В то же утро Валерий Михайлович проснулся с ощущением необычайного комфорта: кровать, подушки, простыни. Отец Пётр уже хлопотал у печки.
      – Пока что никто не вернулся, – сообщил он. – Хотите помыться?
      Когда Валерий Михайлович вышел из пещерки, почти навстречу ему из кустарников показалась целая процессия: Федя и Еремей, между Федей и Еремеем – носилки, за Еремеем какой-то осёдланный конь.
      – Ну, вот и пришли, – раздался сзади голос отца Петра. – Стёпка, конечно, ранен, сейчас посмотрим.
      Лица у обоих Дубиных были утомленные: “Всю ночь шли, объяснил Еремей, и прошлых полдня. Вроде, как и не евши, Стёпка вот этот всё кровью плюёт”.
      – Известно, в горле пересохши, – слабым голосом сказал Стёпка.
      – Тащите его в пещеру, – сказал отец Пётр, – там посмотрим.
      Носилки со Стёпкой были внесены в пещеру. Стёпка был в сознании, бледен, рубаха была вся в крови, но единственное сожаление, которое Валерий Михайлович прочёл в Стёпкиных глазах, сводилось к желанию чего-то хлебнуть. Стёпка искоса посмотрел на не совсем ещё убранный стол и втянул в себя, сколько было можно, воздуху:
      – Дух хороший идёт, – сказал он несколько робко.
      – Рана такая, – прервал его Еремей: – скрозь левую лопатку и под правую ключицу, наскрозь. – Давайте разденем.
      Еремей подложил свои медвежьи лапы под поясницу и под голову Стёпки, а отец Пётр с довольно неожиданной нежностью в движениях стянул со Стёпки его окровавленную одежду.
      – А ты мне скажи, когда это ты мылся в последний раз?
      – Это трудно упомнить. Да, вот же, на том мосту, я же там в воду свалился. Еле выплыл. Да ещё и боров этот…
      – Ты пока помолчи.
      – Да я же говорю, в горле, как есть, пересохши.
      Отец Пётр налил стаканчик водки.
      – Ну, уж, Бог с тобой, промочи ты свою засуху.
      – Сразу видно, святой вы человек, – сказал Стёпка, – а этому медведю, что ему ни говори, так только… – Стёпка посмотрел на Еремея и запнулся.
      – А Потапыч где? – с тревогой в голосе спросил Еремей.
      – Где-то в тайге застрял, на ночь не приходил.
      Еремей свирепо плюнул.
      – Ну, вот только и дела есть, что, по тайге шляться да всякое дерьмо подбирать. Где теперь его, чёрта толстого, найдёшь? Бери, Федя, винтовку, идём. Чтоб его…
      Отец Пётр снова поднял указующий и укоряющий перст свой, и Еремей запнулся снова.
      – Погоди, сидел твой Потапыч где-то всю ночь, посидит ещё, наука будет. Бери пока ведро и принеси воды горячей, знаешь откуда, нужно этого Стёпку вымыть.
      Минут через десять – пятнадцать Стёпка был вымыт так, как ему, вероятно, не приходилось мыться ни разу в жизни. Рана была осмотрена, промыта и перевязана какими-то травами, настойками и прочим. “Всё это тибетская медицина,” – пояснил отец Пётр Валерию Михайловичу. “Напрасно ваша официальная наука так мало всем этим интересуется”.
      Стёпка чувствовал бы себя совсем на седьмом небе, если бы ему дали ещё и второй стакан, но отец Пётр проявил полную неумолимость:
      – Теперь ты спи, а я буду над тобой молиться. А вы поешьте и идите за Потапычем. Вы мне тут, Валерий Михайлович, тоже не нужны.
      – Поесть успеем, – мрачно сказал Еремей, – чёрт нас не возьмёт, – и снова покосился на отца Петра, – да только, как его искать?
      – Чёрта? – перепросил Стёпка,
      – Я знаю направление, а там найдём, – сказал Валерий Михайлович.
      – Тут у кельи отца Петра все истоптано, но есть направление, найдём, чёрт его не возьмёт…
      – Что-то ты, Еремей, больно уж на нечистую силу налегаешь.
