Впереди возник путеводитель — человеческий прибор, кажущийся здесь неуместным. Следуя за ним, Ивард лихорадочно сортировал накатывающие на него запахи, ставшие еще более сильными и сложными. Перед ним открылся люк, и он вошел в большое помещение, где находилось несколько троиц келли. Ивард знал только Портус-Дартинуса-Атоса, но голубой огонь вспыхнул, завертелся волчком и окружил ореолом одну из троиц. Тройка Портус приветствовала его жестами и уханьем. Он хотел ответить, но губы у него зачесались, в носу защекотало, и глаза заслезились: здешние запахи наконец одолели его.

Он поборол физическую реакцию, но умственная нагрузка была слишком сильна. Он больше не различал запахов; более того, он понял, что в бедной на запахи человеческой биосфере постиг лишь самые азы умения разбираться в них. Он перестал понимать то, что видит. Он хотел позвать на помощь Вийю, но путь к ней преградили высокие гладкие красные и синие колонны, внезапно выросшие из палубы. От них веяло ледяным холодом. Серые ящички, отдающие наждачной бумагой, блокировали резиновыми шипами его ноги. Сеть четко и ясно звучащих нот окутала голову и сквозь глаза проникла в мозг.

Голубой огонь просительно мигнул и исчез в направлении, куда за ним следовать было еще труднее, чем в первый раз, когда Портус-Дартинус-Атос сняли копию с Архонского генома и завершили свое лечение.

Внезапно Иварду вспомнилось, как он однажды принял мозгосос. Его на то подначил Джакарр, за что и был выкинут Грейвинг из койки. Маркхем потом объяснил: «Это называется синестезией. Мы все делаем это, сами того не зная: это основа всякого языка. Мозгосос просто вытягивает эти образы из твоей лимбической системы туда, где они доступны твоему сознанию».

Голубой огонь показался снова, и теперь Ивард увидел, куда надо идти. Он пошел туда и оказался в огромном пространстве, где его органы чувств сплотились в могучее единство, не разделенное стенами, которые ставит между ними сознательный опыт. Ивард понял, что никому не сможет рассказать об этом: язык — слишком редкое сито, и оно бессильно удержать смысл испытанного им.

Некоторое время спустя он вернулся на интеллектуальный уровень своего мозга, но теперь его восприятие стало четким и ярким, смятение ощущений уступило место комплексному многозначному сплаву, который, как убедился Ивард, можно было поддерживать, только производя действие, аналогичное расфокусированию глаз. Приложение логики и рассудка искажало понимание, идущее из тех глубин, которые и делали его человеком.

«Фонтан не может объяснить, что такое вода», — сказала центральная троица, которая, как теперь он знал, была Старейшиной народа келли. Но они не просто говорили — они танцевали, и пели, и испускали тройной запах, и все это было гораздо глубже, чем слова, на которых настаивало сознательное мышление Иварда.

Внезапно Ивард ощутил, каким убогим он, как и всякий другой человек, должен им казаться. Интеллект имеет пределы, в чем все разумные существа убеждаются на самых ранних стадиях познания, но эмоциональная сторона, та мудрость, что проистекает из единства ощущений, лежащего в основе любого языка, их не имеет. А келли в своей эмоциональной эволюции опережают человечество на миллион лет. Они — синестетическая раса, и человеческий язык, по сравнению с их способами общения, все равно что лепет малого ребенка. Теперь Ивард понимал, что язык, на котором он с ними объяснялся, был не уни — этот язык, который он освоил лучше, чем кто-либо из людей, для его инопланетных друзей был младенческим уровнем речи. Им келли пользовались во время своего долгого детства, пока не научились общаться так, как теперь.

От стыда на глаза Иварду навернулись слезы. Но келли бросились к нему, окружили его, трижды по три, и окутали своей любовью. Голубой огонь внутри расширился, и он, следуя длинными тропами триединой генетики, с благоговением увидел зарождение келлийской расы. Теперь он, преображенный тайной Нью-Гластонбери, по-настоящему стал частью их Памяти.

