Отстрел

— Кто свел с теми, кто продал чек?.. Это последнее!

Личный шофер знал больше, чем ближайшие сотрудники.

—Мансур… Все! Прости!

Бутурлин не ожидал толчка — жестко влетел в забор спиной. Ниндзя — высокий, жердистый — огибая прохожих, уже бежал по направлению Октябрьской площади, к памятнику В.И. Ленина. У Российского пенсионного фонда он неожиданно завернул за угол. Может, там все это время ждала его машина «Дромита».

«Черт бы тебя побрал…» Кулак у Ниндзи оказался костлявый, острый. Вернувшись к себе, снова спросил о Савельиче.

—Нет, не звонил пока.

Бутурлин набрал номер следственного изолятора:

—Здоров…

У телефона был заместителя к у м — он дежурил от руководства Бутырки. Поболтали пару минут.

— Как там вор в законе? Афанасий?

— Сидит… — Кум хохотнул. — Что-то все больно им интересуются в последнее время! Министерство. Генпрокуратура. Федеральная служба. Адвокат достал жалобами… Прямо Аль Капоне российский!

— А кто Аль Капоне? Бывший вышибала публичного дома!

— Ты чего хотел?

— Допросить.

— Милости прошу, всегда рады. Кстати! Хочешь анекдот? Сообщение проскочило из камеры: «Бутурлин взял сто тысяч. В долларах…» Я как раз собрался тебе звонить…

— Смешно.

— Вот именно… Я не стал отсылать. Приезжай — заберешь!

Коллеги-оперативники были людьми тонкими. В том числе и заместитель по оперработе Бутырки. Ухо следовало держать востро.

Кумпроверял.

—Это ты зря! — Бутурлин засмеялся. — Взятка в крупных размерах! Пусть и начальство тоже повеселится!

Вообще-то последние недели Бутурлину было не до смеха.

«Шансы твои, Бутурлин, падают. Что-то носится в воздухе».

Он взялся за почту. Первым наверху лежал конверт.

«Москва, Шаболовка, РУОП. Бутурлину».

Бумага была направлена ему лично. Секретариат ее не зарегистрировал, генерал не наложил резолюции. На тетрадном листе посредине стояло печатными буквами:

«Бутурлин, достанут тебя и твою семью».

Обдумывать угрозу было некогда. Уже звонил телефон. Савельич с утра встречался со своей помощницей.

—Я хочу, чтобы ты подъехал. Встретимся у метро…

Они сидели у нее на кухне. Она налила ему самую малость «Абсолюта». Савельичу пора было на работу. Себе плеснула тоже. Квартирка была аккуратная, чистенькая. Сынок ее уже спустился во двор, в детский сад. Она помахала ему с балкона.

—Не тоскливо?..

— Живу сейчас с одним. Не знаю. Так-то он неплохой. К пацану хорошо относится.

— Наш?

— Азербайджанец из Нагорного Карабаха. У него там никого не осталось.

— Ты все в «Зеро»?

— А что делать? Женский коллектив…

Обо всем понемногу они уже успели потолковать. Она рассказала о менте, приезжавшем на вишневом «мерседесе», расспрашивавшем о Туркмении, о Шмитаре. По описанию он узнал главу охранно-сыскной ассоциации… Содержание бесед Савельич незаписывал и никому не докладывал: отношения были чисто дружеские.

—Барон активизировался, Пал Палыч…

Это она и хотела сообщить.

Боевик, задерживавшийся с ампулой триметилфентанила, в которой оказалась обычная вода, покинул место работы.

— Наркоман, которого он подкармливал, загремел в Ганнушкина… — Она имела в виду психушку.

— Мы собираемся брать Барона. Давно он был?

— Подходил тут к шоферам. К моему тоже.

— Пал Палыч?

— Да. Трос понадобился.

— Едут куда-то?

— Кто их знает? Трос длиннющий! Барона тут подобрал один человек. Интересный для тебя. Я их пару раз вместе видела. Волосы светло-серые, как олово или алюминий…

— Буду иметь в виду…

— Но ты осторожнее насчет меня, Савельич! А то пацаненок один останется!

