Я услышал звук его шагов и только начал определять местонахождение, как скрежет металла и сдерживаемое ругательство сказали мне все. Старая пожарная лестница в старых неремонтированных домах вещь ненадежная, и существует скорее для отчетности, нежели для спасения при пожарах. Я лично не помню случая, когда она бывала нужна. Вот ведь забавно, сейчас, когда евроремонтный ширпотреб захлестнул Москву и иные города, при пожарах стали гибнуть от того, от чего раньше было немыслимо: от продуктов горения. Наши бедные нищие "хрущевки", оголенные экономией строительства до состояния скелета, часто просто беленые изнутри известью, не могли никого удушить дымом. Сгорала мебель, тряпье - люди благополучно сходили вниз по бетонному голому подъезду - и никаких тебе отравлений, и пожарная лестница благополучно ржавела, истончалась, свободно болталась в кирпичной кладке. Снизу все выглядело довольно прочно, но это лишь до той поры, пока не используешь эту лестницу как путь к отступлению. Для этого надо быть либо идиотом, либо иметь чертовски крепкие нервы. Я услышал топот шагов и решил, что мой противник не обладает вышеозначенными качествами: он пытался отбежать в сторону, чтобы найти, вероятно, выход в другой подъезд. Я произвел предупредительный выстрел в воздух. Человек быстро обернулся в мою сторону, и рядом со мной в стене будки появилась отметина от пули. Показалось даже, я услышал щелчок выстрела. Потом мой противник схватился за прутья пожарной лестницы и исчез с крыши.
      Я бросился за ним, недоумевая, кто больший дурак: он или я. Если у него был на крыше сообщник, то в дураках оказывался я, в противном случае спускаться под прицелом по ненадежной лестнице с пятого этажа было не очень умным ходом. Я бежал зигзагами, поминутно прикрываясь то вентиляционными будками, то телевизионной антенной, то непонятного назначения трубами. Вскоре я без помех подскочил к тому месту, где он исчез.
      Он поднял голову в тот момент, когда я взглянул вниз. Увидев меня, он потянулся рукой к поясу, куда, видимо, сунул пистолет. Я прицелился в него, не зная еще, буду ли стрелять. И тут нога его соскользнула, он выронил пистолет и схватился за перекладину, которая от рывка очень легко согнулась. Он ещё попытался перехватиться рукой, ещё раз... и я услышал душераздирающий вопль. Сперва это был лишь вскрик удивления, который почти сразу перешел в вопль ужаса, а потом внезапно смолк. Он летел примерно с уровня третьего этажа и в полете успел зацепиться ногой за перекладину, что лишь развернуло его головой вниз. Я услышал глухой удар тела об асфальт внизу. И так неудачно, головой - шмяк! хрясть! - даже смотреть не хотелось.
      Теперь я мог не торопиться. Я спустился обратно в окошко чердака, прошел в пыльном сумерке к люку, потом спустился по железной лестнице на площадку пятого этажа и - вниз. Навстечу с пистолетом наготове поднималась моя храбрая малышка. Я поспешил успокоить её.
      - Труп, - сказал я, изгибом кисти сыметировав полет с крыши.
      Напряжение отпустило её. Она вздохнула.
      - А я наряд вызвала.
      - Тут где-то пацан был. Надо не забыть телефон взять. Я с определителем купил. Надо у тебя поставить.
      Она стояла с пистолетом в опущенной руке. Устала, наверное. Все эта катавасия кого угодно вымотает.
      Я слегка ущипнул её за щечку.
      - Не дрейфь, парень, все будет хорошо.
      И она благодарно улыбнулась.
      - Пойду посмотрю, что там внизу. И надо встретить ребят, - сказал я.
      Я, не торопясь, спустился на первый этаж. Кое-кто из жильцов выглядывал из дверей, но не торопился выходить. Я их понимал.
      Мужик с ножом в брюхе был ещё жив. Я не стал вытаскивать нож, чтобы не спровоцировать кровотечение. Второго навеки успокоил рикошет дружеской пули - имеется в виду, что пулю послал его друган.
