Роковой рубин

Дебора СМИТ

РОКОВОЙ РУБИН

Пролог

Все было готово к встрече — но только не она сама. Сейчас в эту дверь войдет ее муж. Они столько лет не виделись. «Привет, милый, как ты провел эти десять лет»?

Юмор получается мрачный и нездоровый.

Саманта Рейнкроу страдала, не находила себе места. Душа ее изнемогала. Десять лет ожидания иссушили ее. Все это время Саманта жила, отчетливо сознавая: она виновата в том, что с ним произошло. И вина эта всегда будет с ней.

Саманта металась из угла в угол. Лучший номер, лучший отель города. Она в сотый раз поправила цветы в изысканных вазах. Вряд ли в последние годы он часто видел цветы. Может быть, он вспомнит ароматы юности и свободы. И любви.

За широкими окнами — панорама города. Славно, что они увидятся именно здесь. Начало лета в Северной Каролине, свежая листва деревьев отбрасывает густую тень. Начало лета. Все как всегда и каждый раз по-новому.

Она тоже хотела начать все сначала, но понимала, что это невозможно. Прошлое не отпустит их. Измены и предательства — багаж, который не забудешь на станции. Она племянница Александры Дьюк, это никуда не денется. Кровь не водица, и родню не выбирают. Саманта досадливо поморщилась. Ну хоть на минуту оставили бы ее эти мысли, так нет!

По всей гостиной она разложила подарки и теперь переходила от одного к другому, касаясь их рукой. Вот на стуле шелковый гобелен, затканный индейским орнаментом. Она хотела показать, как проводила долгие одинокие часы без него. Вдоль стены аккуратно, в ряд стоят пять больших коробок с письмами, которые она писала, но не отправляла, потому что он не стал бы их читать. Дневник. Груда альбомов с фотографиями на столике у окна. В них вся ее жизнь день за днем. Вот маленькая квартирка в Калифорнии. Вот подержанный автомобиль, который она купила несколько лет назад — он еще бегает до сих пор. Ее ткацкий станок. Ее гобелены. И еще — Коув. Дикие пейзажи Коува и большой бревенчатый дом, который построил ее муж. Саманта любовно ухаживала за домом все эти годы.

Еще альбомы. Здесь странные, по обычным меркам, фотографии. Одни только руки. Ее руки — единственное, что в ней было совершенно — держали мыло, духи или драгоценности; ее руки ласкали кружево белья. Это была ее работа, и, чтобы он ее понял, Саманта привезла с собой книгу — альбом черно-белых художественных фотографий, исполненные чувственности крупные планы: кончики ее пальцев касаются лоснящейся обнаженной мужской спины; ее пальцы застыли на мускулистом мужском обнаженном бедре.

Деньги за эту работу она получила смехотворные, но альбом создал знаменитый фотограф. Это считается произведением искусства. Она бы говорила не переставая, если он захочет слушать.

Если бы он только стал слушать. Тогда она расскажет, каково стоять под обжигающим светом студийных ламп со сведенными судорогой руками, в то время как прекрасная полуобнаженная модель мужского пола, зевая, рассказывает ей о своих последних дружках.

Если бы только он стал слушать… Зазвонил телефон. Она схватила трубку.

— Служба доставки Дрейфуса, — торжественно произнес певучий голос ее адвоката. — Привез вам мужа, мэм, одна штука, малоиспользованный.

Ах, она все понимала. Адвокат, давно ставший другом их семьи, делал все, что мог. Но, увы, шутки не помогали. Саманта едва удержалась на ногах. Неужели прямо сейчас?

— Бен, вы внизу?

— Да, в вестибюле. Собственно, это я в вестибюле. А он в туалете, переодевается.

— Переодевается?!

— Представь себе, Сэмми. Я в своей жизни много чем занимался, но чтобы помогать клиенту подобрать себе новый костюм — такого со мной еще не случалось.

— Но зачем…

— Ну, там не слишком заботятся о внешнем виде своих подопечных, сама понимаешь.

