Обжигая руки о пламя и угли, генерал Буланин, оглушённый и почти ослеплённый, кое-как вскочил на ноги. Отец Пётр, сохраняя на лице то же спокойное выражение ученого, смотрящего то ли в телескоп, то ли в микроскоп, проявил совершенно неожиданную ни для какого учёного акробатическую ловкость человека-змеи. Извиваясь на верхней части своей спины, он как-то подполз поближе к генералу Буланину, подобрал оба колена под самый подбородок, и в тот момент, когда генерал Буланин только что достиг относительного равновесия, разгибая поджатые колени, трахнул генерала Буланина чуть повыше колен сзади.
      При всех этих манипуляциях отец Пётр не терял ни научного выражения лица, ни своих плановых соображений. Они сводились к тому, что если бы отцу Петру удалось проломать своими тяжёлыми подошвами череп генерала Буланина, то положение могло бы быть спасено даже и без вмешательства Стёпки. Ремни, связывавшие руки и ноги, можно было бы то ли перетереть о дерево, то ли пережечь на костре, рискуя, конечно, и ожогами, или вытащить нож убитого китайчонка, вообще, что-то можно было бы предпринять.
      От удара под коленки генерал Буланин снова свалился в костёр, лицом вниз, на четвереньки. Костёр был невелик, пламени было мало, и генерал Буланин со всей стремительностью, на какую он только был способен, на тех же четвереньках как-то перемахнул через костёр, судорожно закрывая глаза, обжигая себе лицо и руки. Кое-как вскочив на ноги, генерал Буланин стал протирать слегка обожжёнными руками ослеплённые пеплом и огнём глаза, кашляя от попавшего в лёгкие дыма. Ему казалось, что у него сожжены все легкие, выжжены глаза и что на нём горит одежда. Последнее соответствовало действительности – концлагерный ватный бушлат генерала Буланина, действительно, если не совсем пылал, то, во всяком случае, тлел. С трудом протерев правый глаз, генерал Буланин убедился в том, что он, во-первых, не ослеп и что, во-вторых, он находится по ту сторону костра, который отделяет его от страшных подошв этого пустосвята. Почти ощупью, он бросился к навьюченным коням, где, как ему вспомнилось, была приторочена какая- то баклага, вероятно, с водой. Нащупав эту баклагу, генерал Буланин попытался вытащить пробку. Но обожжённые пальцы скользили по влажной поверхности пробки, и та не поддавалась никаким усилиям. Почти в отчаянии генерал Буланин попытался вытащить пробку зубами. Но когда он опустил лицо на уровень баклаги, то огонь от тлеющих рукавов бушлата снова и обжёг и ослепил его. С судорожной поспешностью генерал Буланин стянул с себя бушлат и бросил его на землю. Вцепившись и руками, и зубами в эту проклятую баклагу, генерал Буланин вытащил, наконец, цробку. Сберегая каждую каплю драгоценной жидкости, он стал прежде всего промывать себе глаза. Глаза, по-видимому, остались целы. Но смотреть ими было всё-таки очень трудно и даже больно. Все эти переживания как-то затушевали в мозгу генерала Буланина мысль об отце Петре и о его страшных подошвах.
