- Со мной обошлись как с пацаном, - вслух сказал я.
      - Делов-то!.. Не ты первый, не ты последний.
      Он встал и, подойдя к окну, заглянул за шелковые в сборках шторы неизменный атрибут конторы, препятствующий снятию информации с оконных стекол.
      - Что-то воронье разоралось, - задумчиво проговорил он.
      ГЛАВА 12
      "БЕЛЫЙ ДОМ"
      Я покинул гостеприимные стены госбезопасности без четверти пять. Мой "жигуль" мокро лоснился в переулке. Я плюхнулся на сиденье, хлопнул дверцей. Надо было решать, что делать дальше. Последняя сигарета. Я закурил и выдул дым в щель приспущенного стекла.
      Конечно, оставалось одно безотлагательное дело. Но как же мне не хотелось его выполнять!
      Ирина!
      И сразу, словно живой, возник передо мной Кирилл Леонов. Я едва не застонал от горечи и тоски. Его убили вчера поздно вечером. Как мне сообщил Илья, Кирилл вместе с напарником благополучно проводили домой клиента, сдали дежурство ночной смене и уже вышли из подъезда, когда возле них возник среднего роста лысоватый мужчина лет тридцати. Представившись Петровым Сергеем Илларионовичем, он сказал, что есть сообщение лично Кириллу от меня, то есть Фролова Ивана Михайловича. Александр, напарник, пошел к машине, оставив Кирилла с этим Сергеем Илларионовичем. Усевшись в машину, тут же посмотрел в их сторону - Кирилл лежал на тротуаре у подъезда.
      И больше никого.
      Разве можно было ожидать! Конец смены, грядущий отдых, мое имя из уст серенького посланца и нож, сверху, за ключицей протиснувшийся в сердце!..
      Ах, Кирилл, Кирилл! Сколько мы с ним пережили, и вот результат!
      Я достал телефон и некоторое время смотрел на кнопки набора. Я раздумывал, ехать ли сейчас к Ирине? Нет, успею. Было ещё одно дело. Я набрал номер.
      - Канцелярия второго вице-премьера, - мило пропищал девичий голосок.
      - Веру Алиевну, будьте добры, - сказал я и приготовился...
      - Кто её спрашивает?
      - Передай, девочка, что её спрашивает Фролов Иван Михайлович. И пошустрее, милая, а то Вера Алиевна будет сердиться.
      Дева исполнила мою просьбу, потому что я тут же услышал знакомый твердый голос Веры.
      - Иван Михайлович! Что же ты забываешь старых знакомых. Пропал, ни слуху ни духу. Какие проблемы? - сразу перешла она к делу, и я немедленно вспомнил её решительную манеру брать быка за рога.
      - Хотел бы шефа вашего застать, да боюсь, как всегда, не удастся. Может, поспособствуешь? Я хоть сейчас подъеду.
      - А тебе, Иван Михайлович, везет. Я сегодня добрая, а значит, настроение у меня хорошее. Давай, приезжай. Через полчаса успеешь?
      - Постараюсь. Если в пробку не попаду.
      - Жду.
      Я прибыл к "Белому дому" через двадцать минут. Вера позаботилась, и мое просачивание сквозь охрану прошло гладко. А пистолет я, конечно же, не забыл оставить в машине.
      С Верой Алиевной Махдаровой я познакомился много лет назад ещё в Чечне, где мы находились по разную сторону баррикад. Тогда она была снайпером. Впрочем, обстоятельства нашего знакомства давно поросли быльем, и осталось ныне лишь деловые аспекты, позволяющие - как вот сейчас, наиболее быстро преодолевать кордоны бюрократизма. Я весело поприветствовал Веру Алиевну, и минут пять мы предавались приятным воспоминаниям. О том, о сем...
      По прошествии пяти минут Вера вышла, оставив меня одного в кабинете, куда, однако, тут же вошла её секретарша - та молоденькая девица, ответившая на мой звонок. Как и Вера, она окрасила густые горские волосы в желто-блондинистый цвет.
      Павел Абдурашидович, второй вице-премьер, (до сих пор я не могу разобраться в размножающемся количестве замов премьер-министра), молча протянул мне пухлую руку и вновь продолжил что-то быстро - видимо, чрезвычайно неотложное - записывать в блокнот.
