Кавказец немедленно встал и лениво, но всем видом выражая дружелюбие, подошел к машине, каким-то образом ухитрившись засунуть чудовищных размеров голову мне в окно.
      - Вы его прогоните, - посоветовала аборигенка. - А то блох напустит. По морде его, или по носу - он этого не любит.
      - Зачем же?.. - льстиво сказал я. - Животных нельзя обижать.
      - Попрошайничает, ой, попрошайничает, - по-старушечьи посетовала девочка.
      Она подошла к собаке и дернула её за шерсть. Кавказец вздохнул и покорно убрался из окошка.
      - Езжайте сейчас вот по этой дороге, мимо церкви и никуда не сворачивайте. Километров пять будете ехать пока не приедите к асфальтовой дороге. Тогда поворачивайте направо и езжайте прямо до города.
      - Долго ехать-то? - поинтересовался я.
      - Километров двадцать пять.
      - Спасибо, девочка, - поблагодарил я. - Жаль, у меня нет ничего для твоего друга.
      - Для друга? А... - девочка посмотрела на собаку, уже валявшуюся в пыли возле крыльца. - Перебьется. И так жрет ведрами, тунеядец.
      Следуя указаниям девочки, ехал без хлопот.
      День близился к концу. Я думал, сейчас часов пять-шесть. Мерзавцы, паковавшие меня в склеп, сняли даже часы. Хотя почему "даже"? Часы швейцарские, я отдал за них три тысячи баксов.
      В кармане обнаружил помятую пачку сигарет. Закурил. Дела идут как-то слишком шустро, подумал я. Меня с самого прилета в Нижний не оставляет смутное ощущение, что за мной кто-то следит. Кто-то очень ловкий и очень наглый. Наглый, потому что наверняка зная, кто я, все равно осмеливается следить, да и действовать весьма эффективно. Этот некто опережает меня на шаг, даже на полшага. Как только я сюда прилетел, начались убийства. Гешу-Нюхача пришили почти у меня на глазах. Видимо, требовалось наверняка связать мою личность с этими смертями.
      Какой-то "Опель", обгоняя на встречной полосе "Жигули" восьмой модели, чуть не вылетел мне навтречу. Идиот! Поймать бы и надрать уши! Я ухмыльнулся, вспомнив безухого, за два дня ухитрившегося потерять не только уши, но и голову. Царство небесное, ханжески подумал я.
      Пригород. Еще через полчаса будет центр. Когда меня накачали наркотиками, в ту ночь убили Лома. Я смутно помнил, что встречался с ним. Значит, нашу встречу проследили, зафиксировали, и Лома убрали. Те, кого пришил я, не в счет. Хотя почему не в счет? Все это штрихи к образу убийцы-садиста, каким должен выглядеть я. Остался один Чингиз. Это в том случае, если ограничиться нынешними связями, кои сразу бросаются в глаза. А если копнуть глубже, туда, в подростковые глубины, то прихватят и Ловкача.
      Меня осенила догадка, от которой все похолодело внутри: Таня. Для извращенцев, решившихся на все, она прекрасный объект для грязных целей.
      Я должен их опередить. Я во что бы то ни стало должен их опередить. Но кого? Я даже не подозревал, кто та тень, что преследует меня? Кто?..
      Я решил ехать к Тане.
      В Нижнем (я невольно сравнивал с Москвой) на дорогах было, конечно, пустовато. Выехав на проспект Семенихина, я уже сворачивал на улицу Михайлова, когда во встречном синеньком милицейском "жигуле" увидел капитана Кашеварова, то бишь, Ловкача. Он куда-то сосредоточенно гнал казенную машину. Пользуясь относительной пустотой движения, я резко развернулся и скоро прижал - гудком и маневром, - Константина к обочине.
      Ловкач в упор не видел меня, пока я сам не выпростался из джипа. Видимо, оставив меня так недавно в автосервисе с "Мерседесом", не мог связать с чем-то другим. Так бывает.
      - Ты чего? А "Чироки" откуда? - удивленно спросил он.
      Костя был поражен даже сильнее, чем я думал.
      - Почему ты здесь? Что случилось?
      - Успокойся, капитан! - сказал я, хлопнув его по плечу. - Все нормально. Машина - это боевой трофей.