      На всякий случай я вызвал "Скорую помощь". Наряд все равно побеспокоится, но чем раньше, тем лучше. Дежурная, механически уточнив адрес, потребовала номер моего телефона. Я сказал, что звоню с мобильного, номер которого не знаю.
      - Нужен номер телефона, - упрямо повторила коммутаторша.
      Я дал номер Таниного телефона, тем успокоив хорошо проинструктированную служащую.
      После этого я пошел за угол дома к пожарной лестнице. Мужик лежал на спине, неподалеку от бака с мусором. Рядом валялся пистолет с глушителем, а на мертвом, незнакомом мне лице застыло выражение ужаса.
      Я поднял его пистолет. Вдалеке послышалось завывание милицейских машин - ближе, ближе. Одни трупы, подумал я. Трупы и больше ничего. Я теперь знаю, вокруг чего кружится этот кровавый беспредел, знаю, как много заинтересованных людей - больших и малых, но одинаково алчущих денег наблюдают за здешним спектаклем. Но я так и не напал на след реального убийцы. Можно, конечно, предположить, что нити тянутся к Семену и моему старому знакомцу Макару. Это все равно надо проверить. Кажется, подумал я, наступило время нанести визит в особняк Ленчика, так сказать, выступить в роли жука в муравейнике, дабы, растревожив наших насекомых, заодно всех и засветить.
      - Брось оружие! - услышал я совсем близко...
      Оглянулся. Широкая от бронежилетов милицейская гвардия грозно целила в меня автоматами.
      - Брось оружие! - ещё громче заорал высокий толстомордый старший лейтенант, лицом и формой иксообразных ног смутно напомнившего мне Ленчика.
      Я выполнил его приказ буквально, выронив на асфальт звякнувший пистолет.
      Далее все завертелось по заведенному спецназовскому порядку: налетели, стали совать кулаки в морду (мою!), бросили к стене, лупили по ногам, ощупали все мои интимные места и наконец уложили на асфальт. Причем не только не слушали моих объяснений, но и тут же забивали слова обратно в глотку, отчего губы мои немедленно стали негроидными - лишнее доказательство того, что и Лысенко, и доктор Моро были не совсем уж неправы, игнорируя генетику - есть способы метаморфоз более быстрых.
      Ладно, мне ничего не оставалось, кроме как подшучивать над собой. Тем более, что Таня рядом, тем более, что Ловкач, если что, подсобит, а полковник Сергеев распорядится... Надо только подождать.
      Меня пинком под ребра заставили подняться. Подогнали машину и запихнули на заднее сиденье, тут же пристегнув наручниками за скобу к стойке двери.
      Странно, Таня не спустилась. Жильцы, осмелев от многолюдства, издали тыкали пальцами в меня. Один раз увидел стоявшего в тени Пашку, напряженно всматривающегося в мою сторону. Я на всякий случай незаметно ткнул пальцем вверх, в окно Тани. Пашка исчез. Я все ещё ждал, чтобы меня кто-нибудь выслушал. Заболел затылок. Я попробовал - мокро. Кровь. Кто-то саданул прикладом.
      Появился давешний старший лейтенант, так ловко разоруживший меня. Что-то сказав на ходу майору, тоже сильно суетящемуся, направился ко мне, пальцем на расстоянии зацепив сержанта, как оказалось - водителя.
      Старлей сел впереди, рядом с водителем. Еще один сержант плюхнулся рядом со мной, и мы немедленно поехали.
      Привезли в неизвестное мне отделение. В комнату завели понятых и обыскали. Пистолет с глушителем. Пистолет без глушителя. Тысяча двести долларов. Телефон. Ключ от машины.
      Я порывался объяснить, меня не слушали. Составили протокол. Понятые расписались и удалились. Я просил дать мне позвонить. Лейтенант посмотрел на меня и ничего не сказал. Я ещё раз попросил позвонить.
      - Может, тебе ещё и бабу сладенькую предоставить? А самим постоять на стреме?