Саманта прерывисто вздохнула и покачала головой, сильно надавив под глазами, чтобы остановить слезы. Она не будет плакать. Нельзя, чтобы он увидел ее после десяти лет разлуки с распухшим лицом и хлюпающим носом. Чувство собственного достоинства — это единственное, что у нее еще осталось.

— Он что-нибудь сказал? — спросила она, убедившись, что может говорить спокойно.

— Э-э, Сэмми, а как же профессиональная тайна? Я ведь представляю не только твои, но и его интересы. Что же я, по-твоему, не профессионал? И учти, никакой жестокой правды я слышать не хочу.

— Бен, ты же сам знаешь, кто ты для нас.

— Не подлизывайся. — Помолчав, Бен неохотно добавил: — Он сказал, что если бы мог, то бежал бы прочь, не увидевшись с тобой.

Онемевшими пальцами она вцепилась в трубку. «Ты ведь ничего другого и не ожидала», — уговаривала она себя. Но что-то в ней словно бы умерло.

— Передай ему, что двери номера открыты.

— Хорошо. Ему сейчас нужно, чтобы все двери перед ним были открыты.

— Я не могу открыть все.

— Освобождение под честное слово — это еще не свобода, — сказал Бен. — Он это понимает.

— Мне кажется, он страшно боится, что его заставят жить с женой, которую он не хочет.

— Скорее всего он сейчас сам не знает, чего хочет.

— Это он знает всегда, Бен. В том-то и дело.

— Она попрощалась, повесила трубку и с угрюмой решимостью пошла открывать двойные двери номера.

Открыла и отступила. Решила было бросить последний взгляд в зеркало и уже, наполовину повернувшись, одернула себя: глупо вести себя так, словно для него имеет значение, как она выглядит.

Каждое слабое жужжание, каждый звук, доносившийся со стороны лифтов, бил по нервам. Едва дыша, она вслушивалась. Пригладила зачесанные наверх волосы, нервно потеребила выбившуюся светлую прядку, дернула ее изо всех сил, не заметив, что часть волос осталась в руке. Дюжиной больше, дюжиной меньше. И разве это больно?

Кажется, она целую вечность стоит тут, у дверей, в своем бледно-желтом платье. Саманта сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладонь. Разжимала пальцы и крутила золотое обручальное кольцо на левой руке — с этим кольцом все эти годы она практически не расставалась, даже когда работала. Когда она снимала его с пальца, то кольцо висело на шее, на крепкой золотой цепочке.

На той самой цепочке, что и его обручальное кольцо. Оно и сейчас холодит ей грудь.

Наконец мерный звук поднимающегося лифта стих, и негромкий лязг раздвигающихся металлических дверей прозвучал как трубы судного дня. Десять лет спрессовались в это мучительное мгновение. Если бы сейчас на пороге возник вдруг какой-нибудь невесть откуда взявшийся незнакомец, дрожащие ноги перестали бы ее держать.

Проклятые ковры. Она не услышит его шагов и не успеет подготовиться. Жизнь в ней остановилась, Саманта превратилась в сплошное ожидание.

Он вошел и застыл в дверях. Высокий, широкоплечий… чужой — ее муж. Она помнила каждую черточку его облика — эти суровые десять лет оставили на нем печать зрелости, но он не так уж изменился. Вот разве взгляд… Раньше взгляд его не был таким холодным и тяжелым. Теперь он смотрел так, словно хотел вдавить ее в пол.

Слова в таких случаях бессильны, но надо же было что-то сказать.

— Добро пожаловать, — проговорила она и, чуть запнувшись, добавила: — Джейк.

Он глубоко, до дрожи, вздохнул и, не отрывая от нее глаз, закрыл двери. Два широких шага — и вот он рядом, берет ее за плечи, притягивает к себе. Их дыхание смешивается, они слышат биение сердец друг друга.

— Я научился не думать о тебе, — хриплым шепотом сказал он. — Если бы не научился, то сошел бы с ума.

— Я тебя не бросала. Я хотела быть частью твоей жизни, а ты мне не разрешал. Давай попробуем еще раз?

