Мы попытались взять интервью у командира воинской части полковника Иванова Сергея Федоровича, он сначала категорически отказался давать интервью, но затем коротко проинформировал нашего корреспондента о том, что сержант Груздев характеризуется как исполнительный и дисциплинированный молодой человек, сильный и волевой, исключительно честный. Причина, по которой он мог покинуть расположение части самовольно, пока не ясна. Но известно, что незадолго до своего поступка он получил письмо от девушки, после чего был молчалив, задумчив, не вступал в контакт с товарищами. В настоящее время силами спецподразделений министерства обороны и министерства внутренних дел проводятся активные розыскные мероприятия по поиску дезертира. М-мда-а: Вот это - номер! А Нюра-то была права - случилась беда. Что же там за ситуация такая с его, Филиппа то есть, девушкой, что из-за этого надо было из части дезертировать? И что это за "плохая компания", в которую Вика попала? Взрослая ведь дувушка - в какую еще компанию можно насильно вовлечь взрослую девчонку, если она сама в эту "плохую компанию" идти не хочет? Я вздохнул тяжело: жаль мне и Зинаиду, о которой так трогательно рассказывала накануне Нюра, да и обоих молодых людей жаль. Так неприятно тронувшее меня сообщение по радио закончилось, и вновь заиграла музыка, вот под эту музыку мы и прикатили в село Ильинское. Солнце клонилось к закату. Во дворе своего дома Петр Николаевич отбивал косы на недлинном куске железнодорожного рельса. Это был его час: к занятию этому дядя Петя не допускал никого. Да и не только во дворе Варенцовых, а во многих дворах села Ильинского раздавались в этот вечер короткие постукивания. Отбивали косы и там, готовясь к завтрашнему выходу на сенокос. Мужики и бабы с утра, видать, судачили о том, какова трава, да будет ли ведренная погода? - не испортили бы сенокосную пору дожди. И времени-то на сенокос всего надо - пару недель. У Петра Николаевича косы старые, еще советские, косовища были длинные, не в пример нынешним. Да и сталь у старых кос куда как лучше, чем у тех, которыми нынче в сельмаге торгуют. -Ваня приехал, - с радостью неподдельной и искренней воскликнул Петр Николаевич, увидев меня. - И Валерий, и Егорий пожаловали. Проходите же, будьте как дома. Из дому выскочила Нюра. И она была искренне рада нашему приезду. -Здравствуйте-здравствуйте! Кошечку, Ваня, давай мне. Я ее молочком сейчас парным напою. Иди ко мне, Дусенька, иди, моя красавица. Дуська замурлыкала от удовольствия. Доброту моя кошка чует за версту. -Решились-таки на поход на плоту? - спросил дядя Петя. -Решились. Егорий вот с Валерием плот мастерить пока будут, а я вам с сенокосом помогать буду. Готовь и мне косу. Ночевать мы решили с приятелями на берегу речки, рядышком с участком на лугу, где утром я с Варенцовыми траву косить буду. Нюра отговаривала нас, дескать, ночуйте в доме, от силы - на сеновале. Но мы были непреклонны: поставим палатку, разведем костер, посидим-пообщаемся. Оставив автомашину во дворе у Варенцовых, мы пешком отправились к реке, а идтито всего ничего - с километр, пожалуй. Уже смеркаться начало, как мы остановились на пологом песчаном берегу речки Черной, поросшим кое-где ивняком и черемухой. Напротив нас, на противоположном берегу, темнел лес, загадочный, замерший на ночь. -Егорий, ты собери сушняк и занимайся костром. А мы с Валерой палатку поставим. -С бредешком пройдемся? Ушицы бы сварили, однако. -Сварим-сварим, ты костер готовь. За этим трепом я не переставал думать о Филе, девушке его - Вике. По приезде мы перекинулись парой слов с Нюрой о дезертирстве Филиппа. Для нас было очевидно, что Филя оставил свою часть не случайно, а связан его побег с Викой. Как же мне помочь этим ребятам, ума не приложу. Межде прочим, я как-то видел мать Фили - Зинаиду. Знаете, это была стройная, темноволосая женщина, ходила медленно, плавной