Глава 22

Пейзаж за окном грузовика слился в одно красочное пятно. Она неслась мимо пастбищ, птичьих ферм, яблоневых садов и пустых полей, подготовленных к севу. Каждый дом имел садовый участок; в основном выращивались одни и те же культуры.

Биение сердца участилось, когда она достигла поворота к Голубой Иве. Все здесь было до того ей знакомо, что она чуть не заплакала. Если она поедет по узкой мощеной дороге, а потом свернет на другую, то приедет прямо к поместью. Если он будет там, она скажет… что? Она еще не решила, но она должна знать, какое право он имеет распоряжаться ее жизнью.

Дорога к Голубой Иве… Там, где она пересекалась со скоростной магистралью и по-прежнему стояли башенные часы.

Она остановила машину и со слезами на глазах задумчиво взглянула наверх.

Голубая Ива… Она бродила по ее пустынным лесам, удила рыбу с отцом, мечтала на красивом, забытом бельведере, играла в принцессу на продуваемой ветром лоджии особняка, пролезала в щели заколоченных окон, собирала цветы в заросших садах. Интересно, думал ли об этом Артемас так же часто, как она. Хорошо бы он не нанял посторонних восстанавливать сады. Ее сады.

Низкий мелодичный звук раздался на башне: часы снова преданно служили ему, показывая его время.

Выжав педаль акселератора, она направила громыхающий грузовик к Голубой Иве. Промчавшись по мосту через тенистую реку Току, она въехала в другой мир и почувствовала, что в горле у нее пересохло. По духу и некоторым общим представлениям эта земля принадлежала ей, хотя и не была ее собственностью. Узкая дорога завернула направо и исчезла в лесу.

Неожиданно слева вырос темный лес, но у поместья он постепенно отступил. Дорога к Голубой Иве проходила по южной границе поместья до пересечения с дорогой к Виктории, проходящей в семи милях отсюда.

Коулбруки подарили ее округу, чтобы люди кратчайшим путем могли попасть в соседний город. В тысяча девятисотом году, как рассказывала Лили бабушка, эта короткая дорога очень много значила для живущих здесь.

Лили свернула к воротам поместья. Лавровые деревья, росшие по сторонам как украшения, остались позади, а старый сучковатый кизил был заботливо подстрижен. Земля была обработана и кое-где среди прошлогодней листвы уже показалась трава.

Стоящая у ворот сторожевая башенка с пуэрарией, вьющейся по стенам, была полностью восстановлена. Теперь темно-синие ставни украшали новые окна, каменные стены были очищены от грязи, величественные железные ворота покрашены и открыты.

Коренастый мужчина с проседью в форме сотрудника безопасности быстро выскочил на дорогу и даже схватился за тяжелый пистолет, сунув руку в кобуру на поясе.

Лили подняла руку в приветствии, не собираясь спрашивать разрешения, как это делали чужие.

По каменному мосту, расчищенному и заново отремонтированному, она пересекла ручей Маккензи, затем остановилась, вышла из машины и пошла через лес. Поместье она могла бы найти с закрытыми глазами.

Земля еще не проснулась от десятилетий запущенности. Через милю дорога ветвилась и образовывала круг. Она посмотрела на величественную, сучковатую иву в середине, одиноко стоящую там, где раньше был небольшой парк. Лили отвернулась от нее, вспоминая, как она считала ее своей в тот самый день, когда карманы ее комбинезона были забиты мягкими коричневыми яблоками, и как Артемас шагнул под иву, не ожидая подвоха, и как вначале испугал, а потом очаровал ее.

Заросли вокруг ивы были удалены, а земля под ней расчищена. Мемориальный камень исчез.

Она пошла быстрее. Земля уходила у нее из-под ног, а дорога с каждой секундой уводила ее все дальше в мир Коулбрука. Обновленные гравиевые тропинки выходили из леса, пересекаясь с главной дорогой. Они вели к озеру, гостевым домам и через реку к амбарам поместья, полям и конюшням.

