В пещере отца Петра Стёпка чувствовал себя, как, более или менее, новорождённый ребёнок, которого вымыли, одели в чистую рубашонку, накормили и уложили спать. Выпить, впрочем, не дали. Никакие Стёпкины намеки на его хронически пересохшее горло не производили на отца Петра ровно никакого впечатления.
      – Поправишься, дам выпить, а пока лежи и молчи.
      И лежать, и молчать Стёпке было очень трудно. Его рана производила на него очень слабое впечатление. Стёпкино тело, по-волчьи жилистое, так привыкло ко всякого рода передрягам и выработало в себе такую степень внутренней сопротивляемости, что сквозная рана в верхушке левого плеча казалась ему не серьёзнее какого-нибудь ушиба. Кроме того, отец Пётр лечил его самым старательным образом, перевязывал, прикладывал примочки из каких-то трав и, от времени до времени, производил над Стёпкой манипуляции, которые ввергали Стёпку в состояние суеверного страха: подкладывал одну руку под Стёпкину поясницу, другую клал ему на лоб, заставлял пристально смотреть на мигающий и трепетный огонёк лампадки, и Стёпка погружался в непробудный сон. Но это случалось не часто. Когда же Стёпка лежал и бодрствовал, его мысли были, главным образом, заняты мыслью об отце Петре: что ж это такое? То ли святой, то ли колдун, то ли шаман, то ли просто жулик?
      О святых у Стёпки было очень туманное представление, и с поведением отца Петра оно не вязалось никак. Стёпка полагал, что святые должны поститься и молиться, отец Пётр не делал ни того, ни другого. Иногда, правда, он подолгу простаивал перед образом Христа, но не крестился и на колени не становился, просто стоял и смотрел! Что же касается поста, то тут дело обстояло ещё хуже, отец Пётр ел за двоих и пил, как это, по крайней мере, казалось Стёпке, за троих, а то и за четверых, не проявляя при этом решительно никаких признаков опьянения. Иногда он почти на целый день исчезал то на охоту, то на рыбную ловлю и приходил нагруженный дичью и рыбой. Иногда к нему приходили мужики и бабы из каких то неведомых Стёпке заимок и хуторов, отец Пётр при этом как-то преображался, становился степенным и благолепным, совал руку для поцелуя, давал какие-то советы, но не в присутствии Стёпки; получал сало, масло, яйца, колбасу, хлеб и прочее. Несколько раз к отцу Петру приходили какие-то монгольские ламы и с ними отец Пётр вёл длинные беседы на неизвестном Стёпке языке. Иногда отец Пётр целыми днями просиживал за какими-то книгами и свитками, вероятно, китайскими, по мнению Стёпки, что-то писал, но со Стёпкой разговаривал и мало, и отрывисто. Вроде: “Не вертись!”, “Не болтай!”, “Спи!” Стёпка засыпал как-то особенно часто, но где-то, в самой его глубине, рос и страх, и протест. Он, конечно, не понимал, что от отца Петра к нему протягивается гипнотическая связь, которая крепнет с каждым гипнотическим сеансом. Но что-то такое он чувствовал. Стёпка был человеком, вообще, весьма свободолюбивым и предпочитал не иметь над собою никакого закона, кроме закона тайги. Здесь, в пещере, он чувствовал какую-то давящую зависимость от отца Петра. И не только потому, что Стёпка лежал раненый и нуждался в уходе, а как-то иначе. Совсем иначе. В Стёпкину душу закрадывалось глухое недовольство.
      Объяснить его Стёпка, конечно, не мог бы. Отец Пётр ухаживал за ним самым внимательным образом и в первые дни лечения почти не уходил из пещеры, был и нянькой, и сиделкой, и врачём, и кухаркой, варил Стёпке какие-то супы и кашки, но мяса не давал вовсе. “Поправишься, хоть целого медведя съешь”. Стёпка поправлялся чрезвычайно быстро. Выходил на площадку перед пещерой, сидел на осеннем солнышке, иногда разговаривал с Лыской, который пасся тут же и за которым отец Пётр тоже присматривал. Поправляясь, Стёпка постепенно стал смелеть. И как-то поздним вечером, когда он уныло ел свою кашку, а отец Пётр молча пил свою водку, Стёпка осмелел окончательно.