      Через пару минут блокнот был захлопнут, и Абдурашидович обратил на меня свой взор из-под поседевших на государственной службе бровей.
      - Что же ты, Иван Михайлович, допускаешь, чтобы на тебя жаловались. Разве может умный человек переходить дорогу другим умным людям? И, наверное, более умным. Как ты считаешь?
      Это было вступление. Я подумал, что на этом все может и закончиться.
      - Павел Абдурашидович! Каюсь, но ничего не понимаю. Кому? Когда?..
      - Ты это брось со мной ваньку валять! - погрозил он пальцем, и я понял, что война ещё не объявлена. Его просто попросили утихомирить меня. Очень ты беспокойный человек, Иван Михайлович. Что тебе неймется? Бизнес твой процветает, никто тебе не мешает, никто палки в колеса не вставляет, а ты что-то там не то делаешь.
      - Павел Абдурашидович! Вчера убили моего друга. Мы с ним ещё в ГБ работали.
      Он замолчал и только шевелил кустистыми бровями, поглядывая на меня.
      - Убили, говоришь?
      - Ножом. Прямо в сердце. Судя по всему, профессионал. Любитель Кирилла не достал бы.
      - Профессионал, говоришь, - задумчиво повторил он. - Да, дело серьезнее, чем я думал, - он поднялся из-за стола и подошел к окну. Смотрел вниз, на мост, перекатываясь с пяток на носки и молчал. Я ему не мешал думать. Наконец он повернулся ко мне.
      - В общем, так, дорогой. Я тебя предупредил. Ты меня выслушал. А что делать, сам решишь. А то, может, плюнешь на все, съездишь отдохнуть? Море, девочки - хорошо. О! - обрадовался он пришедшей мысли. - Поезжай в Майами. Поваляйся на пляже пару месяцев, а там, глядишь, все и успокоится. В общем, не так все и плохо. Ну, давай, - уже протягивал мне ладонь, одновременно нажимая кнопку селектора.
      Вошедшей Вере сказал:
      - Проводи Ивана Михайловича и пропуск ему отметь. А ты, - вновь обращался ко мне, - подумай о том, что я тебе сказал. Ты же свободная птица. Как, Вера, плохо, что ли, слетать в Америку, на пляжах тамошних пожариться, поплавать в океане? Жаль нам нельзя, - посетовал он, - кто за нас будет Россией управлять? Некому.
      Попрощавшись с Верой и её телефонной помощницей, я благополучно покинул этот белый оплот государственности.
      ГЛАВА 13
      ДОРОЖНО-ТРАНСПОРТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
      "Жигуль" мой сиротливо торчал между вишневым "Ауди" и голубым "Мерседесом". Я сел в машину и достал пачку сигарет. Чертыхнулся. Последнюю сигарету выкурил ещё на пути сюда. С безнадежным чувством потянулся к бардачку. Пистолет. Сунул в кобуру под мышку. Бумажки какие-то... пусть лежат. В глубине - початая пачка "Мальборо".
      Я прикурил и глубоко затянулся. Хотелось есть. Хотелось спать. Посещение Абдурашидовича оставило неприятный осадок. Но надо было собраться с силами и исполнить все время откладываемый долг. Посещение Ирины, жены Кирилла, болезненное для нас обоих, было, конечно же, продолжением трагедии: её слезы, мое мучительное мычание... Я выбросил окурок и решительно потянулся к ключам зажигания.
      Уже возле её (теперь только ее!) дома я позвонил по телефону и сдержанный, лишенный жизни голос скоро ответил: "Да, да, нет, я жду".
      Я поднялся на четвертый этаж пешком, нажал кнопку звонка. Ира открыла почти сразу. Я не слышал её шагов, но и под дверью она не стояла, ожидая меня; горе истончило в ней жизнь и, словно сквозняком, гнало - туда, сюда, - напором остаточных обязанностей: надо есть, умываться, мыть посуду, открывать дверь соболезнующим гостям...
