Две силы

      – Я знаю, – сказал мистер Паркер, – вы, как и очень многие иностранцы, считаете нас узкими практиками и материалистами. Это ошибка. Наша религиозная жизнь не менее интенсивна, чем в иных культурных странах мира.
      – Ваша религиозная жизнь – это тоже атомизация человеческого духа, ваши тысячи сект атомизируют всякое религиозное сознание. Вопрос, повторяю, заключается в том, какое действие произведёт атомное оружие на атомизированную психику? Я этого не знаю. Вы тоже этого не знаете. Поэтому ваши слова о пяти годах лишены даже и практического значения. Если нам с вами не удастся то, для чего вы с таким чудовищным риском приехали в Россию, то, я боюсь, что коммунизм продержится не пять лет, а пятьсот лет. Неопределённо долго. И во всём мире.
      – Вы это, мистер Светлов, говорите совершенно серьезно?
      – Совершенно серьёзно. Здесь, в России, хаос скован и посажен на коммунистическую цепь. Единая воля, единый план, единая идеология и… единый террор. На вашей, или, простите, на нашей, стороне хаотические столкновения различных интересов, воль, идей, планов и, просто, тупости. Чисто практической тупости. Чего уж практичнее – зарабатывает человек по два доллара на ноже, которым послезавтра Сталин зарежет его самого! Что, не так ли действует ваш практический запад?
      – Вы очень сильно преувеличиваете, мистер Светлов. Мы в гораздо большей степени идеалисты, чем вы это думаете. Но нация стоит перед непривычными для неё задачами. Не все понимают опасность. Так, например, в начале вашей революции вы ведь тоже не понимали? Понимают ли даже и сейчас ваши соотечественники, находящиеся за границей? То, что вы говорите, мистер Светлов, в сущности, повторение очень старой истины – разум человеческий ограничен…
      – Не только. Он часто, очень часто, просто извращён. И работает для своего собственного самоубийства. Как работала русская интеллигенция, как, кажется, работает ваш деловой мир. Вот почему ваш срок в пять лет я не могу не считать совершенно произвольным. Может быть, пять. Может быть, и пятьсот. Мы ничего не знаем. Мы, собственно говоря, ничего не знаем.
      – Вот, и я говорю, – вмешался Потапыч, – образованные, а сами говорят, ничего не знаем.
      Еремей Павлович обернулся на Потапыча с некоторым раздражением.
      – А, вот, если бы не было образованных, так тебе и водки не было бы.
      – То есть, почему это?
      – А очень просто, кто-то ведь выдумал водку гнать, раньше её не было. Ной – тот вино пил. А где ты здесь вина достанешь?
      – Г-м, – сказал Потапыч, – водку, это, действительно… Так я же не против всякого образования говорю…
      – Вот видите, мистер Паркер, – засмеялся Валерий Михайлович. – Может быть, Еремей Павлович и прав, все наши открытия и достижения можно было бы символизировать в водке, не было бы образования, не было бы водки.
      – Остаётся, по-видимому, стать снова на четвереньки? – иронически спросил мистер Паркер.
      – Нет, наоборот, нужно подняться к небу…
      – А я бы предложил, – сказал Еремей Павлович, – пересесть поближе к печке. Небо – это не нашего ума дело, о том отец Паисий знает. А тут, у печки и тепло, и не дует, и водка у нас есть, а там довлеет дневи злоба его 6.
      6) – Соответствует русской пословице “Утро вечера мудренее”.
      Компания последовала совету Еремея Павловича и пересела к печке, кроме Потапыча, который постарался устроиться так, чтобы и от печки было недалеко и от стола поближе.
      – Да, – подтвердил и мистер Паркер, – довлеет дневи злоба его. Завтра нужно было бы вытащить из воды самолёт, на котором мы сюда прилетели.
      – Я уже думал, – сказал Еремей Павлович. – Плёвое дело. Впряжём шестёрку коней и вытащим, как щуку. Льду на озере самые пустяки, только, как я думаю, промок он, ваш самолёт-то.
      – Ну, там нечему промокать. Разве только бензин вылился, да и то неизвестно. Нужно будет пересмотреть мотор и прочее. Самолёт ещё может пригодиться.
      – Есть на завтра, или на послезавтра, одна злоба дня, – сказал Валерий Михайлович, – тут около вас, верстах в пятидесяти что ли, ещё одно озеро имеется.
      – Точно так, – подтвердил Еремей Павлович, – имеется. Ну, не в пятидесяти, кто его там мерил!