Ладони вспотели, грудь теснило от избытка чувств. Сказывалось напряжение последних месяцев.

Дорога пошла в гору и свернула в сторону большого холма в самом сердце поместья. На пятнадцатифутовых гранитных валунах, подобно стражам, охраняющим вход во владение, были выгравированы ивы. Их нельзя было уничтожить; лишь ветры и дожди, омывающие их в течение десятилетий, смягчили контуры рисунка.

Неожиданно лес оборвался, и у нее защемило сердце. Лучи солнца падали на необработанную красную землю — старые луга. Она помнила их заросшими сосновым лесом, но теперь они, расчищенные и обновленные, ожидали обработки.

Вдалеке показался дом с новыми двухскатными крышами прочного голубого шифера. Длинные тени падали на землю.

Лили широким шагом прошла мимо фундаментов, где раньше стояли оранжереи, разрушенные до основания, и лежали кучи строительного хлама. Рабочие уже ушли. Искривленная стеклянная крыша пальмовой комнаты в южной части особняка теперь была покрыта черным пластиком.

Тяжелые электрические кабели тянулись с опорных столбов прямо в открытые окна на первом этаже. Опутанный проводами и оборудованием особняк напоминал пациента на операции.

Она остановилась перед главным входом — огромных парадных дверей. Их великолепие, достигнутое сочетанием стекла, дерева и черного кованого железа, контрастировало с царящим вокруг беспорядком. Интересно, а есть ли здесь дворецкий? Она взбежала по ступеням и нажала звонок. Ничего не слышно. Может, не работает? Она дернула тяжелое медное кольцо и вконец разозлилась.

Двери оставались закрытыми. Она стучала по ним кулаками, выкрикивая ненавистное имя.

Наконец раздался глухой звук быстрых шагов. Дверь, дрогнув, заскрипела. На пороге перед пустым парадным холлом, широко расставив ноги, стоял Артемас, одетый в светло-коричневые брюки и свободную рубашку. В больших мрачных глазах сначала промелькнуло изумление, а затем она разглядела не то беспокойство гостеприимного хозяина, не то торжество победы. Он многозначительно изогнул бровь и с издевкой спросил:

— Свидетели Иеговы [26] или сбор пожертвований для дочерей нацистских преступников?

Его небрежность стала последней каплей. Лили бросилась на него, схватила за грудки и резко дернула, да так сильно, что он отлетел на несколько шагов.

— Ты выкупил этот проклятый чайник! Ты никак не можешь обойтись без того, чтобы не вмешиваться в то немногое, что осталось в моей жизни?

— Ты не имела права продавать его, — отрезал он. — Этот дурацкий чайник — символ чего-то такого, что я не мог позволить себе забыть.

— Но ты не волен запретить это мне!

Она ударила Артемаса по колену, нога его подогнулась, и они упали на холодный каменный пол.

Он выругался и зажал ее руки своими ногами. Она тотчас пнула его крепким кожаным ботинком. С неожиданно возникшей яростью он перевернулся, схватил ее за волосы и встал на колени, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки. Вместе с его дыханием до нее доносились ругательства и проклятия:

— Сумасшедшая… совершенно определенно… Я никогда… Боже!

Она пронзительно вскрикнула и ткнула его в живот поломанными ногтями.

— Если мне потребуется стать шлюхой, чтобы ты оставил меня в покое, я стану ею!

— Слава Богу. — Он сделал еще один глубокий вдох. — Ты бьешься как львица, которую я помню.

Она мотнула головой, стараясь освободиться от него, и больно ударилась о каменный пол.

— Ты хочешь, чтобы все осталось по-прежнему! Но это равносильно тому, что Ричард никогда не существовал!

— Я молил бы Бога, чтобы его никогда не было. Моя сестра осталась бы жива, и не было бы никаких обвинений, которые теперь мешают нам.