Он не ручной зверек и не уродец. Он — Ивард Рыжий, принадлежащий теперь к братству Старейшины.

Вийя села напротив Локри. Дипластовая перегородка между ними не сдерживала его эмоций — они хлынули на нее, точно слишком громкие звуки плохо настроенной арфы.

Его светло-серые глаза налились кровью. Под глазами залегли синяки.

— Вийя.

Исчезли иронические протяжные интонации, с которыми он разговаривал прежде. Он произнес ее имя резко, как нечто среднее между обвинением и мольбой.

Она не могла сообщить ему ничего нового, несмотря на долгие часы, которые провела за компьютером. Чтобы не огорошить его этим сразу, она спросила:

— Ну как, рассказала тебе Марим толком о нашем путешествии к урианской загадке Омилова или это был просто красочный поток ругательных эпитетов на трех языках?

Он слабо улыбнулся и она ощутила глубину его отчаяния, как внезапную барабанную дробь.

— Вообще-то она была какая-то тихая. У нее неприятности?

— Пока нет, но шулерские замашки ее до добра не доведут. Подозреваю, что в самом худшем случае ею займутся не власти, а жертвы обмана.

Локри ухмыльнулся. Он тоже был известный шулер, но только когда играл не на деньги, а просто так — или на секс.

— Выволочка пойдет ей на пользу, — махнул он рукой. — Хоть на пару дней да уймется. — Он прищурил глаза. — В общем, она дала мне четкую картину. Довольно четкую... — Он медленно перевел дыхание.

Вийя почувствовала проблеск надежды, которую он усиленно старался подавить. От усилий его замутило.

— Ты что-то вспомнил, — догадалась она.

Он взглянул на нее, стиснув губы в тонкую линию, и сказал:

— Да. Разговор в ночь перед тем, как они были убиты. — Он иронически скривил брови. — Я был тогда молод, наивен и рвался поступить во Флотскую Академию на Минерве.

От внимания Вийи не ушли оборонительные интонации: они как-никак рифтеры, а Локри всегда был самым красноречивым, когда речь заходила о коварстве панархистов и честности Флота.

— Как и Маркхем когда-то, — напомнила она. — Тебя тоже выгнали?

— Нет, до этого не дошло. Надо сначала сдать экзамены, чтобы тебя приняли. Но перелет на Минерву стоил дорого; ведь она — антипод Торигана. Обычно это оплачивает семья или патроны, но мои родители считали, что это пустая трата времени. Если я хочу летать, то могу вместе с матерью возить студентов на кучи хлама в позабытых всеми мирах.

— И ты спорил с ними по этому поводу, — сказала Вийя.

— Мягко говоря, — слабо улыбнулся он. — Там такие баталии шли! Короче говоря — для чего я и откопал этот полусгнивший труп, — в ночь перед убийством эта тема снова всплыла. Мать только что вернулась из рейса, а отец напился. В кои-то веки он не злился, а ухмылялся чему-то своему. Внезапно, он поворачивается ко мне и спрашивает: если я, мол, такой крутой пилот, не могу ли я сказать ему, что такое фрактальный спектр и где такой можно найти.

— Ну-ну, дальше.

— Ну, я дал ему школьное определение фрактального спектра и сказал, что это можно наблюдать только в лаборатории, а он и начал: ты, мол, бездельник и семье от тебя никакого проку. — Локри вздернул худое плечо. — Ну ладно. В общем, я совсем забыл об этом, пока Марим не брякнула об этом самом спектре. Но вряд ли это как-то связано с убийством.

— Собственно говоря... — начала Вийя, но тут эйя без предупреждения мысленно соединились с ней.

Мы различаем отдельные образы. Мы слышим, как Один-С-Тремя думает о Далеком Спящем, когда спит. Он слышит далекий отдельный образец, тот же образец, который слышит Вийя, когда спит.