      – Туда нужно послать человека, лучше двух. Сейчас через горы, пожалуй, уже не пройти.
      – Трудновато, – подтвердил Еремей Павлович.
      – Спуститься на самолёте только и можно, это у вас тут, да ещё, вот, на том озере… Как оно называется?
      – Кто его знает? Мы зовём просто Дальнее озеро.
      – Нужно там поставить пост. Если какой-нибудь отряд там спустится, чтобы мы знали. Впрочем, может быть, это не так и спешно. Думаю, что завтра я узнаю, а пока, довлеет дневи злоба его. Здесь очень уютно. Жаль думать о том, что всё это, может быть, придётся оставлять.
      – Не может быть, а наверняка, – сказал Еремей.
      – Это, как пить дать, – подтвердил Потапыч.
      – Если мы сумеем взорвать центральную лабораторию, – сказал мистер Паркер, – то положение дел может очень сильно измениться.
      – В масштабе всего мира – да. В здешнем масштабе – нет. Или, почти наверняка, нет. Эти места уже фактически захвачены Советами, и вопрос только в том, когда они начнут проверять и чистить все здешние посёлки. И, кроме того, с этой заимкой у них есть особенные счёты. Пока я нахожусь здесь и пока у меня есть постоянная радиосвязь с Неёловым и с другими пунктами тоже, мы, по крайней мере, можем предупредить катастрофу. Иначе в один прекрасный день вся заимка может быть уничтожена с воздуха.
      – Давайте поговорим об этом завтра, – ещё раз взмолился мистер Паркер. – Сейчас в самом деле хорошо. Даже ноги как-то перестали болеть.
      – А это старка, – не без гордости сказал Еремей Павлович. – Она мёртвого поднять может. – И, слегка подумав, добавил, – правда, и живого в лоск уложит…
      Валерий Михайлович сидел в чём-то вроде кресла и внимательно смотрел в печку, как бы разыскивая в её огне ответы на нерешённые вопросы бытия. Мистер Паркер постарался усесться поудобнее, Потапыч бережно накрыл его толстым и мягким меховым одеялом.
      – В вашем положении, господин Паркер, беречься надо. Уж я-то такие переделки знаю, кажется, что вот уже совсем выскочил, а тут, хлоп, и вовсе человек свалился!
      – Какие переделки вы знаете? – спросил мистер Паркер.
      – Всякие. Не стоит рассказывать. Гражданская война. Тут уж нипочем не стесняются.
      – А вы, как я понял, состояли также и в коммунистической партии?
      – Везде состоял. А податься, всё равно, некуда. Вам, как американскому гражданину, это всё, может быть, и вовсе непонятно.
      – Немного. У нас ведь тоже была гражданская война.
      – Так и у вас коммунисты были?
      – Нет, у нас несколько иначе. Но всё равно. А почему же вы ушли из коммунистической партии?
      – Всякое было, – неопределённо ответил Потапыч. – Дело в том, что, всё равно, податься некуда. Как ты там ни крути. Даже вот здесь, в тайге. И зверя, и птицы, и рыбы сколько душе угодно, жить бы и не помирать. А вот, даже и отсюда смываться приходится. На такой земле – и жить негде. Ну, как это понять?
      – Понять, действительно, невозможно, – сказал Еремей Павлович. – Однако, что мы можем понять? Вот были мученики за веру христианскую. Тогда, вероятно, тоже думали, зря люди мучаются. А, вот, время пришло и оказалось, не зря на мучения шли…
      – Ты мне, папаша, об этом не говори. И тогда суставы выворачивали, и теперь суставы выворачивают. Не знаю, как было тогда, время далёкое, тоже, может быть, всё это вовсе и не так было…Ты, вот, почитай большевиков, что они про царский режим пишут, а что получается? Я, вот и говорю, одни образованные врут в одну сторону, другие – врут в другую. А чего своими глазами не видал, так и вовсе разобраться невозможно. И у белых бывал, и у красных бывал, и в партизанщину, было, подался, и в партию поступил – всё равно некуда податься. В монастырь? Так и монастыри пожгли и разорили, да и Дунька не пустит.
      – Дунька, та не пустит, это уж будьте спокойны, – подтвердил Еремей Павлович не без какой-то затаённой торжествующей мысли.