— Камень по-прежнему у тебя? — спросил он. Крах. Полный крах. Вот награда за десять лет ожидания.

— Да, — отрывисто сказала она, и в этом кратком слове звучали гнев и разочарование.

Он отпустил ее плечи.

— Хорошо. Это самое главное.

Сэмми отвернулась, не в силах сдерживать слезы. Она никогда этого не поймет и не смирится — после всего, что с ним произошло, ему по-прежнему нужно от нее только одно — этот символ гордости и власти, этот кровавый камень, что управлял жизнью стольких людей, — и в том числе их жизнью.

Рубин Пандоры.

Часть I

Глава 1

1961 год

Гостиная старого фамильного особняка Вандервееров на Хайвью превратилась в потрясающую великолепием свадебную часовню: белые атласные драпировки в виде арок, огромные белые вазы с цветами, белая деревянная решетка, увитая гирляндами белых орхидей, в конце прохода между рядами белых деревянных стульев. Свадьба судьи Вандервеера стала событием в жизни города: многие годы здесь не происходило ничего подобного.

Жизнь в Пандоре текла неторопливо. Чужих здесь не приваживали. Местные жители весьма ревниво относились к своим родословным и редко спускались на равнину в поисках невест. Как индейцы, так и белые они смотрели на остальную Северную Каролину свысока.

Невеста, окутанная облаком белой фаты и немыслимым количеством шитого жемчугом белого атласа плыла по проходу, прекрасная, как Дорис Дэй.

Стоявшая напротив Сара Вандервеер Рейнкроу вдруг покачнулась и судорожно вцепилась в свой букет, как будто начисто хотела уничтожить ни в чем не повинные, орхидеи. Взгляд ее буквально впился в шествовавшую мимо невесту ее брата, которая вот-вот должна была стать его женой и войти в семью Вандервееров, так гордящуюся своими традициями.

На подвенечном платье Александры Дьюк красовалось длинное ожерелье, в котором мерцал заключенный в роскошную золотую оправу великолепный рубин, «Звезда Пандоры».

Саре вдруг стало жарко, словно розовая кисея и шелк ее платья превратились в пуховое одеяло. «Мой рубин. Дар предков моего мужа. Как мог Уильям отдать его ей?! Нет, нет, нет, — даже не предупредив меня, безо всяких объяснений? Это, должно быть, какая-то ошибка». Голова у нее кружилась. Не мог же ее брат пренебречь тем, что во многих поколениях семьи рубин «Звезда Пандоры» переходит по наследству только к женщинам их рода.

Но он смог.

Вандервееры и Рейнкроу просто не знали, как понимать происходящее. Дьюки отвечали неловким каменным молчанием. Рэйчел Рейнкроу так уставилась на Александру, словно у той выросли рога и хвост.

Сара впервые видела свою свекровь в таком волнении.

Сара посмотрела на мужа.

В черном смокинге, он стоял под гирляндами орхидей рядом с ее братом — крупным, рыжеволосым, краснолицым, суровым, и на фоне Уильяма выглядел необычно, болезненно красивым. Его темные глаза были устремлены на Сару. Казалось, Хью так же ошеломлен предательством Уильяма, как и она сама.

В напряженной тишине священник откашлялся. Сара послала будущей невестке испепеляющий взгляд. Александра ответила таким же.

А через пять минут Александра Дьюк стала Александрой Вандервеер, совершив тем самым гигантский скачок вверх по социальной лестнице.

* * *

Двери зала закрылись; гости, полные смущения и любопытства, выходили в холл. Уильяму явно было не по себе, он отводил глаза, стараясь не встречаться взглядом с Сарой, но держался твердо. Его жена, прижимаясь к его плечу, изящным жестом поднесла руку к виску, изображая недоумение.

— Мне не пришло в голову, что Александра наденет это ожерелье сегодня, — резко сказал Уильям, надеясь предупредить долгие и неуместные, на его взгляд, объяснения.

— Ах, Уильям, дорогой, — Александра была само смирение. — Ты ведь говорил, что Сара поймет. Я была уверена, что вы все обсудили после обеда в честь нашей помолвки.

