Глава 6

Это случилось в один из летних дней незадолго до поступления в Уэст-Пойнт. Артемас голышом нежился под ласковыми лучами полуденного солнца. Сьюзен де Гуд — его первая девчонка — лежала рядом на мягком лесном ковре, красивая и золотая в свете падающих лучей.

— Я этого хочу, — прошептала она ему на ухо. Она прямо-таки обожгла его своим дыханием, но у нее он был первым и потому, боясь напугать или чем-то навредить ей, действовал предельно осторожно. А может быть, Бог ему помогал.

Они, по-видимому, провели несколько часов, достигнув кульминации; в благоговейном смущении они сначала просто касались друг друга, затем пламя возбуждения полностью охватило обоих. Теперь он осторожно изучал влажный тайник между ее ног, не позволяя себе полностью отдаться чувству.

Она подняла голову и застонала, откинувшись и прикрыв зеленые глаза; спутанные каштановые волосы разметались по траве.

— Ты такая гладкая внутри, — прошептал он, касаясь губ, чувствуя, что боль между ног вот-вот разорвет его. У обоих не было больше сил сдерживать свою страсть. Трепетно, не доверяя друг другу и смеясь над этим, справлялись они с презервативом.

— Теперь порядок? — Она приподняла свои узкие бедра и наконец отдалась ему. Он заслонил ее от солнца, маленькие соски стали такими же темными, как розы. Ресницы задрожали и робко опустились. — Входи. Еще немного, и я этого достигну.

Это были самые эротические слова в мире. Взволнованный, Артемас пытался произнести в ответ что-нибудь связное, но смог только выдавить:

— Я тоже.

Он осторожно двигался сверху, ощущая ее маленькое хрупкое тело. Ноги их незаметно переплелись, и он скользнул по ее бедру своим выдающимся возбудителем, но потом инстинктивно приподнял ее, и они снова продолжили это увлекательное занятие.

Внезапно он почувствовал ее силу, да так, что каждый мускул на его спине и ягодицах дрогнул. Он притянул ее ближе, Сьюзи широко раскрытыми глазами смотрела на него.

— Не больно? — отчаянно спросил он. — Тебе хорошо?

Улыбка пробежала по ее влажным губам:

— Да. Это здорово!

Они вновь слились в страстном поцелуе. Он начал двигаться быстрее. О, это счастье — скользить и тянуть ее плоть, прижимаясь к ее изящным бедрам. Рот девушки приоткрылся, она вздрогнула и начала извиваться.

— Сьюзи? — тревожно спросил он.

Он едва соображал, но попытался собрать в кулак всю свою волю.

— Не останавливайся, — возбужденно выдохнула она.

Он медленно выгнулся, внимательно посмотрел на нее, обмирая от счастья. Его ритм внезапно породил в ней волны крохотных сокращений, что не поддавалось никакому описанию, тем более не соответствовало его прежним представлениям. Оказывается, тело Сьюзи при помощи тысячи маленьких губ может прилипнуть к нему точно так же, как ее рот.

Она издала мягкий гортанный звук, который, казалось, прошил его насквозь. Забыв обо всем, он продолжал усиленно работать, пальцы девушки уже впивались ему в спину, послышался ее жалобный голос со словами благодарности. Вдруг ее напряжение спало, остановился и он. Все еще оставаясь внутри нее, Артемас целовал ее губы, шею…

— О, Артемас, Артемас, — в изнеможении выдохнула она, — потрясающе. Ты просто великолепен! Говорят, что в первый раз — ужасно. Теперь-то я знаю, что это не так. — Она нежно погладила его по щеке. — У тебя стиснуты зубы. Ты в порядке?

К своему удивлению, он обнаружил, что она права.

— Конечно. Так случается.

Ему нельзя было терять контроль. Все эти ужасные слабости, не раз говаривал дядя Чарли, ты унаследовал от родителей и, не ровен час, они проявятся.

