецы набросали в жаровни столько трав, что испанцы едва ли не задыхаются. Фигуры богов видны смутно — сквозь дым проступает то искривленный в усмешке рот, отлитый из золота, то рука с человеческим черепом на ладони, то высокая грудь богини. А в самом дальнем конце — окутанное дымом зеркало, через которое Тецкатлипока говорит со своими людьми.

Мальчик-вампир думает про себя: «Мне не уйти от моей судьбы. Вечность у меня в крови. Я вернусь в Испанию. Я буду вечно скитаться по миру, навсегда — маленький мальчик. И я всегда буду томиться по тени воспоминаний о жизни. Жажда крови — проклятие, которое с каждым разом связывает все сильнее. Чем больше пьешь, тем сильнее голод...»

Монтесума говорит ему:

— Возвращайся в свой мир через зеркало. Ты обречен проиграть эту войну... твой век закончился.

Мальчик-вампир встает перед зеркалом... смотрит в дымящееся стекло... он видел... фрагменты иного прошлого, иного будущего... он смотрит как завороженный, безучастный ко всему, что творится вокруг... испанцы сбрасывают богов с их престолов, призывая в свидетели Деву Марию и святого Иакова — пусть они видят, как их верные слуги расправляются с погаными идолами.

Мальчик-вампир видит кого-то, очень похожего на него. Тот, другой, мальчик стоит на сцене — но это какая-то странная сцена, и театр тоже какой-то странный, мальчик-вампир такого еще не видел. Он держит в руках непонятную металлическую трубку и поет в эту трубку. Голоса у них тоже очень похожи, только голос того, другого, темперирован жизнью, а значит, и будущей смертью, и еще в нем — налет зарождающей зрелости, которой сам мальчик-вампир никогда не узнает. Кто этот мальчик на сцене? Он танцует под странную музыку — нестройную, резкую и чужую, — и круг света на сцене перемещается вместе с ним.

И вдруг этот мальчик из зеркала видит его — сквозь пропасть времени.

Он что-то протягивает ему и шепчет:

— Ты можешь освободиться. Вот в чем секрет...

И теперь Хуанито видит, что это яблоко.

Гладкое. Красное, как кровь.

Он протягивает руку в зеркало...

— Это зеркало тоже ваш бог? — кричит Кортес, обращаясь к жрецам. — Сейчас я вам покажу, чего стоят все ваши боги!

Он отбирает каменную статуэтку Мадонны у одного из солдат. Размахнувшись ею, как дубинкой, бьет по зеркалу. Зеркало — вдребезги. Отец Ортега топчет ногами осколки, как будто пытается затушить огонь. Испанцы смеются. Жрецы-ацтеки, съежившиеся от страха, кромсают себя ножами — дабы боги узрели, что их вины в святотатстве нет.

— Тимми, — говорит мальчик из зеркала, когда его образ разлетается на тысячу образов. В каждом осколке.

— Тимми? — переспрашивает Хуанито. — Что это? — И он вдруг понимает, что там, где сейчас этот мальчик, — там тоже город. И этот город тоже горит. Хотя, может быть, этот город — всего лишь иллюзия...

Яблоко падает к его ногам через пропасть пространства и времени, и...

• змей •

...и Петра поднимается к сыну, и трясущимися руками развязывает узел у него на шее, и зовет его снова и снова, как будто он может ее услышать, как будто он может вернуться... ожить...

...она обнимает холодное тело, пытаясь согреть его материнским теплом, пытаясь вдохнуть в него жизнь... она целует холодные губы, но чувствует только вкус желчи и засохшей рвоты... но это совсем не противно, потому что он — ее сын...

...и он все-таки оживает! Губы шевелятся, рот ловит воздух. И он обнимает ее, обнимает сам, и прижимает к себе, и она шепчет:

— Джейсон, прости меня, Джейсон, прости.

И он говорит, с трудом выдавливая слова:

— Меня нет, мама. Меня больше нет. Теперь у тебя другой сын.

И вдруг его кожа рвется и сползает с лица... словно кожа змеи... и под сброшенной кожей — другое лицо... другой мальчик, который пока еще жив и которому она очень нужна, так нужна... потому что его собственная мать предала его... предала так жестоко...

Матерь, узри своего сына...

И она вдруг со всей ясностью осознает, что Джейсон мертв. Навсегда. И он никогда ее не простит — не потому, что не хочет прощать, а потому, что его уже нет. Если ей нужно прощение, она должна простить себя самое.