      Меня ответ удовлетворил, хоть и прозвучал в форме вопроса. Попробовал ещё раз объяснить, кто я. Меня не слушали.
      Вывели из кабинета. Шли по коридору, потом вниз по лестнице в подвал. Побеленные бетонные стены, железная дверь. Мне все начинало не нравиться.
      Зашли в комнату с единственным столом и стулом. Нет, ещё один стул в центре. Меня усадили на него и левую руку пристегнули наручниками к стулу, оказавшемуся привинченным к полу. Лейтенант сел за стол, оба сержанта стояли за моей спиной.
      - Итак, - сказал лейтенант, - признаешься в убийстве двух человек и покушении на убийство ещё одного гражданина? - он заглянул в листок перед собой и добавил, - покушение посредством ранения в живот холодным оружием.
      - Признаю.
      - Тогда тебе не стоит отпираться в других убийствах.
      Я подумал, что Ловкач все же доложил, мерзавец, о сброшенных с горы мужиках. Ответил уклончиво.
      - Возможно.
      Лейтенант обрадовался. Два амбала за моей спиной шумно переступили с ноги на ногу.
      - Сейчас оформим чистосердечное признание и отпустим тебя домой. Конечно, с подпиской о невыезде. И свободен.
      Было все разыграно так глупо, неубедительно, дилетантски... Хотя это мне так кажется. А если бы тут сидел простой российский гражданин, да попавшийся первый раз... Я-то помню ещё кое-что из теории допросов, учили в свое время. То, что кажется глупо-наивным со стороны, в нужной обстановке действует безотказно. Даже я, зная наверняка, что никогда не отпустят после чистосердечного признания, в какую-то секунду подумал: а вдруг?
      - Сам будешь писать или диктовать начнешь?
      - Что диктовать?
      - Как что, чистосердечное признание, - наивно удивился толстомордый лейтенант. Он все более и более напоминал мне Ленчика. Я так и представлял, как слетит эта наивность, когда придет время закусить удила, то бишь взяться за меня по-настоящему.
      - В чем?
      - В убийствах своих прежних друзей-товарищей. Мы знаем, что приехал ты несколько дней назад, точнее пять дней назад, и сразу занялся мокрухой. За тобой числятся Минин Валерий Иванович по кличке Колобок, Никодимов Олег Витальевич по кличке Лом, Селиверстов Петр Леонидович по кличке Профессор, Вершков Георгий Сверидович по кличке Нюхач, Костомаров Сергей Витальевич покличке Костолом. Сегодня ещё двое, личность которых устанавливают.
      - Кто числит? - спросил я.
      - Не понял, - вскинулся старлей.
      - Кто числит за мной эти убийства?
      Лейтенант устало вздохнул и развел руками.
      - Гражданин домой не хочет.
      - Почему не хочу? Хочу. Но прежде я хочу, чтобы позвонили полковнику Сергееву в ФСБ. Он вам ответит на ваши вопросы.
      - Мужики! - обратился лейтенант к амбалам за моей спиной. - Он над нами издевается, сладенький наш.
      - Саня! - сказал кто-то из двоих. - Че мы с ним канителимся?
      - И то правда, - согласился лейтенант Саня. - Давай.
      Кто-то сразу так долбанул по шее, что меня выбросило из стула и, если бы не пристегнутая рука, лететь бы к самому столу.
      Меня тут же подняли, усадили и повторили удар, а я повторил свой прежний полет. Били ребром ладони, удар подлый, следов обычно не оставляет, но сознание мутнеет и на нетренированного человека действует ошеломляюще.
      Меня вновь подняли и усадили. Я едва не вывихнул пристегнутую наручниками левую руку.
      - Почему меня бьют, лейтенант? - спросил я толстомордого, уже выходящего из-за стола.
      - Подпишешь чистосердечное признание?
      - Это глупо, лейтенант. Конечно, ничего не буду подписывать.
      - Молчать! Молчать! - заорал он.
      Удары подействовали, и я плохо себя контролировал. Вместо того, чтобы действительно молчать и перетерпеть экзекуцию, я продолжил:
      - Лейтенант! Новую звездочку захотелось? А может быть, - тут меня осенила догадка! - может, Ленчик попросил?