какой-то походкой, как лебедушка плыла. А лицо у нее, как у многих женщин с хроническими болезнями - "лик мадонны" это, вот что: матовость кожи, удлиненный овал лица, глаза крупные, усталые, с поволокой, но смотрят проникновенно, всепонимающе. Мне понятен такой взгляд, взгляд человека, знающего о скором уже и печальном исходе своей жизни, взгляд человека, живущего на свете исключительно для исполнения долга, в данном случае - материнского. Говорят: в чем и душа у человека держится? - материнским долгом и держалась. Мы прошлись с Валерием бреднем у берега, один раз и зашли, а поймали рыбы столько, что на уху - с избытком: здесь и пескари, с десяток окуней, язи крупненькие да несколько линей. С ведро поймали! - ну, и рыбалка! Егорий бегал по берегу в ожидании улова, как мальчишка, покрикивал, рыбу нам распугивая. Кабы он не был нам приятелем, так отлупили бы мы его, как пить дать - отлупили бы. Нам светила луна, лунная дорожка на речной глади - почти не колеблется, так незаметно течение. Уха почти готова была, распространяя вокруг чудные ароматы, а Егорий, выпив водки, рассказал нам очередную байку из своей богатой событиями жизни: -Эту историю мне рассказал мой коллега. Он закончил медицинский институт в Казахстане, работает сейчас в нашем городе. Как-то по служебной надобности он посетил город, где когда-то учился, и встретил неожиданно старую свою знакомую: Санитарку морга областного бюро судебно-медицинской экспертизы все звали просто тетя Паня: и преподаватели, и эксперты, студенты и интерны местного медицинского института. Тетя Паня лет двадцать с лишком работала санитаркой, а приехала в Казахстан по комсомольской путевке для поднятия целины. Целинные земли ей поднимать не довелось, а оказалась она в областном городе и стала работать в морге санитаркой. Работу свою на то время, как мой коллега был студентом, она знала уже прекрасно. Эксперты лишь стояли да записывали изменения тканей и органов при наружном и внутреннем исследовании трупа, а всю техническую работу выполняла тетя Паня, и не было такого анатомического ли образования, приема ли технического по вскрытию, какой Пане был неизвестен: учителя у нее, видать, в прошлом были прекрасные. У санитарки и сейчас велика ли зарплата, а в советские времена зарплата и вообще была - мизер. Но тетя Паня, впрочем, как и все санитарки морга, подрабатывала тем, что проводила туалет, уборку трупов, а также и одевала их, снаряжая к погребению. Много-немного, но хоть по трояку, по пятерке коллектив санитарок выручал почти с каждого покойника. На жизнь ей хватало, но и только. Собирала она все эти трудом заработанные денежные бумажки настойчиво и кропотлитво, откладывая излишки в сберкассу. Какая у нее была цель, зачем она копила? - откуда узнать? А зачем сейчас миллионеры новоявленные копят и копят свои миллионы? Затем, видимо, и она копила. Только много с такой работы не накопишь, либо копить надо очень долго. Как-то в один из дней тетя Паня уже собиралась с работы домой: порядок навела, полы везде вымыла, приготовила все необходимое для завтрашней работы экспертов. В морге уже никого из сотрудников, кроме нее, не было, она уже и оделась, доставала ключи из старенькой своей сумочки, как в дверь настойчиво позвонили. Тетя Паня выглянула в окошко и увидела небольшой грузовичок и нескольких милиционеров, остановившихся у входной двери для выгрузки покойника. Санитарка обозлилась неожиданно на милиционеров, что не вовремя ее побеспокоили и прервали ее мечты о том, как она проведет остаток дня, куда пойдет, что купит: Но дверь открыла и впустила доставивших на вскрытие мертвеца. Покойницей оказалась совсем махонькая и худая до невозможности старуха, лицо у нее было сморщено, как губка, и всего-то было с кулачок, рот беззубый и ввалившийся. Что на ней было надето - не поддается описанию, тряпье какое-то засаленное и