— Я рассчитывал, что это вполне можно оставить на потом. Поговорили бы после свадебного путешествия. Стоит ли придавать значение? — Уильям, нахмурившись, смотрел в сторону. — Произошло недоразумение. Я виноват.

— Ты позволил ей уговорить себя, — почти выкрикнула Сара, указывая на Александру. — Ты не мог оскорбить меня сильнее.

В глазах Уильяма стояли слезы.

— Я думал… — Он откашлялся и беспокойно посмотрел на Сару. — Я думал, что поскольку наши родители умерли и лишь мы двое им наследуем, то фамильные драгоценности отходят к тому, кто носит родовое имя. Ты никогда не проявляла интереса к этому рубину. Все эти годы он пролежал в моем сейфе — ты всегда была безразлична к украшениям…

— Кто говорит об украшениях?! Речь идет о традициях нашей семьи. — Сара обернулась к Хью, который угрюмо и настороженно стоял рядом с ней, сильной рукой чуть касаясь ее спины в знак безмолвной поддержки. — И о традициях семьи Хью.

— Уилл, я не знаю человека честнее тебя, — мрачно сказал Хью. — но сейчас ты не прав. И по отношению к Саре, и по отношению ко мне. Мои предки дали этот рубин твоим. У Вандервееров он всегда переходил от матери к дочери. Камень принадлежит Саре.

— Уильям, я вовсе не хочу, чтобы твоя сестра ревновала, — сдавленным голосом произнесла Александра. Ее пальцы скользнули по ожерелью, нащупывая застежку. — Я отнюдь не собираюсь красть ваши фамильные драгоценности. Просто я очень горда тем, что стала твоей женой, горда тем, что теперь я тоже Вандервеер. Когда ты показал мне этот рубин, я поняла, как много он для тебя значит. — Губы ее дрожали. — Для меня он символ очень почтенного, славного древнего рода, частью которого я хотела стать. — Она расстегнула ожерелье. — Вот. Пожалуйста. Сара, возьми его.

Но тут Уильям, со слезами на глазах слушавший ее, перехватил руку Александры.

— Нет! — сказал он, и взгляд его остановился на Саре. — Сестра, я вырастил тебя и воспитал, я делал все, что мог, я поставил крест на своей мечте посмотреть мир. И сейчас я прошу тебя только об одном — не надо колоть мне глаза традициями семьи, поскольку я поддержал лучшую из всех семейных традиций. Я исполнил свой долг. Ты — моя сестра, я люблю тебя. Но я люблю и Александру, я ввел ее в нашу семью, и отныне она с нами. Ты должна это понять.

— Ты думаешь, я не хотела, чтобы ты женился? — задохнулась от возмущения Сара. — Видит бог, нет. Но не на женщине, которая сознательно сеет вражду между тобой и теми, кто тебя уважает.

— Вражду сеешь ты, сестра. Ты испортила день моей свадьбы, и весь город это запомнит. Ты омрачила этой ссорой счастливейший день моей жизни.

Ошеломленная его предательством, Сара, прижав руку к груди и еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать от отчаяния, обратилась к Александре:

— Зачем ты вышла замуж за моего брата? Ведь в колледже у тебя был богатый выбор.

— Я должна объяснить, за что я полюбила твоего брата? Он больше, чем просто мужчина, он джентльмен — другого такого я не знаю. Как ты можешь подозревать меня в дурных намерениях, за что?! Я люблю его.

— Ложь. Это Уильям безумно в тебя влюблен, — обреченно покачала головой Сара, — любовь слепа, ты любишь не моего брата — а его имя, его положение в обществе, его деньги. И, надевая наши фамильные драгоценности, которые тебе не принадлежат, ты просто хочешь показать всем, чего ты достигла. Конечно, теперь ты поднялась на такие вершины респектабельности, куда всем Дьюкам с их фабриками ходу нет. Пусть хапают деньги, выматывая душу из своих рабочих. Ты теперь всем покажешь, что ты больше не Дьюк. Вот зачем тебе мой брат и мой рубин.