      Отдаленное сходство, не знаю, возможно, навело меня на мысль. А скорее всего просто злоба не имела выхода и прорвалась в предположении, оказавшимся впоследствии истиным.
      Лейтенант, словно боясь слов, что вот-вот ещё прозвучат, нанес удар. Я почувствовал, как увлажнился и заплыл глаз: бровь разбил...
      - Понятно, - сказал я, не имея сил сдерживаться, - понятно... купили тебя с потрохами... лейтенант...
      - Молчать! а то... - рявкнул он, снова замахиваясь.
      - Может, не кулаком, - предложил кто-то за моей спиной.
      Лейтенант не слышал. Два, три, четыре, пять ударов менее чем за минуту изменили мне лицо.
      - Давай, давай, шкура, - кажется, я ещё что-то там пытался...
      - Санек! Санек! Спятил, ты его кончишь! - вмешался один из заплечных мастеров.
      - Нет, нет! Я заставлю эту тварь... Он оскорбил мундир, милицию, ему это так не пройдет... Сука! Сволочь! - И, орудуя уже не кулаком, который натрудил, а ногами - ботинками, коленями - он бил уже куда попало, не целясь никуда специально, повторяя при каждом ударе глухим голосом: - ... милицию... органы... сволочь... так тебя...
      А я был уже далеко, спасительный шок сначала отдалил лейтенанта, ослабил голоса до шепота, снял боль от ударов - так, мягкие толчки, - а потом и вовсе лишил сознания... Падаль... оскорбил органы правопорядка... сгною...
      ГЛАВА 24
      ВСЕ МЫ ИЗ РАЗНЫХ ПЛЕМЕН
      Свет, процеженный через паутину беспамятства, время от времени проникал ко мне, согласуясь с ритмом, природу которого я не уловил. Возможно, периодически наступающее прояснение сознания давало иллюзию рассвета или... Да не в этом дело, а в том, что впервые за много времени, потеряв связь с задачами сиюминутными, потребностями телесными - наесться, напиться, полюбить, наказать - я вдруг оказался за той гранью, где биохимия организма перестала владеть мною; то, что раньше имело безусловную ценность, потеряло перестало быть таковым. Да что там, сама жизнь, сама жизнь стала сверхценностью лишь потому, что кому-то показалось необходимым вложить инстинкт самосохранения в тела тварей земных. И уже по философичности подобных мыслей мне представилось, что путешествие мое по тропе, ведущей по ту сторону бытия, достаточно продвинулось. О! Временами я чувствовал, как меня вновь обступали люди, задавали вопросы, били, требовали, и я в свою очередь что-то отвечал, и выл, и терял сознание...
      В один из светлых промежутков, рядом с лейтенантом, мучавшим меня постоянно, появился человек, профессию которого я безошибочно определил: врач. Собственно, это было нетрудно понять из разговоров; все дело в том, что понимание чего-либо требовало усилий, которое, как и плоды этих усилий, уже теряли свою цену... Это был врач и, конечно, из числа знакомых моих палачей, если судить по атмосфере беседы, центром которой был я. Врач дружески пенял Сане (старшему лейтенанту) за грубоватое обращение с материалом (то есть, со мной), что материал (все ещё я) этак может не выдержать, да и стоит ли овчинка выделки, стоит ли пачкаться лишний раз...
      - Нет, ты мне приведи его в чувство. А то бревно бревном, ничего не соображает, скотина.
      - Ты с ним, милок, так наработался, что, боюсь, мужик не выдержит инъекции.
      - Не наша забота. Сдохнет, так и черт с ним. Спишем на тех идиотов, которых он замочил. Кто там будет разбираться!.. - искренне удивился лейтенант. - Мало ли у нас сейчас дерьма по матушке России болтается. Спишем, - убежденно закончил он.