      - Какой такой трофей?! Разве ты не в автосервисе?..
      - Как видишь. Но возле твоего автосервиса меня и похитили.
      - Как похитили?! Кто?
      - Те же самые, кто меня в морг засунул. Еще раньше в Москве мы с ними в ДТП познакомились.
      - Это о ком ты рассказывал? С кем столкнулся на дороге?
      - Вот-вот. Они меня привезли за город и хотели с обрыва столкнуть.
      - Ну и?.. - Константин напряженно ждал.
      - Что? Конечно, упали они.
      - Ты их убил?
      - Одного. И то случайно. А второго свой прихлопнул. Нервы не выдержали и дал очередь..
      Я рассказал Косте подробности, но он плохо слушал. Мысли его были заняты чем-то другим. Я прямо спросил, о чем он так задумался?
      - Что мне теперь делать? Я обязан доложить.
      - Кому? Ты что - совсем? - сказал я, когда иссяк запас моих ругательств. - Что ты будешь докладывать, если я тебе ничего не говорил? Я тебя сейчас не слышал, ты мне ничего не говорил. И наоборот.
      Все-таки я начинал уставать от всех этих беспрерывных военных действий.
      - Не вздумай рта открыть. В крайнем случае, позвони полковнику. Кстати, у тебя мобильный телефон с собой? Мне Сергееву надо позвонить.
      Он дал мне свой телефон. Очень неудобно без телефона. В который раз со злобой помянул напавших мнимых гаишников, лишивших меня в числе прочего и телефона.
      - Это Фролов. Я звоню по поводу адресов. Еще не выяснили?
      Полковник умел работать. И, просительно помахав в воздухе пятерней, я уже брал у Ловкача ручку и листок. Стал записывать. Листок с адресами я аккуратно сложил и спрятал в карман.
      - Новости есть? - спросил меня полковник, когда с делом было покончено.
      - Как сказать... - я решил опередить Ловкача. - Было ещё одно покушение.
      - Когда? На кого? - воскликнул Сергеев.
      - На меня. Часа два назад. Двое. Еще из тех, с кем в Москве позавчера познакомился.
      - Ну и...
      - Несчастный случай. С обоими. Я вам потом доложу при встрече. Или капитан Кашеваров доложит. Он как раз здесь. Я по его телефону звоню.
      Наконец, заверив, что буду держать его в курсе, я отключился.
      - Не мог бы ты мне одолжить свой телефон? - нагло спросил я Ловкача и получил отказ.
      - Тогда я ещё сделаю пару звонков, - сказал я.
      Сначала я позвонил Тане. У неё все было хорошо. Я сообщил, что стою с Константином на улице Михайлова и скоро заеду к ней.
      Ловкач стоял рядом и слушал, поэтому я закончил сурово.
      - Приготовь мне, крошка, что-нибудь пожрать. Жрать хочу, как собака.
      Она усмехнулась перед тем, как положить трубку:
      - Солдафон!
      Потом я набрал номер своего офиса в Москве.
      - Охранная фирма "Цербер", - пропела трубка голоском Лены и тут же, узнав меня, взвизгнула от радости.
      - Скоро, скоро буду, - ответил я ей и приказал: - Соедини меня с Ильей.
      - Щас. А у нас тут такое!.. Соединяю.
      Илья поднял трубку.
      - Ало!
      - Илья! Это я, Фролов. Я хотел...
      - Иван! - перебил он меня. В голосе чувствовалась некоторая нервозность. - Иван! Что ты там творишь? Сегодня утром звонили из администрации. Ты что, не понимаешь, чем это может кончиться? Мне прямо сказали, что если ты немедленно не вернешься, будут применены адекватные меры.
      Я понял, что в его голосе звучала не нервозность, а то, чего раньше не слыхивал от своего всегда спокойного зама: злоба.
      - Остынь! - приказал я.
      - Как же остыть, когда нас прихлопнут, как мух! Мне дали время до завтрашнего полудня. И звонить ты должен отсюда, из Москвы. В противном случае, нами немедленно займутся.
      - Я говорю, остынь! До завтра ещё есть время. Кто звонил? Салимханов или Кузнецов?
      - Кузнецов.