Пусть сын покоится с миром. Не надо тревожить сон мертвых. Надо заботиться о живых...

— Эйнджел, — шепчет она, и дерево растворяется, словно дым, и она вдруг попадает...

• Вампирский Узел •

...темнота.

— Куда мы едем? — спрашивает Дамиан Питерс. Судя по ощущениям, это поезд. Тряска. Стук колес.

Кто-то берет его за руку.

— Я буду твоим проводником. — Дамиан узнает голос. Это мальчик, который был богом. — Пока ты опять не прозреешь.

— Я не хочу прозревать. Лучше бродить в полной тьме, заливаясь слезами и скрежеща зубами — до конца времени.

— Только этому не бывать.

— Почему? — говорит Дамиан Питерс.

— Потому что ты лишь представлялся богом в вечной битве за власть во вселенной. На самом деле ты — никакой не бог.

Слезы текут из незрячих глаз Дамиана.

• Вампирский Узел: тоннель •

...поезд медленно поднимается в гору.

— Куда мы едем? — спрашивает Петра. Они въезжают в тоннель. Кромешная тьма. И во тьме проступают картины... как фрески на стенах тоннеля, выхваченные на миг лучом света... картины из ее собственной жизни, разрозненные фрагменты.

— К Брайену, — говорит Эйнджел Тодд. — Ты ведь хочешь к нему, правда? Теперь все будет иначе. Я обещаю. Я больше не буду тебя ревновать.

• Вампирский Узел: колдунья: тоннель •

Фруктовый салат в вагоне-ресторане, похоже, слегка подкис. Но Симона все равно ест с аппетитом. Поезд мчится вперед. Она подцепляет на вилку дольку яблока, но не торопится отправлять его в рот.

Знание, заключенное в яблоке, — горькое.

Она откусывает кусочек и понимает, что божественная природа ее покидает. Теперь она — лишь пустая оболочка. Когда-то она была вся переполнена силой, но это была чужая сила — данная ей на время и теперь отобранная. Скоро все кончится, и она станет просто старухой — выдохшейся, ни на что не годной.

Бессилие — это невыносимо.

Сила была ее жизнью.

Кусочки яблока затвердевают. Края на срезах становятся острыми. Как осколки разбитого зеркала. Но она все равно ест. Стекло режет язык. Но Симона не чувствует боли. Кровь течет у нее изо рта, из ноздрей, из порезов на щеках.

Она ест. Она знает, что поедает себя самое.

Последний кусок яблока застревает в горле. Разрывает трахею.

Симона перестает дышать.

Поезд в Вампирский Узел выходит из тоннеля.

• Вампирский Узел •

Поезд мчится навстречу свету — навстречу огню, в котором сгорает мир, и...

• память: 1520 •

Хуанито кусает яблоко и видит свое будущее освобождение. Да, ему предстоит еще долго бродить по миру, пока он не найдет человека, который сам — добровольно — захочет с ним поменяться... но он найдет его и дотянется до него сквозь зеркала внутри зеркал, сквозь миры между мирами, и...

• Вампирский Узел: ангел: зеркало •

— Ты пришел! — говорит Эйнджел, берет мальчика за руку и тащит его из зеркала. — Из прошлого, да?

— В Зазеркалье нет времени.

— Слушай. Слушай.

Шум поезда, грохот колес. Они выезжают из черноты тоннеля в ослепительное сияние.

— Ты знаешь, что нам надо делать? — говорит Эйнджел.

— Да. Нам надо сделать переливание крови. Тебе — мою, мне — твою.

— Ладно.

— Я люблю тебя, — говорит Тимми Валентайн. Может быть, он никогда еще не говорил этих слов — никому, думает Эйнджел.

Они придвигаются ближе друг к другу.

— И как мы это проделаем? — тихо спрашивает Эйнджел.

— Укуси меня. — Тимми улыбается. — Да нет, балда. В шею. — Он смеется. Но его смех проникнут такой печалью, которую Эйнджел не сможет понять и прочувствовать, пока он еще человек.

