Когда Берман очутился в тайге, то, казалось, даже деревья и кусты стали смотреть на него с каким-то неодобрительным беспокойством. Бермановская фигурка, действительно, как-то не гармонировала с природой. Уже одна походка человека, который даже и по тротуарам ходить не привык, создавала впечатление чего-то чуждого. Двустволка за плечами была, как седло на корове. Паучий взгляд, казалось, даже и в тайге выискивал оппозицию и контрреволюцию. Но Берману отношение природы к нему было совершенно безразлично. Он сам среди природы чувствовал себя чужаком. Хотелось поскорее вернуться в свой кабинет и там снова запутывать и распутывать нити и клубки допросов и заговоров. Если бы не особые обстоятельства, то никакими прелестями природа не заманила бы его на свое таёжное лоно.
      Берман всё той же расхлябанной городской или, даже, канцелярской походкой прошёл около версты, перешёл какую-то полянку и, оглянувшись назад, быстро юркнул за подходящий куст. Отсюда, из-за куста, он стал вглядываться в пройденный им путь. Вскоре на этом пути показалась жилистая фигура товарища Трофима с Чобом на сворке. Берман покинул свой наблюдательный пост, несколько сот метров прошёл, более или менее, ускоренным темпом, потом из кармана своего пиджака вынул портсигар и, поковырявшись над ним, достал какой-то тюбик, из которого насыпал на свой след две-три щёпочки зеленоватого, приторно пахнущего порошка. Впрочем, рассыпая его по траве, Берман не только перестал дышать, но даже и зажал себе нос свободной рукой. Отойдя ещё шагов на полсотни от места этого таинственного происшествия, Берман снова залёг за кусты и стал приглядываться и прислушиваться.
      Товарищ Трофим бодро и размашисто шагал по Бермановскому следу. Чоб бежал впереди, пока не добежал до места происшествия. Тут он стал чихать, тереться носом то о лапы, то о траву и, вообще, проявлять признаки беспокойства и недисциплинированности. Он припал к земле, глаза его стали наливаться кровью. Товарищ Трофим натянул сворку:
      – Ну, в чём дело, Чоб?
      Вместо ответа, Чоб повернулся и оскалил зубы. Товарищем Трофимом овладело чувство какого-то смутного беспокойства. Чоб продолжал скалить зубы и даже рычать. Товарищ Трофим достал из кобуры пистолет.
      – Ну, пошёл, – сказал он угрожающим тоном.
      Вместо ответа, Чоб всей своей мускулистой массой вдруг ринулся на товарища Трофима. Сворка была длиной метров пять, и даже товарищ Трофим не успел хорошенько прицелиться. Грохнул выстрел. Трофим почувствовал, что он сбит с ног и что страшные зубы Чоба рвут ему лицо. Почти конвульсивно товарищ Трофим продолжал нажимать на спуск пистолета, выстрелы щёлкали один за другим, и пёсьи зубы так же дробили кости Трофимовского черепа. Через несколько секунд кончились даже и конвульсии.
      Тогда из-за куста выполз Берман, тоже с пистолетом в руке, быстрыми мелкими шажками пробежал к месту происшествия, убедился в окончательной ликвидации и Трофима, и Чоба, очень умело ощупал карманы загрызённого, извлёк оттуда бумажник и что-то ещё, и снова исчез в тайге.
      Через несколько минут после его исчезновения из тайги, со стороны клуба показался Степаныч. На сворке впереди него бежала беленькая остроносенькая лайка – незаменимый пёс для сибирских охотников. Вероятно, Степаныч услышал выстрелы и пошёл на них. Но не доходя двух-трёх десятков шагов до товарища Трофима с его Чобом, Степаныч поднял свою лайку на руки, осторожно обошёл трупы, спустил лайку с рук и зашагал дальше то-ли в поисках заказанной ему дичи, то- ли в поисках чего-то иного.