— Боже, прекрати сейчас же! — закричал Уильям. — Это невыносимо! Сара, немедленно извинись!

Сара, казалось, была просто уничтожена.

— Я родилась и выросла в этом доме. В этой самой комнате мать рассказывала мне легенду о «Звезде Пандоры» и говорила, что настанет день, когда камень будет принадлежать мне. Так вот, пока этого не случится, ноги моей не будет в этом доме.

Угол рта Уильяма беззвучно дернулся. Уильям разрывался на части, и видеть это было мучительно. Александра коснулась его руки, и он отвел глаза от Сары.

— Я сделал то, что считал нужным. Пожалуйста, постарайся отнестись к этому с уважением.

— Не могу. — Она направилась к выходу.

— Хью, останови ее, — Уильям двинулся было за ней, но тотчас остановился, переводя взгляд с сестры на жену. Александра умоляюще смотрела на него.

— Она права, — непримиримо произнес Хью и пошел к дверям вслед за Сарой.

* * *

Мать Хью занимала почетное место посередине заполненного народом холла. Невысокая, полная, спокойная, на коленях — огромных размеров сумка. Поверх узла седеющих черных волос красовалась диковинная голубая шляпка, украшенная одним-единственным желтым нарциссом. На шее висело с полдюжины ниток бус из гранатов и розового кварца — все эти камни она нашла сама в здешних горах.

Она искоса взглянула на Сару и Хью, и ее живые черные глаза почти исчезли в складочках морщин.

— Камень остался у этой женщины? Хью утвердительно кивнул.

— Тогда она воровка. А Уильям — дурак, — во всеуслышание заявила мать Хью.

Рэйчел Рейнкроу была дочерью индианки и белого инженера, который оказался в этих краях во время Великой депрессии, в рамках осуществления проекта Рузвельта по строительству автомобильных дорог, и исчез, так и не успев дать ей свое имя. У нее был поразительный нюх на камни — она обладала необъяснимой, прямо-таки сверхъестественной способностью находить все, что блестит. Многие годы она снабжала ювелиров Пандоры местным сырьем великолепного качества. Несколько ее особо выдающихся находок оплатили обучение Хью в медицинском колледже.

В городе очень серьезно относились ко всему, что она говорила. И среди старожилов репутация Александры сразу же оказалась серьезно запятнанной.

Сара поймала жалобный взгляд младшей сестры Александры, Франни. Франни Дьюк, маленькая, светловолосая, была натурой увлекающейся и романтической, эта необычно добрая девушка резко отличалась от остальных Дьюков. Если бы Сара смогла выбирать невестку, конечно бы, ей оказалась бы Франни. Но, увы, она не обладала яркой кукольной красотой своей сестры. Как жаль, что тихий и ласковый закоренелый холостяк Уильям влюбился не в ту из сестер Дьюк, которая могла бы дать ему счастье.

— Прости, Сара, — тихо сказала Франни, как будто еще можно было что-то спасти.

Сара ничего не ответила, лишь покрепче закусила губу, чтобы не расплакаться на людях. Хью, приобняв за плечи, повел ее к выходу. Она посмотрела на него полными слез глазами.

— Я не ревнивая и не жадная. Дело ведь не в рубине — ты ведь понимаешь?

— Я люблю тебя, — ответил Хью. — Поедем домой.

* * *

Франни поднялась в верхнюю спальню, где Александра переодевалась в дорожный костюм. Ее сестра была одна. Она стояла перед огромным, во весь рост, зеркалом, стройная и совершенная, как античная статуя. На шее ее болталось ожерелье с рубином. Больше на Александре не было ничего, кроме белых шелковых трусиков и лифчика со столь заостренными чашечками, что, право, такими можно было и проткнуть, если поплотнее прижаться. Франни всегда казалось, что сестре досталась вся сила духа, отведенная им на двоих. Она трепетала перед несгибаемой волей сестры. А Александра то защищала ее, то отталкивала — и так всю жизнь.