      Отец Пётр сохранил полную трезвость мысли и ясность оценки положения вещей. Положение вещей сводилось к тому, что если ему, отцу Петру, не удастся убить или, по крайней мере, искалечить генерала Буланина, то на этот раз последний пристрелит его без всяких дальнейших переговоров, разговоров и прочих околичностей. Отец Пётр, сохраняя на своем лице всё то же спокойное, научно-объективное выражение, стал, по мере своих сил, стремительно переползать поближе к генералу Буланину, пока тот не пришёл ещё в себя. Отец Пётр то перекатывался по своей вертикальной линии, то строил борцовские мосты, упираясь в землю затылком и пятками, помогая связанными за спиной руками и проявляя по-прежнему истинно акробатическую подвижность. Пока генерал Буланин успел кое-как промыть свои глаза, отец Пётр уже оказался в его ближайшем тылу, однако, ещё вне пределов дальнобойности своих подошв. Генерал Буланин сквозь воду и пепел, застилавшие его обожжёные глаза, туманно увидел, что какая-то фигура скрючилась шагах в двух-трёх от него. Генерал Буланин отпрыгнул в сторону, теряя этим самым живую связь со спасительной баклагой, а также и с бушлатом, который продолжал тлеть и в карманах которого, как только сейчас сообразил генерал Буланин, было и всё его оружие, и все его деньги, деньги, переложенные из кармана и сумки отца Петра. Отец Пётр гигантским усилием ног и позвоночника как-то ухитрился перепрыгнуть эти два шага и хватил генерала Буланина по ногам сбоку. Генерал Буланин снова свалился на землю, но на этот раз уже не в костёр. Перевернувшись на четвереньках, он на тех же четвереньках отбежал ещё дальше и встал на ноги. Глаза по-прежнему работали плохо, боль от ожогов по-прежнему путала мысли, отец Пётр по-прежнему извивался на земле, и его страшные, подбитые тяжёлыми подковами и гвоздями, подошвы снова угрожающе торчали перед генералом Буланиным, правда, на не очень близкой дистанции. Так и шла борьба между двумя людьми, из коих один был почти неподвижен, другой почти слеп. Один действовал с расчётом шахматиста, другой почти обезумел от ожогов, боли, неожиданности и полуслепоты.
      Отец Пётр, однако, понимал, что, по существу, почти все шансы на стороне генерала Буланина. Был неудачен первый же удар, он ничего генералу Буланину не переломал. И отец Пётр с каждой секундой терял оставшиеся шансы на победу, следовательно, и на жизнь. Как ни был ошарашен и ослеплён генерал Буланин, он мог полностью распоряжаться всеми четырьмя своими конечностями. Отец Пётр по-прежнему был всё- таки связан по рукам и по ногам, а на позвоночнике далеко не уедешь.
      Вскочив на ноги, генерал Буланин всё-таки постарался собрать свои мысли и сохранить свое самообладание. Первым вопросом был, конечно, вопрос о баклаге, нужно промыть глаза как следует, они, очевидно, выжжены, всё-таки не были. Но между ним и баклагой простирались страшные подошвы отца Петра. Генерал Буланин нашёл выход из этого стратегического положения – нужно было просто подойти к коню с другой стороны и оттащить его вместе с вьюками и баклагой куда-нибудь подальше, шагов за десять. Начав это обходное движение, генерал Буланин, однако, почувствовал острую боль в правом голеностопном суставе, очевидно, удар подкованных подошв или что-то разбил, или сломал. Но сейчас было не до боли. Преодолевая её и хромая, генерал Буланин обошёл полукругом коня с баклагой, потянул его за повод и вывел за линию подошвенного обстрела. Теперь можно было отмыть лицо и глаза, и осмотреться, как следует, в данный момент глаза были почти ослеплены и золой, и водой, и каким-то всё-таки ожогом. Горло горело, и правая нога подгибалась.
      Налив воду из баклаги в горсть, генерал Буланин принялся за мытьё. Нет, глаза не были повреждены или, по крайней мере, не так повреждены, чтобы нельзя было видеть. То, что он увидел, показалось генералу Буланину очень сложным: отец Пётр всё-таки подползал всё ближе и ближе, а бушлат с оружием и деньгами находился уже почти совсем около его подошв. Генерал Буланин нагнулся, было, к бушлату, но остановился, острая боль в правой лодыжке заставила его подогнуть ногу, а вид пустосвятских подошв не способствовал наступательным настроениям. Генерал Буланин подумал о том, что особенно спешить, собственно, некуда, отец Пётр всё ещё оставался связанным, и его единственное оружие – подошвы, были опасны только на очень уж близком расстоянии. Но бушлат? Кроме оружия в нём ведь были ещё и деньги. Ни пистолет, ни револьвер не пострадают от тлеющего огня, вероятно, даже и патроны в них не взорвутся, но деньги, конечно, пропадут. Генерал Буланин подобрал с земли какую-то хворостину, зацепил ею за бушлат и вытащил его из под самых подошв отца Петра. Поднятый хворостиной на воздух, бушлат стал пылать. Генерал Буланин отбросил бушлат на землю, шагах в десятке от отца Петра и попробовал затоптать огонь ногами, но правая нога ответила такой острой болью, что генерал Буланин решил лучше ещё раз рискнуть своими, всё равно уже обожжёнными руками. Внутренняя сторона бушлата ещё не успела загореться, и бумажник оказался в полной целости. С пистолетом было труднее, он был в наружном кармане, и карман горел весь. Той же хворостиной генерал Буланин попробовал вытащить пистолет из огня. Отец Пётр понял, что сейчас наступает последний шанс, через две-три секунды в руках генерала Буланина будет его пистолет, и тогда все разговоры будут кончены. Страшным усилием всего тела отец Пётр сделал что-то вроде прыжка по направлению к генералу Буланину. Генерал Буланин отпрыгнул назад, таща за собою всё на той же хворостине всё так же пылающий бушлат с оружием. Отец Пётр понял, что дальнейшее состязание почти безнадежно, генералу Буланину стоило только отойти ещё шагов на десять-пятнадцать, спокойно достать пистолет и так же спокойно прекратить этот страшный шахматный матч на жизнь и на смерть.