Они прикасаются друг к другу. Сначала — только руками, кончиками пальцев. Эйнджел чувствует возбуждение, только это совсем другое — не то, что он чувствовал с Беки Слейд, когда боялся, что она узнает его секрет, или с Марджори, когда ему было невыносимо стыдно. Но возбуждение быстро проходит. То, что они собираются сделать, это больше, чем просто любовь — это полное преобразование. Эйнджел снимает свой бутафорский вампирский плащ; Тимми — плащ из раскрашенных перьев, в котором он вышел из зеркала. Эйнджел смотрит вампиру в глаза. Он раздевается полностью и бросает одежду на потертое виниловое сиденье старого поезда. В окна врывается свет. Они обнимаются. Тело Тимми такое холодное... такое холодное, что обжигает. Но это быстро проходит. Вампир запрокидывает голову, и Эйнджел пытается прокусить его яремную вену. С первого раза он не попадает, но Тимми берет его голову и направляет в нужное место. Кожа легко расходится под зубами. Появляется кровь. Сперва она — темная и густая. Мертвая кровь. Вкус ледяной крови на языке. Она пьянит и дурманит. И Эйнджел проваливается в бездонный колодец внутри себя: в темноту, которая была в нем всегда — он всегда это знал, — но в которую он боялся заглянуть. Он пьет. И холод отступает, сменяясь теплом. А потом он наконец отрывается от шеи вампира и подставляет ему свою шею. Он чувствует голод Тимми, чувствует, как вместе с кровью из тела истекает душа, но он ни о чем не жалеет. Сейчас ему хорошо. Хорошо и радостно. Он убил прошлое. По-настоящему. Убил Эррола, убил мать и ту тварь, которая притворялась матерью, одевшись в ее кожу. Убил в себе прежнего Эйнджела. Да, он скорбит о мертвых.

Скорбит о себе. Но этот этап уже пройден. Теперь пора идти дальше. Он впивает в себя мертвую кровь и силу смерти, которая была силой жизни в его мертвом друге. Да, он жадно глотает холод. Он погружается в холод. Холод течет по венам. Так холодно, холодно, холодно... Холодно. Но за холодом скрыто тепло — лихорадочный жар мимолетной жизни, воспринимаемой сквозь холодные линзы вечности.

• поиск видений •

Лестница кончилась. Брайен добрался до последней площадки на самом верху. Он открывает дверь и оказывается в поезде. Поезд едет сквозь тьму. За окнами — непроглядная чернота. Брайен даже не видит дверей в купе. Он на ощупь пробирается по коридору.

Когда он открывает дверь между вагонами, он едва не сбивает с ног Петру. Она не одна. С ней — мальчик. Но Брайен не может понять, кто это: Эйнджел или Тимми Валентайн. Петра прижимается щекой к его щеке. Он сжимает ее в объятиях. Они целуются. Мальчик улыбается. Брайен слегка отстраняется — он почему-то смущен.

Лайза! — думает Брайен. Прошлое — как вампир. Оно крадет у тебя волю к жизни. Пора убить прошлое — навсегда. Он смотрит на мальчика и на женщину у себя в объятиях и понимает, что он им нужен. Очень. Мальчику нужно, чтобы рядом был взрослый мужчина, который поймет его, и поддержит, и поможет обрести уверенность; женщине нужно, чтобы рядом был любящий человек, нежный, внимательный. Мы можем стать настоящей семьей, думает Брайен.

— И что мы теперь будем делать? — говорит он.

Мальчик, который пришел вместе с Петрой, отвечает:

— Все остальные сойдут в Вампирском Узле. Но мы проедем чуть дальше...

• поиск видений •

Пи-Джей смотрит на мертвую ведьму. Она умерла, где сидела — за столом в вагоне-ресторане. Подавилась последним куском яблока с древа познания.

При виде мертвого врага он не чувствует ни злорадства, ни радости. Только печаль. Ибо когда человек умирает, пусть даже твой враг, это всегда печально.

— До свидания, — шепчет он, обращаясь к последней из Богов Хаоса, единственной из всех, кто действительно обладал божественной силой.

Пи-Джей смотрит на мертвую женщину и вдруг проникается невыразимой легкостью бытия. Ему предстает видение — внутри видения. Его дух устремляется к тому месту, где проходил его самый первый поиск видений, когда его посетила женщина-дух, наделила его горьким даром видеть и дала ему двойственный пол... И теперь она снова явилась ему. Он видит ее, одетую в облака и сияние солнца. И его сердце переполняется радостью, потому что он знает — пришло время освобождения.

— Ты знаешь, зачем я пришла? — говорит женщина-дух.

— Да. Забрать обратно свои дары.

— Да. Они больше тебе не нужны. Для тебя они были тяжелым грузом. И я тебя понимаю. То, что ты сделал и через что ты прошел... это неправильно, что кому-то из смертных пришлось это делать. Но по-другому было нельзя.

Она трижды касается его груди. При первом касании исчезает все, что в нем было женского; второе касание — и он падает вниз, на землю; третье — и магии больше нет.