      – Ну, хорошо, скажем, не пустит. А с Дунькой что? Вот, вы папаша, всё насчет внучат прохаживаетесь, я это очень хорошо понимаю. От такого бы корня, как ваш, да и мой тоже не на много послабее, какая бы сила по Руси пошла! А, вот, сидишь, это, на железной дороге и видишь, как беспризорники ездиют из Крыма на Дальний Восток, с Дальнего Востока в Крым. На осях сидят, под колёса попадают, ну, а сколько расстреляно или просто перемерло? Вот, снимешь с состава такого пацана. Лет ему, чёрт его знает сколько, щуплый, голодный, синий. Ты, спрашиваю, куда? А я, говорит, дяденька, в тёплые места да за хлебом. А хлеба то везде одинаково, нигде нету. Так вы, папаша, говорите, внучата. А? Да чтобы потом вот так на осях ездили?
      – Нужно было давно на заимку ко мне двигаться, – мрачно сказал Еремей Павлович.
      – Совершенно правильно, папаша, совершенно правильно, мы, вот и прибыли. А дальше, спрашивается, куда? Да с ребятами? Да ещё с грудными ребятами! А? Вы, папаша, думаете, что я-то уж совсем деревянным на этой советской службе стал?
      – Ничего не думаю, – буркнул Еремей Павлович.
      – Ну, не думаете, так говорите. Вот этот американский гражданин, так ему понять, конечно, трудно… Вот на станции… ну, на одной станции, сняли вот таких пацанов дюжины с две, с разных поездов. Заперли в пакгауз, а на дворе-то зима была. Смотришь утром, все перемёрзли. Так, сосульки какие-то… В лохмотьях. И, ведь, тоже, были у пацанов и мамы, и папы. А если вот теперь дальше двигаться? Нам-то с вами ничего. А ребятишек-то у вас на заимке сколько?
      – Есть, – неопределённо ответил Еремей Павлович.
      – Так вот, если я человек сознательный… Вы, может быть, господин Питер, и не поверите, а за революцию я очень сознательным стал…
      – Что это значит, сознательным?
      Потапыч приподнялся со стула, налил себе ещё стаканчик водки и опрокинул его в глотку.
      – А это, товарищ американец, трудно сказать. Теперь меня на мякине не проведёшь, ничему не верю…
      – А в Бога то ты всё-таки веришь? – сумрачно прервал Еремей Павлович.
      – Бог – это другое дело. Только не вижу я, чтобы Он нами занимался. Вот эти самые замерзшие беспризорники, они-то чем виноваты? Так что, это, можно сказать, другая линия. Одно дело – небо, другое дело – земля. А я был и у красных, и у белых, и у зелёных.
      – Что это такое зелёные? – спросил мистер Питер.
      – Да партизаны всякие. Одни за красных, другие за белых, третьи – и против красных, и против белых. А все в капусту режут.
      – Как вы сказали, в капусту?
      – Ну да, в капусту. Вот, как бабы по осени капусту шинкуют. Так, вот, насмотрелся. Хватит. Теперь я стал совсем сознательный, царя нужно.
      Мистер Питер смотрел на Потапыча внимательно, как будто рассматривал его в микроскоп.
      – Вы вот только что говорили, что ничему не верите, а теперь говорите о царе, значит, и ему не верите?
      – Так его же нет. Если бы был – другое дело. Так я бы уж знал, теперь-то я бы уж знал, если царь приказывает, значит, не напрасно. Нравится ли, не нравится – дело шестнадцатое. Так, ведь, нету царя!
      – У нас тоже нету, – сказал мистер Паркер, – у нас республика. А живём мы совсем неплохо.
      – Этого я не знаю. Вот у сойотов, у тех ещё лучше – ни царя, ни республики. А у китайцев монархия была, не знаю уж, сколько тысяч лет. Потом пришли всякие образованные, вот уже лет сорок друг друга режут все. Тут часто всякие манзы приходят из Китая. Рассказывают. Так там, пожалуй, ещё почище, чем у нас. А что у вас там, в Америке ещё будет, так это тоже неизвестно.
      Мистер Питер пожал плечами.
      – Нет, у нас всё-таки государство стоит крепко. Но, вот, господин Светлов всё-таки думает, что и у нас может быть революция.
      – О революции в Америке я не говорил, – сказал Валерий Михайлович, не отрывая глаз от печки и её пламени. – Я говорил о комбинации внешнего вмешательства с внутренним провесом. По существу, так же получилось и в России, и в Китае. Но, я думаю, мистер Питер, что этой темы мы не исчерпаем и до утра. В основном Потапыч, конечно, прав, всю эту кашу заварили, как он говорит, “образованные”.
      – И вы тоже в их числе? – не без некоторой иронии спросил мистер Паркер.
      – По тем временам я больше только сочувствовал. Но всё-таки сочувствовал. И даже речи произносил. Что делать, Потапыч, – Валерий Михайлович оторвался от печки и посмотрел на Потапыча, – так уж устроен человек, что без ошибок ему не прожить.