Вийя скрыла свою реакцию.

Один-С-Тремя боится?

Его образец боится.

Его образец все еще спит?

Его образец не спит, он движется по направлению к Трем.

Эйя теперь пользовались притяжательными местоимениями почти правильно, а если и ошибались, Вийя уже не обращала на это внимания. Она послала им успокаивающую мысль:

Празднуйте то, что Один-С-Тремя идет к Трем. Это ему полезно.

Мы слышим Трех-Вместе, мы празднуем новые слова, мы разделяем окраску мыслей и память Далекого Спящего...

Они входили в то, что Вийя называла режимом Пожирателя Солнц: теперь они повторяют все, что узнали об этом далеком урианском сооружении. Вийя научилась в таких случаях переключать свое внимание, предоставляя двум голосам бубнить на задворках сознания — точно видеофильм, который не смотришь, но и не выключаешь.

Локри смотрел на нее с любопытством.

— Что-то не так? — спросил он.

— Нет, ничего. Эйя и Ивард. Итак, подведем итог. Когда мы вернулись сюда, я провела поиск по фрактальным спектрам, считая, как и ты, что это явление довольно редкое и потому интересное.

— Ну и?

— Ничего, кроме академических выкладок и определений.

Локри откинулся назад, зажав пальцами переносицу, — он больше не притворялся, что ему нет до этого дела.

— Значит, никаких нитей больше не осталось? — чуть слышно произнес он.

Она поколебалась, не желая пробуждать в нем ложные надежды. Но, может быть, даже ложные надежды лучше, чем такое существование?

— Не скажи, — медленно проговорила она. — В свете того, что ты мне сказал, этого, пожалуй, слишком мало.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что сказала. Слишком мало информации. Не забывай, что Арес — один из полюсов Панархии, поэтому здешняя база данных должна быть такой же объемной, как на Артелионе — или почти такой же. Мне кажется странным, что в ней содержится так мало информации на эту тему, особенно в свете недавнего открытия Пожирателя Солнц.

Локри потер глаза.

— Но если предметный поиск ничего не дал, понадобится лет сто, чтобы прочесать все массивы.

— Возможно, — сказала Вийя и встала. — Но возможно и то, что теперь приоритеты поменялись. Ты вырос, зная, что ДатаНет сшивает воедино твой мир и связывает его с Тысячью Солнц. Много ли ты знаешь о том, как он работает в реальности?

Локри бросил на нее острый взгляд.

— Я знаю, что инфонетики постоянно прочесывают поток поступающих данных, перестраивают их и отправляют пакетами обратно в систему. Знаю, что они присваивают очередность всем поступлениям, потому что никто не может прочесать все — как бы мы быстро ни работали, за потоком информации нам не угнаться. А что?

— На приоритетах, а также на комплектовании и отсылке пакетов в систему наживались целые состояния, — сказала она. — Время у меня есть — интересно будет покопаться в некоторых из этих процессов.

Он ничего не сказал, но она почувствовала в нем внезапный приток надежды — возрождение воли к жизни.

Вийя ушла. Они все условились не затягивать свои визиты — их разговоров никто как будто не слушал, но она знала, что учет посещений ведется. Она надеялась, что короткие визиты товарищей по команде не привлекут внимания недоброжелателей.

Она вышла, и эйя снова вторглись в ее ум. На этот раз они говорили на своем языке, что случалось с ними крайне редко. У нее в мозгу точно гиперснаряд взорвался. Она остановилась, словно наткнувшись на силовое поле, не обращая внимания на обходящих ее людей.

На нее нахлынули образы: зеленые тела, причудливые краски, отголоски запахов, которые не встречаются в чистой, стерильной атмосфере около пятого блока. Пробиваясь сквозь ураган ощущений, она искала его исток и наткнулась на Иварда, который отчаянно пытался понять...

— Келлийский корабль, — сказала она слух.