Он отпустил ее. Она, выпрямившись, села, а потом как-то сразу обмякла, обхватила руками колени. Сквозь туман бешенства и огорчения она увидела все еще рассерженного Артемаса, стоявшего перед ней на коленях.

Лили в ярости мотнула головой.

— Джулия поплатилась за то, что она безжалостно запугивала людей. — Она скрестила руки на груди и закричала: — Ты всегда будешь защищать свою семью, даже если это причиняет мне боль!

Он схватил ее за плечи и с горечью глухо проговорил:

— Я отвернулся от тебя только тогда, когда узнал, что Ричард виновен в происшедшем. Всякий раз, пытаясь помочь, я рисковал потерять уважение своей семьи, но это не останавливало меня. Проклятие, Лили, когда же ты поймешь это!

Она поднялась на ноги.

— В девятнадцать мне хотелось верить, что ты любишь меня больше всего на свете. Я ошиблась и этот урок теперь уже никогда не забуду.

Она резко повернулась и зашагала к двери.

— Давай разберемся во всем спокойно, и в моих мотивах, и в твоем отношении, — вполголоса сказал он, схватив ее сзади за рубашку.

Лили, вскрикнув, повернулась, но к тому времени он уже оторвал ее от пола и крепко прижал к себе.

— Пойдем, я покажу тебе дом, — сказал он голосом, выдававшим его напряжение.

Он чуть ли не волоком потащил ее через тусклый, пещерообразный холл в комнату с маленьким фонтаном в центре. С другой стороны холл выходил на большую мраморную лестницу и к широкой арке просторной галереи первого этажа — совершенно пустой за исключением старого детского пианино у высоких стеклянных дверей в палладинском стиле, которые открывались на лоджию. На стенах висели ободранные обои, краска на деревянном полу совсем сошла.

Взгляд Лили упал на пианино. Там стоял голубовато-белый чайник! Она рванулась, но попытка не увенчалась успехом. Он вновь схватил ее за волосы; сердце готово было вырваться у нее из груди.

Он подтолкнул ее к пианино.

— Возьми, — кивнул он на чайник.

— Похоже, мне придется носить его на цепочке вокруг шеи, как какого-то фарфорового альбатроса.

Он подсадил ее на клавиатуру пианино. Несогласованные звуки диссонансом отдались в комнате.

— Возьми этот проклятый чайник, — повторил он. — Или, ей-богу, мы останемся здесь, пока фа-диез не станет фа-бемолем.

Лили наконец взяла изящный маленький сосуд за ручку. Наклонив к ней голову, он мрачно выдохнул:

— Давай посидим на лоджии с нашим альбатросом и полюбуемся на закат.

Они в обнимку вышли на продуваемую лоджию, освещенную мягкими лучами заката, которые где-то вдали касались горных хребтов.

— Сядь, — приказал он, когда они подошли к мраморным ступеням лоджии.

Она упрямствовала, расставив ноги в сторону, он подставил ей подножку. Оба тяжело плюхнулись на широкие ступени, она соскользнула на ступеньку ниже и с чайником в руках очутилась у него между ногами.

Он дотронулся до ее груди, а когда она попыталась подняться, снова схватил ее за волосы… Они обменялись испытующими, изумленными взглядами. Он покраснел; крохотная родинка под правым глазом налилась кровью, волосы в беспорядке упали на лоб. Он отпустил ее.

— Помиримся, — вдруг выдохнул он. — Пожалуйста.

В душе ее что-то всколыхнулось, кровь заиграла в жилах. Она испуганно отвернулась от него и посмотрела на фонтаны перед собой, на темный соснячок, поросший глицинией. Воздух, холодный и бодрящий, приятно обдувал ее разгоряченное тело.

— Тебе здесь нравится? — спросил он мрачным тоном. — Без тебя не обойтись.