      – Несть бо человек, аще жив был и не согрешил, – подтвердил мрачным тоном Еремей Павлович.
      – Вот, у вас винтовка, Потапыч. А пока люди её изобрели или сконструировали, сколько их погибло?
      – А это почему? – удивился Еремей Павлович.
      – И порох взрывался, и стволы разрывались, и всякое такое. А сколько ошибок в медицине? А за Россию вы не бойтесь, вот в Германии лет этак триста тому назад дела были очень много хуже.
      – Это в Германии-то? – ещё раз удивился Еремей Павлович, – ну, этому-то я не поверю, очень уж аккуратный народ, эти немцы.
      – Аккуратный. И резали поаккуратнее, чем у нас, вырезали три четверти населения, воевали друг с другом тридцать лет.
      – Тоже, значит, образованные завелись? – спросил Потапыч.
      Валерий Михайлович засмеялся.
      – Дались вам эти образованные. А если у вас зуб заболит, вы всё- таки к доктору пойдёте?
      – Пойду. Да только без образованных и зубы у людей не болят.
      – Может быть, вы, Потапыч, затрагиваете очень старую философскую тему.
      Потапыч посмотрел на Валерия Михайловича несколько смущённо и о философских темах предпочёл умолчать.
      – И богословскую тоже. Когда-то в раю наши предки сорвали плод с древа познания добра и зла, вот с тех пор мы и толчёмся; изменить этого мы не можем. А вы знаете, – каким-то сухим, резким и неожиданно чужим голосом сказал Валерий Михайлович, – что у меня брат и отец расстреляны, и что моя жена уже восемь лет сидит в заключении заложницей за меня. Не знаете?
      Потапыч круто повернулся всем своим массивным туловищем.
      – Н-нет, н-не знал… Вот оно, какое дело! Ах ты, Господи! Вы уж, Валерий Михайлович, извините, если я с пьяных глаз что лишнее сказал! Жена? Восемь лет? Ах ты, Господи. А я ещё со своей Дунькой ругаюсь! Восемь лет! Боже ты мой!
      Еремей Павлович оторвался от рюмки, в созерцание которой он был погружён, и как-то по особому пристально посмотрел на Валерия Михайловича.
      – Сидит, как я полагаю, значит, в Нарынском изоляторе?
      – Совершенно верно.
      – Та-ак, – сказал Еремей Павлович. – Т-ак. Значит, что ежели взорвать этот изолятор, то и вашу жену вместе с ним?
      – Совершенно верно, – голос у Валерия Михайловича был по-прежнему сухим, резким и каким то деревянным.
      Мистер Паркер переводил глаза на всех своих собеседников.
      – Нарынский изолятор – это и есть центральная атомная лаборатория?
      – Совершенно верно.
      – Можно у вас попросить папиросу?
      – Пожалуйста.
      Валерий Михайлович протянул мистеру Паркеру кожаный портсигар. Мистер Питер зажёг папиросу. Руки его слегка дрожали.
      – Всё это издали кажется… очень далёким. Несколько нереальным..
      – Всё это совершенно реально.
      Еремей Павлович продолжал в упор смотреть на Валерия Михайловича.
      – Так что, как я понимаю, придётся взорваться и Феде?
      – Опасность есть. Но меньше, чем на вашей тигровой охоте.
      – Нет, я не к тому, – Еремей Павлович вздохнул и сжал свой свободный от рюмки кулак.
      – Ну, а всё-таки, попадутся они вот сюда! – Еремей Павлович поднял свой сжатый кулак, на кулаке сразу выступили желваки мускулов, – попадутся. Уж будут они пищать!
      – Пищать-то, папаша, может, и некому будет.
      – Ты это пока оставь. Ежели нужно, так нужно. Только вот, Валерий Михайлович, может быть, лучше заместо Федьки мне на это дело пойти?
      – Нет, не выйдет, Еремей Павлович, не выйдет.
      – Вам виднее. А только, если мне рисковать, так я уже всё равно своё отжил.
      Мистер Паркер посмотрел на Еремея Павловича. Тот сидел почти у самой печки, ворот его рубахи был расстёгнут и рукава засучены. Из-под ворота и рукавов проступало такое нагромождение мускулов, какого мистер Паркер ещё в своей жизни не видал. На вид Еремею Павловичу было лет под сорок пять, но, насколько успел заметить мистер Паркер, его подвижность не на много отличалась от непоседливости двенадцатилетнего мальчишки. Сейчас, однако, лицо Еремея Павловича как будто сразу постарело.