      – Да вы сами посудите, отец Пётр, сколько мы тут народу напортили. А ведь, тоже, мобилизованные, разве по своей воле? У кого родители, у кого жена, у кого дети… А мы тут их, как белок на промысле…
      – А эти-то о твоих детях стали бы спрашивать? – сказал отец Пётр.
      – Тут никто ничего не спрашивает, а только и знают, что один другого калечить. Пошли. Вот, прости Господи…
      Еремей покосился на отца Петра и сжал зубы.
      – Страдает народ безвинно, одному чёрту ладан курим, пошли. Возьми, Федя, коня. Не то опять тащить, может, придётся…
      Валерий Михайлович довольно точно помнил направление, по которому исчез в тайге Потапыч, но дальнейшее для него было неясно. Еремей был мрачен и казался совершенно безразличным. Федя шёл впереди с такою же уверенностью, как если бы он шагал по давно знакомой улице.
      – А мы не собьёмся, Федя? – спросил его Валерий Михайлович.
      – А это как же? – удивленно сказал Федя, – Ведь тут сразу видно, вот посмотрите сами.
      Валерий Михайлович посмотрел, но не увидел ничего.
      – Так сразу же видно, – повторил Федя, – вот где трава, где ветки, где вот на бурелом наступил, сразу видно.
      Валерий Михайлович вспомнил объяснение, какое ему давал очень опытный таёжник, профессор зоологии: для настоящего таёжника тайга – как огромная шахматная доска, в которой все квадратики расположены в законном таёжном порядке. И всякое отступление от этого законного порядка таёжник видит так же, как вы видите один единственный искривлённый квадратик. По-видимому, это объяснение соответствовало действительности – Федя шагал всё дальше и дальше, и Еремей не проявлял никаких признаков любознательности или беспокойства.
      Некоторую нерешительность Федя показывал только тогда, когда путь взбирался на каменистые взглобья тайги, на которых не росло вообще ничего – голые каменные россыпи. Тогда Федя становился на четвереньки, самый удобный в таких случаях наблюдательный пункт, с которого вся сумма незаконных явлений на почве вытягивается в некую более или менее прямую линию.
      Потом путь спускался снова вниз, в поросли, в тайгу, и Федя снова шагал, как по давно знакомой улице. Так вышли они на маралью тропу.
      – Смотри, батя, так и есть, в манзину яму провалился. Только бы не на кол!
      – Ничего, – буркнул Еремей, – чёрт его не возьмёт.
      Однако, Валерий Михайлович почувствовал беспокойство.
      То, что Федя назвал “манзиной ямой”, были ямы, вырытые пришлыми китайскими звероловами – манзами. Эти манзы перегораживали тайгу десятками вёрст заборов из валежника, сушняка, ветвей, оставляя только узкие проходы, а в проходах вырывали ямы – западни для маралов. Этот род охоты истреблял массу дичи, и настоящие здешние постоянные охотники – русские, сойоты и прочие, вели с манзами регулярные войны, пока манзы не были вытеснены вон. Но ямы кое-где ещё остались, сверху прикрытые самым тщательным образом. Время, листопады, дожди прикрыли их ещё основательнее. Шагах в пятидесяти от Еремея с его друзьями виднелась дыра в земле: чёрное пятно в зелёной и серой настилке из листьев и валежника.
      – Ага-а-а! – вдруг рявкнул Еремей так, что Валерий Михайлович чуть не споткнулся от неожиданности.
      – Ага-а-а – повторила тайга, но из ямы не было слышно ничего.
      Неужто и в самом деле на кол напоролся?
      На дно ямы манзы обыкновенно втыкали заострённый кол. Все трое бросились бегом.
      – Осторожно, Валерий Михайлович, – крикнул Еремей, – а то ещё и вы провалитесь.
      Федя прощупал ногой почву, наклонился к самой яме.
      – Ты тут, или нет?
      – Ту-ут, – донёсся слабый, глухой загробный голос.
      – А давно ты тут?
      Ответа не последовало.