      Я почувствовал, как меня колят иглой, и с этого момента, нарушенная было связь с реальностью, стала медленно восстанавливаться. Меня оставили в покое, мне было даже приятно, я лежал на бетонном полу и думал, думал... Общая направленность мыслей не могла, конечно, оторваться от действительности, в которой я продолжал пребывать, однако была в моих рассуждениях некоторая абстрактность. Мне вдруг стала интересна мысль чрезвычайно интересна, до непреличия, - почему одни русские люди готовы бить, пытать, унижать других русских людей? Абстрактный вопрос, но так смешно! - я живо представил шеренгу омоновцев, лупящих дубинками учителей, вышедших в пикетах требовать свою недополученную зарплату - так смешно! Однажды на некоем дворянском рауте имел беседу с князем Голициным восторженным маленьким старичком, счастливо дожившим до детской гармонии в породистом сознании. Он сказал вещь, тогда мною непонятую, но запавшую в сознании, как часто происходит со всякой мудрой формулой, через восхищенные умы накопившей безусловную ценность и вес; он сказал, что мы, православные, не можем быть убийцами, не способны совершить преступление перед человеком; все это потому, что, убивая, мы, русские, убиваем не человека, а нелюдя. Мы не грабим, мы отбираем вещи у нелюдей. Князь Галицын петушком скакал передо мной, всем видом демонстрируя вневременную тренированную живость и одновременно энергию своей правды.
      - Не понимаю, - сказал я, - А если уголовник убивает хорошего человека?
      - Тогда он уже не православный, - гордо поставил печать князь.
      Но я его попытался добить примером из Достоевского, где на постоялом дворе, польстившись на деньги, мужик, истово крестясь, режет купца. Ловкий и юркий старичок ускользнул тогда, не сумев объяснить мне, в сущности, простую вещь, но, наверное, для того, чтобы сейчас присесть рядом и продолжить беседу.
      - На самом деле все мы язычники, носители первобытно-общинного сознания, когда ценностью в мире являются твои родные, семья, община, а остальные - просто враги, в лучшем случае - вещи, сродни животным, траве, насекомым. Убить, сжечь, съесть - выбор за тобой, никаких человеческих, никаких моральных категорий к чужим отнести нельзя.
      У меня заболела рука - отлежал. Со стоном попытался повернуться на другой бок. Князь помог.
      - А как же органы... та же милиция? - спросил я. - Мы же русские, все... почему одни готовы убить других... за деньги, по приказу... Или мы все попрятались, каждый в свое племя? Кто тебя кормит, тот и отец, кто тебе платит - тот и вождь... Не платят на заводе зарплату потому, что рабочие лишь средство производства... Зимой отключают электроэнергию потому, что электричество уже принадлежит кому-то, а мерзнущие люди лишь статистический реквизит...
      - Ты заговариваешься, у тебя жар...
      - Конечно, - ворочался я на полу, потому что другая рука тоже болела. - Это раньше мы были православными, теперь, кроме общего языка, нас ничего не объединяет: распалось русское племя, рассовали нас по мелким племенам. Да и то, что мне какой-то безденежный ученый, может, он изобрел эту дубинку, которой меня охаживали сегодня, или слезоточивый газ, или нейтронную бомбу... Какое мне дело до умирающих детей Африки, или Поволжья, или Урала, Сибири, Дальнего Востока - все они дальнего племени, вещи, сродни насекомым...
      - Он бредит, - сказал князь кому-то и заплакал. Слезы его капали на меня, и это было неприятно. Меня увлекала мысль, которую я все ещё крепко держал...
      - Значит, нас, все же, победили. Лишив большого объединяющего начала, лишив православия, раскинули по норам городов, деревень, общин... Бери голыми руками!.. Значит, власть всегда найдет опричников - к каким бы войскам они ни принадлежали, - чтобы давить протестующих, которые родом из чужой норы... Потому-то у нас и тюрьмы переполнены, потому-то у нас продолжают пытать...
      - Держите его, мне не хватает сил, - сказал чей-то очень знакомый голос, но точно не князя, который куда-то запропастился...