      - Здравствуй, Иван! - спокойно сказала она, и я, в первые мгновения обрадованный этой собранностью, тут же разглядел пустоту её человеческого облика. И даже зная, что все проходит, что отсутствие детей быстро вернет ей жизнь и новые надежды, я был подавлен тяжестью этого мгновения.
      Я вздрогнул. Как всегда неожиданно, а сейчас напрочь забытая, мне на плечи прыгнула Анфиска, большая персидская кошка, возлюбившая меня чрезвычайно. Впрочем, меня, почему-то, любит это мяукающее племя. Анфиска по-хозяйски разлеглась на моей шее, а протянутую было руку Иры отвергла решительным ударом лапы.
      Из кухни вышла мама Иры. Мы с траурной подавленностью прошли в гостиную, сели и пытались говорить так, чтобы Кирилл, фактом ножевого удара вычеркнутый из реальности, не восстал ненароком. И все равно не удалось избежать слез; Ирина поднялась и ушла в спальню, мама её приложила платок к покрасневшему глазу, а я, отодрав сопротивляющуюся Анфису, предпочел уйти.
      - Да, да, Ирочке так тяжело. Конечно, я уверена, вы поможете. Спасибо, что не оставляете её. Такое горе! Такое горе!
      Чувствуя однако облегчение от того, что Ирина ушла и долг соболезнования, тяжелый для нас обоих худо-бедно выполнен, я вложил в напрягшуюся руку её матери сверток с пачками долларов - единовременное пособие на первые дни, - и поспешил выйти.
      Сев в машину, я сразу почувствовал запах помойки, преследующий меня уже несколько дней ещё с приезда в Новгород, а когда-то (потом забытый) шлейфом тянувшийся по пятам моего детства. Было мерзко на душе. Посещение Ирины стало последней каплей, переполнившей чашу происшествий этого дня; калейдоскоп лиц, событий, разговоров, за которыми, словно зловещий вороний грай, угадывалась мрачная низость окровавленных интриг.
      Я позвонил Илье и попросил приготовить мой "Мерседес". Завтра я поеду в Нижний Новгород.
      Я коротко рассказал о посещении Павла Абдурашидовича и его очередном предупреждении.
      - Может, действительно, возьмешь отпуск? Я справлюсь. Тем более что всегда можно созвониться.
      - Нет, - отверг я, - хочу разобраться, что стоит за всем этим.
      - Ну давай, отдыхай.
      А сейчас - спать.
      Я отключил телефон и, проехав переулок, две улицы, ещё один переулок, выехал на Проспект Мира. Жил я на Колхозной площади, в пустой, недавно купленной двухкомнатной квартире сталинской постройки. Я уже предвкушал сон, горячий душ, прохладные простыни, сладостное беспамятство сна...
      Внезапно семьсот сороковой "Вольво", ехавший по встречной полосе, резко вильнув, пошел на разворот перед самым носом моей машины. Водила, видно, понадеявшись на реакцию - мою? свою? - кинулся очертя голову.
      Моя "восьмерка", с визгом прочерчивая асфальт резиной колес, влетела носом в бок "Вольво".
      Этого ещё не хватало! Я секунду сидел, зажмурившись. Идиотам не писаны законы: пошли на разворот через двойную разграничительную линию.
      Я вышел из машины. Трое стриженных парней, с накрученными на шеях золотыми цепями, осматривали вдавленный бок своей тачки. Один - самый молодой, лет двадцати, - коротко взглянул на меня.
      - Да, мужик, ну и влип же ты. Чем расплачиваться будешь?
      Я помедлил, прежде чем отвечать. Уже темнело. Слабый накал уличных фонарей. Вороны, надоевшие мне за последние дни. Безнадежность.
      - Сейчас ГИБДД подъедет, мы и разберемся, кто кому должен, - сказал я и добавил: - Мужики! Поимейте совесть. Вы нарушили.
      - Он не понимает, - доверительно обратился все тот же молодой к двум товарищам.
      Они закончили осмотр, и старший из них, невысокий квадратный мужчина лет тридцати, повернулся ко мне:
      - Ты нам платишь три куска зеленых за наезд, ещё два куска за моральный ущерб, и мы тебя отпускаем.
      Я молчал. Они меня отпускали!.. Почему-то усилился запах помойки... Голова заболела. Несколько ворон, близко подлетев, уселось на ближайших деревьях.