      – Да что тут разговаривать, – буркнул Еремей, – давай аркан, будем тащить.
      – Как бы только нам всем туда не провалиться, – предупредил Валерий Михайлович.
      – Это действительно, – согласился Еремей, – края ямы-то, поди, пообваливались. Давай, Федя, и другой аркан. Держи меня, а я Потапыча тащить буду.
      Еремей просунул свои плечи в мёртвую петлю одного аркана, конец которого взял Федя, а с другим наклонится над ямой.
      – Держи, Потапыч!
      Из ямы послышалось какое-то бульканье.
      – Да жив ты ещё, али нет?
      – Жи-и-ив, – донёсся загробный голос.
      – Можно тащить?
      – Тащи-и-и…
      Словно из-под земли появилась одна рука. Даже не из ямы, а из-под земли, сквозь наваленное на яму прикрытие. Ломая его ветки и пробиваясь головой сквозь листву, валежник и прочее, на земной поверхности показалась, наконец, верхняя часть Потапыча. Цвета его лица нельзя было разобрать. Давно небритая щетина была плотно замазана грязью. На эту грязь налепились засохшие листья, хвоя и прочая дрянь. Судорожно цепляясь обеими руками за ломающийся валежник, Потапыч пытался выползти на твёрдую землю. Натягивая левой рукой аркан, правой рукой Еремей выдернул Потапыча, как редиску из грядки.
      – Ой, батюшки, не могу, – детским голосом хихикнул Федя и чуть не выпустил своего аркана.
      Еремей пошатнулся на самом краю ямы, но устоял. Федя дёрнул за аркан, Еремей свалился на спину. Федя, видя такое дело, поспешил юркнуть в кусты: “Ой, батюшки, не могу, ой, батюшки, не могу…”
      Потапыч грузно осел на землю. Жидкая грязь стекала с головы, плеч, спины, из рукавов и даже из-за ворота рубахи. Он пытался что-то сказать, разинул рот и снова захлопнул его, так ничего и не сказал. Валерий Михайлович протянул ему фляжку с водкой. Потапыч попытался взять её рукой, но потеряв в этой руке дополнительную точку опоры, совсем свалился на бок. Где-то за кустами жеребёнком ржал Федя. Отсутствие отца Петра уже не сдерживало Еремея, Валерий Михайлович никак не подозревал в нём такого основательного знакомства с народной словесностью. Словесность откликалась густым эхом, хорошо ещё, что в тайге не было дам. Валерий Михайлович приложил фляжку к губам Потапыча. Опустошив фляжку, Потапыч принял сидячее положение. Снова открыл рот, посмотрел на Валерия Михайловича совершенно осоловевшим взором и, как бы раздумав, снова захлопнул. Еремей, продолжая выражаться, подвёл Лыску.
      – Ну, давай грузиться, – дальше последовало продолжение словесности.
      Еремей поднял Потапыча, как мешок с сеном, и, взмахнув им в воздухе, плюхнул его в седло.
      – Давай торочить к седлу, тащи аркан…
      Федя вынырнул из-за кустов, стараясь держаться подальше от Еремея так, чтобы по загривку не влетало, с другой стороны коня. Потапыч был приторочен к седлу, как вьюк. Грязь продолжала стекать с него на землю. Признаки жизни были мало заметны, только уже в дороге стал раздаваться густой храп с присвистом.
      Еремей даже и ругаться перестал. Свирепо шагая саженными шагами, что-то бурчал про себя и временами плевался. Так путники добрались до пещеры отца Петра.
      Потапыч всё ещё спал. Еремей и Федя стянули его с седла и положили на землю. Отец Пётр критически посмотрел на распростёртое тело:
      – Ничего себе не поломал?
      – Никакого чёрта с ним не станется…
      – Раздеть и вымыть, – кратко, приказал отец Пётр.
      С Потапыча сняли всё его обмундирование и, держа его за руки и за ноги, погрузили бесчувственное тело в горячую воду, тело при этом не проснулось. Потом тело было внесено в пещеру и положено рядом со Стёпкиным. Еремей посмотрел на обоих, плюнул и вышел нон.