      - Это хуже, но не смертельно. На всякий случай, подготовься к экстренной эвакуации. Ну, сам знаешь. Завтра я тебе позвоню. Или сам приеду. Давай. До завтра.
      Он положил трубку. Ловкач внимательно смотрел на меня.
      - Значит, телефончик не даешь? - спросил я.
      Он мигнул и напряженное выражение сошло с его лица.
      - Нет, конечно, я же материально отвечаю.
      - А я тебе залог дам. До завтра.
      Он вновь мигнул, и я уже прятал телефон.
      - Вот тебе пятьсот долларов в залог. Если я потеряю твой телефон, доллары твои. Если завтра возвращаю телефон в целости и сохраности, твои здесь только двести баксов.
      Конечно, согласился. Что ему ещё оставалось?..
      Седьмой час.
      Я сел в машину, и скоро Ловкач, в нерешительности смотрящий мне вслед, уменьшился и исчез за поворотом.
      Через десять минут я уже вбегал на четвертый этаж к Тане. Странное чувство ощущал я к этой девушке, чувство, которого я ранее никогда не испытывал. Казалось, что у меня внутри появился какой-то сильный источник, который разливал тепло по телу, как только я видел её, думал о ней, или стремился к ней, как сейчас.
      И это было приятное чувство...
      ГЛАВА 22
      В ГОСТЯХ У ЛЕЩИХИ
      Я был дома. Дом там, откуда тебе не хочется уходить. Дом - это стены и люди, без которых, конечно, о стенах и говорить не стоит. И ещё запахи, которые не замечаешь, но если где в другом месте или в другой обстановке учуешь, сразу отзываешься душой.
      Впрочем, в данный момент пахло очень даже явственно и столь восхитительно, что меня, словно веревкой, потянуло на кухню. На сковороде что-то шипело, шкворчало и подпрыгивало; мясо и где-то еще, я чуял, жаренная картошка, а на столе соленые огурчики, какой-то салат, и рядом Таня, на свое убийственное платье надевшая белоснежный фартучек с кружавчиками.
      От всего этого божественного вида у меня, видимо, стало глупое лицо. Во всяком случае, Таня не выдержала, рассмеялась.
      - Садись, Аника-воин. Уже все готово.
      Таня достала из холодильника запотевшую бутылку водки.
      И это было хорошо!
      Странно, но нигде и никогда я не чувствовал такого уюта, как здесь. Вечер подрумянил небо, и желто-оранжевые косые лучи, попеременно отражающиеся от окон противоположного дома, обливали нас обоих светом и теплом. И, как это бывало со мной, - очень редко, но в этот раз глубже, чем когда-либо, - я внезапно почувствовал, погружаясь в это золотистое вечернее марево, странность жизни, странность её волшебства, будто на миг все кусочки мозаичных проявлений сложились в сезамное заклятие, и медленно открылись тяжелые глухие врата неведомых, затаившихся до поры пещер души. Совсем близко - рукой дотронуться - её нежно-розовое лицо и прозрачное сияние синих глаз, когда она окидывала меня ласкающим быстрым взором. Говорили же мы о всяких мелочах и лишь для того, чтобы вообще говорить. Ужин закончили черным кофе. Наливая себе вторую чашку, Таня сказала:
      - Когда я была девочкой, для меня сама мысль заманить тебя к себе вот так, наедине, казалась из области грез.
      - Тогда никто не мог бы заподозрить тебя в таких девчоночьих мыслях.
      - Мы, женщины, в любом возрасте можем вас обмануть. Во всяком случае, скрыть мысли.
      - Так ли?
      - Уверяю тебя. Как быстро течет время. Я отлично помню, как бегала за тобой и хотела играть вместе с вами. Только иногда игры у вас были страшными. Особенно, когда появлялся Лютый. Ты казался и был добрее. И знаешь, когда Лютый делал вид, будто собирается снять с меня скальп, или резать ремни из кожи моей спины, или загонять иголки под ногти - а ведь он это мог и кое-что делал - я была согласна. Глупый детский мазохизм, но вы были такие сильные...
      Она улыбнулась, глядя куда-то далеко в прошлое затуманенным взором, а я чувствовал, как поднимается во мне волна глухого недоумения.
      - Неужели ты до сих пор веришь в существование Лютого? - я старался, чтобы голос не выдал то, что я чувствовал, и мне это удалось.