      Генерал Буланин так и сделал. Хромая и пятясь, он оттащил бушлат подальше и действуя хворостиной, как хирургическим инструментом, вытянул всё-таки пистолет. Он был горяч, но ещё не раскалён, и генерал Буланин испытал в какую-то долю секунды промежуток некоторого морального удовлетворения. Но этот промежуток был и очень короток, и кончился плохо.
      Из таёжной чащи на генерала Буланина прыгнуло что-то лохматое, окровавленное и стремительное, страшный удар в живот сбил его с ног, и, теряя сознание от тошноты и боли, генерал Буланин всё-таки успел подумать о том, что его песенка, вероятно, спета окончательно.
      Отец Пётр, извиваясь по-прежнему на своей спине, как-то не заметил этого момента. Из-за своих нацеленных на генерала Буланина подбитых тяжёлыми гвоздями сапог, он видал только, как генерал Буланин, повинуясь какой-то неизвестной силе, описал в воздухе невысокий полукруг и тяжёло шлёпнулся о землю, предварительно издав глухой и чревовещательный звук. Потом, из-за уже неподвижного тела генерала Буланина появилась растрёпанная, грязная, возбужденная и окровавленная физиономия Стёпки.
      – Ух, – сказал Стёпка, – еле-еле поспел. Хуже зайца. В горле совсем пересохши…
      Отец Пётр спокойно опустил на землю свои боевые подошвы.
      – Поспел ты, правда, как раз во время. Обыщи карманы этого прохвоста.
      Стёпка ощупал недвижное тело генерала Булавина.
      – Нет, тут ничего нету, даже и фляжки.
      – Да не о фляжке речь идет, нет ли там ещё какого-нибудь оружия?
      – Нет, ничего нету.
      – Так ты свяжи ему руки сзади, да покрепче.
      – Дайте я уж сначала вас…
      – Нет, уж я и так пока что полежу, ты только поскорей.
      Стёпка перевернул неподвижное тело лицом вниз, завернул руки назад и связал их своим собственным поясом.
      – Ну, а теперь меня освободи…
      Стёпка вынул нож.
      – Нет, ты лучше развяжи ремни, пригодятся…
      – Некогда, отец Пётр, ей-Богу, некогда, тут за нами эта сволочь прёт…
      – Какая сволочь?
      – Да, всё та же самая, пограничники. Кто их знает, может, и совсем близко. Тут такой переплёт. Еле живым выбрался. Драпать нужно, а то пропали мы.
      Отец Пётр распростёр во все стороны свои затёкшие от ремней конечности.
      – А много их, этой сволочи?
      – Не знаю, должно быть, человек с двадцать. Еле жив ушёл, ну и дела…
      – Так, по-твоему, они недалеко?
      – Чёрт их знает, должно быть, недалеко, а что тут эта гадина делала?
      Стёпка ткнул рукой в направлении генерала Буланина.
      – А это тоже, чёрт его знает, – сказал философским тоном отец Пётр. – Пристрелил вот того китайчонка, другой удрал. А до этого схватили меня сзади, связали. Этот дядя вытащил мои деньги, ты их подбери, кстати, вот, там бумажник лежит… Собирался меня угольями жечь, чего-то хотел допытаться.