— Ноги моей здесь не будет. Ни в качестве одного из твоих дизайнеров, ни в качестве гостя…

Крепко обхватив старый чайник, она, чуть вздохнув, поднялась и, прижимая чайник к животу, спустилась со ступеней к фонтанам. Он последовал за ней.

Тело ее ожило, она уже не была той беспомощной тенью, как час назад. Пожалуй, ради того, чтобы осознать, что источником этой энергии был он, стоило затевать драку.

— Неужели восстановление этого особняка все еще для тебя так много значит? — вдруг спросила она. — А главное — какой ценой?

— Теперь этот особняк мне еще дороже, чем прежде. Он стал символом выживания моей семьи. — Он сделал паузу. — И твоей. Что бы ни случилось, ты все равно возвращаешься сюда.

Артемас обнял ее за плечи и привлек к себе, затем указал на заросший сад. Толстые плети винограда, покрытые зелеными листьями, спадали вниз на коврик травы тенистыми зонтиками. Это выглядело очень интимно.

— Я помню деревянную беседку в саду. Раньше, в бытность мою ребенком, когда кончались каникулы, я прятался в глицинии, стараясь остаться здесь навсегда. Конечно, моя бабушка и слуги точно знали, где я, но мне казалось, что я был невидим. — Он добавил грубовато: — Понимаешь, если бы я был невидим, то мог бы остаться здесь навечно и делать все, что захочу.

— А на самом деле… Ты несешь ответственность за всех и каждого, кто зависит от тебя, доверяет тебе, и исходишь из наиболее целесообразного для своей семьи и бизнеса.

— Возможно, я еще смогу кое-что сделать как для себя, так и для тебя. Можно было бы попробовать прямо сейчас — сегодня, — если бы мы договорились и перестали рвать друг друга на части.

— Все, что я хочу от тебя, это уважать мое прошлое с Ричардом, уважать сына, которого я очень любила, и уважать мою веру в честность Ричарда. Без этого ничего не будет.

— То же самое я требую по отношению к себе. Я не обязан поддерживать твою веру в их честность.

Он осторожно коснулся ее лица.

— Не надо, — попросила она.

Совсем уж беспомощно он прошептал:

— Я не прошу тебя забыть его. Я лишь прошу, чтобы ты помнила обо мне.

— Это одно и то же.

— Лили. — Его голос был тише шепота. — Не имеет значения, что ты еще чувствуешь, вряд ли ты можешь сказать, что разлюбила меня, да?ке после того, как вы поженились.

Горе и вина — все смешалось. Она отшатнулась. Чайник выскользнул у нее из рук и с ужасным, ошеломляющим звуком, упав на каменную балюстраду, разбился вдребезги.

Ее горестный возглас эхом отозвался в душе Артемаса. Оба страдальчески смотрели на осколки. Лили опустилась на колени. Подняв кусочек фарфора, она сжала его в руке и опустила голову.

— Я не хотела этого, клянусь.

Он опустился на колени рядом и осторожно разжал ее пальцы. На ладони темнело крохотное пятнышко крови. Он взял осколок с глубокомысленным, изучающим видом и крепко сжал в кулаке. Она негромко вскрикнула. Когда он разжал пальцы, на его ладони образовалось такое же красное пятнышко. Уронив осколок, он приложил ее руку к своей.

Лили в отчаянии пробормотала его имя. Он нежно привлек ее к себе, их губы соприкоснулись. От него пахнуло жаром, страсть захлестнула ее, она не в силах была противостоять нахлынувшим чувствам. Что-то подсказывало ей, что она заходит слишком далеко, но ей не хотелось возвращаться.

Он поднял ее и перенес в темный туннель из глицинии. Там, скрытые от посторонних взглядов, они прильнули друг к другу в неистовом порыве. Он проник в ее рот языком, и она окунулась в опаляющую лавину безрассудства, которое испытывала только вместе с ним. Цепляясь за него, она впилась в его губы в беспечной благодарности за то, что он смог дать ей то, чего не мог дать никто другой.