—Ты меня знаешь.

—И о тросе ни слова! Барон — он ведь сначала оторвет голову, потом подумает… Говорить надо не с ним, а с его матерью. Она — мать, беспокоится…

Бутурлин приехал быстро. Заместитель ждал на остановке, как уговаривались.

Сообщение о новой связи Пал Палыча — с металлическим отливом волос — было кстати…

—Одного мужика отправили отсюда в психушку пару дней назад. Отравление новым наркотиком. Ширево он получил от Барона… Наркоман — это повод.

— Барона пора брать.

— Мать его тут. Торгует… Апельсины, бананы. Все с оптового рынка…

Он кивнул на ряд цветных тентов. Москва была раскрашена ими. Там же, вокруг столиков, впереди густо алели вынесенные на тротуар кресла кафе. Закрытый газетный киоск — тяжелый, скучный — отделял былое от настоящего.

—Сейчас она отошла… Подождем!

С ними одновременно появился патруль муниципальной милиции. Менты въехали на тротуар. Вышли. Мордатые, в кепи наподобие бейсбольных, куртках, заправленных в брюки. Несколько минут наблюдали молча. Задняя дверца машины оставалась открытой. Появившийся из-за ларьков кавказец знал порядок. Собрал с прилавков в пакет яблок, добавил апельсинов, бананов, отнес на заднее сиденье машины. Менты уехали.

—Знакомая картина, — констатировал Бутурлин. Номер патруля он все же запомнил. Для себя.

«Могут понадобиться…»

Баронесса появилась быстро. Гнутый носик, некрасивые беспокойные глазки, веснушки… Все остальное — цвет волос, губ, вторые брови — все было ретушь, краска, резина… Другие девки, торговавшие рядом, выглядели естественнее. Вроде его овцы. Они были девочками его двора. Детства. Савельич заговорил:

—У нас к вам короткий, но очень серьезный разговор… — Он назвал ее по имени-отчеству. — Мы из Регионального управления по борьбе с организованной преступностью. Я намеренно не стал вас вызывать. Поговорим тут несколько минут. Дело касается вашего сына…

Разговор продолжили у закрытого газетного ларька.

—Вашего сына собираются вызвать. Поговорить о вашем соседе-наркомане. Они вместе работали… — Савельич владел полным объемом информации. — Мы все знаем. — Он кивнул на своего спутника. — Это подполковник Бутурлин. Я — капитан Савельев…

Савельич сделал попытку показать удостоверение, соседка тут же ее отвела.

— Сосед этот уже не первый раз попадает…

— Я вас понимаю. Вы мать.

Прохиндейки эти могли обвести вокруг пальца кого угодно. Самих же можно было достать только через их деток. И именно детки пудрили им мозги, как хотели.

— Что мы предлагаем? Короткий, но откровенный разговор с вами. Ничего не пишем. Вы ничего не подписываете. И расходимся. На вашего сына падает подозрение, что он вместе с друзьями…

— С Шайбой, что ли?

— И с Шайбой тоже. Снабжал его наркотиком в ампулах. Шайбу вы знаете…

Шайба тоже хорошо знал своих убийц. Приятели его рекрутировались из нескольких групп: отбывавшие вместе с ним наказание, коллеги по спорту, по охранным агентствам, где он последнее время работал. По месту жительства. Он не поехал бы с чужими, малознакомыми за город поздно, зная, что на рассвете ему предстоит сопровождать Арабова.

— Почему он не держится от них дальше! Известный борец, чемпион…

— Так и будет! Сейчас объясню. У него теперь другое окружение. Он ушел из ресторана. Не знали? В фирмах этих… Каким бы мастером спорта ни был, а больше все на побегушках!

Говорила она тихо, прикрывала рот. У нее были проблемы с зубными протезами. Короткий взгляд словно обтекал предметы по периметру, не проникая вглубь, но все замечал.

—И того и гляди: убьют или за решетку отправят за чужие грехи. Друг у него…

— Это кто же?