      Генерал Завойко сидел на берегу таёжного омута. Двустволка лежала рядом с ним. Здесь, вдали от всякого человеческого “коллектива”, лицо генерала Завойко потеряло своё обычное Будёновско-Денисовское выражение, и на нём проступали ясные признаки беспокойства. Это беспокойство усилилось, когда из чащи послышался хруст валежника. Генерал Завойко на всякий случай поднял двустволку в направлении этого хруста. Но из тайги вышел только товарищ Берман.
      Не производя никаких приветствий, товарищ Берман подошёл к Завойко и опустился на травку.
      – Револьверные выстрелы – это не ваши? – спросил Завойко.
      – Нет, это пришлось отделаться от телохранителя.
      – Отделались?
      Товарищ Берман утвердительно кивнул головой.
      – Я боюсь, товарищ Берман, что вы начинаете делать ошибки.
      – А вы не бойтесь.
      Генерал Завойко попытался установить в тоне Бермана то-ли иронию, то-ли утешение, но не установил ничего. Товарищ Берман говорил тоном телеграфного кода.
      – Я снова передумал кое-что. Боюсь, что с этим бродягой вы поступили неосторожно.
      – А вы не бойтесь, – тем же тоном сказал Берман.
      – Хорошо. Но на всякий случай я бы посоветовал вам закрыть моими парашютистами подход к перевалу Ойран-Тау.
      – Зачем?
      – Ваш бродяга может завести своих конвоиров в засаду.
      – У бродяги никаких сообщников нет. Бродяга – это случайность.
      – Не знаю. А это тоже случайность – из моей дивизии внезапно откомандирован полковник Мижуев?
      – Когда?
      – Вчера.
      – Вы именно по этому поводу назначили мне это свидание?
      – Нет, не только по этому. Медведев получил приказание усилить надзор за дивизией, он за ней, впрочем, и так смотрит. Но моя разведка установила приезд в Неёлово двух лиц. Вот их фото и прочее.
      Завойко вынул из кармана небольшой конверт. Берман как бы мельком, но очень внимательно вгляделся в фотографии и в несколько строк текста при них.
      – Я это возьму с собой?
      – Возьмите. Фото не безынтересны, а?
      Берман не ответил ничего.
      – О вашем Светлове никаких новых данных?
      – Филеров по дороге ликвидировал он сам. При одном из них были кое-какие наши документы. При осмотре тел они не обнаружены.
      Завойко тихонько свистнул.
      – Если бы они были обнаружены Медведевым, то…
      – Документы могут навести на след, – прервал Берман – но это чрезвычайно долгая история.
      – Я всё-таки, товарищ Берман, солдат, и предпочёл бы погибнуть в бою, а не в камерах вашей системы.
      – Я полагаю, что вы предпочли бы не погибать вовсе. Но не в этом делю. Этих людей я знаю. Установите за ними слежку по типу шесть.
      – Будет сделано.
      – По поводу перевала вы, пожалуй, правы. Не очень вероятно, но всё-таки может быть, что Светлов постарается перебраться через границу, там у них есть кое-какие опорные точки. Под любым предлогом сплавьте куда-нибудь старшого лейтенанта Головченко.
      Товарищ Берман говорил в тоне приказания, и его речь была понятна только Завойко: имена, адреса, какие-то схемы и какие-то планы, которые нужно было привести в действие в таких-то и таких-то случаях. Берман говорил медленно, и Завойко мысленно повторял про себя всё. Когда беседа кончилась, Берман исчез в тайге, и генерал Завойко попытался вздохнуть с облегчением, но он почувствовал, что никакого облегчения нет. Что в страшной путанице интриг и контр-интриг он, Завойко, кажется, уже куда-то влип. Но было уже поздно. А, может быть, на личной аудиенции у Гениальнейшего выложить всё? Ну, не всё. А так, как будто он, Завойко, втёрся в доверие к Берману со специальной целью добиться таких результатов, с которыми можно было бы оперировать даже и перед очами Вождя Мироздания? Это было ещё не поздно. Но в любую минуту могут случиться события, после которых будет поздно всё.