      – Наш Еремей, – сказал отец Пётр Валерию Михайловичу, – человек тихой жизни.
      – Как раз сегодня я имел удовольствие в этом убедиться, – засмеялся Валерий Михайлович. – Думал, что сюда слышно – это будет верст пятнадцать, двадцать.
      – Нет, слышно не было, но представить себе могу. Вот, попал человек в переделку. И ещё попадёт.
      Голова Еремея просунулась в дверь.
      – Вы, отец Пётр, уж простите, что так сказать… только, вот, сами подумайте. Было у меня, значит, ровно сто патронов…
      – Да ты заходи…
      Еремей вдвинулся внутрь.
      – Было, значит, ровно сто патронов. Семнадцать на охоту ушли. А осталось шестьдесят девять. А чтобы промахиваться, такого у меня нету. Людей-то сколько перепортили.
      – А это, Еремеюшка, как на войне. На войне мы. Кто воюет за Бога, кто за дьявола. На войне ты бывал?
      – Был, только я в артиллерии. Да и то принимать не хотели.
      – Почему не хотели?
      – В строй, дескать, не гожусь, весь строй, дескать, порчу. А? Слыхали вы такое? В нестроевую команду зачислили. А? Меня-то? В нестроевую команду?
      – Жаль, что не в слабосильную, – засмеялся Валерий Михайлович.
      Отчего нет – бюрократия! Ну, потом служил в тяжёлой
      гаубичной. Так это война. Был царь, были немцы, тут дело ясное. А здесь, хоть сволочь, может быть, да ведь свои! Вот этого, на стене, нашли…
      – Кого это на стене?
      – Чёрт его знает. Забрался человек на стену и ни вперед, ни назад, так и стоял, пока мы не подошли. Без оружия, даже без пояса. Военный. Говорил, собирался в Китай бежать, да за ним погоня.
      – Вы, Еремей Павлович, опишите его подробно.
      – Что тут описывать? Здоровый, толстый, вот вроде нашего Потапыча. Бритый. Лет за сорок.
      – Какие погоны?
      – Погон не приметил, да и в нынешних не разбираюсь, чёрт их знает. По виду – начальник. А внизу, на полянке, это, действительно, стояли самолёты.
      – Да ты толком расскажи с самого начала всё, как было. Садись.
      Еремей сел и в кратких выражениях (отец Пётр время от времени подымал свой предостерегающий перст), изложил все происшествия вчерашнего дня.
      – Это, конечно, Медведев, – сказал отец Пётр, – но только какой чёрт занёс его, – Отец Пётр мельком и искоса взглянул на Еремея, – но только, что ему было в этой расщелине делать?
      – Я так полагаю, что шёл он по нашим прежним следам, то есть, почти так, как мы с Валерием Михайловичем лезли, только под конец малость сбился. Говоря правду, я обещал за ним вернуться, да, вот, Федя отговорил…
      – Правильно сделал…
      – Потом, с горы было видно, этот Медведев снова к самолётам подошёл, врал, значит, никто за ним не гнался.
      – Правильно сделал, что не пошёл, – повторил отец Пётр. – Подстрелили бы, а может и ещё хуже, живым бы взяли.
      – Ну, это, отец Пётр, пусть попробуют…
      – Могут и попробовать. Они ни о жене, ни о родителях спрашивать уж не будут…
      – Трудновато понять, отец Пётр, там дело было яснее – немец или австриец. Тут, чёрт, простите уж, отец Пётр, его разберёт, вот, скажем, Потапыч, он тоже в товарищах ходил. А подвернись он мне вчерась, и…
      – Мне один раз подвернулся, – сказал Валерий Михайлович.
      – Вот то-то и оно. А ведь родственник, зять, ничего не разберёшь, на заимку надо.
      – Видите ли, Еремей Павлович, – сказал Валерий Михайлович, – дело в том, что и заимка не надолго.
      – Как это не надолго? Почти тридцать лет тут живём.
      – Не надолго, – потвердил и отец Пётр. – Мне тоже придётся перекочёвывать.