      – Вот гад, – сказал Стёпка, – такого гада – в петлю, да на осину.
      – Ну, осины тут нет. Нужно было бы его на заимку доставить, пусть уж там твой Светлев разбирается. Это бывший белый генерал, перешёл к Советам, а дальше, опять же, чёрт его знает.
      – Белый и к Советам? – изумлённо переспросил Стёпка, – а разве такое бывает?
      – Всякое бывает, – сказал отец Пётр, – всякое бывает.
      Генерал Буланин тем временем очнулся от тяжкого удара в живот, и с трудом принял сидячее положение. Его ненавидящие и почти невидящие глаза обежали кругом полянку, убитого китайчонка, освобождённого отца Петра и неизвестного чалдона, виновника данного положения вещей. Это был, конечно, третий спутник пустосвята. Эх, нужно было этого пустосвята пристрелить сразу. Теперь, конечно, поздно об этом думать.
      Отец Пётр не без труда поднялся на ноги.
      – Так что, ваше высокопревосходительство, как вы, вероятно, изволили заметить, в нашем обоюдном положении произошла некоторая метаморфоза.
      Генерал Буланин ещё раз оглядел полянку, как бы в поисках какой-то возможности спасения, но никакой возможности он на этой полянке не нашёл. И никакой помощи ждать было неоткуда. Это был конец. Генерал Буланин кое-что слыхал об импровизированных законах таёжного правосудия, оно было скорым и совершенно беспощадным. Это был конец. И только из за того, что он, генерал Буланин, опоздал на несколько минут, только на несколько минут. Его ассиметричное лицо перекосилось от злобы и отчаяния, но на ироническое замечание отца Петра он не ответил ничего.
      Стёпка шмыгал по полянке, подбирая оружие, поправляя вьюки на конях, почти автоматически вглядываясь во все следы разыгравшейся здесь трагедии.
      – А сойота-то кто ухлопал?
      – Китайцы, по приказу вот этого дяди.
      – Ну и гад, – категорически заявил Стёпка, – такого прямо в петлю, да на осину.
      – Пусть уж этим Светлов заведует, он, вероятно, знает больше, чем мы с тобой. Посади этого джентльмена на коня и свяжи ему ноги под брюхом.
      Стёпка положил рядом с отцом Петром подобранные на земле пистолет, револьвер и бумажник, и наклонился над генералом Буланиным. Генерал Буланин вспомнил стратегию отца Петра и решил по возможности дороже продать свою жизнь, или, по крайней мере, выиграть какое-то время. Для чего именно выиграть, он в данный момент не думал, мало ли что может случиться, вот случился же третий спутник этого пустосвята? Так что, когда Стёпка наклонился над сидящим на земле генералом Буланиным, тот, собрав все свои силы, попытался ударить Стёпку ногой в низ живота. Однако подвижность Стёпки несколько превышала его собственную, Стёпка дёрнулся в сторону и удар пришёлся по бедру. Стёпка кратко, но очень выразительно выругался, успел схватить налету соответствующую ногу генерала Буланина и своей собственной ногой нанести ему удар куда-то в окрестности спины. Генерал Буланин успел вырвать свою ногу и попытался вскочить, что ему, впрочем, не удалось. Но удалось как-то отодвинуться подальше от Стёпки и привести обе свои ноги в боевую готовность.
      – Вот гад, – ещё раз сказал Стёпка, – и чего он крутится, всё равно же повесим…
      Отец Пётр сделал обходное движение и схватил генерала Буланина за то, что у того ещё осталось от шевелюры.
      – Тащи его к коню за ноги, а я буду тащить за голову.
      Но генерал бился и извивался из всех своих последних сил. Поднятый за волосы несколько вверх, он уже не мог так свободно распоряжаться своими нижними конечностями, и Стёпка, после нескольких манёвров, ухитрился схватить правую ногу генерала Буланина так, что и правая, и левая нога ничего не могли сделать. Тем не менее, генерал Буланин продолжал биться и извиваться, Стёпка и отец Пётр напрягли все свои силы, чтобы дотащить его до коня и, вероятно, из-за этого не обратили должного внимания на то, что происходило в тайге. Когда генерал Буланин был, наконец, дотащен до коня, из тайги раздался довольно спокойный голос:
      – Ну, а теперь прекратить представление, руки вверх!