      – Отец Пётр, а, отец Пётр, что-то в горле пересохши…
      – Выпей чаю…
      – Да нет, я не о том. Я о том, кто вы – православный или нет?
      Отец Пётр поднял свои слегка выпученные глаза.
      – А ты что в этом понимаешь?
      – Ну, я, конечно, малограмотный, а в Бога верую…
      – В Бога всякий верует. Только всякий – в своего.
      Постановка вопроса была для Стёпки слегка неожиданной.
      – Как же так? Бог один, а если каждый в своего, так как же?
      – Вырастишь – узнаешь. Впрочем, и выросши не узнаешь. Ты,
      Стёпка, правильно веруешь, хотя и жулик ты…
      – Это я-то – жулик?
      – Жулик. Бродяга. Людей убивал? Достояние ихнее крал?
      Стёпка был возмущён до глубины души.
      – Это уж вы, отец Пётр, напрасно говорите. Совсем напрасно.
      – Как напрасно? Сколько ты людей на своём веку на тот свет отправил?
      – А что мне было делать? Иду по тайге. А он из-за куста. Да ещё, сволочь, давай, говорит, мирно разойдёмся. Ну, я расхожусь, а он в спину. А? Разве это порядок?
      – А с убитых пограничников кто обмундирование содрал?
      – Так же, всё равно, волки бы разорвали – ни им, ни мне.
      – Им-то, конечно, ни к чему. А только, ведь, не твои же вещи. А, кроме обмундирования ничего такого не было? Ты уж правду говори…
      Стёпка был обижен.
      – Правду? А мне чего врать? Ну, конечно, раз и другое было. Ходил по тайге. Ни маковой росинки. Прихожу на какую-то заимку, не наша сибирская, иные люди, чёрт их знает Прошу хлеба.Пошёл, говорят, к чёртовой матери, много вас чалдонов, тут шатается, а хлеб, говорят, Советская власть жрёт, пусть подавится. Ну, сунули мне кусок хлеба всё-таки, а больше – ни-ни. Проваливай, говорят, откуда взялся. Ну, пошёл я, откуда взялся. Выхожу, вижу, свиньи пасутся, ну, я одного поросёнка того… Так разве ж это порядок? Прохожего человека по шее гнать? И, опять же, на мосту… К какому-то борову цепью привязали… Ну, там, конечно, спирт тоже был. Я, значит, его взял, так он всё равно с этой машиной утонул бы, никому никакой пользы.
      – А тебе польза?
      – Так вот вы же, отец Пётр, водку-то пьёте, а мне говорите, никакой пользы. А я, вот, лежу и смотрю. А разве же это тоже порядок? Ну, не пили бы вы, так и я молчал бы. А то, вот, лежишь и смотришь… Да ещё говорите, жулик.
      Отец Пётр довольно неожиданно рассмеялся.
      – Ох, все мы жулики перед Богом. Ну, семь бед – один ответ, пересаживайся к столу, водки дам. Авось не помрёшь.
      – Мне-то чего помирать, – радостным тоном сказал Стёпка, проворно пересаживаясь за стол.
      – Помирать чего? А уж такая у людей скверная привычка. Вот живёт, живёт человек, а потом взял и помер, а почему, никто не знает.
      – Бог знает, – уверенно сказал Стёпка, накидывая себе на плечи одеяло. – Бог знает, что и к чему. А мне, зачем мне знать?
      – Вот это, Стёпка, правильно, знать незачем и нечем.
      – То есть, как это нечем?
      – Нечем. Мозгов не хватает. Ну, вот тащи этот рыбий хвост, мяса лучше не ешь, сейчас я тебе стакан дам.
      – Да я и сам возьму.
      – Нет, ты уж сиди, – отец Пётр поднялся и достал глиняную кружку.
      Стёпка с жадностью смотрел, как наполнялась эта кружка, и всё боялся, как бы отец Пётр не ограничился бы только половиной кружки. Но Стёпкины опасения оказались преувеличенными. Водка разлилась по всему телу горячей волной, и Стёпка от наслаждения даже глаза зажмурил, как кот на солнышке. Был краткий промежуток тяжёлой внутренней борьбы: сразу выпить всю кружку, так ещё неизвестно, даст ли отец Пётр другую. А недопить было и неприлично, и жалко. Стёпка нашёл разумный компромисс – выпил только половину. Не без сожаления поставив кружку обратно на стол, Стёпка вдруг сказал жалобным тоном:
      – Мне бы домой!