вонючее невообразимо. Пазуха только у нее подозрительно сильно оттопыривалась, но внимания на это поначалу никто не обратил. Все, в том числе и санитарка, от одного вида и запаха, исходящего от старушки, брезгливо воротили носы. Тетя Паня сердито буркнула на сержантика, что стоял рядом с ней: "Ты чего стоишь тут, поднимай "мазурика" на стол. Мне ли, бабе, этим заниматься, наподымала тут за день всяких, поясница совсем отнимается. Не было у вас другого времени старуху эту вонючую привезти?". Сержант на окрики тети Пани, как часто приезжавший и знавший ее скверный характер, ни единым словом не ответил, а молча и с готовностью стал выполнять Панино предписание. Труп закинули на стол, а санитарка в сердцах хватанула покойницу за грязную рванину на груди. Что тут вдруг сталось! Из-за пазухи стали вываливаться многие денежные бумажки: и трояки, и рубли смятые и грязные, пятерки, червонцы, - и долго они валились... "С ума сойти!", - только и промолвила санитарка. А что делать? Пане - что делать? А милиционерам что оставалось делать? Ведь любой из них, как если бы без свидетелей, так в молчаливом ажиотаже деньги бы эти собрал, жить бы стал всю оставшуюся жизнь, как самый богатый богач. А свидетелей много (да еще в то советское время), значит, надо было честно все деньги описывать и сдавать куда следует: Все подсчитали, описали. Говорили, что там много больше ста тысяч было. С Паней случился настоящий припадок. Это же надо было такому случаю приключиться, такому, что один раз на всю жизнь приключается, а тетя Паня собственноручно себе такое вымудрила! Подождать не могла, пока милиция уйдет! Подожди, да и возьми, вот они твои денежки. Нет, уже не твои, Паня, а деньги эти - государственные! Потом уж всем, да и коллеге моему тоже, стало известно, что бабка эта мертвая при жизни едва не с малых лет обхаживала центральный рынок города и собирала бутылки. За свои деньги к старости уж и не покупала ничего, а если поесть - так кусочек какой лакомый или скоромный всегда на рынке найти можно, а если даже и алкогольного чего выпить захочется, так остатки из валявшихся бутылок допьет, а пустую бутылку в клеенчатую свою грязную сумку и положит. Опять, значит, копейка какая-никакая. Так-то вот бабка эта всю жизнь с утра до вечера и без выходных и проходила по рынку да ближайшей округе, став едва не миллионером к исходу своей жизни, ходила, никто и внимания на нее не обращал, а она медленно все закоулочки обходила за прибытками своими, тихо что-то себе напевая беззубым ввалившимся ртом. Тетя Паня в этот же вечер доставлена была машиной скорой медицинской помощи в терапевтическую клинику с жутким гипертоническим кризом, едва не закончившимся отеком легких, дня два или три она была парализована, затем стало ей вроде бы полегче, но молчала только. Выписали ее, притихшую, будто забитую какую, через месяц из терапевтической клиники. Еще с месяц она находилась дома, а только родственники, что с ней жили, и соседи замечать стали, что она как-то стала вдруг с собой о чем-то тихо разговаривать, людей, знакомых до того, и родственников узнавать перестала. И поступила она уже в психиатрическую больницу, где приговор ей был по истечении длительного за ней наблюдения - шизофрения: Много уж и лет пролетело, но оказался коллега в этом казахстанском городе по служебной необходимости, зашел и на центральный рынок, где жизнь била ключом, товаров было великое множество, рыночные отношения сказываются, знаете:И вдруг, среди множества людей, мой приятель заметил маленькую сморщенную и сгорбленную старушонку в грязной засаленной одежде, на голове у нее была не менее грязная вязаная шапочка с узенькими тесемками, завязанными бантиком под подбородком. Она несла в одной руке клеенчатую сумку с бутылками. Он бы не узнал, пожалуй, тетю Паню, если бы не особенности ее походки: она и сейчас, и в те, теперь уже