1

      Полигон под зимним небом раскинул свою пустую землю, хранящую следы траков и выбоины танковых атак. Он был припорошен снегом, как погребальным саваном. Он оживал только во время учений, сейчас все вокруг казалось мертвым, если бы не пятнышко костра, заметное лишь в тепловизор — так хорошо он был запрятан за развороченными блоками старого фундамента.
      У огня сидели дети. Четверо. Совсем маленький мальчик был занят костром, он ломал старые ящики и подкладывал доски в чадящий огонь. Парень постарше, неповоротливый и толстый, в модной курточке, перемазанной сажей, шевелил их железной скобкой. Двое остальных неподвижно застыли чуть в стороне, за пределами света. Их лица скорее были мрачными, как у подростков, которые устали быть детьми, но так и не превратились в чудовищ. Они провожали взглядами каждое движение толстяка.
      — Вон там, — лениво бросил один из них, на секунду подаваясь вперед и блестя глазами из-под отросшей темной челки. Толстяк, вздохнув, обошел костер и начал переворачивать доски с другой стороны.
      — Клайс, а ты уверен, что она приедет? — немного сварливо поинтересовался он.
      Клайс повернул к нему лицо, кивком отбрасывая челку назад.
      — Она так сказала.
      Толстяк поежился, зашуровал скобкой, всколыхнув рой огненных искр. Закашлялся от дыма.
      — А родители не могут не отпустить? — спросил он, поглядывая в темноту по ту сторону пламени.
      Темнота ответила презрительным смехом, в толстяка полетел камешек.
      — Скучаешь по Грете? — удивился второй, поднимаясь и подходя к костру. На нем была брезентовая штормовка, она болталась на плечах, а рукава приходилось подворачивать, но это была настоящая военная штормовка, такая, что знающие люди только вздыхали от зависти. Со штопкой на груди и левом рукаве. А из глубокого капюшона на толстяка насмешливо глядели зеленые глаза Пола, всегда аккуратного, подтянутого и готового к бою. Толстяк мельком взглянул на собственную перепачканную курточку и вздохнул в очередной раз.
      — Скучаю, — буркнул он. Если водить скобкой вдоль доски туда-сюда, искры уносятся в темноту огненными осами. Он водил скобкой туда-сюда, пока Пол не отобрал ее и не сделал все правильно. Доски затрещали, пламя весело взметнулось вверх.
      Маленький мальчик подтащил еще досок, но Пол сказал ему “Юнит, хватит. А то заметят”, мальчик дерзко кинул охапку к его ногам и уселся перед огнем, протягивая вперед ладошки.
      — На ней все заживает, как на собаке, — сообщил Клайс из темноты. — Помните, как она упала с крана?
      Пол усмехнулся, толстяк рассмеялся.
      — Во, разошлось! — удовлетвоенно сказал маленький мальчик, глядя на пламя. Пол лениво потрепал его по рыжеватой макушке.
      — Она разозлится, когда узнает, — пробормотал толстяк, пытаясь отыскать глазами Клайса. Теперь, когда костер горел нормально, он видел штанину и ботинок Клайса, лежащего на каких-то ветках, но лицо его было сокрыто во тьме.
      — Она будет в бешенстве, — широко улыбнулся Пол. Когда Пол улыбался, он становился похожим на самого обыкновенного мальчишку. Но толстяк знал, что это не совсем верно. Обыкновенный мальчишка мечтает стать Легионером, или пилотом космокрейсера, или капитаном торгового корабля. Или миссионером, несущим сквозь пространство имя Иесуса. Но никак не теховским клириком. А Пол признался позавчера, что после школы его приглашают в Семинарию. Бррр…
      Толстяк представил Пола в черной рясе, с серебряными крестами на плечах, с лицом, вот так же озаренным пламенем, с факелом в руке, и неожиданно вспомнил, что завтра начинается Святая Неделя. Он заулыбался. И Пол, заметив это, тоже улыбнулся краешком рта. Юнит убрал ладошки от огня, но улыбаться не стал. А Клайс неожиданно вскочил, скидывая с себя покровы тьмы, как черный плащ, и когда все посмотрели на него, спросил:
      — Слышите?
      И тут они услышали, как где-то далеко звякает металл.
      — Едет! — выдохнул Клайс.
 