      Стёпка опустил ноги генерала Буланина. Из-за кустов выглядывало человек пять пограничников с автоматами почти на прицеле.
      Стёпка понял, что о сопротивлении нечего и думать. Отец Пётр, стоявший спиной к пограничникам и занятый шевелюрой генерала Буланина, не сразу заметил появления новых действующих лиц. Обернувшись, но всё ещё не выпуская скальпа, он увидел то же, что увидел и Стёпка – пять или шесть пограничников с автоматами на прицеле, и так же, как и Стёпка, сразу оценил полную безнадёжность какого бы то ни было сопротивления, тем более, что за первыми пятью или шестью пограничниками в чаще, кажется, мелькали и ещё кое-какие.
      И Стёпка, и отец Петр подчинились неизбежности, опустили на землю и ноги, и голову генерала Буланина и подняли руки вверх. Генерал Буланин в своей отчаянной борьбе не слыхал приказа пограничников и свою временную победу приписал своим собственным усилиям. Однако, восстановив свое сидячее положение, генерал Буланин увидел поднятые руки отца Петра и Стёпки, их взоры, устремлённые куда-то в тайгу, и, повернувшись, увидал нескольких пограничников с автоматами на изготовку. Генерал Буланин почувствовал, что он спасён. По крайней мере, на время.
      Обходя какую-то корягу, с пистолетом в руке к месту происшествия выдвинулся какой то офицер:
      – Так что это тут у вас за представление? Это вы, товарищ генерал?
      – А кто же больше? – свирепо ответил генерал Буланин. – Развяжите же мне руки, меня ткнули в костёр, почти ничего не вижу.
      Офицер подошёл к генералу Буланину.
      – Это я, майор Иванов, вы меня, может быть, помните? Послан по приказанию из центра…
      – Какой он товарищ генерал, – завопил вдруг Стёпка, – это жулик и больше ничего. Сволочь, гад. Живому человеку лицо жечь. А? Где это видано?
      Стёпка не мог не жестикулировать даже и поднятыми вверх руками. Эти руки мелькали над головой, как воробьиные крылья.
      – Где это, я спрашиваю, видано? Сойота вот этого ваш гад пристрелил, китайца вот этого самого тоже пристрелил, другой сбежал куда то-сь. А?
      – Потом поговорим, – сухо сказал товарищ Иванов, – это, в самом деле, вы пристрелили китайца?
      – Вздор, – прохрипел генерал Буланин, – совершеннейший вздор, эти бандиты… – Тут генерал Буланин сообразил, что у него ещё не было времени придумать какую бы то ни было версию, которая совпадала бы со следами борьбы на полянке, а эти следы майор Иванов, конечно, прощупает. Можно провраться совершенно катастрофически.
      – Совершенный вздор, – повторил генерал Буланин. – Эти бандиты… Развяжите мне, я вам говорю, руки, не могу же я разговаривать со связанными руками.
      Товарищ Иванов вынул нож и перерезал ремень, связывавший руки генерала Буланина. Генерал Буланин стал растирать затёкшие руки.
      – Дело, видите ли, в том, кажется, майор Иванов, если я не ошибаюсь?
      В тоне отца Петра было что то такое, что заставило товарища Иванова ответить почти автоматически.
      – Точно так, майор Иванов.
      – Так дело в том, товарищ майор, что этот ваш генерал Буланин собрался снова бежать, на этот раз к белым.
      – А я что говорил, – торжествующе завопил Стёпка. – Что я говорил? Бежать собрался. От нашей Советской власти. А? Ну, не сволочь ли, не гад ли? Потому и китайца пристрелил.
      – Это вы его пристрелили, – прохрипел генерал Буланин.
      Отец Пётр, не опуская рук, сказал всё тем же философским тоном:
      – Большая неудача генерала Буланина заключается в том, что второй китаец, огромный такой, с медведя, успел сбежать. Он к вам, конечно, вернётся. И от него вы, конечно, узнаете, что именно произошло. Кроме того, я полагаю, что вы обязаны изучить все следы происшествия.