далекие времена, прихрамывала заметно, загребая правой, слегка укороченной, ногой, отчего переваливалась с ноги на ногу по-утиному. Приятель пригляделся тогда и вспомнил тетю Паню. Она пристально всматривалась по рыночным уголочкам и заплеванной земле в поисках бутылок, что-то тихо себе напевая из старого советского репертуара. Внимания на нее никто не обращал, да она и не мешала никому. Пройдя мимо, и он уж, было, о ней забыл, но вдруг пронзила его неожиданная мысль: а чего это у тети Пани так плотно кпереди оттопыривается запазушник? Мы с интересом слушали Васильича. Рассказывать он был мастер, что и говорить. -А приятель твой не испытывал желания заглянуть в запазушник? - спросил его Русинов. -Не поверишь, но интересно ему было, да решил он: пусть себе бабка живет со своей манией. Но какова Паня? Только я сам не верю, что диагноз шизофрении, поставленный психиатрами, был точным. Ну: психоз, да, пожалуй, но - не шизофрения. Уха, между тем, сварилась, и мы уже разливали ее по большим эмалированным блюдам, как рядом с костром неожиданно для всех нас возникла из темноты фигура высокого человека в длинном, до пят, плаще и в шляпе. Мы даже испугались немного от неожиданного появления этого человека. Валерий даже вскочил на ноги, но я тут же его успокоил, так как узнал в неожиданно появившемся человеке старого учителя математики Александра Максимовича Заботина. Это моих приятелей могло удивить, что такой старик мог по ночам бродить по берегу реки, по лугу в одиночестве. А я его знал немного, знал о его чудачествах и нелегкой жизни, что была у него за плечами, и не удивился. Не удивился и представил ему моих товарищей. -Присаживайтесь к огню, Александр Макимович. А чего Вы по ночам одиноко бродите? - спросил его Валерий. -Ночами я и вообще ходить люблю, потому - мыслям простор, а мысли мои никому и так-то не мешают, а ночью - тем более, - скорее пошутил, чем утвердительно продекларировал, Александр Максимович. - Это, Ваня, все твои проверенные товарищи, как и ты - детективы? -Да-да, Александр Максимович, при них Вы можете говорить все, о чем мне сказать пожелаете. -Я был у Варенцовых, а вас уж не застал, так решил, что найду у речки. Покос где у Варенцовых, я знал, ну, думаю, и вас отыщу. Ты, Ваня, как я понял, о Филиппе Груздеве знаешь кое-что? А я, вот, о Вике, Виктории, тебе рассказать хочу. Была она у меня три дня тому назад. Я ее знаю хорошо, училась она у меня. Вика Кузнецова прекрасно училась, и я был уверен, что поступит она на медицинский факультет. А кому поступать, если не таким способным ученикам? В отличие, как я заметил, от городских, сельские парни и девушки чаще цельность душевную сохраняют. Из них потом не то специалисты, а и Человеки прекрасные вырастают. Уехала Вика поступать да по конкурсу и не прошла. Но не растерялась, а пошла в медицинское училище. А чтобы на жизнь хватало, она по ночам дежурства санитаркой взяла на станции скорой медицинской помощи. Сумка там медицинская тяжелая, так по ней как раз - девчонка она крепкая. Директор училища хватом тем еще оказался. Девочек, что постройнее и покрасивее, просил (а то и приказывал, мне почем теперь знать?), выступать с музыкальными и прочими номерами в отеле, в ночном варьете. Да все нагишом норовил их там выставлять. Не сам, конечно, а через подручных заказчиков. Деньги, видать, директору шли какие. А с варьете, понятное дело, девочек забирали на развлечения тузы денежные. Вика не соглашалась на это позорное действо, парень ведь у нее - Филя Груздев, а она ждала его из армии, любила: -Вы, Александр Максимович, ушицы-то, ушицы - попробуйте. Стопочку опять же примите вот, - прервал Заботина Егорий Васильевич. -Стопочку приму, а вот есть не хочу,- ответил старый учитель, выпил поданную стопку водки, не поморщившись, и продолжил свой рассказ. - Так из озорства, а, может, и грубо как, затолкали Вику в