      - Мой дорогой, успокойся, все позади, - сказала Таня и в ту же секунду спала пелена (может, подействовало снадобье того гестаповского эскулапа), и я узнал её, мою хорошую, и полковника Сергеева - красного, возмущенного, злобного - тоже поддерживающего меня на ногах.
      - Сам идти сможешь? - спросил он.
      - Попробую, - бодро ответил я и сделал шаг. - Кажется, нетрудно.
      - Мерзавцы! Что вы тут у себя устроили? - это уже относилось не ко мне. Это уже он кричал обоим переминающимся у стены сержантам. - Я до вас доберусь!
      А лейтенанта нигде не было.
      - Мы его таким привезли, - ответил один из моих палачей (главного нет, но ещё не вечер, подумал я и обрадовался - выздоравливаю).
      - Что ты врешь, мерзавец! Доберусь, доберусь я!..
      - Мы тут ни при чем...
      Передо мной, не совсем ещё очнувшимся, проносились обрывки сновидений: сам я в судейской мантии восседал за длинным столом, и вздыхал, щурился, вглядывался в вереницу маленьких - не больше мизинца, - лилипутиков, чередой следующих передо мной; каждый с биркой, которую я старался прочесть: рабочий, крестьянин, студент, профессор, бандит, банкир... И каждого я с размаха накрывал тяжелым судейским деревянным молотком: хрясть! хрясть! хрясть!.. - ни крови, ни костей, ни тел - синие оттиски печати с буковками внутри: рабочий, крестьянин, студент...
      А когда мы вышли - по-прежнему втроем, - и чудный ясный вечер мягким ветерком освежил мне щеки, спутанные мокрые пряди волос, все мои, облитые тюремным потом и уже начавшие крепнуть мышцы... Боже мой! Какое я испытал чувство!.. Пролетевшая ласточка, электрический треск сорвавшейся троллейбусной дуги, Танина рука, красный взволнованный полковник: лицо мое мокро от слез, душа разрывается от счастья, и я знаю, что это счастье лучшее, что есть на земле.
      ГЛАВА 25
      БУРАТИНО
      Я сидел на кухне в мягком кресле, ноги привычно забросил на стул и курил сигарету. Только что позавтракал, обнаружив изрядный аппетит. Впрочем, чему удивляться, отсутствием аппетита я никогда не страдал. Можно было бы удивиться другому: что после всех перипетий прошедших суток я не только сносно себя чувствую, но - и это наглядно продемонстрировало утреннее зеркало в ванной - физиономия имеет вполне допустимый вид; ссадины, разбитая бровь и бледные синяки под глазами говорили о моей живучести или мастерстве старшего лейтенанта Александра, умеющего причинять жуткую боль без видимых последствий.
      Так или иначе, я сидел на кухне, курил, наслаждался мгновением и думал, что уже, где-то в глубине души, начинаю находить очарование в семейной жизни, вернее, в той её ипостаси, что наклевывалась у нас с Таней. Меня несколько беспокоила целомудренность наших отношений, но и в этом была своя нежданная прелесть; как говорится, за началом всегда маячит призрак конца, так что торопиться никогда не стоит.
      Таня ушла в магазин за продуктами, которые с моим вселением исчезали мгновенно, я, как уже сказано, курил в облаках дыма и аромате кофе из близстоящей под рукой чашки, находя почти турецкий кайф... и в этот момент зазвонил телефон. С большим удовольствием наблюдая за пару раз вздрогнувшими, но тут же утвердившимися цифрами исходного номера на шкале нового телефона (Пашка передал, конечно), я снял трубку.
      Ноги мои немедленно слетели на пол, я подобрался, ибо в ухо мне вновь ввинтился знакомый детский голосок:
      - Это Фролов? Ты ещё живой, подонок? Теперь ты уберешься, или нам за бабу твою приниматься?
      - Я вот заеду к тебе, друг Буратино, и мы с тобой обсудим... перспективы. Боюсь, полено ты слабо тесанное, больше у тебя не будет причин так о других заботиться. У тебя вообще забот не станет.
      Ладно, хватит. Бросил трубку, переписал номер и тут же позвонил Сергееву. Он был на месте, но строг, даже свиреп.