      – Я, конечно, понимаю, – продолжал Еремей Павлович. – Жена. Восемь лет в большевицком остроге. Это, может, хуже, чем смерть, умер человек и умер. Царствие ему Небесное. А тут и жив, и как будто не жив. И, опять же, жена, конечно… ежели любишь… Однако, и другую найти можно. А сына? Я это не к тому, чтобы Федю, скажем, не пустить на это дело, а только к тому…
      Валерий Михайлович положил свою руку на медвежье предплечье Еремея Павловича.
      – Вы, Еремей Павлович, заранее всё-таки не беспокойтесь. Для Феди риск будет не очень велик. Повторяю, меньше, чем на тигровой охоте. На много меньше. Но ведь даже по дороге до заимки сколько раз мы все рисковали?
      – Ну, в тайге это одно. А там, чёрт его знает…
      – Вы, Еремей Павлович, поперёд сына в петлю не лезьте. Во всяком случае, без вашего согласия я вашего Федю ни в какую авантюру не втяну. И, конечно, без его собственного согласия!
      – Федькино согласие? – презрительно фыркнул Еремей Павлович, – у Федьки-то ещё молоко на губах не обсохло… Ему только и чешется, в какую бы передрягу влезть. Тигры – так тигры, пограничники – так пограничники, драться ему давно уже не с кем. Конечно, и окромя его на заимке есть крепкие ребята, но я не позволяю, руку сломает или, там, что ещё… Федька! Знаю, сам таким был…
      В голосе Еремея Павловича было что-то вроде искреннего возмущения. Валерий Михайлович криво засмеялся, несмотря на всю трагичность темы.
      – Были, Еремей Павлович? А, может быть, и сейчас-то мало изменились? А? Вам бы, я думаю, тоже как бы в какую-нибудь передрягу ввязаться? Разве не так?
      Еремей Павлович недоуменно пожал своими медвежьими плечами.
      – Ежели нужно, то оно, конечно. А что касается передряг, то и сам я об этом думал. Любит русский человек передряги, что уж тут греха таить. Чёрт его знает, то ли силушку показать, то ли просто из озорства? Вот, тут в Сибири, в гражданскую войну. Конечно, были одни, что за красных стояли, другие, что за белых, а много так, из озорства пошли подраться, пострелять, повоевать, вот как мой Федя на тигров.
      – Так ведь и вы на тигров ходили.
      – Так разве я что говорю? Ходил. Занятно, что и говорить…
      – Может быть, и ваша революция вам в своё время казалась очень занятной перспективой? – спросил мистер Паркер Валерия Михайловича.
      – Отчасти и это верно.
      – Разница, однако, в том, что на тигров люди ходят без жен и без детей…
      – И, по преимуществу, холостяки – добавил Валерий Михайлович. – Но вы, мистер Паркер, именно вы, переводите нашу беседу в сторону, так сказать, чистой теории. На практике же дело обстоит безнадёжно просто, центральную лабораторию мы должны уничтожить без моей жены или вместе с моей женой, это, по существу, не так существенно… с исторической точки зрения. Конечно, с личной – это другое дело. Однако, и с личной точки зрения, если мы не уничтожим этой лаборатории, мы всё равно погибнем все.
      – То есть, это почему? – удивился Потапыч.
      – Силы советского режима и остального мира сейчас приблизительно равны. Если Советам удадутся опыты атомной лаборатории, а эти опыты, вероятно, удадутся, то на коммунистической стороне будет чудовищное преимущество. И тогда мировую победу коммунизма можно считать обеспеченной. После этого одним людям будет невозможно выжить, другим людям не стоит будет жить. Вам, например, Еремей Павлович просто-напросто, спрятаться будет некуда, ну, куда вы спрячетесь с вашей фигуркой? Да и стоит ли на год или на пять лет, ведь всё равно поймают! Можно, конечно, рассчитывать на какой-нибудь необитаемый остров… Но это был бы довольно шаткий расчёт. Да и стоит ли?
      Мистер Паркер смотрел на Валерия Михайловича внимательно и в упор.
      – Я вижу, что в наши силы вы не очень верите, господин Светлов?
      – Нет, не очень, – Валерий Михайлович несколько раздражённо передёрнул плечами. – Крепость цепи измеряется крепостью её наиболее слабого звена. А сколько в вашем “международном учреждении без древних языков” слабых звеньев?
      – Оттуда, из-за океана, мне и самому дела казались несколько иными. Сейчас я тоже начинаю бояться. Может быть, мы очень многое недооцениваем. Но всё это так непохоже на всё то, к чему мы привыкли… Я хотел, было, в Москве побывать и своими глазами увидеть. Да, вот, до Москвы не добрался.