автомобиль, да и свезли к большому начальнику в какой-то дом загородный. Она точно не видела - куда именно, но, по некоторым признакам, определила, что, вроде бы, в нашу сторону. Там и изнасиловал ее мужчина видный и пожилой какой-то. Предварительно ее чем-то укололи, и не чувствовала Вика физической боли. Наутро отвезли ее домой, в город. Там уж и приключился у нее душевный срыв. Чем-то ведь еще укололи так, что ломота во всем теле у нее стала приключаться. Так на станции скорой помощи какой-то сердобольный паренек ее еще раз уколол каким-то лекарством. Мне она сказала, что, вроде, морфием. С тех самых пор стало ей все нипочем, потому - колоться стала регулярно. Помощником ей в этом был все тот же паренек из станции скорой помощи. И совсем девка пропадать стала, героин уж в ее "рационе" появился. Видать по всему, что написала обо всем Виктория Филиппу. Не могу ее упрекать в этом: дело у них серьезное - любовь. Так кому, как не любимому человеку, о беде поведать? Спохватилась только вовремя да приехала в деревню Березовку, ко мне и обратилась за советом. Как, значит, ей быть? А тут еще история эта с Филей. Завертелось все не на шутку. Александр Максимович еще "принял" немного, помолчал, а все ждали продолжения рассказа. -Я к тебе, Ваня, ехать в город собрался на завтра-послезавтра, а тут - ты сам здесь. Уж подсоби, как сможешь. Жалко ведь детей-то. Кто с Филей по совести теперь разбираться станет? А с Викой как быть? - ведь это наркомания у нее? Я Вику как увидел - удивился прямо на нее: была девушка справная да красивая, румянец во всю щеку, глаза блестят. Чертенята в глазах прыгали веселенькие, а теперь - не узнать девку: худенькая, бледная вся из себя. Глаза все также большие, только тусклые и безжизненные. Погибла девочка. -Вику постараемся найти. Созвонимся с доктором знакомым в городе. Он найдет и попробует помочь. Александр Кирпичников, слыхали, может? Он в городе известная личность, многие болезни неизлечимые вылечивает, какие и профессора иные вылечить не могут. А с Филиппом - не знаю, что и сказать. Постараемся помочь, но там - как знать: Валерий вот Русинов многих прокурорских и судебных личностей знает. Не уговорами, так деньгами постараемся взять их. А что делать? - не мы первые взятки даем. Нас к этому всех надолго, видать, приучили. Для благого дела ведь. Иначе, пропадет парень. -А вы когда отплываете? Я на берегу вас ожидать буду. А тебе, Ваня, я кое-какие свои записи, что за многие годы накопил, передать хочу. Самому мне они уже ни к чему, людям в это время будут, пожалуй, неинтересны. А ты, может статься, что-то любопытное для себя отыщешь. Вот на берегу и передам. Так когда ждать-то? -А уж теперь через сутки, считайте. Даже и не знаю теперь, как плыть с таким "грузом". Все мысли о том, как тем ребятам помочь. -Хорошо-то как! - проговорил Заботин, оглядевшись и вздохнув глубоко.- А я ведь в свое время хотел еще в Средней Азии остаться. Теперь вижу - нет лучше родных наших мест. -А чего же Вы одиноким остались? - неделикатно, на мой взгляд, спросил Егорий. Старый учитель Александр Максимович Заботин надолго замолчал. Мне показалось даже, что он и вовсе отвечать на этот вопрос не будет, но Заботин заговорил: -До войны здесь у меня была девушка, но так получилось, что в самом начале войны я в плен попал, из концлагеря меня освободили американцы, забрали для поправки здоровья аж в самую Америку. А как домой нас привезли, так свои же в новый плен определили. На шахты в Таджикистан и отправили. До пятьдесят восьмого года я там руду добывал. Женился там, да неудачно - не сошлись характерами. А здесь моя девушка бывшая, не дождавшись, замуж уже вышла. Откуда ей знать, что я живой, если по извещению было известно, что пропал без вести? Домой вернулся к разбитому корыту. Судьбу испытывать еще раз не стал. Одной жизнь испортил, другой: А как еще раз кому