      - Конечно, - она недоуменно взглянула на меня. - Ты опять?
      - Что? - переспросил я.
      - Неужели ты серьезно? Конечно, был Лютый, и был ты. Мы всегда думали, что это у тебя бзик на личной почве. Ты так яростно отбивался от его существования, что мы решили: это из-за твоего отца.
      - При чем тут отец?
      - Он же вас бросил. Еще когда жил с вами у него была вторая семья, дети. А потом он окончательно перешел к той женщине. Вот ты и возненавидел своего отца и своих сводных братьев и сестер.
      - Откуда вы это все взяли?
      - Лютый говорил. Он тебя, наоборот, очень любил. Посмеивался, конечно. Он даже одеваться старался, как ты. Вначале мы просто предполагали, что это ты нам голову морочишь, когда появился с Чингизом под новой кличкой. Но вас, конечно, нельзя было спутать: слишком вы разные.
      Впервые за эти годы... я почувствовал, как категоричный запрет этой темы несколько ослаб; удивление, испытанное мной, приглушило гнев и нестерпимый протест.
      - Ну хорошо. Расскажи мне... о нас с ним, - я нерешительно пробирался сквозь дебри слов.
      - Конечно, если ты действительно не помнишь... Я не понимаю. Если ты говоришь правду, значит, это что-то с твоей памятью, или подсознанием. Ты же знаешь, можно внушить себе что угодно.
      - Можно, - сказал я, и она быстро взглянула на меня. И ещё раз. Помолчала.
      - Вы были просто два разных человека. Он - прирожденный убийца, хладнокровный, расчетливый, сильный. Для него это было естественно убивать. Он существовал в других системах нравственных координат. Его словно выдернули из каменного века, из дикого племени. Его племенем стали мы. Он нас даже как-то любил. Тебя особенно. Все другие просто не были для него людьми: ни сострадания, ни жалости, даже мысли об этом не возникало. И страха - тоже. Зверь в чистом виде. А внешне вы были похожи, но он как-то крупнее, больше, взрослее.
      - Хватит! - сказал я. - Довольно!
      Наблюдая за Таней, я видел: тщательно подбирая слова, она старалась свои воспоминания как можно точнее облечь в слова. Но её слова (которым я не мог не верить) так противоречиво отдавались во мне, поднимая такой протест в душе!..
      - Хватит! - повторил я и готов был сказать еще... но тут, одним ударом сметая мой гнев, грянул телефонный звонок.
      Таня облегченно вздохнув, взяла трубку.
      - Да, слушаю.
      Сдвинулись брови. Отняла трубку от уха.
      - Это опять Буратино. Тебя.
      - Ало! Фролов? - Я тоже узнал этот писклявый раскатистый голос. Молчишь? Значит, ты.
      Все повторялось. И вновь опережали меня. Во всяком случае, я это так воспринимал. Душила ярость.
      - Тебя же предупреждали, живчик, что начнем с бабы. Ты не рад, что она ещё жива? Ты хочешь, чтобы мы её на твоих глазах кончили? Нет? Тогда открывай свои вонючие уши и слушай внимательно...
      Я нажал на кнопку сброса, но трубку положил рядом с аппаратом. Налил ещё рюмку водки, выпил. От ярости боялся смотреть на Таню.
      Наконец, успокоился немного.
      - Пойду пройдусь. Через полчаса или час, в крайнем случае, вернусь. Никому не открывай, крошка. У тебя пистолет есть?
      Она кивнула.
      - Вот и хорошо. Не бойся, до этого не дойдет, это я просто так спросил.
      - Что он сказал? - с тревогой спросила она.
      - Ничего. Угрожал.
      Я чувствовал, что вечер, так хорошо начавшийся, испорчен окончательно. Посмотрел на настенные часы: шесть пятнадцать.
      - Может, не пойдешь? Ты куда?
      - Я быстро. В магазин зайду.
      Поцеловав её на прощание (это вышло просто и естественно), я ещё раз предупредил её об осторожности и вышел.
      Ниже этажом на ступеньках сидел Пашка-Сатана.
      - Ты чего тут торчишь? - спросил я. - Послал кто?
      Он вскинул на меня глаза и покраснел.
      - Я не "шестерка", чтобы меня посылали. Я просто сижу.