      - Ты чего молчишь, мужик? Три тысячи - это потому, что у тебя такой скакун, - кивнул он на мой "жигуль". - А то бы в десять раз больше платил. Ну как, согласен? Соглашайся, пока мы добрые. Если нет денег при себе, давай паспорт. Надо же нам знать, где тебя найти в случае чего.
      Почему все так мерзко? Почему все время моросит дождь? Почему я так устал? Откуда эти вороны, мистически накаркивающие мне беды?
      - Не дергайтесь, мужики! - предупредил я - Сейчас вызовем ГИБДД, составим протокол...
      Молодой, первым начавший общение, первым и двинулся ко мне. Оценив мои габариты, он на ходу извлек из кармана и стал прилаживать к кисти кастет.
      "Ворон!" - подумал я, мельком заметив мельтешенье черных птиц. Не пытаясь обобщать, или делать иные выводы, я отметил, что уже начал привыкать... к чему?.. может быть к присутствию вот такого вот воронья... как в людском, так и в пернатом обличье...
      Я устал; иррациональное присутствие ворон ослабляло внимание... О нет, я не хочу ни о чем таком думать, мне надоело...
      Парень швырнул левую руку к моим глазам, детским финтом предлагая открыться. Я тут же нырнул под его правый боксерский хук и изо всех сил ударил в живот. Попал в солнечное сплетение. Паренек завалился на капот моей машины, слегка помятой уже, кстати говоря.
      Оставшиеся двое холодно оценивали ситуацию. Разумеется, они ещё не поняли, на кого нарвались. Видимо, бывшие спортсмены. Видимо, среднее звено какой-нибудь группировки. Видимо, привыкшие всегда нападать и обнаглевшие, конечно. Нападающий всегда сильнее. Он сильнее уж тем, что решился причинить боль. Жертва до конца надеется и не хочет верить в насилие. А потом уже поздно.
      Молодой хрипел на капоте. Я схватил его рукой за короткий ежик волос на затылке и несколько раз сильно припечатал "мягкими тканями лица" о капот.
      - Мужики! - Вновь предупредил я. - Без глупостей. Я сегодня не в настроении, потому советую успокоиться.
      Они не слушали. Один заглянул в "Вольво" и извлек из салона две милицейские дубинки. Протянул одну товарищу, вторую оставил себе и, примериваясь ловчее, двинулся ко мне.
      - Тебе я сломаю руку, - предупредил я, но на него это не произвело никакого впечатления. Тогда я ударил его носком туфли в голень. Он охнул и отступил на шаг. Старший стремительно ринулся ко мне, так что я едва успел остановить его порыв прямым ударом ноги в живот.
      Молодой все ещё пытался ползать по капоту, словно раздавленный таракан. И тут я получил - к счастью, скользящий - удар дубинки по левому плечу. Ужасно больно! Это пришел в себя второй боец.
      От боли я на мгновение ослеп. Впрочем, только на мгновение. Я тут же решил не только выполнить свое обещание, но и перевыполнить оное. Развернувшись на левой ноге, я правым кулаком, раскрученным за спиной, смахнул ближайшую бритую голову. Голова принадлежала среднему звену этой бандитской ячейки, кому мало показалось разбитой голени, и кому я обещал сломать руку. Мужик упал и перестал двигаться.
      Между тем осторожный главарь выждал наконец благоприятный момент и с каким-то визгом, долженствующим выражать ярость или ещё что-то ужасное, кинулся мне под ноги. Я не отнесся к его порыву с должным вниманием, за что и был наказан; хоть и невысокий, парень был страшно тяжел. Я отлетел к своей машине, на беду споткнувшись о тело окончательно вырубленного мною второго бойца сумеречного фронта.
      Ладно. От удара по дверце "восьмерки" я сам, потеряв равновесие, сполз на асфальт, тем уравняв себя с моими противниками; старший, бешенно визжа, уже приподнимал дубинку, видимо, готовясь раскроить мой бедный череп. Пытаясь защититься, я схватил первое, что попалось под руку - ухо бандита, - и с треском оторвал, сразу остановив боевой порыв и замах дубинки. Ошеломленный болью и хрустом все ещё висящего в воздухе собственного уха, он открыл рот для вопля - боли? вторичной вспышки ярости? - об этом я не узнаю никогда.