испорчу? И снова надолго замолчал Александр Максимович. О том, что ему жизнь искалечили, он и словом не обмолвился. Долго мы сидели молча. Напоследок Валерий спросил, как вроде бы и не к месту, и не ко времени: -Александр Максимович, а Бог есть? Это мне так думалось, что не ко времени вопрос был старику задан, а Заботин будто о Боге в тот миг и думал, потому что ответил сразу. Только с расстановкой и негромко, почти шепотом. И сдавленно, как простонал, знаете: -Есть:Бог: Пойду я, ребята. Счастливо вам "корабль" свой построить. Он встал и пошел прочь, и уже издали донеслось до нас, будто прошелестело: -Так я жда-ать буду - на берегу-у:
      *** Ночь за разговорами пролетела, как один миг. Вот уж и появились едва видимые признаки рассвета: ночной мрак стал не так густ, небо на востоке как будто посветлело. Мы с Валерием так и не ложились в приготовленную палатку, лишь Егорий Васильевич сладко похрапывал, переливчатый его и потешный храп забавлял нас иногда с Валерой, но мы по преимуществу разговоры свои вели все ближе к теме о задевшей нас трагедии, произошедшей с Викторией и Филькой. -Что же Зинаида? - ты видел ее? Пойти бы ей в военкомат, что ли. Ведь в районном военкомате знают, что одна воспитывала она Филиппа. Да и сама больна болезнью хронической, - спрашивал меня Валерий. -Видел я Зину. Я боюсь, как бы не подстрелил кого Филя по случайности. Злой он на обидчиков девушки своей, вот что. Это разве случайно автомат он захватил? Ладно бы на обидчиков зло только имел, а то, если с ним "бзик" какой психический произошел, так он всех, кто повстречается под горячую руку, постреляет. Военкомат сейчас Зинаиде не поможет ничем. Если бы найти Филиппа да уговорить его с повинной явиться, пока дел каких не натворил. -В любом случае и Виктории помочь надо. Пусть утром Егорий позвонит из села приятелю - Александру Кирпичникову. Можно бы и в милицию городскую позвонить, да там такие дураки встречаются - хуже еще чего наделают.
      Совсем почти рассвело, небо на востоке уже заалело, вот-вот первые солнечные лучи брызнут золотом на росные луговые травы. Птичий гомон все громче и громче, новый день нарождается. Через луг, напрямки, идут Нюра с Петром Николаевичем. -Если хочешь - иди спи, Валера, а я с Варенцовыми покошу. Подошедшая к нам Нюра разулыбалась, стала вытаскивать из большой корзины кринку с парным молоком. Я не буду пить: знаю, что от смеси молока с самогоном деется. А вот Валерий, тот с удовольствием за кринку ухватился. Ну, у всех по-разному бывает. Погляжу, как его организм прореагирует на такой коктейль. Надо бы и Егорию присоветовать - пусть молочка попьет. -Валера, ты бы Егорию снес молочка - пусть испьет с утречка. Нет-нет, Нюра, я не буду. Дядя Петя, косу мне давай, да пойдем-ка, пожалуй, косить. Первый прокос - за кем? -Я - косарь неплохой, но истина дороже: пусть Нюра моя первой идет. Я, хоша и мужик, но лучше, чем Нюра, в селе никто ведь не косит, - видно, что с гордостью за супругу, проговорил Петр Николаевич, с лукавинкой доброй на нее при этом взглянув. Мы косить будем, а приятели мои будут под моим наблюдением: с луговины все видно, что на берегу делается.
      Впереди косила Нюра, ее широченные прокосы меня поражают. Трава - как выбрита. Росточка ведь небольшого - ну, как это у нее получается? И я попробовал ей подражать: и приседал слегка левой ногой к концу прокоса, и косу вел не быстро - с оттяжкой. Нет, не получается. Может, коса у меня не так остра, как у нее? -Нюра, а пройдись-ка ты лопатником по моей косе. Вроде, как не остра она. Или не отбита хорошо? - едва дыша от усталости промямлил я. Нюра хитровато усмехнулась, но ничего мне не ответила. Взяла мою косу да и выточила. Ну, попробую еще: Нет, все не так, как у Нюры. Я изредка подымаю глаза и посматриваю на своих приятелей: как там они строят-вяжут плотик? Егорий машет топориком, Валерий