— Я просто… не нахожу слов.

Он виновато посмотрел на нее и, боясь огорчить, улыбнулся. Она погладила его по голове.

— Ты молчун, а я глупая.

Ее палец задержался у маленькой родинки над правым глазом.

Сьюзи широко улыбнулась, как бы прощая его неловкость. Он поцеловал ее, и улыбка стала еще одним милым приглашением насладиться оставшимся временем.

Позднее, когда от деревьев уже падали длинные тени, они оделись. Сьюзи плакала. Артемас, утешая, крепко обнимал ее.

— Я буду писать тебе, — прошептала она.

— А я обязательно отвечу.

— Я умру задолго до Рождества, ей-богу, умру.

— Не говори глупости. Мы проведем с тобой еще много счастливых минут.

— Но тогда уже будет холодно. Куда мы денемся?

— Придумаем что-нибудь. Например, я скоплю денег и сниму комнату в каком-нибудь мотеле.

— Здорово! — воскликнула она с неизвестно откуда взявшимся энтузиазмом. — Я тоже отложу половину карманных денег, которые мне дают в школу. Тогда, пожалуй, можно снять «люкс» с ванной-джакузи и провести там все Рождество.

— Видишь ли, — он сделал усилие, чтобы улыбнуться, словно Рождество уже не сегодня-завтра, — нам остается только привлечь все наше воображение.

Они обнялись и замерли в прощальном поцелуе.

— Я провожу тебя, — предложил он.

— Нет, если вечером я выйду из леса с тобой, это наверняка вызовет подозрение, мать все отслеживает. Отец, конечно же, подумает самое плохое.

— Решит, что ты влюблена в этого ужасного Коул-брука?

Она притянула его за подбородок и отрицательно покачала головой:

— Ты — лучший в мире Коулбрук.

— Не забывай же об этом, когда парни из Йельского университета будут к тебе приставать.

Из глаз ее снова брызнули слезы. Она обхватила его лицо руками:

— Никто не может помешать нам встречаться. Ты такой нежный и романтичный.

Она печально улыбнулась, потом повернулась и побежала к дому.

Артемас смотрел ей вслед и слегка гордился собой: сегодня он доказал, что в интимных делах не похож на своего отца.

Сьюзен медленно шла по лесу, утирая слезы и понурив голову. Погруженная в свои думы, она не услышала цоканья копыт, пока дыхание лошади не стало ощутимым. Резко повернувшись, она увидела отца Артемаса.

Большой, сильный, но уже расплывшийся в талии, что особенно было заметно в бриджах для верховой езды, он соскочил с коня и подошел к ней, теребя уздечку. На губах играла лукавая улыбка.

— Здравствуйте, мистер Коулбрук, — испуганно сказала она, пятясь назад.

— Я видел вас с сыном. Весьма возбуждающее зрелище. От ужаса у нее перехватило дыхание:

— О Боже!

— Ты ведь не хочешь, чтобы это стало известно твоим родителям?

— Идите к черту, — испугавшись его наглой ухмылки, прошептала она и рванулась было прочь. Но он поймал девушку, одной рукой схватил за шею, другой — зажал рот.

Она попыталась вырваться, но сильные руки бросили ее наземь.

Артемас собирался приехать на Рождество домой. Последнее письмо Сьюзи пришло к нему в тот самый день, когда ее бездыханное тело было найдено в ванной. Она умерла, пытаясь сделать аборт с помощью иглы, продезинфицированной в спирте.

«Он изнасиловал меня, Артемас. Я беременна. Я люблю тебя. Не знаю, что теперь делать, я никогда не избавлюсь от этого».

Родителей он нашел в городе у одного продюсера на грандиозной рождественской вечеринке. Оттолкнув дворецкого, он вбежал в холл. Веселая сверкающая толпа тотчас окружила его. Впрочем, высокая фигура отца, слонявшегося подобно взрослому ребенку с бокалом в руке, сразу же бросалась в глаза.