— Вы можете не знать…

Женщина обвела глазами Савельича и Бутурлина, точнее, пространство между ними.

—Еще мальчиками бегали вместе. В одном доме жили. Мать у него в ВЦСПС. Завсектором. Наш отец тоже из Совмина.

— Плата?

— Да. Он тоже ушел из «Рыбацкого банка». Решили работать самостоятельно…

— Не вдвоем же!

— С ними третий. Наш тоже, русак. Приехал откуда из Ферганской долины…

— Вы видели его?

—Высмотрела. Они тут встречались. Сын сказал: «Не ходи!» Да где уж там! Материнское сердце…

Это было кстати.

— Какой он из себя?

— Высокий, располагающий к себе. Волосы серые…

— Серые?

— Как седые…

Цвет плохо поддавался описанию, но Бутурлин понял, чтои мать Барона, и источник Савельева, и Рэмбо говорят об одном.

— Как ваш сын называл его?

— Не знаю. Вроде Ганс…

Она уткнулась взглядом в пустое пространство. Недавно он слышал о человеке с таким именем. «Странная кличка…»

Простились там же, у закрытого газетного киоска. Бутурлин и его зам молча прошли к машине.

—Плата этой ночью свалил за рубеж… В Турцию. Макс приходил к Рэмбо с документами Гнеушева… Рэмбо считает, что за ним кагэбэшная контора… — Бутурлин постоял, чтобы не продолжать в машине. — Я не могу доказать. Но это киллеры, Савельич… С ними в связке Промптов. Сейчас они разбежались… Ты заметил, все время крутятся какие-то наши из ближнего зарубежья?

Савельич заметил:

— Барон сейчас как бы в стороне. Я думаю, его можно прихватить. Мы никого этим не вспугнем.

— Я об этом тоже сейчас думал. Берем! Я тебя освобождаю от другого. Занимайся…

В машине Бутурлин снял трубку радиотелефона:

—Что у нас?

Ответил старший опер:

—Там с Ниндзей что-то… На автозаправке у Аэровокзала!

Ниндзя любил заправляться на Ленинградке. Автозаправка была из тихих: тут и в часы пик почти никогда никого не было. Несколько жилых зданий хрущевских времен, разросшиеся буйно тополя. Тихая заводь доперестроечных времен. С утра работала знакомая девка, Ниндзя симпатизировал ей, хотя никогда не приглашал с собой. Просто дарил то цветы, то конфеты. Коробка ассорти и теперь лежала у него в машине. Сейчас его знакомой не было. «Может, отлучилась в магазин… Или опаздывает!» Заправщик, инвалид-афганец — непроходящий свищ на ступне, — уже подходил. В руке он держал шланг.

— Привет!

Ниндзю тут знали.

— Как жизнь?

— Все нормально…

Набор фраз был постоянный. Он опустил стекло, передал ключ. Последние часы в офисе прошли нервно. Ниндзя, привыкший к савоновской вольнице, вернувшись с допроса, попал под колпак детектива из «Лайнса». Он вызвал Неерию:

—Хочу заправиться, как всегда, на Ленинградке. Игумнов возражает…

Ниндзя развернулся, ушел в глубь двора, предоставляя Неерии разобраться.

Верный пес! Ниндзю кольнуло: его «мерседес» в последнюю минуту заменили «вольво» охранно-сыскной ассоциации. За руль должен был сесть Игумнов.

—В чем вопрос?

Игумнов — все в том же кожане а-ля Марлон Брандо и фильме «Дикарь» — начал со второстепенного:

—Я должен отправить человека в синагогу, занять место. — Он балансировал между «вы» и «ты», взаимоотношения не были определены четко. — Пропуск я не получил. От Аркана ничего не поступает. Похоже, приглашение ему не понадобится.

Неерия молча протянул кусок картона. «Мединат Исраэл» — два слова большими буквами были отпечатаны по-русски.

— Это последний. Я ездил за ним в посольство. — Неерия искал взаимопонимания. Но Игумнов не мог себя переломить: он держался вежливо и не больше.