      Положим, я ему не совсем поверил. Вернее, инстинктом въевшееся в мою плоть и кровь постоянное профессиональное недоверие к людям (ко всем без исключения!), оставляло место подозрениям. Однако, в отличие от некоторых своих бывших коллег, недоверие не превратилось во мне в банальную шизофрению, коей страдает большинство гэбэшников на пенсии. Почему бы пацану не захотеть увидеть кумира своих детских грез, разбуженных рассказами матери?
      Я понимал.
      - Почему не зашел? Знаешь же квартиру.
      - Так вы же не один, - пояснил он и отвернулся.
      - Ну вот еще, сложности какие. Мы же с тобой друзья?
      - Друзья, - нерешительно сказал он.
      - Тогда вот что. Ты сейчас свободен?
      - Конечно.
      - Пойдем со мной. Мне нужен магазин, где продают электронику и телефоны. Срочно, понимаешь, нужен телефон. Знаешь, где поблизости может быть такой магазин?
      - Конечно. Минут десять ходьбы, через улицу.
      - Вот и отлично. Пойдем.
      По дороге он понемногу оттаял. Сообщил даже, что передал мой привет матери. И как это её обрадовало. Все это он высказал сурово, без эмоций, как и подобает мужчине. И, как ни банально это звучит, я в нем увидел себя. Еще, вспомнив себя в его возрасте, я подумал, что у меня-то не было кумира, мужчины, которому я хотел бы подражать. Киношные герои не в счет.
      Я положил ему руку на плечо.
      - Где ты живешь? Далеко?
      - Да вон в том соседнем доме.
      - Вот что, Павел. Сейчас в магазин зайдем, а потом к тебе в гости. Приглашаешь в гости? Мы ненадолго.
      - Конечно. Только...
      - Мама дома?
      - Дома.
      - Вот мы ей и сделаем сюрприз. Все время хотел твою маму повидать, мы ведь выросли вместе.
      Мальчишка был рад, я видел. И я понимал, как может ему запомниться мой визит. Время много не потеряю, решил я.
      В магазине я быстро выбрал модель телефона помощнее. Мне тут же в кассе демонстративно подсчитали, сколько я должен заплатить рублей вместо двухсот двадцати условных единиц и взяли, однако, доллары. Аппарат и чек сунули в пакет.
      Пашка проводил меня и в продовольственный магазин. Я купил коробку конфет, торт, килограмм апельсинов и бутылку шампанского.
      - Пошли к маме. Она рада будет?
      - Конечно! - едва не возмущенно вскинулся он.
      Я, однако, не был так уверен. Но ради пацана надо было идти. Я видел, как тревожно и радостно сияло его лицо.
      Он что-то уронил по дороге. Шарик. Быстро поднял.
      - Что это? - поинтересовался я.
      - Так, ничего, - он странно смутился.
      - А все-таки? Можно посмотреть?
      Поколебавшись, он протянул мне предмет. Стеклянный шарик сантиметров трех в диаметре с наплавленными внутри звездочками.
      - Красиво, - сказал я. - Для чего он?
      Пашка внимательно посмотрел на меня.
      - Это мой талисман. Он меня не раз выручал. С детства, - серьезно добавил он.
      - Хорошая вещь, - похвалил я. - У меня такого не было никогда.
      Я благоговейно отдал ему сей талисман.
      Однако мы пришли.
      По стандартно-пустому, стандартно-вонючему подъезду, разрисованному по стенам первобытно-стилизованными изображениями женских плодородных форм и родственно-ритуальных слов (все многократно замазывалось и тут же мистически проступало вновь), мы поднялись на второй этаж.
      - Вспомнил, - сообщил я Пашке. - Я здесь уже был. Мама твоя здесь и жила. А где твои дедушка и бабушка?
      - Умерли. Мы с ней вдвоем живем.
      - Ну, пришли, - сказал я. - Звони.
      Дверь открылась. Женщина, стоявшая у входа, мало напоминала Лещиху. На улице я бы её не узнал. Но все же что-то смутно знакомое проглядывало сквозь обрюзгшие, оплывшие черты. И мое узнавание отразилось в её чертах: она медлено, словно протестуя или прикрываясь, вытянула ладонь.