      Генерал Завойко вздохнул ещё раз и ещё раз без всякого облегчения, встал, принял снова кавалерийски-забубенный вид, обошёл омуток, по камушкам перешёл через речку и зашагал дальше. Минут через десять после его ухода из кучки кустарника, шагах в двадцать от места встречи друзей, вылезло что-то бесформенное, отряхнулось, поползло к месту беседы и, снуя носом по земле, обнюхало каждую травку. Когда оно встало на ноги, то оно оказалось просто-напросто егерем Лесной Пади товарищем Степанычем.
      Товарищ Медведев спал богатырским сном. Товарищ Иванов спал менее богатырским, но всё-таки спал. Серафима Павловна в полчаса набрала целую корзинку грибов, нужных для прикрытия её дальнейших планов, планы эти, впрочем, были ещё весьма туманны. Товарищ Чикваидзе, её незадачливый и кратковременный муж, с рассеянным и не совсем умным лицом сидел на поваленном бурей дереве и всё думал. Этот процесс удавался ему очень плохо. Служба в данном учреждении издали казалась ему сплошным рядом пайков и привилегий. Попав в данное учреждение, товарищ Чикваидзе чувствовал себя, как щенок в машинном отделении до введения законов и приспособлений по охране труда. Правда, служба товарища Чикваидзе только начиналась, так, всякие, более или менее, пустяковые обыски, дознания, следствия, преимущественно по делам проворовавшихся или пропившихся завхозов, завмагов и прочих виновников истинно магических пропаж товаров и денег. Но с этими виновниками учреждение обращалось вежливо и подолгу их не задерживало. Однако, товарищ Чикваидзе знал и о других случаях, когда после допросов люди если выходили, то выходили изувеченными и искалеченными. Повышение по службе означало “работу” именно в этом направлении. Товарищу Чикваидзе было как-то не по себе. Он знал, что отказаться будет или очень рискованно, или просто самоубийственно. Потом ещё эта морская корова…
      Словом, мысли у товарища Чикваидзе были хотя и путанными, но невесёлыми. И, вдруг, где-то очень недалеко раздались несколько сухих чётких пистолетных выстрелов, один за другим: трах-трах-трах. Товарищ Чикваидзе сразу почувствовал, что дело как-то неладно, с чего в тайге из пистолета стрелять? Эти же выстрелы услышала и Серафима Павловна. И она была достаточно умудрена таёжным и политическим опытом, чтобы отличить раскатистый выстрел двустволки от сухого треска пистолета и чтобы понять, что, очевидно, где-то совсем недалеко произошло какое-то вооруженное столкновение.
      Обо всем дальнейшем Серафима Павловна подумать не успела. Её ноги понесли её по их собственному почину. Задыхаясь и теряя из корзинки грибы, Серафима Павловна бежала по направлению выстрелов, заранее предвкушая радость быть первой свидетельницей чего-то, неважно чего именно, там будет видно.
      Таким образом, оба неутешных супруга оказались почти одновременно над бездыханными телами Трофима и Чоба. “И сюда её чёрт принес”, – подумал товарищ Чикваидзе. “И чего этому дураку здесь нужно?” – подумала Серафима Павловна. Но так как бездыханные тела лежали тут же, то супружеские переживания на этом и кончились. Серафима Павловна смотрела на раздробленный череп товарища Трофима со смешанным чувством ужаса и сенсации. Сенсация, правда, была слегка испорчена присутствием неутешного супруга…
      С первого взгляда было ясно, что никакой первой помощи не требуется: товарищ Трофим лежал лицом вверх, впрочем, от лица почти ничего не оставалось, и верхняя часть его была залеплена мозгами. Чоб лежал с окровавленной пастью и был, очевидно, мертв.
      – Отойди, – сказал Чикваидзе и отстранил неутешную супругу рукой, – ты тут следы замнёшь. Беги скорей в клуб, доложи Медведеву.