Франни была паршивой овцой — робкая маленькая мечтательница, совершенно негодная для того, чтобы упрочить положение своей семьи, поймав в сети представительного мужа, — а именно для такой миссии готовили и ее, и Александру.

Александра беззвучно плакала; по ее лицу катились слезы, полосами смывая розовые румяна со щек. Франни уже не помнила, когда в последний раз видела сестру в слезах. Услышав, как хлопнула дверь, Александра быстро вытерла слезы, нахмурилась и повернулась на стуле.

—Чего тебе?

Франни набрала в грудь воздуха:

— Ты поступила неправильно.

Вот. Сказала. Впервые в жизни преодолела инерцию безволия и выступила против сестры. И, подобно булыжнику, перевалившему вершину горы, набирая обороты, понеслась дальше.

— Я теперь вижу тебя насквозь, — на одном дыхании продолжала Франни. распрямив спину и уперев руки в бока. — Все, что ты делаешь, вроде бы невинно, но ты всегда думаешь в первую очередь о себе. Ты… ты заставила судью Вандервеера отдать тебе этот рубин, эту фамильную драгоценность. Ты же точно знала, что он не должен быть твоим. И тебе совершенно нет дела, что ты поссорила его с Сарой.

— Ах вот как! — Александра откинулась на спинку стула. — Никому нет дела до моего счастья. Так почему я должна переживать оттого, что сделала несчастным кого-то?

Франни опустилась перед ней на корточки и неловко коснулась ее руки.

— Ты знаешь, я всегда беспокоюсь о тебе. Но мне казалось, что брак с судьей Вандервеером — это именно то, чего ты хочешь.

Александра горько рассмеялась и накрыла руку Франни своей.

— Ты живешь в своем мире — книги, мечты. Тебе легко говорить. Ты даже отдаленно не представляешь себе, что происходит, да?

— Я знаю, что ты не вышла бы за него замуж, если бы не хотела.

— Как ты не понимаешь? — Александра стиснула руку сестры. — Я хочу стать кем-то. Так меня воспитали: или девушка удачно выходит замуж, или она никто.

— Ты говоришь совсем как мама и папа. — Франни высвободила руку, задумчиво продолжая: — Но существует ведь и многое другое. Женщину нельзя мерить только лишь положением, которое занимает ее муж.

— Черт возьми, Франни, ты как дитя, ей-богу, а чем же еще нас мерить? Я хотела пойти на юридический. Ты помнишь, что мне сказали? «Это ничего тебе не даст, это пустая трата времени, забудь об этом». Конец дискуссии. Брось! Это мужчины могут выбирать. У женщины же только одна возможность — взять все, что можно, пока не растолстела и не покрылась морщинами, так что никто и не взглянет, и воспользоваться этим в полной мере. Что ж, это я и собираюсь сделать — и никому не советую мне мешать.

Франни чуть подалась назад, в изумлении глядя на сестру.

— Так, значит, ты и правда уговорила судью Вандервеера дать тебе этот рубин.

— Черт возьми, конечно! Чтобы доказать, что я могу. И уже никогда не выпушу его из рук. — Она потрясла сжатым кулаком перед носом Франни. — Сара Рейнкроу и так имеет больше, чем заслуживает. Никто не запрещал ей делать что хочется. Боже мой, она вышла замуж за того, кого любила, несмотря на то, что ее избранник — индеец!

— Так ты хотела поссорить своего мужа с его сестрой?

— Я хотела, чтобы он делал то, что я велю ему делать. Отныне будет только так. Это единственное, что может женщина, и я не намерена от этого отказываться.

— Ты не любишь его! Ты поклялась в любви к нему и солгала!

— Ему это без разницы. Он хотел меня — он меня получил.

— Нет, он тебя любит. По-настоящему любит.

— Оставь, ему сорок лет — какая любовь в таком возрасте! Черствый хлебушек. Важно, что он может меня иметь, а за это надо платить

Шок, охвативший Франни, прошел. Глаза ее пылали праведным гневом. Она встала и тихо произнесла:

— Я все знаю про этого студента, Оррина Ломакса. Я знаю, что ты даже после помолвки бегала к нему на свидания. — Сутуля плечи, она неуверенно повернулась к двери. — Почему ты не вышла замуж за него? — Это прозвучало громче самого неистового крика.