      - Нет!.. Лютый! - сказала она так, словно увидела привидение.
      Этого мне ещё не хватало.
      - Ма! - воскликнул Пашка, тревожно переводя взгляд с меня на мать. Это Оборотень! Фролов. Я же рассказывал.
      - Оборотень! - выдохнула Лещиха. - Оборотень!.. А я испугалась, - с облегчением сказала она. - Открываю, а тут... Я как раз вспоминала... После того, как мне Паша сказал, - кивнула она на своего сына.
      - Ма! Чего ты не впускаешь? Дядя Иван в гости пришел.
      - Ох, заходите, конечно...
      Через обрубок коридора - "обувь не снимать, не снимать!" - прошли в убогую комнату.
      Я огляделся. Старые, кое-где отстающие обои, продавленный диван, кровать, небрежно застланная, стол, с подсыхающими объедками, и - Лещиха, располневшая, рыхлая. Волосы у нее, кстати, были совсем светлые, выкрашенные в цвет соломы, очень короткие.
      - Иван! Ваня! Мне Паша говорил, что ты приехал, но я не думала, так неожиданно, - говорила она, тяжело дыша и вдруг прикрикнула на сына. - А ты чего?.. Ты почему не предупредил?
      И лицо было раскрашено с какой-то небрежной яркостью... Но мокрая полоска, - след не удержавшейся на виске капли пота, - разъевшая розовый слой, но дрожащие, густые от краски ресницы, и размазалась резкая граница помады на изгибе губы... На ней был ситцевый, застиранный домашний халатик, из которого вырастали уже теряющие упругость конечности, а в углу, на гладильной доске, где ожидал раскаленный утюг, навзничь лежало выходное платье.
      - Ну что, узнаешь? - сказала она, и поспешно добавила. - Я сейчас только переоденусь. Я мигом.
      Она неловко подхватила платье и ушла в ванную. Однокомнатная квартира, нищета родного угла...
      - Пашка! Давай стол освобождай, пока мама переодевается.
      Мальчишка суетливо кинулся к столу, что-то схватил, что-то уронил, однако, подбадриваемый мною, справился, и когда Лена вошла, на столе красовался торт, в вазе лежали апельсины, а коробка конфет и шампанское дополняли праздник нашей странной встречи.
      Мы сели за стол, я открыл шампанское, налил в пузатые бокалы, обнаруженные в серванте и немного плеснул Пашке.
      - Немножко можно, - улыбалась Лещиха толстым лицом.
      Конечно, можно, подумал я, вспоминая себя в его возрасте и то, какое количество спиртного втихомолку могли влить в себя...
      - Ты надолго к нам? Сколько лет... Боже мой! Я прямо не верю глазам. А я думала, ты всех нас забыл. А помнишь?.. Расскажи о себе. Мы ведь с тобой не чужие. Я слышала... Рассказывай.
      Чтобы заполнить мучительные лакуны её смущения, я стал, больше, впрочем, для пацана, рассказывать о себе, выуживая из калейдоскопа памяти особенно яркие самоцветики, которые я берег для таких вот застолий.
      И у Пашки раскрывался рот от изумления и восторга.
      И ещё я подметил: Лена была странно рассеяна, словно прислушивалась не к моим словам, а к чему-то постороннему, грозному и неизбежному... Я налил ещё шампанского, потом она сама рассеянно подлила себе...
      Через полчаса я решил закругляться и, после завершения очередного смелого рейда в тыл чеченских "духов", я помолчал, давая возможность паузе изменить строй беседы. Пашкин рот медленно закрывался.
      - Ну как ты? - спросил я, и Лена, как бы очнувшись, испуганно посмотрела на меня.
      - Хорошо. Как же, лучше всех.
      - Почему ты, увидев меня, сказала "Лютый"?
      - Не знаю, в первый момент подумала, что это он. Не знаю, ты же слышал, что почти всех наших убили.
      - Ты думаешь, это он? Но это же чушь!
      - Почему? Ты всегда его избегал. Требовал, чтобы мы не упоминали при тебе его имени. А он просто смеялся, когда мы говорили с ним о твоей неприязни к нему.
      - Ты серьезно?
      Она непонимающе посмотрела на меня.
      - Что?
      - Ну, о Лютом?