      – Куда это домой?
      – Да на заимку, к Еремею Павловичу.
      – Так почему же это домой?
      – А куда ж мне больше? Люди очень уж душевные.
      – Да и ты, Стёпка, – душевный парень, даром что жулик.
      – Вы вот всё говорите: жулик да жулик, какой же я, спрашиваю, жулик?
      – Вот и водку пьёшь, и в людей стреляешь, и чужие вещи присваиваешь, разве не жулик?
      – Так мне что же делать, если прохожего человека в шею гонят? Ходишь неделями по тайге, ни маковой росинки… В горле пересохши…
      – Ну, допивай, я тебе ещё маковой росинки долью…
      – Вот, это спасибо, – растроганным тоном сказал Стёпка., – а что жулик, так, если все мы перед Богом – жулики, чем я лучше других?
      – И это, Стёпка, правильно… А почему ты спросил, православный ли я?
      – А, так, смотрю, Богу не молитесь, водку пьёте.
      – Ну, водку пьют все, её же и монаси приемлют. А молитва, ты знаешь, что такое молитва?
      – Ну, знаю, например, Отче Наш.
      – Ну, а дальше как?
      – Отче Наш, иже на небеси…
      – А ещё дальше?
      Но этим богословские познания Стёпки и ограничивались.
      – Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь. А знаешь, что такое умная молитва?
      – Н-нет, разве бывают глупые?
      – Бывают. А умная – это такая, какую человек в душе произносит, в уме… Так, вот, ты даже и Отче Наш не знаешь, а меня спрашиваешь!
      – А кого ж мне больше спросить?
      – Спросить, правда, некого. А в церкви ты давно был?
      Это Стёпка припомнить точно не мог.
      – Вот, пока большевики не пожгли церквей, бывал. А потом и церквей никаких не осталось. Под склады и сараи пустили, ну, не сволочи ли?
      – Сволочи, – согласился отец Пётр. – Допивай, я тебе ещё маковую росинку налью. А потом пошли спать. Нужно нам с тобой, Стёпка, дальше эвакуироваться.
      – Как это вы сказали?
      – Эвакуироваться. Смываться. Драпать. Понял?
      – Драпать, это я, конечно, понимаю. А почему?
      – Они и сюда доберутся. И, вероятно, довольно скоро. Я уже коней заказал. Езжай, Стёпка, домой, на заимку, к Еремею Павловичу! А? – тон у отца Петра был весёлый и даже слегка возбуждённый.
      – Вот это да! Хоть раз человеком пожить…
      – Ас заимки, вероятно, придётся тебе драпать ещё дальше.
      – Почему дальше?
      – И туда, вероятно, доберутся. Китай уже почти захватили, а мы тут по дороге, да ещё и ты с Еремеем Павловичем, Светловым и прочими такими людьми. Думаешь, тебе твой мост там забудут?
      – Вот, вся Россия кувырком пошла, даже и в тайге не спрячешься.
      – Спрячемся. Я, впрочем, не в тайге…
      – А вы куда?
      – Ну, мой путь – далекий путь, ты о таких местах никогда и не слыхал…
      Стёпка жалобно обвёл глазами пещеру отца Петра.
      – А жалко бросать всё это, здорово у вас устроено.
      – Вся Россия была устроена, а теперь что?
      Стёпка вздохнул и покосился на бутылку.
      – Сейчас, – сказал отец Пётр странно сумрачным тоном, – весь мир придет в расстройство. Не только Россия. Так, вроде Страшного Суда всем людям на земле, справятся или не справятся?
      – Ну, все люди, они-то справятся.
      – Неизвестно, – отрезал отец Пётр, – в России, вот, не справились.
      Стёпка ещё раз покосился на бутылку.
      – Ну, Бог с тобой, выпьем ещё по одной и спать. Завтра начнём укладываться. Дня через три человек с конями придёт, погрузимся и айда!