В одно мгновение оказавшись рядом, не обращая внимания на окружающих, Артемас обвинил отца в случившемся. Вокруг все заволновались, пронесся недоверчивый шепоток. Женщины визжали, среди них угадывался голос матери.

Ударом в лицо отец сбил Артемаса с ног, изо рта закапала кровь. Ослепленный яростью, сын нащупал основание канделябра и размахнулся что было мочи. Кровь хлынула из носа старшего Коулбрука. Артемас ударил еще раз, послышался сильный хруст сломанной челюсти, отец упал на колени. Окончательной расправы отец избежал — Артемаса оттащили.

Стало необычно тихо. Рослые мужчины держали Артемаса за руки, пытаясь обуздать его, а он гневно смотрел на ошеломленного отца с разбитым в кровь лицом.

— Я убью тебя, — твердо сказал он. — Мне следовало бы сделать это раньше.

Словно из-под земли выросла мать и, упав на колени прямо на красное обтягивающее платье, крикнула:

— Артемас, как ты мог?

— Он изнасиловал Сьюзен де Гуд. Из-за него она покончила с собой.

От шока мать издала жуткий, животный вопль. Вокруг уже собирались зеваки, чрезвычайно изумленные и возбужденные происшедшим, в глазах отца застыла ненависть. Он все отрицал. Мать сочувственно наклонилась к нему, прижала голову мужа к груди и пронзила Артемаса гневным, порицающим взглядом.

— Я никогда тебя не прощу. Так обвинить отца, да еще в кругу наших друзей!

Суд Нью-Йорка постановил назначить опеку над младшими братьями и сестрами Артемаса, пока ведется следствие по делу старшего Коулбрука. Мать сначала жаловалась, протестовала, а потом успокоилась, паразитируя среди друзей. Только социальное положение их семьи, толпа бабушкиных адвокатов и взятки, которые скрепя сердце давал дядя Чарли, расстроили судебное разбирательство.

Несмотря на настойчивые советы бабушки, Артемас отказался поехать в Техас на ранчо к тете Лусии. Он остался с обезумевшими от горя братьями и сестрами, которые во всем его поддерживали. Отца выпустили под залог, и они с матерью уехали к Шульхорнам.

Состоятельные родители Сьюзен знать не хотели никаких Коулбруков после смерти дочери, в том числе и Артемаса. Он как сомнамбула бродил по запруженным пешеходами улицам Нью-Йорка, правда, репортеры находили его повсюду. Они с жадностью накинулись на сенсационную драму между небезызвестными семействами, и, казалось, весь Нью-Йорк смаковал подробности.

Артемас снова и снова приходил к де Гудам, но каждый раз дорогу ему преграждали нанятые охранники, пока наконец он не наткнулся на отца Сьюзен. Большой, сильный, с такой же копной каштановых волос, как у Сьюзен, он плюнул на Артемаса и ударил его по лицу:

— И ты, и то животное, что тебя породило, виноваты в смерти моей дочери. Сукин сын, ты еще заплатишь за это убийство, и тебе никогда не избавиться от стыда.

Артемас мучительно подыскивал извинения.

Еле-еле тянулся январь, горе просто сводило с ума, планы рушились. Он ушел из Уэст-Пойнта, военная карьера теперь его не привлекала. Он жил местью и проводил часы со своими растерянными братьями и сестрами, уверяя их, что жизнь еще не кончилась.

Бабушка, словно королева — голубое роскошное платье, седина, забранная в пучок на затылке, — каждый день вызывала его в гостиную. Он покорно стоял у окна, притворяясь, что слушает, в то время как она расписывала его будущее.

Однажды он нашел ее сидящей в обществе двух незнакомых людей в черных деловых костюмах, державшихся весьма официально. У обоих на висках проглядывала седина, но один был высокий и крепкий, коротко стриженный, похоже, в роду у него были негры, поскольку кожа отливала темно-красным; другой, маленький, со светлой кожей, с песочными густыми волосами, зачесанными на пробор над высоким лбом, так и искрил энергией. Бабушка грациозно кивнула на них:

— Хочу представить тебе Эдварда Тамберлайна и Лизона Ламье. Джентльмены, это мой внук и наш будущий хозяин.