      – Что я обязан – это я и без вас знаю, – окрысился, было, товарищ Иванов.
      – Ни черта вы не знаете, – вопил Стёпка, размахивая руками над головой. – А я вам говорю, гад и больше ничего.
      Дальнейшие словесные упражнения Стёпки приобрели такой художественный характер, что один из пограничников не выдержал:
      – Ну, и выражаешься же ты, где это ты так научился?
      В тоне пограничника чувствовался ценитель… Его круглое лицо расплылось в восторженно-одобрительную улыбку.
      – Ничего я не выражаюсь, я правду говорю. Сойота убил, китайца убил, отца Петра ограбил, рожу ему собирался прижигать вот этой самой головней, посмотрите только, вот она тут лежит…
      И товарищ Иванов, и пограничники как-то автоматически посмотрели на инкриминируемую головню. Всё дальнейшее заняло какую-то долю секунды: Стёпка хватил ближайшего к нему пограничника ногой в низ живота и с истинно беличьей скоростью прыгнул вниз, в обрыв, в непроглядную чащу таёжного кустарника.
      – Держи! – завопил товарищ Иванов.
      Два пограничника бросились к обрыву. Отец Пётр, не опуская рук и сохраняя на своем лице всё то же чисто умозрительное выражение, подставил первому из них подножку. Пограничник растянулся во всю свою длину, второй споткнулся об упавшего, товарищ Иванов с пистолетом в руках перепрыгнул через обоих, но снизу, из обрыва, доносился только треск валежника и грохот сыпавшихся камней.
      – Вы трое! – закричал товарищ Иванов, – эй, вот вы, шпарьте за этим бродягой! Да нет, не ты, а Чуркин, бери двоих, и чтобы этого бродягу живым или мёртвым…
      На несколько секунд наступила некоторая заминка. Казалось, что ни сам товарищ Иванов, ни его подчиненные не имеют решительно никакого желания преследовать Стёпку, в особенности живого. Наконец, четверо пограничников, с видом чрезвычайной стремительности, спрыгнули вниз в чащу, где шагах в десяти-пятнадцати не было видно решительно ничего. Спустившись без особенной спешки ещё ниже, они ещё больше замедлили свою стремительность.
      – Тут, чёрт его знает, – сказал один из них.
      – Это, действительно, верно, как иголка в стоге сена…
      – Только иголка, та не стреляет, а этот чалдон может из-за каждого куста. Автомат у него за спиной висел.
      Все четверо стояли в самом низу расщелины, у ложа маленького, но бурного горного ручья, и никому из всех четверых не улыбалась перспектива преследовать таёжного бродягу в его собственной стихии, да ещё и бродягу, вооружённого автоматом.
      – И ещё неизвестно, куда он попёр…
      – По следам можно…
      – Конечно, можно, только за это самое время он ещё сто вёрст отмахает.
      – Н-да, нужно подумать. Закурить, что ли?
      Товарищ Иванов некоторое время прислушивался к звукам, доносившимся из глубины расщелины. Потом он повернулся к отцу Петру.
      – Так вы что, это, подножки подставляете?
      Отец Пётр совершенно равнодушно опустил руки и так же равнодушно уселся на корягу.
      – Руки вверх, я вам говорю! – заорал товарищ Иванов.
      – Бросьте, – кратко сказал отец Пётр. – Вас тут с десяток. Хватит. Дело, товарищ майор, заключается в том, что эта встреча была совершенно случайной…
      – Руки вверх! – повторил товарищ Иванов.
      – Бросьте. И не подумаю. Они у меня были связаны целый час. Так вот, встреча, как я вам уже сказал, была совершенно случайной. Я действую по заданиям центра, и товарищ Берман совершенно в курсе моего поручения. Если цель этого поручения вас интересует, вы можете навести справки у товарища Бермана…
      – А подножка? И почему вы дали возможность этому бродяге спастись?