      - Конечно, я хорошо помню. Он называл тебя белоручкой, чистоплюем и неженкой. Но в общем-то к тебе он неплохо относился. Он же твой брат. Хотя жили вы, кажется, отдельно. Он с отцом, а ты с матерью. У вас, кажется, разные матери, да?
      - Ты его, действительно, помнишь?
      - Ну конечно. Когда сейчас дверь открыла и увидела тебя... Вы ведь так похожи, только он... зверь, а ты нет, ты добрый. Когда наших стали убивать, я подумала, что это Лютый приехал следы заметать. А что, с него станется. Для него человека убить проще, чем таракана раздавить.
      Она посмотрела на бутылку и хихикнула.
      - Давно не пила. Шампанское такое пьяное. Я ещё немного?..
      - Конечно, - я поспешил разлить остатки. Ее пьяное кокетство печалью отозвалось в душе. В ней, как в зеркале, я увидел... не смерть, нет, просто время, с нестерпимым равнодушием обезобразившее когда-то нежные детские черты. Впрочем, Ленка никогда не была красавицей, а наше здоровое единение с ней объяснялось, разумеется, другими причинами.
      Я поднялся. Пора. Рад был повидаться. Конечно, зайду. И сын у тебя замечательный.
      - Проводишь меня, Павел?
      Можно было не справшивать. Он даже не отдал мне пакет с телефоном, гордый тем, что может помочь.
      ГЛАВА 23
      ЗАМЕЛИ
      Однако, уже вечер. Погода начала портиться, и сквозь душноватое предгрозовое затишье, уже кое-где прорывались резкие порывы ветра. На углу, под шатром цветущей липы, обдало нас буйным благоуханьем. Распяленные перья узких острых облаков покрыли небо, и где-то спрятавшееся уже солнце подкрашивало дальние, к горизонту крепящиеся концы в нежно-розовые цвета, быстро, однако, темнеющие. Ветер пронесся вдоль тротуара, слепо наткнувшись на нас, и задребезжал висящий на тросах красный диск "кирпича".
      Я вытащил из кармана казенный телефон Ловкача и набрал номер Тани. Она схватила трубку почти мгновенно.
      - Где ты? Что-нибудь случилось?
      - Ничего не случилось, крошка. Я уже возле дома. Кстати, знаешь, кто меня провожает? Ни за что не догадаешься, - сказал я и подмигнул улыбнувшемуся Пашке.
      - Костя?
      - Ну, если бы он, то и гадать не надо было. Нет, Павел Лещев. Помнишь Лену Лещеву? Это сын её, тринадцати лет от роду. Крепкий парень, - добавил я специально для него. - Ну все, сейчас буду, - сказал я и нажал кнопку отключения.
      Подошли к Таниному подъезду. Я поднялся на ступеньки и повернулся к Пашке, сейчас он останется здесь, внизу, среди крепнувших порывов ветра и стремительно падающей грозовой тьмы.
      - Ну что, друг, прощаться надо. Мне пора.
      - Да. Вот сумку не забудьте, - сказал он, протягивая мне пакет и заглядывая в глаза.
      В этот момент глаза его округлились, причем выражение их не поспевало за мелькнувшим во взгляде ужасом; что-то веселое продолжало светиться на его лице, но мгновенно погасло.
      - Дядя Иван! - завопил он, а я уже и сам действовал как автомат, рассудком не поспевая за тренировнными рывками тела; я выбросил вверх правую руку, поймав чужое предплечье... остро сверкнуло лезвие ножа!.. Я помог левой рукой и, продолжая убийственный замах по широкой дуге вниз, отправил лезвие за спину... Вопль, хрипенье...
      Развернувшись, я отпихнул незнакомого мне мужчину, обеими руками схватившегося за рукоять, торчащего в брюхе ножа... На меня перли из подъезда два раздувающихся от быстрого передвижения рыла, словно щитом прикрывающих себя стволами: первый - пистолетом, второй - автоматом Калашникова.