      Холодная и язвительная часть меня, так и не принявшая участие в потасовке, запихнула сырую раковину уже отдельно жившего уха в его раззявленную пасть. Он задохнулся, попытался встать, отшатнулся... Я пяткой, вернее, каблуком лягнул вслед, попал ему в зубы и этим слепым, но эффектным ударом заставил проглотить то, чем была забита глотка... Во всяком случае, в последующие минуты нашего общения я больше не видел этого куска его плоти; ну, а освобожденное горло тут же издало мощный вопль! Я же был уже на ногах и, подобрав дубинку, с наслаждением влепил главарю по черепу, возможно, проломив неандертальские кости.
      Было ещё одно дело... Ну конечно. Я обещал бритому сломать руку. А я привык выполнять обещания. Что я и сделал все той же дубинкой, для удобства примостив предплечье противника к впадине колесного диска.
      И что забавнее всего, пассажиры лентами скользящих мимо машин, конечно же, могли видеть нашу гнусную потасовку; людей можно понять, а о шоферской солидарности говорить уже нельзя: возможность просто так, ни за что ни про что получить пулю в лоб изживала гуманизм.
      Тут, как всегда по окончании действия, подлетели три, кем-то направленные гибэдэдэшные "шестерки". Толпа толстых автоматчиков храбро поставила меня лицом к машине, я получил пинок по ноге и прикладом в спину, после чего центурионы стали разбираться. Ксивы произвели впечатление: бессрочно продлеваемое моими звездными покровителями удостоверение капитана ФСБ и не менее весомое - помошника какого-то мною уже забытого депутата.
      Еще полчаса я помогал составлять протокол и наскоро допрашивать окольцованных наручниками братков. Потом сел в машину и под привычный аккомпанимент вороньего базара отбыл домой. Дома, несмотря на холостяцкую запущенность, довольно часто, впрочем, освежаемую посещением прекрасных дам (наши женщины всегда прекрасны!), все было так, как я и предвкушал. Только вместо душа я принял ванну и с наслаждением отмокал.
      Вспомнив кое-что, я дотянулся до брошенного на стул телефона и ещё раз позвонил в Нижний. Никого. Сияющее настроение удачно завершенного вечера стало меркнуть, но я отбросил все черные мысли, полежал ещё немного в горячей воде, а потом, завернувшись в свой любимый синий махровый халат, прошел на кухню и вскипятил чай.
      В холодильнике нашелся недельной давности сыр и кусок сливочного масла в морозильнике. Я вскрыл банку с ветчиной, сделал себе бутерброд-ассорти и с огромным наслаждением поглощал эту вкусную, но убийственную для организма снедь.
      А за оконным стеклом в полуметре от меня, на подоконнике сонно топталась одинокая ворона, изредка оглядывая меня блестящим и черным в искусственном свете моей кухни глазом.
      А потом - прохладные простыни, водоворот сонных видений - все кружилось, хлопало черными крыльями, а Павел Абдурашидович гонялся зачем-то за Верой с милицейской дубинкой...
      ГЛАВА 14
      НА ГОРЬКОВСКОЙ ТРАССЕ
      Утро началось тонкими уколами зуммера. Я вслепую нажал кнопку будильника и только тогда открыл глаза. Семь часов.
      За окном - серая утренняя мгла плачущего с утра дня. Я, не вставая, дотянулся до телефона, с вечера брошенного на тумбочку. Тани не было дома. Я поколебался, звонить ли полковнику Сергееву? Нет, у меня не было номера его домашнего телефона, а для службы было слишком рано. Так же нехотя позвонил Косте Кашеварову.
      Трубку сняли после третьего звонка и бодрый голос Ловкача заявил, что он слушает.
      - Я слушаю, - повторил он и, когда я назвался, энергично зазвенел в трубке.
      - Ты куда пропал? Тебя обыскались. Полковник Сергеев звонит беспрерывно. Ты где?
      - Я в Москве. Сегодня к вечеру буду в Нижнем.