— Вийя! — вскрикнул он, но его мысли тут же унеслись прочь, и она его потеряла.

Голоса эйя в мозгу стали еще тревожнее, взволнованнее и настойчивее — ей казалось, что голова у нее вот-вот лопнет. Прижав ладони к глазам, — она пыталась отгородиться от чужих голосов.

Но тут все снова переменилось, сложившись в целое, столь же величественное и стройное, как голоса, певшие теперь у нее в голове.

Сквозь эти звуки ей слышался гул большого барабана — он бил ровно, синкопами, как тысяча сердец, стучащих в унисон.

Эйя внезапно умолкли, зато самый воздух вокруг Вийи теперь звучал; басовые и тонкие струны, переливчатые мелодии, рожденные эмоциями тех, кто был вблизи. Волна красок застелила ей зрение — яркая, как радианты корабля.

Втянув в себя воздух, она немного опомнилась и бросилась бежать, ища укрытия в собственном пространстве.

Гром меди воззвал к ее памяти, пропали дипластовые стены унылого коридора, и она увидела высокий потолок и великолепную люстру концертного зала. Мощная «Мания Кадена» охватила ее со всех сторон, и вместо пандуса, ведущего к Пятому блоку, перед ней возникла одинокая стройная фигура с голубыми глазами, стоящая высоко на балконе.

Дыша так, что царапало в горле, она пробивалась к лифту.

Молодые голоса, сладкие и тоскующие, сплетали вокруг нее мелодии КетценЛаха, и воспоминания окутывали сердце золотыми цепями.

Концерт Эренанха — а еще дальше та же самая музыка, кетценлаховское «Кони родятся с орлиными крыльями», и любимая белокурая голова прижимается к ней, и улыбка...

— Маркхем, — сказала она и спохватилась, что говорит вслух.

В голове ненадолго прояснилось: она была одна в своей квартире.

Затем темные и скорбные мужские голоса, то поднимаясь, то опадая, погнали ее к себе в комнату. Она дотащилась туда и упала на колени. Это была уже не ее комната с простыми кремовыми стенами, где стояли только кровать да пульт. Теперь она видела вокруг себя закопченный камень, и было холодно, несмотря на колеблющийся огонь в углу, и пахло пеплом.

Обшарпанная деревянная мебель казалась огромной, словно она смотрела на нее снизу — глазами ребенка.

«Хриш ни реммет ка хекаата, эппон эн Дол би-сахриш», — тянули на долгой ноте мужские голоса, и эхо в каменных стенах отгоняло недремлющих демонов и духов, что кишат в тенях, порождаемых полярным сиянием слишком светлых ночей Должара.

Вийиной щеки коснулась ладонь, грубая и мозолистая. Скупая ласка и женский голос, говорящий ей на ухо: «Завтра они придут за тобой, дитя. Говори поменьше, работай усердно и никогда-никогда не показывай господам, что твой талант растет, иначе тебя убьют. Если я сумею, то выкуплю тебя».

И продолговатое лицо с темными глазами вверху...

Вийя изо всех сил боролась с непрошеными воспоминаниями, но они, подхлестываемые музыкой, сами лезли в голову. Эмоции, свои и чужие, окружали ее и сами переходили в музыку.

Сквозь нее Вийя слабо различала стройное трехголосие келли, а где-то высоко вели причудливую мелодию эйя.

— Я знаю, что это такое, я знаю, — закричала она, но ни единого звука не сорвалось с ее губ.

Последним усилием воли она заставила себя встать и двинулась не к кровати и желанному забвению, а к стулу. Она простерла дрожащие руки над клавишами пульта...

И, под звуки старинных труб, упала в информационное пространство.

Музыка сделала информацию доступной для всех ее чувств — Вийя воспринимала истину интуитивно, в мультимодульном режиме. Она летела по световым коридорам, несомая мощной темой струнных и духовых.