— Молящиеся будут в белых накидках…

— В таллитах…

— У нас будут такие же. В финале вам нужно будет накрыть не только плечи, но и голову.

— Это все?..

Ниндзя видел: Неерия теряет терпение. Счел за лучшее подойти:

—На этой заправке я всех знаю. Тридцать минут. И я здесь. Мне никого не надо.

Неерия не мог отказать:

— В порядке исключения. А в дальнейшем делать все, как скажет секьюрити…

— Я бы просил этого не делать… — Игумнов получил соответствующую инструкцию.

— Я уже решил. Когда он вернется, проследите, чтобы мне доложили…

— Это не моя обязанность. — Игумнов качнул головой. — Мне заплатили, чтобы я доставил вас в Иерусалим живым и целехоньким. И таким же вернул назад…

Ниндзя не дослушал, поспешил сесть за руль. Увел машину с глаз долой. За ворота.

Автозаправку буквально заволокло тополиным пухом. Было слышно, как наполняется бак. С Ленинградки, заглушая все, доносился одновременный шелест шин неостанавливающейся бесконечной автоармады. Звук льющегося бензина внезапно исчез. Было слышно, как инвалид закручивает пробку. В зеркало заднего вида Ниндзя наблюдал, как он разогнулся и захромал вдоль машины. Вместе с ключом инвалид нес газету. В последнее время кое-где для привлечения клиентов на заправках практиковали новинку — с ключами вручали свежий номер «Коммерсанта» или «Мегаполиса-Экспресс». Ниндзя приспустил стекло. На секунду газетный лист закрыл Ниндзе дома и деревья. В это же мгновение черный ствол вспорол газетный лист на уровне лба Ниндзи. И в тот же момент все было кончено. Ниндзя успел осознать это прежде, чем вылетела первая пуля. Белый язык пламени, вырвавшись из дула, вошел в мозг и там застыл вечным огнем. Инвалид затушил вспыхнувшую газету, оглянулся. Стрелявшего уже не было, он исчез под деревьями. Оттуда слышался звук отъезжавшей машины… Пистолет валялся у бордюра, инвалид не стал его поднимать. Свернул к ящику с тряпками, в масленую грязную рукавицу сунул свою добычу — пачку стодолларовых, аккуратно прикрыл ветошью… Потом пошел звонить.

По Ленинградскому шоссе тесно, отражаясь в сверкающих фюзеляжах, шел транспорт. Сбоку послышался вой милицейских сирен. Водители, мчавшие по Ленинградке, не очень-то на него реагировали. Едва-едва притормаживали. Война милицейских с бандитами из подвалов и чердаков переместилась в центр общественного присутствия — на площади, в банки, в метро. Велась демонстративно. Открыто. В реквизите тех и других появились одинаковые маски или вязаные чулки с прорезью на лицах, камуфляжи. Тротуары и переходы во время схваток были заполнены людьми. На публику воюющие стороны не обращали внимания. У бензоколонки выстраивалась цепь оцепления, менты никого не подпускали к машине, в которой произошло очередное убийство. Но Рэмбо был уже по другую сторону цепи. Взгляда на марку, на номер машины было достаточно. Ниндзя свисал, касаясь кровавым месивом приспущенного стекла дверцы, руки лежали на баранке. Ни одна пуля не попала в огромный бронежилет, которому Ниндзя был обязан своим прозвищем. Сбоку, у «мерседеса», в оперативно-следственной группе вместе с начальством Рэмбо увидел Бутурлина. Однокашник показался Рэмбо нахальнее и безразличнее обычного. Руководство главка в лице Толяна важно надувало щеки. Рэмбо перемигнулся с девицей у окошка бензоколонки:

— Кто его обслуживал?

— Валерка. — Она мотнула головой в сторону.

Молодой мужик в туфле с ортопедическим каблуком вытирал руки тряпкой. Он явно делал вид, что происшедшее не имеет к нему отношения.