      – Ну, и благодарите Бога, что не добрались, оттуда вы уж не выбрались бы. Впрочем, из Неёлова вы, собственно, спаслись истинным чудом. Надеюсь, что Неёловского опыта с вас всё-таки хватит.
      Мистер Паркер бросил в огонь недокуренную папиросу:
      – Да, конечно, Неёловского опыта с меня хватит. Но, всё-таки, здесь узнаёшь жизнь с какой-то совсем иной стороны, не с той, с которой мы привыкли видеть её у себя дома.
      – До семнадцатого года и у нас этой привычки не было, – всё ещё с некоторым раздражением сказал Валерий Михайлович. – Но в эпоху войны с индейцами и вашей гражданской войны и у вас было не намного лучше… А что будет дальше?
      – Я вижу, Валерий Михайлович, что в Божию помощь вы мало верите, – сказал Еремей Павлович.
      – Вы сами сказали: “Пути Господни неисповедимы”. Мы не знаем, куда Он нас ведёт, и зачем Он нас ведёт. И когда вы идёте на тигра, Еремей Павлович, то вы рассчитываете всё-таки или на винтовку, или, хотя бы, на рогатину.
      Еремей Павлович вздохнул шумно, как корова, и никакого ответа не нашёл:
      – А моё будет предложение – выпить ещё по рюмочке, да идти спать, скоро уже светать начнёт. С тайги вот всегда так, сразу не наесться и сразу не отоспаться. А что завтра случится, так разве мы знаем? Только вы, господин Питер, на свои ноги не вставайте, я вас назад отнесу…
      Валерий Михайлович лежал на своей прежней кровати, чувствуя лёгкую, слегка пьяную истому во всём теле, недели тайги всё-таки сказывались. У иконы по-прежнему тихо мерцала лампадка, за печкой по-прежнему потрескивал сверчок, за окном по-прежнему подвывала осення вьюга. Мир и покой. Было как-то странно думать о том, что по всей стране раскинуты дома №13, что где-то за решётками сидит его жена, что мир находится всё-таки на пороге какого-то катастрофического перелома, на пороге кризиса. Выйдет ли мир из этого кризиса оздоровленным и поумневшим, или всё будет сброшено в какую-то чёрную пропасть? Постепенно мысли Валерия Михайловича начали всё- таки путаться.
      На другой день самолёт был благополучно вытащен на берег. Еремей Павлович и коней запрягал и даже сам в воду полез, проломав всем своим водоизмещением ещё тонкий прибрежный лёд. Валерий Михайлович смотрел на него с сочувственной иронией.
      – А вы знаете, кто вы? – спросил он Еремея Павловича.
      – Слава Тебе, Господи! Что я – беспризорник какой, что ли?
      – Хлопотун вы, и больше ничего, – засмеялся Валерий Михайлович.
      – Вот, это верно, – не без удовольствия согласился Еремей Павлович, – вот, не могу я сиднем сидеть, хоть ты плачь.
      – А зачем вам плакать?
      – Ну, другие люди, те могут как-то спокойно сидеть. А я, ей-Богу, не могу.
      – Что, может быть, и на тигров вместе пойдём? Да ещё и Потапыча прихватим?
      Еремей Павлович стал сразу серьёзен.
      – Нет, уж это вы оставьте. Мало ли, что может случиться? А на вас такое дело лежит, как эта атомная тюрьма.
      – Да, и это правда, – сказал Валерий Михайлович изменившимся тоном…
      Дни на заимке текли размеренно и лениво. Валерий Михайлович вёл бесконечные разговоры с мистером Паркером. Они что-то высчитывали, разбирали какие-то формулы. Иногда при этих разговорах присутствовал просто из любопытства и Еремей Павлович, который потом среди своих признавался:
      – Ну, как есть, ничего не понять! И как будто по-русски и как будто по-иностранному. То слова и знакомые, а понять невозможно. То по-русски, а то вдруг тебе “циклотрон”, “изотопы”, “трансмутация”, “индукция”, “детонация”… Мозгов не хватает, образованности нету…
      Часы, положенные по расписанию, Светлов просиживал у своего вьюка с радио.
      После одного из таких часов, Валерий Михайлович разыскал на дворе заимки Еремея.
      – Вот что, Еремей Павлович, найдите-ка Потапыча и приходите ко мне. Есть кое-какие новости из Неёлова.
      Еремей Павлович посмотрел на него с заметным беспокойством:
      – Что, плохие новости?
      – Ещё не знаю. Поговорим. Так приходите.
      Когда все трое собрались в комнате, где спал Валерий Михайлович, тот изложил Неёловские новости коротко и сухо.
      – Итак, и Медведев, и Берман всё ещё в больнице. Берман отдал приказ ни в коем случае не трогать нашей заимки…