Неожиданно она ощутила животную страсть, а он откликнулся с обезоруживающей точностью, их руки двигались в унисон, глаза его горели неосознанной жаждой обладания. Стянув с нее джинсы и нижнее белье, он сдернул их прямо через ботинки, она же вцепилась в его густые черные волосы. Оба прерывисто дышали, издавая какие-то гортанные звуки.

Лили подалась вперед, впилась зубами в его плоть над соском, потом стремительно переместилась вниз. Он вздрогнул, рванул ее вверх, но она, оттолкнув его, скользнула рукой к нему в брюки и неистово дернула. Брюки затрещали по швам под аккомпанемент ее победного крика.

Он мягко отстранил ее и, перевернув на спину, стал покрывать неистовыми поцелуями мягкий живот и ниже… Она вздрогнула и изогнулась. Запах мускуса и глицинии ударил ему в нос. Она беспомощно застонала, он приподнялся, теперь уже чувство быть потерянной и одновременно разоблаченной удерживало ее так же крепко, как и его руки.

В следующую секунду, стянув рубашку и лифчик, он коснулся ее груди резким, обжигающим поцелуем. Она неловко шарила рукой между их телами. Он покрывал ее жгучими, сосущими поцелуями, в безумии сметая все на своем пути. Она чувствовала полную и первичную любовь.

«Нельзя. Это ничего не изменит», — пыталась вымолвить она, но слова сливались в непрерывный стон.

Скользнув руками по ее обнаженной спине, он подтянул ее ягодицы к своему животу и, искусно работая пальцами, почти довел Лили до оргазма.

Затем вошел в нее быстро и уверенно, она уже изогнулась и конвульсивно подняла бедра. Слезы навернулись у нее на глаза от его невероятной нежности. Лили обвила его руками и вздрогнула от печали и освобождения. Они вновь столкнулись в неистовстве страсти, жаждая завершения совместной борьбы, и забились в экстатическом исступлении.

Они так и не расслабились до конца. Просто, замерзнув, крепко прижались друг к другу. Его руки все еще метались, лаская ее, так что она лишь плечами касалась земли. Она отрывисто вдыхала запах его мягких, влажных волос. Минуты полной, хрупкой тишины тянулись словно вечность. Ни один из них не стремился прерывать это мгновение.

Вина без стыда, любовь без благодарности. Он медленно поднял голову. Ожили противоречивые чувства, на лице его блуждал взгляд, полный триумфа. Победа! Она прочла в его глазах завоевание, и было совсем не важно, как много оно значило.

Лили отвернулась и закрыла глаза. Не допускай его!

— Нет, — вдруг вырвалось у него. — Мы только все осложняем.

Отодвинувшись, он лег рядом, но, когда она шевельнулась, удержал ее своим телом. Лили, вздрогнув, попыталась лечь к нему спиной; он, оказывается, держал ее за рубашку.

— Может, войдем в дом, — буркнул он каким-то потусторонним голосом. — Давай попытаемся пережить все сначала.

— Мне пора домой, — в отчаянии прошептала она.

Артемас поднялся вместе с ней, взял за руку:

— У тебя есть дом.

Слезы неудержимым потоком катились по ее щекам. Она нагнулась, натягивая одежду на голое тело.

— У тебя есть дом, — повторил он.

Лили обернулась. В расстегнутой рубашке он казался таким же уязвимым и беззащитным, как и она. Мучение и признательность заставили ее коснуться его груди; потом она быстро отдернула руку и отвернулась.

На лице его застыла боль, но они не могли позволить себе большего. Он хотел было погладить ее по голове, но она нахмурилась, и он молча опустил руку. Нервы ее были на пределе. Одевшись, они одновременно вскочили, но неловко столкнулись друг с другом.