«Ничего, Бутурлин его обломает…»

Рэмбо достал визитную карточку, положил перед девицей:

— Тут телефон. Наша фирма объявила вознаграждение за любой вид помощи…

— Я вроде видела тебя на Петровке! — Она удивилась.

— Это было давно…

— Только чтоб все по-тихому…

— Обижаешь!

С девицей вроде налаживалось.

—Меня не будет несколько дней — друг запишет.

— Я позвоню. — Она быстро глянула по сторонам.

— Только быстро решай… Тут, мне кажется, опасно.

— Рэмбо! — Полицейский репортер, подходивший к нему третьего дня у дома Нисана, объявился снова. Рация редакции оперативной информации, работавшая на волне Петровки, не подвела и на этот раз.

— Вновь убийство сотрудника «Дромита», и ты опять на месте! И конечно, совершенно случайно, чтобы встретиться с другом! Так?

— Пожалуй…

Репортер не спросил про квартиру Нисана, как давеча, она его больше не интересовала.

— Еще вопрос, но я хотел бы услышать определенный ответ. Как, по-твоему, что предпримут сейчас руоповцы? Бутурлин, в частности… В двух словах!

— Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу… — Рэмбо спешил. Приближалось время выезда в синагогу. — Это просто. Кроме того, я знаю Бутурлина…

— А именно?

— Прикажет разобрать «мерседес» по винтику…

— Отлично! И десерт… Как тебе название репортажа: «Отстрел сотрудников фонда „Дромит“ продолжается. Неерия, как ты?..»

Вход в синагогу прекратили до приезда Охраняемого Лица. Теперь не пускали и обладателей посольских пропусков. Российская ФСБ, израильская Служба безопасности — Шабак, а может, разведка Шинбет, или как ее там, внутри помещения все взяли на себя. Израильский лидер из соображений безопасности приехал раньше срока — из молодых, крепкий, похожий на российского Шумейко. Говорил, энергично жестикулируя, но медленно. Очевидно, для тех, кто только еще изучал древний язык.

Трибуна находилась против центрального прохода. Два других прохода к амвону, или как он там назывался, шли симметрично по обе стороны, ближе к стенам.

Слушатели, в молитвенных белых с полосами накидках и в деловых костюмах, в круглых шапочках — кипах, стояли и сидели за длинными рядами пюпитров. Зал был высокий, в два этажа. На балконе, по обе стороны амвона, сидели женщины. Среди них выделялась абсолютно русской внешностю секьюрити «Лайнса», наблюдавшая ситуацию сверху. Рэмбо сидел в середине, у центрального прохода, в кипе, как и все, с белым в черных полосках широким полотняным кашне по плечам. Над головой израильского лидера на расписанном в условной манере нефе вились ветви библейских растений. Скрижали, поделенные на две половины, содержали десять коротких строчек.

«Десять заповедей…» Каждая начиналась двумя буквами: «НЕ». Рэмбо вспомнил две, которые отстаивала ментовка: «НЕ укради», «НЕ убий»…

Рано утром он и Игумнов изучали тут обстановку. Разговаривали с главным раввином и с русым бородачом в кипе, любителем детективов, как и его шеф.

Сейчас Рэмбо выступал в роли личного телохранителя. В случае неожиданной опасности требовалось выскочить в проход и, если пули израильских охранников и сотрудников ФСБ минуют его, успеть Неерии на помощь.

Неерия — в белой накидке — сидел справа от амвона. Кроме бухарского банкира, там занимали места еще несколько представителей крупного частного бизнеса, шеф-редактор «Еврейской газеты», сотрудники посольства, журналисты. Вроде ложи для почетных гостей…

Неерия вместе с другими заметными людьми московской диаспоры был уже представлен лидеру и теперь ждал сигнала.

За кулисами был второй выход.

В коридоре, за поворотом стены, не видимый сидящими в зале, тоже в таллите, в черной кипе стоял Игумнов, он должен был принять Арабова сразу после отбытия израильского лидера.

Рядом находился еще один сотрудник «Лайнса» — тоже в кипе и таллите, — он был одной комплекции с Неерией.