      – Тут чем-то пахнет, – сказала Серафима Павловна, – её нос деревенской жительницы, да ещё и такой, который совался повсюду, был более совершенным орудием обоняния, чем кавказский нарост на лице товарища Чикваидзе. – То ли адиколон, то ли пудра какая.
      Товарищ Чикваидзе тоже повёл носом. Но от бездыханного тела товарища Трофима исходил только слабый спиртный дух, единственный признак недавно угасшей жизни.
      – Обязательно пахнет, – сказала Серафима Павловна. – Даже голова как-будто кружится.
      Товарищ Чикваидзе ещё раз вобрал в свою широкою грудь возможно большой объём воздуха, но опять не почувствовал ничего, кроме, может быть, и в самом деле чего-то вроде головокружения. И чего-то ещё. Товарищем Чикваидзе вдруг овладела злость: “Чего эта дурища всюду свой нос сует?”
      – А я тебе говорю, – сказал он внятно и раздельно, – пошла ты к чёртовой матери. Слышишь? А то в морду дам!
      Серафима Павловна отскочила в сторону, роняя из корзинки свои последние грибы.
      – Ты тут, щенок, не разоряйся, а то мы таких, как ты…
      – Беги, говорю, доложи Медведеву. – Товарищ Чикваидзе постарался взять себя в руки. – Беги сразу. А я тут кругом посмотрю.
      Перспектива первого сообщения Медведеву примирила Серафиму Павловну с некоторыми репликами неутешного супруга.
      Когда неутешный супруг увидел удалившиеся в чащу тыловые формирования Серафимы Павловны, у него даже руки зачесались: шагов сорок-пятьдесят-шестьдесят, эх, влепить бы заряд дроби! Товарищ Чикваидзе даже и двустволку вскинул, но снова одумался: “Это, Бог даст, ещё успеется, а дух здесь в самом деле какой-то нехороший”.
      Серафима Павловна бежала, спотыкалась, падала, оборвала юбку, растеряла грибы, бросила корзину и всё бежала и бежала. В клубном здании оказалась только одна живая и бодрствующая душа – кто-то из Васьки-Ваньки. Серафима Павловна побежала к нему и с ужасом обнаружила, что говорить она вовсе не может, не хватает дыхания. Она судорожно втягивала в себя воздух, нелепо тыкала рукой по направлению места происшествия и жестами пыталась объяснить Ваньке-Ваське что-то, чего тот никак сообразить не мог. Наконец, Васька-Ванька сообразил принести стакан воды, а Серафима Павловна за это время успела наглотаться воздуху.
      – Мне к товарищу Медведеву, – сказала она.
      – Спит.
      – Обязательно разбудить! Тут убийство! Может, контр-революция! Этого длинного с собакой убили. Я как посмотрела…
      Но Васька-Ванька не слушал дальнейшего. Он повернулся и пошёл будить Медведева. Серафима Павловна, всё ещё задыхаясь и спотыкаясь, пошла за ним. Ванька-Васька просунул голову в комнату:
      Товарищ Медведев, вставайте, скандал произошёл.
      – А? – спросил Медведев.
      – Скандал произошёл. Убили кого-то.
      – Ото, – оказал Медведев и сел на кровати.
      – Тут эта баба прибежала…
      – Какая я тебе баба, – из-за Ванькиной спины выскочила Серафима Павловна, – какая я тебе баба, мужик ты несчастный!
      – Ну, в чём дело? – прервал её Медведев. Серафима Павловна набрала воздуху и сил.
      – Этого длинного, что с собакой. Убили. Личность прямо в клочки. Я там грибы собирала, много их, всё боровики.
      – Вы грибы бросьте.
      – Бросила. Все, как есть, по дороге бросила. И корзинку тоже.
      – И корзинку бросьте, говорите дальше.
      – Собираю я, значит, грибы. Слышу – пальба. Как из пулемёта: трах-трах-трах. Бегу. Смотрю: лежит этот длинный, что с собакой, личность – в клочки, собака тоже, и тут стоит этот, как его фамилия, ну, муж мой.
      – Чикваидзе?
      – Точно так, Чикваидзе, такой ужас, такой ужас, что память отбило. Собака тоже мёртвая. Крови-то сколько!
      – Далеко это?
      – Рукой подать. Версты, может, две. Я бежала, бежала, грибы все повылетели, а этот Чикваидзе ещё нехорошим словом…
      – Ванька, ведро воды, – кратко приказал Медведев.
      – Я, можно сказать, как пришла, смотрю, ах такой ужас! А тут Чикваидзе, я говорю ему…
      Голова у Медведева была слегка ещё в тумане и настроение похмельное.
      – Цыц, сорока, – гаркнул он на Серафиму Павловну, – что ты тут, как пулемёт, стрекочишь?
      Серафима Павловна так и осталась с раскрытым на полуслове ртом.
      Медведев махнул рукой.
      – Ну, идите, потом расскажете, дайте одеться.
      Серафима Павловна повторила свой классический книксен и с раскрытым ртом выплыла из комнаты. Медведев вышел на двор, Ванька-Васька вылил ему на голову ведро воды, потом Медведев вызвал по телефону Неёлово и из Неёлова следственную группу на самолёте.
      – Останьтесь пока здесь, товарищ Гололобова, я пойду, посмотрю.
      Товарищ Медведев грузно, но быстро зашагал по тропке. В нужном месте он обнаружил бездыханные тела Трофима и Чоба, и на страже их товарища Чикваидзе с двустволкой. Медведев осторожно обошёл мёртвых, человека и собаку, осмотрел всё, что можно было осмотреть простым глазом и пожал плечами.
      – Ничего не понять…
      – Так что, товарищ Медведев, пёс, видно, взбесился, с этими учёными случается…
      – Н-да, с учёными случается, – неопределённо сказал Медведев.
      Что тут скрывалось нечто иное, Медведев был уверен. Но что? Какая именно случайность освободила товарища Бермана от его телохранителя и филера? Может быть, и генерал Завойко не совсем случайно предложил пригласить Бермана на охоту? Какой охотник из Бермана, даже и водки пить не может? Медведев ещё раз и очень внимательно осмотрел место происшествия. Судя по внешности, всё было очень просто: пес бросился на человека, человек успел выпустить несколько пуль, и, вот, лежат оба. На столь случайный исход не мог надеяться даже и Берман, если это он… Медведев засунул руки в карманы штанов и некоторое время безмолвно созерцал расстилавшуюся перед ним картину.
      – Товарищ Чикваидзе, вы тут останьтесь до прихода следственной группы, я её вызвал, будет, так, через час.
      – Слушаюсь, товарищ начальник. Медведев медленно зашагал к клубу.
      Серафима Павловна сидела на скамейке перед.клубом и переживала сердцебиение. Или даже два сердцебиения. Одно от непривычного бега, другое от не совсем привычных переживаний. Из лесу показался товарищ Берман с ружьём и удочкой, но без дичи и рыбы. Сердцебиение прошло сразу.
      Серафима Павловна опрометью бросилась навстречу Берману: такое счастье – ещё один первый доклад!
      Товарищ Берман, ах какой ужас, какой ужас!
      Товарищ Берман безмолвно поднял на Серафиму Павловну свои немые глаза.
      – Этот ваш, который с собакой, длинный. Убит. Личность прямо в клочки.
      – Кем убит? – спросил Берман.
      – Собакой убит. Наповал. Мозгов-то сколько! Я грибы собирала, грибов ужасть, какая масса, всё боровики, слышу: трах-трах-трах, я туда, а там этот, как его, ну, Чикваидзе, он мне так нагрубил, что я даже и сейчас…
      – Вы Медведеву сообщили?
      – А как же, товарищ Берман, я, как прибежала, запах там такой.
      – Где, у Медведева?
      – Нет, там, около убитых. Адиколон или что…
      – Ну, это от стреляных гильз, теперь порох такой…
      – Это нет, товарищ Берман, ей-Богу нет, порох – это я знаю…
      – Вы вот что, товарищ Гололобова, мы, об этом в Неёлове поговорим, а пока вы ничего никому не рассказывайте, согласны?
      Перед глазами Серафимы Павловны опять пошли радужные круги – вот это обращение! “Согласны?” А не то, что мужик этот, сорокой обозвал. Ну, мы ещё посмотрим, кто там сорокой окажется…
      Медведев подошёл к Берману:
      – Ну что, уже слыхали?
      – А вы уже видали?
      – Видал. Ничего не понять. Товарищ Трофим загрызен насмерть, и собака застрелена тоже насмерть. Я вызвал следственную группу, будет здесь, вероятно, через полчаса. Тогда и поговорим.
      – Гипотезы у вас никакой нет?
      – Я, товарищ Берман, гипотез не произвожу…
      Несмотря на почти часовую прогулку, в голове товарища Медведева ещё было тускло. Нужно было опохмелиться. Зайдя в свою комнату, Медведев опрокинул скромный стаканчик и закусил его ломтиком лука. В соседней комнате, “конторке” клуба, затрещал телефон. Через минуту к Медведеву вбежал Васька.
      – Товарищ начальник, дежурный по отделению требует срочно…
      Медведев, дожёвывая на ходу ломтик лука, подошёл к телефону.
      – Так что, товарищ начальник, сюда звонил секретарь Троицкой партячейки. Докладывает: на мосту, в четырёх километрах от Троицкого, лежит человек, убитый выстрелом в затылок. Убитый раздет догола. Под указанным мостом лежит перевёрнутая вверх колесами шестиколёсная машина НКВД. Под машиной ещё один труп, по-видимому, шофёра.
      Медведев протяжно свистнул.
      – А трупа с цепью на руке нет?
      – Не могу знать, о цепи секретарь парткома не говорил ничего. Приказал доложить, что он поставил комсомольский караул на мосту и производит обследование вниз по реке.
      – Больше ничего?
      – Никак нет, товарищ начальник.
      – Хорошо.. Через час я буду в Неёлове.
      Медведев положил трубку и потёр руки. Берман, кажется, просчитался. Не всё коту масленица. Завойко оказался прав, бродяга завёл конвой в засаду. Ясно. А теперь что?
      Выйдя на двор, Медведев попросил Бермана на минутку к себе.
      – Только что звонили из Неёлова. Секретарь Троицкой партячейки телефонировал, что на мосту найден убитый, а под мостом лежит наша машина. Бродяга ваш, видимо, исчез. Но, может быть, и утонул. Сейчас прибудет самолёт со следственной группой, нам нужно улететь с ним.
      Товарищ Берман не проявил никакого волнения.
      – Нет, мы сделаем несколько иначе. На этом аэроплане я отправлюсь в Троицкое. Вы с группой вернетесь в Неёлово на авто и с другой группой тоже на самолёте вылетите в Троицкое, там и встретимся.
      Что-то в этом предложении Медведеву не понравилось, может быть, плохо скрытое желание Бермана попасть в Троицкое раньше его, Медведева. Но голова всё ещё работала очень тускло.
      – Тогда для разъезда не хватит мест…
      – Ну, пусть ваши молодожёны переночуют здесь, выдумайте им какое-нибудь поручение. Или, лучше, я сам выдумаю…
      Так перст судьбы снова ткнул Серафиму Павловну в новый узел.
 

 
      Лейтенант НКВД товарищ Кузнецов сидел под мостом вместе со своим красноармейцем Сидоровым. Лейтенант был мокр до нитки, провалился в какую-то яму в реке. Осенний ночной ветер пронизывал насквозь. Наверху всё было тихо. И в голове лейтенанта Кузнецова, казалось, всё было ясно: бродяга завёл всех в засаду. Потом эта ясность стала слегка затуманиваться.
      Нет, на засаду не похоже. Если бы была засада, то всех конвоиров просто перестреляли бы при спуске к реке. Один приличный стрелок с автоматом и – кончено. Завтра здесь будут следственные агенты. От этой публики не укроется ничто. По-видимому, бродяга придумал историю с гнилыми шпалами только для того, чтобы избавиться от него, Кузнецова. Может быть, у него всё-таки был хоть один сообщник. Нет, опять не похоже, тогда бродяге нечего было бы кидаться в воду, да ещё с прикованным к нему конвоиром.
      Рассматривая события с этой точки зрения, товарищ Кузнецов понял, во-первых, то, что бродяга его одурачил и, во-вторых, то, что если бы он, Кузнецов успел бы бродягу подстрелить, то ещё были бы какие-то шансы избавиться от личной ответственности. В данном же положении этих шансов не было никаких. Прибудет следствие и установит всё так, как если бы следственные агенты всё время сидели бы в кустах и всё фотографировали бы. Тут будут и следы машины, и следы конвоя, и какие-то трупы в реке… В лучшем случае Кузнецову грозила ответственность за тяжкий служебный промах. А в худшем?
      Группа отправилась по личному приказанию Бермана, а личные распоряжения Бермана были очень категорическими. Значит, дело было не из пустяковых. Что, если вместо обвинения в промахе, будет предъявлено обвинение в соучастии? Товарищ Кузнецов очень хорошо знал традицию данного учреждения – лучше запытать на смерть десяток невинных, чем пропустить одного подозрительного, не говоря уже о виновном. Товарищ Кузнецов не был так наивен, чтобы не видеть всей подозрительности этого происшествия. Что же дальше?
      Лейтенант Кузнецов сидел под мостом, дрожал от холода и всё думал. Конечно, проще бы всего – бросить всё и скрыться в тайге. По своей работе в учреждении он знал, как много всякого беспаспортного и подозрительного люда шатается по гигантской территории от Оби до Охотского моря и от Ледовитого Океана до Южного Алтая. Скрыться, заняться золотоискательством, кто в тайге найдёт? Но тогда что будет с семьей?
      У лейтенанта Кузнецова была жена и дочь. Женой он, правда, интересовался мало, она была не первой и, вероятно, не совсем последней. Но к двухлетней дочке лейтенант питал чувства, которые для него были новы. Сам-то он сбежит. Семья останется. И по советскому правосудию отвечать будет семья. Лейтенант представил себе девочку погибающей от голода в какой-нибудь колонии беспризорных детей, только тогда весь ужас его положения предстал перед ним во всей его прозаической обнаженности. Словом, так: или он, или дочурка. Третьего выбора, по-видимому, не было.
      Лейтенант Кузнецов сидел под мостом, дрожал от холода и сырости и всё думал. Наконец, выход, такой простой и ясный, был найден…
      – Ну, что-ж, товарищ Сидоров, давай вылезать.
      – Слушаюсь, товарищ командир.
      Цепляясь за мокрые камни берега, оба вылезли на мост. Здесь, на мосту, ветер был ещё более пронзительным, скудные звёзды скупо и нехотя, словно по карточкам, освещали ущелье.
      Никаких подозрительных звуков слышно не было.
      – Пройди осторожно на ту сторону моста и посмотри, что там, – приказал лейтенант.
      – Слушаюсь, товарищ командир.
      Сидоров осторожно двинулся вперед. Лейтенант поднял свой пистолет и, целясь в самую верхушку Сидоровского черепа, спустил курок. В лучший мир Сидоров перешёл самым комфортабельным из всех возможных путей – без всяких предисловий.