Александра молчала. Ее глаза вновь наполнились слезами.

— У Оррина полно амбиций, но нет ни денег, ни положения. Если бы я вышла за него замуж, мне пришлось бы продать даже лошадей.

Лошадей?! Александра безумно любила верховую езду, два ее арабских скакуна были самых благородных кровей. Она холила, нежила и лелеяла своих несравненных красавцев, но выходить замуж за нелюбимого, чтобы иметь возможность содержать лошадей? Франки в унылом недоумении покачала головой.

— Ты любишь Оррина и выходишь замуж за другого, чтобы сохранить своих лошадей? Это же… это же… — Франни просто не находила слов.

Александра рассердилась:

— Думаешь, твое будущее окажется другим. Полагаешь, ты сможешь делать то, что тебе нравится?

— Во всяком случае, постараюсь.

— Франни, Карл Райдер — это первый урок реальной жизни, и тебе еще предстоит великое множество подобных неприятных открытий.

Франни во все глаза уставилась на нее. Даже простое упоминание о Карле Райдере болезненно отозвалось в ее сердце.

— Что ты имеешь в виду? — слабым, прерывающимся голосом спросила она.

— Ты что, вправду так глупа или притворяешься?! Мама с папой устроили так, чтобы твоего солдатика убрали подальше. Неужели ты всерьез думаешь, что они позволят тебе якшаться с сыном фабричных рабочих? Ты можешь все, что угодно, говорить о социальном равенстве и сколько угодно воротить нос от наших денег, называя нас снобами, ты можешь разливаться соловьем насчет свободы и братства, пока не посинеешь, но на самом деле ты ничего не можешь. Ты даже не представляешь, на что замахиваешься. Когда тебе исполнится столько лет, сколько мне сейчас, они так же принесут на алтарь респектабельности и твою судьбу. Я выбрала для себя наилучший вариант, и ты сделаешь то же самое.

Франни прислонилась к двери и ухватилась, чтобы не упасть, за ее холодную хрустальную ручку.

— Они избавились от Карла?

— Разумеется, избавились. И так будет с каждым, кто не подходит Дьюкам. Они угрожали, что лишат меня наследства, стоило мне лишь заговорить о браке с Оррином. И если я ничего не смогла с ними поделать, то почему, скажи на милость, ты думаешь, что это удастся тебе?

— Но… но почему ты так беспокоишься о том, что они лишат тебя наследства?

— Потому что я не хочу быть никем, дурочка. Я не желаю бороться за сколько-нибудь сносную жизнь в дешевой квартирке вместе со студентом-юристом, чтобы меня считали идиоткой!

По спине Франни пробежал ручеек холодного пота. Она открыла дверь, уже собиралась уходить, но оглянулась и несчастными глазами посмотрела на сестру.

— Я не хочу потерять Карла. И я не собираюсь становиться такой, как вся наша семья. Пропади они пропадом — успех любой ценой и это ваше вечное: «Подумай, как ты будешь выглядеть в глазах других». Просто ты выбрала легкий путь, — прошептала Франни. — Ты сама это знаешь и потому плачешь.

Александра провела рукой по заплаканным глазам — этот горестный полудетский жест на мгновенье приоткрыл ее истинную незащищенность перед жизнью. Но когда она опустила руку, взгляд ее был тверд.

— Главное — не раскрывай моих тайн, Франни. А об остальном я позабочусь сама.

Франни слабо улыбнулась, уходя в дверной проем, как в другую жизнь.

— Ты ведь моя сестра.

И, произнеся эти слова как клятву, она убежала, оставив Александру в одиночестве.