      – По совершенно простой причине. Товарищ Берман должен знать об этой истории немедленно, а вы тут, простите, я вас лично не знаю, вы тут будете всякие следы измерять и всякий бюрократизм разводить. Впрочем, вы это, конечно, обязаны сделать, хотя это и совершенно ни к чему. Другой китаец как-то вернётся и вам всё расскажет.
      – Что это всё?
      – Не очень много. Мы с моим проводником двигались по этой тропинке и нашли платиновый портсигар, очень массивный. Вы представляете себе его ценность? В валюте?
      – Г-м! – сказал товарищ Иванов.
      – Так вот, этот ренегат, Буланин по-видимому, открыл свою потерю и вернулся назад. Его планов я, конечно, не знаю, но его прошлое, вероятно, знаете даже и вы.
      – Г-м! – сказал ещё раз товарищ Иванов.
      – Он и его провожатые шли пешком. И, кажется, почти без продовольствия. Двигались они на заимку некоего Дубина, вероятно, вы и о нём слыхали.
      – Г-м! – сказал товарищ Иванов ещё раз, – с чувством всё возрастающего недоумения и почтения.
      – По-видимому, – продолжал тем же спокойным тоном отец Пётр, – генералу Буланину нужны были две вещи: кони и продовольствие. И не нужны были ещё две – проводники и я.
      – Вздор! – прохрипел генерал Буланин.
      – Тот китаец, которого вы не успели пристрелить, – вернётся обратно. Майор Иванов по следам на полянке установит все детали происшествия. Так что, через некоторое время те, кому этим ведать надлежит, установят полную тождественность моего рассказа, следов на полянке и сообщения спасшегося китайца.
      Товарищ Иванов посмотрел на генерала Буланина неопределённо подозрительным взором.
      – До этого, то есть до убийства китайца, – продолжал отец Пётр, – генерал Буланин, по-видимому, приказал тому огромному, вы его, вероятно, тоже знаете…
      Товарищ Иванов как-то непроизвольно кивнул головой…
      – …тому огромному китайцу меня связать, сам бы он этого не смог сделать, а китаец, действительно, геркулесовский. Потом, после убийства одного проводника и бегства другого, этот ваш генерал обнаружил у меня валюту, предназначенную… ну, если это вас интересует, то, вероятно, товарищ Берман сам вам скажет, для чего именно она была предназначена. Потом он обнаружил в моих вьюках некоторые шифрованные директивы, предназначенные… ну, это тоже вы сможете узнать у товарища Бермана. И так как вы выпустить меня, конечно, не имеете права, я это понимаю достаточно ясно, то, вероятно, всё мое поручение проваливается ко всем чертям, нужно будет возвращаться в Неёлово и там… Нет ли у вас папиросы? Я, собственно, не курю, но сейчас…
      Товарищ Иванов услужливо протянул отцу Петру свой портсигар и чиркнул спичку. Отец Пётр затянулся и закашлялся:
      – Не понимаю, всё-таки, почему люди занимаются такой дрянью, как табак…
      Отец Пётр постарался взвесить свое положение, и оно казалось ему вовсе не безнадежным. Стёпка и на этот раз ухитрился сбежать. До Еремеевской заимки не так далеко, в особенности при Стёпкиных волчьих ногах. Нужно выиграть время. Нужно околпачить этого нехитрого майора. А там видно будет.
      Генерал Буланин сидел на земле, и пограничники перестали казаться ему спасителями. Ведь, и в самом деле, следы, удравший китаец, валюта, портсигар… И в его затуманенной борьбой, ожогами и ударами голове никак не складывалось никакой версии, которая могла бы дать мало-мальски удовлетворительное объяснение всему этому калейдоскопу.
      – Вздор, – прохрипел он ещё раз.
      – А это, ваше превосходительство, мы в Неёлове установим с совершенной точностью, жаль только, что для этого придётся потерять несколько дней.
      – Этого бродягу я где-то видал, вашего проводника, – сказал нерешительно товарищ Иванов.
      – Это вполне вероятно, – спокойно ответил отец Пётр, – точно так же, как я где-то видал проводников этого генерала.
      Товарищ Иванов находился в несколько смятённом состоянии. Генерала Буланина он знал. Таинственного человека, который вот сейчас говорит о Бермане, о шифре, о валюте, о поручениях он видел в первый раз. Кто его разберёт?