Услышанное так ошеломило Артемаса, что он просто-напросто растерялся. Тамберлайн поприветствовал его крепким рукопожатием; Ламье едва коснулся своей узкой и бледной ладонью. Артемас недоуменно уставился на бабушку, ожидая объяснений.

— Мистер Тамберлайн — финансовый менеджер компании, мистер Ламье — секретарь твоего дяди.

Оба — высококвалифицированные специалисты, им вполне можно доверять.

Она не сводила своих светлых маленьких глаз с изумленного внука.

— Вполне можно доверять в моем деле, — с нажимом повторила она.

Вовлечение Артемаса в заговор против дяди Чарли для бабушки было делом решенным. Внук же никогда не противился ее замыслам, поэтому удивление быстро сменилось ликованием: он получил долгожданное назначение!

Бабушка чуть заметно улыбнулась:

— Настанет день, когда ты приобретешь такие же знания о «Коулбрук чайна», как и они.

Он многозначительно посмотрел на Тамберлайна и Ламье, их проницательный, оценивающий взгляд сменился уважением.

— Ты не раскаешься, что носишь мою фамилию. Придет время, клянусь тебе.

— Слово чести, — отозвался Тамберлайн.

— Присоединяюсь, — добавил Ламье.

Артемас сидел за столом, изучая отчеты компании, переданные Тамберлайном и Ламье. Неслышно появилась бабушка. Внук поднялся ей навстречу, усадил в кресло.

— Ты довольно скоро станешь заправлять делами, но не теряй попусту время…

— Что ты имеешь в виду?

— Думаю, стать специалистом по керамике, закончив колледж, не помешало бы, а?

Они понимали друг друга с полуслова.

— А как же дядя Чарли?

Она широко улыбнулась:

— Любая выдуманная ложь станет для него лучшим утешением. Когда он узнает правду, будет уже поздно.

Бабушка взяла руки Артемаса в свои:

— Я столько лет — целые десятилетия — приближала этот момент, чтобы снова гордиться своим родом.

— Я не посрамлю тебя, бабушка.

Слезы навернулись у нее на глаза.

— Значит, моя печаль и одиночество стоили того. Но существует еще кое-что… Старое поместье, Голубая Ива, с ним так много связано…

— Оно не забыто и не потеряно. Когда-нибудь оно вновь станет таким же прекрасным, как прежде.

Артемас опустился на колени и обнял ее. Он никогда и никому не говорил о своем соглашении с Лили. Он всегда ощущал неловкость, думая об этом, ведь с самого детства и все эти годы — о Боже! — он был для девочки другом по переписке. И для него так много значили ее капризное обожание и поддержка!

— Позволь поведать тебе о Лили Маккензи, бабушка, — тихо произнес он. — Поверь, Голубая Ива находится в очень надежных руках.

Наступил холодный февраль, и в один прекрасный день отец вернулся из Филадельфии домой. Дядя Чарли пропадал в Нью-Йорке, Артемас занимался в своей комнате деловыми бумагами, а младшие Коулбруки были в школе.

Он услышал, как отец прикрикнул на управляющего, и уже хотел было выйти, как в дверях, грузно опираясь на трость, появилась бабушка:

— Ты представляешь, что произойдет, если ты спустишься?

— Так надо. Рано или поздно придется покончить с этим.

Она усмехнулась:

— Неужели ты хочешь загубить свою жизнь? Или собираешься пожертвовать ею ради братьев и сестер? Будь лучше отца, лучшим, чем твоя фривольная, глупая мать. Тебе только восемнадцать — впереди еще целая жизнь. На тебя все мои надежды! Я не могу изменить своего сына, но приложу все старания, чтобы ты вырос непохожим на них.