      - Зачем? Почему ты никого не предупредил? А Соколова с тобой?
      - Нет. Таня в доме Бурлакова. У Ленчика. Хотя теперь уже, может, и не там. Я приеду, разберемся. Думаю, с ней ничего плохого не случится. В общем, к вечеру буду.
      - Ты самолетом?
      - Нет, на машине. Часов за шесть-семь доберусь. По приезде позвоню.
      - Ну, ждем. Хорошо, что позвонил. Значит, ты на машине к нам? Один или с водителем?
      - Один. Я ещё не разучился за баранку держаться.
      - Ну давай, ждем.
      Я нажал кнопку отключения телефона.
      Пошел под душ, побрился. Потом открыл шкаф и некоторое время изучал свой гардероб, не зная, что выбрать в дорогу. Конечно, я предпочел бы джинсы и рубашку посвободнее, но привычка к униформе победила: решил, все же, надеть костюм.
      В начале девятого я подрулил к Кривоколенному переулку, посигналил перед железными вратами, был опознан вахтой охраны и впущен; жестяная плоскость ворот поехала в сторону, и я благополучно въехал во двор, припарковав "восьмерку" подле своего же черного "Мерседеса".
      Я поднялся наверх. Лены ещё не было; рабочий день у нас начинается в девять тридцать. Но Илья уже возлежал в кресле, с привычным удивлением изучая свои, положенные на стол ноги.
      - Машину я тебе приготовил, - сразу сообщил он. - Ты когда созреешь, может быть, просветишь, чем ты так там занят? Мне Макс Дежнев звонил. Тебя, понимаешь, по его словам, чуть ли не цеэрушники работают. Наркотиками накачивают. Надеюсь, дело стоит того, чтобы в него влезать.
      Он медленно и ловко стал снимать ноги со стола, сам любуясь тренированной силой своих мышц. Мое же сообщение заставило его забыть о конечностях, которые нелепо застыли в воздухе.
      - Вчера на меня напали. Прямо на Проспекте Мира.
      Илья вопрошающе смотрел на меня.
      - Они разворачивались поперек встречного движения, и я не успел среагировать. Вот они и обиделись.
      Ноги Ильи, дрогнув в воздухе, мягко спланировали на пол.
      - Я уж думал...
      - Да нет, просто случайные "братки". Только что на ногах и в носу золота не было. Пришлось разбираться.
      Илья кисло сморщился и тут же захохотал:
      - Не дай бог смотреть, как ты разбираешься! С органами правопорядка неприятностей не было?
      - Да нет, я же при документах.
      - А!.. Тогда ладно.
      Он посмотрел в окно, сумеречно блестевшее дождевыми каплями.
      - Не поймешь, дождь или воздух пропитан водой? Может, не поедешь? Асфальт мокрый.
      - Это только в Москве. В Нижнем жара.
      - Надо же! Вроде недалеко от Москвы, а какая разница: у нас серые будни, а у вас там река, солнце, пляж...
      - Девочки, борделички... - в тон продолжил я.
      Он рассмеяся.
      - Что-то вроде того. Ну ладно, когда едешь?
      - Прямо сейчас и еду.
      - Слушай, может, отрядить кого в помощь? Зачем тебе одному ехать?
      - У нас много свободных людей? - спросил я.
      - Да, ты прав, конечно, - он потер переносицу большим пальцем.
      - Ты был у Иры? - спросил он по понятной мне ассоциации.
      - Был, - ответил я.
      - Ну и как она?
      - Плачет.
      Илья осторожно взглянул на меня, поколебался, но спросил:
      - Что ты думаешь о его смерти?
      - То же, наверное, что и ты. Скорее всего предупреждение. Кирилл принципиально ничем этаким не занимался. Ты же знаешь.
      - Его убили, чтобы предупредить тебя? Семьи нет, с этой стороны не зацепишься, так, что ли?
      - Да, - подтвердил я, думая о Тане. - Семьи у меня нет.
      И в этот момент волна злобной ненависти поднялась в душе...
      Еще через полчаса я, наконец, выехал.
      И вот что интересно. Даже в пределах Москвы смутное чувство... опасности?.. нет, возможно, присутствия рядом со мной другого?.. или других? - не отпускало. Однако все было так зыбко, а машин так много...
      Некоторое время, скорее для очистки совести, я отмечал следовавшие в моем направлении тачки. Один вишневый "Рено" шел за мной аж десять минут. Но потом сгинул. Чуть больше наблюдал белый "Опель". А желтое такси "Волжанка" застилало мне спокойный вид минут двадцать.
      Незаметно даже проснулся азарт - преследования? бегства? - разница небольшая. И хотя я понимал, что больше забавляюсь игрой, события последних дней оставляли место озабоченности.
      Все это глупость, однако.
      По выезде из Москвы я, где возможно, гнал со скоростью сто - сто двадцать и, опьянение скоростью, да и дорогой, конечно, скоро выдуло может, сквозняком, поверх приоткрытого бокового стекла? - мои подозрения; как после оказалось - напрасно.
      А пока я ехал все дальше и дальше от Москвы, и все ближе и ближе к цели: Нижнему Новгороду, Тане и, конечно, Семенову Юрию Леонидовичу, Ленчику, моим усопшим, а также и живым приятелям.
      Незаметно улучшилась погода. Влажный сырой воздух, покрывший матовой патиной лобовое стекло (я включал дворник и хмуро вглядывался в ленту шоссе), сменился устойчивой облачной дымкой, а затем выглянуло солнце раз, другой, - и уже прочно засияло где-то над головой.
      К двум часам дня я проголодался и, как часто бывает в нашем мире, где причины и следствия, смешиваясь, идут рука об руку, скоро увидел придорожный ресторан, возле которого на асфальтированной плащадке стояло два трейлера и какие-то легковушки, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся белым "Фордом", "Опелем", "Волгой" и синим "Запорожцем". Я по ранжиру припарковался с иномарковской стороны, проверил бумажник в кармане, вышел и запер дверцу.
      Ресторан был дешевенько обновлен обжаренными паяльной лампой досками, а также железными светильниками на цепях. На резных столиках, занимая весь небольшой зал (по возможности соблюдая интервал между соседями), сидело человек десять-двенадцать.
      Я подошел к стойке бара. Упитанная молодая барменша оценивающе взвесила меня взглядом и подобрела, осветив лицо милой простой улыбкой.
      - Пиво? Или что покрепче?
      - Я, крошка, за рулем.
      - А!.. - беззаботно протянула она. - Сейчас многие за рулем не стесняются выпивать.
      - А потом в сводки дорожных происшествий попадают.
      - А вы осторожный.
      - Битый, просто битый, - ухмыльнулся я и осмотрелся. - Чем, однако, угощают в вашем приятном заведении?
      Женщина протянула меню, отпечатанное под обязательную синюю копирку, и я стал прилежно изучать листок.
      Пока барменша передавала мой заказ невидимым поварятам, я взял бутылку "Пепси" и сел за столик у окна. Мне был виден мой "Мерседес", что было удобно.
      В зале было жарко. Пол грязноват. Раньше - типовая придорожная столовая, а теперь, в новой ипостаси, заведение маскировало длинную железную стойку выдачи полупрозрачной кисеей, лениво колышащейся от легкого сквозняка. За соседним сдвоенным столиком сидело четверо мужчин, конечно, водителей грузовиков.
      Еще одна группка словно сошла с карикатуры, высмеивающей бюргерскую жизнь: семейство из четырех человек чисто немецкого облика. Мне стало смешно, потому что при взгляде на одинаково толстых, - упруго толстых! отца семейства, жену и двух киндеров (все четверо в шортах и цветных рубашках) всплыл риторически-бесполезный вопрос: журнальный ли образец служит эталоном для подобного воплощения, или в природе некоторых людей уже заложен некий образ, при наличии средств немедленно материализующийся? Ноги из штанин шорт выползали толстенькие, крепенькие и даже у малых отпрысков одинаково целлюлитные.
      Барменша, она же официантка, принесла мне на подносе тарелку борща, салат и на второе - мясо в обрамлении пюре с ложкой топленого сливочного масла в картофельном центре. К моему столу, высоко подняв хвост, неторопливо подошел черный с белыми пятнами кот и потерся о мою ногу.
      - С утра ведь жрет, а все мало, - с любовью в голосе сказала барменша, а кот хрипло мяукнул в ответ.
      От горячего борща, от вполне приличного мяса, запитого советским компотом из сухофруктов, я расслабился. Хотелось смирно сидеть, беседовать с барменшей, наблюдать за котом, уже спавшим на стуле рядом со мной. В проем распахнутой двери вливался яркий свет; пятнистые летние тени на столах и полу, куда забиралось солнце, - и где поблескивал лакированный козырек голливудской шапочки на голове толстого русского бюргера.
      Мимо ресторана, по шоссе медленно проследовала вереница джипов. Последний, ярко-фиолетового цвета, шустро вильнув, оказался на стоянке, и из бокового открытого окна водитель - молодой мордастый парень, - рассеянно оглядевшись, вдруг встретился глазами со мной. Секунду, с легким уверенным вызовом, характерным для определенного сорта перестроечной братвы середины и конца девяностых годов, он смотрел на меня, потом отвел взгляд. Джип взревел, сорвался с места и присоединился к кавалькаде, вскоре исчезнувшей вдали.
      Я взглянул на часы: половина четвертого. Настроение внезапно омрачилось, словно солнце за стеклами ресторанных окон, на которое наползла толстая тучка, за руку тянувшая вслед за собой ещё более сизую подружку.
      Я подозвал барменшу и расплатился. Она улыбнулась мне уже отстраненно, и тронула кота за дернувшееся ухо:
      - Пойдем, Васька, чем-нибудь угощу.
      Я прошел к машине, похлопал себя по карманам в надежде найти сигареты - все выкурил в дороге. Не идти же снова в ресторан. Сел и заглянул в бардачок. Илья, как и обещал, купил мне блок "Кэмел". Я вытащил пачку, закурил и тронул с места машину.
      Что-то меня тревожило. А я привык доверять своей интуиции. Помню, впервые обратил внимание на собственное чутье ещё пацаном. Да, было мне лет десять, когда я открыл для себя возможность наесться без хлопот, отоварившись консервами и плоскими брикетами - масла, сыра, ветчины - в близрасположенном "Универсаме", незаметно рассовывая продукты по карманам. Потом этот самообслуживающийся разгул прикрыли, но некоторое время я мог сыто и сонно, как давешний кот, смотреть на мир. И однажды, зайдя очередной раз ради взимания продовольственной дани, заметил изменение атмосферы в светлом огромном зале магазина. Загнав голод в подполье, я потратил несколько минут, чтобы раскидать изъятые было продукты по местам, а у кассы на выходе был с воплями торжества захвачен в плен.
      Конечно, возмущенные бабы ничего не нашли, но я был, помнится, поражен яростью, обращенной на меня, ребенка. Я это запомнил и обмозговал уже потом.
      Поймав меня с поличным, продавщицы отправили бы меня в колонию на пару лет - это уж точно, я специально интересовался. Я знал, что если каждую из этих женщин в спокойной обстановке поставить перед выбором: колония для ребенка или сумма, которую магазин потерял в результате моего желудочного разбоя, они бы предпочли заплатить сами. Но в тот момент ярость и желание придушить меня были написаны на каждом лице.
      Подлая жизнь, заставившая меня воровать еду. И подлая тупость людей, спрятавших за букву закона собственную совесть!
      Навстречу мне проехали два джипа, похожие на те, что недавно тормозили у ресторана.
      По сторонам дороги густо стоял лес. Ельник. Как это говорится: "В березовом лесу веселиться, в сосновом - молиться, а в еловом - удавиться".
      Еще одно - уже в полнеба - облако занавесило солнце. Почти исчезли встречные машины. Я взглянул в зеркало заднего вида. Нет, все нормально растянутая цепочка грузовиков и легковушек.
      За поворотом, на асфальтовом остановочном пятачке - три джипа с синими мигалками на спинах. Двое милиционеров в бронежилетах под форменными кителями и автоматами на перевязи, жезлом останавливали меня.
      Я притормозил. Важно помахивая полосатыми жезлами, гэбэдэдэшники неторопливо двинулись ко мне. Придется отстегнуть сотню долларов.