      Они отошли от костра, притаились за блоками. Тропинка между траками, ледяная и твердая, выводила прямо к развалинам. Тонкий покров снега прорезали следы протекторов велосипедных шин. Сюда можно было добраться только верхом, фундамент разрушенной церкви находился в сердце Полигона, практически посередине известной им территории. Справа вставало сияние города, слева тянулась цепочка огней небольшого военного поселка, в котором жили Пол и Юнит.
      Полигон укрывала ночь, но дети напряженно вглядывались в ту сторону, откуда приближалось позвякивание. Даже толстяк подобрался, сжал в пухлой руке металлический прут. Это мог быть кто угодно.
      Это была Грета. Она вылетела на своем велосипеде из темноты, включила фонарик, и резкий свет ударил толстяка по глазам.
      — Бонга, я увидела тебя с пяти метров! — крикнула она. — Ты убит!
      Ее правая рука все еще покоилась в гипсовом коконе, а на переносице белела полоска пластыря.
      Слева на руле велосипеда была намотана цепь. С цепи свисало тяжелое металлическое распятие, которое, раскачиваясь, звенело об раму. Грета протянула Полу здоровую руку.
      — Привет. А где мой брат?
      — Я здесь. — Клайс отделился от блока, принял у нее велосипед.
      — Ты не был сегодня в школе, — укоризненно сказала Грета.
      — Начинается, — улыбнулся Клайс. — Сама-то!
      — У меня — уважительная причина.
      — У меня их десять!
      Толстяк по имени Бонга приуныл. Он больше всех ждал, когда же она вернется, а она разговаривала с Клайсом, как будто они не могли наговориться дома! Он подошел поближе, вглядываясь в ее бледное лицо. Клайс и Грета были очень похожи, но Грета в больнице успела обрасти и совсем превратилась в девчонку. Главное, не говорить ей об этом…
      Бонга зажмурился и выпалил:
      — А у Бродяг появился шаман!
      Пол бросил на него свирепый взгляд. Конечно же, эту фразу должен был произнести именно он. Но Бонга ничуть не жалел о том, что сделал. Теперь Грета смотрела на него, распахнув глаза.
      — Как ты сказал?
      — Новый шаман, — нехотя ответил вместо Бонги Пол. — Он позакрывал все дороги, ведущие к Бродягам. Бонга ходил ставить проволоку, весь изодрался…
      Бонга энергично затряс головой. Он вовсе не изодрался, но им ведь не скажешь: “Посмотрите, какую новую курточку привез мне папа!”, засмеют…
      — Бедный, — Грета погладила его по рукаву. — У тебя новая куртка?.. И как он выглядит, этот шаман?
      — Никто из наших не видел его, — ответил Клайс. — Юнит, подкинь досок, — попросил он маленького мальчика.
      — Пососи сосок!.. — буркнул тот, не двигаясь с места.
      — Интересно… — Грета задумалась. Поглядела на низкое небо. — Надо будет взглянуть на этого шамана…
      — И как? — хмыкнул Пол. А Бонга подумал: “Ну вот. Началось.”, - и его захлестнуло предчувствие большой игры. Он даже затоптался от нетерпения по подтаявшему снегу.
      — Придумаем, как, — отозвалась Грета.
      — А завтра праздник! — воскликнул Бонга, вспомнив еще одну новость. — На Площади Милосердия! Ты пойдешь?
      — Завтра? — обрадовалась она. — Еще бы! Конечно, пойду!
      — И я пойду! — крикнул Юнит, глядя на Пола с вызовом.
      — А тебе нельзя! — развел руками Пол. — Тебе еще нет двенадцати!..
      — Полли, ты сраная жопа!..
      — Пускай сходит, ему же интересно, — сказала Грета.
      — Ну конечно! Ему интересно! — передразнил Пол. — А потом он орет по ночам. И писается…
      Все рассмеялись.
      — Сам ты писаешься! — крикнул взбешенный Юнит.
      — Посмотришь по визору, с купюрами, — хохотнул Клайс. — Детям до двенадцати и все такое…
      Юнит пнул его носком ботинка. Вынул из кармана смятую сигаретную пачку. Закурил сигарету.
      — Во! Видели? — прищурился Пол. — А мне потом от матери влетит. “Чему ты учишь ребенка…” Я не курю! А он — уже курит! Видели?
      — Какой развитой мальчик, — умилилась Грета. — На, скушай конфетку!
      Она протянула Юниту леденец.
      — Пососи его сама! Я не девчонка, чтобы сосать!
      Пол сплюнул себе под ноги.
      — Во сколько начало? — спросила Грета.
      — В девять, — ответил Клайс. — На Площади Милосердия. Говорят, будет орбитальный салют, какой- то мега-концерт…
      — А что с этими?
      Это было сказано безо всякого перехода, но Клайс понял, о чем она. В больнице им было никак не поговорить на эту тему. И вот, наконец, Грета дождалась. Клайс метнул на Бонгу быстрый взгляд, не хочет ли тот опередить его, но толстяк препирался с Юнитом из-за того, кому подкинуть досок в гаснущее пламя.
      — Мы заманили их в яму, — негромко сказал Клайс.
      — Обоих?
      — Обоих. Пол помчался на велике вперед и перепрыгнул, а они вляпались, вместе с велосипедами, и попадали на колья. Одному пробило селезенку и еще какую-то хрень, у другого — куча переломов.
      — Точно это те? — нахмурилась Грета.
      — Невинные не пострадали, — успокоил ее Пол. — Честное слово.
      — Ну и ладно. Жаль, что меня не подождали…
      — Еще успеешь, — хмыкнул Клайс.
      — Точно, — оскалилась Грета. — Но надо же! Новый шаман! Интересно, я его знаю?.. — И, неожиданно вскочив (ее движения были такими же порывистыми, как и у Клайса), она сказала:
      — Я должна увидеть закрытую дорогу! Прямо сейчас!
 