* * *

Франни задумчиво бродила по саду между цветущими азалиями. Сад растянулся вверх по склону, огни Хайвью остались далеко внизу. Там празднично сиял полный музыки дом, где Дьюки танцевали с Вандервеерами, демонстрируя друг другу безукоризненную вежливость. Александра с мужем уехали час назад в сверкающем «Эдзеле», осыпанные рисом и конфетти. В сердце Франни глубоко запечатлелся прощальный образ сестры — улыбающаяся, стройная, в ореоле светлых волос, как ангел, спустившийся на грешную землю, — и кровавая капля рубина, поблескивающая в глубоком вырезе жакета.

Теперь Франни хотелось побыть одной, чтобы поразмыслить о сказанных Александрой словах, о Карле Райдере. Они познакомились год назад на танцевальном вечере Прогрессивного клуба юных леди. Было такое элитарное увеселительное заведение в их городе. Клуб исполнял свой гражданский долг, организуя досуг молодых лейтенантов из Форт-Брэгга.

Карл не был лейтенантом; он был сержант — водитель автобуса. Клубные матроны хотя и разрешили ему присутствовать на танцах, но пребывали в сильном беспокойстве. Этот юноша не мог составить достойной партии для прогрессивных юных леди. Происхождение подкачало.

Действительно, он был всего лишь осиротевшим сыном фабричных рабочих и довольно рано остался без родителей. В восемнадцать лет, четыре года назад, он пошел в армию и любил ее искренне. До сих пор у него было одно стремление в жизни — быть солдатом. Но когда он увидел Франни у противоположной стены танцевального зала, все изменилось в одно мгновение. Она сидела за журнальным столиком и, никем не замечаемая, в отчаянии пыталась читать. Он подошел, весь затянутый и начищенный, холодный и вежливый, поклонился и сказал: «У вас печальные глаза, мисс».

Это была взаимная любовь с первого взгляда — они ухитрялись встречаться тайно, пока ее родители не застукали их и не положили конец этому бесперспективному роману. Они сказали, что Дьюкам негоже водиться с фабричными рабочими — словно Карл навеки обречен быть фабричным рабочим просто в силу своего происхождения.

Когда его перевели в Форт-Бенин, в Джорджию, она поклялась, что его не забудет. Каждую неделю она получала от него письма — их успешно скрывала от родителей сочувствующая ей домоправительница, и Франни бесконечно вчитывалась в его простые, серьезные, аккуратно выведенные слова.

Она не знала, увидит ли его когда-нибудь снова.

А узнав, что родители просто все подстроили, чтобы убрать его из ее жизни, она возненавидела их.

— Франни.

Откуда-то из темноты, из-за гряды кустов можжевельника, послышалось ее имя. Ее имя, произнесенное низким голосом Карла. Она кинулась к нему, удивленная, испуганная и счастливая. Обнявшись, они стали жадно целовать друг друга.

— Что ты здесь делаешь, Карл? — прошептала Франни. Он был в гражданском. — Ты ведь не дезертировал, правда?

— Разумеется, нет. Что же, по-твоему, я за человек? Я в отпуске, Франни. У меня отпуск на неделю. Я взял напрокат машину и мчался целый день, без единой остановки от самой Джорджии. Я должен был тебя увидеть. Меня переводят в Германию.

— О нет!

Он опустился на одно колено и взял ее руки в свои.

— У нас не слишком много времени. Я понимаю, это безумие, но… поедем со мной. Я люблю тебя. Выходи за меня замуж.

Как?! Вот так сразу?! А что, собственно, ждет ее здесь? Через год — колледж. Хорошо бы, конечно, изучать философию, но родители уже сказали свое твердое «нет», ибо всякая философия от дьявола и уж, несомненно, дело не обойдется без коммунизма. Они, похоже, вообще считали ее ни на что не годной — ни тебе особой красоты, ни хваткости Александры. Да и никакого желания рваться вперед и брать призы на этих вечных скачках. Но дело даже не в этом — главное, она безумно любила Карла Райдера.

— Я согласна… Да… — Она встала на колени рядом с ним и поцеловала его. Карл откинул голову, словно бы собираясь издать ликующий вопль, она закрыла ему рот ладошкой. — Но как же нам поступить? — спросила она задумчиво, вроде бы обращаясь к самой себе. Карл пробормотал, целуя ее ладонь: