Глава пятая

Меч в ране

Сначала я хотел ворваться в здание во главе передового отряда, огнем и мечом прорубая путь к Воеводе. Я надеялся в самом начале битвы встретиться с ним в поединке. Тогда и бой закончится гораздо скорее – вряд ли «вольники» будут продолжать сопротивление, потеряв своего предводителя.

Затем я понял, что сам себя обманываю: не станет Шульгин мериться со мной силами. Насколько мне известно, он никогда не блистал в фехтовании. Поднимался по служебной лестнице благодаря изощренным интригам и подлинному таланту тактика. Плевать ему на древние традиции и обычаи и-чу. Преступив одни священные законы Гильдии, с какой стати он захочет исполнять другие? Зато у меня мало шансов уцелеть в гуще схватки. Весь огонь будет сосредоточен на мне, лучшие из лучших бойцы «вольников» будут брошены против моего авангарда.

Я связался с аэродромом, где отряд Кирилла Корина охранял захваченные нами летательные аппараты. (В те дни я поручал Кириллу самые ответственные задания, и всякий раз он выполнял их блестяще.) Меня интересовали не авиабомбы, а десантные планеры. Пока мои кедринцы, неся потери, будут штурмовать парадный вход, я с дюжиной лучших бойцов-добровольцев проникну в здание с крыши. Нам удалось раздобыть подробный план чердака. Пробравшись по его закоулкам, мы с тыла нанесем разящий удар в самое сердце обороны.

Да, по сути, я снова приносил в жертву своих земляков. Они будут отвлекать внимание «вольников», сковывать их лучшие силы, а судьба операции в это время решится в другом месте. Только одним я мог искупить свою вину: и я тоже пошел на верную смерть. Меня опять пытались отговорить, но тут уж коса нашла на камень. Ведь я имел достойного преемника, который сумеет грамотно завершить операцию.

Могучий четырехмоторный аэроплан, который пилотировал армейский летчик с приставленным к виску пистолетом, вел на буксире наш планер. Затем, отцепившись от аэроплана, планер беззвучно полетел над центром города. Мы должны были не промахнуться мимо крыши Блямбы и не врезаться при этом в одну из ее островерхих башен и радиоантенн. За штурвалом планера сидел лучший пилот Кедрина, ученик и помощник отца, мой верный боевой друг – Кирилл Корин. И я был уверен: уж он-то доставит отряд к цели, как бы сильно ни сносил нас ураган.

Планер продолжал снижаться. Временами бешеные порывы ветра поддавали ему в днище, останавливая спуск и даже подкидывая его вверх, швыряли в стороны, норовя сбить с курса. В любую минуту ураган мог бросить планер в пике – прямиком на острие антенны или шпиля, венчавшего башню. Нас так мотало в салоне, било о стены и потолок, что даже самых крепких бойцов начала трепать морская болезнь. Крылья и хвост планера душераздирающе скрипели, и казалось, они вот-вот отвалятся. Черт меня дернул второй раз в жизни подняться в воздух!..

Над Блямбой полоскался на ветру точно такой же, как у нас, черно-белый стяг Гильдии. Засевшие на крыше стрелки били по перебегающим через площадь охотникам. Таежные и-чу двигались парами. Бросок, перекат, выстрел по Блям-бе – и снова бросок. Вычерчивая площадь зигзагами, два десятка бойцов привлекли на себя огонь сотни «вольников».

Кирилл Корин нацелил наш летающий гроб на площадку меж двух островерхих башен, где в случае большой войны должна была разместиться зенитная батарея. Но тут ветер отшвырнул планер влево, чуть не размазав нас об одну из башен. Корин чудом сумел спасти машину, пустив в ход наш единственный реактивный ускоритель. Струя пламени вырвалась из-под днища, и планер скакнул, пройдя в аршине от шпиля, затем клюнул носом, едва не врезавшись в узорную «беседку», венчавшую вентиляционный ход.

Планер сделал виток над площадью, чиркнув левой плоскостью по головам вздыбленных лошадей парадной квадриги, венчавшей Триумфальную арку. Развернувшись, он оседлал воздушную струю и пошел на второй заход. Блямба надвигалась на нас темной громадой. Мы оказались ниже ската ее крыши и теперь неизбежно врежемся в стену.

– Слишком низко! – крикнул я в отчаянии.

Корин, не отрываясь от штурвала, прошипел в ответ:

– Прорвемся!.. – И направил планер прямо в одно из большущих окон парадного зала, что занимает сразу три этажа – с пятого по седьмой.

В этот миг мне не было страшно. С жизнью я простился, еще садясь в планер на военном аэродроме. И что бы сейчас ни произошло, это ничего не изменит. Дальше морга не сошлют.

Планер врезался точно в середину сводчатого окна и, обламывая концы крыльев, в граде осколков стекла и обломков оконных переплетов влетел в огромный зал, где размещался отряд перцовских и-чу.

С грохотом рухнув с четырехметровой высоты на паркет и раздавив нескольких «вольников», наша изувеченная машина проехала до противоположной стены, сметая людей, оружие и амуницию, и воткнулась носом в стену между портретами Великих Логиков Джулио Ванини и Джордано Бруно.

По счастью, никого из нас не покалечило – отделались синяками и ссадинами. Только Кирилл Корин вывихнул при посадке правую ногу. Наши охотники, воспользовавшись растерянностью перцовцев, начали выпрыгивать из разбитого планера. Бойцы забросали «вольников» гранатами и веером ринулись вперед, устилая зал трупами врагов. Я прикрывал их огнем моего родного «дыродела», высунув ствол в иллюминатор.

Очереди разрезали зал свинцовыми потоками и схлестывались в воздухе. Рикошеты от кирпичных сводов разили своих и чужих, от них негде было укрыться. Издырявленная туша планера не могла служить защитой ни нападавшим, ни защитникам штаб-квартиры.

Тут и там возникали короткие, яростные рукопашные схватки. Победившие в них делали несколько бросков вперед и тотчас залегали под градом пуль. Иногда оба дерущихся падали на дубовый паркет, изрешеченные одной очередью.

Кирилл Корин занял удобную позицию, укрывшись за бруствером из нескольких мертвых тел, и из снайперской винтовки одного за другим отстреливал вражеских командиров и пулеметчиков.

Выбравшись из планера, я метался по залу, лупя из «дыродела». Кольчуга, надетая под гимнастерку, была промята в дюжине мест, но я не замечал боли. Я видел только мелькающие вражеские фигуры, высунувшиеся из укрытий головы, взметнувшиеся руки с гранатами.

Своих я определял по белым повязкам на рукавах, хотя где гарантия, что в горячке боя я успею разглядеть эту полоску – порой вымазанную в крови, сбившуюся, скрутившуюся в жгут. А если она и вовсе спала с руки? Или рука не видна?..

Я давил на спуск, пулемет бился в моих руках, дергая раскаленным стволом и плюясь стреляными гильзами. Он словно превратился в живое существо – он жил своей собственной жизнью, которая была чья-то смерть. Он не желал умолкать, даже когда я переставал жать на спуско-вой крючок.

Поначалу преимущество было на нашей стороне – внезапность нападения, бешеный натиск, плотность огня. Противник на время потерял управление. Но нас было слишком мало, чтобы решить судьбу боя в считанные минуты. Четырнадцать – против сотни. Зал, заваленный ящиками с патронами и консервами, скатками шинелей, кипами свернутой формы, грудами сапог, а теперь еще телами убитых и раненых, оказался той сильно пересеченной местностью, в которой завязла наша атака.

Все встало на свои места: уцелевшие перцовцы пришли в себя, разобрались, кто где, получили подмогу из глубин Блямбы и дали нам отпор. Их пули все чаще находили свою цель. Один за другим падали мои поверженные товарищи. Ранен был почти каждый. И вот мы залегли, прижатые к полу огнем. Этот чертов зал, ставший полем битвы и, казалось, принесший нам победу, обернулся для нас ловушкой и теперь грозил превратиться в нашу братскую могилу.

Я укрылся за пирамидой армейских касок с низкими гребнями – явно из стратегических запасов времен Мировой войны. Попадавшие в них пули производили ни с чем не сравнимое звяканье и грохот. Куча постепенно расползалась и проседала, но была еще достаточно высока. Я не знал, на что решиться. Задача не выполнена – мы не смогли прорваться в апартаменты Воеводы и убить его. Не сумели мы и внести смятение в ряды «вольников» и помочь штурмующим Блямбу отрядам. Что делать дальше? Отстреливаться и через несколько минут полечь всем до единого? Сдаться на милость победителя? Ни то ни другое меня не устраивало.

Кирилл Корин подобрался ко мне, каким-то чудом уцелев под беглым огнем нескольких вражеских стрелков. На его левом рукаве расплывалось свежее красное пятно, а из-под шапки седых волос стекала густая темно-малиновая струйка. Пуля прошла по касательной, срезав ему кусочек скальпа.

Я быстро наложил Корину повязки. Обессиленно распластавшись на паркете под прикрытием груды касок, он очухивался. Грудь ходила ходуном, гимнастерка была насквозь пропитана потом.

Огонь ненадолго стих. Наверное, противник собирался с силами, чтобы перейти в контратаку и покончить с нами. Есть время помолиться, поцеловать фотографию родных, пересчитать оставшиеся патроны, продышаться как следует и прочитать самозаговор, возвращая себе достойное и-чу спокойствие, – словом, приготовиться встретить смерть с честью.

Но вместо того чтобы заняться этими важными делами, я лежал и думал: «Слишком много славных и-чу встали под знамена „вольников“. Почему они с такой легкостью преступили наши святые заповеди? Быть может, они знают нечто, о чем мы и не догадываемся? Тогда Почему Воевода не посвятил меня в этот секрет, не попытался перетянуть на свою сторону? Или причина всему – грандиозный заговор некой третьей силы? Нас искусно стравили, и мы, убивая друг друга, свято верим в собственную правоту».

– Тебе надо вырваться отсюда. Мы прикроем, – проговорил Кирилл Корин. – Ты нужен Гильдии. Здесь – бесполезная смерть. Там – долгая борьба.

– А ты?

– Мне не уйти. Остальным тоже. Если уж подыхать, так с пользой. В одиночку у тебя есть шанс. Главное – вырваться из зала. Снимешь повязку и затеряешься среди защитников. Вдруг повезет?

– Никуда я не пойду.

– Пойдешь как миленький. – Корин вытащил из кармана «бульдог».

– Стреляй.

Но он и не думал наводить на меня револьвер, а приставил дуло к собственному виску. И сказал вкрадчиво:

– Ты веришь моему честному слову?

– Не вздумай!

– Клянусь: если ты не пойдешь…

– Черт с тобой! – сдался я.

Он вымазал мне лицо собственной кровью, сочащейся сквозь повязку на руке.

– Так будет труднее узнать.

Он свистнул особенным образом – трижды коротко и один раз длинно. Наши открыли бешеный огонь. Корин тоже стрелял из снайперской винтовки – по одному ему ведомым целям. «Вольники» дружно отвечали. Пули решетили стены и разбитый остов планера, барабанили по скрывавшей нас с Кириллом груде касок. Пробитые каски подскакивали и, кувыркаясь, катились вниз.

А, я, сжимая в обеих руках по маузеру с полными обоймами, перебежками-перекатами – от одного укрытия к другому – ринулся к дверям зала. Стрелял редко – лишь когда кто-нибудь высовывался, чтобы выстрелить в меня, или бросался наперехват. Чаще в упор. И без промаха.

Заветная дверь все ближе. Еще один ринувшийся навстречу перцовец – выстрел. Тень слева, взмах меча – выстрел… Лезвие проходит в вершке от шеи. Вижу движение за грудой ящиков у самого выхода. Выстрел, выстрел, выстрел… Бью с обеих рук, пытаясь достать изготовившегося к стрельбе пулеметчика. Мимо! Выстрел, выстрел, выстрел… Пулеметный ствол дергается вверх, и очередь уходит в потолок. Прыгаю через баррикаду и кубарем выкатываюсь в коридор. А в зале все так же гремят выстрелы.

Поблизости ни души, а на повороте коридора двое «вольников» установили станкач и залегли. Того гляди, сыпанут пулями – от стены к стене.

– Чего ждете?! – со злостью кричу я. – Где подмога?! – И сломя голову несусь в сторону парадной лестницы, жду очереди в спину. Пулемет молчит.

Итак, я остался один. Сорвав с рукава повязку и вырвавшись из зала, я стал неотличим от «вольников»: форма та же самая, лицо перемазано кровью. Я несся по длинному и широкому коридору штаб-квартиры и, словно оглохнув от разрыва гранаты, во всю глотку орал бегущим навстречу бойцам:

– Где Шульгин?!

Чаще всего «вольники» бросали мне:

– Не знаю! – и устремлялись дальше.

Иногда мне отвечали, мол, видели его там-то и там-то. Я менял направление, переспрашивая на бегу у встречных. И вскоре выяснял, что Назар Шульгин совсем в другом месте. Я бежал туда.

Раза два меня узнали – но, видно, не поверили своим глазам, а в кутерьме некогда было разбираться. Я же делал вид, будто впервые вижу этих и-чу.

Я мчался по коридорам, птицей взлетал и вприпрыжку сбегал по лестницам, пригибаясь одолевал простреливаемые с улицы залы. Огромное здание Блямбы представляло собой восьмерку, выписанную вокруг двух внутренних дворов-колодцев. И я успел вычертить две такие восьмерки по ходу своих безрезультатных поисков. Воевода был неуловим.

Дважды рядом со мной падали подстреленные «вольники». Взрыв выпущенного из бомбомета снаряда разметал паркетины и доски в трех шагах впереди меня, и тяжело нагруженный цинками боец с криком провалился меж перекрытий.

А потом перцовский Воевода Андрей Хржанский увидел меня на одной из лестниц – пролетом выше, – замер на мгновение и тотчас закричал, перекрыв треск пулеметных очередей:

– Это Пришвин! Держи его!

Кто-то озирался, не понимая, о ком идет речь. Кто-то вскинул винтовку и начал стрелять в мелькнувшую на другом этаже фигуру, приняв ее за этого самого Пришвина. Кто-то кинулся мне навстречу, на ходу расстегивая кобуру.

Я взмахнул мечом. Со свистом лезвие прорезало воздух, отрубив моему противнику кисть руки вместе с нацеленным на меня револьвером. Многие нынешние бойцы недооценивают холодное оружие. Сегодня мне еще неоднократно предстояло в этом убедиться.

«Вольник», держась за культю, валился на ступени. «Отвоевался, парень, – мелькнула мысль где-то на третьем уровне сознания. – Повезло…» И спустя мгновение я кубарем катился вниз по ступеням, а позади автоматная очередь выбивала дробь на розовом мраморе.

Отчаянно размахнувшись, я бросил финку. Стоящий на лестничной площадке стрелок вставлял в автомат новый рожок и прозевал мое движение. Финка воткнулась ему в кадык. Он взмахнул руками, выронил «петров» на ступени, повалился назад, обрушив огромную фарфоровую вазу династии Тан.

Я пружинно вскочил на ноги и ринулся вверх по лестнице. К «петрову» уже тянулась рука молодого парня в офицерской форме, но без ремней и погон, который по-мальчишески съехал по перилам. Он должен был первым схватить автомат. И все-таки первым был я. «Вольник» пока не умел ускоряться.

Мы замерли, уставившись друг на друга. Но я-то был с «петровым», а парнишка – без ничего.

Он был высокий, стройный, белобрысый, веснушчатый, с высоким лбом и ошеломленным взглядом серых глаз. Мне было жаль его убивать, но и позволить уйти я не мог. Когда он понял, сейчас я выстрелю, румянец схлынул со щек, сменившись зеленоватой бледностью. Я подпрыгнул и, резко взмахнув в воздухе ногой, кончиком сапога коснулся точки на его лице, известной всем обученным и-чу. Парень придет в себя через пару часов.

Здесь слишком много сопляков, которые не знают моих приемов. А ведь они тоже называют себя Истребителями Чудовищ. Значит, я схлестнулся с ускоренным выпуском и-чу – штамповкой военного времени. Что-то вроде трехмесячных курсов прапорщиков времен Мировой войны.

Выходит, очень спешил Воевода, решил взять не умением, а числом. Дохлый номер…

Я начал стрелять в коридоре третьего этажа. Бил одиночными – берег патроны. В ответ мне палили челрвек пять или шесть, стремительно (как им казалось) высовывая из дверей головы и руки с револьверами и автоматами. Я целил в кисть или запястье – не в лоб же стрелять этим мальчишкам. И скоро в коридоре скрипело зубами, стонало от боли и обиды целое отделение одноруких юнцов. Где же их командиры? Где Шульгин, черт его дери?!

Пройдя отрезок коридора, как нож – теплое масло, я оказался в просторном холле. Позади скрипели и хлопали на ветру раскрытые двери, корчились на полу раненые. А здесь были пальмы в кадках по углам, высоченные стрельчатые окна, зеркально натертый дубовый паркет. Как будто и нет никакой войны. Недоставало только вальсирующих пар в бальных нарядах или увешанных орденами чинов, занятых изобильным фуршетом.

Командиры возникли передо мной мгновенно – я едва уловил молниеносное движение по коридору. И вот они совсем рядом. Это был совсем другой уровень, это был класс. К тому же их оказалось двое. Боюсь, не потяну…

– Зачем пожаловал? – осведомился первый, скинув с плеч парадный китель с аксельбантами. – Смерти ищешь?

Это был Тимур Гаров. Горбоносый, смуглый, с огромными черными глазами навыкате – похожий на легендарного горского князя Аджибея. Один из лучших фехтовальщиков Гильдии, блестящий специалист по ядам и противоядиям. И вот он здесь – среди «вольников», а значит, мой смертельный враг.

– Чего вы ждали? – вопросом на вопрос ответил я. – Детей не жалко?

– Опоздали малость, – буркнул второй, Игнат Мостовой, еще один и-чу из старой команды моего отца. Он тоже остался в одной рубахе – приготовился к схватке. – Зато ты очень спешил…

Фигура Геркулеса. Медвежьей силы и скорости человек – чемпион губернии по рукопашному бою и вольной борьбе. Прямой, честный до неправдоподобия, а главное, наидобрейший. Много лет он вел начальные классы в каменской школе и-чу, и всякий раз ученики с первого дня буквально влюблялись в него. Как он оказался в этой компании – ума не приложу.

«Дело нечисто, – обожгло меня до самого нутра. – Нечисто дело! Кос-мо-се!!! Как остановить?! Как, пока не поздно?!» И тут я совершил поступок, не отрывая глаз от блистающих в свете люстр обнаженных клинков, я швырнул на пол свой обагренный кровью меч и сказал:

– Подождите, ребята. Вникните в мои слова. Нас предали.

Я использовал специальную интонацию, которой Истребителей Чудовищ обучают в Академии. Они обязаны были меня выслушать.

Меч еще долго звенел у меня под ногами. Мы трое молчали. Я закаменел в ожидании разящего удара. Лица у и-чу были сосредоточенные, они проверяли меня. Но я не врал, даже на золотник не хитрил, и это было легко обнаружить.

Гаров и Мостовой отмякли.

– Мы слушаем, – ответил за двоих Игнат. Оба кинули мечи обратно в ножны. – Что ты имеешь в виду?

Сердце мое забилось снова. Надо было спешить – ворвется сюда кто-нибудь и начнет стрелять-рубить, а уж потом мозговать ситуацию. И я заговорил, спеша и потому спотыкаясь:

– Назар не мог по своей воле… стравить и-чу. Я уверен. Кто бы ни победил в войне… Гильдия ослабнет десятикратно. Назар – не предатель. Назар – под контролем.

– Что ты несешь?! – поразился Мостовой. А Гаров, судя по выражению лица, все понял.

– Его сознанием завладели. – Я перестал спотыкаться. – Губернский Воевода – пост высокий, но не гарантирует безопасности. Пяток младших логиков, вместе войдя в транс, способны крепко его прижать. Я знаю такие случаи. Отец рассказывал…

Мостовой не верил, и я продолжал, хотя любая секунда могла оказаться для меня последней.

– Великий Логик фон Манштейн попал под контроль белого мага Циссимуса, которого наняло семейство речных певунов. Ему обещали философский камень, и Циссимус нарушил священную клятву. С помощью чар соблазнил жену Манштейна, и она, околдованная, выдала ему тайное имя мужа.

– Некогда болтать! – рявкнул Тимур Гаров. – Сами все выясним. Нужно объявить перемирие. А потом…

Он не договорил. Раздирая надвое мир, оглушительно хлопнул выстрел, и Тимур ничком повалился на зеркальный паркет.

– Не стрелять!!! – истошный крик вырвался из меня, ободрав горло. – Не стреля-ять!!!

Стрелок меня не слышал. Я хотел сунуться под назначенную Игнату Мостовому пулю. Не успел. Игнат покачнулся, приняв грудью порцию свинца, но удержался на ногах.

– Разбе… – Вторая пуля попала в лоб.

Он обрушился на паркет, казалось содрогнув всю залитую кровью Блямбу. Я увидел стрелка, показавшегося из-за угла стены, и цапнул свой лежащий на полу меч. Я взмахнул рукой сколь есть силы, швырнув меч в стрелка. Клинок полетел, вращаясь, как пропеллер.

Стрелок с лицом, закрытым черной, с прорезями для глаз шерстяной шапочкой, одетый в спецкостюм скрадывания, не ожидал моего броска и успел только вскинуть карабин, защищая грудную клетку. Клинок прошел ниже приклада и, вонзившись в живот, рассек позвоночник. Подкосились ноги, и стрелок без единого звука осел на пол.

Рядом никого не было. Вдалеке, в начале коридора, шла яростная рубка. Я еще не знал, что это ворвавшиеся в здание алтайцы расправляются с ротой курсантов и-чу.

Подскочив к убитому, я сорвал с него черную шапочку. Длинные русые волосы хлынули из-под нее как вода. Ох! Дрожащей рукой я убрал упавшие пряди с лица. И мне вдруг показалось, что я предчувствовал этот кошмар. Господи! Господи!..

На меня смотрела Сельма. Она была еще жива, но не могла шевельнуться. Такой красивой я ее никогда не видал. А ведь утром сестра выглядела постаревшей лет на пятнадцать – потухший взор, бледное, синеватое лицо, черные круги под глазами, морщины у рта и глаз…

– Зачем? – спросили мои губы, не шевельнувшись. – Зачем ты стреляла?

– Зачем? – спросили ее глаза, и две слезинки выкатились из их уголков к крыльям носа. – Зачем ты меня убил?

Я не знал, что ответить, но и молчать не было сил. Я опустился на колени, продолжая безмолвный диалог:

– Почему вы так жестоки?

– Я любила его.

Тридцатилетняя Сельма, старшая из моих сестер, уже отчаялась устроить свою судьбу. Встреча с Ладиславом Мадьяром в одночасье все изменила.

История их отчаянной любви была коротка. Ладислава зарубили вчера в полночь, на пороге снятого им в Каменске дома. Неизвестно кто. И наша Сельма, обнимая окровавленное тело своего мужа, глядела вдаль и что-то шептала, шептала. Я не мог разобрать ни слова. А сегодня она вдруг появилась в моем штабе – собранная, напряженная, страшная лицом. Я подумал было, что надо отправить ее в Кедрин, но неотложные дела подхватили меня и понесли. Я забыл о сестре. И вот мы встретились вновь…

Я хотел сказать ей: «Ты убила невиновных», но не было сил так больно ударить ее на пороге смерти.

– Ты поправишься, – сказал я. – Сейчас поедем в больницу…

– Они невиновны? – спросили ее глаза. Как видно, голос мой сфальшивил.

Я молчал. Все, что я ни скажу сейчас, будет во зло. Однако молчать было нельзя. Мне казалось, только наш разговор держит Сельму в этом мире, не дает ей ускользнуть навсегда.

– Нас предали, – наконец выдавил я. – Командиры «вольников» со мной согласились.