      Стёпка медленно, в рассрочку, выпил свой стакан и недоумённо сказал:
      – Вот вы, отец Пётр, говорите, что жулик я. А я так понимаю, что это вы жулик…
      Отец Пётр поднял на Стёпку весёло-изумлённый взгляд.
      – А это почему?
      – А кто ж вас знает? То ли вы – поп, то ли не поп, то ли вы -шаман, разве разберёшь?
      – А зачем тебе разбирать?
      Стёпка ощущал обычный в таких случаях прилив говорливости.
      – Ну, скажем, я. Я – человек простой. В тайге родился и, даст Бог, в тайге и помру. А вы, непонятно, кто вы такой. Ну, скажем, Валерий Михайлович – человек, конечно, образованный, его видно. А тут я смотрел, смотрел…
      – …и ничего не увидел?
      – Как есть, ничего.
      – И нечего тебе, Стёпка, видеть – не твоего это ума дело. Потом, может быть, что-нибудь и увидишь. А пока пошли спать.
      Стёпку распирало изнутри от невысказанных слов, но отца Петра он, всё-таки, побаивался. Если просто жулик, то ещё ничего. А если, и в самом, деле колдун?
      Отец Пётр поднялся из-за стола.
      – Я, Стёпка, – не жулик и не колдун. Вижу, что ты меня колдуном считаешь…
      – А как же иначе? Вот вы и то напророчили, и то напророчили, и всё, как есть, правильно. Если бы ещё Богу молились… А то и этого нет. Стало быть, колдун и больше ничего.
      Отец Пётр рассмеялся не без некоторой горечи.
      – Видишь ли, Стёпка, жизнь человеческая устроена очень плохо. Вот я и ищу, как бы её устроить лучше.
      О том, что человеческая жизнь устроена плохо, Стёпке ни разу и в голову не приходило. Всё устроено, как полагается: тайга, небо, зверь, птица, рыба. А что человек помирает, так не век же ему жить? Нет, всё было в порядке. Правда, бывают и сволочи, так где же их нет? Вот, этот самый пограничник, ну, разве, не сволочь? Стёпкины мысли вернулись к приключению перед перевалом.
      – Конечно, вот, например, там перед перевалом…
      Но отец Пётр не дал ему закончить:
      – Я тебя, Стёпка, знаю, выпьешь и будешь болтать, как старая баба, пошли спать.
 

 
      Утром у отца Петра вид был сумрачно-деловитый. Он лазил по каким-то закоулкам пещеры, вытаскивал оттуда какие-то свёртки, мешки, ящики и складывал всё это на полу. Печка уже весело трещала, когда Стёпка продрал свои глаза, в окно пробивалось бодрое осеннее утро. На печке кипел чайник, на столе уже стояла всякая снедь.
      – Ну, вставай, Стёпка, нам эти вещи надо перенести версты, тут, за две. Пей чай и пошевеливайся.
      Стёпка начал пошевеливаться. После чаю отец Пётр нагрузил два мешка, потяжелее для себя и полегче для Стёпки: “Ты ещё не совсем поправился, так ты вот этот мешок возьми…”
      – А может на Лыску нагрузить?
      – Нет, конь там не пройдёт.
      Конь, действительно, не прошёл бы. Отец Пётр, сопровождаемый задыхавшимся Стёпкой, нырнул в какое-то ущелье, потом полез куда-то наверх и, наконец, очутился перед какой-то скважиной в откосе, которую можно было бы назвать пещерой. Это была узкая длинная дыра в горе, и в эту дыру отец Пётр сложил свои мешки. В течение двух дней эта операция была проделана несколько раз, и Стёпка только удивлялся, откуда у отца Петра набралось столько скарбу. Четыре мешка были приготовлены, как вьюки. Пещера опустела, стала какой-то скучной и голой. Ещё оставались постели, стол, еда и водка. Но водки Стёпке отец Пётр больше не давал, да и сам не пил. А водки было много. “Пропадет ни к чему,” – думал Стёпка. И в момент отсутствия отца Петра после недолгой и не очень упорной внутренней борьбы налил из бутылки целую фляжку, и фляжку запрятал в свой спинной мешок: “Всё равно пропадать ей, никому никакой пользы”.