Представители израильской разведки и сотрудники российской ФСБ занимали узловые проходы.

Рэмбо присматривался к израильским секьюрити. Через несколько часов ему предстояло объявиться на их поле. «Тип в общем-то знакомый…» Высоченного роста, обеспечивающего кругозор, худощавые, коротке-стриженные. Недоверчивый взгляд, непрекращающееся поворачивание голов… «Рабина-то все равно вы просрали…» Телохранители что-то передавали коллегам за стенами молитвенного дома. От воротника к левому уху, сзади, тонкой змейкой сбегала крученая нить радиотелефона.

Присутствовали и свои — российские разведчики. Их Игумнов отлично себе представлял.

Выступление израильского лидера закончилось внезапно. Точнее, оборвалось. Прозвучало повсеместно известное за пределами Израиля:

—Шалом…

Задействованные в операции частные детективы «Лайнса» были начеку. Игумнов смотрел через проход на Рэмбо.

Один из израильских секьюрити неожиданно почувствовал взгляд, обернулся — светло-рыжий, похожий на тремингованного молодого эрделя. Они встретились глазами…

Президент ассоциации кивнул. Сотрудник «Лайнса», стоявший с Игумновым, спустил ниже, на лицо, таллит — он теперь был накрыт с головой, — повернулся, закрыл собой Неерию. По иронии судьбы это был Ротный, ревностный христианин, весьма прохладно относившийся к иудаизму. Задание Рэмбо ему претило, как и накидка, которую ему пришлось набросить. На «спасибо» Неерии он шепнул:

—Благодарите Рэмбо!

Израильский лидер уже шел по центральному проходу в окружении телохранителей. Собравшиеся, не переставая хлопать, поднялись с мест. Охрана Шабака и ФСБ снималась.

На Архипова, внизу, наступал час пик для охотившихсяза Неерией. Было ясно, что он исчезнет прямо из синагоги. Пока заказ на убийство снят не был, глава «Дромита» не мог больше появиться на людях. Положение осложнялось присутствием посольского персонала, кагэбэшного и дипломатического транспорта. Неерия сваливал вместе с Игумновым из внутреннего помещения через двор редакции газеты «Советский спорт». Там стояла «Вольво». Рэмбо выходил по центральному проходу. Закутанный в полосатый таллит Ротный, не поднимая головы, проталкивался следом. Следовало проскочить к дверям прежде, чем кто-то обратит внимание на оставленный у последнего пюпитра пакет со старыми ментовскими брюками и кителем…

После взрыва на Пражском радиусе в метро в Москве только еще начинали серьезно приглядываться к забытым вещам, тогда как в Израиле, в условиях арабского террора, каждый бесхозный предмет становился смертельно опасным…

— Хэфец хашуд! — Охранник у входа заметил подозрительный сверток. Народ толпой хлынул из синагоги.

Рэмбо включил радиотелефон, во время выступления лидера он оставался выключенным. Секьюрити, находившиеся во дворе редакции, просигналили: Игумнов и Неерия уже выбегали из черного хода синагоги, садились в «Вольво»…

Что-то происходило вокруг все эти последние дни. Генерал Гореватых не мог понять, что именно. Началось с испачканной испражнениями куска сорочки.

По роду прошлой деятельности Гореватых контактировал не раз с так называемыми отбросами общества, они не вызывали в нем ни отвращения, ни страха. По большей части, становились его агентами либо пребывали под колпаком.

Такое было впервые.

«Рассветбанк» постоянно находился в тени. За спинами собратьев по кредиту. Не рекламировался. Не подписывал обращений ни к властям, ни к оппозиции вместе с другими ведущими банкирами и промышленниками. «Рассветбанк» занимается финансированием объектов рыболовецких промыслов, главным образом Каспийского пароходства на линии Красноводск—Астрахань…