пилит. Вот Егорий осмотрелся по сторонам - убежал в кусты, придерживаясь одной рукой за задницу. Долгонько его не было, как и Валера убежал. Правда - из деликатности - в другую сторону от Егорьева места. А как вы хотели? - это вам урок: не мешайте самогонку с парным молоком. А они из жадности-то по литру молока выпили - вот оно им и дает прикурить. -Все, шабаш! - это Нюра, несмотря на свою железную выносливость, не выдерживает нагрузки - устала. - Отдыхаем. Вот это намахали! - громадная выкошенная поляна перед нами. Так еще бы, ведь часов шесть, почитай, без перерыву косили. Если еще будем после отдыха косить, то с таким темпом - я упаду. Лучше бы уж без всякого перерыва, когда мышцы сами, как в автоматизме, машут и машут, как заведенные. Боли в мышцах я пока не ощущал, но чувствовал какую-то закаменелость в спине и в руках - от пальцев до плечевых суставов. Нюра смилостивилась над нами с дядей Петей. Он, как я вижу, хоть и не так устал, как я, но дышит тоже часто. Пот нам лицо, грудь заливает. Воды, полцарства за глоток воды! Мы пошли к приятелям моим и вместе уселись в тени черемух. Нюра расстелила на траве широкое вышитое вафельное полотенце и выставила на него еду: окрошка, отварная курица, картофель, сваренный в "мундире", зеленый лук, редис, ржаной хлеб. -Пожалуй, что косить пока не будем: пусть то, что скосили, просохнет малость. Просохшую траву мы в валки к вечеру сгребем. Солнце так палит, что к вечеру хорошо просохнет. Ну, а будет вечером время, так и покосим, - сказала Нюра. -А вы что "натворили? - сросил я у приятелей. -Плот почти готов, настил да шалашик небольшой смастерим и - вперед! - подвел черту "флотоводец" Егорий. -А ты не забыл, что тебе надо идти в село и позвонить Кирпичникову? - спросил я Егория. -Вместе с Русиновым сейчас сходим - это нам недолго. -Александр Максимович-то очень вчера вечером убивался по Филе и Вике, виду хоть и не подавал, а глаза у него беспокойные были, а голос - так, прямо, дрожал, - вставил фразу Петр Николаевич. -Утречком, как пойдем на плоту по речке, встретить нас он обещался, - заметил я. Мы славно перекусили, и я разлегся на травке отдохнуть, а приятели мои немного посидели да и отправились в село. Разморенный усталостью и полуденной жарой, я задремал. Полчаса всего и дремал, а открыл глаза - Нюра с лукошком подходит. Успела уже в лес сбегать. Походила по закраинкам и насобирала большое лукошко черники и земляники лесной. -Ваня, поешь вот ягодок с молоком. -Не откажусь, пожалуй, - соблазнился я ароматом лесных ягод.
      Плот мы осматривали с дядей Петей. Хороший плотик: длиной метра четыре с половиной будет, в ширину увязаны капроновым шнуром и сбиты скобами шесть толстых сухих еловых бревен. Осталась малость - настил положить. А шалашик, пожалуй, и ни к чему, разве что - продукты и вещи укрыть от солнца. Дождь будет - палатку на берегу поставим. Вскоре Валерий и Егорий Васильевич возвратились из села и сообщили мне, что дозвонились до Кирпичникова. Тот обещался найти Вику. -Я зашел ведь к военкому районному, он тоже переживает за Филю. В селе все друг друга знают. Ищут Филиппа: и милиция, и спецназовцы армейские. Пока не нашли, сказал Русинов. -Ладно, давайте достроим наш "корабль", как выразился Александр Максимович, а там - видно будет, что делать дальше, - резюмировал я. Часам к пяти вечера мы с приятелями закончили работу и придирчиво, со стороны, оглядели свое творение. Плот был - на загляденье! Сзади мы смастерили руль. Приготовили шесты, которыми будет отталкиваться от речного дна для ускорения плавания. -Рулить буду я, - решил Егорий. Ну, Егорий, так Егорий. Он нам нарулит! -Отдыхайте, а я пойду подсоблю Варенцовым: сгребем сено в валки, - сказал я своим друзьям. *** Нюра с дядей Петей еще, оказывается, покосили вдвоем. -Этак, пожалуй, за неделю и с покосом управитесь, - высказал я свое предположение