      На рассвете почти морозного осеннего дня у пещеры появился маленький невзрачный сойот с четырьмя конями. Отец Пётр разговаривал с ним на сойотском языке, в котором Стёпка понимал не больше двух-трёх слов. Мешки были навьючены. Отец Пётр как-то преобразился. Свой наперстный крест он куда то спрятал, за плечами висела винтовка, вид у отца Петра был банально-таёжный. В седельную сумку он запихал призматическую подзорную трубу, которая вызвала в Стёпке некоторое недоумение.
      – А что это за штуковина?
      – По дороге покажу. Айда.
      Очутившись снова в тайге, верхом на том же Лыске, Стёпка почувствовал прилив новых сил. И даже заимка, которая раньше принадлежала воображаемому куму и в которой теперь жил реальный Еремей Павлович, не казалась ему так уже привлекательной. Нет, хорошо всё-таки в тайге… Правда, зимой… Но до зимы было, или казалось, далеко, а в столь отдалённое будущее Стёпка не имел привычки заглядывать.
      По тропочке, которая вилась по берегу горного ручейка, путники опустились на ту тропу, от которой ещё так недавно компания Еремея Павловича поднялась к пещере. Тропа была малоезжей, местами пропадала на каменных осыпях. Сойот ехал впереди, отец Пётр молчал, а Стёпка просто наслаждался осенью, тайгой, небом, горами и всем прочим. Верстах в пяти от поворота на тропу, ехавший впереди сойот вдруг остановился и что-то сказал отцу Петру, в тоне его было некоторое беспокойство.
      – Что тут такое? – спросил Стёпка.
      – Тут люди ходи, – сказал сойот, – три люди. Смотри.
      Стёпка спрыгнул с седла. На лужице, пересекавшей тропу, были, действительно, человеческие следы. Спешился и отец Пётр.
      – Смотри ещё раз, – сказал сойот, – три люди.
      – Это правильно, – сказал Стёпка, – Два китайца, один русский, два без каблуков, один в сапогах. Правильно. Ну и чёрт с ними.
      Отец Пётр задумчиво стоял над лужицей. Вода была покрыта тонкой плёнкой льда, и подо льдом были человеческие следы, по всей вероятности, вчерашние.
      Отец Пётр почему-то посмотрел назад, на горы.
      – Дело в том, дорогой ты мой Стёпка, что через перевалы сейчас уже, пожалуй, и не пройти. Как эти люди сюда попали? И кто они?
      Стёпку тоже охватило какое-то беспокойство.
      – Это, действительно, нужно посмотреть.
      Стёпка наклонился над лужицей, потом вернулся на несколько десятков шагов назад, потом прошёл вперёд и, вернувшись к отцу Петру, уверенным тоном доложил:
      – Так и есть, два китайца, один русский. Один китаец – здоровый мужик, следы глубокие, шаги широкие, груз, надо полагать, большой несёт. Другой – так себе, плюгавый. Русский – чёрт его знает. Должно быть, старый и городской. Ходит не по-нашему, носки врозь. Поедем следом, дальше видно будет.
      – Когда, по-твоему, они прошли здесь?
      – Вчера вечером, – уверенно сказал Стёпка. – Лёд под следами. Если бы позавчера, следы бы размыло. Вчера вечером, никак не иначе. Значит, скоро наедем на ихний вчерашний привал. Тут по этим следам больше ничего не разобрать.
      Сойот был, по-видимому, вполне согласен со Стёпкиными выводами.
      – Три люди, – ещё раз подтвердил он. – Два китайский люди, один русский люди. Русский люди – слабый люди. Старый люди.
      Отец Пётр ещё раз посмотрел на горы.
      – Еремей Павлович говорил мне, что через перевал больше пройти нельзя, что ваш караван прошёл последним. Да после перевала ещё и пурга была?
      – И ещё какая, страсть!
      – Та-ак. Значит, пришли люди неизвестно откуда и идут неизвестно куда. Пойдём день по следам. Через день тропа расходится, одна идёт дальше через заимку Еремея Павловича, по ней редко кто ходит, другая сворачивает направо, на Китай. Посмотрим. Может, люди прямо на Китай идут. Через перевалы можно сейчас пройти? – спросил отец Пётр сойота.