– Жаль… – Ее дыхание остановилось. Я прижал к себе невесомое тело Сельмы. Душа ускользнула…

Глава шестая

Последний разговор

Внезапно я обнаружил, что за моей спиной застыли алтайские лучники, прибывшие к нам на помощь с Катуни. Воины, не ведающие страха и сомнений, с лицами, вытесанными из горного камня, и узкими щелками глаз. Великие лучники, не имеющие себе равных, – от Каспия и до Камчатки. Они не знают жалости, не ведают милосердия. Неся смерть, они не испытывают радости – это их единственное умение.

А в теле моей сестры по-прежнему был мой меч. Надо его достать, но тогда и-чу узнают, кто ее убил. И я сказал:

– Не вынимайте из раны меча. Мы сделаем это дома, когда мать будет обмывать тело.

Никто не возразил. Да и с какой стати спорить с командиром?

Мать… Я в первый раз за эти минуты подумал о ней. Как она переживет смерть старшей дочери – своей любимицы, своей главной опоры? И переживет ли?.. Боже мой! Что я наделал?!

Но некогда было предаваться чувствам. В Блямбе по-прежнему шло сражение, и я должен был руководить войсками. Я осторожно опустил сестру на скользкий от крови пол. Поднялся с колен, взял у кого-то из алтайцев кривую саблю и потребовал доклад о ходе боя и положении в Каменске.

Подошел Ефим Копелев, который возглавлял лучников, доложил ситуацию. «Вольники» продолжают удерживать четыре верхних этажа и сдаваться не намерены, несмотря на большие потери и обреченность положения. К Триумфальной площади с разных концов города подтягиваются правительственные части. Но что они собираются делать? Если бы хотели помочь «вольникам», давно бы вступили в бой. Значит, как я и предполагал, они ударят по победителям. То бишь по нам. Если я не придумаю что-нибудь такое, от чего голова у всех пойдет кругом.

Так или иначе, нужно заканчивать бой и выходить из города, пока кольцо окружения не сомкнулось, а войска не получили приказ атаковать. Рассчитывать на вечный нейтралитет властей не приходится.

Когда штурмующие поднялись еще на два этажа, потеряв до батальона убитыми и ранеными, наступательный порыв стал выдыхаться. Глупо переть напролом, если враг закрепился и пристрелял каждую сажень коридоров и лестниц.

Огонь смолк. Наступило затишье. Время по-прежнему работало на «вольников». Я послал к Воеводе парламентера с белым флагом и повторным предложением сдаться. Назар Шульгин отказался без объяснений. «Нет» – и все.

Бойцы, пользуясь случаем, решили перекусить. Сухим пайком, понятное дело. На той стороне ложки застучали о котелки – у противника была горячая пища.

– Эй, оглоеды! Давай меняться! – весело закричал кто-то из наших. – Мы вам – ящик шоколада, а вы нам – котел гречки. Годится?

– На кой ляд?! – ответили из-за баррикады, сложенной из физкультурных матов, дубовых дверей, письменных столов и книжных шкафов. – От каши ружо встает, а от чоколада падает.

– Ну вы и злыдни!

– Сами хороши! Город тряханули, а крупу не нашли! – Начиналась обычная для гражданской войны перебранка.

Я вызвал к себе командиров отрядов. Ординарцы прыснули по коридорам. Штаб мой временно разместился на четвертом этаже – в кабинете главного хранителя трофеев каменской рати. Он мало пострадал во время боя, и из затененных углов на меня мрачно глядели прекрасно выделанные чучела убитых чудовищ: малого дракона (старшие собратья сюда бы не влезли), ехидны, василиска и чхарура. Именно их живые сородичи больше всего выиграли от штурма Блямбы, чем бы он ни кончился.

Вдоль стен стояли стеллажи и стеклянные витрины с черепами, шкурами, кожей, когтями, клыками и хвостами всевозможной нечисти. С кем только не приходилось сталкиваться бойцам Гильдии за долгие века ее служения человечеству! Интересно, нет ли у чудовищ похожего музея с боевыми трофеями и высушенными головами и-чу?

Я с волнением ждал появления моих командиров, боялся, что кого-то недосчитаюсь. Один за другим они возникали в дверном проеме – перепачканные в штукатурке, забинтованные, пахнущие порохом и потом, с пятнами чужой крови на одежде.