— Да, теперь мы отнюдь не грациозные романтики. — Ей так и не удалось совладать с голосом.

Он порывисто схватил ее руки, болезненно поморщившись:

— Это лишь вопрос времени. Я не желаю больше поступаться нашим счастьем.

— Может, мы упустили свой шанс. Ты уже сделал свой выбор, пренебрег мною однажды.

— В той ситуации я находился в плену обстоятельств. Тебе трудно понять, почему я так поступил, но теперь это никогда уже не повторится.

— Да, сейчас ты между двух огней: я и твоя семья, твое мнение о Ричарде и о Джулии. Рассчитывая на твой выбор, я только потеряю время.

— Нет. Не уходи, борись за нас. Надо использовать этот шанс, и все на свете будет нам по плечу.

— Теперь у меня нет такой веры, такой силы. Вряд ли я еще раз переживу потерю того, кого я… — Лили осеклась.

— Люблю, — закончил он за нее. — Можешь ты наконец признаться, что любишь меня?

Лили вздрогнула.

«Я не могу предать Ричарда».

— Я любила тебя в восемнадцать. Я люблю память о тебе. Но по множеству причин мы теперь стали чужими.

— Чужими?

Он бросил выразительный взгляд по направлению темной пещеры под глицинией:

— Можешь сколько угодно лгать мне, но не обманывай себя.

Лили коснулась его руки. Как ей хотелось простить ему все, верить и любить! Но их совместное будущее разрушит его семью, лишит ее чувства собственного достоинства. Его братья и сестры никогда не поймут ее неприязни к Джулии, потому что не видели, как мстительность их сестры вымотала Ричарда и остальных.

— Несколько мгновений мы были невидимы. — Она покачала головой. Слова прозвучали тихо и грустно.

Она прошла мимо фонтанов, мимо разбитого чайника, спустилась по каменным ступеням с косогора. В лесу, уверившись, что теперь он ее не видит, она опустилась на землю и обхватила голову руками.

Глава 23

Вспомнив о консоме, Кассандра почувствовала голод. Вот бы найти такое место, где можно поглощать горы булочек с маслом, нисколько не заботясь о полноте! Тогда пластические хирурги и диетологи оказались бы в дантовом аду вместе с Дженни Крейг, Ричардом Симмонсом и Джейн Фондой, непрестанно тянущихся к еде, но удерживаемых толстыми, усмехающимися демонами.

Она подумала о хрупкой Элизабет, которая не боялась располнеть, и с глубокой тоской вспомнила о Джулии, чья безумная энергия позволяла ей без труда сохранять вес. Джулия. Как Касс тосковала по ней!

Размышляя, она растирала лосьоном для загара обнаженное тело, сбросив с живота свою собачонку, Принцессу Ди.

Йоркширский терьер, рыжий комочек меха с глазами, тяжело дыша, вытянулся в тени под шезлонгом. Безобидное существо! Кассандра, мурлыча, прикрыв глаза, легла на спину. Она доверяла только животным и своей семье, больше — никому. Озеро мягко плескалось о каменный настил павильона, с деревьев пронзительно кричали птицы.

В одном Артемас прав — это уединенное старое поместье давало человеку возможность почувствовать себя оторванным от всего мира. Здесь не было мужчин с жадным взором, которые стремились прибрать к рукам ее деньги и вещи. Не было самодовольных, честолюбивых художников, докучающих своими предложениями по дизайну фарфора, не было бесконечных переговоров по делам «Коулбрук Интернэшнл».

Она опустила руку на горячее мужское тело в шезлонге рядом, потянула за бороду, а когда это повлекло за собой лишь невнятное мычание, положила руку на мягкую выпуклость в черных эластичных плавках.

— Арман!

Ей хотелось забыть на время о Джулии, о раздорах в семье, участившихся за последнее время главным образом из-за Лили Портер.

Арман засмеялся осторожным, приятным смехом, но тут же сел.