— Тогда, пожалуйста, не вынуждай меня малодушничать.

Бабушка чуть сгорбилась, доставая из кармана парчового платья маленький серебряный револьвер:

— Возьми, чтобы я не нашла тебя убитым или покалеченным. Вряд ли ты успокоишься, пока не решишь, стоит ли рисковать своим будущим, то есть будущим всей семьи.

Артемас сунул пистолет за пояс и, прикрыв свитером, шагнул вперед. Отец мерил шагами библиотеку. Распахнув пальто, в помятом костюме, растрепанный, побагровевший от ярости, он шагнул навстречу сыну:

— Ты, мстительный молокосос, как ты посмел давать в суде показания против меня?

Артемас ловко вытащил пистолет, щелкнул предохранителем и с каменным выражением на лице прицелился.

— Это единственный способ смыть твой позор, — хладнокровно бросил Артемас.

Он спокойно выдержал изумленный взгляд отца, в котором на миг застыли замешательство, отвращение и страх. Артемас, не повышая тона, продолжил:

— Странно, что мать полюбила тебя. Видимо, только потому, что была так же больна, как и ты. Разве ты достоин чьей-нибудь любви? Лишь она могла родить от тебя детей, не задумываясь об их будущем, да еще шестерых!

— Не стреляй, — проговорил отец дрожащим голосом. — Ты же наш сын.

— Да, к сожалению. Но можно попробовать забыть об этом.

— Чего ты добиваешься? Чтобы я признался в том, что я эгоист? Черт побери, мальчик, это же и в самом деле так, как, к примеру, правдой являются и наши заслуги. Успех нашей семьи способствовал процветанию страны. Благодаря нам она существует. Мы заслужили свой статус и власть. Неужели ты не понимаешь, что для нас закон не писан?

— Ты ничего не создал.

— Я унаследовал власть вместе с молоком матери. И ты тоже. И девчонки, подобные той, с какой мы развлекались, — для нас ничто, пустой звук. Да мы можем купить таких тысячи! Раз можно получить все, что пожелаешь, так почему бы не взять это?

Артемас задыхался от презрения и горечи, в груди полыхало пламя жгучей ненависти, и наконец, стиснув зубы, произнес:

— Ты не получишь все, что хочешь, потому что это тебе не принадлежит.

Он медленно снял курок с предохранителя.

Отец в ужасе отшатнулся:

— Черт возьми, ничего не понимаю! Ты ждешь моих извинений?

Он опустился на колени; его била дрожь. Артемас целился прямо в покрытый испариной лоб отца, и вдруг в голове пронеслось: «Ты выше этого».

Сын почувствовал свое духовное господство и превосходство и спокойно опустил руку.

— Не стоит мараться. Ты для меня уже умер.

Крейтон Коулбрук чуть было не рухнул без чувств.

— Я знал, что ты не сможешь, — заверещал он противным голосом — Кишка тонка!

Артемас улыбнулся и направился к выходу.

— Кишка тонка, — донеслось ему вслед. — И твоя мать со мной согласится.

Артемас облегченно распахнул дверь. Он был свободен.

На следующий день, в холодное утро уик-энда, когда солнце заблестело на свежем снегу, в город вернулся дядя Чарли со своей маленькой женой, похожей на мышку, и двумя насмешливыми дочерьми.

Джеймс уединился в спортивном зале, со злобой намолачивая боксерскую грушу. Элизабет забилась в угол маленькой спальни, играя в куклы, которых она называла «мои бедные детки». Им всегда угрожали воображаемые монстры, и она пугала чудищ загадочной фразой: «Вот пойду позову Артемаса».

Кассандра украдкой ела мороженое, притаившись в укромном местечке. Внизу, в комнате управляющего, в такт песенкам из мультфильмов перед телевизором прыгала Джулия. Наступало время ленча, а Майкла нигде не было.