Женщина-дух тоже исчезла. Но на ее месте теперь другая — юная, свежая. Вся — трепетная любовь. Пи-Джей заключает ее в объятия.

— Хит, — шепчет он. — Хит, Хит...

— Я убила дедушку, — говорит Хит. — Теперь он сможет переродиться...

— А я уже не шаман, — говорит Пи-Джей. — У меня больше нет дара.

— Но мы все еще в этом видении... все еще в зеркале...

— Скоро все кончится. Слышишь? Поезд уже останавливается.

— О... Пи-Джей... люби меня! Быстрее! Пока видение не кончилось.

• наплыв: пророк: поиск видений •

Дамиан Питерс медленно открывает глаза. Ведьма мертва. Динь-дон, думает он, пряча улыбку. Он знает: уже очень скоро они покинут эту страну Оз. Навсегда...

• память: 1520 •

И мальчик говорит Монтесуме:

— Радуйся, Говорящий Первым. Ты был прав. Сейчас не время для скорби. Теперь я знаю, что все кончается... даже империя, которую ты так хотел уберечь... даже вечность, на которую я обречен.

И Монтесума в ответ говорит, и его тихий голос перекрывает предсмертные вопли и рев огня:

— Стало быть, ты действительно бог? Ты сразился с Пернатым Змеем и проиграл?

— Когда-то каждый из нас был богом. Но боги тоже не вечны. — Мальчик-вампир оборачивается к Кортесу: — Прощай, капитан.

— Куда ты идешь, Хуанито? — спрашивает Кортес. — Ты должен вернуться со мной в Испанию. Нам будет о чем рассказать на приемах в королевских домах Европы: как сначала тебя обрекли на смерть, а потом спасли. Теперь мы все — богаты.

— Я возвращаюсь в темный лес души, — говорит мальчик-вампир, — и я сам не знаю, когда приду снова.

И тут Монтесума издает леденящий кровь вопль, ибо теперь он уже точно знает, что бог оставляет его навсегда.

— Нет, — говорит мальчик-вампир, как будто прочитав его мысли. — Радуйся, Говорящий Первым.

И он растворяется в дыме копала, обернувшись туманом, как это умеют вампиры, и втекает в осколки Дымящегося Зеркала.

• Вампирский Узел •

Ночь. Поезд подъезжает к маленькой станции. Пи-Джей первым спрыгивает с подножки и подает руку Хит. Она такая красивая в сиянии полной луны. Пи-Джей навсегда сохранит в своей памяти эту ночь в Зазеркалье, когда они занимались любовью в последний раз... их любовь — это единственное, что было настоящим в калейдоскопе блекнущего видения.

Потом из поезда выходит Дамиан Питерс. У него такой вид, как будто он побывал в аду. И он действительно там побывал, только это был ад у него в душе.

— Мир — это ад, но не в том смысле, в котором я понимал это раньше, — бормочет он себе под нос.

— И что вы теперь будете делать? — спрашивает Пи-Джей. — Вернетесь к себе в Вопль Висельника?

— Вот уж не знаю, — говорит преподобный Питерс.

Следующим на платформу выходит Тимми Валентайн.

Он не произносит ни слова. Просто стоит и молчит. Он такой бледный — в серебряном свете луны, но теперь эта бледность не кажется мертвой. И в глазах у него — затаенный смех, которого не было раньше. По крайней мере Пи-Джей такого не помнит. Сначала Пи-Джей подумал, что это Эйнджел. Но когда Тимми заговорил, он узнал его голос. Голос, который не спутаешь ни с каким другим.

— Я себя чувствую, как Пиноккио, — говорит Тимми. — Наконец-то я настоящий.

— Я ни о чем не жалею, — доносится голос из окна. Это Эйнджел. Рядом с ним — Брайен и Петра. Святое семейство, в котором нет ничего святого. Нечестивая троица. Брайен — небритый Бог-Отец, похожий на опустившегося писателя; Петра — политкорректный Святой Дух в элегантном брючном костюме; и Эйнджел, чей мертвенно-бледный лик светится в полумраке. Пи-Джей узнает эту бледность. Так выглядят мертвые, но неумершие. Нежить.

— А вы что, не будете выходить? — спрашивает Пи-Джей.

— Нет, — говорит Эйнджел. — Может, на следующей станции. А может, еще покатаемся.