      – Как ваше имя? – спросил он по мере возможности служебным тоном.
      Отец Пётр снисходительно улыбнулся.
      – Можете пока что называть меня товарищем Николаем, полагаю, что моё настоящее имя вам не скажет решительно ничего…
      – И почему вы спасли от ареста этого… проводника?
      – Повторяю, для того, чтобы информировать товарища Бермана возможно скорее…
      – А как же он, этот ваш проводник, может это сделать?
      – Я полагаю, товарищ майор, что некоторые вещи не входят непосредственно в круг вашего ведения. Сегодня же товарищ Берман будет знать о происшествии, разумеется, в том случае, если он в состоянии исполнять свои служебные обязанности, вы понимаете, о чём я говорю…
      Товарищ Иванов понимающе кивнул головой, но в этой голове сейчас перепуталось всё. Итак, этот товарищ Николай знает даже и о происшествии в доме №13…
      – Я полагаю, – продолжал так же спокойно товарищ Николай, – что так называемый генерал Буланин является сообщником пресловутого Светлова.
      При этом отец Пётр поднял глаза вверх, нейтрально наблюдая за расплывавшимся в воздухе табачным дымом.
      – Вздор! Клевета! Я вам еще покажу, пустосвят вы этакий, – генерал Буланин вскочил на ноги и протянул отцу Петру угрожающий кулак.
      – А если вздор и клевета, – спокойно сказал отец Пётр, – так чего же вам, собственно, так волноваться? В Неёлове мы выясним всё. Нужно бы только этого огромного китайца разыскать… Впрочем, и это не так существенно.
      Отец Пётр пожал плечами.
      – Китаец, конечно, расскажет то же, что рассказывал и я. Однако, я не думаю, чтобы для товарища Бермана были бы нужны дополнительные доказательства. Конечно, следы на полянке вы обязаны изучить. И вовсе не обязаны мне верить, это само собою разумеется. Но, в общем, конечно, и это не имеет никакого значения… Полагаю, ваше высокопревосходительство, что ваша двойная и даже тройная игра на этот раз кончена…
      – Вздор, – прохрипел генерал Буланин. – Мне сейчас очень трудно, я весь избит. Обожжён. Меня этот бродяга так по голове ударил…
      – Понятно, понятно, – утешительным тоном сказал отец Пётр, – вам нужно время, чтобы выдумать что-то, хоть мало-мальски правдоподобное. Полагаю, что ничего правдоподобного выдумать больше нельзя. А вы, товарищ майор, я вам настоятельно советую смотреть за этим господином во все глаза. Нет, связывать не стоит, никуда он удрать не сможет… Но смотреть нужно в оба. Если вы его выпустите, то, я полагаю, ваша карьера будет кончена… Тем более, что я вас предупредил.
      Товарищ Иванов не был большим знатоком людей. Но и тон отца Петра, и его ссылки на Бермана, которые, впрочем, могли бы быть простым отводом глаз, и его информация, которая, конечно, никаким отводом глаз не могла быть – всё это внушало товарищу Иванову уверенность в том, что товарищ Николай – птица крупная. Генерал Буланин, грязный, обожженный, окровавленный, снова сидел на земле и весь его внешний вид не импонировал никак. Он казался мелким хищным зверьком, загнанным в безвыходный тупик. Да, действительно, может быть, и сообщник Светлова. Товарищ Иванов вспомнил свои беседы с бывшим Степанычем и никак не мог сообразить, так что же ему теперь делать? Если генерал Буланин действительно сообщник Светлова, нужно его как то выручать. Но как его выручить в присутствии этого товарища Николая и полутора десятка пограничников? Если генерал Буланин связан со Светловым и если он, Иванов, генерала Буланина доставит в Неёлово, то бывший Степаныч может пустить в ход документы из известной шкатулки товарища Иванова, и тогда он, товарищ Иванов, пропал. Если он выпустит этого генерала, тогда вот этот товарищ Николай, да ещё и пограничники, да ещё эти сбежавшие неизвестно куда и китаец, и проводник, все они подведут товарища Иванова под расстрел. В общем, получалось одинаково плохо со всех решительно сторон.