      Еремей посмотрел на отца Петра, потом на Валерия Михайловича, и на его лице выразилась некоторая растерянность…
      – Дело есть в том, Еремей Павлович, – тихо, но ясно продолжал Светлов, – что та территория, на которой вы сейчас живёте, уже, собственно, захвачена большевиками. Но есть и ещё один вопрос. Отец Пётр, дайте мне карандаш и бумагу.
      Отец Пётр порылся на полке и достал карандаш и бумагу. Валерий Михайлович стал что-то на ней рисовать. Еремей и отец Пётр молчали не без некоторого удивления. Закончив свой рисунок, Валерий Михайлович протянул его Еремею.
      – Похож?
      Еремей внимательно всмотрелся в рисунок.
      – Это очень здорово у вас вышло, Валерий Михайлович, портрет, можно сказать…
      – Что это? – опросил отец Пётр.
      – Я попытался набросать Медведевскую физиономию, он или не он был там, в расщелине.
      – Как есть, этот самый, – сказал Еремей.
      – Вот это и плохо.
      – Почему плохо? – Не без некоторого раздражения спросил отец Пётр. Он, как и Светлов, не любил попадать в загадочные положения.
      – Обстановка складывается так, – по-прежнему тихо, но ясно продолжал Валерий Михайлович, – Бермана я нейтрализовал…
      – Как это вы сказали? – перепросил Еремей.
      – Нейтрализовал. Обезвредил. Он у меня в руках, и вашей заимки трогать не будет. Но если Медведев был на перевале, то это значит, что он пытается Бермана обойти. Если, как вы говорите, он шёл по нашим следам, то что-то он мог найти. Место заимки он приблизительно знает, а остальное установить не трудно. Словом, он может свалиться на вашу заимку, как снег на голову… В грязную историю попали вы со мной, Еремей Павлович, вот что значит делать добрые дела в наши времена…
      – Кабы тут знать, где добрые дела, а где и нет, а что касаемо заимки…
      – То заимку, всё равно, придётся бросить, – прервал его отец Пётр. – Мы уже давно живём под Советами, только здесь, в глуши, этого не заметно.
      – Как это, под Советами?
      – Очень просто. Советы всё это уже давно прикарманили, – пояснил Валерий Михайлович, – и Урянхай, и Манжурию, теперь собираются прикарманить весь Китай.
      – Куда же податься-то? – растерянно спросил Еремей.
      – Податься, более или менее, некуда, – сочувственно сказал отец Пётр. – В Персию пока что, да далеко уж очень.
      – Как от смерти бежать, так и на край света добежишь… Вот недавна тут тоже бежали, мимо нас, из Тульской губернии, подумать только… Мы им говорили, осядайте здесь. А они, нет, уж сразу подальше, хоть на край света… Легко сказать!
      – Ничего, Еремей Павлович, место для вас всех у меня есть – долг платежом красен. Но, пожалуй, нужно бы поторопиться…
      – Поторопиться трудно, Валерий Михайлович, – сказал отец Пётр, – вашего Стёпку сейчас никуда везти нельзя. Ему нужно недели две…
      – Только? – удивился Валерий Михайлович.
      – Думаю, не больше. Я приму все меры: и внушение, и тибетская медицина, и медицина просто. В две недели я его на ноги поставлю, организм у него волчий.
      – Две недели, – сказал Валерий Михайлович, – это очень мало для раны, но это, может быть, очень много для нас.
      – Вы думаете, что Медведев может предпринять что-нибудь очень скорострельное?
      – Почти наверняка. Впрочем, до заимки у нас около недели ходу. За это время я кое-что узнаю. Может быть, можно будет и что-то предпринять.
      – Вот, Господи, – вздохнул Еремей, – сколько лет жили и тихо, и мирно. А теперь, куда теперь?
      – Куда – это уже вы, Еремей Павлович, предоставьте мне, подходящие места у меня есть. А мира скоро не будет на всей земле. Слава Богу, что вы хоть эти годы мирно прожили. Времена, Еремей Павлович, наступают очень тяжёлые…
 

КАРТОТЕКА