То, что тряпка с экскрементами направлена была не непосредственным исполнителям акций такого рода, не Юре, зитц-президенту, стоявшему формально первым номером, говорило о многом. Кто-то совершенно четко взял обратный след убийц Савона и вышел на организатора. «Не побрезговал лететь с дерьмом…» Гореватых был не из пугливых. Он не боялся ни «Белой чайханы», ни своих союзников из исламистски настроенной банды Мумина. Дело было в другом. Когда одного из команды берут на мушку, остальные тут же отстраняются и даже спешат его с д а т ь…

Серый и Сметана, безусловно, были противники непростые. Не исключалось, что ветер дул отсюда…

Бывшие коллеги пересылали ему агентурные материалы и сводки наружного наблюдения за Серым. В начале года Серого видели в непосредственной близи от банка. Вор самолично без сопровождения на огромной скорости проскочил мимо на мощном своем «Харлее-Дэвидсоне».

Гореватых заранее был готов к тому, что он, и только он сам должен обеспечить свою безопасность. Ни начальник службы безопасности «Рассветбанка», ни второй круг охраны — Фонд психологической помощи Марка Галдера, сиречь Кудим.

Гореватых еще раньше приступил к созданию еще одной автономной, подчиненной ему лично, секретной линии обороны. Экс-начальник одного из главков, в свое время ему лично обязанный, путем несложной комбинации вывел на него некий комитетский кадр, легендированный как сотрудник президентской охраны из ближнего зарубежья. С ним беседовала высокооплачиваемая помощница Гореватых, сам генерал имел возможность слышать разговор и видеть посетителя на экране монитора. Живой, весьма обаятельный молодой человек, стройный, беловолосый, не поднимал глаз на собеседницу. Он назвался Ивановым. Помощница-секретарь, которую Гореватых самолично за огромную — третью по величине — зарплату в фирме переманил из Общества культурной связи с зарубежными странами, была из бывших — много лет прожила с мужем в Египте, владела стенографией, языками. Она, несомненно, была находкой в смысле деловых качеств и роли в создании имиджа фирмы. В короткую беседу она вложила максимум обаяния и усилий.

— Пожалуйста, немного о себе, чтобы я могла наилучшим образом представить вас шефу… Вы давно в Москве?

— Три месяца. С женой развелся. Снял комнату в Одинцове. Пока не прописан. В прошлом какое-то время проработал в милиции…

— Уголовный розыск?

— Наружная служба. Старший лейтенант. До этого недолгое время в президентской охране. На Кавказе, в «горячей точке». И в Москве охранял его. Точнее, его персональный вагон. В гостинице с ним находились другие…

Помощница была вся неподдельный интерес и внимание.

— И в Москве тоже охраняли Первое Лицо?

— Ну да…

Иванов назвал несколько имен. Гореватых, отключивший все телефоны в кабинете, внимательно слушал.

— Как интересно… — Секретарь была удивительно органична. У нее было преимущество воспитания и рода, не менее двух столетий поставлявшего дипломатов сначала русскому, а затем и коммунистическому престолу. — У меня как раз несколько свободных минут. Могу предложить вам кофе?

— Буду благодарен. Вам действительно интересно?

— Безумно! Я вам сказала… — Никто еще не слушал его версию с таким вниманием.

—Вам, конечно, пришлось пройти подготовку…

— Я был на специальном семинаре. Меня оформили как частного детектива…

— На редкость интересно. У нас ведь банк — бумажки, счета… Спецсеминар — это профессионалы, разведчики?

— Из нас готовили водителей-секьюрити. При этом постоянно напоминали про случай с нападением террористов на Шлейера…

Гореватых в кабинете внимательно слушал. Он знал эту историю, в комитетской школе ее любили повторять новичкам. Водитель-секьюрити Ганса Шлейера оказался на высоте. История эта обошла всю прессу.

«Не оттуда ли он ее взял, чтобы сделать своей визитной карточкой? И Иванов ли он?»

Что-то в нем, определенно, было для дела, которое генерал думал ему поручить.

«Надо только все как следует проверить. Слепой теряет палку всего один раз».

Генерал дал ему возможность договорить, нажал на звонок. Секретарь извинилась:

—Меня вызывают. Оставьте, пожалуйста, ваш телефон. Может, что-то для вас будет. Я обязательно позвоню.