— Но, Брайен... — начинает Пи-Джей и умолкает на полуслове. Взгляд Брайена красноречивее всяких слов. Этот взгляд говорит о том, что он ничего не забыл — он помнит все, что они пережили вместе. И тем не менее Брайен медленно качает головой. А потом они обнимаются — все трое, — и поезд отходит от станции Вампирский Узел, уходит навстречу рассвету.

— Пойдемте домой! — говорит Тимми, и вдруг смеется, и ведет всех за собой — в лабиринт разбитых зеркал...

• наплыв •

С чистого — без единого облачка — неба пролился дождь. Вода обрушилась сплошным потоком на горящую гору. Буквально за считанные часы пламя погасло. Осталась только дымящаяся зола. Феномен небывалый. Чудо природы.

Когда вертолеты приземлились в Узле, спасатели обнаружили только трупы, обгоревшие до полной неузнаваемости. Но в самом центре кольца пожара их ждало чудо. Главный съемочный павильон был нетронут огнем. И вскоре выяснилось, что все это время там проходили съемки — люди в павильоне даже не знали о том, что творится вокруг.

— Но неужели вы ничего не слышали? — спросил один из спасателей у режиссера Джонатана Бэра. Он не верил, что такое вообще возможно.

— Ну, понимаете... у нас там был такой джем. В смысле, мы там снимали такую сцену, за которую многие режиссеры полжизни бы отдали. Да что полжизни?! За такое не жалко и умереть! И кое-кто умер, как я понимаю. Но я повторюсь. Иной раз искусство стоит того, чтобы за него умереть. А про пожар мы потом почитаем в газетах.

Среди погибших была и Марджори Тодд, мать мальчика, исполнявшего главную роль. Ее опознали только по слепку зубов — каким-то непостижимым образом у нее сгорела вся кожа. Также среди погибших: каскадер Джеймс Торрес, главный пиротехник Дэн Остердей...

— Страховые компании сойдут с ума, — сказал Бэр.

...и знаменитый актер Джейсон Сирота, исполнявший роль отца Таппана, сумасшедшего священника, который — вот ирония судьбы — сжигает весь город Узел в своем фанатичном религиозном безумстве. К изумлению спасателей — а также корреспондентов CNN и гостей ток-шоу «Развлечение на сегодняшний вечер», — преподобный Дамиан Питерс, известный телепроповедник, вовлеченный в недавний сексуальный скандал и какие-то невразумительные разборки со Службой внутренних доходов, оказался на месте съемок и вызвался заменить Сироту, что было особенно удивительно, поскольку, как удалось выяснить журналистам, Питерс приехал собрать доказательства для официального обвинения в адрес кинокомпании — он собирался подать на них в суд за клевету, так как неприглядный образ отца Таппана был списан якобы с самого Питерса...

— На самом деле это не так уж и удивительно, — сказал Бэр позднее в своем интервью для «Geraldo». — Когда вас преследуют и федеральные власти, и журналисты, жадные до скандалов, лучший выход — сменить поле деятельности. Тем более что есть люди, просто созданные для того, чтобы играть перед камерой. И Питерс — один из таких людей...

Поскольку Джейсон Сирота был мертв, Гильдия киноактеров разрешила преподобному Питерсу сниматься, хотя он и не был членом Гильдии.

Всех погибших удалось опознать, однако двое человек пропали без вести: журналист Петра Шилох и сценарист Брайен Дзоттоли, который делал финальную версию сценария и, по словам Бэра, "был самым лучшим из всех сценаристов, работавших над картиной... он не просто переделал сценарий, он построил окончательный вариант художественной реальности фильма".

Но самое странное и удивительное заключалось в том, что Эйнджел Тодд, юный актер, занятый в главной роли, унаследовал особняк Тимми Валентайна. Руди Лидик, душеприказчик Тимми и управляющий его поместьем, заявил, что в завещании Тимми есть пункт, который гласит, что по усмотрению душеприказчика особняк может быть передан в собственность человеку, который способен в точности скопировать внешность и голос Тимми Валентайна, равно как и другие его способности и достижения. Вскоре после вступления во владение поместьем Эйнджел Тодд официально сменил фамилию и имя на Тимми Валентайн...

— Жизнь подражает искусству, — сказал Джонатан Бэр в своем интервью для «НВО», озаглавленном «Валентайн» — сотворение культовой классики". — Процитирую старую песню «Стервятников»:

Смерть — это иллюзия.

Зеркало — кровь.

Не знаю, что это значит, но вы же, наверное, знаете, что они выступали с Тимми. И на разогреве, и вместе с ним. Что с ними стало сейчас? Я думаю, многим хотелось бы это узнать.