      По Полигону петляет множество дорог. И военных, изрытых танковыми траками, и гражданских, больше похожих на тропинки, и даже железных, по которым проносятся локомотивы с грузом химических отходов. Они сходятся, расходятся, пропадают и появляются снова, какие-то из них никуда не ведут, какие-то уводят в город, какие-то — в поселок городского типа под названием Бугры, где живет Пол со своим братцем Юнитом. Если ты растешь на Полигоне с детства, ты знаешь их все. Или почти все, потому что есть еще Темный Путь, ведущий в Ад. И есть дороги, которые закрыты. Дороги, ведущие к смерти. Никто в здравом уме не пойдет по ним, кроме взрослых, которые выросли и забыли, что к чему. Или мертвых, которым уже все равно, как и куда идти.
      Цепочка подростков медленно двигалась по пересеченной местности под свинцовыми тучами, подсвеченными синими лучами над тем местом, где жили танки и стояли вышки с солдатами. И еще там, где раскинулся химический завод. Мощные прожекторы цепкими пальцами шарили по небу, но тучам не было щекотно, они, напротив, подставляли свои животы и опускались пониже.
      Наконец, дети добрались до дороги, и, оседлав велосипеды, поехали довольно быстро, а кто-то — даже наперегонки.
      Справа и слева высились кучи смерзшейся земли, из них выглядывали балки и старые шпалы. По рассказам, кто-то копался здесь, мечтая стать археологом, но нашел только несколько фарфоровых черепков и лучевую болезнь. Интуитивно чувствуя опасность, стайка миновала эти кучи на максимально возможной скорости и остановилась перед широкой открытой площадкой, белой от нетронутого снега. Дальше начинался спуск к реке, а еще дальше, на том берегу, скрежетали зубами железные чудовища, и порывы ветра временами доносили их жалобы — необъяснимые звуки, тоскливые и жуткие одновременно.
      На той стороне было много чего интересного. Алдыбей как-то говорил, что обнаружил там бункер, в котором наверняка полно оружия, и даже собирался отправиться в экспедицию НА ТУ СТОРОНУ. Но потом Грете сломали руку, а шаман запечатал дороги, ведущие к Бродягам, смертельным проклятьем. Алдыбей судорожно вздохнул. Грета прекрасно поняла его — он боялся, что Бродяги наткнутся на найденный им бункер и все оттуда разворуют. Пришло время проверить, насколько хорошо закрыта дорога.
      Передав велосипед Бонге, Грета медленно направилась к белой от снега площадке. Кончики пальцев начинало покалывать, ноги немели — верные признаки того, что дорога действительно закрыта. Тоненько запищало в ушах, как на дне школьного бассейна, и Грета остановилась.
      Дальше идти было нельзя. Перед ней было что-то такое, что можно только почувствовать, навроде силового поля… Но силовое поле защитных экранов немного мерцает, оно издает неприятный электрический звук, оно изначально не-живое, а то, что закрывало эту дорогу, было живым.
      Впереди притаилось что-то огромное и голодное, ждущее своего часа, когда неосторожный путник шагнет на белый пятачок нетронутого снега…
      Грета подняла руку с зажатым в кулаке распятием, и ветер, словно этого ждал, налетел со всех сторон.
      — Именем Иесуса! — крикнула она. Ее волосы мелькали перед лицом, порывы обезумевшего воздуха пытались выравать крест из ее руки… А потом со стороны Комбината донесся гул, и ветер утих, но зато вздрогнула земля и завыли далекие сирены. Прожектора на том берегу вскинулись и опали, зашарили по земле, и Грета побежала назад.
      Дорога была закрыта самым серьезным образом.
      — Посмотрела? — мрачно поинтересовался Пол. — Все, пошли отсюда!
 

2

      С Полом и Юнитом они расстались у развилки, и дальше ехали втроем. Грета старалась крутить педали наравне со всеми, но Клайс видел, что ей тяжело, и не особенно спешил. Зарево придвинулось. Они подъезжали к городу. Бонга, довольный тем, что всех обогнал, подпрыгивал толстым мешком далеко впереди.
      Грета смотрела на город, сиявший миллионами огней. По клубящимся тучам скользили сполохи неона, и это выглядело довольно тревожно, напоминая подсветку зловещих декораций. Клайс и Грета ехали молча, глядя, как город встает над ними, будто вырастая из размолотой танками земли Полигона. Редкие небоскребы торчали, как обглоданные кости, они вонзались в низкое небо, но кровь не текла — это небо давно уже было убито. Оно светилось само по себе, и проэкторы, транслирующие на облака неоновый свет, были здесь не при чем. Так выглядело истинное небо Ада.
      “Я живу в этом месте, я живу в Аду”, - говорила себе Грета, пока город приближался. — “Мы все живем в Аду. Неужели никто, кроме меня, не знает об этом?”
      Бонга остановился и поджидал их.
      — Значит, до завтра? — спросил он, глядя то на Грету, то на Клайса.
      — До завтра, — ответил Клайс.
      — Тебе за куртку не влетит? — Грета кивнула на рукав, измазанный сажей.
      — Влетит, — честно признался Бонга. — Все, пока!
      Они проводили его взгядом, и Клайс в который раз сказал:
      — Мне бы такой велик!
      — Твой ничуть не хуже, — отозвалась Грета. — Они точно не знают? — спросила она, имея в виду родителей.
      — Не знают, — заверил ее Клайс. — Все наши в один голос заявили, что видели, как ты летела кубарем с горы.
      — Отлично…
      — Может, ты считаешь, что им мало попало? — фыркнул Клайс.
      — Все равно мне надо помолиться за них, — ответила Грета.
      — Почему бы тебе не помолиться прямо сейчас? — язвительно поинтересовался Клайс.
      — Почему бы тебе не помолиться самому? — огрызнулась Грета. — Попроси у Бога трехколесный велосипед!
      Они рассмеялись. Грета оглянулась на Полигон, и ее сердце застучало быстрее. Полигон напоминал темную яму, откуда открываются двери в ничто.
      — До завтра, — прошептала она.
 
      Мать уже вернулась со своего завода и чистила картошку. Отец еще не приходил. Грета твердо знала, что у отца есть женщина, и знала запах ее духов, которыми пахли рубашки отца, но не говорила про это никому, даже Клайсу.
      — Где вы были? — спросила мать, грохоча кастрюлями.
      — Ездили покататься, — ответил Клайс.
      — Опять хочешь свернуть себе шею? — спросила мать у Греты.
      — На все воля Божья, — отозвалась та, заходя в свою комнату.
      — Воля Божья!.. Идите есть! Вон, ешьте фасоль!
      — Угу, — отозвался Клайс из своей комнаты за перегородкой. Грета задернула жалюзи и лишь тогда включила настольную лампу. Улыбнулась распятию на стене.
      — Я сейчас!
      Монстроборец Иесус терпеливо ждал. Зеркальце вместо лица тускло блестело, отражая нить накала. Свет лампы падал на комод и застланную коричневым пледом узкую кровать. Других предметов мебели в этой комнате не было, если не считать железного сундука под кроватью и канделябра в углу под распятием. В канделябре белели трупики свечей. Цветок на подоконнике никто не поливал, он стоял грустный и наполовину засохший. Грета зажгла свечи и выключила лампу. Пластиковая бутылка с остатками воды была покрыта изнутри зеленоватым налетом, Грета вылила воду в цветочный горшок и посмотрела на распятие. Когда она говорила с Монстроборцем в последний раз? Не так, как в больнице, а со всеми обрядами, дающими право задавать Иесусу вопросы? Сколько же надо ему рассказать, ночи не хватит!
      — Грета! — донеслось с кухни. — Клайс, позови ее!
      Клайс возник на пороге. Он успел переодеться, на нем был черный бадлон со стоячим воротничком и зеленые вельветовые штаны с карманами на бедрах. Грета на секунду залюбовалась им. Клайс поглядел ей в глаза и все понял — и то, что Грете необходимо поговорить с Монстроборцем, судя по горящему канделябру, и то, как она успела соскучиться по своей келье (Клайс иначе ее комнату не называл). В комнате Клайса все было иначе — у потолка вращались голографические планеты и покачивались модели звездолетов, свисающие с крючков, а на стене переливался сполохами здоровенный плакат с боевыми роботами, штурмующими космическую базу во имя Иесуса. Рядом висело распятие, но Грета была уверена, что Клайс во время вечерней молитвы разглядывает плакат. Еще у Клайса был визор и видеоприставка с кучей игрушек. И простреленный танковый шлем, найденный на Полигоне, и склеенные из картона крепости (они их мастерили вместе с Полом), и комиксы, и куча всего того, что обычно встречается в комнатах мальчишек, включая шкаф со скомканными вещами и секретер, вроде бы аккуратный, с вытертой пылью, но внутри…
      — Ты идешь? — спросил Клайс.
      — Пошли, — вздохнула Грета. Кроме Монстроборца, она с радостью поговорила бы с братом, но дома это было невозможно. Слишком тонкие стены, слишком важные вещи предстояло обсудить.
      Клайс подмигнул ей.
      “Еще успеем поговорить.”
      Грета улыбнулась краешком рта.
 
      Кухня была совсем крошечной. А может, слишком много места занимал круглый стол. Грета тут же уселась на свое место, Клайс — рядом с ней. Мать молча поставила перед ними тарелки с разогретой фасолью, масленку с натуральным маслом и корзинку с нарезанным хлебом.
      Помолившись, они принялись за еду.
      Атмосфера была гнетущей. Грета научилась этого не замечать, но так было всегда. Она скосила глаза и поглядела на мать. Та была занята серьезным и совершенно бесполезным делом — она протирала посуду полотенцем, прежде, чем убрать ее в шкаф. В их семье говорить во время еды вроде бы не запрещалось, но лучше этого было не делать. Клайс легонько задел под столом коленом, указал глазами на фасоль:
      “Давай наперегонки!”
      Сам он почти уже доел. Грета поднажала, но держать ложку приходилось левой рукой, а это было не совсем удобно. Клайс не спешил, давая ей фору. А потом, когда Грете оставалась всего пара ложек, лихо слизнул остатки фасоли и предъявил чистое дно. В его глазах блестели лукавые искры. Грета едва сдержалась, чтобы не крикнуть “Так нечестно!”.
 
      — Вы поели? — сухо спросила мать.
      — Да, — хором ответили Грета и Клайс.
      — Теперь мыться и спать!
      Они одновременно поднялись и отправились в ванную.
 
      Когда Грета была маленькой, она твердо знала: более унылого места, чем ванная, в мире больше нет. Под изъеденной чистящими растворами сидячей ванной жили пауки и, может быть, даже крысы. Грязно-зеленая краска стен облупалась, слезая пластами. Клубы пара поднимались к высокому мутному окошку под самым потолком, углы были затянуты черной паутиной. Сюда их с Клайсом обычно запирали, когда наказывали, и им оставалось лишь слушать, как капает вода из вечно текущего крана в банку из-под консервов. Еще в ванной противно пахло сыростью. Однажды Грета хотела принести сюда сухие цветы, чтобы хоть как-то украсить помещение, но ей это запретили. Больше она не пыталась. Нет, так нет.
      И все равно ей было приятно снова оказаться здесь. Клайс помог ей намазать щетку зубной пастой, шепнул: “давай, не долго!”, и Грета осталась одна. Она чистила зубы и думала, хорошо ей здесь или нет. С одной стороны, конечно, да! У нее есть собственная комната, а мать приходит с работы только вечером… А с другой… В больнице было точно так же. ТОЧНО ТАК ЖЕ. Раньше Грета этого просто не знала, но теперь начинала понимать: в их доме царили порядки казенного заведения. Такой же могильный холод. Дом — это не то место, где можно расслабиться. Дом — это холодная война. Если думать об этом, то хочется заплакать. Или даже умереть.
      “Интересно, я стала бы драться тогда, живи я где-то еще? Скажем, если бы Бонга был моим братом, а его семья — моей семьей? Если бы меня любили? Стала бы?”
      Она вспомнила холод, обжегший ее руку, когда в ладонь легла цепь с распятием. Надеть перчатки она не успела. А потом была короткая, но беспощадная драка. И слова, сказанные устало-равнодушным тоном:
      — Сломайте ей правую руку. И побыстрее!..
      “Жаль, что меня не оказалось у той ямы, когда они барахтались там, на острых кольях! Но я сама забивала эти колья, так что…”
      Она сплюнула пасту. Умыла лицо. Ей хотелось вымыться целиком, чтобы избавиться от больничного запаха, но пока это было невозможно. Пришлось ограничиться только волосами.
      Когда Клайс пришел поторопить ее, она заматывала голову полотенцем.
      — Спокойной ночи, — сказал Клайс. — И поменьше молись. Школу проспишь.
 

3

      И тогда Грета, наконец, осталась с Мостроборцем один на один.
      Она знала, что с ним лучше всего разговаривать именно ночью, когда все люди ложатся спать.
      Днем у Монстроборца слишком много дел, чтобы беседовать с какой-то девчонкой. Но сейчас он, наверное, ничем не занят. Сейчас — ее время. Сейчас он выслушает ее.
      — Привет, — сказала Грета, вставая на колени перед распятием. — Это я. Грета. Ты уже все знаешь, ведь так? Смотри, они сломали мне руку! Хотя, тебе, наверное, было больнее… И если ты умер за мои грехи, это ведь ничего, что я забивала колья? Наверное, ничего… Наверное, в этом мире в подобные ямы падают каждый день. Как ты думаешь, в Аду намного лучше? Ты ведь там был?
      Иначе ты не сделал бы того, что сделал… Или все же сделал? Ты пошел тогда на принцип, или правда хотел меня спасти? Меня и всех остальных? Знаешь, когда тот парень сказал, что сломает мне руку, я сказала “Давай!”, но я сказала это из принципа. Чтобы не заплакать от страха и не закричать “Пожалуйста, не надо!”. А за чужие грехи… Но ты ведь все равно прощаешь меня? Да, Монстроборец?..
      Свечи горели ровно. Кажется, он прощал.
      — А если прощаешь, то дай мне силы открыть хоть одну дорогу! Или мои друзья усомнятся во мне.
 
      Она не стала гасить свечи. Они догорали и гасли, одна за одной, и тогда комната наполнялась приятным запахом парафина. Она лежала на кровати и глядела на распятие. Сейчас ей было спокойно, хоть мысли и вертелись все время вокруг той белой поляны, над которой смыкались невидимые стены… Незнакомый шаман запечатал дорогу смертельным проклятием, и это был вызов. Но об этом лучше думать завтра. А сейчас надо спать.
      Грета завернулась в кокон одеяла и стала рассказывать себе сказку про Полигон. Когда-то, давным-давно, никакого Полигона не было, а были зеленые нивы и колосящиеся поля. Проселочная дорожка петляла по холмам, а еще была чистая река с плакучими ивами. И стояла церковь. Там, где сейчас Фундамент… Грета видела похожую церквушку на одной из старинных гравюр. Небольшая, с веселыми блестящими куполами. В нее даже не обязательно было заходить, достаточно скользнуть взглядом и сказать: “Монстроборец, прости!” — и на душе становилось легче, настолько святым было то место.
      А потом пришло зло.
      Грета знала, что по ночам все железо Полигона выкапывается из мерзлой земли и сползается в одно место, где собирается, как конструктор, в железного тиранозавра. И идет гулять, с лязгом, грохотом и воем. Именно этот тиранозавр и сожрал белую церквушку с веселыми куполами. Сожрал, как пирожное. Оставил лишь фундамент. И сразу же ландшафт изменился. Проселочная дорога исказилась бороздами траков, ивы исчезли, река поменяла цвет. Дракон взревел, отряхнулся, и во все стороны полетели снаряды. А потом он выпрямился, поджав передние недоразвитые лапы, и плотоядно поглядел на спящий город.
      Его нельзя было убить. Он был изначально мертв. Но его можно было отогнать одним-единственным артефактом. И эта волшебная вещь была у Греты.
 
      Это случилось пару лет назад. Они с Клайсом катались на велосипедах и случайно наткнулись на фундамент. Конечно же, они полезли смотреть, что там такое! За раскиданными ударной волной каменными блоками они обнаружили подвал. Целую неделю они потратили на то, чтобы расчистить вход. О своей тайне рассказали только Полу, и он притащил лопаты. Работа пошла гораздо быстрее. Наконец, они проникли внутрь. Пол включил фонарик, и все ахнули. Несколько толстых прямоугольных колонн поддерживали каменный свод. Бетонный пол был завален кучами мусора. А на потолке… Сначала Грета испугалась и даже вскрикнула, настолько неожиданным было то, что она увидела. Клайс тут же оказался рядом, прижал ее голову к своей груди и вскинул руку, думая, что рушится потолок, а Пол направил вверх свой фонарик. И они восхищенно уставились на фреску. На потолке был нарисован Монстроборец. И у него было ЛИЦО!!!
      Сначала это до них не дошло. Просто что-то казалось не так. А потом Пол сказал: “У него же лицо!”, и Грета содрогнулась от ужаса и восторга. Конечно же, была клятва, и они кололи себе пальцы, чтобы расписаться кровью, что нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах… “Иначе нас сожгут”, - добавил Пол. — “За то, что мы видели.”.
      “Детей не сжигают”, - возразила Грета. Пол только посмотрел, не стал ничего говорить, но от его взгляда ей стало не по себе.
      “За это могут и сжечь”, - сумрачно проговорил Клайс. И он был совершенно прав.
      “Как же быть?” — спросила Грета, не отрывая взгляда от ЛИЦА.
      “Очень просто”, - улыбнулся Пол. — “Мы замажем ему лицо. Здесь будет наш штаб.”
      Замажем лицо! Но это же… Кощунство!
      “Не мы же рисовали”, - буркнул Клайс, принимая сторону Греты. — “Какая разница!”
 
      “Мы видели”, - пожал плечами Пол. — “Мы уже должны бежать в Святую Палату с доносом. Разве не так?”
      Что тут было возразить?
      “И кто… это сделает?” — спросила Грета дрогнувшим голосом. Замазать Монстроборцу лицо казалось ей преступлением. А оставить — преступлением в квадрате.
      “Я,” — просто ответил Пол. — “Я беру это на себя.”
      И Клайс поглядел на него, как на героя.
 
      А потом она нашла это распятие.
      Прошло несколько дней, лицо Бога все еще не было замазано, они с Полом и Клайсом возились, разбирая кучи хлама. Они не спешили. Ведь среди обугленных деревяшек (а ведь это наверняка — обгоревшие иконы, с такими же ЛИЦАМИ!), среди искореженных железяк и осколков витражных стекол попадались почти целые вещи. Так, Пол отыскал несколько книг, Клайс наткнулся на россыпь автоматных гильз и изрешеченную пулями, как он сказал, сутану священника, а Грета полезла с фонариком в нишу, и в куче осколков разглядела распятие.
      Это было символично. Распятие словно говорило ей: “Давай же! Возьми меня, если сможешь! Заплати своей кровью, если не боишься!”. Оно было большое и металлическое. И, кажется, с лицом. От азарта у Греты задрожали руки. Она задержала дыхание. “Только бы не отобрали!” — мелькнула мысль. Быстро оглянувшись, Грета увидела, что друзья поглощены раскопками не меньше ее. И храбро полезла в нишу.
      Нельзя было кричать. Она поняла это сразу. Если хочешь добыть волшебную вещь — терпи.
      Осколки изрезали руки, но она упрямо лезла вперед. Только бы дотянуться… Кровь текла по пальцам, распятие несколько раз выскальзывало и падало еще дальше. И Грета, глотая слезы, зарывалась вслед за ним все глубже и глубже.
      “Грета! Ты что?” (Это, кажется, Клайс.) Не разобрать, чей голос, так колотится сердце. Ну где же ты… А, вот, блеснуло… Ох, какой осколок! Только бы они не стали тащить меня… Потому что это смерть…
      “Грета! Ты же изрежешься!”
      “Осторожно! Не тронь ее!”
      “Грета!”
      А вот и распятие. Зажать его покрепче в кулак, чтоб не выскользнуло — и назад… А как назад, если кругом — острые осколки? Но друзья уже разбирают завал, если лежать и не шевелиться…
      “Грета! Ты жива?”
      Главное — не шевелиться. Ох, и больно же!..
      Она слизнула с железа собственную кровь, посветила фонариком на распятие. Да, точно такое же лицо, как и на фреске… Ты прости, Монстроборец, но мне придется стереть твое лицо. Иначе меня сожгут. Теперь нельзя, чтобы ты смотрел на мир своими глазами. Слишком страшным стал этот мир… Или он стал таким потому, что у Бога исчезло лицо? Прости меня, ладно?..
      Кто-то тряс ее, переворачивал, осторожно ощупывал тело. Она открыла глаза. Клайс и Пол, бледные от страха, склонились над ней.
      — Ну ты и дура! Зачем?..
      Грета раскрыла ладонь. И показала распятие.
      Они странно поглядели на нее. Но ничего не сказали. И только Пол, перевязывая раны своей рубашкой, заметил:
      — Надеюсь, оно того стоит…
 
      Оно того стоило. Оно было огромным и удобно ложилось в ладонь. Как кастет. Им можно было неплохо приложить. А потом Грета догадалась повесить его на цепь с крупными звеньями и стала брать с собой в школу. И это был выход, потому что с ножами и кастетами в школу не пускали, а распятие — это распятие. Не придерешься. И что действительно было волшебным, так это то, с какой скоростью зажили все порезы. Даже следов почти не осталось. А раны были глубокими, Клайс нес ее всю дорогу на руках…