То, что Иванов предлагал свои услуги в качестве секьюрити, а не киллера, его не смутило. Телохранители и убийцы испокон веку были двумя сторонами одной медали. Гореватых проверил Иванова сам, не поручив кандидата ни службе безопасности, ни Фонду психологической помощи Галдера, ни секьюрити «Рыбацкого банка». Где бы он ни находился, у него всегда хватало средств на личную агентуру. Он практиковал это во всех странах, где работал по линии Первого Главного управления, и потом — по культурным связям с зарубежьем. В Швейцарии — в Иллигхаузене, в кантоне Тюринген — на Кипре, в Южной Америке. Со своими закордонными помощниками он и сегодня поддерживал достаточно тесные отношения, но теперь они были иными, дававшими возможность заработать и ему, и им. И еще группе влиятельных людей наверху.

Проверка Иванова показала: «В Москве без прописки и связей. Жилье снимает. Не судим. Начинал в бывшем КГБ СССР на охране правительственных дач. Уволен по сокращению. Имеет лицензию частного охранника. Сопровождал девиц легкого поведения в дальнее зарубежье. Разведен. Ребенка воспитывает теща, отца не подпускает. Деньги на ребенка присылает дочь…»

«Чем не киллер?» — рассудил Гореватых. Через пару недель генерал позвонил ему. Он не назвал себя, и номер аппарата, с которого он звонил, не высвечивался. О встрече договорились быстро.

—На площадке у памятника писателю Александру Фадееву. Миусы…

Генерал подхватил его в машину по дороге. Проезжая по Садовому, притормозили. Разговаривали в кафе недалеко от Планетария — забегаловке, где Гореватых никогда не видели и никто не мешал. Он, с понта, занимался перегоном автомашин на линии Антверпен—Кунцево, подбирал водителей и секьюрити. Разговор был ни к чему не обязывающий, дружеский. Иванов снова предъявил промышленника Шлейера с «Красными бригадами» — свою визитную карточку. Гореватых заметил дружелюбно-весело:

—Лучше бы Шлейер гонял на мотоцикле. Может, сохранил бы жизнь…

Иванов необъяснимым, почти звериным чутьем уловил мгновенный напряг собеседника:

—Мотоцикл не панацея… Когда идет охота на дичь, ей не спастись…

Гореватых приехал в офис рано. Предупредил секретаря:

—Ни с кем не соединять. Возьмите звонки на себя…

Секретарь мгновенно уловила его состояние:

—Я заварю вам отличный чай. У меня еще сохранилась египетская заначка…

Утренняя дерьмовая находка в почтовом ящике была достаточно серьезным поводом для размышлений. «Рассветбанк» был завязан в крутой игре, которая была разбита на ряд этапов. Сейчас был период жесткой конфронтации с «Белой чайханой» и их представителем в Москве — фондом «Дромит». Союзниками «Рассветбанка» на этом этапе выступали московские авторитеты Сметана и Серый. Именно они, а не «Рассветбанк» становились мишенью своих коллег, объявивших себя так называемой российской мафией, собиравшейся в эти дни на суд в Иерусалиме. В дальнейшем союзников предполагалось резко сменить, получив за это дивиденды с нынешних своих противников. Сегодняшние враги автоматически становились союзниками, как только «Рассветбанк» своими руками расправился с их врагом — в частности с Серым… Такова была стратегия. Самое рисковое было на нем — на Гореватых. Юра, президент, осуществлял чисто представительские функции. Ездил по миру, фотографировался, совершенствовал английский. Он же, Гореватых, будто и не оставил комитетскую службу. То же начальство, те же коллеги, подчиненные… Были, правда, у него теперь и собственные счета за рубежом, и достаточно большие, но была и новая ситуация, и руководство с этим считалось. Комиссионные шли и на их личные счета тоже — было хорошо всем. Вроде разумного эгоизма Чернышевского…

Служба стала не менее опасной, чем прежде. Время, когда противниками да и союзниками были такие же, как он, разведчики-профессионалы, ушло.