      В какой-то момент я испугался за Пашку, застывшего на линии выстрела, поэтому постарался не дать убийцам выстрелить; с быстротой молнии метнув правую руку вперед (это я умею!), уже с хрустом чужих пальцев вырывал пистолет и, откинувшись назад для риверса, прямым ударом ноги встретил третьего убийцу. Нога, задев твердое железо, тут же утонула в мягком теле. Пистолет я вырвал; обезоруженный мужик ревел, потряхивая кистью. Я заткнул ему глотку, сломав рукоятью пистолета нос. Последний из нападавших, после моего удара ногой пытался справиться на полу с автоматом. Я немедленно всем весом прыгнул на "калашникова" и, воткнув дуло пистолета в ощерившийся мне навстречу рот, дернул туда-сюда, с удовлетворением отмечая, как крошатся зубы.
      В этот момент, ещё слабая и далекая, сверкнула молния, осветив драматическую сцену побоища. В мгновенном блеске, сразу погрузившем ещё светлый вечер в сумерки, я успел рассмотреть участников: забывшегося в позе эмбриона не известно каким сном первого из нападавших, свернувшегося вокруг рукояти ножа, и двух его "коллег", одинаково неловкими детскими движениями пытавшихся на полу выправить каждый свое: один - раздробленную переносицу, другой - окровавленный, полный обомков зубов рот.
      Я оглянулся; Павел застывшим очарованным взором обозревал картину битвы. Блуждающий взгляд парнишки нашел меня, и я прочел - сквозь собственное неприятие и даже раздражение его реакцией - такую силу обожания и восхищения, что недовольство дешевизной так легко добытого уважения, тут же исчезло, смытое волной удовольствия.
      Черт! Я почувствовал этот странный удар свинца в пол ещё до того, как понял, что, собственно, он означает. Звук рикошета, последовавший за ним, был искажен долетевшим-таки грозовым ударом. Стреляли, хоть и через глушитель, сверху.
      Еще один выстрел, и новый неудачный рикошет поставил корявую точку на виске сидевшего рядом автоматчика.
      - Спрячься где-нибудь! - крикнул я Пашке и тут же услышал торопливый топот по гулким бетонным лестничным пролетам: уцелевший киллер предпочел ретироваться. Я вспомнил, что чердачный выход открыт (в памяти промелькнула ушедшая уже в прошлое погоня за Пашкой), можно было надеяться, что убийца в первое мгновение заплутается на чердаке.
      Четвертый этаж! Я почти пробежал мимо её двери, и тут, ударом распахнув её, - на площадку, с пистолетом в вытянутых руках, выскочила Таня. Дуло пистолета смотрело мне в лицо... и мгновенно нырнуло вниз.
      - Вызови наряд! - крикнул я. - Внизу трое уже готовых. Попробую поймать последнего.
      И прежде, чем она успела ответить, я помчался дальше наверх, перепрыгивая через ступеньки. Вряд ли у того, кого я преследовал, был среди жильцов сообщиник. Да я и не слышал, чтобы ещё кто-нибудь открывал двери, кроме Тани.
      На верхней площадке, покрашенная красно-коричневой краской лестница на чердак. Распахнутый люк. Я поднялся до люка и, собравшись, рывком прыгнул вверх. Метнулся в сторону и замер. Тишина. Пыль. Светлые пятна чердачных окон. Только одно окно раскрыто. И, как в прошлый раз, - загромыхала жесть на крыше.
      Я бросился к окну. Примерившись, прыгнул. Треск материи напомнил о гвозде, обнаруженном намедни. Хорошо, кожу не задел.
      Вывалившись на плоскую крышу, откатился в сторону. И вовремя; пуля пробила просмоленный рубероид почти в том месте, где я только что был. Я лежал за вентиляционной будкой (полтора на полтора и два метра в высоту) и прислушивался. Было тихо.
      Как часто играли мы здесь. Тут все было знакомо, и я вновь вспомнил, как мы использовали плоские крыши домов, гоняясь друг за другом, играя в наших и немцев, а чаще всего - в индейцев. Я снова почувствовал себя во главе своего племени - голые по пояс, за ухом воронье перо как атрибут свирепого индейского реквизита и дикие вопли, скопированные с идиотских завываний гэдээровских лубочных псевдодикарей. Тогда мы пускали друг в друга стрелы, чаще тупые, а иногда с заостренным гвоздем на конце, и они эффектно впивались в деревянные круглые щиты, выпиленные из фанерных сидений старых стульев. Но сейчас оружие было настоящее, и игра шла не на жизнь, а на смерть.