Дети наконец собрались в столовой, и Артемас вытащил книгу Робинсона «Швейцарская семья».

— Давайте еще раз перенесем чтение, — предложил Джеймс.

— Почему?

— Да потому, что это книга о счастливой семье, проклятие! — И, смягчившись, добавил: — Потому что она хороша лишь тогда, когда все вместе, а Майкла нет.

— Я видела его на улице час назад, — робко вмешалась Элизабет. — Он предупредил, что пойдет в лес искать красивые сосульки.

Артемас отложил книгу и тотчас накинул пиджак. У болезненного двенадцатилетнего мальчика причуд хватало. Дом дяди, забитый английским антиквариатом и гротескными скульптурами викторианской эпохи, угнетал Майкла. Он предпочитал лужайку и лес вокруг дома. И хотя эта часть Лонг-Айленда быстро заполнялась торговыми центрами и новыми жилыми домами, еще оставалось достаточно места для леса, скрывающего великолепные поместья, и ощущался дух джентри [11], беззаботных владельцев, мчавшихся верхом на чистокровных скакунах по звуку охотничьего горна.

Выбежав на старую террасу, Артемас увидел Майкла, бредущего по снежной поляне, качаясь из стороны в сторону. У старшего брата екнуло сердце, как только он заметил неестественную походку парнишки, пиджак нараспашку… Он ринулся ему навстречу и остановился как вкопанный, увидев темные пятна от паха до колен на коричневых брюках Майкла. Невидящим взглядом мальчик смотрел на Артемаса и бормотал:

— Я сам пошел. И у-увидел… и я не смог помочь…

Он внезапно упал без чувств. Артемас похлопал его по щекам, ласково спросил:

— Что, Майк? Что ты увидел?

— От-тца, — еле выдохнул Майкл.

— Где?

— На д-дереве. Б-большом дереве со с-скамьей.

Артемас прижал хрупкое тельце к груди и поспешил к дому. Сердце готово было выпрыгнуть из груди.

— Что он там делал?

Майкл уставился в одну точку:

— Висел.

И потерял сознание.

Артемас передал его Джеймсу с просьбой вызвать врача, и приказал остальным не разбегаться, а сам кинулся в лес. Увидев отца, он не смог справиться с приступом рвоты.

Окровавленный, распотрошенный труп был привязан к дереву цепью.

Полицейский участок Артемас представлял как полутемную комнату с тусклой лампочкой над головой и мясистыми, жующими сигары здоровяками с кобурами под мышками. Но сейчас он вместе со своим адвокатом находился в комнате для допросов с гладкими зелеными стенами, двое докучливых следователей расхаживали перед ним взад-вперед. Измученный и эмоционально истощенный, глядя на слепящие лампы дневного света, он вспоминал лишь солнечные блики на том, что осталось от отца.

— Давай, сынок, расскажи нам, — допытывался один из юристов, склоняясь над столом и сверля Артемаса взглядом. — Ты ненавидел его. Пару месяцев назад пробовал вышибить из него мозги прямо средь бела дня. Вчера ты угрожал ему пистолетом. Об этом мы узнали от твоей матери, отец ей все изложил по телефону.

— Если бы я намеревался его убить, то я бы так и сделал еще тогда.

К Артемасу подскочил второй следователь.

— Ты не дурак, чтобы убивать его перед свидетелями. Ты выжидал. Утром ты пошел в отель, где остановился твой отец По записям в книге обслуживания комнат установлено, что он завтракал в восемь, и в одиннадцать, когда входила горничная, он еще был неодет. Думаю, ты назначил отцу встречу. Видимо, выстрелил ему в затылок, и не из револьвера твоей бабушки, а совсем из другого пистолета, который нам, вероятно, удастся отыскать.

Первый следователь присел на краешек стола и придвинулся к Артемасу:

— Он умер, когда ты тащил его по лесу между поместьями твоего дяди и де Гудов. Думаю, тебе не составило труда это сделать, судя по школьным рекордам.