Нюре. -Не сглазь, Ваня. Лишь бы погода не подвела. Нам много для одной-то коровушки да теленка не надо. Мы пошли сгребать просохшую за день траву в валки. На соседнем участке сгребали сено двое пожилых уже людей - мужчина и женщина. Рядом с ними в помощницах работала спиной ко мне стройная девушка с загорелыми ногами и руками. Она была в светленьком ситцевом платьице в голубой горошек. Голова повязана белой косынкой, изпод которой выбивались непокорные пряди волос пшеничного цвета. Сзади она была хороша. Я нет-нет да и взгляну на нее - не обернется ли она лицом ко мне? Нет, все не поворачивалась. Но вот, наконец, удача улыбнулась мне. Девушка, обернувшись в мою сторону, мимолетным цепким взглядом окинула меня и неожиданно улыбнулась, обнажив в улыбке ослепительно белые и ровные зубы. Мне и за десяток метров видны были веселые искорки в ее голубых васильковых глазах. Вот хороша девчонка! -Понравилась? - увидела мои восхищенные взгляды Нюра. -Кто это? - спросил я у нее. -Соседей наших, Голубевых, дочь будет, Натальей кличут. Вань, вот бы тебе невесту такую. Ей уже ведь лет девятнадцать-двадцать будет. Учится в городе вашем на юриста. Скромная девушка. Эй, Иван Васильевич, тетя Сима, Бог вам в помощь, - громко крикнула Нюра соседям по покосу. -Спасибо, Нюра, тебе за доброе слово. И тебе Бог в помощь, - ответила пожилая женщина, которую Нюра называла тетей Симой. - Это кто это в помощниках-то у тебя? -Иван Андреевич, родственник наш из города, - с горделивой ноткой за меня проговорила Нюра. Наталья вновь окинула меня взглядом, но взгляд у нее уже был, пожалуй что, какойто испуганный. Чего это она испугалась? А у меня сердце запрыгало вдруг от непонятного пока чувства. Все окружающие звуки и запахи, бывшие до того привычными и не ощущаемыми остро, вдруг обрушились на меня каким-то неведомым доселе шквалом, и жар сковал все мое тело так, что дышать стало невмоготу. Я все пытался поймать взгляд девушки. Вот она опять взглянула на меня, и вновь какая-то искра проскочила между нами, а меня вновь окатило жаром. Да это что же за наваждение-то со мной?! Ну, девчонка и девчонка. Таких, наверное, тысячи по земле ходит. Глянула только, а я и обомлел. Уж и успокаивал я себя, защищаясь мысленно, но беззащитно, как я уже понял, от возникшего неожиданно чувства к этой девушке. А имя какое замечательное! Наталья:
      С Варенцовыми мы распрощались, когда солнце катилось к закату. И эту ночь мы с приятелями решили провести на берегу реки, чтобы пораньше выйти в плавание. Я в несколько смятенных чувствах (в воспоминаниях о Наталье Голубевой) решил побросать спиннинг с берега. Егорий разжигал котер, а ко мне сзади тихонько подошел Валерий и молча встал рядом, наблюдая за тем, как я забрасываю спиннинг и нет-нет да вытаскиваю на берег рыбу. А рыба хорошо шла: за полчаса ловли на уху наловил. И тут удача благоволила ко мне - поймал-таки стерлядочку. По локоть будет - хороша! -Как думаешь? - стоит мне с Леночкой роман "закручивать"? -Валера, женщина она хорошая, порядочная. Это - мое мнение. В женах она будет верная, потому - работящая и из простой семьи. А там - кто ж его знает? Ты сам смотри, не спеши, присмотрись, чтобы не ошибиться опять.
      После прошлой бессонной ночи и от усталости после сенокоса, сковывавшей меня, я буквально падал и решил пойти спать после сытной ухи на свежее, почти просохшее сено. Попышнее уложив сено, я свалился на него в ароматах клевера, кашки и луговых ромашек, как все вдруг заслонили мне волны не менее ароматных волос. И глаза, блестевшие в темноте ночи! -Ната-алья, - с придыханьем и восторгом от неожиданной радости прошептал я, - как ты здесь оказалась? -Молчи-и, - так же шепотом ответила она и припала своими губами к моим губам. Все окружающее потеряло для меня всякий смысл, меня закружило в бурном водовороте ощущений, каких я еще не испытывал никогда.