      – Ну, вот видите, – облегченно сказал Еремей Павлович.
      – Я ещё не вижу ничего. Взамен раненых Бермана и Медведева из Москвы прислан такой генерал Буланин, бывший белый генерал и эмигрант, был долгое время советским шпионом за границей, потом открыто перешёл к большевикам и теперь играет в Москве довольно важную роль. Так вот, он с двумя какими-то китайцами-проводниками, Медведевскими проводниками, собирается спуститься на самолёте на вашем этом озере, как его, Дальнее?
      – Точно так.
      – И для чего-то идти на нашу заимку.
      – Втроём? Так мы ж их тут, как цыплят…
      – Подождите. Вслед за ним, вероятно, на то же озеро Медведев отправляет целый патруль, человек, вероятно, десять-пятнадцать. Командует патрулем наш человек, имейте в виду, наш человек, чтобы его как-нибудь не подстрелить потом. Официальный предлог – страховка генерала Буланина от каких бы то ни было случайностей. Неофициального, вероятно, и этот наш человек не знает.
      – А кто это “наш”?
      – Есть такой майор Иванов. Можно предположить, что Медведев и Буланин тоже, подозревают, что мы знаем, более или менее, каждый их шаг. Так что, может быть, и так, майор Иванов только в самый последний момент перед отлётом получит или окончательное приказание, или пакет с приказом, который он должен будет открыть где-нибудь после озера. В общем, Еремей Павлович, я не думаю, чтобы они собирались напасть на заимку, для этого у них слишком мало сил. Но тут может быть какой-нибудь фокус… чёрт его знает, – Валерий Михайлович раздражённо пожал плечами, – издали всё это трудно раскусить. Во всяком случае, нам за ними нужно следить и на заимку их пускать нельзя.
      – Пускать? Это ни в каком случае, – решительно заявил Еремей Павлович.
      – А я по своему опыту думаю так, – вмешался Потапыч. – Эти первые трое, больше для отвода глаз; придут, будут плакать, беглецы-де и всякое такое. А патруль тем временем спрячется где-то около заимки, может быть, и ещё один патруль спустят, и потом, вот, будем мы с этими тремя возжаться, и сразу трах-тарарах и снаружи, и снутри. Вот мы и попались.
      – И это тоже может быть, – согласился Валерий Михайлович. Сделаем так, я буду всё время сидеть за радио. Вы, Еремей Павлович, пошлите, как я вам уже говорил, двух надёжных ребят, на Дальнее озеро, пусть сидят и смотрят. Тут у меня такая коробочка есть, вот она, – Валерий Михайлович достал из своего вьюка небольшой алюминиевый цилиндр. – Если жать на эту вот кнопку, то я услышу сигнал. Больше этой коробочкой ничего передать нельзя. Только один сигнал и больше ничего. Мы тогда будем знать, что на озеро спустился патруль. А этих трёх, генерала Буланина и его проводников, нужно перехватить по дороге. Дорога от этого озера тут только одна?
      – Дорога-то одна. Можно, конечно, и прямиком, через горы, да это только для привычных людей. А сейчас и для привычных людей трудно. А дорога? Вот та, по которой мы сюда пришли. Больше никакой нету.
      – Значит, нужно как-то встретить этих троих по дороге. Сколько стрелков вы можете дать?
      – Двенадцать человек. Ну, трое мальчишек ещё, но стреляют – дай Бог каждому. Всех, однако, взять нельзя, человека четыре нужно здесь оставить, мало ли, что может случиться.
      – Итак, восемь. Меня и Потапыча вы не считали?
      – Нет, не считал.
      – Итак, десять против пятнадцати или восемнадцати, это ещё не так плохо.
      – Не так плохо? – Еремей Павлович был возмущён. – Не так плохо? Так там же солдаты и больше ничего. Что они понимают? Надраили их на службе, отслужили они свой срок, и катись колбасой в чистую. А тут природные таёжники. Таёжнику, можно сказать, каждый патрон – это кусок хлеба. Он тут и родился и вырос, каждую травку понимает, что и к чему. Пятнадцать человек, да я один с ними справлюсь… Я, конечно, не об кулаках, насчёт кулаков и говорить нечего, а об винтовке. А на когда людей собрать нужно?
      – Этого я ещё не знаю. Вероятно, узнаю завтра. А людей нужно приготовить.
      – А у нас люди всегда готовы, в кажинный момент…
      RUS-SKY ®, 1999 г.
 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
ОГЛАВЛЕНИЕ
 
ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЬСТВАПОЯВЛЕНИЕ НАУЧНОГО РАБОТНИКА
 
РАЗОЧАРОВАНИЯ ТОВ. ЖУЧКИНА
 
ЭВАКУАЦИЯ
 
СТЁПКА КУРАЖИТСЯ
 
СТЁПКА НА ДОПРОСЕ
 
ЗАСЕДАНИЕ
 
ПРОИСШЕСТВИЕ
 
СТЁПКА ДЕЙСТВУЕТ
 
ПО ДОРОГЕ
 
ЕЩЁ ПРЯМОЙ ПРОВОД
 
СЕМЕЙНАЯ ДРАМА
 
КОНЕЦ СЕМЕЙНОЙ ДРАМЫ
 
ШЕРЛОК ХОЛМС
 
ТИХАЯ ОБИТЕЛЬ
 
УЗЕЛ ЗАПУТЫВАЕТСЯ
 
ТОВАРИЩ БЕРМАН
 
ПРИГЛАШЕНИЕ
 
СТЁПКИНЫ ПОХОЖДЕНИЯ
 
ТОВАРИЩ ПАРКЕР
 
ДРАМА НА МОСТУ
 
ОХОТНИЧИЙ РАЙ
 
ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ
 
ТАЙНИК ТОВАРИЩА ИВАНОВА
 
ГЕНЕРАЛ ЗАВОЙКО
 
НАЧАЛЬСТВО НА ОХОТЕ
 
ПРИРОДА И НАЧАЛЬСТВО
 
ОПЯТЬ НА МОСТУ В ТАЙГЕ
 
СЕРАФИМА ПАВЛОВНА ДЕЙСТВУЕТ
 
СТЕПАНЫЧ СЖИГАЕТ КОРАБЛИ
 
ЕЩЁ СТУПЕНЬКА
 
НЕПРИЯТНОСТИ ТОВАРИЩА ЧИКВАИДЗЕ
 
ПЕЩЕРНЫЕ СНЫ
 
СТЕПКА ПО ТУ СТОРОНУ
 
ВСТРЕЧА “ДРУЗЕЙ”