Адвокат не выдержал и воскликнул:

— Но нет ни одной прямой улики, которая бы подтверждала причастность этого молодого человека к убийству.

— Зато имеется масса косвенных доказательств, и стоит только сопоставить, как возникает формальное обвинение.

Адвокат недовольно фыркнул:

— А как насчет де Гуда? Отец погибшей имеет более веские причины желать смерти мистера Коулбрука.

— Не впутывайте его в это дело. — Артемас многозначительно посмотрел на адвоката. — Я не буду голословно обвинять кого бы то ни было.

В памяти всплыло разъяренное лицо отца Сьюзен.

«Уж я постараюсь, чтобы вы с отцом заплатили за это».

— Естественно, мы зададим вопросы и де Гуду, — кивнул один из следователей. — Но позвольте вернуться к нашему сценарию.

Он облокотился на стол и подпер рукой подбородок. Прищурившись, уставился на Артемаса:

— Ты положил труп старика у дерева, забросил тяжелую пятнадцатифутовую цепь, сделал небольшое ожерелье для дорогого папочки и повесил его подобно трофейному оленю.

— Пожалуйста, от ваших домыслов меня тошнит, — вмешался адвокат. — Молодой человек прошел через ад…

Следователь продолжил:

— Потом взял нож и вспорол труп от груди до яиц, отрезал их и засунул в карман пальто.

Адвокат, тяжело дыша, схватил стакан воды. Артемас в упор смотрел на следователей, его мутило, болезненная испарина выступила на лбу, капли пота скользили по вискам.

— Хочешь подышать? — ехидно спросил один из следователей.

Артемас отрицательно покачал головой:

— Я на всю жизнь запомнил эту картину. Мой младший брат тоже, но отца я не убивал.

— После того что он натворил, кто поверит, что ты простил его?

Юрист лукаво скосил глаза, заговорил утешительным тоном:

— Наверное, он изнасиловал ее сразу после вашей близости, она забеременела — кто знает, может, это был твой ребенок? Она была еще скромницей и пыталась разрешить проблему сама; итак, она взяла вязальную иглу… — следователь выставил палец, — пошла в ванную, и… — он ткнул пальцем вверх, — случилось так, что она проколола артерию и, должно быть, долго лежала там одна, перепуганная насмерть, может, она звала тебя…

— Сейчас же прекратите, — прошипел адвокат.

Следователь мрачно покачал головой:

— Можно понять, почему тебе хотелось вывернуть старика наизнанку.

Артемас обхватил голову руками. Следователи неустанно следят за ним и выжидают, но боль, готовая вот-вот выплеснуться наружу, переросла в холодное спокойствие. Он хотел, чтобы отец умер, следовало бы убить его. Это было бы справедливо, но он выбрал будущее семьи вместо личной мести. Семейное благополучие — сохранение, восстановление, честь фамилии — отодвигало на второй план его желания. Прежде из Артемаса можно было лепить что угодно, теперь изящная форма застыла и закалилась.

Следователи приблизились вплотную:

— Ты ничего не хочешь сказать?

Артемас поднял голову и посмотрел на них спокойно и уверенно, их угрозы рассыпались в прах.

— Отец получил по заслугам. Мне приходила мысль убить его, — ровным тоном начал Артемас; адвокат тяжело вздохнул. — Но у меня были дела поважнее.

Мать возвратилась в Нью-Йорк из поместья Шульхор-нов подозрительно спокойная в сопровождении своей служанки, частной няни и шофера. Она остановилась в отеле Плаза. Артемас нашел ее в номере: она полулежала на диване, одетая в роскошный шелковый пеньюар поверх кружевной сорочки, светлые волосы картинно взъерошены, глаза припухли от слез. Шофер — молодой человек приятной наружности и хорошо сложенный — стоял сзади и массировал ей плечи.