      - За каким хреном?.. Тебе же сказано лежать, жрать и лечиться. Ты что же это?.. А где Татьяна? Почему она за тобой не может уследить? Другую сиделку надо?..
      - Петр Леонидович! Товарищ полковник! Все хорошо, и сиделок не надо. Последняя просьба: звонит все время кто-то измененным голосом, угрожает, понимаешь. Я телефончик определил, не дадите адресок? Просто любопытно. Перед тем, как уеду, хотелось бы познакомиться.
      Мне удалось его уломать. Полковник сам заинтересовался.
      - Жди, сейчас перезвоню.
      И точно. Минут через пятнадцать раздался звонок, номер телефона Сергеева помигал, я снял трубку.
      - Алло! Фролов? Записывай.
      Я записал адрес: Вторая Судостроительная улица, дом тринадцать, квартира двадцать шесть..
      - Кто там живет? Случайно не выяснили?
      - Не знаю. Судя по твоей настырности, я думаю сам выяснишь. Ну все. Больше не попадайся, а то следующий раз могу не успеть.
      - Постараюсь, товарищ полковник. Большое вам спасибо.
      Я положил трубку и с удовольствием разглядывал адрес. Решил ехать прямо сейчас, чего там тянуть.
      Но прежде было ещё одно дело.
      Я нашел продиктованные на днях полковником номера телефонов и адреса Чингиза и семьи почившего папаши. Позвоню родственникам.
      - Слушаю, - отозвался скрипучий неприветливый женский голос.
      Я, поздоровавшись, представился. Судя по голосу, это была сухая, выдубленная жизнью и шалостями моего папы женщина - вспыльчивая и злобная.
      - Что вы хотели?
      - Я бы хотел приехать, поговорить. Понимаете, проездом, решил заглянуть.
      Она помолчала, видимо, соображая, грозит ли ей мое посещение хотя бы потерянным временем. Я поспешил сломать лед её недоверия.
      - У меня для вас немного денег, ещё отец просил передать.
      - Какие такие деньги? Откуда у него были деньги?
      Я невольно возбудил её подозрительность. Надо было выпутываться.
      - Я продал кое-что из мебели, мне эти деньги не нужны, подумал, пригодится родственникам.
      - Родственникам? - сомнения её были понятны, ибо ни я, ни она никогда не видели и не горели желанием видеть друг друга.
      - Хорошо, приезжайте.
      - Я сегодня и заеду. Может, днем, может, попозже.
      - Приезжайте, - и трубка с грохотом легла на рычаг.
      Чингиза не было дома. Ну и ладно, успею. Сейчас меня заботит посещение Буратино.
      Таня успела привести в порядок мою одежду. Вполне прилично. Нашел кобуру, а потом и пистолет, трофейный, конечно. Оставил записку, сам удивляясь себе: "...Постараюсь вернуться, как освобожусь. Хочу и к Чингизу ещё заехать. Не беспокойся и не скучай, детка".
      Так я закончил, положил записку на видное место, взял ключи от джипа и спустился вниз.
      Судостроительную улицу я помнил и тринадцатый дом нашел достаточно быстро: девятиэтажная башня из тех, что в бытность мою здесь считалась местожительством приличным, во всяком случае, более приличным, нежели "хрущевки".
      Два подъезда. Вошел в первый, вызвал лифт и нажал кнопку восьмого этажа. Промахнулся. Надо было спуститься на этаж. На ходу проверив пистолет, пошел пешком. У люка мусоропровода стояло забытое помойное ведро, пустое, правда. Тараканы. Разбитое стекло в окне.
      Вот и дверь. Я огляделся; ещё три двери на этом этаже, причем две железные, покрытые кустарной маскировкой: дерматин, деревянные планки. Нужная мне двадцать шестая дверь была самая обшарпанная, давно не крашенная, неухоженная, одним словом. И единственная без "глазка".
      Я позвонил и скоро услышал шаги. Чей-то странно знакомый голос спросил, кто пришел. Я сыметировал мокрый хриплый голос Ленчика.
      - Открывай, открывай, свой.
      Имитация прошла удачно; после некоторого нерешительного молчания, щелкнул замок, ещё один - я приготовился выдавить освобожденную дверь, но что-то звякнуло тяжело, может, засов и, наконец - вход свободен.
      Пистолет я не стал доставать, дабы не мешал и, едва убедившись, что дверной цепочки не предвидится, стремительно просочился к хозяину, притиснув его к стене и...
      ...Не веря глазам своим, я разглядывал перепуганного вторжением Ловкача. То бишь, Кашеварова Контантина Анатольевича, капитана милиции, а по совместительству телефонного "Буратино". Это я тут же понял, потому что по мере узнавания, испуг в его глазах не исчез. А впрочем, я не мог понять... Странное выражение... Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы сообразить... Да и то усомнился; медленно, медленно его испуг сменялся... даже не ужасом, а его крайней формой, за которой уже нет страха - наступает спасительный шок. Все это мне знакомо, и пару раз я был свидетелем подобного аффекта, заложенного в человеке изначально, видимо, для облегчения последнего перехода в мир иной. Но здесь-то ситуация была другая!
      - Э-э-э! Ловкач!
      - Лютый! - выдохнул он без всякого выражения, просто смиренно констатируя, и мне пришлось его встряхнуть.
      - С ума сошел? Это же я, Фролов, Оборотень.
      - Оборотень, - безучасно повторил он, и вдруг лицо его стало живым, озарившись радостью и вслед за тем, - мгновенно! - озабоченностью и злобой - очень интересное сочетание. Было и ещё что-то: угадываемая за крысиным страхом ненависть.
      Однако я терял инициативу, запутавшись в расшифровке его эмоций. Я отпустил Ловкача и огляделся.
      - Что же, гостя не приглашаешь?
      - Гостя?! - он сумел вложить в вопрос все, что чувствовал, все читаемое на его лице, что пока представляло для меня некую загадку.
      Однако уже и прихожая-холл вызвала у меня вопросы. Задавать их я, конечно, не стал, но мне бросился в глаза высокий итальянский фонтан с мелкими русалками и прочей пошлой дребеденью, чрезвычайно эффектно подсвеченный, картина на стене, шелковые обои, небольшая люстра чувствовалась во всем рука профессионального дизайнера.
      - Ладно, пошли, разговор есть, - сказал я, закончив изучение коридорного интерьера. - Проходи вперед. Давай, давай!
      Он подчинился.
      Стоя на пороге, я присвиснул. Конечно, контраст с замызганной входной дверью был разителен. И при всем при том ничего не было лишнего: диван, кресла, ковер, столик, обязательный телевизор с встроенным видео, музыкальный центр... Общее впечатление - быт на высоте! Не знаю, чем создавался эффект, но комнаты словно бы сияли изнутри - жемчужно-розовым с голубоватым отливом.
      - Садись! - приказал я и только тут вытащил пистолет. Просто для внушительности, не более, чтобы соответствовать роли праведника, несправедливо обиженного лучшим другом.
      - Ну, выкладывай, - предложил я, севшему напротив Ловкачу.
      В общем-то мне и так все было понятно. Я вспомнил, как он подставил меня под пули, когда ехали переулком к полковнику, после моего последнего возвращения из Москвы. И как меня ждали у автосервиса сразу, едва он отъехал, распрощавшись со мной. Все время он докладывал обо всем Ленчику или Семенову, или обоим.
      - Что выкладывать? - злобно спросил он. - Что тебе ещё надо?
      - Ай-яй-яй! - посетовал я. - Как же ты, ловкий Ловкач, не учел, что я могу тебя засечь? Телефоны с определителем продают на каждом углу. Думать надо, Ловкач.
      - А не пошел бы ты!.. - с прежней злобой выкрикнул он. - Что тебе надо? Что ты здесь вообще делаешь? Москвы тебе мало, Оборотень?
      - Почему, мало? Хватает. И что же, мне теперь домой нельзя наведаться? В гости заехать?