      Сойот отрицательно замотал головой:
      – Птица лети, люди никак не ходи. Русский люди слабый, никак не ходи. – Он попытался что-то ещё объяснить по-русски, но запас его русских слов оказался исчерпанным. – Никак не ходи, – ещё раз подтвердил он.
      Отец Пётр сказал ему несколько слов по-сойотски. Сойот взял свою берданку, быстрыми шагами прошёл вперёд и исчез за поворотом тропы.
      – Ну, а теперь мы за ним, – сказал отец Пётр, минут через пять. – Только пешком. И смотреть в оба.
      Ещё верстах в двух-трёх на тропе стоял сойот и ждал отца Петра со Стёпкой. Когда те подошли, сойот молча показал на остатки ночлега. Валялись на земле срубленные ветки елей, чернело кострище. Стёпка сейчас же пощупал рукой золу и головешки.
      – Совсем недавно прошли, земля под кострищем ещё тёплая.
      – Русский люди – больной люди, -сказал сойот.
      – Это действительно, – подтвердил Стёпка, – ишь какую ему кровать устроили…
      Под густой елью лежала целая куча срубленных еловых лап, и с трёх сторон она была утыкана другими лапами.
      – Прямо как в гостинице, – сказал Стёпка, – барином можно спать.
      Отец Пётр внимательно осматривал место ночлега. Стёпка, нагнувшись, исследовал глазами каждый клочок.
      – Русский без винтовки, – сказал он, – у китайцев по винтовке. А китаец один действительно здоров, как бык, гляньте, как он эту ёлку рубанул… А это что? – Стёпка поднял с земли около “кровати” какой-то тёмно-коричневый кусочек. – Табаком пахнет, а что это невдомёк.
      Темно-коричневый кусочек оказался окурком сигары. Отец Пётр осмотрел его, понюхал, размял в пальцах и снова понюхал.
      – А сигара хорошая!
      – Что это сигара?
      – А так, вроде самокрутки. Только подороже.
      Вид у отца Петра стал совсем задумчивым.
      – Ну, давайте осмотрим все по-настоящему, может быть, и ещё кое-что найдётся. А эта сигара плохо пахнет.
      – Что, табак плохой?
      – Не в табаке дело… Как мог попасть сюда человек, который имеет возможность курить такие сигары?
      – Из начальства, значит, что ли?
      – Да, Стёпка, из начальства. И даже из большого начальства.
      – Так чего же ему тут, в тайге, надо?
      – А вот в том-то и вопрос. А ответа на этот вопрос пока нет никакого.
      – Хм, – сказал Стёпка, надо ещё посмотреть.
      Стёпка медленными шагами обошёл всю стоянку, тщательно всматриваясь в каждый её квадратный сантиметр. Потом нагнулся над осиротевшим ложем таинственного русского, курившего в тайге сигару. Потом стал на колени перед этим ложем и начал снимать с него ветку за веткой. Всё это заняло около получаса. Отец Пётр сидел в это время на земле, обхватив руками поджатые к груди колени, и о чём-то глубоко задумавшись. Закончив свой осмотр, Стёпка подошёл к отцу Петру.
      – Дело тут тёмное, отец Пётр. Этот русский всю ночь курил, видите, сколько окурков. – На Стёпкиной ладони белело около дюжины до половины докуренных папирос.
      – Покажи сюда, – сказал отец Пётр. – Хорошие папиросы, дорогие, и докурены только до половины, к широкой жизни привык человек.
      – Это мне неизвестно, – сказал Стёпка. – А только от веток этих и до сих пор водкой несёт. Водкой – не водкой, а несёт. Значит, было выпито, – Стёпка при этом слегка покосился на отца Петра. – Ружья у русского нету. А пистолет, должно быть, есть, под головой лежал, по веткам видно. Не таёжный он, этот русский, городской. Тыкал, дурак, окурки на хвою. Этак можно и живьём сгореть, особенно, ежели напимшись. А китайцы-то за ним, как за барином, ухаживали, одеялом, должно быть, накрывали, болен человек, что ли?
      – Если бы был болен, то не курил бы целую ночь…
      – И то правда.
      Отец Пётр поднялся на ноги.