      В течение нескольких дальнейших минут лейтенант Кузнецов развивал стремительную деятельность. Простреленный череп Сидорова он свесил за край моста, чтобы кровь не запачкала его обмундирования. Потом стащил с трупа сапоги, штаны, гимнастерку и прочее, разделся и снова оделся во всё Сидоровское, включая и белье, кстати, всё это было сравнительно сухим. Свою собственную фуражку он прострелил сзади и внутренность её вымазал Сидоровскою кровью, сбросил её с моста, но не в воду, а на берег. Потом всё своё обмундирование он связал в узел, поднял с настила моста чью-то валяющуюся фуражку и исчез в тайге, приблизительно по тому же направлению, по какому исчез и Стёпка.
      Уже завтра тут, конечно, будет следственная группа. Единственный след, который она найдёт от старшего лейтенанта Кузнецова – это его фуражка, простреленная сзади и наполненная кровью и мозгом. В списках Средне-Сибирского отдела НКВД фамилия Кузнецова будет заменена чьей-то иной, семья получит что-то вроде пенсии, а сам Кузнецов будет считаться погибшим на посту. Всё очень правильно. Вопрос об угрызениях совести не обсуждался ни на одном партийном собрании, и этот вопрос был товарищу Кузнецову чужд совершенно. Он никогда не читал Гоббса, но и без Гоббса знал, что человек человеку хуже, чем волк, человек человеку – чекист.
      Пройдя по тайге ночь почти ощупью, и день – почти бегом, бывший старший лейтенант Кузнецов разложил костёр, сжёг на нём всё своё бывшее обмундирование, разметал и рассеял его пепел, и начал новую жизнь, с которой мы, может быть, ещё столкнемся…
      Секретарь Троицкого парткома, товарищ Нечапай, отправляясь рано утром по служебным делам, первым открыл голый труп на мосту, перевёрнутый вездеход под мостом и что-то вроде трупа под вездеходом. Охваченный служебным рвением и чувством сенсации, с замиранием сердца он позвонил в Неёлово. Но так как там, кроме дежурного офицера, не было никакого стоящего начальства, то товарищ Нечапай был слегка разочарован. Впрочем, несмотря на это разочарование, товарищ Нечапай проявил значительную административную деятельность: поставив на мосту караул, сам отправился вниз по реке с дюжиной вооруженных комсомольцев для поисков дальнейших следов или жертв нападения. В нескольких десятках метров вниз от моста группа обнаружила на отмели реки труп очень основательного гражданина, с отрубленной на запястье левой рукой и со страшной раной под грудью. Труп был вытащен из воды и осторожно положен на берегу, товарищ Нечапай знал, как опасно путать оставленные преступниками следы их деятельности. Дальнейшие поиски вниз по реке не дали ничего. Метрах в пятистах две речки сливались в одну, достаточно многоводную и быструю, и найти там что-нибудь было затруднительно. Товарищ Нечапай, впрочем, приказал нескольким комсомольцам пройти ещё километров десять вниз по реке, и сам вернулся в Троицкое.
      В Троицком оказалось, что ему из Неёлова звонили “разов с двадцать”, как сообщил об этом дежурный по комитету. Нечапай предпочел избавить Неёлово от двадцать первого звонка, и позвонил сам. Дежурный по отделу был, видимо, не в духе.
      – Куда это вас черти носили, товарищ Нечапай?
      – Не черти, а по службе. Реку осматривали.
      – Не ваше это дело. Приготовьте транспорт. Часа через два прибудут власти.
      – Сколько властей?
      – Приедет товарищ Берман – это раз.
      У Нечапая даже дыхание захватило: сам Берман! Значит, дело первостепенной важности. Теперь ему, Нечапаю, нужно уж в грязь лицом не ударить, кто знает, какие возможности может открыть хотя бы и не очень близкое знакомство с Берманом.
      Но дежурный по отделу продолжал:
      – Потом прибудет товарищ Медведев со следственной группой, потом, должно быть двое или трое с собаками. Приготовьте транспорт от выгона к мосту, все прибудут на самолётах.