Ощущение собственного тела, зрение, слух, вкус, осязание, даже чувство времени — все слилось в нечто целое, не имеющее названия. Ее восприятие системы было направлено в обратную сторону — она не ныряла вглубь, следуя за той или иной нитью, но взлетала — непрекращающееся наслаждение, которое давала ей музыка, манило и обещало успех.

Потом появился лейтмотив — тяжелый, голодный, злой, отдающий гнилью, что скапливается в темных углах. Вийя помчалась по световому туннелю — пространство Ареса как будто бы осталось позади. Ее новое синестетическое чувство времени заставляло оживать застывшие в массивах прошедшие события. Пятиголосная мелодия возвестила о приближении планеты Ториган — здесь звучали громоподобные тона Архона Штулафи. Но его простецкий мотив тут же поддался шелковистому стремительному контрапункту, несущему Вийю в сердцевину гнойного бубона, — он вздымался на микротональных стебельках дисгармонии, выдуваемой мощными тубами. Вийя схватила то, что ей было нужно, и пулей вылетела обратно.

Световой луч вновь забросил ее в пространство Ареса, и она взмыла вверх. Информационная сеть разворачивалась под ней, как яркая паутина, под мягкое пение рожков и рокот барабанов. Нарастающее крещендо превратило этот узор в сверкающую карусель звуков. Но Вийя расслышала шипящий диссонанс — это была тьма, которая растекалась по Сети, как воздух, идущий из пробитого корабельного корпуса. Пальцы черных молний тянулись из нее к протухшему, заброшенному лейтмотиву, выпеваемого басовыми виолами и носовой флейтой.

Запел скорбный хор — его полутона заставляли Вийю скрежетать зубами и царапали ее кожу: «...Спасти Галена... нужно Семиону... измена... измена...» А вверху гремела извилистая коварная тема — ее ударные и струнные охраняли яркое устье туннеля, связывающего Арес с Тысячью Солнц, не пуская Вийю обратно. Тема ширилась, источая сухой мускусный запах, и превращалась в лишенный света круг — он всасывал Вийю в дисгармонию и небытие. Она знала, откуда это исходит, — то, что показал ей когда-то Жаим, сверлило мозг. Она отчаянно боролась, она швыряла в темный круг порхающие темы КетценЛаха и полосовала его лазплазменным лучом любви, в которую сама не до конца верила.

Но эхо было слишком могучим и стойким: оно врастало в сеть нитями злокачественной, размножающейся делением информации. Вийя чувствовала, что ее силы на исходе: тьма, густая и не знающая пощады, подступала со всех сторон.

Но многие раскаты духовых выбросили Вийю наверх из глубин, и яркий веселый пузырек заплясал вокруг, сопровождая полет радостными переливами. Черное зло отлетело назад, словно от порыва сильного ветра, открыв путь к разуму и свету. Использовав последний солнечный заряд своих эмоций, Вийя освободилась и наконец-то погрузилась в забвение.

Ивард практиковался в своем новом способе восприятия всю дорогу до Тате Каги. Голубой огонь Архона растворился в его мозгу, и он чувствовал, как тот исследует области, недоступные ему самому.

«С твоими снами мы ничего не можем поделать», — сказали ему келли, и благодаря богатству их синестетической речи он сразу понял все мотивации их отказа: духовную, психическую, политическую и прочие, для которых у людей еще нет понятий, а возможно, и никогда не будет.

Он учился также подавлять свои новые способности — это было трудно; все равно что смотреть на напечатанное слово, но не читать его. Но Ивард упорствовал, понимая, что в человеческой среде от синестетического восприятия пользы мало. Люди слепы к древней целостности, лежащей за их словами и символами, и то, что находил в них Ивард при помощи своего нового дара, было либо уродливым, либо серым, либо невыразимо смешным.

Ивард рад был выйти наконец из транстуба. Люди в капсуле пялили на него глаза, когда он смеялся вслух. Он чувствовал в них смесь подозрения и страха, и это подпиралось подспудной злостью, вызванной перенаселением, — точно многогранники с острыми краями крутились вокруг его головы, и от них пахло рвущей уши музыкой, как от залежалого мыла в грязной общественной уборной.