      – Не нравится мне, Стёпка, вся эта история. Думаю, это какой-то советский дядя, из крупных дядей. А что ему тут делать? Заграницу бежать? Тоже может быть, хотя для этого есть пути покороче.
      – Ну, и чёрт с ним, пусть бежит.
      – А если за ним погоня?
      – Ну, и за нами гонялись… Нужно бы, конечно, вернуться по тропе, так на полдень хода, не идёт ли кто следом?
      – Напорешься на отряд и пропадёшь!
      – Ну, отец Пётр, в тайге дураков нету, кто же пойдёт навстречу? Я поеду рядом с тропой и посмотрю издали, нет следов, есть следы, какие следы?
      Отец Пётр постоял и подумал.
      – Нет, так не выйдет. Лучше иначе. Тут тропа делает петлю, а моя пещера в середине петли. Петлю эту пешком и на карачках можно срезать, это вёрст в десятке отсюда. Я тебе покажу. Что ты тут, на стоянке, еще нашёл?
      – Ну, ничего. Консервы русский ел, китайцам не дал, те свою чумизу лопали.
      – Какие консервы?
      – А кто его знает! Там вот две коробки валяются.
      – Нужно всё это ещё раз осмотреть.
      Отец Пётр со Стёпкой ещё раз обошли и стоянку, и место вокруг неё. В кустах валялись две пустые жестянки. Этикетки гласили: “Осетрина в томате. Моссельпром”.
      – Н-да, – сказал отец Пётр, – если человек такие сигары курит и такие консервы ест, значит, шишка. Ну, пошли, Стёпка, дальше, тут и в самом деле ничего больше не видать.
      – Только я, отец Пётр, пойду теперь вперёд. Сойот – тот на зверя хорош, в звере он понимает, а насчёт человека, куда ему?
      Маленький караван двинулся дальше. Стёпка с отцом Петром шли впереди, сойот вёл коней. Стёпка от времени до времени давал свои комментарии:
      – Ну, этот русский не больно ходок. Вот, опять передышку делал, он сидел, китайцы даже и не присели. Ну и ходит по тайге, как по плитуару, шатается… Должно быть, старый человек. Вот тут через лужу перешагнуть бы, а он кругом обошёл. А китаец один зда-аровый, сукин сын, форменный бык. Другой, видимо, мальчонка ещё, суётся, куда не надо… Вот, опять устал и присел, папиросу выкурил, окурка нет, а пепел видно. Может, и папирос-то немного осталось…
      Отец Пётр шёл молча, не особенно внимательно вслушиваясь в Стёпкины комментарии. Верстах в десятке от первой стоянки тропа справа прижималась к крутому обрыву горы, а слева вилась над глубоким и глухим распадком, заросшим кустами и подлеском.
      – Вот, Стёпка, тут и есть это место. Где по твоему моя пещера?
      Стёпка показал рукой.
      – Правильно. Так вот, верстах в пяти за ней тропа выходит на луговину, там тропу видно вёрст на пять. А до тропы тоже вёрст пять, только дорога, сам видишь. Не заблудишься?
      – Это я-то? В тайге? Это в городе заплутаться можно, а тут всё, как на ладошке.
      – Я тебе дам подзорную трубу. Умеешь в неё смотреть?
      Стёпка слегка замялся:
      – В биноклю, это я ещё могу, насчёт трубы не пробовал.
      Отец Пётр вытащил из своего вьюка подзорную трубу.
      – Для неё нужно бы треногу – очень большое увеличение, но тренога – вещь тяжёлая. Трубу нужно то ли к дереву прижать, то ли на винтовку упереть, вот так. Теперь смотри.
      Когда труба была, более или менее, установлена, Стёпка приник к её окуляру.
      – Вот это так здорово! Прямо, как под носом! За сто вёрст видать! Вот, додумались же люди!
      Отец Пётр достал из другого вьюка маленький воронёный револьвер на каком-то шнурке. Снял с себя куртку, просунул револьвер в правый её рукав, а конец шнурка с мёртвой петлёй, надел на шею. Потом снова надел куртку и через плечо привесил с правого боку тяжёлый крупнокалиберный пистолет. Стёпка смотрел на все эти операции с ясно выраженным недоумением.
      – А этот револьвер-то к чему?