— Оставь нас, Бернард. — Она махнула в сторону внутренней двери. Артемас с ненавистью проводил его взглядом. Симпатия и безмерная жалость к матери тотчас сменились омерзением. Он терпел, но никогда не любил ее.

Они остались вдвоем, мать скрестила на груди руки.

— Почему остальные не приехали? Мне так нужны мои дети.

— Они так решили, им не понравилось, что ты приехала сюда, а не к дяде Чарли. И если ты хочешь их видеть, придется сделать над собой некоторое усилие.

— Я не могу туда поехать. Не могу находиться так близко от места, где твой отец… о, я не могу даже думать о поездке в этот дом. Я не справлюсь с похоронами… — Ее голос оборвался.

Артемас устало взглянул на нее:

— Возьми с собой Бернарда — уверен, он не откажется. Только знай — Джеймс уже достаточно взрослый, чтобы определить, что шофер исполняет и другие обязанности, помимо водительских. И если не хочешь, чтобы Джеймс тебя презирал, скажи Бернарду, чтобы не приближался к тебе перед всей семьей.

Она подалась вперед, лицо исказилось.

— Да как ты смеешь?! Причинять Бернарду неприятности на похоронах твоего отца?!

— Меня не будет на похоронах. Я не испытываю никакого сыновнего долга перед ним. Но другие пойдут… если захотят.

— Ты восстановил против нас братьев и сестер!

— Нет, вы сами постарались.

— Убирайся!

Артемас спокойно пошел к входной двери. Вслед ему донеслось:

— Ты убил его! Я точно знаю! И если тебя обвинят в этом, я никогда уже не выйду в свет!

Он гордо выпрямил спину и, не проронив ни слова, плотно прикрыл дверь.

— Как мать? — Джеймс выскочил ему навстречу, когда Артемас вернулся к дяде Чарли. Остальные дети, бледные и осунувшиеся, окружив старшего брата, с надеждой смотрели на него.

Артемас немного помолчал, потом как можно более непринужденно сообщил:

— Она очень скучает и, если не сляжет, приедет повидаться.

Дети разошлись, а Джеймс, выждав немного, шепнул Артемасу:

— Это ложь.

Артемас окинул его красноречивым взглядом и поник головой. Джеймс неловко похлопал брата по плечу:

— Ладно, это не важно. Поверим во что-нибудь другое.

«Дорогая Лили».

Артемас задумался, за окном не было видно ничего, кроме жуткого снегопада и темноты. Пучок света от настольной лампы придавал ему определенную уверенность, заставлял надеяться. Он склонился над листом бумаги. Что написать о последних двух месяцах одиннадцатилетней восторженной девочке?

Никакой правды. Только надежды.

Он спрашивал ее о школе, о прогулках в лесу, любимой белке, которую она нашла в разрушенном гнезде, коровах, которых держали ее родители, чтобы иметь дополнительные средства. Он обращался к ее отцу с просьбой описать все сады Голубой Ивы, напоминал ей, что в один прекрасный день принц вернется, чтобы открыть дом и восстановить сады. Правда, ей придется запастись терпением, прежде чем он сможет сдержать обещание.

Неделю спустя после похорон отца Артемас получил ответ на почтовой открытке с цветами.

«Все в порядке. Я буду тебя ждать, — писала Лили. — Ты вернешься, потому что обещал».

Однажды утром бабушка как-то уж очень поспешно вызвала его. Там уже сидели Тамберлайн и Ламье. Артемас вздрогнул от жуткого предчувствия.

В глазах бабушки светилась любовь и печаль. Она тихо вздохнула:

— Отец Сьюзен застрелился прошлой ночью из пистолета, из которого убил Крейтона. Все кончилось, мой дорогой.

Он подумал о Сьюзен, о ее развалившейся семье, потом о своей. Невозможно передать мириады эмоций, которые он ощущал в тот момент. Внук молча кивнул. Слезы брызнули из глаз, он отвернулся к окну и, сунув руки в карманы, насупился.