Он потряс головой и сплюнул, стараясь избавиться от этого вкуса.

— Право же!

Ивард поймал на себе возмущенный взгляд крупного мужчины в элегантном костюме. Рядом стоял другой, помельче, с круглым красным лицом и тоже хорошо одетый. Оба строго смотрели на него.

— Нельзя давать волю поллойским привычкам, мальчик.

Несмотря на всю их элегантность, легавых Ивард мог распознать всегда. Маленький вышел вперед и поднял руку с каким-то значком.

— Сожалею, но эта остановка временно закрыта, — сказал он другим выходящим пассажирам. Те поворчали, но вернулись обратно — уж очень начальственный вид был у этих двоих.

Ивард тоже повернулся, но большой молча опустил руку ему на плечо. Ивард узнал уланшийскую хватку — со стороны она была незаметна.

Он начал извиваться, пытаясь отнять руку, но тут ощущение холодной кожи и битого стекла коснулось его лба и привлекло его внимание к третьему человеку, стоящему у входа на платформу.

По телу Иварда поползли мурашки. Эту реакцию он подавил, но от психических миазмов, испускаемых высокой, худой фигурой с длинными черными волосами, заслониться было не так просто. Ивард уже видел этого человека в Садах Аши.

«Смерть дышит его ноздрями», — сказали тогда Портус-Дартинус-Атос. Это был телохранитель Архона Шривашти.

Ивард понял, что эти люди ждали его, и огляделся. На маленькой станции было пусто — одно это должно было насторожить его на переполненном Аресе. Он потянулся к Вийе, надеясь, что страх усилит его сигнал.

И он связался с ней, но тут же отпрянул и потерял ее, ошеломленный потоком ощущений, почти таких же, которые испытал сам в свои первые минуты на келлийском корабле. Вийя ему не поможет. А вдруг ее тоже арестовали? Что с ней? Келлийский Архон ушел слишком глубоко и тоже не мог помочь, и своих друзей келли Ивард тоже не чувствовал. Он остался один.

Здоровяк улыбнулся — не слишком ободряющее зрелище.

— Тебе выпала особая честь, парень, и это отнимет у тебя не больше часа, — стиснув пальцы, он направил Иварда к выходу. Ясно было, что уланшу он владеет лучше, чем Ивард, поэтому сопротивление не имело смысла.

— Куда вы меня ведете? — спросил мальчик, ненавидя себя за дрожь в голосе. Физически контроль изменял ему.

— Архон Шривашти хочет с тобой поговорить.

Ивард окончательно понял, что дело плохо.

— О чем это?

Здоровяк подтащил его к стене, где внезапно открылась ниша, и втолкнул в маленькую капсулу. Телохранитель — Ивард вспомнил, что его зовут Фелтон, — тоже сел туда. Здоровяк сказал на прощание:

— Не нахальничай, парень. — И люк закрылся.

Поездка прошла в молчании. Ивард не хотел разговаривать с Фелтоном и с облегчением вспомнил, что тот, как говорят, немой. Он сосредоточился на блокировке своего синестетического восприятия: в тесной капсуле ассоциации, которые вызывал этот человек, были просто болезненны.

Капсула доставила их в маленькую, скупо обставленную комнату, и Фелтон ушел. Ивард огляделся — типичная чистюльская комната. Вот только стол должен быть пятиугольным, а не круглым, подумал он, когда острый запах цветов в вазе на столе коснулся его щек. И мягкий ковер на полу не соответствует краскам гобелена над буфетом, а буфет слишком приземист для приглушенного освещения. Даже чистюли ничего не замечают.

Эта мысль успокоила его. Потом снова вошел телохранитель, а за ним высокий желтоглазый Архон, которого Ивард тоже видел в Садах Аши, — он двигался со сдержанной, вызывающей беспокойство грацией. Глыба бархатистого гранита легла на плечи Иварда, и он поспешил сфокусироваться.

— Садись, пожалуйста, Ивард.

Мальчик поспешно сел. Тау говорил с ним так, как никогда не говорил Брендон. Под наружной вежливостью чувствовалась колючая сталь, и он стоял очень высоко, а Ивард — низко. Немой телохранитель стал у Иварда за спиной.

— Ты был в одной команде с Джесимаром лит-Кендрианом.

— Д-да.

Архон приподнял бровь, и флюиды Фелтона слегка изменились.

— Сэр, — добавил Ивард. — Ваша светлость.

Так ведь к ним, кажется, обращаются, к Архонам?

Он пропустил следующий вопрос, потрясенный новым для себя опытом. Читать запахи — одно дело, но сейчас он понял, что читает Фелтона, как темпат. И Вийя тоже так делает? Хотя нет, она может читать и на расстоянии, как было на Артелионе, когда они спасали гностора. А он не может.

— Прошу прощения, ваша светлость?

Он чувствовал презрение Архона — вот, пожалуй, и все. Шривашти был закрыт для него, зато аура Фелтона говорила о многом. «Чистюли живут в своих головах, опутанные словами», — сказала Грейвинг незадолго до своей гибели, в подземелье Дворца. Но Фелтон лишен способности говорить, и слова ему не мешают.

— Ты навещал его в камере. Говорил он что-нибудь о своей сестре?

— Нет. — Вообще-то говорил, но лишь когда Ивард сам завел разговор о ее исчезновении.

Ивард почувствовал, как Фелтон напрягся, но потом это ощущение ушло.

— То есть он спрашивал... он не понимал, почему она ни разу к нему не пришла. — Голубой огонь внезапно ударил из области подсознательного мириадами фонтанов, которые, слившись, приняли форму, предупреждающую об опасности.

— Она исчезла, — сказал Тау Шривашти, — и я за нее беспокоюсь. Все, что ты вспомнишь, может пригодиться — возможно, даже спасти ее жизнь.

Они меня наркотиком пичкают!

Ивард внезапно ощутил острую щекотку чужеродной молекулы, проникшей в организм через альвеолы.

— Да я ничего такого не помню, — пробормотал он, стараясь нырнуть поглубже и разобраться, что это за молекула. Сознание Архона внезапно предстало перед ним, как жженые специи и бархат.

— Ты перегибаешь, Фелтон, — сказал Тау, и Фелтон позади отозвался немым протестом.

Ивард устремился на хищный блеск и схватил его. Сопутствующая голубизна обволокла затейливую, бугристую поверхность молекулы. Ивард схватил вторжение во всей его сложности и напустил на него катализатор, взятый из химического цеха печени. Блеск конвульсивно замигал, и в голове прояснилось.

— Устал я, — сказал Ивард. — У нас на ферме длинные смены.

Тау пристально посмотрел на него.

— Может быть, ты голоден? И будешь лучше соображать, если поешь?

— Извините. — Ивард снова ужаснулся. Не станет он тут есть за все сокровища Изумрудного Трона! — Мне что-то нехорошо.

Архон ответил нетерпеливым жестом, но Ивард продолжал:

— У нас один ламб заболел. Я помогал его лечить — у него кинелли, и смотритель сказал мне, что иногда это и на человека перекидывается. — Ивард почувствовал в Архоне перемену, которую пока не мог разгадать. — Вы извините, но Локри вообще не говорил о своей семье, пока не попал сюда, да и теперь почти не говорит. Мы не знали даже, с какой он планеты, пока чистюли его не арестовали.

Тау встал.

— Заплати ему что-нибудь за потерянное время, Фелтон, — сказал он и вышел. Но Ивард успокоился, только когда телохранитель посадил его в транстуб и капсула отошла. Сейчас ему, как никогда, требовалось поговорить с Тате Кагой.